СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ДЖЕЙМС КУК

ПЛАВАНИЕ В ТИХОМ ОКЕАНЕ В 1776-1780 ГГ.

Омаи, который меня сопровождал, за очень короткое время выловил сачком столько рыбы, что ее хватило всей нашей партии на обед, а еще остаток мы послали на корабли. Здесь было множество птиц, особенно фрегатов и тропических птиц, так что пожива у нас была роскошная. До ночи шлюпки сделали по два рейса, и последним рейсом я возвратился на борт, оставив на берегу группу людей под командой м-ра Уильямсона.

Четверг, 17 апреля. В 7 часов д.п. на берег были снова посланы шлюпки, и к полудню они вернулись с грузом, после чего я вновь направил их на берег, распорядившись о возвращении всей партии к закату.

После второго рейса шлюпки были подняты, и мы пошли на W при легком ветре от N. На последнем острове мы собрали 1200 кокосовых орехов и поровну разделили их между всеми нашими людьми, причем каждому досталось на долю изрядное их число.

Собственно, остров Палмерстон — это не один остров, а целая группа маленьких островков. Всего их 9 или 10, они расположены по кругу и связаны между собой коралловыми рифами; к ним следует причислить также утесы, или вершины, покрытые тонким слоем песка и заросшие деревьями и разной растительностью. В целом их около [пропуск]... и большинство лежит на низких местах вокруг высоких островов.

Из животных мы видели только морских птиц, крабов, ящериц и в небольшом количестве крыс.

Мы нашли на берегу обломки каноэ и сломанные весла, но не обнаружили никаких следов местных жителей или признаков, указывающих на то, что какие-то живые существа посещали эти места до нас.

По поводу этих низких островов существуют различные мнения. Некоторые полагают, что это остатки больших островов и что в отдаленные времена все эти утесы или островки были соединены и составляли сплошные участки суши, а уж потом море размыло их. Остались только наиболее высокие части, обреченные в будущем на гибель. Другие полагают — и мне думается с большим основанием, — что низкие острова образуются из отмелей, или коралловых банок, в результате их поднятия [increasing], третьи же считают, что они были “взброшены” [thrown up] землетрясениями. Не приводя различных аргументов, выдвигаемых в защиту всех этих взглядов, я приведу лишь данные о тех наблюдениях, которые я делал на упомянутых островах. [116]

Их цоколь всегда представляет собой коралловую скалу или коралловый песок в смеси со сгнившими растениями, а почва, по крайней мере, в некоторых местах, превращается в подобие ила. Это весьма основательное свидетельство, позволяющее заключить, что низкие острова образовались сравнительно недавно, и не за счет больших островов, ибо в подобных случаях накопилось бы больше ила или осталась бы часть первоначальной почвы. С внутренней стороны рифов, в местах, которых море не достигает даже при самых сильных штормах, есть высокие коралловые скалы, просверленные волнами так же, как скалы, расположенные на внешней стороне рифов, и это свидетельствует о том, что в прежние времена море добиралось до таких скал. Но наиболее веским доказательством поднятия могут служить изменения в характере растительности, наблюдаемые по периферии островов, в полосе между отметками высокой воды и опушкой леса. Во многих местах различие в распределении растений на разных уровнях весьма заметно, особенно на подветренных, или западных, берегах, и я объясняю это явление воздействием необыкновенно высоких приливов, вызванных эпизодическими штормами от W. После таких приливов далеко за отметкой обычных приливов остаются песчаные валы. Нормальные приливы также нагромождают песчаные кучи, и в итоге образуются барьеры, препятствующие очередному необычно высокому приливу достичь тех пределов, который был достигнут предыдущим высоким приливом, и смыть растительность, образовавшуюся за счет прорастания кокосовых орехов, корней и семян, выброшенных морем и перенесенных птицами и ветром. Быть может, в этом состоит еще одна причина, которая, если она имеет место, может в большей степени ускорить рост этих островов, чем любые иные воздействия. В силу этого обстоятельства и море отступает от внутреннего края кораллового рифа. Я полагаю, что коралловая банка, или риф, все время распространяется в сторону моря, и этот эффект проявляется незаметно, но неуклонно, и волны отступают от рифа, оставляя за ним сухую породу, состоящую из коралловых обломков, песка и т.д. ⁷⁵

Оставив остров Палмерстон, я взял курс на W, чтобы кратчайшим путем прийти на Аннамоку [Намука]. По-прежнему дули переменные ветры, часто между N и W румбами со шквалами, грозами и ливнями. Во время этих дождей, обычно весьма обильных, мы запасли много воды. И взяв в расчет, что от дождей мы в один час можем получить больше воды, чем от нашей машины за месяц, я задвинул ее подальше как предмет, который доставлял нам больше хлопот, чем выгод.

Четверг, 24 апреля; пятница, 25 апреля; понедельник, 28 апреля. В ночь с 24-го на 25-е мы прошли мимо острова Савидж ⁷⁶ и 28-го в 10 часов д.п. увидели по [117] пеленгу WtN в 4 или 5 лигах острова, лежащие к O от Аннамоки. Я обошел их с юга и направился к Аннамоке; в 4 часа п.п. этот остров был по пеленгу NWtN. Остров Теллефагес [Келефасия] в это время был по пеленгу SWtS, и остров Команго [Манго] на NtW примерно в 5 лигах. Дул шквалистый ветер с дождем.

Я отдал якорь незадолго до ночи на глубине 15 саженей, дно песчаное (песок и раковины), остров Команго находился на NW примерно в 2 лигах. Вскоре после того как мы стали на якорь, удалось на крючок выловить изрядное количество рыбы, а островитяне доставили немного кокосовых орехов и плодов хлебного дерева, которые мы выменяли на гвозди.

Вторник, 29 апреля. В 4 часа д.п. я послал лейтенанта Кинга с двумя шлюпками на остров Команго за припасами, в 5 часов я дал сигнал сняться с якоря и идти к Аннамоке при ветре от NW. Уже на самом рассвете нас посетило много островитян, которые приходили сюда на каноэ с разных островов. Они привезли двух свиней и некоторое количество плодов и кореньев; все это мы меняли на топоры, гвозди, бусы и пр. Около 8 или 9 часов м-р Кинг возвратился с семью свиньями и грузом плодов и кореньев. С ним явились с острова [Команго] два вождя — Тубоуланге [Тупоуланги] и Тапа [Тепа? Кепа?]; они вручили мне в качестве дара свинью и обещали доставить еще несколько свиней на следующий день.

Как только шлюпки были подняты, я направился к Аннамоке, и, так как ветер был слабым, я решил пройти Аннамоке-этэ [Намука-ики, или Малая Намука, остров в 1 лиге к SW от Намуки] и к рифам к SO от этого острова. Но подойдя ближе, мы обнаружили, что глубины там весьма непостоянны, при каждом замере лот давал разницу в 10—12 саженей, поэтому я оставил прежнее намерение и решил, что лучше обойти и остров, и рифы с юга. Нас снесло под ветер, и всю ночь мы провели под парусами. Было очень темно, и ветры дули от разных румбов, сопровождаясь ливнями, а утром оказалось, что нас отнесло гораздо мористее, чем мы были вечером. Легкий ветер дул теперь прямо в лицо. Мы продолжали лавировать весь день с малой для себя выгодой и вечером отдали якорь на глубине 39 саженей; на дне была коралловая скала и битые раковины. Западная оконечность Аннамоки была по пеленгу ONO в 4 милях. Тубоуланге и Тапа выполнили свое обещание и привезли мне свиней, у других островитян я выменял еще несколько свиней и такое количество плодов, какое мы могли съесть. Примечательно, что в течение всего дня индейцы никому из нас ничего не давали, делая исключение лишь для меня; капитану Клерку удалось добыть лишь одну свинью. Зная по опыту, что если каждому будет дозволено торговать с туземцами согласно его капризу, то неизбежно возникнут ссоры, и, чтобы предотвратить это, я разрешил [118] лишь некоторым лицам вести обменные операции на корабле и на берегу и запретил торговать всем другим.

Я также приказал не приобретать никаких диковинок, пока корабли не будут обеспечены съестными припасами.

В 4 часа д.п. спустили шлюпку, и я послал штурмана промерить дно у SW берега Аннамоки, где, как казалось, была бухта, заключенная между самим островом на NO и маленькими островками и мелями на SW и SO. Тем временем корабли подняли паруса и направились к Аннамоке. Штурман, возвратившись, доложил, что он прозондировал дно между большим и малым островами, входящими в состав острова Аннамоке, и выяснил, что глубины там от 10 до 12 саженей, дно — коралловый песок, причем бухта защищена полностью от всех ветров. Правда, в том месте воды не было, имелась же она на некотором расстоянии в глубине острова, но было ее мало, да и эта малость отличалась плохим вкусом. Только из-за воды я решил стать на якорь на старом месте, у северного берега острова, примерно, по моему расчету, в 5 лигах от него.

У кораблей постоянно находилось значительное число каноэ, и они нас основательно задержали. Среди них были двойные каноэ с большими парусами, и они сновали вокруг кораблей так, как если бы мы стояли на якоре. Я стал на якорь в том месте, где мы стояли накануне, на глубине 18 саженей, дно — грубый коралловый песок. Остров был по пеленгу O — SO, и западная оконечность самой западной бухты находилась по пеленгу SO примерно в 0,75 мили.

Пятница, 2 мая. На следующее утро, когда была закончена подготовка к перевозке воды, я отправился на берег в сопровождении капитана Клерка и нескольких офицеров, чтобы выбрать место для обсерватории и для размещения караула. От туземцев мы получили на это позволение; нам предоставили то помещение, где у них стоят каноэ, и проявляли другие знаки внимания. Тубоу, вождь острова, пригласил меня и Омаи в дом, который был расположен посреди плантации этого вождя, у [двери] лежал коврик, сплетенный из трав, и вождь объяснил нам, что об этот коврик следует вытирать ноги — проявление чистоплотности, с которым я не встречался раньше у обитателей этого моря. Впоследствии я убедился, что так заведено на всех островах Дружбы. Пол в доме был покрыт циновками, и ни один ковер не мог сравниться с ними по чистоте.

Будучи на берегу, мы путем обмена добыли несколько свиней и плоды, а пока нас там принимали, корабли заполнили туземцы, и они явились не с пустыми руками, так что мы теперь ни в чем не испытывали нужды.

После полудня я снова направился на берег с группой морских пехотинцев, и мы перевезли туда наиболее ослабевший [119] скот. Я пробыл на берегу до заката, должным образом наладил все дела и возвратился на борт, поручив команду в береговом лагере м-ру Кингу.

Тапа, который нынче стал нашим первым другом и, пожалуй, был единственным среди окружающих нас островитян деятельным человеком, перетащил (на плечах туземцев) за 0,25 мили свою хижину и поставил ее около жилища, которое мы занимали, с тем чтобы находиться с нами неразлучно днем и ночью.

Суббота, 3 мая. Начали заготовку воды, дров и сена для скота. Сперва мы принялись рубить лес прямо против места стоянки корабля, поскольку его здесь было много и отсюда удобнее всего можно было доставлять дрова на борт, но оказалось, что здесь растет только манчиниловое дерево, которое дает молочно-белый сок, настолько едкий, что от него вздуваются волдыри и плохо становится глазам, что на себе испытали наши работники ⁷⁷.

Поэтому лесную партию мы были вынуждены перевести в бухту, где мы брали воду и где располагалась охрана, а туземцы помогли нам запастись дровами другого сорта.

М-р Кинг и м-р Бейли начали солнечные обсервации для проверки хода хронометров. Вечером, перед тем как туземцы покинули нашу стоянку, Тапа обратился к ним с речью, и мы могли лишь догадываться о ее содержании. Мы подозревали, что он говорил им, как нужно относиться к нам, и побуждал их снабжать нас местными продуктами. Во всяком случае, на следующий день значительно возросло их количество.

Воскресенье, 4 мая; понедельник, 5 мая. Потерян малый становой якорь на “Дискавери”, и мы поэтому обследовали якорные канаты на “Резолюшн”, но они оказались неповрежденными.

Вторник, 6 мая. Нам нанес визит великий вождь острова Тонгатабу [Тонгатапу] Финоу [Финау], и Тапа имел честь представить его как короля всех островов Дружбы ⁷⁸. Мне говорили, что сразу после нашего прибытия на Тонгатабу было послано каноэ, чтобы известить тамошних обитателей об этой новости, и в результате вождь оказался здесь. Один из офицеров на берегу сказал мне, что, когда вождь показался, всем туземцам было велено его встретить и выразить верноподданнические чувства земными поклонами, так что не было сомнений в том, что этот вождь являлся по меньшей мере королем.

После полудня я отправился к вождю с ответным визитом. Предварительно я получил в дар две рыбы, которые вождь послал мне со своими слугами. Как только я высадился, он встретил меня. После первых приветствий я спросил его, действительно ли он король, так как в предыдущем плавании это звание, как я подозревал, носило другое лицо. [120]

Тапа ответил от имени Финоу и, перечислив 153 острова, сказал, что Финоу — король всех этих островов. Вождь и пять или шесть сопровождающих его особ отправились со мной на корабль; там я им роздал подарки и развлекал их таким способом, который казался мне наиболее для них приятным.

Вечером я в своей шлюпке проводил их на берег, и там вождь в ответ на мои дары приказал вручить мне трех свиней. Мне рассказали о происшествии, случившемся на берегу и дающем возможность представить себе, насколько велика власть вождей над простым народом. Когда Финоу был на корабле, один из малых вождей, а может быть вождь такого же ранга, приказал, неведомо по каким соображениям, чтобы все туземцы покинули место нашего лагеря.

Кое-кто отважился вернуться, и тогда этот вождь схватил дубинку и стал немилосердно избивать ослушников; при этом одного человека он с такой силой ударил по скуле, что у того пошла кровь изо рта и из носа. Этот туземец пролежал некоторое время недвижимый, а затем у него начались судороги, и его оттащили прочь. Когда вождю сказали, что он убил человека, это замечание вызвало у него лишь смех, и было очевидно, что он не чувствует вины за содеянное. Впрочем, впоследствии мы узнали, что избитый вождем туземец поправился.

Среда, 7 мая. Становой якорь “Дискавери” был найден, и корабль изменил место стоянки, но до этого лучший становой якорь разделил судьбу ранее утерянного. Обедал в обществе Финоу.

Четверг, 8 мая. На следующий день к обеду явились Финоу, Тапа, Тубоу и некоторые другие вожди, причем, только Тапе было дозволено сидеть за столом в присутствии Финоу и разделять с ним трапезу. До его прихода на корабле толпилось столько мужчин и женщин, что не осталось ни одного свободного места. Здесь нет такого обычая, как на Таити, где женщины лишены привилегии вкушать пищу вместе с мужчинами.

В первый день нашего пребывания один из индейцев стащил на корабле большой топор. Я пожаловался Финоу, и сегодня к обеду топор был доставлен на борт. Эти люди часто пользуются благоприятным случаем, чтобы что-либо украсть у нас: воры они опытные. Даже некоторые вожди не считают, что это занятие ниже их достоинства. Один из них украл и спрятал в своих одеждах болт от шкимушгара лебедки, и за это я велел дать ему дюжину плетей и отпустил его на волю только после того, как он внес выкуп. Таким образом, он получил свободу, отдав нам свинью.

После этого мы уже не испытывали беспокойства от воров высокого ранга, однако для такого нечистого дела они стали [121] использовать слуг и рабов, а на них плети действовали не в большей мере, чем на нашу грот-мачту.

Их хозяева были бесконечно далеки от того, чтобы проявлять интерес к неудачникам, попавшимся с поличным, и часто советовали убить вора. А поскольку на подобную кару мы не могли согласиться, похитители оставались безнаказанными, ибо мы не в состоянии были найти меры, которые для них имели бы назидательное значение. Капитан Клерк применил способ, который оказал известное воздействие на воров. Он брил им головы, а здесь ни у мужчин, ни у женщин нет обычая ходить без волос, и лишаются их люди в знак позора.

Суббота, 10 мая. 10-го Финоу обедал на корабле, как это повелось и в предыдущие дни, а после обеда слуги доставили ему на борт закуску — рыбный суп и ямс, причем эти блюда сервировались на банановых листьях. Суп варился не на воде, а на соке кокосовых орехов, и это делалось, вероятно, в деревянном сосуде, в котором суп вскипал на раскаленных камнях. Я отведал этот суп и нашел, что он очень хорош, и в дальнейшем всегда просил, чтобы рыбу готовили этим способом, хотя наш кок и не мог сравниться с здешними поварами.

Воскресенье, 11 мая. Приняв в расчет, что мы полностью истощили этот остров и взяли здесь все, что он может дать, я распорядился сегодня перевезти на корабли все, что находилось на берегу, и, сразу же после того как на “Дискавери” будет найден становой якорь, хотел пройти к острову, который носит название Хаппи [Хаапаи] ⁷⁹.

Финоу говорил мне, что на этом острове я смогу запастись всем, в чем нуждаюсь, и усиленно убеждал меня зайти туда, прежде чем я посещу Тонгатабу.

Понедельник, 12 мая; вторник, 13 мая; среда, 14 мая. 12-го и 13-го все время велись поиски станового якоря, утерянного на “Дискавери”, и в конце концов его удалось найти. 14-го утром мы подняли якорь и направились к острову Агао [Као], с тем чтобы обойти с NW небольшие острова, расположенные к N и к NO от Аннамоки, так как я был не уверен, что между ними есть проход.

Финоу и некоторые его земляки оставались на борту примерно до полудня, а затем отправились на берег в каноэ, а мы пошли к упомянутым островам.

В 4 часа п.п., будучи на траверзе острова Огоду [Коту], мы направились на N, оставив с левого борта острова Оматтафоа [Тофуа] и Агао. Мы держались западной кромки рифов, или скал, расположенных к W от О году, до тех пор, пока не дошли до северной оконечности этого острова, обогнув которую мы решили стать на якорь до наступления ночи. Ночь, однако, пришла прежде, чем мы нашли место для якорной стоянки с [122] глубинами менее 55 саженей, и, не желая отдавать якорь на такой глубине, мы всю ночь провели под парусами.

Четверг, 15 мая. На рассвете я направился на O при малом ветре от S и SSO к проходу между островами Фодуа [Фотуа] и Каллефанго [Лофанга]. Около 10 часов явился на борт Финоу и провел с нами весь день. Он привез двух свиней и некоторое количество плодов, в последних мы нуждались, так как наши запасы кончились.

В полдень были в широте 19°49'45" S и в 7' по долготе от Аннамоки. Оматтафоа, или Отафоа, был по пеленгу NW 88°, Агао — по пеленгу NW 71°, Фодуа — на NW 89° и Афева [Хаафева] — на SW 12°. Пройдя остров Фодуа, мы встретили риф, и, так как ветер был слабым, нам стоило немалых трудов обойти его. Эти рифы лежат между Фодуа и Анненива [Нинива], небольшим низким островком, расположенным на ONO от Фодуа, в 7 или 8 милях от него. Фодуа — маленький остров умеренной высоты, окружен крутыми скалами. Он лежит на SO 67° от Агао, в 6 лигах от него и в 3 лигах на NO 33° от Огоду. Пройдя упомянутые рифы, мы направились к Аннениве в надежде найти якорную стоянку и снова разочаровались. Ночью лавировали короткими галсами; хотя со всех сторон была земля, лот везде проносило.

Пятница, 16 мая. На рассвете 16-го со слабым ветром от SO мы направились к Хаппи и скоро увидели землю. Ветер почти совсем стих, и мы были вынуждены лавировать в наветренном направлении. Действуя таким образом, обошли несколько коралловых скал, над которыми глубина была не больше 6 саженей, но затем лот пронесло на 80 саженях. В этот момент Хаппи был по пеленгу NO 50° — SW 9°. Мы пошли к самому северному из этих островов и достигли его на закате, оказавшись в таком же положении, как и минувшие два вечера, и поэтому еще одну ночь провели под парусами; земля и рифы окружали нас со всех сторон. Ближе к вечеру Финоу, который провел с нами весь день, отправился на берег, захватив с собой Омаи. Зная, в каком мы положении, Омаи всю ночь жег костер на берегу, чтобы дать нам знать, в какой стороне земля.

Суббота, 17 мая. На рассвете следующего дня я послал шлюпку на поиски якорной стоянки, и вскоре такое место было найдено; мы отдали там якорь на глубине 24 саженей. На дне был коралловый песок. Северная оконечность [группы] Хаппи, или северный мыс острова Хаано, был по пеленгу NO 16°, южная точка [группы] Хаппи, или остров Хоолева [Улева], — на SW 29°, северная оконечность острова Лефуга [Лифука] — на SO 65°. За нами лежали две гряды скал, одна протягивалась на SW 50°, другая — на WtN 0,5 N; они были расположены в 2 или 3 милях. Мы стояли в бухте, образованной рифами, и в этом месте было [123] удобно высаживаться на берег, от которого мы находились примерно в 0,75 мили. Пока мы становились на якорь, корабли заполнились туземцами, и их окружило множество каноэ, переполненных до отказа. Туземцы привезли свиней, птицу, плоды и коренья, и все это меняли на топоры, гвозди, бусы, ткани и пр. Финоу и Омаи скоро прибыли на борт, чтобы представить меня народу на берегу, и с этой целью сопровождали меня, когда я отправился на остров ⁸⁰.

Вождь проводил меня в дом, стоящий близ морского берега и перенесенный сюда на моих глазах за несколько минут до моего прихода. Мы, то есть я, вождь, Омаи и другие вожди, уселись там, а затем вокруг нас расселось множество людей. Меня спросили, как долго я думаю здесь оставаться, и, когда я ответил — 5 дней, Тапе приказано было сесть около меня и объявить это собравшимся. Затем Тапа произнес речь, причем ему все время что-то подсказывал Финоу. Смысл речи, как мне разъяснил Омаи, заключался в том, что все здешние люди, старые и молодые, должны рассматривать меня как своего друга и что этот друг пробудет здесь всего лишь несколько дней, так что ничего не следует у него красть и не надо ему досаждать чем бы то ни было, а следует приносить свиней, птицу, плоды и пр. на корабли, где в обмен будут даны такие-то и такие-то вещи.

Вскоре после того как Тапа кончил речь, Финоу покинул нас, и Тапа дал мне понять, что необходимо вручить подарок вождю острова — Эароупе [Алупе? Теалупе?].

К этому я был не подготовлен и преподнес ему подарок, который превзошел все его ожидания, поэтому он привел ко мне еще двух вождей с других островов, а затем и самого Тапу. Когда возвратился Финоу, а произошло это после того, как я вручил последний дар, он сделал вид, что сердится на Тапу за то, что тот ввел меня в такие расходы, но я расценил эти попреки как притворство.

Вождь снова занял свое место и приказал Эароупе сесть рядом и произнести речь на манер речи Тапы; содержание ее было продиктовано Финоу и примерно соответствовало тому что говорил Тапа.

Когда окончились эти церемонии, вождь по моей просьбе провел меня к трем стоячим прудам, содержимое которых ему угодно было назвать пресной водой. Впрочем, в одном из них вода была довольно сносной, и набирать ее тут было в общем не так уж неудобно. После осмотра воды мы вернулись к нашей прежней стоянке, где я застал жареную свинью и ямс и все это в горячем виде было приготовлено для отправки со мной на борт

Я пригласил вождя и его друзей разделить со мной трапезу и они приняли мое приглашение. Мы все отправились на корабль, но за стол сел только вождь. После обеда я проводил их [124] на берег, и, прежде чем я отбыл на корабль, вождь подарил мне прекрасную большую черепаху и немного ямса. У корабля было приобретено в ходе менового торга примерно 20 поросят, плоды и коренья. Мне сказали, что вскоре после того, как я утром отправился на берег, явился какой-то человек и приказал всем туземцам отправиться к берегу. Возможно, это было сделано для того, чтобы они присутствовали на церемонии, о которой шла речь выше, ибо, как только она закончилась, туземцы вернулись к кораблям.

Воскресенье, 18 мая. Рано утром Омаи, который обычно ночевал на берегу, и Финоу прибыли на корабль. Спустя некоторое время я проводил их на берег, в то самое место, где был вчера. Там собралось много народу, и я предположил, что должно произойти нечто необычное, но, что именно, я не знал, и этого мне не мог разъяснить и Омаи.

Просидел я так недолго. Вскоре явилось около сотни туземцев, груженных ямсом, плодами хлебного дерева, бананами, кокосовыми орехами и сахарным тростником, и все это сложили в две кучи слева от нас, с той стороны, откуда они пришли. Затем явились люди с правой стороны, и они принесли и сложили в две кучи то же самое. К этому было добавлено две свиньи и шесть кур, а на левую сторону положили шесть свиней и двух черепах. Эароупа сел перед кучами, лежащими слева, а другой вождь устроился около правых куч, и я решил, что именно этим двум вождям было поручено собрать подать, наложенную Финоу на островитян. Как только все это было размещено наиболее выгодным образом, люди, которые принесли все эти вещи, присоединились к толпе, образовавшей широкий круг вокруг приношений. Затем группа людей вошла на площадку, расположенную перед нами; все они были вооружены палицами из зеленых ветвей кокосовой пальмы; постояв несколько минут, эта группа расступилась, одни отошли в одну сторону, другие — в другую. Участники этой церемонии уселись рядом со зрителями. Но вскоре началось единоборство: один или два человека выступали с левой стороны и вызывали представителя правой стороны, причем они действовали больше руками, чем словом. Если вызов принимался — а так обычно и случалось, — борцы занимали боевую позицию и вступали в поединок, который кончался, когда один из них выдыхался или когда у кого-нибудь ломалось оружие. Когда схватка заканчивалась, победитель низко склонялся перед вождем, поднимался и уходил, и некие старцы, видимо игравшие роль судей, изъявляли ему двумя-тремя возгласами одобрение. Борьба велась с перерывами в несколько минут, и во время перерывов зрителей развлекали атлетической борьбой и боксом. Первая проводилась таким же образом, как и на Таити, бокс же по своим приемам очень мало отличался от нашего, английского. [125]

Но нас больше всего поразило, когда вышли две соблазнительные девицы и без лишних церемоний начали боксировать с таким же искусством, как мужчины. Схватка продолжалась не более полминуты, и одна из женщин потерпела поражение; зрители приветствовали победительницу таким же образом, как и мужчин. Мы выразили неудовольствие этой частью спектакля, что, однако, не помешало выступить следующей паре. На этот раз дрались ретивые девицы, и они, вероятно, основательно исколотили бы друг друга, если бы их не разняли две старые женщины, вмешавшиеся в схватку.

Все эти поединки происходили среди толпы, в которой насчитывалось по меньшей мере 3000 человек, и стороны сражались с величайшим тактом, хотя участники соревнований получали такие удары, которые были ощутимы и после битвы.

Когда это представление окончилось, вождь сказал мне, что плоды и прочие подношения с правой стороны предназначены Омаи, а все, что лежит слева (там было примерно 2/3 даров) вручается мне. Он объяснил мне, что я могу взять на корабль все, что заблагорассудится, и нет нужды выставлять какую-либо охрану, ибо не пропадет ни единый кокосовый орех. Это подтвердилось на деле, потому что я оставил все даренное на месте и возвратился обедать вместе с вождем на корабль, когда же я послал за дарами на берег, то убедился, что решительно ничего не пропало.

А этими подношениями мы нагрузили четыре шлюпки, и они далеко превосходили все, что когда бы то ни было я получал в дар от других индейских государей. Я воспользовался пребыванием вождя на борту и так основательно отблагодарил его, что он по возвращении на берег послал мне новый дар: две большие свиньи и много материи и ямса.

Вторник, 20 мая. Финоу выразил желание посмотреть на экзерциции морской пехоты, и, желая отблагодарить его, я приказал нашим солдатам собраться на берегу утром 20 мая. После того как они провели разные маневры и дали несколько залпов, вождь в свою очередь развлек нас совершенно новым зрелищем. Это было нечто подобное пляске, исполненной юношами и именитыми мужами, но это зрелище было так не похоже на все то, что доводилось мне видеть в любой из частей света, что я не в силах даже описать то, что увидел здесь. В этом представлении может участвовать любое число танцоров, в данном же случае в нем принимало участие 105 человек, и у каждого в руках был инструмент, по форме напоминающий весло, длиной в 2,5 фута, с маленькой рукояткой и тонким “пером”, так что он был очень легким, и большинство таких инструментов отличалось прекрасной выделкой.

Этими инструментами участники представления выделывали [126] многочисленные и разнообразные “росчерки”, и каждый такой взмах требовал особого положения корпуса и особых его поворотов. Сперва танцоры построились в три ряда, и, проделывая различные повороты, каждый из них передвигался на новое место, так что те, которые были сзади, оказались затем впереди. В какой-либо определенной позиции никто долго не оставался, и перемещения были весьма быстрыми. Вся масса то вытягивалась в один ряд, то образовывала полукруг, то выстраивалась в одну шеренгу, то перестраивалась в две колонны, и, когда последнее построение было завершено, один из его участников вышел вперед и сплясал передо мной танец арлекина, после чего это представление закончилось. Музыкальное сопровождение осуществлялось двумя барабанами или, точнее, двумя полыми обрубками, по которым били двумя палками. Мне не показалось, что ритм танца определялся музыкой или зависел от нее, главную роль играла песня, которая исполнялась так, что создавалось впечатление, будто поет один голос. Песня была музыкальной и гармоничной, и все движения были настолько точны, что вся масса танцоров действовала, словно один человек.

По нашему единодушному мнению, это представление было бы встречено в любом европейском театре с всеобщим одобрением, и так велико было наше наслаждение этим зрелищем, что мы пришли к убеждению: островитяне превзошли нас.

У них ни один наш музыкальный инструмент, за исключением барабанов, не пользовался успехом, но они не считали, что наши барабаны лучше их собственных. И здесь, и на других островах редко удостаивались внимания и французские рожки.

Чтобы оставить у островитян лучшее представление о наших зрелищах, я приказал подготовить фейерверк и с наступлением темноты при большом стечении народа показал его вождю. Кое-что не удалось, но в общем фейерверк соответствовал тем целям, с которыми он был устроен; и особенно понравились наши ракеты, они поразили всех сверх меры и решительно склонили чашу весов в нашу пользу.

После фейерверка Финоу подготовил новое представление с музыкой, песнями и пляской. Люди, сидевшие вокруг нас, спели песню, в которой мы не поняли ни единого слова. Музыканты находились внутри этого круга, и их единственными инструментами были два длинных бамбуковых обрубка. Нижним концом они ударяли об землю, извлекая из инструмента глухие, утробные звуки. Музыканты держали свои инструменты почти вертикально, верхний конец этих трубок был открыт, а нижний закрыт в месте межузлия. Спустя короткое время в круг вошли женщины, одетые более празднично, чем обычно, и, исполняя танец, присоединили своп голоса к голосам певцов. Представление продолжалось целых полчаса, а затем две старые женщины [127] (они находились на противоположных позициях и, видимо, управляли всем кругом), танцуя, вывели в колонне по две всех женщин из кольца и выстроили их перед вождем; на этом танцы и все вообще представление закончились.

И мужчины, и женщины в унисон с песней делали различные движения руками, прищелкивая пальцами, и эти звуки, видимо, играли существенную роль во всей оркестровке. Голоса были удивительно музыкальны, а все движения — изящны и исполнены достоинства, быть может, за некоторым исключением: кое-какие жесты, вероятно, вызвали бы неодобрение в английском театре. Однако и эти малочисленные действия отнюдь не носили излишне вольного характера, а лишь усиливали общее впечатление многообразия, которое было поистине удивительным: как песни, так и танцы сопровождались множеством всевозможных приемов.

Среда, 21 мая. Утром я совершил прогулку по острову и нашел, что он прекрасно возделан и превращен в сплошную плантацию, которая содержится в отличном состоянии; здесь произрастают различные корнеплоды и плодовые деревья, и к этому я добавил маис, дыни и пр., посеяв семена этих культур.

Все плантации кругом огорожены, и между ними тянутся общественные дороги.

Вернувшись к обеду на борт, я застал у самой кормы корабля большое каноэ. В нем находился Латулибула [Латунипулу], который, как мы установили, был королем Тонгатабу, когда я в предыдущем плавании посетил этот остров. Он восседал в своем каноэ со всей важностью, к которой его обязывал высокий сан, и я никак не мог уговорить его подняться на борт. Туземцы называют его арики, то есть король. Я никогда не слышал, чтобы так обращались к Финоу, поэтому заподозрил, что этот вождь вовсе не король.

Латулибула оставался под кормой до вечера, а затем вернулся на один из островов. Финоу в это время был на корабле, но вожди не обращали друг на друга ни малейшего внимания.

Четверг, 22 мая. Ничего существенного сегодня не произошло, если не считать кражи, совершенной туземцами. Они похитили кусок смоленой парусины и некоторые другие вещи, находившиеся на палубе. Кража тут же была обнаружена, воров преследовали, но чуть запоздали с этим. Я потребовал от Финоу, чтобы похищенное было возвращено. Он отослал меня к Эаурупе, тот кормил меня обещаниями, но ничего так и не было сделано.

Пятница, 23 мая. Утром 23-го, когда мы собирались сняться с якоря, чтобы покинуть остров, Финоу и его премьер-министр Тапа подошли к кораблю на каноэ и сообщили, что собираются направиться на остров Ваувау [Вавау], лежащий в нескольких днях плавания от Хаппи, к северу от него, чтобы [128] добыть там красные перья для Омаи, ибо им было известно, как высоко эти перья ценятся на Таити. Финоу сказал, что вернется через четыре-пять дней, и пожелал, чтобы я задержался до его возвращения, после чего он проводит меня на Тонгатабу.

Я решил, что мне представляется благоприятная возможность ознакомиться с островом Ваувау, и предложил Финоу отправиться туда вместе с нашими кораблями, но он явно не одобрил это предложение и постарался меня отговорить, утверждая, что на Ваувау нет ни гаваней, ни якорных стоянок.

Поэтому я согласился подождать Финоу здесь, и он немедленно удалился.

Суббота, 24 мая. Сегодня наше внимание на некоторое время привлекло усердно распространявшееся туземцами сообщение о корабле, подобном нашим судам, который отдал якорь на рейде Аннамоки. Это известие тем более казалось достоверным, что говорилось, будто Тубоу, вождь этого острова, поспешил к месту стоянки корабля, чтобы принять пришельцев. Все это было угодно сообщить распространителям упомянутой вести, и мы потому уверовали в нее, что накануне Тубоу нас покинул.

Чтобы заручиться дополнительными сведениями, я вместе с Омаи направился на берег, желая разыскать человека, который первым принес с Аннамоки известие об этом корабле. Мы нашли его в доме вождя, и Омаи задал ему вопросы, которые я считал нужным задать этому человеку. Судя по его ответам, в истинности этого сообщения не приходилось сомневаться. Но вскоре один довольно именитый вождь, нам уже известный, прибыл с Аннамоки и заявил, что никакого корабля там нет и не было с тех пор, как мы покинули этот остров. Человек, который распространял прямо противоположное известие, исчез, и мы его уже больше не видели. В общем, вся эта история была сплошной выдумкой, но, с какой целью это было сделано, предположить трудно; быть может, для того, чтобы мы ушли с одного острова на другой.

Воскресенье, 25 мая. Сегодня во время прогулки мне случилось зайти в дом, где женщина лечила глаза слепого ребенка.

Они были очень воспалены и подернуты тонкой пленкой. Она пользовалась инструментом, который представлял собой две тонкие деревянные палочки, и орудовала им так, что из глаз шла кровь. Когда я вошел, она почти уже закончила операцию, так что мне почти ничего не удалось увидеть.

В этом же доме другая женщина брила ребенку голову зубом акулы, вставленным в обломок палки, причем сперва она смачивала волосы тряпкой, окуная ее в воду. Эта операция не причиняла ребенку никакого беспокойства, хотя волосы сбривались с неменьшей чистотой, чем это можно было сделать нашими [129] бритвами. Я испробовал этот инструмент и нашел, что он действует весьма успешно. Однако мужчины бреют здесь бороды двумя раковинами: одну из них они подставляли под волос, а другой соскребали бороду. Таким манером они брились весьма чисто, но эта операция довольно долгая и, несомненно, болезненная; здесь есть люди, для которых бритье — это специальность, и часто можно было видеть наших моряков, пользующихся услугами этих брадобреев, тогда как наши брадобреи брили вождей, приходивших на корабль.

Понедельник, 26 мая. Видя, что нам либо не приносят припасов, либо доставляют их очень мало, я решил переменить место нашей стоянки и выждать там до прибытия Финоу. Соответственно утром 26-го мы вступили под паруса и направились на S вдоль полосы рифов у этого острова; глубины были 13 — 14 саженей, дно песчаное. Однако кое-где мы обнаружили мели, некоторые из них были замечены по бурунам, некоторые — по более светлой окраске воды, некоторые удалось выявить лотом. В 2 часа 30 минут п.п., пройдя мимо ряда этих мелей и видя, что перед нами их еще больше, я вошел в бухту, образованную южной оконечностью острова Лефуга и северной оконечностью острова Улева, и там отдал якорь на глубине 17 саженей. Дно песчаное, кое-где скальное. “Дискавери” стал на якорь только на закате, он сел было на мель, но сошел с нее без какого бы то ни было ущерба для себя.

Как только мы стали на якорь, я отправил для промеров бухты м-ра Блая, а сам в сопровождении м-ра Гора высадился в южной части Лефуги, чтобы осмотреть местность и отыскать пресную воду. В воде мы, собственно говоря, не нуждались: все бочки у нас были полны, но мне говорили, что тут вода куда лучше, чем в любом другом месте. И я лишний раз убедился, что здешние люди не знают, что такое хорошая вода.

Нас привели к двум источникам, и в обоих вода оказалась скверной, причем туземцы заявили, что лучшей здесь нет. Близ южной оконечности острова, на его западном берегу, мы встретили искусственный холм, созданный в отдаленные времена, о чем можно было судить по большим деревьям, которые на нем росли. Я полагаю, что в высоту он достигал 40 футов, а вершина его имела в диаметре 50 футов. У подошвы холма стоял камень, должно быть отсеченный от коралловой скалы. Высота его была 14 футов, ширина 4 фута, толщина 2,5 фута, и находившиеся здесь туземцы сказали нам, что он наполовину ушел в землю Они называют этот камень Тангата (человек) или Арики (король) и говорят, что и камень, и холм созданы были их предками в память о своем короле, но, когда это произошло, сказать не могут. [130]

С наступлением ночи мы возвратились на борт, и одновременно вернулся м-р Блай, который, промеряя глубину бухты, нашел, что она составляет 14—20 саженей и что дно песчаное и местами скальное. Это место лучше защищено, чем то, где мы стояли раньше, но между ними есть еще одно место, которое лучше и старого, и нового.

Острова Лефуга и Улева разделяются полосой коралловых рифов, которые обнажаются при низкой воде, так что в это время с одного на другой остров можно перейти, не замочив и ног. Остров Улева голый, а Лефуга плодородный, и на Улеве нет ничего, кроме низких деревьев и кустарника, причем он совершенно необитаем.

Вторник, 27 мая. На рассвете я дал сигнал поднять якоря, так как надеялся найти проход к Аннамоке в юго-западном направлении среди лежащих под этим румбом островов. С этой целью я послал на шлюпке штурмана промерить дно перед кораблями. Но прежде чем мы вступили под паруса, ветер стал неустойчивым, и искать проход к Аннамоке было небезопасно, пока не будут обследованы эти места или не подует устойчивый ветер. Поэтому я остался на месте и дал штурману сигнал, вызывая его на борт, а затем послал его и штурмана “Дискавери”, каждого на своей шлюпке, обследовать проходы на возможно большем расстоянии в течение дня и приказал им возвратиться на борт до наступления ночи. Весь день дул неустойчивый ветер, сопровождавшийся шквалами и дождем. Около полудня под корму подошло большое каноэ, и среди сидящих в нем индейцев был (как они нам сообщили) Фаттафи Полахо [Фатафехи Палахо] — король всех островов. Мы имели основание сомневаться в этом, но они настаивали на своем, и я впервые узнал, что Финоу вовсе не был королем ⁸¹. Поскольку в мои расчеты входило воздание почестей здешним великим людям, вне зависимости от их титулов, да и к тому у меня была склонность, я спустил шлюпку, чтобы доставить короля на борт, так как выяснил, что он этого хочет. Он захватил с собой мне в дар двух отличных жирных свиней (хоть и не столь дородных, как сам король, ибо мы еще не встречали столь тучных и пухлых детин). Это был степенный и смышленый человек, и он осматривал корабль и разные необычные для него предметы с вниманием, не свойственным туземцам, и настойчиво допытывался о разных вещах, и в частности о том, что “привело нас на эти острова”.

Когда он удовлетворил свое любопытство осмотром скота и всего прочего, что было на палубе, я пригласил его в кают-компанию. Кое-кто из его спутников возражал против этого, говоря, что в таком случае люди будут ходить над его головой, что совершенно недопустимо ⁸². Тогда я попросил Омаи сообщить им, [131] что это неудобство будет устранено, ибо я отдам приказ, чтобы никто не смел находиться в той части палубы, которая перекрывает кают-компанию.

Вряд ли, однако, визит в кают-компанию состоялся бы, если бы сам вождь не пренебрег церемониалом и не спустился вниз, причем, кроме меня, никто с ним туда не пошел.

И он, и сопровождающие его особы проявили немало стараний, чтобы убедить нас, что королем был именно этот вождь, а не Финоу, ибо он смекнул, что мы в этом сомневаемся, и на подобную мысль его навел Омаи, который был заметно огорчен, что существует еще более великий человек, чем его друг Финоу. Впрочем, Финоу теперь стал уже Омаи — друзья поменялись именами. Вождь сел с нами обедать, но ел он мало и еще меньше пил. После обеда он попросил меня и Омаи проводить его на берег. Омаи от этого уклонился, но я отправился с вождем в своей шлюпке, предварительно вручив ему такие дары, которые могли бы обеспечить его дружбу и имели бы в его глазах наибольшую ценность; к тому же они были неожиданными. У места высадки, прежде чем выйти из шлюпки, он приказал, чтобы принесли двух свиней и уложили их в шлюпку. Вождя перенесли на берег на доске, подобной носилкам, а затем он прошел к маленькому дому, расположенному близ берега и предназначенному, по-видимому, для странствующих вождей. Он уселся и предложил сесть мне; его приближенные, не очень многочисленные, сели с нами, образуя полукруг перед домом. Одна старуха села позади или точнее рядом с вождем, и в руках у нее было опахало, которым она отгоняла от него мух.

Перед вождем были расставлены разные вещи, которые островитяне выменяли у нас на кораблях, и он все эти предметы рассмотрел, спрашивая, что было за них дано взамен, и явно был доволен торговыми операциями своих подданных.

Затем он приказал все возвратить, за исключением стеклянной фляги: ее он оставил себе. Люди, которые приносили эти вещи, сперва низко кланялись вождю, затем клали перед ним эти предметы, поднимались и отступали назад, и они придерживались такого же порядка, забирая вещи; я заметил, что никто не говорил с вождем стоя.

Я оставался с вождем, пока его не начали покидать некоторые из сопровождающих лиц. При этом они склоняли головы до самых подошв повелителя, касаясь их внешней и внутренней стороной пальцев обеих рук ⁸³. Другие туземцы, не сидевшие в кругу, казалось, только за тем и приходили, чтобы засвидетельствовать вождю свое уважение к его особе, и безмолвно удалялись прочь, Я был совершенно очарован соблюдаемым этикетом, ничего подобного мне не доводилось видеть даже у куда более цивилизованных народов. [132]

Когда я вернулся на борт, штурман уже возвратился и доложил, что по крайней мере в тех местах, где он был, имеются и якорные стоянки, и проход для кораблей, но к S и SO видно много мелких островов, мелей и рифов. Взяв в расчет, что в тех местах плавание сопряжено с известным риском, я счел за благо возвратиться тем же путем, каким мы сюда пришли, и хотел выйти на следующее утро.

Среда, 28 мая. Однако утром ветер, крайне неустойчивый, отошел далеко к S.

Фаттафи Полахо, или король, как я теперь буду называть его, рано утром явился на борт и вручил мне один из своих головных уборов, сделанных из красных перьев или, лучше сказать, крытый ими. Такие головные уборы наши люди искали везде, зная, что они очень высоко ценятся на Таити. Но хотя за них предлагали весьма высокую цену, никто не хотел с ними расставаться, так что, очевидно, они и здесь были не в меньшем почете, и никому на кораблях не удалось их добыть, исключая капитана Клерка и Омаи. Эти шляпы или, скорее, колпаки делаются из хвостовых перьев тропических птиц, а красные перья попугаев либо накладываются на эту основу, либо вплетаются в нее ⁸⁴. Эти шляпы имеют форму полукруга и привязываются ко лбу. Радиус полукруга примерно 18—20 дюймов. Лучшее представление о них дает портрет Фаттафи Полахо кисти Веббера, на котором этот король изображен в одном из таких колпаков.

Вождь пробыл на корабле до вечера и затем удалился, но его брат (его также звали Фаттафи) и один или два островитянина всю ночь провели на борту ⁸⁵.

Четверг, 29 мая. На рассвете я поднял якорь и при ветре от ONO направился на W, желая возвратиться тем же путем, каким сюда пришел. Нас сопровождало несколько каноэ, и в одном из них был Фаттафи-король. Поднявшись на борт, он, прежде всего, спросил, где его брат и те люди, которые на ночь остались на корабле. Выяснилось, что они остались без его разрешения, и король сделал им выговор, употребив весьма резкие слова; у виновников из глаз текли слезы, хотя все они были люди не менее чем тридцатилетнего возраста. Впрочем, король разрешил им остаться с нами снова, и его брат, и пять королевских приближенных застряли у нас на борту.

Нас посетил также один вождь, прибывший из Тонгатабу. Звали его Тубоугейтоа [Тупоутоа] ⁸⁶. Поднявшись на борт, он тут же отослал свое каноэ и заявил, что желает с пятью своими спутниками остаться на ночь на корабле. Таким образом, моя кают-компания оказалась переполненной гостями, но в этом, пожалуй, и заключалось единственное неудобство: как-никак они привезли с собой много съестных припасов. Впрочем, принимая у них дары, я старался тут же их отблагодарить. [133]

Около 1 часа п.п. ветер от O сменился свежим ветром от SSO. Мы теперь шли на SSW или держались более южного румба, лавируя на ветер. К 8 часам мы дошли до северной оконечности острова Фодуа и всю ночь лавировали короткими галсами.

Пятница, 30 мая. На утро мы направились к острову Каллафанга, где, по словам наших друзей, была якорная стоянка. В 1 час п.п. мы сделали промеры у подветренного, или северо-западного, берега острова. Глубина в 0,5 мили от берега 40 саженей, но подводный склон был крутой, и дно скальное, а с подветренной стороны тянулась цепь рифов. Все эти обстоятельства были неблагоприятны, и мы направились к острову Огоду в надежде найти якорную стоянку, но переход к Каллафанге [Лофанга] занял столько времени, что, прежде чем нам удалось отыскать стоянку, наступила ночь.

Суббота, 31 мая. 31-го на рассвете я направился к проходу между Огоду и рифами, или скалами, лежащими к западу от этого острова, но, подойдя ближе, установил, что везде вокруг нас глубины были ничтожными; пройти дальше мы не могли, и поэтому я обошел рифы, взяв на SW. В этом направлении мы шли до 11 часов, пока я, убедившись, что мы ничего не достигнем, идя на ветер и опасаясь потерять из виду острова, имея на борту столько туземцев, повернул и направился обратно в надежде на более благоприятный ветер. Мы подошли к Фодуа и всю ночь лавировали между этим островом и островом Огоду под зарифленными марселями и фоком. Ветер был свежий, со шквалами и дождем, и мы все время были в небезопасном положении. Я находился на палубе до 12 часов, а затем передал вахту штурману, наказав ему держаться так, чтобы избегать опасностей, подстерегавших нас со всех сторон.

Воскресенье, 1 июня. Но сделав галс на N, а затем повернув к S, мы по причине небольшой перемены ветра оказались снесенными на ветер больше, чем того ожидали. Вследствие этого корабль едва не наскочил на маленький песчаный островок, окруженный рифами. К счастью, когда это случилось, наши люди тотчас же сделали поворот, и все обошлось, потому что большинство из них было на своих постах. Этот маневр был проведен разумно и очень быстро, благодаря чему корабль был спасен. “Дискавери” шел за нашей кормой и избежал опасности. Однако подобные испытания — неизбежный удел каждого кто совершает открытия.

Все эти обстоятельства так напугали наших пассажиров, что многие из них выразили горячее желание вернуться на берег как только рассвело, я спустил шлюпку и отправил их на Огоду, приказав офицеру, который их сопровождал, после высадки проверить глубину у рифа, протянувшегося от этого острова чтобы [134] найти якорную стоянку. Меня утомило это хождение между островами и мелями, и я решил дойти до места, где можно будет, наконец, стать на якорь. Пока шлюпка отсутствовала, мы попытались провести корабль между песчаным островом и Огоду в надежде, что там окажутся умеренные глубины и можно будет отдать якорь, но встретили противное приливное течение, что заставило нас прекратить эту попытку и стать на якорь на глубине 50 саженей, имея песчаный остров по пеленгу OtN на расстоянии 1 мили.

Мы простояли здесь до 4-го числа, и за это время нас несколько раз посетили король Фаттафи и Тубоугейтоа, приходили люди с соседних островов, желая с нами потолковать, хотя постоянно дул очень свежий ветер.

Для промера проходов между островами, которые могли бы вывести нас на O, был послан штурман, а я совершил высадку на Огоду, чтобы осмотреть этот остров и обследовать мели и рифы вокруг него. Я прошел через весь остров и убедился, что северная часть его низкая, а почва состоит из смеси песка и чернозема. Южная часть высокая, почва — красная песчаная глина, камней нет, и вся земля возделана. Есть там в низинах пруды с грязной водой, и вода эта более или менее солоноватая.

Среда, 4 июня; четверг, 5 июня. 4-го в 7 часов д.п. мы подняли якорь и направились к Аннамоке при свежем ветре от OSO и на следующее утро стали на якорь почти в том же месте, где уже однажды его отдавали. Я высадился на берег и убедился, что местные жители рьяно трудятся на своих полях, выкапывая ямс, чтобы затем доставить его на рынок. Поля здесь были отлично возделаны, и мы за железные изделия получили много ямса.

Прежде чем вернуться на борт, я посетил места, где были посажены дыни и другие [европейские] растения и с прискорбием убедился, что большая часть урожая была уничтожена маленькими муравьями, но посаженные мною ананасы находились в прекрасном состоянии.

Пятница, 6 июня. Около полудня прибыл на Ваувау Финоу. Он сказал, что несколько каноэ, которые были нагружены свиньями и другими припасами и вышли с этого острова вместе с ним, погибли во время последней бури и все бывшие на них люди утонули. Однако, поскольку этот печальный рассказ не произвел никакого впечатления на индейцев, я не поверил Финоу. Конечно, такое могло произойти потому, что от острова дул сильный ветер, так что король и другие люди на Огоду не решились выйти в море, чтобы навестить нас, и пожелали, чтобы я ждал их на Аннамоке, из-за чего я и отдал там якорь вторично. [135]

Суббота, 7 июня. На следующее утро прибыл король и те островитяне, которые прежде не могли к нам добраться из-за противного ветра. Я в это время был с Финоу на берегу и оставил последнего, чтобы принять короля. Короля я застал сидящим в центре круга, образованного сравнительно небольшим числом туземцев. Но по мере того как приходили новые гости отдать ему почести, круг быстро расширялся.

Затем пришел Финоу и сел среди прочих, и между ним и королем состоялся короткий разговор, сути которого никто из нас не понял, и меня не удовлетворило объяснение Омаи. Но зато мы теперь окончательно убедились, кто из этих двух вождей наибольший: я пригласил их обоих на обед, но за столом сидел только Фаттафи, а Финоу изъявил ему покорность — так, как это здесь принято, и вышел из кают-компании. Это подтвердило слова Фаттафи, который нам прежде говорил, что Финоу не имеет права есть и пить в его присутствии.

Воскресенье, 8 июня. В 8 часов д.п. мы подняли якорь и направились к Тонгатабу при слабом ветре от NO; нас сопровождало 14 или 15 каноэ под парусами. Финоу был приглашен принять участие в этом переходе; он предпочел корабль своему каноэ, а двое его приближенных вели нас к месту самой хорошей якорной стоянки. Мы шли, так же как и все каноэ, на StW по компасу и в 5 часов п.п. увидели два маленьких острова по пеленгу W примерно в 4 лигах. Наши лоцманы называли эти острова Хунга Хаппи [Хунга Хаапаи] и Хунга Тонга. Они лежат в широте 20°36' S в 10 или в 11 лигах от западной оконечности Аннамоки по пеленгу SW 46°. Мы шли тем же курсом до 2 часов д.п., когда, приметив впереди несколько огней и не зная, горят ли они на берегу или в каноэ, пошли в крутой бейдевинд и стали лавировать короткими галсами вплоть до рассвета, а затем направились на StW.

Понедельник, 9 июня. Сразу же после этого увидели несколько мелких островов впереди, а дальше за ними показались острова Миддельбург и Тонгатабу. В это время глубина была 25 саженей, а на дне — коралловые обломки и песок. Глубина постепенно уменьшалась по мере того, как мы приближались к островкам, которые лежали у северо-восточного берега Тонгатабу. По указаниям наших лоцманов мы держали на середину острова и на наиболее широкий разрыв между мелкими островками, который промеривался с наших шлюпок, шедших впереди корабля.

Нас неприметно сносило на большую отмель, на которой сидели бесчисленные коралловые скалы, погруженные на различную глубину. Невозможно было держаться в стороне от них, все наши старания не могли предотвратить столкновения с каким-нибудь из этих рифов, и в равной мере эту участь испытал “Дискавери”, который шел вслед за “Резолюшн”. К счастью, корабли [136] лишь слегка задели рифы и не получили никаких повреждений. Повернуть, не навлекая на себя еще большей опасности, мы не имели возможности, так как мы шли фордевинд, и нельзя было стать на якорь, ибо в этом случае сразу были бы перетерты якорные канаты. Только и оставалось, что идти вперед, и к этому нас побуждали не только советы туземцев, но и то обстоятельство, что ближе к берегу становилось глубже.

Чтобы доведаться об этом поточнее, мы отдали якорь на том месте, где не было рифов, и я послал штурманов для промеров. Вскоре после того как мы отдали якорь — а это произошло около полудня, — к кораблям прибыло несколько каноэ, и люди в них, равно как и оба наших лоцмана, заверили нас, что дальше глубины возрастают и дно свободно от подводных скал. Эти сведения подтвердились, когда примерно в 4 часа п.п. с шлюпок были даны сигналы, что найдено хорошее место для якорной стоянки.

Туда мы и направились и до наступления темноты отдали якорь на глубине 9 саженей; на дне был чистый песок.

Вторник, 10 июня. Ночью были шквалы с дождем, а к утру ветер переменился и подул от S и SO; прояснилось. На рассвете выбрали якорь и пошли к берегу, не встречая помех, так как мели были ясно различимы и их легко можно было обойти. Туземцы показывали нам путь в гавань, а король метался вокруг кораблей в своем каноэ, и около нас было множество маленьких каноэ. Два таких каноэ не могли своевременно освободить дорогу королю, и он протаранил их с таким равнодушием, как будто имел дело с кусками дерева.

Среди многочисленных гостей, явившихся на корабль, был Отаго, который очень помогал мне во время моего первого посещения этих островов в предыдущем плавании, и некто Тубоу, в те времена состоявший в дружбе с капитаном Фюрно ⁸⁷. Каждый из них привез по свинье и немного ямса в знак дружбы, и я не поскупился на соответствующие ответные дары.

В 2 часа п.п. мы, наконец, прибыли на нашу желанную стоянку — весьма уютное место, представляющее собой бухту, которую на SO ограничивает берег Тонгатабу, а с O и NO два маленьких острова ⁸⁸. Здесь мы отдали якорь на глубине 10 саженей, на илистом дне на расстоянии 1/3 мили от берега.

Вскоре после высадки я направился на берег в сопровождении Омаи и нескольких офицеров. Король ждал нас на пляже и провел в небольшой дом, расположенный на опушке леса. Перед домом была красивая большая лужайка. Этот дом, как сказал мне вождь, предоставлялся нам на все время нашей стоянки, и о лучшем обиталище нельзя было и мечтать.

Вскоре перед домом собралось довольно много туземцев, и они кружком уселись на лужайке. Был принесен корень кавы; его положили перед вождем, и он распорядился разделить этот [137] корень на части, а затем мужчины и женщины, получившие свои доли, принялись жевать эти кусочки, сплевывая жвачку в общий сосуд, и таким образом напиток был приготовлен. Одновременно принесли жареную свинью и две корзины печеного ямса; все это разделили на десять порций, которые были розданы определенным персонам, но я не знаю, на сколько человек приходилась каждая порция. Одна из них досталась королевскому брату, одна осталась без назначения, но, так как это была наилучшая доля, я полагаю, что ее оставили для самого короля. Напиток был предложен присутствующим, но король, видимо, не имел желания его отведать. Первую чашу, предназначенную для него, он приказал передать одному туземцу, сидевшему близ него, вторую взял сам, третью вручил мне, и я передал ее Омаи, так как здешний способ приготовления этого напитка не возбуждал у меня жажды. Прочие чаши получили некоторые из присутствующих здесь людей по указанию лица, ведавшего раздачей кавы.

Кубок был поднесен также брату короля, который сразу же удалился, захватив с собой и закуску. Так поступали и другие, вероятно, потому, что они не должны были пить и есть в присутствии короля, но были тут люди куда более низкого ранга, которые пили и ели в его присутствии ⁸⁹.

Необходимо отметить, что четвертая часть присутствующих располагала либо напитком, либо кушаньем, но кое-кто получил и то и другое. Я полагаю, что те, кто получил только пищу, относились к числу домочадцев короля. Слуги, которые раздавали яства и каву, делали это сидя, точно так же сидя они передавали угощение королю и всем прочим людям.

И хотя это был наш первый визит и многие из присутствующих нас никогда прежде не видели, никто нам не докучал, и все происходило в совершеннейшем порядке.

Перед возвращением на корабль мне показали несколько ям, или прудов, с пресной водой. По крайней мере, так эту воду угодно было островитянам называть. Только в одном водоеме вода была сносной, но ее там было мало, и сам водоем лежал далеко от берега.

Среда, 11 июня. Утром я отправился на остров Пангимауду [Пангаймоту], у которого была наша якорная стоянка, так как мне сказали, что там есть вода. Меня провели к маленькому пруду, довольно приличному, и после его очистки мы начали брать здесь воду для кораблей. Поскольку я намерен был простоять довольно долго, я приказал переправить скот на берег и выставил там караульную команду — отряд морской пехоты во главе с офицером. На берег перевезли приборы для обсерватории, и м-р Кинг занялся ее устройством, и ему я поручил наблюдение за другими работами: по моему приказанию на берег свезены были для починки паруса, и партия людей была направлена для [138] заготовки дров и досок для корабельных надобностей. Канонирам обоих кораблей было велено вести на берегу торговлю с туземцами, которые стекались со всех сторон со свиньями, ямсом, кокосовыми орехами и пр.

Таким образом, наш маленький пост стал похож на ярмарку, а на кораблях толпилось столько народу, что на палубе не было живого места.

Финоу свою резиденцию устроил около нас, и если он уже не играл роль главного деятеля, то все же оставался человеком влиятельным и зажиточным и продолжал дарить нам свиней и все прочее, и подобно королю он едва ли не каждый день преподносил нам нечто существенное. От других влиятельных людей мы узнали, что имеется еще некто Маривагги [Маралиуаки], как нам объяснили, отец Фаттафи Полахо, и именно этот человек был первой персоной на острове, а мы не были почтены визитом с его стороны, потому что он был очень стар ⁹⁰.

Некоторые островитяне давали нам понять, что этот человек был важнее всех вождей, которых нам довелось видеть; по крайней мере, так толковал такие сообщения Омаи. Судя по рассказам об этом вожде, его было бы желательно повидать, и я в конце концов убедил короля Фаттафи сопровождать меня в его резиденцию.

Четверг, 12 июня. Соответственно мы рано утром отправились в дорогу. Меня сопровождал в своей шлюпке капитан Клерк, и я взял с собой Омаи и нескольких офицеров. Мы обошли бухту и направились к одному из островов, ее образующих, а затем вступили в широкий залив, который тянулся на целую лигу, и высадились близ резиденции великого человека.

Но сразу же после высадки мы узнали, что он отправился к кораблям. Я заподозрил, что это сообщение ложное и что он ушел, не желая с нами встречаться. После недолгого пребывания на острове я не без разочарования возвратился на корабль, где выяснил, что Маривагги не было и никто не ожидал его прибытия. Впоследствии выяснилось, что Омаи (будучи нашим переводчиком, он часто вводил нас в заблуждение или, точнее говоря, обманывался сам, не понимая островитян) совершил большую ошибку, из-за которой мы и не застали Маривагги. А он был, без сомнения, более великим вождем, чем Фаттафи Полахо.

Я очень сожалел, что так мало пробыл здесь, в этом очаровательном селении, расположенном на берегу бухты. В нем жило большинство великих людей острова; у каждого там был свой дом посреди небольшой плантации, и при доме — жилища для слуг и прочего люда. Плантации были окружены очень красивыми изгородями, в которых обычно имелся лишь один вход — дверь, запиравшаяся изнутри на деревянную щеколду, так что, прежде чем войти на плантацию, надо было постучать, чтобы [139] получить разрешение на вход от ее владельца. Между плантациями были проложены общественные дороги и узкие тропинки, и, таким образом, плантации одна с другой не смыкались. В значительной своей части плантации были засеяны травой, причем это делалось, видимо, скорее с декоративной, чем с какой-нибудь иной целью. Но вряд ли хоть одна из них обходилась без кавы — корня, из которого туземцы приготовляют их излюбленный напиток. Некоторые плантации были засажены всеми произрастающими на острове культурами, но я заметил, что такие участки принадлежали лицам невысокого ранга. Здесь были большие здания близ главных дорог, причем эти дома оставались неогороженными и перед ними простирались широкие лужайки, на которых росла мягкая трава. Эти дома, как мне разъяснили, принадлежали королю и, по-видимому, находились в общем пользовании. Скорее всего это были места здешних общественных собраний.

При первой нашей высадке нас проводили в один из таких домов, где разместили согласно местным обычаям, а затем тут же собралось множество людей, которые расселись перед нами полукругом, и никто из них без нашей на то воли к нам не приближался.

Пятница, 13 июня. Около полудня Маривагги, о котором мы так были наслышаны, явился к нам со значительной свитой, состоящей из людей всех рангов.

После полудня группа наших людей отправилась в сопровождении Финоу к нему в гости. Мы застали его в окружении множества людей обоего пола, причем все они сидели вокруг огромного, длиной не менее 40 ярдов, куска материи, расстеленного на земле. Председательствовал старый вождь Тубоу, которого в отличие от другого человека, его тезки, я буду называть старым Тубоу. Сперва, взяв в расчет, сколь почетно место, которое занимал Тубоу, мы приняли его за Маривагги, но затем это заблуждение рассеял Финоу, который усадил нас рядом с этим вождем. И Маривагги, и старый Тубоу имели весьма почтенный вид, и оба были седы.

Встреча с двумя видными вождями была неожиданной; я захватил с собой подарок лишь для одного вождя и был вынужден теперь разделить этот дар. Но и половинная доля оказалась довольно значительной, и оба вождя остались в высшей степени удовлетворенными.

Накануне моего ухода кусок материи был свернут, и его мне преподнесли с порцией кокосовых орехов.

Суббота, 14 июня. Утром старый Тубоу отдал мне визит на борту корабля. Он также посетил капитана Клерка. Поскольку вчерашний подарок был скудным, я возместил свой промах, вручив старому Тубоу новый дар. Одновременно Маривагги посетил наших людей на берегу, и м-р Кинг показал ему все, что [140] там имелось. Наш скот привел Маривагги в восхищение, и на короткое время его внимание привлекла наша пила. Около полудня возвратился из места, где мы оставили его вчера, король, и с ним прибыл его сын, мальчик лет двенадцати ⁹¹. Я отобедал в обществе короля, и, хотя его сын присутствовал при этом, ему не дозволено было сесть за стол. Редкий день обходился без королевского визита в течение всего нашего пребывания здесь. Это было очень для нас удобно, так как в его присутствии никто не мог сидеть за столом и немногим разрешалось находиться в кают-компании. Когда же он или Финоу отсутствовали, мелкие вожди, пользуясь случаем, присаживались к столу или заполняли кают-компанию, так что без всякого удовольствия я вынужден был обедать в их обществе.

Король скоро примирился с нашими способами приготовления пищи, но я полагаю, что он пристрастился обедать со мной не из-за наших яств, а из-за наших напитков, ибо от стакана вина он никогда не отказывался и прикладывался к бутылке точно так же, как и большинство людей, и от этого очень веселел.

Воскресенье, 15 июня. Утром 15-го я получил весточку от старого Тубоу. Он сообщал, что хочет меня видеть на берегу, и я, взяв с собой Омаи, отправился туда.

Мы увидели, что он подобно древнему патриарху расположился в тени дерева, а у ног его расстилался во всю длину большой кусок материи. Вокруг него сидели люди респектабельного вида. Он пожелал, чтобы мы сели рядом, и сказал Омаи, что материя, а также пучок красных перьев и примерно дюжина кокосовых орехов предназначаются мне. Я поблагодарил его за эту милость и пригласил на корабль, так как не захватил с собой ответных даров,

Омаи ушел: я послал его за Полахо, и вскоре прибыл Финоу; он сообщил мне, что меня желает видеть юный Фаттафи, сын Полахо. Я покинул Тубоу и вместе с Финоу направился к королевичу, который восседал вместе с Омаи. Под ними была циновка тонкой работы, а у их ног расстилалась более грубая, и длина ее достигала 76 ярдов при ширине 7,5 ярда.

По одну сторону этой циновки находился большой боров, по другую лежала куча кокосовых орехов. Вокруг сидело довольно много туземцев, и среди них были Маривагги и другие особы первого ранга.

Меня пригласили занять место рядом с принцем, и Омаи сказал мне, что король поручил мне передать следующее: он со мной в дружбе, а поэтому желает, чтобы к нашему союзу присоединился и его сын, в знак же этого я должен принять предназначенный мне дар.

Я очень охотно согласился на эту просьбу, а так как время было уже обеденное, то я пригласил принца и всех здесь [141] собравшихся на борт, и среди моих гостей были Маривагги, старый Тубоу и Финоу. Их сопровождало три или четыре вождя менее высокого сана и две представительные старые леди первого ранга.

На Маривагге было новое одеяние из куска материи, к краю которого было прикреплено шесть маленьких пучков красных перьев. По всей видимости, это одеяние назначалось мне в дар, поскольку на борту он сразу же снял его и отдал мне, а для меня это был ценный подарок, так как на нем были красные перья.

Я вручил всем гостям такие подарки, какие, по-моему мнению, могли им больше всего понравиться. Когда обед появился на столе, ни один из моих гостей не сел со мной рядом и никто из них не стал пить и есть, и они не отведали ни кусочка. Все для них было табу — понятие весьма широкое, но в общем означающее какой-либо запрет.

После обеда и осмотра корабля, в котором принимали участие все гости, я проводил их на берег, и, как только подошла шлюпка, Финоу и кое-кто из туземцев мгновенно высадились, за ними последовал юный Фаттафи. Однако их позвал Маривагги, после чего он, старый Тубоу и одна из древних леди почтили юного принца такими же знаками уважения, какие полагались самому королю. Тогда принцу было дозволено удалиться, а все старцы сели в поджидавшее их каноэ и отправились в место своего отдохновения.

Маривагги и старый Тубоу — братья, они люди очень состоятельные и, видимо, пользуются большим фавором среди островитян. Маривагги — отец Финоу и Тубоугеитоа и тесть короля. Стало быть, он дед юного Фаттафи ⁹².

Высадившись на берегу, я застал короля в его доме в окружении островитян, и он сразу же преподнес мне большую свинью и ямс. В сумерки пришла новая партия туземцев; рассевшись кругом, они принялись петь под аккомпанемент бамбуковых барабанов, трех длинных и двух коротких, и, как уже упоминалось, музыканты ударяли этими барабанами об землю. Кроме того, было еще два барабана, которые лежали рядом на земле, и один из них был расщеплен или разбит. Из этих барабанов музыкант извлекал звуки, ударяя по ним двумя палками. Они спели три песни, после чего я ушел, но, как мне говорили, празднество продолжалось до 10 часов вечера. Для освещения использовались листья дерева варра; я до сих пор не знал, что они употребляются для этой цели.

Понедельник, 16 июня. 16-го утром, посетив наших работников на берегу, я с м-ром Гором отправился на прогулку по острову. Ничего особенного мы не увидели; заметили, что там и здесь женщины занимались выделкой материи, но об этом я упомяну в другом месте. [142]

На обратном пути мы встретили Финоу и взяли его и еще одного юного вождя на борт; они отказались от еды во время обеда, сославшись на то, что соблюдают табу-аву [тапу а ваи]. Однако, осведомившись, как была приготовлена пища, и узнав, что, когда свинина и ямс жарились и пеклись, вода не употреблялась, оба гостя сели за стол и поели с большим аппетитом, а когда узнали, что в вине нет воды, приложились и к вину. Отсюда я предположил, что по тем или иным причинам им на какое-то время запрещено пользоваться водой или, что еще вероятнее, им не по нраву та вода, которой мы пользуемся, так как мы брали ее из того места, где они моются. Нам не первый раз пришлось столкнуться с людьми, соблюдавшими табу-аву, но, в чем заключается этот обычай, мы сколько-нибудь точно дознаться не смогли.

Вторник, 17 июня. 17-го был день, на который Маривагги назначил большую хейву (или празднество), пригласив на это зрелище нас.

Песни и пляски начались около 11 часов и продолжались до 3 или 4 часов; в них участвовали две группы, причем в каждой из них было 100 мужчин и юношей, принадлежавших к самому высокому сословию этого острова.

По ту и другую сторону площадки, на которой происходило это празднество, лежали кучи палок и плодов ямса, украшенные различными видами маленьких рыбок. То были дары, предназначавшиеся мне и капитану Клерку от Маривагги.

Ямс принесли сюда утром, и каждые два плода были насажены на палку длиной около 6 футов, и эти приношения были нагромождены самым авантажным образом, причем палки составляли три четверти общей массы, так что трудно сказать, что для нас представляло большую ценность — ямс, предназначавшийся в пищу, или палки, которые можно было пустить в ход как топливо. Что же касается рыбы, то вид ее радовал глаз, но не обоняние: она смердила невыносимо, поскольку ее выдерживали для этого случая два или три дня.

Вечер прошел в песнях и плясках. Танцевали “круговой” танец, в котором участвовали мужчины и женщины. Финоу ради такого случая нарядился в английские одежды, но добавил по крайней мере десяток или дюжину бус, которые он надел на шею. Он был главным действующим лицом в этом представлении. Впрочем, даже сам Маривагги некоторое время исполнял обязанность барабанщика. Я уже говорил, что здешние барабаны представляют собой полые куски дерева или бамбука различной длины. Музыканты [пропуск]... танца, и стояли лицом, а вокруг них сидели по вытянутому овалу мужчины, которые пели и хлопали руками на протяжении всего представления. То же делается и в “круговом” танце, с той разницей, что певцы сидят по кругу, а танцоры образуют второй круг большего радиуса, причем [143] происходит это так, что трудно заметить, как образуется новый круг, и порой перестройка совершается во время танца.

В этих танцах, вероятно, больше вариаций, чем нам казалось, но они создают впечатление однообразия, и поэтому островитяне не могут приспособиться к нашим танцам, а мы — к их пляскам. Рисунки м-ра Веббера дают отличное представление об этих зрелищах и показывают, как располагаются их участники, но ни пером, ни кистью нельзя описать и воспроизвести всех построений и движений, которые при этом совершаются, а они, как я уже прежде говорил, легки и изящны, некоторые же просто великолепны.

В целом все представление проводится в таком порядке, который трудно ожидать в столь значительных собраниях: ведь во время хейвы по соседству с нами в радиусе примерно в 0,25 мили находилось, по меньшей мере, десять или двенадцать тысяч человек.

При таком скоплении народа обычно бывают и люди, расположенные к разным бесчинствам, и мы постоянно были начеку. Наше внимание и все наши стремления были направлены на то, чтобы уберечься от воровства, а крали туземцы везде и самым наглым и дерзким образом, и не было вещи, которой бы они не пытались у нас стащить. Тем не менее, так как толпа была огромной, я не разрешил караульным стрелять, опасаясь, что пострадают не воры, а невинные люди.

Был случай, когда в полдень туземцы попытались стащить якорь на “Дискавери”, и им удалось бы это сделать, если бы лапа якоря не зацепилась за вант-путенс, который свешивался с борта. Они никак не могли освободить якорь руками, а с талями им обращаться не приходилось.

Никаких насилий они не чинили, если не считать случая с одной из наших коз. Островитяне перебили у этой козы плечевую кость, и животное вскоре околело. Пострадали при этом сами туземцы, так как эту козу я намерен был оставить на острове, чего не знал человек, который искалечил ее.

Среда, 18 июня. Рано утром 18-го произошло событие, которое наглядно свидетельствовало об одном из здешних обычаев. Один туземец проник из своего каноэ на раковину корабля и украл там оловянную миску. Его заметили, поймали и его каноэ подвели к борту. Три старухи, сидевшие там, принялись оплакивать этого человека и изо всей силы били себя в грудь и в лицо, не уронив при этом ни единой слезинки. Такой способ выражения чувств объясняет, почему у многих на щеках имеются шрамы: во многих случаях туземцы наносят себе раны таким же инструментом и таким же способом, как это делается у таитян.

Маривагги явился за подарками, и перед ним морские пехотинцы проделали свои упражнения, а вечером был устроен [144] фейерверк для всех вождей и великого множества народа; зрителей это представление удивило и обрадовало.

Король присутствовал на нем; ни один человек не сидел позади него, так как никому не дозволено было находиться за спиной короля или сидеть впереди него.

Перед королем был расчищен проход в толпе, так что никто не находился между ним и местом, где был устроен фейерверк.

Опасаясь, что при склонности к хищениям островитяне посягнут на наш скот, так как думают, что я его не оставлю здесь, я счел необходимым распределить среди них нашу живность, тем самым дав им понять, каковы мои намерения на этот счет.

Четверг, 19 июня. С этой целью вечером я собрал перед нашим домом всех вождей, и там же находился весь скот. Королю Фаттафи я дал молодого английского быка и телку. Маривагги получил капского барана и двух овец, а Финоу — коня и кобылу. Так как об этом было известно еще вчера, при раздаче присутствовало большинство окрестных жителей. Омаи было велено сказать им, что животные вытерпели многомесячное плавание и были доставлены сюда ценой больших хлопот и при значительных издержках, а поэтому их нельзя убивать до тех пор, пока они не расплодятся в достаточной степени, а островитянам следует помнить и внушить это своим детям, что скот достался им от людей из Британии. Омаи разъяснил туземцам, каковы должны быть правила ухода за скотом, хотя я, зная его, не слишком был убежден, что он знает в этом толк.

Поскольку я был намерен передать островитянам этих животных и другой скот до выхода в море, я пожелал, чтобы каждый из вождей выделил одного-двух человек для ухода за животными. Наставлять этих людей должны были наши моряки, что позволило бы местным жителям лучше освоиться с уходом за животными.

Король и Финоу послали людей, но ни Маривагги, ни старый Тубоу этого не сделали. Маривагги не направил людей на корабли, а старый Тубоу вообще не был на раздаче, однако хотел быть и находился где-то поблизости. Ему я собирался дать коз, барана и двух овец, которых теперь передал королю. Вскоре выяснилось, что все не довольны тем, что им было дано.

Пятница, 20 июня. Об этом можно было судить по тому, что сегодня рано утром исчез один из наших козленков и пропали два индюка. Надо было спешно узнать, что с ними приключилось, и вернуть их, а поэтому я тут же захватил три каноэ, которые находились у борта корабля, а затем направился на берег, где застал в нашем доме короля, его брата, Финоу и других вождей. Я сразу же взял их под стражу и дал им понять, что не выпущу до тех пор, пока нам не будут возвращены и козленок, и индюки, и все прочие похищенные вещи. [145]

Это сообщение на первый взгляд произвело на них не слишком большое впечатление, но они заверили меня, что все похищенное, будет возвращено, как я того желаю, после чего без малейших признаков смущения уселись пить каву.

Вскоре мне принесли топор и железный клин. Одновременно вооруженные люди начали собираться у дома, но наши стражники двинулись на них и их рассеяли, и я приказал вождям, чтобы они отдали распоряжение никому больше не появляться здесь. Они подчинились моему приказу. Я пригласил их на борт корабля отобедать со мной, на что они охотно согласились. Правда, некоторые не желали, чтобы король отправился на корабль, но он встал и заявил, что пойдет первым, и в результате все направились на корабль. Я задержал их на борту до 4 часов, а затем проводил на берег; вскоре нам принесли козленка и одного из индюков, а другого обещали возвратить на следующее утро. Я поверил этому обещанию и освободил обоих вождей и задержанные мною три каноэ.

После этого я отправился с Омаи на прогулку. Я хотел поглядеть, что делают островитяне, собравшиеся у нашего лагеря. Было время трапезы, и я убедился, что она у них скудновата. Удивительного в этом ничего не было, так как весь свой ямс и прочую снедь они сбыли нам и им и в голову не приходило сходить домой и пополнить свои запасы.

Наша стоянка находилась на мысе, земли которого не обрабатывались, и жилья в собственном смысле этого слова не было в радиусе полумили от нас; можно было ожидать, что при таком стечении пришельцев дома здешних жителей будут переполнены. Этого не случилось, и пришельцы жили возле нас таким образом, как будто в окрестностях не было ни единого человека. Ютились же они под временными навесами, в тени деревьев и в кустах. Пострадали от этого кокосовые пальмы: их ветви срезались для шалашей, предназначенных вождям. Во время прогулки мы увидели с полдюжины женщин, которые собрались для общей трапезы. Двух женщин кормили их товарки, и нам объяснили, что они соблюдают табу-мати [тапу-мати]. При дальнейших расспросах выяснилось, что одна из женщин два месяца назад обмывала мертвое тело вождя, и по этой причине она не могла прикасаться руками к пище в течение пяти месяцев. Другая женщина то же самое проделала с трупом вождя менее высокого ранга, и на нее распространялся такой же, но менее длительный запрет. В другом месте мы видели еще одну женщину, соблюдающую этот обычай; она помогала обмывать тело того же вождя.

Суббота, 21 июня. Рано утром на борт пришел король, чтобы пригласить нас на празднество, которое он был намерен. Устроить сегодня. Он побывал в руках брадобреев, которые [146] вымазали его голову красной краской, так что его волосы темно-каштанового цвета теперь сильно порыжели.

После завтрака я отправился с ним на берег и увидел, что люди вождя работают не покладая рук в двух местах, устанавливая, таким образом, как здесь показано 00 00, четыре очень длинных столба на расстоянии около 2 футов один от другого. Пространство между столбами затем было заполнено ямсом, а чтобы все это сооружение не развалилось под тяжестью корнеплодов, столбы связывались друг с другом и веревки охватывали их с промежутком в 4 фута. Когда ямс был загружен до высоты шестов, к ним привязали новые жерди, надставив старые, и так продолжалось, пока высота кучи не достигла 30 футов или даже оказалась чуть больше. На одну кучу положили двух жареных свиней, на другую — живую свинью, а еще одну свинью привязали за ноги к жердям на половине высоты этой кучи. Любопытно было видеть, с какой ловкостью туземцы нагромождали эти кучи. Наши матросы, если бы им была поручена такая работа, сказали бы, что без плотников тут обойтись нельзя, а плотники использовали бы не менее дюжины различных инструментов, по крайней мере, сто мер гвоздей, и помимо всего затратили бы на эту постройку много дней, тогда как островитяне со всем управились за считанные часы. Впрочем, моряки подобно земноводным животным абсолютно беспомощны на суше.

Островитяне сверх того на всех сторонах площадки нагромоздили и другие кучи ямса и плодов хлебного дерева и ко всему этому добавили черепаху и большое количество превосходной рыбы. Все собранное здесь король подарил мне, и это, пожалуй, превзошло то, что я получил от Финоу на острове Хаппи.

После полудня нам показали два или три [пропуск]... танца, после чего человек с дубинкой в руках сплясал с удивительной ловкостью арлекинский танец. Вечером мы, как обычно, провели время, созерцая пляски и слушая песни, причем в этом представлении принимал участие король, одетый на английский манер. Чтобы быть вместе с островитянами, я отобедал на берегу с королем, который, однако, ничего не ел и не пил, так как по его просьбе к обеду была приглашена женщина, а она как мы об этом узнали позже, по своему рангу превосходила самого короля. После обеда она подошла к королю, и тот руками коснулся ее ног, после чего она удалилась.

Он немедленно сунул пальцы в стакан с вином, а затем ему откланялись все приближенные этой женщины. Это был единственный случай, когда король воздавал почести особе еще более высокого ранга. [147]

По его желанию я устроил фейерверк, однако по вине некоторых его организаторов с “Дискавери” он доставил нам мало удовольствия и совершенно не удался.

Поскольку других развлечений ни одна из сторон предложить не могла, а любопытство толпы было так или иначе удовлетворено, большая часть островитян на следующий день покинула нас. Однако воры нас не оставили, их, несомненно, ободрила беспечность наших людей, и то и дело у нас что-либо исчезало.

Воскресенье, 22 июня. Сегодня после двухдневной отлучки возвратилось несколько офицеров, которые без моего ведома и разрешения совершили прогулку по острову. Они взяли с собой мушкеты и всю амуницию и ряд иных предметов военного снаряжения, коими не преминули воспользоваться туземцы, встречавшиеся нашим странникам во время этой экскурсии. Все это было чревато дурными последствиями, ибо по возвращении наши люди при посредстве Омаи нажаловались королю. Король же, не зная, какие шаги я предприму, и опасаясь худшего, куда-то скрылся, и его примеру последовал Финоу, так что с нами не осталось ни одного вождя и ни одного представителя власти. Всем этим я был крайне недоволен и сделал Омаи выговор за его предательство; это так на него подействовало, что он решил привести своего друга Финоу и к вечеру осуществил это намерение. Финоу вернулся лишь после того, как его убедили, что я ничего не предприму для возвращения вещей, похищенных у наших джентльменов. Эта моя декларация воодушевила и короля, который также вернулся, но только на следующий день.

Понедельник, 23 июня. Оба вождя совершенно резонно просили меня, чтобы я их заранее предупреждал в тех случаях, когда кто-либо из наших людей собирается на прогулку по острову. Вожди могли бы тогда направлять с ними верных людей и отвечать за безопасность наших джентльменов.

Я по опыту убедился, что если соблюдать такое правило, то можно обеспечить безопасность наших людей и их собственности не только среди этих островитян, но у обитателей любой другой части света. Хотя я и не проявлял заботы о похищенных вещах, все они благодаря Финоу были нам возвращены, за исключением одного мушкета и несущественных мелочей малой ценности. К этому времени мы получили также похищенного у нас индюка и большую часть инструментов, украденных у наших работников.

Среда, 25 июня. 25-го возвратились две наши шлюпки, посланные в проход, которым я собирался выйти в море. Штурманы провели промеры и доложили мне, что проход к N от канала, которым мы сюда проследовали, весьма опасен: по обе его стороны много коралловых скал. Однако восточнее имеется очень [148] надежный проход, но, так как у одного из его берегов находится множество островков, пройти через него можно лишь при попутном ветре, то есть ветре от W, который здесь дует нечасто.

Мы запаслись водой и топливом, закончили работы по приведению в порядок парусов, а от здешних обитателей уже мало чего можно было ожидать. Поскольку, однако, 5 июля должно было быть солнечное затмение, я решил остаться здесь до этого времени и провести необходимые наблюдения.

Четверг, 26 июня. Так как мы теперь располагали свободным временем, я решил на утро отправиться с группой наших людей и королем Фаттафи на шлюпке в селение, где обычно проживают сам король и именитые островитяне ⁹³.

Когда мы вошли в бухту, нас встретил принц и рыболовы, причем рыболовная флотилия состояла из 14 каноэ. В каждом из них была треугольная сеть, растянутая на двух жердях, и к нижнему ее углу была прикреплена приманка; рыбаки уже наловили много отличной рыбы и дюжину рыбин передали в нашу шлюпку. Мне хотелось поглядеть на здешнюю рыбную ловлю, и туземцы охотно пошли мне навстречу. Если им кажется, что над мелью имеется косяк рыбы, они огораживают это место длинной сетью подобной неводу, а затем небольшими треугольными сетями вычерпывают рыбу или ловят ее, когда она пытается выскочить из невода. Туземцы показали нам свой способ рыбной ловли. Им приходилось выпускать уже пойманную рыбу, так как в это время в неводе ее не было. А поэтому мы не могли увидеть все их приемы: видимо, их способ ловли весьма верный.

Покинув принца и его рыболовов, мы отправились дальше и вскоре прибыли в селение. Как только мы туда явились, король через Омаи передал мне, чтобы я не беспокоился ни о шлюпке, ни о вещах, в ней оставленных, заверив меня, что ничто там не пропадет; так оно в действительности и оказалось. Нас сразу же проводили в один из его домов, расположенных неподалеку от той его резиденции, где мы были раньше. Хотя этот дом был больше, он предназначался, очевидно, только для короля, и перед этим домом не было плантации.

Король уселся в одном из углов, а его приближенные разместились полукругом в другом углу. Прежде всего собравшимся подали сосуд с кавой, а для нас приказали испечь ямс. Отведав это угощение, я в сопровождении Омаи и одного из королевских служителей отправился на прогулку, желая осмотреть местность. Единственным сооружением, которое привлекло наше внимание, была большая аффи-а-ту-ка [фаитука] — королевское место погребения. Оно представляло собой три холма, увенчанных зданиями, и под каждым из холмов, как нам сказали, покоились мертвецы. Все эти холмы были обнесены каменной стеной. Подобных сооружений нам еще не приходилось видеть. [149]

Полы в домах, а также площадки перед ними на вершинах холмов были покрыты красивыми камешками, а перед домами стояло несколько идолов с обличьями людей различного возраста. Нам сказали, что это были монументы, воздвигнутые в честь покойников, а не изображения каких-либо богов. Островитяне редко высекают такие монументы, и я предполагаю, что эти памятники были очень древними. В одном из домов мы увидели вырезанную из дерева носовую фигуру с одного из таитянских каноэ, выброшенных на берег этого острова ⁹⁴.

После обеда или, скорее, после того, как мы утолили голод едой, взятой с собой в дорогу, мы отправились дальше и сделали довольно большой круг, причем нас сопровождали королевские министры. Свита наша была невелика, так как король не разрешил сопровождать нас рядовым островитянам. Он также приказал, чтобы все люди, которые будут попадаться нам навстречу, садились на землю и оставались в этом положении, пока мы не пройдем мимо; подобные почести воздаются только королю.

Мы установили, что большая часть острова обработана и что на полях разводятся все свойственные этой местности культуры, а плантации обнесены изгородями. Мы заметили несколько необработанных полей (быть может, они находились под паром), имелись также участки, которые были в том состоянии, в каком их создала природа. Они не обрабатывались, но, по всей видимости, предназначались для других нужд. Очевидно, здесь заготавливался лес, так как на них обычно была густая растительность.

Нам встретилось несколько больших необитаемых домов, и мне сказали, что они принадлежат королю или хозяевам поместий ⁹⁵. Весь остров был прорезан многочисленными общественными дорогами, очень удобными, и множеством тропинок. По острову легко было путешествовать, потому что дороги были прекрасные, а местность ровная. В наиболее возвышенных местах мы видели коралловые скалы, ненамного выдающиеся над поверхностью, и на них такие же отметины, как на камнях, постоянно омываемых морем. Любопытно, что, даже если эти скалы покрыты очень тонким слоем почвы, на них произрастает пышная растительность. Нам показали несколько небольших прудов и источников. Островитяне утверждали, что вода в них превосходная, но на поверку оказалось, что она солоноватая и вообще скверная. Пруды находились в глубине острова, а источники — на берегу лагуны, причем они были расположены ниже уровня прилива, а, стало быть, воду из них можно было брать только в часы отлива.

Когда мы вернулись с нашей прогулки, уже стемнело, и нас ждал готовый ужин, который состоял из жареной свинины, рыбы и ямса, причем все эти яства были отлично приготовлены по [150] туземному методу. Так как после ужина никаких развлечений не предвиделось, мы по обычаю страны, отправились спать. Постелями нам служили большие куски материи, разостланные на полу. Король спал в том же доме, где и его приближенные. Задолго до рассвета островитяне поднялись и при свете луны завели беседу, которая тянулась до восхода солнца. Как и следовало ожидать, эта беседа велась о нас; король рассказывал своим подданным, что он видел, когда был в нашем обществе.

Пятница, 27 июня. Как только забрезжил рассвет, островитяне разбрелись в разные стороны, но вскоре вернулись и привели с собой много своих земляков. Они принялись за каву, а я покинул их, чтобы нанести визит Тубоу, другу капитана Фюрно. Тубоу жил поблизости в доме, который уступал немногим домам в этой местности по величине и чистоте.

Оставив у короля компанию, которая готовила каву, я нашел здесь сборище людей, занимавшееся тем же. Вождь подарил мне двух свиней — живую и жареную, ямс и большой кусок материи. Когда я возвратился к королю, вся его компания пила второй сосуд кавы. Когда этот сосуд опорожнили, король сказал Омаи, что он отправляется на похоронную церемонию — некоторое время назад умер его сын, — и пожелал, чтобы мы его сопровождали, а мы были рады случаю поглядеть на все новое и любопытное.

Прежде всего вождь, выходя из дому в сопровождении двух женщин, нацепил на свои новые одежды старый и рваный кусок материи, который, вероятно, служил для тех же целей его деду. Слуги короля и все сопровождавшие его лица были одеты на такой же манер, но ни у одного из них накидка не была такой рваной, как у их хозяина ⁹⁶. Когда они нарядились таким образом, мы отправились в путь. В процессии было восемь или десять человек, и у каждого на шее была зеленая ветвь. Король держал ее в руке, но близ места погребения также привязал к шее.

Мы миновали небольшую изгородь и вошли во дворик, на котором стояло небольшое чистое строение, у его порога сидел человек. Как только островитяне подошли к этому дому, они сорвали с шеи зеленые ветви и выбросили их. Король сел, и его приближенные разместились вокруг него. Затем сюда прибыло много народу, так что здесь скопилось более сотни туземцев, преимущественно стариков, и все они были одеты упомянутым выше образом. Когда все собрались, один из королевских слуг принес огромный корень кавы и сосуд вместимостью по крайней мере в четыре или пять галлонов. Специально выделенные на это особы принялись жевать каву и сплевывать жвачку в сосуд, который вскоре наполнился; одновременно из банановых листьев были изготовлены чаши.

Первую чашу дали королю, и он передал ее другому человеку, вторую король выпил сам, а третью предложил мне. Наполняя [151] чаши, человек, который занимался этим делом, спрашивал у другого туземца, кому предназначено угощение, после чего передавал чашу данному лицу. Так продолжалось до тех пор, пока весь сосуд не был опорожнен, и, хотя половине присутствующих кавы не досталось, никто не казался неудовлетворенным. По мере того как содержимое сосуда уменьшалось, человек, распределявший каву, казалось, все больше и больше затруднялся, кому передать следующую чашу, и часто совещался по этому поводу со своим соседом. Всей компании служили полдюжины чаш. Опорожняя их, туземцы бросали их на землю, а слуги подбирали и наполняли вновь. Как обычно, все присутствующие сидели с важным видом и говорили очень мало.

Мы с некоторым нетерпением ожидали, когда же начнется траурная церемония. Но после того как кава была выпита, к нашему величайшему изумлению и разочарованию, все присутствующие поднялись и разошлись в разные стороны, а король сказал нам, что готов сопровождать нас на корабль. Если это и была траурная церемония, то довольно странная; возможно, то были вторые, третьи или четвертые поминки, а быть может, как это случалось и прежде, Омаи не понял туземцев. Вообще, если не считать зеленых ветвей, ничего необычного в этой церемонии не было.

Но как бы то ни было, церемония закончилась, и мы все направились на корабли. Когда мы выходили из бухты, или лагуны, нам встретилось два каноэ, которые только что закончили рыбную ловлю. Вождь приказал, чтобы их привязали к нашему борту, и забрал у туземцев рыбу и раковины. Затем он остановил еще два каноэ и обыскал их, но в них ничего не было. Мне непонятно, почему он так поступил: ведь у нас на борту было очень много провианта; часть этой рыбы он дал мне, а часть его слуги продали нашим людям на корабле.

При самом выходе из бухты мы нагнали большое каноэ. Люди в нем стояли, но, как только мы подошли ближе, все они сели, даже рулевой, хотя в этом положении он не мог управиться со своим рулевым веслом. Мне сообщили, что на острове Онневи [Оневаи], лежащем перед бухтой, и у северного берега восточного прохода есть хорошая вода. Я высадился на этом острове, чтобы отведать воду — а ее хвалили все мои спутники-островитяне, — но она оказалась солонее всех вод, которые мне прежде доводилось пробовать. Эта вода скапливалась в мелких ямках, которые туземцы выкапывали в песке примерно в полутораста ярдах от моря, и, возможно, была такой скверной оттого, что мы находились здесь в час прилива.

Покинув этот остров, мы приметили среди моря любопытную коралловую скалу, возвышавшуюся на 10—12 футов над поверхностью воды; ее вершина была втрое шире основания и достигала [152] в окружности приблизительно 100 футов. На ней росли деревья варра, или [пропуск]... пальма, дерево этоа [тоа] и некоторые разновидности папоротников и трав ⁹⁷.

Возвратившись на корабль, я узнал, что в мое отсутствие все было совершенно спокойно, туземцы решительно ничего не украли, и этим очень гордился Финоу, который полагал, что хорошее поведение его соотечественников объясняется его внушениями. Этот случай показывает, сколь велика власть вождей, когда они желают ею воспользоваться, но подобное случается очень редко, поскольку обычно, а быть может и всегда, все похищенное у нас достается вождям.

Суббота, 28 июня. Этот добрый порядок длился недолго, ибо сегодня шесть или восемь индейцев совершили нападение на наших людей, занятых заготовкой досок. Часовой выстрелил по ним, и вероятно, один из нападавших был ранен, а троих нам удалось захватить; я продержал их до ночи и отпустил не без наказания. После этого туземцы стали более осмотрительны и причиняли нам гораздо меньше хлопот. Я полагаю, что эта перемена была вызвана ранением одного из нападавших, ибо раньше они только видели, как стреляют наши мушкеты, но не испытывали их действия на себе. Первоначально я полагал, что туземец был ранен мелкой дробью (видя, насколько дерзки стали туземцы, я приказал часовым зарядить мушкеты мелкой дробью и в особых случаях разрешил им открывать огонь). Однако м-р Кинг и доктор Андерсон, находясь в глубине острова, встретили этого человека и обнаружили, что он был ранен из мушкета пулей. Пострадавший предоставил лечение раны природе. Во многих случаях природа — самый лучший лекарь. В данном же случае рана оказалась неопасной, и получивший ее человек быстро поправился. Мне так и не удалось дознаться, почему мушкет был заряжен пулей; часовые были готовы присягнуть, что заряжали мушкеты мелкой дробью.

Среда, 2 июля. Ничего существенного не случилось до 2 июля, когда, осматривая микрометр, принадлежащий Палате Долгот, мы обнаружили, что подставка его сломана и прибором пользоваться нельзя. Невозможно было также его исправить за то время, которое осталось до дня затмения.

Перевезли на борт весь скот и птицу, кроме животных, предназначенных для островитян. Первоначально я собирался отдать им индюка и индюшку: у меня было две пары этих птиц, но одна из индюшек по небрежению наших моряков была придушена и околела. Затем я перевез трех индюшек на берег, но одна из них была убита, как я уже об этом упоминал, а другую прикончила совершенно бесполезная для нас собака, принадлежавшая одному из моих офицеров. Эти случаи заставили меня пересмотреть прежнее решение и не оставлять индюшек здесь, а доставить [153] их на Таити, где туземцы, как я полагал, приложат больше стараний для их размножения.

Четверг, 3 июля. Снялись с якорей и начали продвигаться за остров Пангимауду, чтобы при первом же попутном ветре направиться проходом, ведущим в открытое море. Во время обеда король, который сидел за столом вместе с нами, обратил особое внимание на наши тарелки. Я ему предложил на выбор — оловянную или глиняную, и он выбрал первую, причем, говоря о том, как он ее использует, он привел нам две или три возможности, которые показались мне настолько удивительными, что я не могу не упомянуть о них. Он сказал, что в том случае, если направится на другие острова, оставит здесь вместо себя эту тарелку, чтобы народ поклонялся ей, как его собственной персоне. Мы спросили его, что он в таких случаях оставлял до того, как он не приобрел этой тарелки, и он ответил, что деревянный сосуд, в котором мыл руки ⁹⁸. Другое необычное применение тарелки заключалось в том, что она должна была выявлять воров. Он сказал, что, когда какая-нибудь вещь пропадает и вора не удается найти, все собираются перед его домом; он моет руки в этом сосуде, и после этого каждый подходит к сосуду и прикасается к нему ладонями таким же образом, как они касаются его ног, отдавая ему дань почета. Когда на сосуд накладывает руки виновный, он тут же умирает, и не насильственной смертью, а по воле провидения, и такой конец служит непреложным доказательством его вины.

Суббота, 5 июля. Утром в день затмения погода была пасмурной и облачной, шел дождь, и у нас было мало надежды провести наблюдение. Около 9 часов солнце на полчаса выглянуло из-за туч, а затем скрылось и вновь показалось за минуту или за две до начала затмения. У телескопов находились м-р Бейли, м-р Кинг, капитан Клерк, м-р Блай и я. Однако я не смог наблюдать затмение, потому что у меня не было темного стекла, необходимого для того, чтобы следить за тенью, постепенно покрывающей солнце. М-р Блай не смог уловить солнце своим телескопом, так что затмение наблюдали только трое джентльменов, но, видимо, с не слишком большой точностью и в течение всего лишь нескольких секунд. Результаты наблюдения следующие:

[154]

М-р Бейли и м-р Кинг вели наблюдение ахроматическими телескопами Палаты Долгот равной разрешающей силы; капитан Клерк пользовался одним из рефлекторов. До середины затмения солнце то показывалось, то исчезало, а затем мы больше его не видели в течение всего дня, так что нам не удалось наблюдать конец затмения.

Впрочем, эта неудача нас не очень огорчила, поскольку мы определили долготу независимо от затмения по лунным обсервациям, о чем будет сказано ниже. После того как затмение кончилось, мы упаковали приборы, сняли обсерваторию и переправили на корабли все, что оставалось на берегу. Так как никто не проявлял заботу о трех овцах, которых я подарил Маривагге, то я взял их на корабль, опасаясь, что здесь их разорвут собаки. Когда я был на этом острове в 1773 году, здесь не было ни одной собаки, но теперь их очень много; обитатели этого острова и соседнего острова Фиджи ⁹⁹ получили от нас собак, а кроме того, собаки изрядно расплодились. Однако собаки имеются только на этом острове, и владеют ими здесь одни лишь вожди.

Комментарии

75. Дж. Биглехол справедливо отмечает, что для додарвинского времени гипотеза происхождения коралловых островов, выдвинутая Куком, представляется вполне приемлемой. Примерно такие же взгляды высказал Андерсон (Voyage.... 1967, 855—857).

76. Остров Савидж (Ниуэ) был открыт Куком 20 июня 1774 г.

77. Это не манчинил, а дерево Exoecaria agalacha. распространенное в Юго-Восточной Азии и в Океании. Тонганцы называли его фета-ану (Beaglehole, 99, n. 2).

78. Финоу, точнее, Финау не только не был “королем” островов Тонга, но по рангу стоял ниже многих тонганских вождей.

79. Хаапаи не один остров, а группа островов в северной части архипелага Тонга.

80. Дж. Биглехол, посетив острова Тонга в 1958 г., ознакомился с местными преданиями и установил, что Кук высаживался на Лифуке близ места, где стоит селение Коуло.

81. Фатафехи Палахо был не королем всех островов Тонга, а символическим их владыкой. Такие владыки, носившие титул туи-тонга, реальной властью не обладали, но пользовались большим почетом и считались номинальными хозяевами всех земель. Они обладали правом накладывать на тонганцев различные табу. Фатафехи Палахо был 36-м туи-тонгой и правил с 1770 по 1784 г. Этот сан был наследственным; таким же, если не большим, почетом пользовались старшая сестра туи-тонги и ее дочь. Реальной властью обладали верховные правители, носившие титул туи-канокуполу, по боковой линии родичи туи-тонги.

82. Никто не мог сидеть выше туи-тонги, особы священной.

83. Здесь описан обряд мои-мои — целования ног туи-тонги.

84. Речь идет о красных перьях попугаев Vini australis. Эти попугаи, видимо, не водились на островах Тонга, и их перья, привозимые с островов Фиджи, ценились очень высоко. Головные уборы, описанные здесь, назывались фае или фае-фае и надевались на торжественных церемониях.

85. Это был кузен туи-тонги, вождь Маулупекотофа.

86. Тупоутоа (Тупоа Смелый) был тестем туи-тонги.

87. Отаго (его истинное имя было Сиалеатаонго) был внуком 12-го туи-канокуполу.

88. Речь идет об островах Онеата и Пангаимоту.

89. Здесь описана одна из аномалий тонганского уклада: в присутствии туи-тонги не могли есть эги (благородные), но такой запрет не распространялся на приближенных этих именитых людей и на некоторых слуг туи-тонги.

90. Маэалиуаки был не отцом туи-тонги, а его родственником по отцовской линии. Этот старец и был верховным правителем (туи-канокуполу) островов Тонга и обладал куда большей реальной властью, чем туи-тонга, хотя последний пользовался большим почетом.

91. Это был Фатафехи Фуанунуиава, который после смерти отца и дяди стал в 1806 г. 38-м туи-тонгой.

92. Эти родственные связи весьма сложны, и естественно, что Кук в них не вполне разобрался. Туи-тонга Фатафехи был зятем старшего брата Маривагги и от дочери его имел законного сына, а дочь Маривагги была одной из его наложниц.

93. Селение Муа было на протяжении шести веков тонганской столицей и резиденцией верховных правителей.

94. Фиатука (у Кука афиатука) была местом погребения местного вождя. После смерти вождя на его могилу долго приносились съестные припасы и напитки. Кук описал здесь комплекс погребений из четырех могил (ланги). Постройки на этих ланги назывались фалетолиа, а площадки, покрытые камешками, носили название киликили. Кук верно отметил, что “идолы” были не изображениями богов, а фигурами, установленными в честь покойников.

95. В оригинале “хозяева поместья” на староанглийский лад названы “лордами манора” (манор — поместье английского феодала). Очевидно, Кук говорит о владениях местных эги — представителей высшей касты.

96. Здесь упомянута таовала — род передника. В знак траура надевались старые и изорванные таовалы.

97. Варра (таитянское фара)— панданус. Дерево тоа — одна из разновидностей казуарины.

98. Эта тарелка “замещала” туи-тонгу еще в начале XIX в., когда ее видел англичанин Маринер, проживший несколько лет на островах Тонга. Она носила титул фафононга — “носительница неприкосновенности”.

99. Имеется в виду не весь архипелаг Фиджи, а его главный остров Вити Леву.