-

ФРЕДЕРИК ВАЛЬПОЛЬ

ЧЕТЫРЕ ГОДА В ТИХОМ ОКЕАНЕ

НА КОРАБЛЕ КОЛЛИНГВУД

FOUR YEARS IN THE PACIFIC: IN HER MAJESTY'S SHIP "COLLINGWOOD"

ЧЕТЫРЕ ГОДА В ТИХОМ ОКЕАНЕ, на корабле Коллингвуд, от 1844 до 1848. Сочинение Лейтен. Фред. Вальполя. — (Выдержки из статьи Габриеля Фери.) Книга эта вероятно в непродолжительном времени явится в Русском переводе. В ожидании этого считаем однакож не лишним сделать несколько выписок, чтобы ознакомить читателей с книгою и автором. Отправившись из Портсмута, Коллингвуд, Британский осьмидесяти-пушечный корабль, пристает на короткое время к острову Мадере, приближается к мысу Фрио, находящемуся в 60 милях от Рио-Жанейро, и наконец бросает якорь в Жанейрском заливе. [22]

Обошедши в двадцать четыре дня мыс Горн, Коллингвуд бросил якорь в заливе Вальпарайзо. Благодаря гостеприимству многих местных жителей и особенно одного семейства, автор мог осмотреть окрестности. Но опять, оставя в стороне описания, выпишем одно местное предание, рассказанное г. Вальполю проводником-негром во время прогулки в окрестностях Сан-яго.

«Однажды, еще в первые времена мира, три человека проходили по этим горам. При наступлении ночи все трое сели около зажженного костра. Небо было черно, мрак глубок. Ветер, пробираясь по извилинам скал ревел как лев, ищущий добычи в темную ночь. Я не забочусь о львах, сказал один из трех путешественников: со мной моя шпага. Ни я, заметил другой: со мной копье. Ни я, прибавил третий: со мной вера вместо щита. А лев на ту пору сидел вблизи и подслушивал. Ни шпага, ни копье не помешали бы ему растерзать путешественников; но лев был очень осторожен и задумался о щите веры, о котором говорил третий, и счел за лучшее удалиться. На дороге, встретилась с ним старуха, добыча довольно сухая даже для голодного льва. Но лев вспомнил Испанскую пословицу а buena hambre no hay pan duro (для доброго голода нет жесткого хлеба). Как бы то ни было, только не приступая еще к работе, лев спросил у старухи: что за оружие вера? «А, сказала старуха, сохранившая при всем испуге присутствие духа, скажи спасибо своей доброй звезде, приведшей меня к тебе на встречу прежде, чем ты испытал это оружие. Это оружие самое разрушительное из всех, какие когда-либо были изобретены. Я тоже им вооружена». Говоря это, старуха смотрела на льва с уверенностью и потом бросила голодному зверю кусок хлеба. Нечего было делать. Лев отказался от добычи, съел хлеб и удалился большими прыжками. С тех пор, по уверению Чилийских Индийцев, лев никогда не нападал на человека...». [23]

Из Чили автор ведет нас в Перу. Вот Лима, город Инков или лучше Каллао, его порт. За Каллао колокольни и соборы Лимы рисуются на синеве Кордильеров.

Два флота стоят здесь друг против друга, флот Английский, представляемый благородным осьмидесятипушечным кораблем, и флот Перувианский, представляемый тощим военным бригом. Это живое изображение Европы и Испанской Америки. Неужели христиане хуже умеют действовать, чем древние Инки? Настоящий вид Перу наводит на эту мысль, потому что на месте цветущего царства, найденного завоевателями, они оставили землю, в которой уменьшение народонаселения и возделываемых земель производит страшное впечатление.

Правда, христиане наших дней сделали из этого прекрасного царства — республику. Под законами Инков земледелие процветало. Наше открытие гуано, как удобрительного средства, есть только жалкое подражание их древней промышленности, и еслиб один из тех трупов, которые ежедневно отрывают в здешних гробницах, сидящими подобно Римским сенаторам, ожидающим Галлов в своих курульных креслах, ожил теперь, он наверно не узнал бы оставленного им отечества, уже порабощенного, но все еще цветущего. Впрочем Провидение, кажется, наказало потомков Испанских завоевателей за будущий упадок их завоеваний. Из двух Пизарро один двадцать лет провел в темнице, и умер в бедности и скорби; другой, предмет гордости своих солдат, первый в опасности, последний в отступлении, обезглавлен в Кузко. Альмагро, товарищ Пизарро, удавлен в том же городе. Карваяль, самый безжалостный из них всех, кончил жизнь еще ужаснее. Сын Альмагро умер также насильственною смертию. Нет даже матроса из числа тех, которые открыли Перу, который бы не был по крайней мере расстрелян.

«История не много сохранила воспоминаний о государствах столь же богатых и лучше устроенных, чем [24] земли, находившиеся под управлением Инков. Все жители трудились по мере сил; все плати и подати по мере средств каждого. Каждому подданному было назначено занятие, и если он не мог возвыситься, то по крайней мере не мог пасть. Напрасно новая республика Перу провозгласила независимость Индийцев. Индийцы вовсе не радуются этой независимости. Инки научили их, и Индийцы не забыли этого урока, что лучше повиноваться одному господину, чем многим, что твердое правление лучше анархии и особенно лучше перемежающихся рабства и свободы. Индийское племя не забыло также своих старых господ: его уважение к их памяти не изменилось, и три века, протекшие со времени разрушения империи Инков, не мешают народу верить ее скорому восстановлению. Красноречивые развалины содействуют сохранению этого заблуждения. Индийцы не могут понять, что то, что некогда было могущественно, не приобретет вновь утраченной силы, и шепча молитвы христианского богослужения, потомок Инков преклоняется до сих пор перед развалинами храма солнца, потому что он всегда видит на небе горящее и блестящее светило, которому поклонялись его предки. Этот храм солнца есть один из самых любопытных памятников Перу; он существует до сих пор в нескольких милях от Лимы, в великой пустыне Пачакамак. Памятник возвышается на песчаном холме, господствующем над морем. Самый памятник есть груда земли в виде трехсторонней пирамиды, снаружи обложенной кирпичем, высушенным на солнце, и покрытой красным цементом, от которого остались еще много пластинок. Около основания храма открываются подземелья, внутри расписанные грубою живописью. Громадность памятника и особенно его положение производят на душу впечатление торжественное и печальное...».

Коллингвуд в Таити. Г. Вальполь внутри острова, где живут приверженцы Англии и враги Франции. Офицеры приняты одним вельможей, которого жена, прекрасная Паавэй, была некогда статс-дамой Помаре. Разговор завязался о намерениях Королевы Виктории. Гости [25] не могли отделаться иначе, как поставив на вид хозяевам собственную подпись Помаре, которою она признает протекторство Франции. При этих словах прекрасная Паавэй затрепетала от удивления и стала красноречиво оправдывать Королеву Таити:

— Это работа Французских миссионеров, сказала она; один из них водил рукой Королевы и на самом деле подписал вместо ее. Королева была больна и несвободна. Я была при ней. Все, которые любили ее, советовали ей бороться, ввериться своему праву, Англии и Богу.

«Паавэй сделала лучше, заметил г. Вальполь; она не ограничилась пустыми советами; она сражалась против Франции, и ее нежные пальцы подавали соотечественникам патроны в огне битвы».

Один из Таитян прибавил: Параита, регент, подписал также и, по его собственному признанию, не по доброй воле: он был пьян в этот день....

....Хозяина зовут Тома-Фор. Он дядя Помаре. Англичане узнали от него много подробностей о племяннице. Помаре внучка знаменитого вождя по имени Паре, который первый, своею храбростию, соединил в одних руках правление всего острова. Паре был другом Кука. Его сын несколько времени казался достойным своего отца. Наконец, побежденный своими возмутившимися подданными, он должен был удалиться на остров Эимео. Здесь сверженный Король принял христианство и в то же время нашел средства поправить свои дела, потому что вскоре потом он возвратился в Таити с прежними правами. По смерти ему наследовал сын, но умерши в цвете лет, он оставил наследство своего отца Аимате, своей побочной дочери, принявшей имя Помаре II.

«В первой молодости она вышла замуж за Томатоа, Короля Бораборы, вообще известного под именем Абураи (толстое брюхо). Это был воин знаменитый своею храбростию и беспорядочностию жизни. Абураи не хотел оставить свою резиденцию в Борабора, Помаре не хотела оставить Таити. Из этого вышел развод. У супругов не [26] было детей. Развод не помешал им остаться добрыми друзьями, даже когда Помаре вышла вновь замуж за одного незначительного вождя, который счел за великую для себя честь переменить имя Арюфаите на Помаре-Тани, т. е. мужа царицы. У Помаре было шестеро детей, из которых четверо живы. Теперь ей около тридцати пяти лет, и кажется, что в молодости она принимала участие в беспорядочной жизни своего первого мужа.

«Удаление Помаре в Риатеа есть факт известный. Менее известна попытка Французов возвратить ее в Таити. Помаре-Тани, равно как и регент Параита, имел сильную наклонность к крепким напиткам. Этим хотели воспользоваться в надежде, что возвращение мужа заставит возвратиться и жену. Один Европеец смешенной крови взялся за это поручение, которое было ему по вкусу, потому что дело шло о том, чтоб подать пример мужу королевы и пить вместе с ним. Король не заставил себя много просить, и работа Европейского дипломата продолжалась недолго. К несчастию, сильный приступ delirium tremens заставил Европейца возвратиться преждевременно в Таити для лечения, а Король перестал пить и зажил по прежнему с женой в Риатеа.

.... Дело было к ночи. Путешественники с своей прогулке были остановлены у дверей одной хижины. Это хижина одного умирающего вождя, но имени Этиоле. Его глаза неподвижны, его седая борода падает на его таппа, белоснежного цвета. Перед лицом смерти, уже хватающей свою добычу без всякого сопротивления, жена и дочь вождя сидят неподвижно в своих длинных платьях, с торжественностию отчаяния и самоотвержения. Несколько бессвязных слов слетает с губ старого вождя, потом его лицо слегка морщится, голова наклоняется, и душа Этиоле, жесточайшего врага Помаре, вылетает из полуоткрытых уст...

Сандвичевы острова. Г. Вальполь по причине болезни остается здесь и пользуется временем выздоровления для наблюдения обычаев. Молодая Индиянка служит ему [27] проводником в его прогулках, и есть причины думать, что Английский офицер не имел причин жаловаться на своего чичероне. Молодая Элекек соединяет наивность ребенка с приятностью женщины. Это один из самых прекрасных типов Полинезийской натуры. В одной из своих прогулок выздоравливающий останавливается отдохнуть перед дверью шалаша. Это было перед закатом солнца. Вдруг жалобная музыка нарушает безмолвие. Девушка бежит к месту, откуда исходят таинственные звуки, тотчас возвращается к своему спутнику и увлекает его с собой по направлению к холму, укрытому несколькими шалашами. Здесь сидел музыкант, окруженный внимательными слушателями. Это был человек еще свежий, но его волосы, белые как снег, показывают преклонный возраст. Его песня не есть одна из песен Сандвичевых, островов, и в чертах барда нет отличительных признаков островитян Полинезии. В самом деле, это Северо-Американский Индиец, которого племя жило в Массачузете. Последний человек, оставшийся в живых от этого погибшего племени, повествует о его славе трогательным голосом и рассказывает изнеженным Индийцам островов Океанийских о суровых подвигах, Индийцев Северной Америки; об охотах за медведями или о походах по саваннам, убеленным снегом, или о борьбе с белыми, перед громами которых не бледнели его предки. Он вмешивает в свои рассказы песни своей родины, и звуки инструмента наполняют паузы рассказа. Лейтенант Коллингвуд пользуется минутою молчания, чтобы предложить Старому менестрелю несколько вопросов, и тот рассказывает ему повесть своей жизни. К несчастию, в этой повести нет ничего ни героического, ни первобытного. По рассеянии своего племени, принужденный силою вступить в число матросов одного китоловного судна, Индиец не замедлил бежать от своего экипажа. С тех пор его жизнь была рядом злосчастных приключений. Каждый остров Полинезийского архипелага поочередно давал убежище беглецу. Вместе с морскими разбойниками и бродягами он [28] не раз принимал участие в их кровавых походах. Например, однажды толпа этих морских разбойников сделала высадку, оставившую в душе Индийца неизгладимые воспоминания. Хотели сделать для себя из открытого острова новое отечество; но наперед нужно было изгнать туземцев. Разбойники вырезывают часть народонаселения мужеского пола, а всех тех, которые не погибли в бою, увозят в открытое море. На острове остаются одни женщины. Они будут подругами новых обитателей острова, которые удаляются, обещаясь вскоре возвратиться. В самом деле они возвращаются, уморивши голодом своих пленников, но их ожидает страшное зрелище: на всем острове нет ни одного живого существа. На деревьях висят трупы женщин, мужей которых перерезали разбойники. Отчаяние овладело бедными созданиями, и они решились на общее самоубийство. Убийцы были принуждены снова пуститься в путь и искать в другом месте отечества, о котором они мечтали. С тех пор, как расскащик-беглец сделался действующим лицем в этой мрачной драме, он не знает более покоя. Он бродит по разным островам, ища утешения в наивных песнях, напоминающих ему счастливейшее время его жизни. По несчастию, не к одним подобным средствам пробегает он для усыпления угрызений совести. Кава, одуряющий напиток, не менее верно действует на его нравственные страдания, и он употребляет его больше, чем следовало бы. Окончив свой рассказ, он осушает большую чашу своего любимого питья, без которого, по его словам, он не может заснуть, и действительно вероломный напиток наводил тотчас на старика глубокий сон.

Таковы-то иногда следствия столкновения различных племен. Здесь они еще долго будут продолжаться.

Текст воспроизведен по изданию: Четыре года в Тихом океане, на корабле Коллингвуд, от 1844 до 1848 // Москвитянин, № 5. 1850