ОБЩЕСТВЕННОЕ СОСТОЯНИЕ ЖИТЕЛЕЙ ОКЕАНИИ

(ВАЛЬБИ)

Рассматривая общественное состояние бесчисленных поколений жителей Океании, прежде всего мы видим, что они представляют, так сказать, две главные отрасли самобытной образованности, отрасли совершенно различные между собою. Первая отрасль, содержащая великие народы Индийского Архипелага, кажется, заимствует свое произхождение от народа неизвестного, который, по мнению Г. Крауфурда, говорил языком Велико-Полинезийским; сей рассадник народов мы назовем Явано-Малайским; ибо Яванцы и Малайцы бесспорно суть первобытные жители, независимо от всякого влияния иностранного ставшие очень высоко на лестнице образованных народов сей части света. Вторая отрасль, заключающая всех прочих жителей Океании, представляет образованность несравненно ниже первой. В ней можно видеть три главные оттенка, кои можно назвать тремя рассадниками, Австральским, Королинским и Полинезийским, по именам стран, содержащих наибольшее число огражданствовавшихся поколений. [345]

Тонкие и ученые исследования Г. Крауфурда касательно рассадника Явано-Малайского доказывают, что в Малезии гражданская образованность развилась без соучастия Старого и Нового Mиpa. Сия образованность во многовековом развитии своем приняла ход совершенно особый и разпространилась от Мадагаскара к восточным берегам Африки и до острова Пасхи к берегам Америки. Здесь, равно как и на старом материке, везде видны следы древнего поколения, сильно изображающегося в языке, в общественных учреждениях, как гражданских, так и священных, во нравах и обычаях великого множества народов, хотя нельзя определить точной эпохи существования его и указать место его колыбели. Сия гражданская самобытная образованность, основание общественного состояния, в коем находятся безчисленные поколения Малайские, и следы коего видны в народах, рассеянных на двух третях шара земного, бесспорно принадлежит народу, как думают ученые филологи Марзден и Крауфурд, говорившему Велико-Полинезийским языком: феномен единственный в истории человека, особенно если мы подумаем, сколь мало средств имел сей народ к распространению своих колоний на пространстве столь безпредельном. Исследование языков, коими говорят безчисленные [346] поколения Малайские на столь обширном пространстве, сравнение их нравов, обычаев, их учреждений, политических и священных их сказаний и преданий народных: все указывает очевидным образом на рассадник самобытной образованности, к коему, так сказать, привита после того образованность иностранная, в разные эпохи занесенная Индусами, Арабами, Китайцами и наконец Европейцами.

Сии основания ведут нас к заключению, что сей народ неизвестный, но в существовании которого нельзя сомневаться, с незапамятных времен без всякого иноземного влияния сделал успехи в земледелии; знал употребление железа, золота и олова, умел обработывать металлы, владел искусством ткать материи из волокнистой части одного туземного растения; сделал ручными буйвола и корову и употреблял их для земледелия и для перевозу; выкормливал курицу, утку и свинью, для умножения средств к продовольствию; дал себе правильный образ правления; учредил ярмарки и рынки, произходившие в определенное время; имел у себя календарь гражданский и земледельческий; имел арифметику, довольно обширную, и даже столь возвысился, что изобрел азбуку. Сии доказательства подтверждают предположение Крауфурда, что на острове Яве развилось существование сего [347] неизвестного народа и следовательно здесь должно искать колыбели всей самобытной образованности Морского Mиpa.

Главные народы, принадлежащее к рассаднику Явано-Малайскому, суть Яванцы и Малайцы, собственно так называемые, горные жители, населяющие часть Явы, именуемую Сундою, Баттасы, Ахинеи, островитяне Бали, Сумбавские Бимы, Богуи и Макассары Целебеские, Тагалы, Бисаиосы, Сулусы и Минданао Филиппинского Архипелага.

Отличительная черта, более всего отделяющая от образованности всех народов образованность сего рассадника, есть чрезвычайное разнообразие азбук, употребительных между ними, хотя обстоятельства совершенно не могли благоприятствовать легкости и даже необходимости их изобретения. Баттасы, Редъянги и Лампонги говорят языками не столь различными между собой, как на пр. языки Французской, Испанской и Италиянской, и все трое живут на одном острове; однакож для выражения своих мыслей употребляют буквы совершенно различные, как будто бы языки их совершенно различны между собою. Тот же феномен, единственный в истории человека, повторяется при сравнении языков Сунды, Тагалов, Богуев и Яванцев, принадлежащие к одному корню. [348]

Рассадники Австральской, Каролинской и Полинезийской, в развитии своем представляют ход, не столь скорый, как рассадник Явано-Малайский; можно даже сказать, что он давно остановился. Но как ни мала сия образованность в сравнении с Малайской, все она достойна примечания, особливо когда представим себе неблагоприятные обстоятельства для людей в сей стране, чтоб выдти из дикого состояния. Лишенные помощи домашних животных, не зная употребления металлов самых полезных, рассеянные по безпредельному морю, они занимаются земледелием; соединены под стройным правлением; разделяются на касты, имеющие особенные права; повинуются учению религиозному и в отношении к наследственным властям сохраняют чинность, которая по строгости своей и подробностям может сравняться с юговосточною Азиятскою чинностию. Вдали от народов образованных, cии островитяне строят хижины, весьма удобные по местным обстоятельствам, одеваются или настоящими материями, или циновками, искуссно приготовленными; воздвигают некоторые грубые памятники; наконец с удивительным тщанием строят пироги — удивление мореплавателей — на коих, руководствуясь небесными светилами и познанием ветров, по всем [349] направлениям странствуют по обширному океану.

Чтобы соединить главные черты, служившие нам к проведению разграничивающей линии между сими тремя рассадниками самобытной образованности, и каждому народу назначить принадлежащее, можно распределить их следующим образом.

Австральный рассадник может заключать в себе Негров, менее грубых и диких. Хотя доселе известны очень не многие народы, сюда принадлежащие, но впереди всех их должно поставить островитян Новой Ирландии, новой Бретани, Санта-Круца, некоторых островов Соломонова Архипелага и Патуазии или Новой Гвинеи. Сии народы знают употребление лука и стрел, неизвестное народам отрасли Королинской и Полинезийской; некоторые умеют делать глиняную посуду; и вообще все имеют много вкуса и ловкости в изваяниях, коими украшают свои пироги и ворота домов. Здесь мы должны заметить две особенности, принадлежащие сему народу, сведением коих обязаны мы Г. Лессону. Сей натуралист приметил, что у островитян Вериу и Дори употребляются деревянные изголовья, выделанные с большим или меньшим искусством, представляющие пару сфинксовых голов — Египетскую принадлежность! [350]

(Две страницы пропущено. – OCR)

[352] -ных у Полинезийцев. Пращи, каменья, завостренные колья с наконечниками из рыбьей кости, топоры из раковин — вот обыкновенные и всегда употребительные их оружия!»

Промышленность, свойственная сим народам, состоит в выделывании материй. Австралийцы и Полинезийцы, более образованные, для одежды своей употребляют кору хлебного дерева, обмолоченную и вымятую. Каролинцы напротив из шелковистых ниток банана, окрашенных желтым, черным, красным цветом, ткут прекрасные материи, посредством инструментов, очень похожих на Европейские. «Смотря на сии ткани, со вкусом украшенные рисунками, — говорит сей натуралист — не льзя не отнести начало сего усовершенствованного искусства к поколению, издревле образованному, и давно уже составившемуся в народное тело. Иначе почему бы Каролинцам не взяться за хлебное дерево, столь обыкновенное на большей части их островов, которое следовало бы только обмолотить, и таким образом превратить в материю? От того, что по преданию сохранили они искусство, более усовершенствованное в первобытном их отечестве, и промышленность их умела извлечь из того свою пользу».

«Любопытно, — говорит Г. Жюль де [353] Блоссевиль — занимательно описывать подробности ткацкого искусства у народа Океании, который только с одними своими средствами почти заставляет нас забыть прекрасный коровые полотна Гаванцев и Атагитян, тонкие циновки Ротумские, шелковые плащи Новой Зеландии и знаменитые покровы Мадагаскарские. Сия занимательность увеличивается, при мысли, что в Старом Свете обработывание тканей теряется в глубокой древности; но в Америке и на всех островах Полинезии изобретение cего искусства выше состояния умственных их сил. Конечно разность великая между летучим челноком и механическими способами тканья; но чудеса нашей промышленности уже не столько удивительны в глазах того, кто увидит, до какой степени совершенства, до какого изящества трудолюбивые островитяне, не знаемые на земном шаре, дошли без образцев и самыми простыми средствами».

Рассадник Полинезийский может заключать не только Архипелаг Тонга (Друзей), Гамоа (Мореходцев), Куков, Атаити (Товарищества), Мендана (Маркизов), Гаваи (Сандвичев), и Спорады, принадлежащие племени Малайскому, но и островитян Тасмании (Новой Зеландии) и Негров, населяющих Архипелаг Вити. Между сими народами Атаитяне, Тонга и Гавати сделали более успехов в образованности до [354] прибытия Европейцев. Все образованные поколения, заключающиеся в сем отделении, выработывают тонкие материи из коры ауте (broussonelia papyrifera) и грубые полотна из коры хлебного дерева. Они выделывают их четверосторонним молотом, со всех четырех сторон зубчатым, ударяя по коре размягченной и напитанной клеем. У всех один и тот же способ выработывания, равно как и искусство покрывать их каучуком для непроницаемости. Такая соображения произошли не от случая, но от ремесл, издавна производимых предками сих народов. Все Полинезийцы приготовляют и варят себе пищу в подземных печах с помощию раскаленных камней; для своих различных нужд они употребляют листья растений; они обращают плод хлебного дерева, коко, таро, в суп; пьют каву или аву, сок из мака, упоевающий и развеселяющий.

До прибытия Европейцев к их островам, сии народы были рабами ужасного суеверия, называемого по их табу, налагавшего на них множество лишений и стоившего жизни безчисленным невинным жертвам. Сей закон под смертною казнию запрещал женщинам есть свинину, бананы и кокосы, пользоваться огнем, засвеченным от мущины, и входить туда, где едят мущины. Предшественник [355] знаменитого Тамегамеги I был до такой степени табу, что во время дня никто не должен был смотреть на него, и того без пощады казнили смертию, кто бы взглянул на него, хотя не нарочно.

« — Без сомнения, — говорит Г. Дюрвиль в своем рассуждении о табу Ново-Зеландцев, — первоначальная цель сего установления была та, чтоб укротить гнев божества, умилостивить его, налагая на себя произвольное лишение, сообразное с важностию преступления и мнимого гнева Божия. Одно слово жреца, сон, или какое нибудь невольное предчувствие, может убедить жителя, что Бог на него прогневался; и вдруг налагает он табу на свой дом, на поля, на пироги и пр. то есть, лишает себя добровольно употребления сих предметов, не смотря на затруднения и бедствия, в кои должно привести его cиe лишение».

«Иногда табу бываешь совершенный и простирается на всех людей; тогда ничто не может приближаться к предметам запрещенным, не подвергаясь жесточайшему наказанию. Иногда табу бывает только частный и касается одного или некоторых людей. Человек, лично подвергающейся действию табу, исключается от всякого сообщения с соотечественниками и не смеет даже брать пищу своими руками. Если он принадлежит [356] к благородному классу, то несколько служителей назначаются разделять с ним его запрещение; если он человек простой, то ртом на подобие животных должен принимать свою пищу».

«Очевидно, что табу бывает тем торжественнее и важнее, чем значительнее особа, подвергающаяся ему. Простой человек, подвергаясь всем табу разных начальников своего колена, сам может налагать его только на себя одного. Ранготира (начальник), по чину своему, может подвергать табу всех непосредственно зависящих от его власти. Наконец все племя слепо уважает табу, наложенное главным начальником. Из сего видно, какую выгоду могут получать начальники из сего обыкновения, как они могут сохранять права свои и заставлять уважать свою волю. Это род veto, безпредельно обширный, коего сила освящена набожными предрассудками человеческой природы. В Европе, во времена невежества, духовные перуны Ватиканские не имели столь быстрого, столь безусловного действия на совесть робких Христиан, и Папские определения не встречали такого повиновения, какое оказывают к табу в Новой Зеландии».

«При недостатке положительных законов к утверждению своей власти и положительных [357] средств к подкреплению своих повелений, начальники не имеют другого обезпечения, кроме табу. Если начальник боится недостатка в свиньях, в рыбе, в раковинах и пр. по причине неумеренного и преждевременного потребления со стороны подданных; то он налагает на них табу, и на столько времени, как ему рассудится. Если он хочет удалить скучных соседей от своего дома и от полей, то накладывает табу на свой дом и на поля. Если он хочет присвоить себе монополию с кораблем, приставшим к его земле, то частное табу удалит всех, с коими не хочет он разделять выгодной торговли. Если он недоволен капитаном корабля и решился лишить его свежих запасов всякого рода, то всеобщий табу никому из его колена не позволит приближаться к кораблю. С помощию сего таинственного и опасного оружия, благоразумно пользуясь им, начальник может привесть своих подданных к страдательному повиновению. Начальники и арики или жрецы, разумеется, всегда действуют за одно, чтобы доставить своему табу всю важность. Притом начальники часто сами бывают ариками или по крайней мере арики бывают соединены с ними узами крови или другими связями. И так взаимные их выгоды требуют того, чтоб поддерживать друг [358] друга. Кто простирает святотатственную руку на запрещенный предмет, тот призывает на себя гнев Бога (Atoua), который непременно накажет его. Но чаще начальники и жрецы, предупреждая действие небесного гнева, сами строго наказывают виновного. Если он принадлежит к высшему классу, то лишается своей собственности и чина и переводится в самый низший класс общества. Простой же человек и невольник одною смертию омывает свое преступление.

В Океании почти нет ничего, напоминающего Америку; но некоторые животные и растения, полезные человеку, религиозные идеи и предания, игры и забавы, многие обычаи и некоторые искусства, даже аналогия в грамматических формах языков, коими говорят ее образованнейшие народы, показывают произхождение Азиятическое и сообщения, кои в различные времена Океанические народы имели с народами Азиятскими.

Индусы, и особенно Телинги, Аравитяне и Китайцы, суть три народа, содействовавшие образованности Западной Океании (Архипелага Индийского): первые два посредством своего фанатизма, Китайцы своею неутомимою промышленностию. Величественные развалины, коими, так сказать, усеяна восточная сторона Явы; кави или древний письменный язык Яванцев, еще [359] употребительный на острове Бали; религия Брамы и Будды, еще господствующая на сем последнем острове и в некоторых гористых кантонах островов Явы и Мадуры; названия меди, серебра и других полезных предметов, также высших числ, суть очевидные следы ранних отношений между образованными народами Малайскими и Индийцами. Магометанизм, исповедуемый почти всеми образованными Малайскими народами, многие законы гражданские и уголовные, азбука употребительная у Малайцев, собственно так называемых, большая часть национальной литературы и великое число отвлеченных терминов, рассеянных по всем наречиям, доказывают влияние Аравитян на образованность сей части Океании. Некоторые обычаи и великое число Китайцев, поселившихся почти на всех главных островах сего великого Архипелага, суть неоспоримое доказательство древних и продолжающихся доселе сношений торговых между их жителями и Китайцами.

Рассматривая влияние Европейцев на образованность народов Океании, должно согласиться, что сии пришельцы не только не улучшили участи сих народов введением новых искусств и усовершенствованием тех, кои здесь нашли; напротив, по крайней мере до начала девятнадцатого века, вредили им [360] в трояком отношении: к богатству, могуществу и образованности. Англичане, говорит Г. Крауфурд, кажется, менее других Европейцев имели влияние на нравы Малайцев, среди коих поселились. У природных жителей нет никакого признака, чтобы Англичане жили между ними; между тем во всех прочих странах заметно влияние Португальцев, Испанцев и Голландцев.

Обозревая общественное состояние, в котором находятся образованные народы разных частей Морского Мира, нельзя не подивиться, что Малайцы, сделавшие такие успехи в образованности и возвысившиеся даже до изобретения азбуки, почти совершенно не имеют никакого вкуса в архитектуре. Во всей Океании не найдешь следа тех величественных памятников, коими усеяна вся южная Азия и длинная долина Нильская и которые находятся у Мексиканцев, Гватимальцев и Перувианцев, хотя сии последние в некоторых отношениях ниже, чем жители Западной Океании; ибо у них не было азбуки. Какое неизмеримое расстояние между грубыми памятниками Тиниана и Сайпана, колоссальными и безобразными статуями Острова Пасхи, отвратительными идолами капищ Полинезийских, и между изваяниями Прудунга, Кало-Бенинга, Брамбанана, прекрасными колоссальными статуями Сингазари, Кобудалама, [361] Шанд-Севу, Пенатавы, и великолепными храмами Брамбанана, Боро-Бодо, Сингазари, Прудунга, и другими! Но жителям Океании основательно можно приписать только первые памятники, ибо костюмы, физиономии, эмблемы, растения и животные, представляемые на вторых, столь превосходные пред первыми по отделке, по числу и по размерам, очевидно показывают произхождение иностранное. С этой точки зрения, остров Ява, особенно восточная часть его, в отношении к Океании, тоже, что страны Нила и Атласа в отношении к Африке, с тем различием, что большая часть гордых памятников Египта бесспорно принадлежит природным жителям, а памятники Яванские носят на себе очевидные следы Азиятского произхождения.

Род украшения, вообще употребительный между Полинезийцами и Ново-Зеландцами, накалыванье тела разными узорами, заслуживает внимание. Сии узоры, накалываемые неизгладимым образом, и скрывающие, так сказать, наготу его, кажется, чужды поколению Негров, которые употребляют его очень редко и притом грубо и несовершенно, и заменяют его болезненными рубцами конической формы, произходящими от насечек. Сия операция, у каждого народа имеющая свое название, употребляется не только, как гиероглифическое и [362] фантастическое украшение; но служит вместе к означению классов или чинов. Островитяне Помотуса (Нижних Островов) покрывают все тело сими узорами; соседи их Таитьяне не так много употребляют их, особливо на лице совсем не носят, а вместе с жителями Тонги, проводят по нем слегка некоторые черты, как-то: круги и звезды; между тем жители Сандвичева Архипелага, все народонаселение Менданы и Новой Зеландии, совершенно покрывают все лице чертами по правилам принятым и знаменательным.

Матери на Сандвичевом Архипелаге, говорит Г. Морино, сами узорят своих детей. Узоренье в сем возрасте имеет целию показать произхождение каждого. Сии знаки, для нас странные, показывают, к какому племени и какому семейству дитя принадлежит. Со временем другия фигуры служат воспоминанием какого-либо знаменитого дела или другого произшествия. Употребительнейшие признаки суть полоски, накалываемые зигзагами на руках и на ногах. Люди среднего возраста носят на груди или на руке имя Тамегамеги. Женщины все имеют круг около правой ноги; очень часто на ладони у них изображаются звезды, кольца, луна; у многих язык бывает исколон. Изображение коз играет великую роль в новейшем способе накалыванья. Многие [363] Индийцы имеют рисунки на всех частях тела, даже на лбу, на щеках и на носу. Впрочем cиe обыкновение уже исчезает: Король не узорится вовсе, а придворные его только слегка.

Женщины в Новой Зеландии, равно как на Архипелаге Менданском, накалывают себе рисунки между бровями, при разрезе губ и часто на подбородке. В Таити узоренье, если не бывает простым украшением, представляет рисунки, особенно принадлежащие каждому из семи классов Арреойсов, и напоминает события исторические. Часто на ногах изображается кокосовое дерево, а на груди сражения, экзерциции, собирание плодов, оружие, животные, человеческие жертвоприношения. Вообще узоренье у народов, принадлежащих к центру образования Полинезийского, состоит из кругов и полукругов, обнесенных кружевными бордюрами, кои похожи на безконечный круг Индийской Мифологии. Узоренье у жителей Ротумы совершенно различно: у них верхния части тела покрываются нежными рисунками, чертами легкими, рыбами и другими предметами, а на брюхе, спине и лядвеях изображаются массы сбивчивые и смешанные. Узоренье у народов центра Каролинского образования отличается от узоренья прочих Полинезийцев тем, что массы его гораздо шире на теле, и у многих [364] все туловище им покрыто. Таким образом произходит род одежды не истлевающей, но в подробностях весьма произвольной.

Недостаток больших равнин, покрытых растениями, не позволяет жителям Океании предаться пастушеской жизни. Жители Морского Mиpa, менее образованные, занимаются охотою и рыбною ловлею. Местопребывание необходимо делает их неустрашимыми мореплавателями и пловцами, самыми искусными в свете. Здесь пироги заменяют лошадей и верблюдов кочующих народов Старого Света; и лютые корсеры Суматры, Целебеса, Борнео, Сулу и Минданао, на Индийском Архипелаге играют ту же роль, какую в Азии и в Африке Аравитяне, Бедуины, Мавры, Калмыки, Монголы, Курды.

В Морском Mиpe народы поколения Малайского, в отношении к черной породе Океании, суть тоже, что народы белой породы в Старом и Новом Свете, в отношении к черному Африканскому и бронзовому поколению. Везде белые сохраняют и развивают образованность; везде имеют они чрезвычайное преимущество над черным и бронзовым поколением, побеждают их и стесняют в лесах и в горах. Равным образом народы [365] Малайские, белые Морского Мира, везде искоренили или поработили поколение черное и загнали его в леса и в места самые неприступные. Cии народы уже совершенно изчезли из Явы; на Суматре же и Целебесе остались в самом малом количестве. В Борнео, Минданао и Люсоне, они удалились во внутренность страны и уступают берега новым пришельцам. Можно считать Центральную Океанию единственным местом, коим владеет сие поколение, которое в других местах почти везде находится на последней степени унижения нравственного и расслабления физического и коего общественное состояние чрезвычайно противуположно, кроме малых исключений, состоянию всех народов Малайских.

Людоедство нигде так не распространено, как в Морском Мире. Не только можно сказать, что все народы Полинезийские людоеды, равно как поколения Малайские, Негры Западной Океании и Океании Центральной; но должно прибавить, что сей обычай вкоренен даже между народами образованными и у иных сопровождается такими обстоятельствами, кои делают его еще ужаснее. В числе людоедов назовем в Малезии жителей острова Омбея, черные поколения Тимора, Даяков Борнейских, Гарафоров Минданосских и Баттасов Суматрских. Жители [366] Нусса-Лауша, в группе островов Амбоинских, были людоедами еще в начале последнего века. Не редко случается видеть, говорит Крауфурд, что Целебесцы и даже Яванцы едят сердце неприятелей; он прибавляет, что едва ли можно найти одного военного между первыми, который бы не отведал сего ужасного яства, при каком нибудь обстоятельстве своей жизни.

Вот имена народов Центральной Океании, кои наиболее преданы людоедству: еще дикие первобытные жители около Порт-Вестерна, живущие у Синих Гор и в других местах Австрального материка, многочисленные племена Тасмании, черные народы Новой Каледонии и Архипелага Соломонова и Куйросова. В Полинезии самые лютейшие Каннибалы суть жители Архипелага Вити, особливо острова Навиги-Леву и жители Архипелага Гамоа и Менданы. На сем последнем жители Нукачивы не только пожирают своих пленных, но что особенно отличает их от всех известных людоедов, во время недостатка пищи съедают своих престарелых родственников, детей и даже жен! Жители Малильготота на восточной стороне Каролинских Островов, жители Репит-Урура и Паллизера, в Архипелаге Рурик-Радакском и Опасном, также людоеды, равно как и жители Архипелага [367] Палаоского (Друзей). Г. Жюль Блоссевиль замечает, что на Островах Товарищества еще не давно найдены достоверные доказательства людоедства.

Ужасное суеверие, заставляющее человека для угождения божеству приносить своих ближних на жертву, суеверие, доказанное историческими памятниками, долго сохранялось на Старом Материке у народов образованных. Оно господствует теперь между народами трех великих отделений Морского Мира; особенно в Полинезии оно требует многих жертв и более всего в Архипелагах Тонги, Сандвичевом и Таити. К счастию, Христианство прекратило сии ужасы на двух последних. Прежде в королевстве Зоннебая на Тиморе существовало обыкновение, в гробнице вместе с умершим Королем заключать двух живых невольников. Еще не давно на том же острове Короли Купангские, по возшествии своем на престол, в жертву собирающимся у берегов крокодилам, коих детьми себя называли они, приносили молодую невольницу, убранную цветами и другими украшениями, выставляя ее на берег морской, где она скоро делалась добычею сих чудовищ. На острове Бали варварское обыкновение сожигать вдов на погребальном костре супругов простирается до крайности, неизвестной даже в той земле, где оно имело свое начало. Тоже обыкновение еще [368] существует на острове Ломбоке. У некоторых народов на острове Целебесе приносят в жертву молодую девушку на гробе Радьи, когда, чрез месяц после его погребения, жена его оставляет дом, ближайший к гробу, в котором живет по cиe время. В Архипелаге Вати часто при погребении супруга жена добровольно предает себя смерти; на острове Тонгатабуа, в Архипелаге Тонгском, семейство Тоуайтонга подвержено такому ж жертвоприношению.

Может быть, нигде люди не представляют такого странного смешения образованности с обычаями нелепыми, нравов кротких с жестокими. Мы описали варварские законы табу, еще господствующего у большей части народов Океании. По другому обыкновению, не меньше варварскому, которое к счастию прекратилось в Архипелаге Гавайском, но к несчастию еще существует в других частях Морского Мира, есть семейства простолюдинов, в коих несколько человек должны убивать себя, как скоро умрет кто нибудь из Королевской фамилии или даже из фамилии начальника. Один из начальников Соломоновых Островов безжалостно казнит смертию всякого подданного, наступившего на тень его. В безчестном обществе Арреойсов, в Архипелаге Товарищества, когда женщины делаются [369] беременными, тo душат младенца при рождении, дабы не прерывать своих распутств. Сие отвратительное обыкновение, равно как и жертвоприношения человеческие, уничтожены со введением Христианства.

Детоубийство обыкновенно между многими поколениями. У кротких обитателей хребта Радакского, мать без жалости убивает свое детище, которое производит на свет если имеет уже трех детей; таким же образом сбывает она всех, кои родятся слабыми или нескладными. Сие жестокое обыкновение, происходящее от недостатка, который претерпевают на сих островах, неизвестно на хребте Ралика, ибо плодородие земли делает его ненужным. Жители Тикотии, по свидетельству Капитана Дильона отличающиеся кротостию своих нравов и своею людкостию, душат при рождении всех детей мужеского пола, исключая двух старших. Сию жестокость они оправдывают тем, что народонаселение на острове их слишком велико и без сей меры недостаточноб было средств к пропитанию жителей. Зверские поколения из окрестностей Ботани-Бея зарывают в гроб с матерью живого младенца, которого она кормила грудью. Мудрый Тамегамега I своими руками задушил двух сыновей своих влюбившихся в Кагоману, фаворитку [370] его. Многия поколения Малайские и между ними Биссаиосы, Филиппинцы, Папуасы или Иголоты из провинции Пангазинан на острове Люсоне, часто продают своих детей. Тиморьены также иногда продают их, чтобы умножить число своих жен.

Можно сказать, что многоженство господствует или терпимо во всей Океании, хотя только одни богатые предаются ему. В Яве, Суматре, Целебесе и во всей Полинезии, имеют по одной жене. Целые нации совсем не допускают многоженства, как например жители островов Нассау или Погги и Саву, Гарафорасы из внутренних стран Минданао, жестокие Алфоресы Церамские и многие народы Филиппинских Островов, независимые от ига Испанского. В архипелаге Менданском многомужие обыковенно у всех богатых фамилий: ибо каждая богатая жена имеет по два мужа, из которых один заменяет отсутствие другого; но сей подставный муж в самом деле есть только первый слуга. По древним преданиям, в обществе Арреойсов и Урютов, состоящем из великого числа благородных людей обоего пола, женщины принадлежат всем мущинам и принуждены убивать своих детей при рождении.

Океания, более нежели другая какая-либо часть света, представляет великое [371] разнообразиe странных обычаев относительно брака и обхождения с женщинами. Суматряне и особливо Редьянгсы, кажется, истощили все способы, коими союз сей может заключаться. У последних есть три образа женитьбы. В первом, называемом журжур, муж покупает свою жену; тогда она делается его собственностию или рабынею; он может продать ее и располагать ею. Во втором способе, называемом амбеланак, муж усыновляется отцом и женою его; он работает вместо его, вместе с половиною своею остается под властию своего тестя, и с детьми своими делается собственностию отца семейства. В третьем образе, называемом симандо, муж дает и принимает; жена в сем случае на ровной ноге с мужем; но сей способ соединения, похожий на Европейские обычаи, к несчастию очень редок. Обычай служить несколько времени или приносить богатые дары отцу своей невесты, встречаемый у жителей Филиппинских и других народов Малайского племени, еще существует у Тагалов и Биссаиосов, принявших Христианскую веру. Сей обычай напоминает об Иудейских обычаях. Молодые люди из племени Биаджусов или Даяков, из Гарафоров и Иданов Борнейских, не могут жениться, не отрезав головы или детородых частей у [372] неприятеля своего. В колене Алфорезов Серамских жених должен принесть к ногам невесты, в залог любви своей, пять или шесть голов неприятельских. Это ужасное обыкновение господствует также у Гарафаров или Алфорезов некоторых Молукских Островов и у Гарафаров Минданаоских, кои в сем поколении меньше всех прочих дики.

Между многими Австральскими народами браки совершаются посредством похищения; между дикими народами Южного Нового Валлиса, юноши, чтобы получить руку женщины, подстерегают ее на дороге и, палочными ударами поваливши на землю, приводят облитую кровью к своему племени, и там совершают брачный обряд. Сии дикие народы, подобно зверским ордам других частей света, презирают своих жен и возлагают на них самые тяжкие работы. Во время походов жены носят за ними посуду и детей своих за спиною, между тем как муж идет с легким дротиком в руке. Жены приготовляют пищу своим мужьям, а сами едят остатки, брошенные сытыми. Почти у всех народов Полинезийского образования жены почитаются нечистыми существами, и потому им не позволено есть в присутствии мущин; однакож оне пользуются и уважением; иногда наследуют своим мужьям и дети [373] тем более имеют уважения, чем выше и древнее чин или благородство со стороны матери. Прекрасные мущины Лагунские, в Архипелаге Помоту, хорошо обходятся с своими женами; также поступают жители Уаланов и других островов в Архипелаге Каролинском.

Кроме просвещеннейших Европейских стран, нигде женщины не пользуются такими преимуществами, какие им даются законами и обычаями у многих Малайских племен Океании, особенно у Ругюйцев и Макассаров. В государстве Вадхо в Целебесе, оне принимают очень сильное участие в делах общественных и пользуются правами наровне с мущинами. Государства Лоун и Липукози на том же острове управляются двумя женщинами. В некоторых королевствах Тимора и особенно в королевстве Амаконгском, женщины за недостатком мужеского пола могут восходить на трон. Знаменитая Батара-Тоя, в 1714 году провозглашенная царицею Бони-Целебеса, уступила корону своему брату; когда сей лишен был престола и снова избрана была Батара, то она во второй раз уступила его другому брату. В 1628 году знаменитая Вандан-Сари, дочь Султана Маттарама, одевшись воином, говорила речь войску и, предводительствуя оное, своим мужеством и примером много содействовала [374] взятию Жиро, города, пред которым был разбит ее муж. В Бали, в Яве и на других островах, женщины пользуются уважением, необыкновенным в странах, где господствует многоженство; оне имеют великую свободу и Магометанские Принцы Архипелага Индийского, не согласные в сем случае с единоверцами своими, Азиятскими, Африканскими и Европейскими, позволяют знаменитым иностранцам посещать их жен в гаремах. Жестокие Даяки Борнейские, Алфорезы Серамские, лютые морские разбойники Сулу и Минданао, воинственные жители Архпелага Тонго, кротко обходятся с своими женами; между тем как у Баттасов, Тагалов, Биссаиосов Филиппинских, у жителей Архипелагов Сандвичева, Мендавы, Гамоа, Вити, оне обременены работами и служат мужьям своим вместо невольниц. Жены у жителей хребта Радакского, в Центральном Архипелаге, идут за мужьями своими и любовниками на войну и стоя сзади их, бросают камнями в неприятелей.

Таковы главные черты, отличающая различных жителей Океании, конечно, от всех народов шара земного и представляющие резкую противоположность в нравах, обыкновениях и привычках. Разделенные друг от друга рукавами неизмеримых морей, сии [375] народы в тех местах, где поставило их Провидение, создали себе особую образованность, особые нравы, кои часто более различаются друг от друга чем нравы Испанские от Русских. Хотя с первого взгляда кажется, что причину странных несходств, коими они отличаются, должно приписать топографическому положению их; не смотря на то, антропологисту здесь очень много работы. Среди ужасного множества противоречащих повествований, с конца пятнадцатого века выходивших о различных Архипелагах, составляющих Морской Мир, только с помощию великого труда, строгой и точной критики, можно будет наконец отличить истину от лжи. Но когда будет признана подлинность расказываемых фактов, останется еще сделать классификацию между сими разными поколениями, смотря по степени образованности, которой оне достигли: классификацию тем труднейшую, что оттенки сей образованности не установились или по крайней мере не резко различаются между собою.

Перев. Б. Оболенский.

© текст - Оболенский Б. 1832
© сетевая версия - Тhietmar. 2015
© OCR - Strori. 2015
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Телескоп. 1832