МОНТГОМЕРИ ДЖЕЙМС

ЖУРНАЛ ПУТЕШЕСТВИЙ

ПРЕП. ДАНИЭЛЯ ТЕЙЕРМАНА И ДЖОРДЖА БЕНЕТТА

JOURNAL OF VOYAGES AND TRAVELS BY THE Rev. DANIEL TYERMAN AND GEORGE BENNET, Esq. DEPUTED FROM THE LONDON MISSIONARY SOCIETY, TO VISIT THEIR VARIOUS STATIONS IN THE SOUTH SEA ISLANDS, CHINA, INDIA, &c. BETWEEN THE YEARS 1821 AND 1829.

COMPILED FROM ORIGINAL DOCUMENTS, BY JAMES MONTGOMERY,

ПУТЕШЕСТВИЯ ТЕЙЕРМЕНА И БЕННЕТА.

JOURNAL OF VOYAGES AND TRAVELS, etc. — Дневник путешествий Пастора Д. Тейермена и Дж. Беннета (Tyerman and Bennet), посещавших, по поручению Лондонского Общества Миссионеров, заведения его на островах Южного Моря, в Китае, Индии и пр. с 1821 по 1829 год. Составлен с подлинных документов Джемсом Монгомери. 2 тома, Лондон, 1833.

Вот занимательная книга! Просто, как дневник путешествии, заслуживает она внимание тех, чье воображение услаждается картинами чужих краев; но она решительно имеет право и на высшую важность. Здесь найдете вы любопытные явления Истории и быта диких народов, и прелестную картину состояния мира языческого, с восходящею над ним зарею гражданственности, познаний и Религии.

В сущности это отчет депутации, отправленной Лондонским Обществом Миссионеров, для собрания достоверных сведений о состоянии миссий Общества в целом Свете. Членами депутации были Пастор Даниил Тейермен, живший прежде на острове Вайте, и Г. Джорж Беннет, из Шеффильда. Учреждение этого Общества чисто вселенское: не придавая себе отличительного наименования, оно исповедует соединение всех Христиан в великом деле просвещения Христианством мира языческого. Путешественники наши были его агентами по собственному желанию и безмездно. Они отправились из Англии в Мае 1821 года, и оставшийся в живых, — ибо Г. Тейермен не дожил [90] до свидания с родным краем, — возвратился в Июле 1829 года. Быв восемь лет в отсутствии, они совершили плавание вокруг Света, и обозрели труды миссий на островах Южного Моря, Маврикия (Иль-де-Франсе), Мадагаскаре, в Английской Индии и в Южной Африке. Наблюдения, сделанные ими на островах Южного Моря, части Света, особенно занимательной в настоящее время, представляют взорам самые замечательные нравственные успехи, какие только видел мир от начала распространения Христианской Веры. На острове Таити, куда они прибыли и вышли на берег 25 Сентября 1821, приняли их два Миссионера, Гг. Нотт и Вильсон. Царь Помар был тогда в отсутствии, но они узнали множество занимательных подробностей об этом властелине, который во многих отношениях столько же освободился от привычек дикой жизни, сколько в других еще им раболепствовал. Выпишем несколько статей, объясняющих характер его и успехи на пути образованности.

«Близ большого навеса было жилье поменьше, которого стены состояли из тонких бамбуковых тростей, воткнутых перпендикулярно в землю; с каждого конца в нем было по двери. Когда Король здесь, в это малое убежище удаляется он с Г. Ноттом для перевода частей Св. Писания, и часто по нескольку дней занимались они с утра до вечера толкованием текста и переписыванием конченных статей. Король большой охотник до письма: он первый из своих соотечественников выучился этому искусству, и вероятно успел в нем более их всех; он пишет, лежа на полу, грудью на подушке, и с налоем перед собою.

«Г. Нотт, между прочими достопримечательностями, показывал нам перевод Евангелия Св. Луки, переписанный рукою Короля Помара самым чистым, мелким [91] почерком. С этого списка напечатало было первое издание сего Евангелиста. Г. Нотт сказывал, что Помар много помогал ему в этом переводе, ибо Таитянский язык, со всеми его оборотами, знакомее Королю, нежели большей части его подданных. Вероятно нет другого примера, чтоб Государь, — и притом не бессильный, ибо власть его простиралась на жизнь и смерть, а воля была всегда законом для целой области, — посвящал время и дарования такому медленному и многотрудному занятию, каков перевод Св. Книг, и переписывание их для печати собственною рукою, с тем единственно, чтоб самому наделить ими народ свой».

Не довольствуясь тем, что сделался, величайшим ученым и лучшим переписчиком из всех своих подданных, Помар был и школьным их учителем.

«Иногда сидят вокруг него двадцать или более старшин, и читают вслух по очереди. Из них многих сам он выучил грамоте, других охотно упражняет в чтении. Он выучился читать в 1802 году, и стал писать около того же времени. Можно сказать, что он преимущественно сам собою достиг этих совершенств, до которых прежде не доходил ни один островитянин Южного Моря. Он просил Миссионеров задавать ему постепенные уроки, слоги, слова, речения, периоды, на лоскутках бумаги, которые брал он с собою в путешествия, списывал в свободное время с неутомимою ревностью и прилежанием, и таким образом навыкал читать и писать вместе, весьма мало озабочивая своих наставников».

Как жаль, если такой человек не в силах устоять против искушения перед стаканом джину! Но так именно было. Помар просветился столько, что постигал вредные следствия привычки к крепким напиткам. Он запретил употреблять их, решился даже истребить все [92] перегонные снаряды на своем острове, и отнюдь не допускать этого рода промышлености, хотя подданные его имеют для нее обильные материалы в сахарном тростнике и чайном дереве, и очень искусны в перегонке напитков; но когда соблазн занесен был, с иностранных кораблей, он впал в него вопреки своему рассудку, и, говорят, сделался наконец жертвою невоздержания. Однако ж нельзя отнять у него здравого ума. Когда убедился он в истине и пользе учения и перемен, проповедуемых Миссионерами, меры его сделались решительными. Религия островитян вся почти заключалась в бессмысленных ограничениях касательно употребления известных яств, которые почитались священными, и к которым, до приношения их идолу, запрещено было прикасаться. К числу этих яств принадлежали горлицы. Однажды поймали такую птицу, и Помар, к ужасу всех предстоявших, объявил, что она должна быть изготовлена для него, без предварительного приношения части ее богу. Когда кушанье было готово, никто кроме Царя не дерзнул его отведать. Старшины сидели и смотрели на него, ожидая беспрестанно, что небесное мщение поразит святотатца. Этот опыт утвердил Помара в прежних подозрениях его на счет бессилия туземных богов, и он немедленно объявил, что верит одному только Богу Миссионеров. Он всем предоставил полную свободу, следовать его примеру, или нет; однако ж новооткрытая истина быстро распространилась между его подданными, и древние божества повсюду утратили свое владычество. Много любопытных анекдотов, относящихся к этой эпохе, рассказывают наши путешественники. Тати, один из главных Помаровых старшин, описывал Г. Беннету, что он чувствовал, когда [93] стал подозревать, что прежние предметы его ужаса были просто деревянные истуканы, и когда, в то же время, не мог еще отречься от уважения, которое привык им оказывать. Получив от Помар повеление изрубить несколько идолов в куски, он приступил к исполнению трепещущею рукою, ожидая, что при первом ударе, оскорбленный дух явится для отмщения. В другой раз несколько простолюдинов, собираясь потешиться сожжением бога войны, Оро, с деревянными его. товарищами, вздумали, что всего благоразумнее начать дело стрельбою в капище, для вызова богов на битву. Ободренные молчанием истуканов, они решились наконец сожигать их вместе с капищами.

Чем более слышишь о прежнем быте этих островитян, тем удивительнее кажется противоположность, какую представляет нынешнее их образование.

«В язычестве, подобно всем необразованным племенам, были они чрезвычайно мстительны; преследовали предмет своей неприязни с места на место, из края в край, стерегли его целые годы, если прежде не было случая к удовлетворению свирепой ярости. Когда наконец они умерщвляли свою жертву, тогда убийца размажживал труп большими каменьями, и, высушив его на солнце, как кожу, прорезывал отверзтие посреди, в которое проходила бы голова, и носил его так, что руки болтались спереди, а ноги сзади, до тех пор, пока все тело распадалось на части. — Один Таитянский Царь брал заживо детей врага, убитого в сражении, сверлил им в голове отверзтия у самой шеи, и продернув в язвы веревку, влачил по земле невинных малюток, которые бились и кричали до тех пор, пока наконец испускали дух в терзаниях, а свирепый победитель, неукоряемый совестью, веселился своими трофеями, как дьявол воплощенный. — Одним из варварских обыкновений [94] островитян до принятия ими Св. Евангелия, было погребение заживо друзей, когда недуги соделывали их обременительными для молодых и здоровых. Они выкапывали яму на песчаном берегу; потом, под предлогом, что старому или больному их родственнику нужно выкупаться, клали его на носилки, и, прибыв на место, сбрасывали в приготовленную могилу, тотчас же заваливали камнями и землею, и утаптывали, не заботясь о том, умер ли он или еще жив, лишь бы только не встать ему из могилы. Иногда жестокосердые родственники врывались вдруг с разных сторон в жилище недужного, и вонзали в тело его свои копья. Потом хладнокровно поделяли небольшое его имущество, и расходились, думая только о том, что сбыли с рук тягостное бремя, и приобрели ценою крови какой нибудь ничтожный наряд или домашний скарб».

Детоубийство было у них делом обыкновенным. В этом трогательно сознался один туземец на сходке, или в беседе, где присутствовали Гг. Беннет и Тейермен. «Один мужчина, сидевший на полу вместе с другими, вдруг закричал в чрезвычайном волнении духа: — Что мне делать? У меня беспрестанно перед глазами подобия малюток, детей моих, которых, я убил, бывши язычником! Куда ни пойду, они передо мною; будто вижу их в то самое время, когда, едва они родились, я взял их с рук у жены и убил. Не знаю, что мне делать!»

С такою картиною перед глазами, как поучительно прочесть, «что промышленость, общественное образование и добрая нравственность совершенно изменяют их характер, привычки, удовольствия и занятия!» Теперь завелись у них чистые домики, цветущие поля и сады, своя промышленость, свой ум, и все это имеет особенную прелесть. Сами они чрезвычайно поражены этою противоположностью, и сравнивают настоящий быт свой и [95] прежний с миром после войны, с урожаем после голода и засухи, с освежительным сном после трудов и бедствий. Однако ж, они не утратили еще простоты природного своего характера, и путешественники сообщают об этом очень занимательные анекдоты. Первый гвоздь, который увидели на острове Таити, почитался сокровищем неоцененным, и хозяин отдавал его на прокат сверлит отверзтия в досках для лодок. Добыл себе гвоздь другой счастливец, и будучи от природы сметлив, расчел, что если б размножить племя этой заморской тростинки, то больше можно было бы получить выгоды, нежели от отдачи ее на прокат. Он посадил гвоздь в землю, и долго ждал отпрысков и плодов от своей рассады. Этот человек был еще жив, когда путешественники наши посетили остров, и, по словам их, не они последние слышали о хитрой его спекуляции.

Не довольствуясь собственными успехами в гражданственности и религии, эти островитяне начали уже помогать распространению своих познаний у соседей, менее их счастливых. Занимательно описание того, что у них происходило по случаю отправления некоторых из них, на корабле Капитана Кента для наставления жителей Маркизских Островов, которых описывают самыми свирепыми дикарями этой части Океана. Назначен был день. собрания для выбора двух туземцев, долженствовавших перенести к этим дикарям истины Христианской Веры. Около тысячи двух сот человек собралось по этому случаю. После кратких наставлений со стороны Миссионеров -

«Ауна, главный старшина, бывший прежде начальником Ареойсов и жрецом Гайро, бога воров, выступил на [96] средину собрания. Его высокий рост и величественная осанка, его лице, светлеющее добродушием и умом, наполнили сердце каждого чувствами уважения, радости и ожидания. Он оглянулся с видом необыкновенной робости и замешательства, и сначала, — может быть впервые от роду, — колебался излить всенародно свои чувствования. Наконец, с благородною скромностию, он начал: Меа майтай тейе — «дело доброе, если кто нибудь из нас с Гюагайна перенесет Христианскую Веру к тем людям, которые еще в таком же невежественном, греховном и бедственном состоянии, в каком мы сами были незадолго пред сим. И так обязанность наша взять с собою на Маркизские Острова доброе слово Божие (парау майтай нате атеа), посланное нам из Англии (Беретане) чрез Миссионеров, и соделавшее нас столь счастливыми. По этому, мне нужно сказать собранию краткую «речь, состоящую вот в чем: если б нас с женою послали к язычникам на Маркизские Острова, — может быть, мы этого не стоим! — однако ж, если б нас почли способными на это великое и доброе дело, жена моя и я, мы оба были бы очень счастливы».

«Сказав это, он сел на свое место, ожидая с трогательным смирением, чем решит собрание. Председатель, Гатия, тотчас встал с места, и произнес: «Ауну отправим!» — «Ауну!» закричали другие. Тогда выступил один старшина, и объявил, что ему также нужно сказать небольшую речь, состоящую в том, что Ауну всего лучше послать, не только потому, что он может вместе и научить многому, и показать пример во всем, чему научит, но и потому, что Ауна «человек с двумя руками» — у него добрая жена, которая будет помогать мужу во всяком деле, и выучит женщин читать и молиться, одеваться пристойно, шить себе платье, хозяйничать, и воспитывать детей, как должно. Когда на это последовало всеобщее одобрение, Ауна с женою были выбраны почти в один голос».

Потом другой старшина вызвался подобным образом, и предложение его было принято. Это [97] происходило 21 Февраля, а 25 числа они отправились. Однако ж предначертание в пользу Маркизских островитян изменилось по обстоятельствам, случившимся на пути, и другое поприще было уделом посланцев. За противными ветрами, они прежде всего пристали к Сандвичевым Островам, и вышли на остров Гавайи, тот самый, который известен был прежде под именем Овайги. Здесь видим мы состояние общества, совершенно различное от всех, доселе описанных. Сандвичевы Острова часто служили прибежищем Европейским кораблям с того печального события, которым. заключилось поприще великого мореходца. Странно, сказать мимоходом, что туземцы почитали потом Капитана Кука за божество, и поклонялись его остову в одном из своих капищ. Нет сомнения, что частое обращение с Европейцами и влияние какого-то Г. Юнга, который, в 1822 ходу, жил уже тридцать шестой год на острове, произвело некоторое действие над их умами; но нам неизвестны ближайшие причины, приготовившие тот чрезвычайный шаг, который в 1819 году сделал юный Царь Рио-Рио, или правильнее Тамеамеа II. На большом пиру, который дан им был в память отца, он вдруг вскочил, бросился к женскому столу, и начал есть с таким исступлением и трепетом, что, казалось, он едва перемогает свои чувства. Есть с женами было величайшее святотатство, какое только мог он совершить, и весь народ воскликнул в один голос: «Табу (священный запрет) нарушен! Табу о еде нарушен!» Этим опытом потрясен был краеугольный камень идолопоклонства, и оно вдруг упало. В короткое время весь народ отрекся от богов своих; капища были разрушены, кумиры сожжены. Все это совершилось, когда еще не [98] бывало здесь ни одного Миссионера. Сандвичане отвергли древнюю религию, не заменив ее другою. В это самое время Американские Миссионеры были на пути к ним. Но, кажется, по прибытии их, туземцы не оказывали особенной готовности внимать их наставлениям. Из рассказа наших путешественников видно в самом деле, что освобождение от языческих суеверий ограничивалось тем, что обожавший прежде идола не обожал потом ничего. Однако ж некоторый успех нравственности был и тогда уже заметен, а с той поры возрос еще более. Посещение островов нашими путешественниками сделалось важным для того края событием. «Кто-то присоветовал наложить табу на нашего товарища, Г. Эллиса, чтоб он уже не возвращался на южные острова. Мы сказали им, что если они так сделают, то должны также затабуировать жену и детей Г. Эллиса, с которыми он не захочет расстаться, и которым не любо будет потерять, его». — «О! сказали они, мы пошлем за ними корабль в Гюагайн». После многих споров и рассуждений, предложенный план состоялся. В следствие этого, Г. Эллис с Таитянами основались на острове Гавайи, с согласия Рио-Рио, и чистосердечно обласканные Американскими Миссионерами.

Много анекдотов об этом Государе, в котором рассветавшее сознание выгод, предложенных ему и его народу, сильно омрачалось наклонностью к пьянству.

«20 Июня. В последнее Воскресенье, когда мы послала уведомить Царя, что скоро начнется богослужение, и что присутствие его нас бы порадовало, он отвечал, что в нем пупука, то есть, дурное: он пил тогда ром, и знал, что это очень дурно. Теперь, говорят, он [99] протрезвился от продолжительного запоя, и приказал всем пяти женам своим учиться грамоте».

Вскоре потом начал он учиться сам, и, сказывают, очень прилежно твердил уроки с Царицами и приближенными. Примеру их усердно последовали подданные.

«Охота к учению так велика, что все маленькие школьники, в свободные часы, ежедневно приглашаются в учители. Трое старшин, люди высокого роста и величественной осанки, пришли (9 Августа) рано утром просить себе куму, или учителя. Они не сыскали никого, кроме шестилетнего ребенка, только что лепетавшего азбуку. Но заметив, что он знаете буквы, и умеет складывать ба, бе, би, бо, бу, один из них поймал его за руку, посадил малютку к себе на плечо, и понес его с торжеством, восклицая: «Он будет моим куму!» Сами дети с большим удовольствием передают старшим простые свои уроки, и помогают отцам и матерям твердить азбуку».

Читатели наши едва узнают в державном ученике, за азбукою, того Государя, который гостил потом у Короля Английского, и которого преждевременная смерть посетила в Лондоне, вместе с молодою супругою, в Июле 1824 года.

Брат Рио-Рио наследовал ему в верховной власти, которую однакож разделяет он, кажется, с сестрою, по описаниям, отличною молодою женщиной, воспитанною под надзором Миссионеров, и теперь совершенно привыкшею к обычаям образованной жизни. Г. Стюарт, в путешествии своем на эти острова, в 1830 году, сообщает очень занимательные сведения о брате ее, об ней и о подвластном им народе. Он коротко ознакомился с этими островами, живши там прежде; следственно мог верно судить о сделанных ими [100] успехах, и описывает перемены, везде встречавшиеся его наблюдательному взору, с таким ревностным участием, с таким сердечным удовольствием, что эти чувства, хотя и без намерения сочинителя, но, кажется нам, придали новую прелесть яркому колориту его описаний. Выпишем несколько строк, изображающих часть перемен, которые им замечены.

«Вся внутренность (говорит он о дворце молодой Королевы), от пола до верху кровли, по крайней мере на сорок футов в вышину, покрыта некоторого рода обшивкою прекрасного каштанового цвета, из лоз горного винограда, связанных вместе горизонтально, как можно плотнее. Она как будто вся цельная, и придает комнате пышный вид, подобно нашим обоям. Пол здесь также новость, и первый опыт в своем роде: это уже не земля, застланная травою и сверху рогожками, как водилось прежде, а настоящий каменный помост, залитый глинистым цементом, который гладок и тверд, как мрамор. На нем разостланы узорчатые рогожки, образующие такой красивый и соответственный климату ковер, как только можно подумать. Большие окна, по правую и по левую сторону, и створчатые стеклянные двери, с обеих концов, украшены малиновыми штофными занавесами; кроме того, убранство состоит в красивых одноножных столах, с большими зеркалами, в целом ряде стекляных подсвечников, развешенных по средине, с бронзовыми люстрами и канделябрами на колоннах, стоящих по бокам и на концах залы, и в портретах покойного Короля и Королевы, писанных в Лондоне масляными красками, и помещенных в переднем конце залы в богатых рамах». Путешествие Стюарта.

Путешественники наши с Сандвичевых Островов хотели, возвратиться прямо в Гюагайн, но неблагоприятными ветрами были снесены в сторону. Этой помехе обязаны мы весьма занимательным описанием острова Руруту. Он представляет [101] утешительный пример благих перемен, произведенных Христианскою Верою и воспитанием,

«Сент. 30. На рассвете мы ясно увидели остров, простиравшийся миль на восемь в длину, который не могли хорошо разглядеть на кануне вечером. Он так живо напомнил нам приятные местоположения, с которыми глаза наши свыклись прежде в южной части Тихого Моря, что после шестимесячной отлучки на север, нам казалось, будто мы возвращаемся на родину. Высокая остроконечная гора по средине, с понижающимися к берегу холмами и пересекающими их долинами, по которым бежали плодотворные ручьи, инде оживляемые нагорными водопадами, — все это, вместе с роскошью тропического прозябения, вдруг напомнило нам Таити, Гюагайн, Раятею, и проч., и возбудило в нас нетерпеливое желание ознакомиться с меньшим их братом, каким казался этот остров, одинокий в пустынном море, вдали от семейных кругов, если можно назвать так группы островов, Наветренных и Подветренных. Мы не знали еще его имени, когда становились у входа в лежавшую перед нами бухту, которая вдается в берег дугою почти на милю от открытого моря, и имеет до трех миль в ширину. На оконечности бухты с удивлением, увидели мы несколько чистых белых домиков, построенных в Английском вкусе, как обыкновенно водится на островах, просвещенных Христианскою Верою, а на возвышении шест, с развивающимся на нем белым флагом х в знак того, что нас заметили, и приглашают на остров.

«Наши лодки были в таком жалком состоянии, что не могли держаться на воде, а между тем ни одна не подходила к нам от берега. Мы начали уже опасаться, что не достанем ни дров, ни воды, в которых так нуждались, что у нас нечем было приготовить в тот день обеда. Тем более мы обрадовались, заметив плывущего к нам человека, в чрезвычайно малом челноке, который в последствии оказался лотком, имевшим около семи футов в длину и тридцать дюймов в ширину. Сидя на этом лотке, он ударял по волнам, и скользил по [102] их пенистой поверхности, одной рукою беспрестанно вычерпывая воду».

Этот человек сказал им, что остров называется Руруту, и что Царь послал его узнать, кто таковы чужестранцы, и куда держат путь. Он обрадовался, увидев на корабле уроженцев Гюагайна, и весело поплыл назад с добрыми вестями. Чрез несколько времени, путешественники вышли на берег.

«Почти весь народ стоял на берегу, чтоб нас встретить, и встретил с живейшею радостью, как друзей или братьев, возвращающихся на родину после долговременного отсутствия, а не как посетителей из дальней стороны. Король вышел к нам на встречу. Нас подвел к нему Г. Эллис, говорящий на туземном языке, и очень хорошо знающий историю этого маленького Царства. Он молодой человек, лет восемнадцати, не совсем темного цвета, соединяющий с видом, чрезвычайно кротким, приятность в обхождении. Супруга его, кажется, также очень любезна и скромна. Малютка, сын их, может сравниться с большею частию Европейских детей в белизне кожи и нежности сложения. Имя Царю Теуруарий: его сопровождал старшина высокого роста, именем Ауюра, друг его и пестун, человек не только знатный, но и любезный. Два учителя, уроженцы Раятеи, присланные сюда за полтора года пред тем, обрадовались, увидев Г. Эллиса, которого они знавали прежде».

Отправились смотреть часовню, которой одна часть заслуживает особенное внимание, представляя, по словам путешественников, простой, но знаменательный трофей последовавшей здесь благодетельной перемены.

«Это были копья, правда, не переделанные в земледельческие орудия, но превращенные в перила к лестнице., ведущей на кафедру! Здешние жители отвергли орудия жестокости вместе с Идолами». [103]

«Главное селение расположено при оконечности бухты, и состоит, кроме часовни, из шестидесяти или семидесяти домов, рассеянных на просторе между деревьями. Это красивые овальные строения, на помостах из больших камней. Материалами служат здесь лес и бамбуковый тростник, которые скрепляются очень искусно, образуя с обоих концов округлости, а кровли сходятся внутри наподобие готического острого свода. Часто домы очень затейливо украшаются внутри и снаружи; ибо жители отличны от всех других островитян в этом море своим вкусом и способностию к утонченным изделиям, начиная с украшенных перьями шлемов их воинов до резьбы на лодках».

Народонаселение не превышало тогда 314 человек, хотя говорят, что, назад тому несколько лет, оно простиралось за шесть тысяч; но свирепствовавшая на острове зараза и лихорадки похищали каждый год множество людей. Эта зараза повлекла за собою ряд событий, заключившийся нынешним благосостоянием островитян. Когда она свирепствовала, Ауюра, старшина, о котором сказано прежде, почувствовал непреодолимое желание покинуть свой остров, и искать другого, где бы мог услышать что нибудь доброе. Уговорив жену и некоторых других островитян ему сопутствовать, он отправился с ними на двойной лодке. По многодневном странствовании, вышли они на остров Тубуай, лежащий во сте милях от их родины. Здесь прожили они несколько времени, и наконец опять отправились в свою сторону, с намерением уговорить земляков переселиться на этот остров, где житье было здоровее. Бурею отбило их от предположенного пути; несколько недель блуждали они по морю, правили то в ту, то в другую сторону, а чаще совершенно предавались произволу валов и течения. Почти совсем изнуренных, без [104] воды и без пищи, прибило их наконец к острову Раятеи. Жители тотчас поспешили к ним на помощь, и приняли со всею ласкою и радушием, каких требовало бедственное положение странников. Они поражены были удивлением при виде нового для них порядка вещей. В уме Ауюры это зрелище произвело, сильное впечатление. Раятейцы немедленно начали учить гостей своих тем искусствам, которые сами приобрели недавно. Ауюра был так ревностен, что в кратковременное у них пребывание выучился грамоте; однако ж ему не хотелось возвратиться в Руруту без товарищей, более его способных научить и образовать тамошних жителей.

«Бриг Гоп», под начальством Капитана Греймза, из Лондона, зашел в Раятею 3 Июля. Мы говорили с Капитаном о желании нашем отправить этих бедных людей на их остров: с готовностью, которая делает ему величайшую честь, он вызвался зайти к острову, и отвезти туда одну из наших лодок, чтоб через это, в случае возвращения ее из неизвестного края, доставить нам удобное средство к открытию сообщений с туземцами. Мы послали за Ауюрою и его женою, которые чрезвычайно обрадовались наступающему возвращению; но Ауюра не хотел воротиться в страну тмы без таких людей, которые бы могли научить его и весь народ доброму. Мы не знали, что делать; однако немедленно позвали дьяконов, рассказали им, в чем дело, и поручили проведать, кто добровольно изъявит желание итти в учители к этим бедным людям».

Двое туземцев тотчас предложили свои услуги. Один из них, прозывался Пуна, другой Магамене. Дело было к спеху, — новым Миссионерам оставалась одна ночь на приготовление, ибо бриг должен был сняться с якоря рано утром.

Каждый сын Церкви принес что-нибудь в знак преданности: кто бритву, кто нож, кто сукна, кто [105] гвоздей, кто одну безделушку, а кто другую; мы отдали все учебные книги, которые могли уделить, и несколько экземпляров Евангелия Св. Матфея, на Таитянском языке. Так снарядили их, по возможности, в эту маленькую, но интересную миссию.

Капитан Греймз, согласно с обещанием, взял лодку, посредством которой надлежало доставить известие в Раятею; и почти не позже, как через месяц, Раятейцы обрадованы были возвращением своей ладьи, с грузом низверженных идолов Руруту! С нею же пришли письма к Гг. Трелькельду и Вильямсу от Ауюры и туземных посланцев.

«8 Июля, старшины собрались вокруг Царя, и Ауюра говорил»: Друзья! Вот мое желание: затем я воротился на свою сторону. Мое желание — Злого Духа тотчас бросить в огонь! Согласны ли вы на это, Царь и старшины? Не сжечь ли Злого Духа теперь же? Не разрушить ли его царства? Пусть Иегова правит этими землицами, Он один — у меня сердце на вас порадуется. Смотрите! Вы считали меня съеденным в пучине морской Злым Духом; посмотрите ж, он мне ничего не сделал! Хотите ли чтоб нам всем собраться, и вместе поесть?» — Царь «и старшины отвечали: «мы совершенно согласны! Нам любо, что ты говоришь: сжечь Злого Духа в огне!»

Когда Король и старшины изъявили согласие на это предложение, и засвидетельствовали готовность свою внимать новому учению Ауюры и друзей его, он продолжал:

«Мне нужно сказать вам еще одно слово. Эти два учителя избраны Церковью в Раятее. Бог вложил мысль в сердце Миссионерам, и они прислали их учить нас мудрости — читать. По великой любви их к нам, присланы они оба. Раятейцы думают, что наша земля варварская; а вы не делайте этим людям зла, обходитесь с ними как можно ласковее, и тогда будет хорошо. Царь и Старшины отвечали: — «мы совершенно [106] согласны!» Царь прибавил: — «Надо быть очень кроткими. Я подам собою пример кротости; и если кто осмелится съесть хоть одного учителя, того сам я съем, как устрицу! Пора нам быть кроткими».

На другой день они испытали истину Ауюриных слов, и ели все вместе священную пищу. Жрецы предрекали смерть всякой женщине, которая вкусит от запрещенных яств, и потому все условились, если предсказание сбудется, оставаться при старой вере. Испытание кончилось благополучно; они немедленно приступили к разорению капищ, и в тот же день все было приведено к концу. Следствия мы видели прежде; а по новейшим известиям, остров Руруту не перестает подвигаться вперед на поприще гражданской и нравственной образованности.

По необходимости умалчиваем о посещении нашими путешественниками прочих островов Южного Моря, хотя и здесь все та же занимательность. Нельзя однако ж не упомянуть о заседаниях Парламента Наветренных Островов, собравшегося в Феврале 1824 года, толковать об уложении. Заседания продолжались восемь дней. Очерк уложения, по настоятельной просьбе членов, составлен был Г. Ноттом. Он заключал в себе статей сорок, и долженствовал быть подвергнут суждению. Предлагаем образчик прения, происходившего по случаю вопроса: смертию ли наказывать за убийство, или изгнанием? Когда главные старшины сказали свое мнение, -

«Выступил из таата рии, или малых (простых) людей, выборный, или представитель округа, и его слушали так же внимательно, как и предшествовавших ему знатных особ. Он говорил: «Так как никто другой не встает с места, — я скажу свою маленькую речь: много приятных мыслей наросло у меня в сердце, и мне [107] желательно, чтоб вы их услышали. Быть может, все, что хорошо и что нужно, сказано уже старшинами: однакож мы не для того здесь собрались, чтоб принять тот или другой закон, потому, что тот или другой знатный человек его одобряет: напротив, и мы, таата рии, наравне с старшинами, должны сбросать вместе все мысли наши, чтоб из целой кучи собрание могло поднять на ноги те, которые лучше, откуда бы они ни вышли. Поэтому вот моя мысль. Все, сказанное Петием, хорошо; но он не упомянул, что наказание, как говорил один Миссионер, читая нам Закон у себя, установлено и для того, чтоб исправлять преступника, если можно. Но когда умертвим убийцу, как его исправим? А если послать его на пустой остров, где он будет один-одинехонек, и по неволе станет думать сам про себя; быть может Богу, угодно будет, чтоб зло в сердце его умерло, а добро выросло. А если убьем его, что сделает его душа?»

Путешественники наши достигли Новой Зеландии 15 Июля. Здесь были они на краю погибели. Диких туземцев беспрепятственно пускали на корабль по стольку человек вдруг, что однажды, раздраженные, невзначай они схватили и готовились перебить и сожрать весь экипаж; только благовременное прибытие старшины, именем Джоржа, спасло его от явной опасности. Это был тот самый старшина, который, за пятнадцать лет назад, овладел с товарищами кораблем «Бойд», умертвил и съел восемьдесят восемь человек экипажа. Теперь ему вздумалось играть роль избавителя, остаться на корабле и охранять его, покуда он там пробыл.

После того, путешественники отправились в Новую Голландию; и здесь опять видим мы общественный быт совершенно новый. Коренные жители составляют особое, обиженное Природой поколение, которое гораздо ниже соседственного ему, [108] Новозеландского; не имея ни постоянных жилищ, ни стад, ни садов, ни полей, они питаются дикими произведениями почвы, зверьми, птицами и насекомыми, какие попадутся.

Посещения нашими путешественниками Явы, Сингапоры, Кантона и Малакки, чрезвычайно занимательны; но пределы журнала не дозволяют о них распространяться. Заключим эту статью перечнем сообщаемых ими известий о Мадагаскаре, частию почерпнутых из рукописного дневника Г. Гасти, который был одно время Английским Резидентов при Дворе Короля Радамы. Г. Гасти послан был в Мадагаскар для переговоров о прекращении торга невольниками, а после остался при Радаме в качестве Английского Резидента, постепенно вошед к нему в доверенность, сопровождал его в путешествиях, и сделался одним из главных его советников. Очень жаль, что, обладая таким случаем, Г. Гасти не подарил нас полною и подробною историею такого замечательного человека и перемен, сделанных им в своем Королевстве. Радама свято исполнял договоры с Английским Правительством о прекращении торга невольниками. «Везде, говорит Г. Гасти, настоятельно преследовал он эту торговлю, и в привозе, и в вывозе, казня виновного смертию в обоих случаях».

Власть его была неограниченна, и есть много примеров жестокого ее употребления, хотя, временем, благороднейшие чувствования преобладали в его сердце, и он умел иногда явить политическое милосердие. Он постигал «выгодность сношений с Англичанами, приписывал все свое знание наставлениям Английского народа и Правительства», и был постоянным покровителем Миссионеров. Он установил строгие законы против воровства и разбоя; и однажды разительно поддержал их силу, [109] принудив союзного с ним старшину возвратить неприязненному владельцу всю награбленную у него добычу. Он уничтожил испытание огнем и водою, и множество других бесполезно жестоких, основанных на суеверии обычаев, особенно обыкновение убивать всех младенцев, рожденных в черные дни, и быстро шел вперед на поприще совершенствования, как вдруг остановлен был смертию, последовавшею в Июле 1828.

(Мы не можем не упомянуть здесь о странном случае, относящемся к этому великому преобразователю своего отечества, и напечатанном в сочинении Г. Лейеля (Lyall’s Embassy to Madagascar). Г. Лейель был послан Английским Правительством на остров Мадагаскар для заключения с Радамою торгового трактата. Лондонское Общество Миссионеров воспользовалось отправлением этого посольства, чтоб изъявить Мадекасскому властелину свою признательность и уважение некоторыми с своей стороны подарками. Подарки эти состояли из великолепной Английской Библии, Черкесского ружья и охотничьего арапника, или плети, купленного в Малороссии известным Миссионером, Г. Гендерсоном!... Последняя незабудочка почтенного Общества чрезвычайно изумила Радаму. Он никогда в жизни не видал плети, и не постигал ее употребления. Один из Секретарей Посольства вздумал хлопнуть ею в его присутствии: Король изумился еще более, — потом вдруг расхохотался. Секретарь хлопнул во второй раз еще сильнее, и эта вторичная операция показалась Его Мадекасскому Величеству так забавною, так странною, что он стал помирать со смеху. Видя необыкновенную его веселость по случаю чудесных свойств арапника, Англичане принялись повторять действие, — Король смеяться пуще прежнего, — и вся аудиенция прошла в хлопании плетью. Радама не мог надивиться уму Англичан, которые изобрели такой волшебный инструмент; но Посол, по скромности, признался, что честь этого изобретения принадлежит не им, а другому народу. С той поры, Малороссийская плеть сделалась любимою игрушкою Радамы: он выучился хлопать ею, велел оправить ее золотом, и всегда носил с собою.)

При выходе на берег, депутация встречена была приветственным письмом от Радамы, который озаботился также доставлением ей способов для проезда во внутренность острова, приказав, чтоб отряд туземных солдат сопровождал путешественников, и чтоб везде принимали их, как его [110] собственных гостей. Странствование их было беспокойно, ибо в политику Радамы входило правило: не делать дорог. Во время этого утомительного путешествия, от которого пострадал в особенности Тейермен, они еще встревожены были вестию о том, что Радама опасно болен, и вероятностью кровавого переворота в случае его кончины. 21 Июля прибыли они в столицу, где, по приказанию Радамы, приняли их очень вежливо, но сам он был так болен, что не мог с ними видеться. Через несколько дней он умер, а 30 Июля с Г. Тейерменом сделался удар, и, не смотря ни на какие пособия, он скончался почти в то же время. После такой печальной потери, Г. Беннет помышлял только об оставлении Мадагаскара, но не был до этого допущен. Пока еще скрывали, с Воскресенья до Четвертка, смерть Радамы, во дворце произошел внезапный переворот: наследник престола и многие знатные особы были убиты, и Ранавалано, одна из жен покойного Короля, захватила верховную власть. Г. Беннет не раз испрашивал у нее дозволения выехать, но единственным ее ответом было: «Я сама назначу день, в который вы можете оставить Тананариво; и когда он наступит, я вам скажу». Г. Беннет несколько обязан этой самоуправной женщин за доставление ему случая видеть Радамины похороны, где варварская пышность развернулась в полном блеске. Они происходили спустя пятнадцать дней по смерти Короля; а в этот промежуток времени тысячи его подданных трудились над огромной насыпью, из земли, гранита и дерева, с жерлом на верху, куда потом опущен был гроб. Тело, между тем, выставлено было в так называемом серебряном дворце, где Король скончался. [111]

«Этот дворец называется серебряным потому, что он украшен с верху до низу множеством больших плоскошляпных гвоздей и блях из этого металла. Кровля его так высока, что от ее верхушки до стены столько же расстояния, сколько от основания до кровли».

«Он был тогда обвешан от самой крыши до низу богатыми атласами, бархатами, шелками, дорогими туземного изделия шелковыми тканями, и проч.; а огромная кровля вся устлана была алым Английским сукном, лучшей доброты».

«Против дворца построен был великолепнейший павилион, окруженный богатоубранными колоннами, вкруг которых обвивались разноцветные шелки, атласы, и проч. Павилион, имевший десять футов в квадрате, возвышался на столбах, также богато украшенных. На них устроен был деревянный помост, над которым поддерживался поперечиною огромный балдахин или покров богатейшей золотой парчи, с отделкою из голубого атласа и алого сукна, а по краям обложенный золотым газом, с густою золотой бахрамою. Все было сделано со вкусом, и представляло в целом блистательнейшее зрелище».

На другой день происходило погребение.

«У подножия насыпи стоял почти с утра большой и вальяжный серебряный гроб, назначенный для тела Королевского; гроб этот был футов восьми в длину, трех с половиною в глубину, и столько же в ширину. Он состоял из серебряных пластов, крепко скованных гвоздями того же металла; а все это было переделано из Испанских пиастров, которых употреблено двенадцать тысяч. Около шести часов вечера, гроб поднят был народом, по крутизне насыпи, на самый верх, и опущен в гробницу, или склеп. Множество драгоценностей всякого рода помещено было в самый, гроб и подле, — все вещи, принадлежавшие покойному Королю, особенно такие, которые он более других жаловал при жизни. Десять тысяч пиастров положили к нему в гроб для подстилки, а на внутренней и преимущественно на внешней [112] стороне гроба разместили все его богатые платья, особенно военные; тут было восемьдесят пар дорогих Английских мундиров, шляп и перьев, золотой шлем, пашейники, эполеты, перевязи, золотые шпоры, дорогие шпаги, кинжалы, копья (два золотых), славные пистолеты, ружья, часы, кольца, ожерелья и мелочи; превосходный столовый прибор его, весь серебряный; большой и великолепный золотой кубок, с множеством других, подаренных ему Королем Английским; груды дорогих шелков, атласов, сукон, Мадагаскарских шелковых ламбов и проч.

«Нам было скучно и жалко смотреть на такое множество дорогих вещей, заключаемых в гробницу. Вчера убито было десять любимых его быков, сего дня шесть прекраснейших лошадей пронзены копьями, и лежат близ могилы; завтра убьют еще шесть лошадей. Если ко всем этим безрассудным издержкам присоединить 20,000 быков, стоящих здесь по пяти Испанских пиастров каждый, и розданных народу, который употреблял их в пищу во время приготовлений к похоронам и в самые похороны, то можно полагать, что обряд стоил не менее 60,000 фунтов стерлингов».

Вскоре по совершении обряда, Г. Беннету приказано было, с отрядом из семи сот солдат, следовать к берегу, откуда он отправился на остров Маврикия (Иль-де-Франс), и потом на Мыс Доброй Надежды. В этой колонии прожил он четыре месяца. В Марте 1829 года он отправился в Англию, и, как сказано выше, прибыл туда в Июне, совершив одно из самых разнообразных, занимательных и поучительных путешествий, какие нам только известны.

Е. К.

Edinburgh Review.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествия Тейермена и Беннета // Библиотека для чтения, Том 2. 1834