-

ПОСЛЕДНЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ ДЮМОН-Д’ЮРВИЛЯ К ЮЖНОМУ ПОЛЮСУ И В ОКЕАНИЮ, В 1837, 1838, 1839 И 1840 ГОДАХ. ¹

ИССЛЕДОВАНИЕ МАГЕЛЛАНОВА-ПРОЛИВА.

Первые два тома описания этого путешествия вышли в свет. Не смотря на плачевную кончину Дюмон-д’Юрвилл, сочинение будет продолжаться по его собственным рукописям, просматриваемым и, в случае надобности, пополняемым офицерами экспедиции. Спешим отдать нашим читателям отчет в том отделе путешествия, который напечатан. Этот отдел сам собою разнится от целого сочинения, ибо содержит в себе исследование Магелланова-Пролива и первое плавание в антарктические страны. Таким образом, очень-удобно можно обозревать эти два тома отдельно, прежде чем выйдут остальные.

В 1837 году, через полтора года после окончания и издания своего первого путешествия вокруг света на Астролябии, д’Юрвиль, тогда капитан корабля, томимый жаждою моря, которая беспрестанно одолевает моряков, просил и получил от правительства начальство над второю кругосветною экспедицией. На этот раз дело шло уже не об одном пополнении гидрографии мало-известных частей Океании: в план путешествия входило проникнуть в страны южного полюса, и сколь-возможно-дальше исследовать этот мир снегов и туманов. Инструкция предписывала командиру также осмотреть и описать Магелланов-Пролив.

Задача была нелегкая. Одно плавание в южных льдах могло бы уже испугать экспедицию. Возвращение по Океании давало предприятию страшные размеры. Капитан д’Юрвиль не колеблясь принял это трудное и опасное поручение. Если поездка к полюсу устрашила его на минуту, он не замедлил ободриться при мысли, что после этого подвига ему уже не в чем будет завидовать славному Куку.

Две корветты, Астролябия и Усердная (la Zelee), отданы в его распоряжение; товарищами путешествия назначены молодые люди, полные страсти к путешествиям и сведений. В первый раз еще правительство вздумало поручить специальному ученому физиологическое изучение человеческих пород, которые будут встречены путешественниками; выбор д’Юрвиля пал на доктора Дюмутье, который по глубоким своим [61] френологическим сведениям удивительно-способен к такому труду. С одной стороны, антропологические наблюдения г. Дюмутье, с другой, издавна-начатое изучение океанических языков самого начальника экспедиции, должны были сделать сколь-возможно-полным описание народов, живущих на землях Тихого-Океана. Этнография воспользовалась бы результатом этой морской кампании, и это было б совершенно-новым приобретением; ибо со времени Нерона, которого сочинение до-сих-пор еще в памяти у всех географов и натуралистов, океанические племена не были изучаемы с наблюдательностью, ведущею к важным ученым выводам.

Астролябия и Усердная отплыли 7 сентября 1837 года, и скоро прошли Гибралтарский-Пролив, направляясь на Канарские Острова. Остановка на несколько дней в Тенериффе позволила офицерам совершить восхождение на знаменитый пик. Так-как этот эпизод путешествия не представляет ничего особенно-важного, то мы минуем его подробности. В-продолжение переезда из Тулона до Канарских Островов, сделано много важных опытов на борте обоих судов. Во-первых, решена бесполезность скопелоскопа, инструмента, изобретенного г. Арогом и которому, благодаря свойствам турмалина, приписывали-было способность показывать предметы, находящиеся на довольно-значительной глубине в море. Многие приемы доказали, что простым глазом видеть можно на дальнейшем расстоянии, чем помощию скопелоскопа: — законное и удачное мщение г-ну Араго за его страшные нападки на командира Астролябии! Другой инструмент, изобретенный г. Биом, для доставания морской воды на различных глубинах, также, после многих бесплодных попыток, оказался решительно-бесполезным: — еще месть Институту! Чтоб поверить силу давления на различные существа, употребили спуск отвесной бичевки на 800 брассов глубины. К концу отвеса привязали холстинный мешок, заключавший в себе герметически-закупоренную бутылку, куски дерева и минералов. Бутылка, по вынутии, оказалась раздавленною в-дребезги. Минералы, каковы золото, серебро, медь, жельзо, олово, свинец, цине и такие вещества, как каучук и сургуч, не были слишком пропитаны водою, не смотря на огромное давление, во 156 раз сильнейшее давления атмосферы. Вынутое дерево оказалось гораздо-тяжелее, чем было до погружения. Так пихта, весившая 19 грам. 30 до опыта, после него весила 45 грам. 93; орешина от 11 грам. 82 первоначальной тяжести, дошла до 23 грам. 59; дуб, от 14 грам. 30 поднялся до 26 грам. 60; и т. д. Вместе с одним из офицеров Астролябии, мы полагаем, что подобные опыты могли бы показать степень солености глубоких слоев моря, и повести к важным заключениям о подводных морских потоках. Средство было б очень-просто: достаточно бы опустить в море кубический кусок деревз, предварительно взвешенный, дать ему совершенно напитаться водою, и, вынув, свесить снова; разница между результатами первого и второго взвешивания дала бы вес поглощенной жидкости. Высушенное на солнце и совершенно-очищенное от всосанной воды дерево взвесить бы опять, и разность между новой тяжестью и тяжестью поглощенной жидкости указала бы степень солености. [62]

Опыты падь подводною температурою моря дали вообще результаты сходные с известными уже, разумея прогрессивное понижение температуры соразмерно глубине. На счет этих первых опытов, как и всех, происходивших во время экспедиции корветт, скажем однажды навсегда, что им не следует приписывать важности большей, чем какую они действительно имеют. В-самом-деле, средства, доселе употребляемые для измерения подводных морских температур, так недостаточны, что могут производить только неверные результаты. От обыкновенного термометра, которым пользовались Соссюр и путешественник Перон, до горизонтального термометра с подвижным указателем, употребленного Ла-Бешем при опытах в швейцарских озерах, от вертикального термометра с minima и maxima, называемого термометрографоме, до снарядов, изобретенных для предотвращения следствии давления, все употребительные термометры только умножают трудности решения задачи о морских температурах и потоках. В термометрографе, инструменте обыкновенно употребляемом, подвижной указатель неизбежно сдвигается с надлежащей точки сотрясениями, происходящими при вытаскивании лота, всегда очень-затруднительном. Сверх того, огромное давление водяных слоев имеет следствием сжатие инструмента, в это сжатие, действуя на ртуть, делает ошибочным указание; часто также инструмент ломается. Но даже и в том случае, еслиб давление не изменяло его значительно, подвижность указателей и их перемещение от сотрясения делали бы опыт по-крайней-мере весьма-сомнительным. Наконец, покривление отвеса в подводных опытах также служит причиною ошибочности, потому-что нельзя знать до какой глубины опустился термометрограф. По всему этому надобно заключить, что из многочисленных опытов, доселе деланных, можно извлечь только весьма-неопределенные решения задач, и что ученые и моряки трудилось очень-много для результатов очень-малых.

Есть однако термометры, которые по-видимому не представляют многих из означенных неудобств. Изобретенный Вальферденом термометр с водоотливом верно показывает minimum и maximum температуры, и поднятие инструмента после погружения ни в чем не нарушает подлинного результата опыта. Самые сотрясения, вместо тото, чтоб быть причиною нарушения, служат существенным условием успеха. Сверх того, обертка, окружающая термометр, есть по-видимому действительное средство против давления по причине эластичности стекла. Наконец, г. Вальферден придумал способ исправить покривление отвеса и с точностью определить перпендикулярную глубину за пределами, достигаемыми помощию эриксонова лота.

Жаль, что инженеры экспедиции не имели с собою инструментов г. Вальфердена, хоть бы для того только, чтоб торжественно определить их достоинство. Ученая коммиссия, посыланная в моря Гренландии и Шпицбергена, под начальством г. Гемара, запаслась этими термометрами и употребила их с наилучшим успехом. Прибавим, что важные опыты, деланные в гренельском артезианском колодце помощью инструментов, о которых мы говорим, показали, что с ними можно [63] достичь едва не баснословной верности в наблюдениях над maximum температуры.

Сказав это, мы уже не возвратимся к опытам над подводною морского температурою, произведенным в-течение кампании Астролябии и Усердной, — опытам, деланным с большим тщанием и трудом, и следственно, очень-достойным уважения, но к-несчастию бесполезным от несовершенства способов.

Зная, что благоприятнейшее, по мнению многих путешественников, время года для плавания в водах южного полюса еще не наступило, д’Юрвиль решился начать кампанию осмотром Магелланова-Пролива, вместо того, чтоб назначить его после поездки ко льдам. В-следствие такого решения, после суточной остановки в Рио-Жанейро, где высадили заболевшего грудью офицера, корветты поплыли к южной оконечности американского материка. 12 декабря 1837 года они обошли Мыс Девичий, и быстро миновав узкий Мыс Донгенесс, вступили в знаменитый пролив, столь давно и притом несправедливо-пользовавшийся привилегиею пугать мореплавателей.

Будучи открыт в 1520 году Магелланом, пролив, носящий имя этого славного мореходца, был подробнее осмотрен только в последние годы. Испанцы, прежде всех прошедшие через него, увлекшись множеством рыбных гаваней, ими встреченных, и видом зеленых лесов, поражавших их взоры, составили очаровательные его описания, чтоб склонить мадритское правительство основать колонию на этих отдельных водах. В-сэмом-деле, там заведено было поселение в 1581 году, по этот опыт не удался, как дальше увидим. Несколько попыток, предпринятых в семнадцатом веке, повлекло за собою только плачевные события и кораблекрушения, которых горькая память хранится в морских летописях Англии, Испании, Франции и Голландии, — и Магелланов-Пролив был совершенно покинут. Ему начали предпочитать проход мимо мыса Горна, особливо со времени открытия Лемерова-Пролива, отделяющего Огненную-Землю от Земли-Штатов. Напуганные непогодами, от которых пострадало в Магеллановом-Проливе несколько худо-построенных и еще хуже управляемых кораблей, мореходцы лучше решались выдерживать бури открытого моря, чем пускаться в почти-неизвестные им воды страшного пролива. Только в нынешнем столетии, некоторые суда, особливо китоловные, предпочли путь по проливу объезду мыса Горна. Когда мореходцы, проходившие этим путем, дали менее-страшное известие о плавании через Магелланов-Пролив, английское правительство решилось сделать точную и полную гидрографию этого пролива, чтоб определить удобства и затруднения в плавании с востока на запад, и обратно. Такое важное поручение возложено было на капитана Перкер-Кинга, который, с 1826 года, употребил на исполнение его несколько лет, и заменен был капитаном Фиц-Роем, столь же отличным офицером. Плодом этих двух экспедиций было собрание карт, которые, не смотря на недостатки методы, употребляемой английскими моряками, показывают самым удовлетворительным образом расположение бесчисленных каналов, [64] омывающих с одной стороны берега Патагонии, с другой печальные острова Огненной-Земли.

Д’Юрвилю предстояло поверить труды Кинга и Фиц-Роя, составить натуральную историю пролива, и пополнить известия, существующие на счет Патагонов и обитателей Огненной-Земли. К-несчастию цель могла быть достигнута только отчасти.

Вход в Магелланов-Пролив, со стороны Атлантического Океана, открывается между 52°24? и 52° и 38? южной широты; ширина его около 10 миль. Все протяжение пролива, считая его многочисленные изломы, — 130 миль ². На севере, пролив идет вдоль берега Патагонии, омывая его в некоторых частях без глубоких разрезов, инде составляя значительные углубления; на юг, он образует бесконечное множество излучистых протоков, вьющихся по дробному архипелагу Огненной-Земли. Простой гидрографический осмотр этих вод потребовал бы доволь-о-значительного времени; ибо нужно изучить не один собственно-так-называемый пролив: для пользы судов, которые могут быть загнаны бурею в боковые протоки, следует еще предаться таким же разысканиям и трудам в побочных каналах главного пролива. Труд мелочный, продолжительный, однообразный, но полезный в высшей стспени. Экспедиция не могла кончить его вполне: ей не достало времени; к-тому же, это исследование должно было составить только эпизод путешествия Дюмон-д’Юрвиля.

Корветты прошли первое отверстие пролива, обогнули Остров-Елисаветы, обозрели Мыс Валентина на оконечности Доусонова Острова (Огненной-Земли), и сделали первую остановку в Голодной-Пристани, главном якорном месте пролива. Местность эта была вдвойне-интересна для офицеров Астролябии и Усердной. Во-первых, тут была основана испанская колония, о которой мы уже упоминали ³, и любопытно было открыть ее следы, или по-крайней-мере, удостовериться, существуют ли еще они. Во-вторых, выгоды гавани, пособия, какие представляют воды и окрестные леса экипажам, ищущим пристанища в этом пустынном месте, стоили изучения и определения. Таким образом, стояние кораблей в Голодной Пристани длилось несколько дней, в-течение которых труды всякого рода производились с удивительною деятельностию. Геологи и натуралисты собрали богатую жатву любопытных предметов. Касательно следов колонии, основанной Сармьенто, доказано, что их уже нет, и даже нельзя определить места испанского селения. В офицерах место это оставило только приятные впечатления, потому-что Голодная-Пристань — один из живописнейших пунктов Магелланова-Пролива. Леса там роскошны, и экипажи могут обильно снабжаться рыбою, дичью и водою. Прежде снятия с якоря, начальник положил в ящик, [65] служащий почтовой конторою, свои депеши во Францию. Предусмотрительность мореплавателей в сэмом-деле устроила на этом диком месте средство пересылать письма по назначению. Столб, с прикрепленным на верху предметом, видным на довольно-большом расстоянии, указывает мимоидущим судам присутствие ящика, содержащего депеши их предшественников по плаванию в проливе; и всякий капитан, положив свои посылки в ящик, берет те из находящихся там, за которые его назначение позволяет ему взяться. Нет примера, чтоб какой-нибудь мореходец изменил доверенности своих собратий.

Из Голодной-Пристани, экспедиция отплыла в западную часть пролива, обогнула мыс Фроуард, составляющий южную оконечность американского материка, и направилась на Пор-Галлан, идя в близком расстоянии вдоль берегов Огненной-Земли. Во время этого краткого переезда, экипажи поражены были роскошью панорамы, раскрывавшейся перед их взорами. «Мыс Фроуарда» говорит д’Юрвиль: «есть высокая гора в фюрме конуса, округленного на вершине, круто-поднимающаяся из самого недра волн до удивительной высоты. Над ней господствуют однако острые пики, которые покрыты вечными снегами, и которых бока, часто облеченные песчаною, совершенно голою землею, с красноватыми или синеватыми оттенками, свидетельствуют о частых обвалах, увлекающих, конечно, со снегом и поверхность покрываемой им почвы. На всем южном архипелаге, принадлежащим к Огненной-Земле, земле, еще более ненадежные, представляют самые странные формы: то острые пирамиды, то округленные куполы, то колокольни или сосцы, сложенные по-двое, иногда трехгранные или, часто, наконец, уродливые длинные ряды зубцов; все это перемешано с глубокими и темными рытвинами. На вершинах снег гуще, и растительность более-чахлая принимает цвет унылый, желтоватый, совершенно-похожий на цвет блеклых листьев. При рассматривании этих чудных случайностей почвы, воображение невольно переносится к одному из тех переворотов земного шара, которого мощные усилия вероятно раздробили южный конец Америки и дали ему форму тесного архипелага, названного Огненной Землею. Но какого деятеля употребляла природа для достижения этих результатов? Огонь, воду, или простое перемещение полюсов? До-сих-пор, вопрос остается нерешенным».

Еслиб корветты посетили Канал св. Гавриила, открывающийся на юг от мыса Фроуарда, экипажи увидели бы зрелища еще более-величавые, и полюбовались бы еще более-примечательным образчиком красот Огненной-Земли. Перкер-Кинг, посещавший все эти протоки, так описывает Пролив св. Гавриила: «Берега, до порта Уатерфалль, покрыты громадными ледниками, содержащими, от места до места, великолепные водопады, которые числом и высотою превосходят все известные. На пространстве девяти или десяти миль, считается слишком полтораста водопадов, низвергающих свои кипучие воды в пролив, с переменной высоты от пятисот до двух тысяч английских футов. Некоторые из этих потоков прикрыты навесом деревьев, отеняющих берега их; но дошед до половины спуска, они вдруг предстают взору, [66] будто прядая из среды этих густых лесов. Другие соединяются при конце своего течения, и вместе впадают в море посреди тучи брызгов. Разнообразные и прихотливые формы этих каскадов, контраст их с темными листьями дерев, покрывающих бока гор; гора Боклэнд, которой вершина, облеченная вечным снеговым покровом, поднимается в воздухе наподобие красивого обелиска; белые тучи, останавливающиеся на челе этих волканических высот, — все представляет взорам зрелище, которого красоты передать невозможно. В целом мире нет, может-быть, природной сцены, равняющейся по живописности и великолепию с тою, которая видна в этой части Магелланова-Пролива».

Повторив в Пор-Галлане те же труды, какие производились в Голодной-Пристани, д’Юрвиль, принимая в рассчет позднейшее время года и пору отплытия в полярные страны, предпринял обратный путь, чтоб выйдти из пролива там же, где вошел в него. Больше трети столь удачно-начатого дела оставалось еще исполнить, и часть пролива, от которой отказывались, была не меньше достойна изучения, как и та, которую посетили. В-самом-деле, начиная от Пор-Галлана, пролив съуживается и становится труднее для плавания. На северном его берегу открывается род внутреннего моря, называемого Отвей-уатер, а немного подальше обширный залив Хаультегуа, которые оба любопытно бы исследовать хотя при входе в них. Сверх-того, важно было поверить точность наблюдений Кинга над потоками и ветрами, господствующими при западном входе в залив. Это достойный сожаления пробел в столь полезном предприятии; и тем более можно сожалеть о нем, что, по всей вероятности, правительство французское долго не займется довершением трудов, начатых в проливе офицерами Астролябии и Усердной. Впрочем, вина падает тут не на д’Юрвиля, которого стесняла краткость времени, а на морское министерство, которое, по непростительной небрежности, протянуло вооружение корветт и слишком месяцем замедлило отправление экспедиции.

Последняя остановка судов была в гавани Пекет, недалеко от Острова-Елисаветы. Там экспедиция впервые увидела Патагонов. Народ этот доставил офицерам интересный предмет для наблюдения. От-того эта часть описания путешествия д’Юрвиля — любопытнейшая во всем томе.

Кто не знает басен, распространенных о Патагонах прежними мореплавателями, чудесных историй, всегда рассказывавшихся об этих мнимых исполинах Америки? Странно, что между-тем, как большая часть задач, касающихся до различий человеческого рода, была исследуема и решаема, Патагоны, предмет столь жадного любопытства, оставались неизвестными в Европе. Лишь несколько лет прошло, как стали знать, чему верить на-счет роста, характера и нравов этого дикого народа. Алькид д’Орбиньи, прожив несколько месяцев у северных Патагонов, мог изучить разные колена этого племени в физиологическом и нравственном отношении. Кинг и Фиц-Рой, пришед после китолова Уиддля, наблюдали южные поколения. И так, ученым Астролябии и Усердной оставалось только подбирать кое-что на этом поле, уже [67] пройденном их ловкими предместниками. Во всяком случае, наблюдения их заслуживают особого упоминания.

Прежде, чем перескажем подробности о Патагонах, находящиеся в первом томе сочинения д'Юрвиля, представим читателям необыкновенное разнообразие противоречивых показаний, поочередно ходивших на-счет роста этого народа.

В 1520 году, Магеллан, по словам Пигафетты, историка его путешествия, говорит: «Наши головы едва доставали им по пояс».

В 1526 году, Лоайза (Loaysa) говорит о тринадцати пальмах вышины.

В 1578 году, Дрэк утверждает, напротив, что есть Англичане выше самого высокого Патагона.

В 1579 году, Сармьенто приписывает обитателям Патагонии рост трех варр, то-есть около девяти футов.

В 1592 году, Англичанин Кэвендиш ограничивается замечанием, что эти Индийцы высоки и крепки.

В 1593 году, Ричард Гоукинс представляет их настоящими исполинами.

В 1615 году, Голландцы Лемер и Шоутен, рассчитывая по скелетам, найденным на берегах Патагонии, уверяют, что туземцы должны быть от десяти до одиннадцати футов ростом.

В 1670 году, Нерборо (Narborough) и Вуд дают им рост обыкновенный.

В 1704 году, Кармон считает его в десять французских футов.

В 1745 году, отцы Кардиэль и Квирога, миссионеры, подтверждают мнение Нерборо и Вуда.

В 1764 году, Бирон назначает семь английских футов, или около шести футов семи дюймов французских.

В 1766 году, Дюкло Гюйо и Лажиродем приписывают самым малым Патагонам рост пяти французских футов и семи дюймов.

В 1767 году, Бугенвиль дает наименьшим пять футов десять дюймов французских. Товарищ его путешествия, Коммерсон, идет далее: он полагает рост Патагонов от пяти футов восьми дюймов до шести футов четырех дюймов.

В том же году, Уоллис и Картре объявляют, что меряли одного из самых высоких Патагонов в получили в результате шесть английских футов семь дюймов, или с-небольшим шесть футов французской меры; но присовокупляют, что наибольшее число Патагонов было не выше пяти футов десяти дюймов, то-есть, средним числом, пять футов пять дюймов французских.

Еще в том же году, иезуит Фалькнер говорит, что эти Американцы редко имеют семь английских футов вышины, и что большая часть их не выше шести английских футов, стало-быть, меньше шести французских футов.

В 1820 году, Готье, сваряжатель китоловных судов, упоминает о росте шести французских футов.

В 1834 году, капитан Кинг мерял рост нескольких туземцев [68] и нашел его от пяти футов десяти дюймов до шести футов английских.

В 1839 году, д’Орбиньи, окончательно решивший вопрос, положил рост самых высоких Патагонов в пять французских футов одиннадцать дюймов, а средний рост в пять футов четыре дюйма.

Итак, известно, что Патагоны высокого роста; как бы то ни было, настоящий их рост далеко не оправдывает смешных сказок, пани-санных и распространенных путешественниками.

Известие д’Юрвиля согласно почти вполне, как увидим, с известием д’Орбиньи.

Вот подробности, которые находим в его рассказе:

«Когда большой бот спущен был поутру с офицерами, толпа туземцев верхом уже собралась на берегу близь места высадки: очень-дружески приняли они гостей. Потом, видя, что бот готов воротиться, многие из них кинулись в него, чтоб заплатить нам визит. Большого труда стояло заставить их выйдти вон. Только трое получили позволение остаться в боте.

«Приехав, они смело взошли на борт, представились доверчиво и без замешательства, и вели себя прилично. Один из них был ь человек лет сорока-пяти, другой лет двадцати-пяти или тридцати; наружность третьего показывала не больше двадцати или двадцатидвух лет. Кроткие, мирные и ласковые, они старались как-можно-лучше отвечать на вопросы, которыми их осыпали; они спокойно и смирно рассматривали предметы, которые им показывали, не изъявляя большой жадности владеть ими и не обнаруживая никакой наклонности к воровству...

«Средний рост их есть, кажется, 1 м. 732 милл.; один из них был 1 м. 760 милл.; но они широки в плечах, не будучи, однако, мускулисты; члены их полны, округлы, соразмерны, имеют замечательно-малые оконечности. Для дикарей, столь дурно-одетых, кожа их гладка, мягка и только желтовата, да и то больше от неопрятности и от-того, что обыкновенно открыта на воздухе, чем от природного сложения. Волосы у них чорные, длинные, негустые, висят сзади и подбираются спереди повязкою. Лицо открыто, очень-широко в нижней части и съужено кверху, потому-что лоб чрезвычайно низок, узок и сбегает назад. Физиономия обыкновенно спокойна и без выражения, иногда только оживляется простодушной улыбкою, как-будто свидетельствующей о кротком характере этих людей. Узкие, продолговатые, мало-открытые глаза напоминают монгольский тип; скулы довольно выдаются; нос приплюснут, скорее мал, чем велик; рот, как и подборок, умеренный. Бороды и волос на теле мало. Осанка вообще вялая, беспечная и ленивая. Ничто не обнаруживает в них силы, проворства и гибкости. Смотря на них сидящих, стоящих, или идущих, скорее можно принять их за женщин восточного сераля, нежели за дикарей, столь близких к природному состоянию.

«Национальная одежда их — широкий плащ из кож гванаков, лисиц, или диких кошек, опрятно выдубленных и крепко сшитых вместе. У некоторых испод украшен рисунками, красиво-вытисненными. [69] Сверху носят они род фартука, поддерживаемого повязкою вкруг поясницы. На одном из них, под плащом, был полный европейский наряд: верхнее платье, жилет, панталоны и картуз; не доставало только обуви. Вероятно, он получил это от какого-нибудь Европейца, выменяв на кожи. Как бы то ни было, подобно дикарям Океании, он, казалось, очень гордился своим нарядом, который шел к нему гораздо-меньше, нежели национальный костюм».

Почти все офицеры и ученые экспедиции писали об одном и том же, и д’Юрвилю пришла счастливая мысль приложить к своему тексту отрывка из журналов своих спутников. Приводим рассказ г. Дюбузе, лейтенанта Усердной:

«Едва очутился я среди этого племени, как начал с величайшим вниманием рассматривать знаменитых Патагонов, которых столько желал видеть, — народ исполинов, о котором некогда распущено было столько басен, и которого рост, по другим противоречивым показаниям, был ниже среднего. Поразил меня сначала в них не столько рост, которого я не встречал ниже пяти футов и пяти или шести дюймов, а часто видал в пять футов восемь, девять и десять дюймов, но никогда выше, — сколько их чрезвычайная плечистость, широкая и большая голова, члены плотные и крепкие. Шея у них немного-коротка; они слегка-сутуловаты и имеют округлые формы; но хотя полнота мешает мускулам обрисовываться, тем не менее они кажутся крепки. Голова, очень-большая, лишена соразмерного мозгового развития; однакожь они, кажется, не глупы. Скулы у них выдаются; широкое лицо способствует черепу казаться не столь огромным. Лицо кругло и плосковато: глаза слегка косы, как у Китайцев, не лишены выражения, но обнаруживают больше кротость, нежели другое свойство. Волосы черные, длинные, прямые, связанные на голове; зубы отличаются белизною; цвет кожи медно-красный, как у всех туземцев Америки, без различия климата. Ноги и руки пропорциональны; но голени кажутся слабоваты, что объясняется родом жизни, протекающей по-большой-части на лошади, или в лежанье. Все это, вместе взятое, образует красивую породу людей сильных и крепких.

«Начальник их, высокий, красивый Индиец лет тридцати, который, не смотря на видимую ограниченность своей воли, все-таки имел на них некоторое влияние, показал нам их военный костюм и оделся в него при нас. Костюм этот состоял из какой-то рубашки с рукавами, сделанной из бычьей кожи, очень-плотной и очень-крепко сшитой, которая, закрывая почти все тело, могла заменять отчасти кирассу и отражать по-крайней-мере слабейшие удары. На голове у него была большая шляпа с округлой тульею в виде каски, покрытая медными пластинами, и украшенная густым султаном из страусовых перьев. Этот старшина, которого звали Конгуэр (имя, полученное им от Англичан), носил свой тяжелый костюм красиво, не смотря на его обременительность. Он вооружился копьем, вертел им с замечательной ловкостью и показал нам образчик их сражений. По росту, атлетическим формам, крепким мышцам, его можно бы принять за одного [70] из тех героев, которых Гомер описывает настоящими гигантами, устрашавшими обыкновенного врага сколько мужеством, столько и громадностью. Сожрав полусырую часть гванака, Конгуэр показал нам, что он еще более походит на них аппетитом и достойно бы мог возлежать на пирах их.

«Женщины, окончив свои работы, собрались в палатки; они показались нам не так красивы, как мужчины. Наряд их был почти такой же, как у мужчин, так-что мы часто смешивали их с мужчинами. Плащ их, из той же материи, отличался только тем, что был застегнут на груди, и таким образом давал свободное движение рукам. Лица у них были вообще расписаны охрою и жиром неодинаково; но я заметил многих, которые распестрили себе лица поперечными черными и красными чертами, выведенными тщательно, кокетливо и производившими довольно-странное впечатление... Все эти женщины оказались большими охотницами до прикрас, как то до бус и стекляруса; но, подобно мужчинам, предпочитали им краску. Около шалашей вертелось множество детей, для которых особенно матери выпрашивали у нас ожерелья и вешали им на шею и на руки. Дети были почти неодеты; небольшой лоскуток кожи прикрывал им только плеча; ни один из них, однакожь, не зяб, хотя холод был тогда довольно-чувствителен, ибо ветер очень-сильно дул с югозапада. Мужчины, женщины, и дети показались нам беспрестанно занятыми прожорливой едою мяса, либо какого-то корня, обильно росшего в окрестности, и которого питательное начало казалось весьма скудно. Этот корень и род красных ягод, собираемых на кустарниках, похожих на те, какие видели мы по всему берегу, были преимущественно их обыкновенной пищею».

Г. Деграм, секретарь начальника экспедиции, после нескольких подробностей, которые недостаток места не позволяет нам привести здесь, так говорит о патагонском наречии: «Они редко разговаривают между собою и говорят тихо, никогда не кричат; почти всегда улыбаются и часто смеются гортанным смехом. Произношение их совершается по-большой-части горлом; ново-греческие буквы: ?, ?, ?, арабская ? , часто попадаются в их словах; но буква k употребляется еще чаще; они произносят ее почти ежеминутно, так же, как короткое придыхание перед звуками, которые мы выражаем гласными, от-чего слова разделяются на-двое. Так лее, вода, произносится ле-хе, или ле-ех; от-тель, глаза, отт-ль».

Экспедиция не долго пробыла в гавани Пекет, и потому не могла с пользою наблюдать правы туземцев. Офицеры ограничились только помещением в своих записках сведений, переданных им двумя Европейцами, найденными у Патагонов и принятыми на борт Астролябии.

«Закон возмездия» говорит г. Купван, мичман корабля: «не силен у Патагонов. Один Индиец сказывал мне, что когда случается убийство, то рассматривают, важны ли его причины; в таком случае, все кончено. Если вождю не покажутся они довольно-уважительными, убийца изгоняется из племени, иногда бывает умерщвляем вождем. Когда воин умирает» прибавляет тот же офицер: «все жившие [71] в его шатре переходят в другие. Вождь делит между ними важнейшую утварь покойного, как то: ножи, сабли, ножницы; остальное — лошади, собаки, кожи, шатры, убивается или предается огню на могиле умершего. Могила эта есть простая дыра в земле, сделанная так, чтоб тело находилось в сидячем положении, вместо лежачего; посадив, его засыпают землею».

Еще одну черту нравов заметили моряки: вольность Патагонок и равнодушие их мужей. Не оказывая ни малейшей ревности, мужчины, по-видимому, готовы были предлагать своих жен путешественникам, а женщины, казалось, усердно добивались чести им нравиться.

Г. Дюмутье, френолог экспедиции, хотел-6ыло вымерять несколько патагонских черепов и подвергнуть их ученому исследованию. К-несчастию, краниометр был у него украден одною Патагонкою во время ночлега под индийским шатром, и он не мог исполнить своего намерения.

Мы упомянули о Европейцах, найденных у Патагонов. То были Англичанин, по имени Бирдейн, и Швейцарец, некто Нидергаузер, взятые д’Юрвилем в гавани Пекет после нескольких месяцев пребывания в этом унылом краю. Нидергаузер был родом из Берна, где отправлял ремесло часовщика, поехал в Нью-Йорк, не успел там выгодно пристроиться — и нанялся к одному промышленику тюленей делать масло и собирать меха в магелланических странах. Он с шестерыми товарищами оставлен был на одном из островов Огненной-Земли для ловли, до возвращения корабля; только по прошествии четырех месяцев подвезли им съестных припасов, и снова оставили продолжать их тяжелую и скучную работу; но в этот раз судно не воротилось, и семеро тюленьих охотников были предоставлены собственным средствам в краю почти-необитаемом. В утлом челноке попытались они перебраться на материк; после плавания столь же медленного, сколько опасного, им удалось воидти в пролив западным его отверстием, и чрез несколько дней они достигли гавани Пекет. Там пятеро из них решились продолжать путь, полагаясь на счастие; двое остальных, Нидергаузер и Бирдейн, предпочли остаться у Патагонов, которые оказали им усердное гостеприимство: дали жен, платье и пристанище в своих шатрах. Однакожь, шесть или восемь месяцев такого жалкого существования жестоко подействовали на тело этих двух несчастных, и когда пристали корветты, они были так тощи и худы, что сначала их приняли-было за природных жителей Огненной-Земли, ибо почти у всех урожденцев этого архипелага прежалкая наружность. Командир согласился принять авантюристов на корабль и употребил в дело сведения, какие они приобрели в патагонском языке.

Секретарь д’Юрвиля рассказывает, что между тамошними же Патагонами жил один Бразильянец, который, проведши несколько времени на Малуинских Островах, где занимался ремеслом gaucho, попал на северный берег Магелланова-Пролива и остался там, не стараясь возвратиться в отечество. Кончилось тем, что он отожествился с своими хозяевами до такой степени, что его можно было принять за природного [72] Патагона. Он даже совершенно позабыл испанский язык, и понимал его с большим трудом. Этот человек, принявший дикое состояние в стране негостеприимной, после жизни в образованном обществе и под благорастворенным небом, — явление довольно-примечательное. Что касается до забвения родного языка, это факт, который, при всей видимой необыкновенности, тем не менее довольно-сбыточен. В числе прочих примеров, помним, мы читали в путешествии д’Орбиньи, что один Француз, которого встретил он во внутренности провинции Кориэнтес, забыл отечественный язык до того, что не понимал из него ни слова.

Экспедиция покинула гавань Пекет и отплыла к восточному отверстию пролива, не видав или по-крайней-мере не изучив, со всей надлежащей основательностью, обитателей Огненной-Земли. Еще достойный сожаления пробел в отношении этнографическом и филологическом! Фуэгийское племя (race fuegienne) во многих отношениях достойно было внимательного изучения. Племя это, тощее и слабое, существенно разнится от патагонского, отлично от него физическим образованием, языком, обычаями; и такое несходство тем удивительнее, что Фуэгийцы от Патагонов отделяются только морским рукавом в полмилю широты, по некоторым местам. Еще же страннее, что по словарю, собранному капитаном Кингом, два главные поколения Огненной-Земли говорят совершенно-различными одно от другого наречиями. Мы знаем, что, по наблюдениям Гумбольдта и Фатера, в Америке есть первообразные языки, совершенноразличные корнями и сходные между собою механизмом и физиономией; знаем, что в американском наречии не столько должно смотреть на отдельные слова, сколько на построение и содержание речи. Во всяком случае, нельзя не согласиться, что поразительное несходство в словах двух языков, употребляемых одним и тем же народом, — факт примечательный, особенно, если дело идет о двух племенах, которых разделяет чрезвычайно-узкое пространство моря, и которым привычка к мореплаванию и одинаковый образ жизни позволяют находиться в беспрестанных сношениях.

К какой ветви американских пород принадлежит фуэгийское племя? Никто еще серьёзным образом не касался этого вопроса, кроме д’Орбиньи, который, видев на севере Патагонии одного жителя Огненной-Земли, утверждает, что этот народ следует отнести к племени аравканийскому, обитающему на западной стороне Андов, а Патагоны должны принадлежать к отрасли пампейской (pampeen). Не скажем ничего о Патагонах; но касательно Фуэгийцев усомнимся в истине такого этнографического распределения. Не только гармонии, отличающей аравканийский язык, нет в наречиях Огненной-Земли, чрезвычайно-гортанных и жестких; но в них еще есть существенная разница. Физиологические исследования также сильно противоречат системе д’Орбиньи, ибо в отношении физического образования, фуэгийские племена похожи на Авков или Аравканов только ростом. Правда, Бори-де-Сен-Венсан, в своем «Зоологическом Опыте о Человеческом Роде» (Essai zoologique sur le genre humain), ошибся, относя Фуэгийцев к черной породе, населяющей Ван-Дименову Землю; но если мнение этого [73] натуралиста ложно относительно цвета, то с другой стороны должно сказать, что длиннота и тонкость членов Фуэгийцев, их раскачистая походка, странная физиономия, удивительно сближают их с народами Великого-Океана.

Изучение и исследование Фуэгийского племени тем желательнее, что до-тех-пор нельзя будет решить, простиралось ли азиатское переселение, полагаемое Малтбрёном, на основании сцепления языков, за Чили, в магелланические страны. Издание патагонских словарей г. д’Орбиньи и адмирала д’Юрвиля позволит поверить эту догадку до Магелланова-Пролива; но нельзя будет продолжить исследования до Огненной-Земли, которая останется вне обзора до-тех-пор, пока не сделается известнее.

Экспедиция покинула пролив после двадцати-семидневного пребывания. Во время этой краткой кампании, замечены все свойства северных берегов до Пор-Галлана, начерчено с десяток карт бухт и гаваней, собраны драгоценные материалы для науки, именно: множество образцов по натуральной истории, геологии и ботанике. Начальник сам лично занимался флорою пролива, и собрал богатую жатву для пополнения бывших уже во Франции магелланнческих гербариев. Д’Юрвиль был сведущий ботанист, как то достаточно свидетельствует «флора Малуинских Островов», изданная им в 1825 году, вследстие кругосветного путешествия его на корветте la Coquille, под начальством капитана Дюперре. Во всех отношениях собрание растений, сделанное в проливе командиром Астролябии, заслуживает большого уважения.

Послушаем мнение д’Юрвиля о выгодах и неудобствах плавания из одного океана в другой через Магелланов-Пролив. Вот, что говорит он: «Магелланов-Пролив непременно сделается обыкновенным местом прохода для кораблей, потому-что нет никакого сравнения между тихим и безопасным плаванием по каналу и трудным и опасным объездом около мыса Горна. Этот последний путь совершенно покинут те, кто станет плыть из Тихого-Океана в Атлантический. По всему надобно думать, что скоро выгоды эти будут поняты Англичанами, неутомимыми похитителями в целом свете». Года три назад, капитан Дюо Сильи, командир корветты Арианы, в своем рапорте морскому министру превозносил выгоды Магелланова-Пролива. — «Где можно найдти, говорил он, пролив столь глубокий, столь длинный, столь способный к плаванию, и вместе столь сжатый, представляющий такое большое число естественных гаваней, рейдов удобных и надежных? Всюду в обилии превосходная вода и дерево, дичь, рыба, раковины, — все средства продовольствия, какие только может доставить страна доселе невозделанная и почти-необитаемая». Сравнивая эти два свидетельства с показаниями офицеров Астролябии и Усердной, естественно приходим к следующим заключениям: проход из Атлантического в Великий-Океан через пролив представляет только одну выгоду-безопасность; требует времени столь же долгаго, как и объезд мимо Мыса Горна; в канале господствуют юго-западные ветры и бывают там иногда, особенно летом, весьма жестоки; восточный и северовосточный [74] ветры, будучи благоприятнее всех других, наносят погоду мрачную и дождливую, которая значительно затрудняет плавание в столь узком пространстве; но великое число гаваней, находящихся на обоих берегах, вознаграждает за эту невыгоду. И так нет никакой причины предпочитать путь мимо мыса Горна для прохода из Атлантического-Океана в Южное-Море. Что же касается до возвращения в Атлантический-Океан, то нечего и говорить в его похвалу, зная, что в направлении с запада на восток пролив бывает удобен почти весь год, и что плавание по нем очень-легко. Еслиб была в проливе европейская колония, неудобства путешествия с востока на запад немедленно исчезли бы, по-тому-что тогда мореплаватели находили бы услужливых лоцманов, которые проводили бы их по изгибам канала, да сверх того, были б уверены, что в случае несчастия тут же найдут себе убежище и съестные припасы. Оснуётся ли когда-нибудь такая колония? По словам д’Юрвиля и Дюбузе, на это нет никакого материального препятствия. Все заставляет думать, что поселение, заведенное в Голодной-Пристани, не только успело бы удержаться, но еще пришло бы в цветущее состояние через несколько лет. Климат места очень-сносен и представляет большое сходство с климатом некоторых северных частей Европы, каковы Шотландия и Дания. Почва там плодородна; леса и морские воды могли бы доставлять жителям обильную и разнообразную пищу, в случае недостатка надлежащего продовольствия. Наконец, колонистам нечего бы страшиться туземцев, живущих в окрестности, потому-что Патагоны самый кроткий и миролюбивый народ в свете. Французская колония, основанная Бугенвилем на Малуинских Островах, начинала-было процветать, когда версальский кабинет рассудил уступить этот архипелаг Испании. А климат этих островов столько же, если не больше, суров, как и климат Магелланова-Пролива. Почему же бы европейскому поселению не удержаться на каком-нибудь месте этого канала?

Англия верно первая подаст тут пример, как подает его всегда в подобных делах, к стыду прочих морских держав. Известно, что многие офицеры британского флота предлагали лондонскому кабинету завести колонию на магелланических землях. Доказательством, что такое предложение согласуется с давнишним планом их правительства, служит всегдашнее старание Англии удержать за собою обладание Малуинскими Островами, которые господствуют над проходом мимо Мыса Горна, по Проливам Лемерову и Магелланову. Нельзя объяснить себе настойчивости Англичан в сохранении этого архипелага иначе, как допустив твердо-задуманный план сделать из него передовую стражу нового англо-американского королевства, или по-крайней-мере опору колонии, основанной на южной оконечности Нового-Света. Посредством обладания Мысом-Доброй-Надежды и Вандименовым-Островом, составляющими оконечности двух частей света при южных полярных морях, Великобритания держит в своих руках ключи от Атлантического и Тихого Океанов. Оконечность Южной-Америки есть третий господствующий пункт южного полушария; вместе с двумя прочими, он [75] замыкает все пути, которыми могут совершаться кругосветные плавания и торговля. Когда Англичане утвердятся в Магеллании, то, при помощи принадлежащих им межуточных пунктов, каковы Острова св. Елены и св. Мавририя, они в состоянии будут держать великие моря земного шара в таком же надзоре и зависимости, в каком Гибральтар, Мальта и Корфу держат Средиземное-Море. Тогда владычество на всех морях будет уже вполне принадлежать одной Англии!

II.

ПЛАВАНИЕ ВО ЛЬДАХ.

Географы признают Голландца Гуэритка первым мореходцем, проникшим в южные полярные страны, в 1600 году. Судно, на котором находился этот плаватель, составляло часть эскадры, бывшей под начальством Симона де-Корд. Отбитый ветром от эскадры, он загнан был под 64 градус южной широты, где открыл земли, оказавшиеся потом островами Новой-Южной-Шетландии (New-South-Shetland).

По прошествии почти двух столетий, в 1770 году, Кергелен, посланный в те же моря, не достиг цели своего путешествия, и воротился в Европу, открыв только землю, носящую его имя.

Почти в то же время знаменитый Кук получил опасное поручение перенестись под самый дальний градус южной широты, какого только можно будет достигнуть, и таким образом объехать земной шар, держась сколь-можно ближе антарктических стран. Неустрашимый мореходец с честью выполнил поручение, открыл Сандвичеву-Землю, и проник до 71°15? южной широты через меридиан 100° запада. По основательным замечаниям д’Юрвиля, вероятно, английский капитан, сам того не подозревая, знал южный материк, которого существование предполагал.

С 1774 до 1819 года, ни одна держава не решалась возобновить предприятие Кука. Основываясь на более или менее вероятных ипотезах, всегда подозревали, что существует полярный материк, но не старались открыть его. Наконец, 19 февраля 1819 года, Англичанин Смит, капитан купеческого корабля, увидел Новую-Южную-Шетландию. Спустя несколько месяцев, Бренсфильд увидел те же самые земли, и достиг до 56° широты.

В том же году, русскому капитану Беллингсгаузену поручено было с двумя судами обозреть эти почти-неизвестные страны. В первую свою поездку к полюсу, достиг он до 69° 30?, не заметив никакой земли; во вторую же, проник до 70°, и продолжая путь на восток от места, где Кук нашел свободный проход, открыл под 69°30? два острова, которым дал имена Александра І-го и Петра І-го.

Между-тем как Беллингсгаузен оканчивал свои поиски, Американец Пальмер (Palmer), капитан небольшего рыболовного судна, открыл землю, которой оставил свое имя, и которая прежде на английских картах означалась под названием Земли-Троицы. Тот же мореходец, вместе с Англичанином Пуиллем, к известным уже [76] островам этих печальных вод прибавил Новые-Южные-Оркадские Острова (New-South-Orkney).

Только для счета должно упомянуть о путешествии Американца Моррэля (Morrell), который в 1820 году будто бы проник до 70 градуса южной широты, но который после уличен был во лжи.

Исследование Уиддля также было подозреваемо в неточности; но все доказывает, что это обвинение несправедливо. Уиддль, простой человек, занимавшийся тюленьим промыслом, но бесстрашный мореплаватель, прибыл в антарктические льды в-течение января 1823 года, и мог беспрепятственно достичь 74 градуса широты под меридианом 36°40?. Следовательно, он тремя градусами зашел дальше капитана Кука. Это было большою удачею; потому и путешествие Уиддля наделало много шума между мореплавателямп и учеными.

Путешествие капитана Генриха Форстера, совершенное в 1829 году, было не очень важно, и признано полезным только в ученом отношении.

Наконец, английский капитан Бискоэ, посланный в те же воды в 1830 году, дошел до 68°51?, и открыл землю Эндерби под 66°2? южной широты и 42° восточной долготы. Во вторую свою поездку, Бискоэ увидел остров, который пазвал островом Аделаиды, и более значительную землю, лежащую под 64° широты и 68° долготы. Земля эта, которую он назвал землею Граам, больше известна под его собственным именем.

Мы сделали перечень исследований антарктического полюса для того, чтоб показать, как экспедиции в эту часть света были редки и недостаточны, особливо в сравнении с морскими кампаниями в полярпые страны северные. Между-тем, как на север предпринималось семьдесят путешествий — то для отъискания знаменитого прохода на запад, то для открытия новых земель и достижения полюса, — до-сих-пор едва можно насчитать десяток путешествий на юг. Всякому известна причина этой разницы: плавание в южных льдах гораздо-труднее плавания в странах арктических. Не то, чтоб холод на севере был слабее, чем на юге, — отнюдь нет; но он не так ровен, и льды, будучи подвижнее, позволяют кораблям, в известные времена года, заходить далее к полюсу. На юге, встречаются льды даже под такими широтами, куда бы, казалось, они не должны были доходить, и мореплаватели иногда с 62 или 63 градуса бывают останавливаемы непроходимою преградою. Откуда же такая подвижность в северных льдах? Вот вероятная ее причина:

Если великое протяжение земель, прилегающих к арктическому полюсу, благоприятствует образованию огромного количества льдов, то с другой стороны оно же условливает значительное развитие теплоты. Когда солнце освещает бореальные страны, то лучи этого светила получают от отражения, производимого землями, силу, которой они не имели бы, еслиб падали только на море. Многие плаватели видали, в гренландских морях, в некоторые дни года, что смола растапливалась и текла с кораблей от действия чрезвычайной теплоты. То же обширное протяжение земель позволяет ветрам, дующим из экваториальных стран, [77] или по-крайней-мере из умеренного пояса, достигать до стран, покрытых льдами, и эти теплые дуновения могущественно действуют на массы замерзшей воды. Сверх-того, великое число рек, берущих истоки в теплых странах, впадают в арктические моря, и смешивая свои волны с волнами заливов, в которых они исчезают, нечувствительно возвышают температуру вод, где образуются морские льды. От всех таких обстоятельств, вместе взятых, происходит то, что северные льды бывают подвержены причинам таяния, которые почти всегда столь сильны, что могут изменять их формы и объем. Это еще не все. В северных морях есть потоки, которые проходят огромные пространства с востока на запад, и которых стремительность возрастает по мере сжатия материков, между коими они принуждены двигаться. Эти потоки суть вернейшие разрушители для льдов, которые зима накопляет вдоль берегов. Сила их неодолима, и какскоро солнечные лучи, совокупно с действием ветров, начали растоплять ледяные поверхности, они далеко уносят их отрывки, оставляя свободные пространства там, куда за несколько дней плаватель не мог проникнуть.

Ничего подобного нет в краях южных. Земли там лежат уединенно и удалены от всякой страны, имеющей теплый климат; море также занимает обширнейшее пространство, и потому солнце не может там, как на севере, смягчать температуру лучистостью нагретой земли. С другой стороны, материки, пользующиеся экваториальными жарами, не могут посылать к южному полосу ветров, дующих на их поверхности. Как Америка и Африка оканчиваются на юге узкими полосами, и Вандименова-Земля, продолжающая в том же направлении Азию, имеет размеры ничтожные в-сравнении с размерами окружающего ее океана, то и выходит, что теплые ветры доходят до южных полярных стран, охлажденные обширными пространствами моря, которые они прошли, чтоб туда достигнуть. Нет рек, которые могли бы нагревать массу замерзших вод. Потоки, по отсутствию всякой могучей движущей причины, не могут быть столь сильны, как потоки северного пояса. Оттуда меньшая возможность видоизменения и полома льдов около южного полюса; оттуда, следовательно, также гораздо-большие трудности плавания в этой оконечности земного шара, чем по морям северным. Разница в подвижности льдов объясняет безуспешность большей части попыток проникнуть под дальние южные широты, тогда-как север мог несколько раз быть исследуем даже за 83-й градус широты.

Препятствия, полагаемые усилиям человека природою, были самым сильным побуждением для мореходцев и ученых. Нетерпение тех и других не могло укротиться после счастливого путешествия Уиддля и удачной экспедиции Бискоэ. Всякая великая морская нация пожелала ознакомиться с южным полюсом, который как-будто захотел открыть свои тайны простому китолову, поимевшему на то никакой оффициальной обязанности. Франция, Англия и Соединенные-Штаты почти в одно время назначили экспедиции в антарктические страны. Франция подала пример, и Дюмон-д’Юрвилю досталась честь начать этот новый ряд попыток для открытия материка, о котором столь давно мечтали. [78]

Главным назначением д’Юрвиля было — плыть по следам Уиддля, и решить, точно ли внутри ледяного пояса, образовавшегося около островов, лежащих под 60° и 70° широты, есть свободное пространство моря, по которому английский китолов мог беспрепятственно плыть до 74°15?. Разрешив этот вопрос, начальник экспедиции должен был исследовать антарктические моря, устремляя преимущественно свои розъиски на решение задачи о существовании южного материка.

Вышед из Магелланова-Пролива, экспедиция осмотрела весь берег Огненной-Земли до Лемерова-Пролива, — труд важный, который был пренебрежен капитаном Кингом, и который выполнил со всею тщательностию г. Венсендон-Дюмулен, инженер Астролябии. Наконец корветты потеряли землю из виду, и пустились к югу. 15 января 1838 года экипажи заметили первые пловучие льды: «Эти льды, первые поразившие наши взоры, были всеми рассматриваемы с живейшим любопытством, и сделались предметом множества наблюдений. Матросы, при таком непривычном зрелище, почувствовали, казалось, некоторую робость. Действительно, это был авангард страшного врага, с которым готовились они сражаться, и ничто не могло им ручаться, что они уцелеют в жестоких с ним сшибках». Нужно заметить, что суда находились еще только под 59 градусом южной широты.

С этой минуты, количество льдов, рассеянных на пути двух кораблей, с-часу-на-час возрастало. Однакож корветты плыли свободно, и все давало право думать, что они достигнут отдаленных широт. Многие льстились даже надеждою проникнуть далее Уиддля. Офицеры и матросы были исполнены радости и одушевления.

Прошло шесть дней с первого появления льдов. Наступило 22-е января. Командир лег спать, надеясь, при помощи попутного ветра, достигнуть на другой день 65 градуса. Но в три часа с половиною, его разбудили, объявляя, что проход заперт. Он бросается на палубу, и в-самом-деле видит, что перед Астролябией возвышается ледяная преграда. То была уже страшная ледяная поверхность, твердая опояска, которую илаватели ожидали встретить гораздо-дальше!

При виде этой глыбы, капитан ощутил тем живейшее беспокойство, что ему вдруг пришла в голову мысль о неуспехе. Но первое впечатление скоро рассеялось, уступив место заботам. Д’Юрвиль понял, что ему осталось одно средство: плыть вдоль окраины ледяпого пространства, держась к востоку, и искать канала, где могла бы пройдти корветга. Между-тем, как суда следовали вдоль ледяного берега, офицеры могли вдоволь налюбоваться странным и великолепным зрелищем, открывавшимся перед их удивленными взорами. «Зрелище это, говорит д’Юрвиль, сурово и величественно; оно выше всякого описания, и пленяя воображение, наполняет сердце невольным ужасом. Нигде человек с такою живостию не испытывает убеждения в своем бессилии. Очам его раскрывается новый мир, но мир неподвижный, печальный и безмолвный, где все грозит ему уничтожением. Там, еслиб он имел несчастие быть предоставлен самому-себе, ни одно пособие, ни одно утешение, ни одна искра надежды не усладили бы его последних минут... [79] До пределов горизонта, на восток и на запад, простиралась огромная равнина ледяных глыб, всяких форм, нагроможденных и беспорядочно натыканных друг-на-друга, в роде того, как мы видим на поверхности большой реки, когда наступает минута вскрытия. Средняя вышина их не превосходила 4 или 5 метров; но на этой мерзлом равнине торчали там-и-сям глыбы гораздо-большие, из которых иные доходили до 30 и 40 метров вышины и имели соразмерный объем. Они казались высокими зданиями города, построенного из белого мрамора или альбастра. Берега ледяного пространства обыкновенно хорошо очерчены и обрублены в виде стены; но иногда они расколоты, разбиты, и образуют небольшие и неглубокие каналы, где могли бы плавать мелкие суда, но куда с трудом вошли бы наши корветты. Тогда соседние льды, тревожимые и вращаемые валами, находятся в беспрерывном движении, которое необходимо их скоро разрушает. Обыкновенный цвет этих льдов сероватый, вследствие почти-постоянного тумана. Если ж случается, что туман пропадает, и солнечные лучи могут освещать сцену, то происходят истинно-чудесные оптические явления. Словно большой город воздымается середи инея с своими домами, дворцами, укреплениями и колокольнями. Иногда перед глазами будто красивая колония, с замками, деревьями и веселыми рощицами, осыпанными легким снегом. Глубочайшее безмолвие царствует посреди этих мерзлых равнин; жизнь имеет представителей только в нескольких глупышах, вьющихся без шуму, или китах, которых тяжелое и глухое дыхание по временам нарушает это безотрадное однообразие». В другом месте капитан так дополняет свое описание ледяной равнины: «Удивительное множество окружавших нас льдов представляло вид беломраморного города с палатами, куполами, шпицами, арками и мостами в развалинах. По-временам, когда солнечные лучи падали, под надлежащим углом, на блестящие стены этих кристальных глыб, они казались окнами множества дворцов, отражающими первые огни восходящего солнца. Мы не могли налюбоваться великолепными явлениями, и раздумывали, что это было бы предметом дивной панорамы, еслиб можно было верно его представить».

Однакожь корветты поворотили к северу и отправились обозревать Южные-Оркадские Острова. Не достигнув еще этих островов, они очутились между двух краев ледяной равнины, которая открылась перед ними; но им удалось выбраться в открытое море. Офицеры наблюдали глыбы по истине удивительные формою и величиною. «Одна из них, говорит д’Юрвиль, казалась огромною колокольней в 76 метров высоты; другая, которую прошли мы только на расстоянии полумили под ветром, походила сначала на большую круглую цитадель, с боками совершенно-отвесными и гладкими как зеркало; когда мы находились в приличном положении, пробоина в ее стенах показала нам, что она была решительно пуста внутри, и тогда казалась обширным амфитеатром со ступенями, в 40 метров вышины и слишком 300 в диаметре, так что напомнила мне исполинский Колизей Рима».

Подобно большей части мореходцев, адмирал д’Юрвиль думает, что [80] ледяные горы образуются при берегах земель, а не в открытом море, где постоянное движение волн должно препятствовать смерзанию. Образовавшись однажды, глыбы во время вскрытия или вследствие какого-нибудь потрясения отрываются от берегов и уносятся в средину океана. Там, если море спокойно, они становятся центрами и точками опоры для пловучих льдин, которые, набираясь мало-по-малу, составляют наконец огромные ледяные пространства. Таким образом архипелаги и материки производят толстые льдины, а они — ледяные пространства. Мнение повидимому основательное; однакожь оно только ипотеза, и следственно не может возвыситься до достоинства теории. Впрочем, таковы все системы на счет образования морских льдов: достоинство их чисто относительное. Что же касается до мнения, которое, по одному тому, что морские льды дают пресную воду, утверждает, будто льды эти образуются исключительно при устьях рек, то оно давно признано ложным. Пресность воды из ледяных гор не доказывает образования на берегу рек; она происходит от необъясненного доселе феномена превращения. Эти ледяные острова образуются на самом море, — факт ныньче неоспоримый.

Экспедиция не могла пристать к Южным-Оркадским-Островам по множеству окружавших их льдов. Она поплыла в северовосточном направлении, возвратилась под 58 градус 40? широты, потом, повернув на юг, снова пошла к тому поясу, где встретила ледяное пространство. Оно показалось под 62 градусом широты; но на этот раз начальник экспедиции и офицеры, решившись подвергнуться опасностям борьбы со льдами, смело пустились в первый открывшийся перед ними пролив. 4 февраля 1838 года, в полдень, корветты дерзко ринулись в узкий канал, образованный параллельными берегами ледяного острова. Экипажи знали, что две ледяные стены, которые, разделясь по утру, дали им проход, закроются за ними и отнимут всякую надежду воротиться тем же путем; следовательно, надо было открытой силою пролагать себе путь сквозь бесчисленные льдины, останавливавшие ход кораблей. Началась страшная борьба между судами и пловучими глыбами, между человеком и природою. В описании путешествия капитана Джона Росса есть место, которое может дать понятие о положении корабля, принужденного сражаться с движущимися льдами: «Вообразите, говорит английский мореплаватель, ледяные горы, которые влечет в узкий проход ветер или быстрое течение, которые сталкиваются, подобно встретившимся скалам, с громовым треском, отрывают одна от другой огромные куски, разбивают одна другую, и, потеряв наконец равновесие, падают в море, выплескивая волны и поднимая вихри, между-тем, как ледяные поля, наткнувшись на эти массы или на эти скалы, летят из моря обломками, на них же обрушающимися, и таким образом увеличивают смятение и шум, который от того происходит, и которого описать невозможно. Не легко, в-самом-деле, знать и чувствовать свое бессилие при подобном случае. Нет минуты, когда бы можно угадать, что будет в следующую минуту. Нет шага, который бы не мог быть последним. Если окружающий нас шум, волнение, сумятица отвлекают внимание и не позволяют [81] ему ни на чем остановиться середи такого смятения, оно должно однакожь беспрестанно быть на-стороже, чтоб воспользоваться первою минутою, какая предстанет для избежания опасности. Не смотря на это (а тут-то труднейшая задача), нечего делать, не за что приняться, и хотя один уже вид окружающего движения побуждает моряка к деятельности, хотя он насилу может подавить инстинкт, заставляющий его помышлять о сохранении себя в минуту опасности, ему должно вооружиться терпением, будто постороннему зрителю, и покорно ждать участи, которой нельзя ни переменить, ни предвидеть». Таковы были опасности, грозившие экипажам Астролябии и Усердной среди льдов замерзшего пространства.

Корветты скоро очутились в бассейне, в две мили шириною. Со всех сторон видели они только непрерывную ледяную стену. Путешественники были решительно заперты.

Для начальника экспедиции такое положение должно быть полно ужаса и беспокойства. Горестная судьба, угрожавшая его спутникам, ответственность на нем лежавшая, скорбь видеть свои усилия покидаемыми счастием, должны были наполнить сердце капитана д’Юрвиля самыми мучительными чувствами. Надобно было однако нисколько не обнаруживать собственных ощущений, сохранять неколебимое хладнокровие, и ободрять экппажп обоих кораблей поведением, чуждым беспокойства и смущения. Командир не упал духом. Он удивлял всех своею бодростью и твердостью. Уже одного благородного выполнения тягостного долга в таком критическом обстоятельстве достаточно бы для доказательства превосходства его ума и характера. Прибавьте, что и товарищи его приключений обнаруяшли неустрашимость, долженствовавшую облегчать начальнику бремя его положения. В обоих экипажах незаметно было нн малейшей боязни; офицеры весело поздравляли друг-друга с отвагою и братались за широкими пуншевыми чашами, зажженными для празднования этого достопамятного дня. Начальство обеих корветт делало друг другу визиты, и самая откровенная веселость господствовала при этих свиданиях. Французский характер выказывался у большей части этих людей, которых судьба поставила лицом-к-лицу с ужасными опасностями ⁴.

Первою мерою, принятою командиром, было прикрепить оба судна ко льдинам. Он, конечно, не предвидел ужасов ночи. Проснувшись внезапно, часов в одиннадцать вечера, он услышал смутный шум, в котором сперва не мог дать себе отчета. «То слышалось ему резкие и жестокие удары, сопровождаемые сильными потрясениями, издававшими звук подобный звуку большего барабана, как-будто корветта натыкалась на скалы; то продолжительные дрожания, по-видимому столь необыкновенные, что можно бы подумать, будто мощная сила обрывает и [82] ломает все ее обшивки. Надо быть самому при подобной сцене, чтоб понять, какое странное впечатление производила она. Впрочем, прибавляет адмирал, через минуту размышления, я понял, что пронесшись сквозь бассейн, где я прикрепился, Астролябия наткнулась наконец на льды, где сделалась подвержена нападениям льдин, которые ветер влек быстрее ее самой. Ударяясь об ее киль, твердейшие и свободнейшие из них производили резкие и мгновенные удары; длиннейшие и в то же время наиболее-теснимые соседними льдинами, усильно скользя вдоль ее боков, причиняли страшное трение, которое будто рвало ее на части».

Утром д'Юрвиль попытался выйдти из засады, в которую попался; поворотил нос Астролябии к северу, и старался открытою силою разрушить ледяную ограду, за которою виднелось море. Ринувшись со всей быстротою в первое представившееся ей отверстие, корветта смело начала борьбу с пловучими глыбами; но скоро остановилась перед препятствиями, сопротивлявшимися ее ходу. Тогда матросы сошли на лед, и стали помогать судну выбираться из западни. Вооруженные пиками, ломами, заступами, они с величайшим усилием разбивали льдины, и когда проход становился сколько-нибудь свободен, тянули корветту руками, и таким образом она подавалась несколько шагов вперед. Можно вообразить себе всю тягость, всю утомительность и даже опасность такой работы. Вдруг увидели на льду тюленей; все наперерыв один перед другим кинулись ловить их, и передавать добычу натуралистам. Несколько человек с Усердной горячо преследовали уродливых амфибий. Между-тем, как они забавлялись на месте, куда вышли играть тюлени, корветта, несомая ветром, быстро удалялась. Капитан Жакином видел матросов, старавшихся принести добычу и незаботившихся о пространстве, которое отделяло их от корабля. Он кричал им, чтоб они бросили тюленей и лодку, и воротились пешком по льдам, заграждавшим им проход. Но они не слушались. Между-тем, положение их становилось чрезвычайно-критическим. На борту корветт все трепетали страхом и печалью, при виде пятерых человек, подвергавшихся опасности остаться без помощи среди этих ужасных пустынь. Но охотники не робели. Таща бечевою лодку и тюленей, они кое-как пробирались по ледяным глыбам. Усердная замедлила ход свой, и, прошед, с неслыханными усилиями, пространство около осьми сот метров, пятеро матросов достигли напоследок своего судна, при рукоплесканиях всех товарищей. Корвстты однако уже не подвигались вперед. Ветер переменился и сделался противным. Столько трудов и усталости потеряны были понапрасну! Собранные на совет офицеры подали мнение воротиться по тем же следам. Через несколько минут, корветты опять были уже в своей тюрьме.

В несколько следующих дней и ночей те же беспокойства, те же опасения. Ничто не переменилось вокруг судов. Лед становился даже плотнее и, образуясь около корветт, готов был скоро совершенно окружить их. Путешественники начинали предаваться грустным размышлениям об ожидающей их участи, если им прийдется оставаться [83] несколько месяцев посреди льдов. Экипаж Усердной казался особенно встревоженным перспективою опасности; однакожь офицеры, особливо же бесстрашный капитан Жакино, сохранили всю свою энергию, и поклялись помогать начальнику до конца, что бы ни случилось. Положение командира было ужасно; но он умел скрывать свои чувства и внушать окружающим надежду, которой сам может-быть уже не имел.

Вступили в ледяное пространство 4 февраля в полдень, а было уже 9 число; и так минуло пятеро суток опасностей, жестокого утомления и нравственной муки! Наконец, пользуясь благоприятным обстоятельством, командир отдал приказ сниматься с якоря. Поплыли вновь и снова старались одолеть преграду, грозно предстоявшую корветтам. «Истинно любопытно было, говорит д’Юрвиль, видеть неровный и урывистый ход Астролябии. Всего чаще останавливаемая вдруг, после одного из своих порывов, слишком-плотными льдами, она качалась и ныряла в-продолжении нескольких секунд, потом, нашед порожнее место, кидалась в это новое отверстие. В эти минуты, она казалась смышленым животным, которое, будучи принуждено бежать от преследования сквозь густой кустарник, попробовав ринуться сперва туда и сюда, и нашед потом удобное место, продолжает бег свой. В другой раз, не могши найдти выхода, корабль страшно нагибался на-бок, будто изнемогая от стремления своих парусов; ибо ветер скоро сильно посвежел, и мачты несколько раз грозили рухнуть на палубу. Тогда надобно было прибегать к кабельтовам, и проворно подбирать все паруса. Но самыми критическими минутами были те, когда корветта, ринувшись всею силою, была увлекаема, почти-нензбежным образом, прямёхонько на какую-нибудь глыбу, об которую носовая часть ее неминуемо должна была разбиться. Тогда действие руля, часто стесненного льдами, было совершенно-недостаточно: надлежало прибегать к передним и задним парусам и быстро ими распоряжаться, смотря по обстоятельствам».

Борьба была ужасна, но кратковременна. В четыре часа вечером, корветты, все избитые, достигли предела ледяного пространства. «Спаслись!» был общий крик на обоих судах, и командир затрепетал от радости, увидев, что Астролябия и Усердная победоносно пенят прозрачные волны. Человек восторжествовал над природою!

Однакожь первая часть предложенной д’Юрвилю задачи была еще не решена: еще не знали, свободен ли был пункт, по которому мог пройдти Уиддль. В следствие того, экспедиция, ознакомившаяся теперь со льдами, направилась вдоль ледяного пространства, около которого и шла до 14 февраля. Наконец она достигла 33 градусов 11м? западной долготы, и 62 градусов 3? южной широты. Тут она находилась именно на пути, по которому плыл английский китолов в 1823 году. Горесть экипажей достигла высшей степени, когда они увиделп, что проход заперт нерассекаемыми льдами. И так Уиддль встретил самые благоприятные обстоятельства и был вспомоществуем чрезвычайно-тихим временем года, следовавшим за жестокою зимою. Французские мореходцы были не так счастливы, и благородные усилия их сокрушились о непредвиденную [84] препону. После этого уже ничего не оставалось предпринять дальше на юг; экспедиция вернулась и направилась к западу.

Во время всего этого осмотра ледяного пространства, особливо же во время пребывания во льдах, капитан д’Юрвиль постоянно показывал себя достойным столь трудного и столь тягостного поручения, какое было возложено на него. Не смотря на удручавшие его физические страдания, бодрость, энергия и присутствие духа не покидали его нн на минту. Спутники его единогласно воздают честь характеру и талантам истинно-высоким, которые обнаружил он в этих необычайно-критических случаях. Мы с удовольствием прочли отрывок из дневника капитана Жакино, искусного командира Усердной, где этот офицер простосердечно выражает удивление к отличному поведению своего начальника. Это свидетельства, которых не могут ослабить никакие нелепые и предосудительные выходки.

Скорбь командира Астролябии заставила его почти обвинять во лжи Уиддля. Ничто однако не давало ему права на подобное заключение. Если французскую экспедицию остановили льды, из этого еще не следует, чтоб английский мореходец встретил то же препятствие. Напротив, успех усилий капитана Джемса Росса, который прошлого года проник до 78°15? южной широты, победоносно доказывает истину слов Уиддля. Французам просто не посчастливилось! Замечательно, что тот же злой гений, который принудил д’Юрвиля воротиться назад там, где другой нашел себе легкий путь, преследовал его во всех его морских кампаниях, и не отставал до самой смерти, столь плачевной.

20 февраля, экспедиция опять увидела группу Южных-Оркадских-Островов. Г. Венсендон-Дюмулен, отличавшийся во все время путешествия Астролябии усердием и талантом, пополнил географию этого южного архипелага.

По близости Южных-Оркадских-Островов, д’Юрвиль заметил огромные пловучие кипы того исполинского фукуса, которого стволы изумили Кука своей чудесной длиною. Противоположность, какую в отдаленных широтах представляют растительное царство земное и растительное царство подводное, ведет к тому физиологическому закону, что когда огромные растительные формы исчезают на материках, то переходят в воды ⁵.

Плывя все к западу, экспедиция увидела Остров-Слоновый и Остров-Кларенции, составляющие часть Новых-Южных-Шетландских-Островов, архипелага пустого, покрытого вечными льдами, подобно всем землям этого пояса. Подвигаясь потом к юго-западу, она увидела земли, не означенные ни на одной карте. Это было ее первым открытием в приполярных странах. Земля эта неопределенно тянулась на юго-запад, между 63 и 64 градусами южной широты. Ее назвали Землею-Луи-Филиппа. Другая, замеченная на восточной стороне, получила название Земли-Принца-Жуанвильского. Наконец обширное отверстие, отделяющее Землю Луи-Филиппа от Земли-Троицы, наименовано Каналом-Герцога Орлеанского. [85]

Покинув воды, где сделаны эти открытия, корветты пошли осмотреть западную оконечность Южных-Шетландских-Островов. Потом, по чрезмерной усталости экипажей, командир решился воротиться в Чилийскую Гавань, для починок и для доставления своим спутникам отдыха, сделавшегося уже необходимым.

Результаты этой первой поездки во льды можно вкратце обозначить таким образом: предприятие на юг неудачное, но положительно подтвердившее существование ледяной преграды на месте, пройденном Унддлем; возможно-точный чертеж, сделанный г. Дюмуленом всего пространства ледяного острова, вдоль которого плыли корветты; обозрение Южных Оркадов и Островов-Новой-ІОжной-Шетландии; открытие земель Луи-Филпппа о Принца-Жуанвильского, открытие, стоящее проплытия несколькими лишними градусами к полюсу; наконец, многочисленные наблюдения физические, магнетические и метеорологические, и любопытные образчики по естественной истории, — вот плоды этого тяжкого плавания в южные приполярные страны. Оно было не бесплодно, но этого не довольно было для д’Юрвиля. Убедившись в неуспехе своей первой попытки, он решился сделать вторичное покушение обозреть те же страны, после осмотра Океании; но на этот раз он хотел пуститься к полюсу с другой точки. Этого намерения не доверил он никому из подчиненных, опасаясь, чтоб некоторые из них, устрашенные свежим еще воспоминанием понесенных тягостей, не испугались новой поездки во льды, и чтоб экспедиция таким образом не расстроилась в самом начале.

Впрочем, безуспешность путешествия к полюсу могла заставить капитана сожелеть разве только о невыполнении одного из специальных пунктов инструкции. Тут просто дело самолюбия, а утешиться в таком случае легко. Смотря с точки полезности, неудача, разумеется, гораздо-маловажнее; ибо открытие южного материка имело бы только ученый интерес; для мореплавания и торговли оно не значило бы ничего или почти ничего. Что за выгоду может доставить мореходству совершенное знание бесплодных земель, постоянно-окруженных непроходимыми льдами и такими густыми туманами, что мореплаватели, всего чаще, замечают эти земли только тогда, когда готовы на них наткнуться, — стран безлюдных, пустынных, и сверх того удаленных от всякого обыкновенного пути? Торговля также почти-ничего не выиграет от разрешения вопроса. В-самом-деле, тюлени, обитавшие в этих странах, в несколько лет так переведены английскими и американскими промышленными, что стали весьма редки; их даже почти уж нет в архипелагах Южных-Оркадских и Южных-Шетландских-Островов. Китов, правда, находят очень много в соседних полярному кругу морях; но порода, называемая вольным китом, единственная, которой ищут китоловы по обилию получаемого от нее жира и по легкости, с какой ее бьют, столько ж редка, как и тюлени, по-крайней-мере в пустынях, проплытых экспедицией. И так одна наука приобрела бы что-нибудь от полного узнания южного материка; но и тут ведшие вопросы магнетизма и общей физики земного [86] шара не могут ожидать очень-яркого света от открытия этой отдаленной земли.

Известно, впрочем, что адмирал д’Юрвиль сторицею вознаградил себя при конце кампании открытием Земли-Аделии, составляющей часть материка, исканного с таким любопытством. Но не станем покамест говорить о последней части путешествия корветт, и отложим до издания последнего тома описания подробности этой удачи.

Астролябии и Усердная вошли, 6 апреля 1838 года, в Чилийский Порт Талкагуано. Скорбут, этот страшный враг моряков, свирепствовал на судах, особливо на Усердной, где оставалось не больше десятка человек здоровых. Пора была пристать к земле, чтоб вылечить больных, да и закрыть раны корветт, столь жестоко поврежденных льдами.

Следующие томы поведут нас в Океанию. Мы отдадим в них отчет, как скоро они выйдут в свет. В числе результатов, которые нам прийдется исчислять, поставим на первом месте результаты любопытных трудов г. Дюмутье. Черепа и бюсты, снятые этим искусным френологом, — совершенная новость в антропологическом отношении. Они прольют яркий свет на физиологию океанических племен и на соединенные с тем этнологические вопросы, особливо когда можно будет их сличить с лингвистическими сведениями, собранными самим адмиралом д'Юрвилем. Записка, читанная в Академии Наук г. Серром, касательно этой части результатов экспедиции, показывает всю важность, какую должны иметь для науки наблюдения и коллекции г. Дюмутье.

Описание, составленное адмиралом д’Юрвилем, ясно, просто, часто живописно, везде увлекательно. Оно очищено от всякого ученого разглагольствия, и написано больше для светских людей, чем для ученых по ремеслу. Начальник экспедиции понял, что приличнее было предоставить спутникам достоинство ученых подробностей, а самому ограничиться простой исторической частью путешествия. Плодом этого мнения была книга, которую всякий прочтет с удовольствием, что редко случается с сочинениями о подобном предмете. Почти все описания путешествий бывают написаны тяжело и не правятся читателю сколько сухостию рассказа, столько ж и смешением материалов. Этого недостатка не было бы, еслиб на каждое судно, посланное с ученым назначением, брали историографа, обязанного исключительно заниматься историею путешествия, под надзором командира. Берут же рисовальщиков: почему бы не брать писателей? Еслиб в шпицбергенской экспедиции не было между специальными людьми отличного литератора, верно публика никогда бы не узнала Исландии и других стран, посещенных экипажем Изъискания (la Recherche). Еслиб Нерон, будучи превосходным натуралистом, не был вместе и красноречивым писателем, путешествие его вероятно было бы давно забыто.

Избегаем здесь всяких биографических подробностей о Дюмон-д’Юрвиле. Удерживаемся от панегириков, и хотим представить покойного адмирала только тем, чем он действительно был, то-есть неустрашимым моряком, искусным ботанистом, отличным филологом и превосходным начальником экспедиции. Этих неоспоримых титулов достаточно, кажется, чтоб оправдать его славу, снискавшую больше народности после страшного происшествия, столь нежданно и столь жестоко прервавшего дни несчастного командира Астролябии.

Комментарии

1. Voyage au Pole Sud et dans l'Occanie, sur les corvettes l’Aslrolabe et la Zelee, execute pendant les annces 1837, 1838, 1839, 1810, sous le commandement de M. J. Dumont D’Urville. Paris, 1842. 2 vol.

2. У Мальтбрёна 180 миль.

3. Этот опыт колонизации имел самый плачевный конец. Большая часть Испанцев померла с голода (откуда и взялось название Голодной-Пристани). Оставшиеся в живых усиливались, но тщетно, добраться до поселений Южной Патагонии. Из всех этих несчастных уцелел один, который, через несколько времени по смерти товарищей, принят был на английское судно.

4. Англичане, под командою капитана Перри, показали столь же удивительную твердость. Принужденные зимовать в приполярных северных странах, под весьма-далекою широтою, они вздумали, для развлечения, устроить, при свете непрерывных сумерек, маленький театр и играть мещанскую комедию. Матросы очень забавлялись этими представлениями, хотя реомюров термометр показывал в зале спектакля 20 градусов ниже нуля.

5. La Pilaye, Flore de Terre-Neuve.

Текст воспроизведен по изданию: Последнее путешествие Дюмон-Д’юрвиля к Южному полюсу и в Океанию, в 1837, 1838, 1839 и 1840 годах // Отечественные записки, № 10. 1842