ДЮМОН-ДЮРВИЛЬ

ВСЕОБЩЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ ВОКРУГ СВЕТА

VOYAGE PITTORESQUE AUTOUR DU MONDE

МАДАГАСКАР.

(Окончание)

В 1828 году явилась у этих берегов корветта Сена, с поручением осмотреть положение Мариинской колонии, Фульпуанта и Таматавы. В Фульпуанте путешественники нашли Секлава Рафарла (о котором говорено выше), и он дружески принял на торжественной аудиенции начальника корветты и офицеров его. Сквозь двойной ряд черных воинов, одетых по Английски, Французы достигли до начальника. Это был человек большого роста, правильного лица, с живыми, умными глазами. После первых церемониальных свиданий, следовал пир и публичный праздник. За столом, подле Французских офицеров сидели жены Рафарла; одна из них, самая младшая, была сестра Радама, на которой Царь Говасский женил Правителя Фульпуантского. В этих дамах заметно было Европейское образование; почти все они говорили по-Англински. За десертом, пили здоровье Короля французского и Царя [220] Говасского, и выстрелами с корветты благодарили за салютацию с крепости.

После пира началась ралуба, или Малгашский праздник. Полторы тысячи туземцев, на половину мужчин, на половину женщин, одни с одной, другие с другой стороны, выступили на равнину. Раздались звуки музыки; оркестр состоял из однострунной скрыпки, и визгливые ноты этого инструмента соединялись с стуком маленьких палочек, которыми били по бамбуковым тростям, к чему присовокупилось еще исступленное рукоплесканье многочисленной толпы. Возбужденные такою странною музыкою, плясуны и плясуньи начали сладострастно двигаться, топали ногами, двигали руками, стараясь придать каждому телодвижению, каждой позиции, каждому взгляду, ту соблазнительную забывчивость, которою отличаются все Негритянские пляски. Между тем, плясуны и зрители глотали большими стаканами арак, до того, что пляски и праздник кончились довольно неблагопристойным позорищем. По окончании ралубы, Рафарла проводил гостей своих в отдельные строения своего дома, среди которых возвышался род бельведера, откуда был вид на море. Хозяин называл этот бельведер Павильоном Флоры. Диван, с тюфяком и подушками; рогожки для гостей и разная Европейская мебель, украшали таинственное убежище вельможи.

Во время пребывания своего в Фульпуанте, [221] Французские моряки были однажды свидетелями решения, произнесенного Великим Судьею Ганри-Сенеком по случаю спора между двумя туземцами. Права обоих являлись столь затруднительны, что Судья принужден был прибегнуть к старинному Малгашскому обычаю, называемому Танген, нечто в роде старинного Европейского Суда божия. Танген есть сильнейший яд; спорившие по суду, в старину, должны были оба принимать его; кто оставался жив, тот бывал прав. Со времени царствования Радама варварский этот обычай уничтожен. Великий Судья приказал обоим тяжущимся принести по курице. Бедных куриц заставили проглотить по равной доле тангена. Чья курица издохла прежде, того обвинили, и все согласились в неоспоримой мудрости Судии.

Из Фульпуанта корветта перешла в Таматаву, где начальствовал Робен. Посещение земляков чрезвычайно обрадовало великого Маршала Говасского, для которого воспоминание об отечестве было всегда драгоценно. Робен явился в синем мундире, на Английский манер, с отворотами, воротником, и окладкою из черного бархата, и с золотым позументом; на синих панталонах его, по шву, был широкий золотой галун. Эполеты были у него Французские, золотые, с толстыми витками, и щитком сверху, на котором изображались два красные жезла, в виде креста. Шляпа его была также Французская, форменная, и золотая [222] бахрама висела с его сабельной портупеи. Адъютанты его были одеты в мундиры Английских Полковников, красные; знаки их чинов были такие же, как и у Робена, но только у Полковников эполеты золотые, а у майоров серебряные.

Во все непродолжительное пребывание корветты в Таматаве, забавы и угощения следовали беспрерывно, то на берегу, то на корабле. Робен увеселял земляков охотою в окрестных лесах, наполненных дичью; он до того был услужлив и так хорошо обласкал гостей, что начальник экспедиции решился дать ему праздник на корабле. Пригласили и дам, то есть жену Робена, двух сестер ее и компаньонку (все они были Мулатрки, воспитанные на Иль-де-Франсе, и хорошо говорившие по Французски). Корветту убрали флагами; экипаж оделся в нарядные мундиры; обед был роскошный. К сожалению, внезапный ветер испортил окончание пира; Малгаши и Гвардия Робена почувствовали жестокую морскую болезнь. С непривычки, она измучила их, и страшные гримасы показывали испуг гостей, чувствовавших, как зыблется под ними ушлая доска корабля. Но вечером, веселость опять возобновилась, и день кончился тостами и пушечными выстрелами. В довершение торжества, начальник корветты вручил Его Высокопревосходительству, Фельдмаршалу Говасскому, акт Французского Правительства, [223] которым уничтожались прежний суд над ним и приговор суда. Робен принял сей акт, как величайшую драгоценность; так жива была в душе высшего чиновника Радамова память о прежней жизни его, столь ничтожной, столь мало достойной его сожаления.

В следствие веселого путешествия Сены, облегчились и возобновились деятельно сношения Великой земли с Мариинскою крепостью и островом Бурбоном. Новый коммендант, Шелль, приведший в крепость 200 Олофских солдат преобразовал все на новую стать. Грузы быков и сарачинского пшена легко приобретались в Таматаве и Фульпуанте. Робен и Рафарла наперерыв были благосклонны к Французам, и не смотря на интриги миссионера Джонса, Радама с каждым днем казался более и более удалявшимся от политики Англичан, сближаясь с Франциею. По несчастию, этот достопамятный, и еще не старых лет властитель, вдруг подвергся неисцельной болезни; он умер в Сентябре 1828 иода, одни говорили от фистулы, другие — от яда, поднесенного ему рукою Царицы Ранавала — Манжока. Но какова б ни была причина преждевременной смерти Радама, Английские агенты обратили ее в свою пользу. При помощи одного знатного Говасца, любовника своего, Ранавала похитила трон. Андимиаз — имя любимца Царицына — был воспитанник Джонса, напитанный его образом мыслей и образовавшийся в его [224] правилах. Молодой, красивый, неукротимый, он приобрел над владычицею своею такую власть, что мог сделаться полезным своему воспитателю и землякам его. Действительно смерть Радама восстановила Мадагаскар против Французов. Едва только вступила на трон Ранавала, как погибель постигла почти всех, противившихся силе и влиянию Англичан; главнейшие чиновники Радама были лишены своих мест, Робена потребовали к оправданию в Тананарив. Фельдмаршал явился, был оправдан, но просил увольнения от своей должности. Как ни уговаривала его Царица, он ни за что не согласился остаться в ее службе. Его заменил Короллер, некогда смененный им. Храбрый Рафарла, друг и зять покойного Царя, был обречен, вместе с другими на смерть. Полковник Ракели был послан в Фульпуант, но не прежде мог занять место Рафарла, пока не заманил его изменою в засаду, где храброго Секлава пронзили двадцатью ударами сагеев, (кинжалов). Взволнованный столь насильственными распоряжениями, народ восстал против Царицы и Андимиаза. Кровь полилась в Великой земле, и множество изгнанников бежали в Мариинскую крепость, где все еще начальствовал Шелль. В следствие общего переворота, величайшая холодность началась между Французами и новыми начальниками прибрежных областей; торговля упала; сношения уничтожились. Тогда явилась близ Мадагаскара военная [225] экспедиция, состоявшая из 74-х пушечного фрегата Терпсихоры, корветты Неутомимой о 16-ти пушках, транспорта Мадагаскар 6-ти пушках и гоэлетты Колибри. Через две недели пришла корветты Ньевр, о 26-ти и Шеврет, о 26-ти пушках. Тут были уже пехотные войска и артиллерия. На одном из кораблей находились два юные Малгашские Князя, Берора и Манди-Тсарса, возвращавшиеся в Таматаву после окончания воспитания своего в Моренском Институте. С появлением Французских кораблей начались переговоры с прибрежными начальниками. Но, или по приказу Царицы своей, или сами будучи не расположены к Французам, Говасцы ничего не хотели оканчивать добром. Когда представляли Короллеру права Франции на заселения в Великой земле, он отзывался, что не имеет власти решить вопроса; когда настоятельно требовали у него пропуска к Царице Ранавале, он представлял формальное запрещение, не позволявшее ни одному Французу являться в Тенанариф.

Видя, что мирные средства ни к чему не послужат, начальник экспедиции принялся за доказательства более убедительные; сделали высадку в Тинтинге, и начали закладку военного укрепления. Вспомоществуемые туземцами, в двадцать дней Французы устроили крепость с ретраншаментами и бастионами, пороховым магазином, арсеналом и ложементами. Вокруг этого укрепления, как будто чародейством, столпилось множество Малгашей, не терпевших [226] ига, наложенного на них Говасами. Они образовали лагери, окружили их палисадами, и вскоре все окрестности Тинтинга были прикрыты и защищены. В одной деревне Магомпас находилось около 2000 человек защитников. При помощи толпы беглецов, явилось во всем изобилие; рыба, скотина, сарачинское пшено, дичь, все продавалось очень дешево.

На решительное действие Французов, Царица Ранавала отвечала жалобами и протестом против насильственного занятия ее владений; потом были отправлены от нее Послы, с которыми переговаривали депутаты Французские в Франдаразе; но ни те, ни другие не могли условиться во взаимных притязаниях. Тогда начальники Французской экспедиции пошли далее. Экспедиция явилась перед Таматавою, 18-го Октября, и начала каннонаду; пороховой магазин взлетел на воздух и разорил город. Князь Короллер, и Великий Судья Малгашский Филибер едва успели убежать, один недобривши бороды, другой не одевшись. Сражение при Амбату-Алунн очистило окрестности, и Французы торжественно вошли в Таматаву.

По плану, предположенному для кампании, экспедиции следовало двинуться к Фульпуанту; но ослепление неожиданным успехом сделало это нападение неудачным. После долгой и бесполезной пальбы, Французы бросились на крепостные палисады, и нашли, что крепость [227] была пуста. После нескольких выстрелов картечью, Говасский Полковник Ракели вышел из нее с 400 воинов, и укрылся на долине в земляной редут, эполированный плетнями, набитыми землею. Тут, за выстрелами кораблей, ему могли вредить только ружейною стрельбою. Авангард Французский, из двух сот человек, если еще не более, не побоялся ударить вперед думая, что нападение его подкрепят. Шелль вышел на это смелое предприятие. «Ко мне охотники!» вскричал он. Сорок пять человек бросились за ним, и Шелль повел их прямо на редут. Начальник Говасский был опытен в войне, видел, чего в жару не видали смельчаки, что ни кто не подкрепляет их. Едва Французы подбежали близко, Говасцы высыпали на них толпою; но внезапный страх овладел нападающими; они оглянулись, узнали, что были оставлены перед сильным, многочисленным неприятелем, лучше их знавшим местоположение, и побежали в беспорядке обратно, не слушая голоса начальников. Этот беспорядок, при чем спасался кто как мог и успевал, был ознаменован частными примерами храбрости. Унтер-офицера с корабля Терпсихора ранили в ногу; он упал, и сидя на земле, не думал сдаваться множеству Говасов; четверо легли, прежде нежели другие убили его. Подпоручик Ла-Ревошель, оставшийся в крепости, сомкнул 20 или 30-ть солдат у него бывших и прикрыл ими бегство [228] товарищей. Среди смятения битвы, храбрый Шелль, раненый, попался к Говасцам; ему отрубили голову, и ругаясь над Французами, выставили на палке, как трофей, знаки его чина и отличий. Робость солдат сделалась так сильна, что вероятно никто не успел бы спастись без хладнокровного присутствия духа кадета Демарю; он отбил нападавших выстрелами небольшой пушки, находившейся на шлюпке.

Сражение при мысе Ларрейском, через четыре дня после сего, было блистательным вознаграждением за неудачу. На этот раз взяли все предосторожности, и следствий нападения не вверили случайности. Сначала устрашили Говасов доброю пальбою, и употреблением бомб и ядер, разбивших крепость. В три часа 1800 выстрелов из мортир и пушек сбили неприятеля. Под защитою такого жестокого огня, ударили двумя колоннами, подкрепляя их резервом; Французы вошли в ретраншаменты, не смотря на дождь пуль и битву сагеями, перебили каннонеров Говасских, и заставили гарнизон бежать. Все кто не спасался бегством, были взяты в плен.

После того заключено было перемирие между воюющими, и оно еще продолжалось, когда находился я в Мариинской крепости и в Тиншинге. Князь Короллер, любимый министр Царицы, явился переговаривать на Терпсихору, но не столько говорил об уступках, [229] сколько протестовал. Ободренные присутствием Французов, Малгашские племена сбирались отвсюду думая найти в пособии Французском достаточную опору против Говасов. Под покровительством Франции, они решительно отрекались от повиновения своей Царице. Деревни, окружавшие Тинтинг, ежедневно наполнялись новыми пришельцами и будущность владычества Французов в Мадагаскаре упрочивалась.

В таком положении находились колонии Французские на Мадагаскаре, во время моего пребывания. С тех пор, пока совершил я мое продолжительное дальнейшее странствование, обстоятельства совершенно переменились. Царица Говасская собрала войска, огородила блокадою Французских завоевателей, пресекла им все сообщения с внутренним Мадагаскаром, уничтожила союзных Малгашей и стеснила гарнизоны Французские в удушливой тесноте. Ссоры начались между Французскими начальниками; они не умели оценить услуг Робена, который один мог спасти Французов сильными средствами; интрига и беспечность вкрались в самые важные распоряжения, и следствием всего этого было оставление Тинтинга, после сожжения крепости и всех других строений. Теперь, как в 1819 году, остается у Французов одна Мариинская Крепость, и то потому только, что море бережет ее, не смотря на безрассудство [230] распоряжений. Желая извинить бесчисленность ошибок столько раз и в столь различные времена наделанных Французами на Мадагаскаре, упорно ссылаются на нездоровый климат, увеличивая эту причину неуспеха, чтобы только закрыть все другие. Если прибрежье и действительно нездорово, надобно полагать, что состояние атмосферы скоро улучшилось бы здесь от усиления колоний, хорошо рассчитанного и хорошо исполняемого. И притом, в бесконечном своем протяжении, не льзя же берегам Мадагаскара быть сплошь и повсюду бесплодными и нездоровыми. Один взгляд на общность сей обширной земли достаточен для убеждения в противном.

Более 340 льё в длину, и в некоторых местах широкий на 120 лье, Мадагаскар может заключать в себе пространство до 28,000 квадр. льё. Двойная цепь гор, в 1200 туазов вышиною, образует на нем центральную плоскость, разделяющую все остальное на две почти равные приморские области. С этой плоскости течет множество широких и рыбных рек, как-то Мурандава, Мананзари, Манаигара, Андевурант, Мангуру, последняя вытекает из озера Антзианака, окружность которого будет около 25 лье. Четыре другие большие озера соединяются с ним, продолжая его, и в этой-то массе стоячих вод можно найти главную причину нездорового Мадагаскарского климата. [231]

Весь огромный остров этот, над которым поколение Государей Говасских так недавно распространило свой военный деспотизм, разделяется на области, или страны. Область Антаваров (то есть Громовых народов) идет от мыса Амбры до мыса Фульпуанта; к ней принадлежит островок Св. Марии. Бетимсарасы (или Соединенные Народы) суть смешения малых промышленных племен, обитающих окрест Фульпуанта и Таматавы; прежде покорения Говассами, они были данники Малаттов. Далее следуют Бетанимены (или жители красной земли), главное место которых, Андевурант, находится на реке сего имени; это прекраснейшая, обильнейшая и населеннейшая из всех прибрежных областей; жители ее общежительнее всех других туземцев острова. Антаксимены (или Южные народы) бедны, грубы, разбойники, не знают ни торговли, ни промышленности. Черные цветом и с курчавыми волосами, они одни из всех Малгашей употребляют на войне щит. После них идут Антамбассы, рослый и сильный народ, веселые и кроткие, но ленивые. Пролив Дофинов и залив Дофиновой крепости находятся в их стороне; долина Амбульская, хорошо орошенная водою и богатая пажитями, могла бы доставить великие пользы народу более деятельному. Антаноссы на юг и Тайсамбы на запад окончивают собою австральную часть Мадагаскара; они покорны доныне тому Аравийскому [232] роду, который в прежнее время обладал всею этою областью. Антаноссы, жители Карканосийской области, где царствуют ныне Рабби-Фаньян, Раава (дочь старого Рамалифуа) и Бедук, начальник Горцев, умели защитить свою независимость от Радама; они всегда называют себя друзьями Французов. За Тайсамбами, следуют лестницею, идя по берегу, Ампатры, Магафаллы и Карембулы, обитающие в землях мало обработанных, но богатых лесами и пажитями. Их внутренние соседы суть Машикоры. Область около залива Августинов еще мало известна, хотя она обитаема самым гостеприимным народом; земля тамошняя неплодородна. Окрестности залива Муруидава представляют почву лучше, на которой живет множество известных народов: из числа их можно упомянуть об Эриндрапусах. От Мурундава и Анкуила тянутся земли Секлавов, племен Аравийских, сильнейших более всех других, пока царство Говасов не овладело ими. Прежде эта область была подчинена Царице, обитавшей в Бамбетоке, городе значительно населенном, хотя столица государства находилась в Музангае, где считают до 30,000 обитателей. Гавани Музанганская и Бамботокская ведут постоянную торговлю с Мозамбиком и Зангвебаром. В обеих главные действователи Арабы, народ деятельный и промышленный более всех других Мадагаскарцев. Порт Лукезский, где Англичане [233] делали неудачный опыт заселения, находится в межах Секлавских областей.

Таковы суть народы, обитающие по протяжению длинного эллипса, образуемого берегами Мадагаскара. Племена внутренние, все принадлежащие ныне Говасскому царству, суть, Антамбанивулы, или Амбанивулы (то есть обитатели бамбуковой земли), Антсианаки, Андратски, Безонзоны, Антакои и наконец Говасы, или обитатели области Анковской. Еще до Радама Анковская область была одною из самых торговых и населенных на всем острове; долины и горы были там покрыты селениями; сарачинское пшено, маниок, пататы, иньямы, виноград, давали обильную сборку. Ни в какой другой области, до запрещения, последовавшего по воле владельца, торг невольниками не был так деятелен, и не доставлял столь хороших невольников. Заведения глиняной посуды металлические, и для выделки бумажных тканей, распространяли довольство во всем этом гористом пространстве земли. Со времени царствования Говаского Наполеона, благоденствие жителей в необычайной степени возрасло. Ныне Тенанарив (Танана-Арриву, или Эмирн), столица Говасская, считает до 30,000 жителей. Это собственно соединение нескольких маленьких городов, лежащих на цветущей равнине, среди пленительного местоположения. Исполинские размеры тамошнего произрастания (говорит Г. Фонмишель, посещавший сии [234] места) представляют поразительную противоположность с бедною скудостью обиталищ человека, заслуживающих внимание только новым устройством их построения. Радама, любивший здания прочные, и, по мере сил и средств, сделавший для земли своей тоже, что Петр Великий сделал для России, воздвигнул обширный храм, стены и своды которого выведены архитектором, призванным с Иль-де-Франса. Внутренность храма почти пуста; род жертвенника воздвигнут в глубине его и на нем сожигают благоухания в честь Доброго Духа, Жанкара. На одной из стен изображен этот Жанкар, доброй дух, борющийся с Агафиком, злым духом. Дворцы Транувалаский и Бессаканский также весьма обширные; они, и гробница Радама, все построены по правилам Европейской архитектуры. Между другими памятниками Радама должно заметить училище, основанное по плану упомянутых мною выше Английских Миссионеров, Джонса и Гриффита; и школы и типография, где теперь печатают Библию на Малгашском языке, также заведены Радамом.

Общность народонаселения на Мадагаскаре полагают в четыре миллиона человек. Кроме разделения на народы и области, существует здесь особенное деление на племена, замеченное еще Флакуром и продолжающееся доныне. Некоторые касты происходят от чистой крови Арабской, на пример, Зафф Камини, [235] которые почитают себя происходящими прямо от Имины, матери Мугаммеда. Роандрисаны, ближайшие родичи их, происходят от них, без всякого другого примеса. Анаксадрианы и Ондзалы произошли от смешения Аравитян с туземными Неграми; их называют вообще Малатами, (то есть белыми). Заффь Иброгимы произошли от Жидов, или от Арабов, переселившихся до времен эгиры. Кани-Вамбу кажутся происходящими от Мавританской породы, с берегов Зангвебара. Но многочисленнейшие племена, смуглого цвета, с прямыми волосами, суть Индийцы, а чернокожие с курчавыми волосами несомнительно Кафры. Общность Мадагаскарских языков должна преимущественно относиться к языкам Малайским, особливо Яванскому и Тимарскому.

Со времени последних преобразований Мадагаскара, старинные обычаи Малгашские и все древние родовые отличия испытали великое изменение. Владычество Воадзиров, или деспотических владетелей Лаваговитов или владетелей разных селений, а также и влияние Омбиасов, или жрецов, сильно подрыто движением образованности. Невозможно, чтобы усилия столько оскорбленных владычеств не произвели в скором времени решительного покушения поддержать себя отчаянною борьбою против нововведений. Царство Радама подвержено большой опасности.

Из старинных Малгашских обычаев [236] есть один заслуживающий быть упомянутым хоть для примера образованным народам; это клятва крови, или торжественный союз между двумя друзьями, которые становятся после того братьями и обязываются во всем помогать друг другу. Обряд совершается в присутствии местных начальников; двое друзей рассекают себе кожу на животе до крови, обмакивают в кровь по кусочку имбирю, и каждый съедает кусочек, обмаранный кровью друга. Начальник обрядов смешивает после того, в особых сосудах, воду с сахаром и с солью; кладет туда сарачинское пшено, серебро и землю; обмакивает в эту смесь два сагея, ударяет поклявшихся орудием, которым отворяли они себе кровь, и произносит следующую молитву: «Великий Боже, владыка людей и земли! будь свидетелем клятвы, ею же клянемся: первый из нас, преступивший клятву сию, да будет поражен громом твоим, и да пожрут псы мать, породившую его!» После сей клятвы и обрядов, поклявшиеся кидают свои сагеи на все четыре стороны света, чтобы отогнать злых духов. Они взывают к земле, солнцу и месяцу, и пьют, каждый по ровной доле, приготовленного жрецом питья, умоляя могущества, ими призванные, обратить в отраву питье, если они не по совести дали клятву.

В своем обширном объем, Мадагаскар представляет бесконечную номенклатуру для [237] Естествознания, которое не произвело еще здесь надлежащих обозрений. В царстве растений особенно замечательны здесь: танома, резиновое дерево; саговое дерево, производящее питательное и полезное для груди вещество, известное под именем сагу, листы его употребляются на тканье рогожек; пирамидальный бадам, благовонная баши-баши, равенсара, или коричнево-гвоздичное дерево, у которого орехи и листья превосходного запаха; воаен, лозовое деревцо, производящее эластическую гумми; наконец, санга-фанга, имеющая сходство с папирусом Древних.

Царство животных менее богато. Здешняя ангамба, кажется, принадлежит к роду леопардов, а фарасса походит на чакала. Бегемоты водятся здесь по берегам рек, озер и болот; Мадагаскарские пахидермы сего рода относятся к породе, замеченной на мысе Доброй Надежды. Судя по толстым, коротким ногам, черной, гладкой, маслянистой коже, тяжелой и тучной громоздности, бегемот кажется осужденным на лежанье; снабженный большими зубами, он совсем не плотоядное животное, и питается травою, тростником, сарачинским пшеном и просом, съедая всего этого ужасное количество; жирное тело его приятно для вкуса. Прежде думали, что бегемот пожирает даже людей, но Дампиер, наблюдавший бегемотов в Натльском заливе, в земле Кафров, доказал несправедливость [238] этой сказки. Не только это дву-стихийное чудовище не нападает на людей, но бежит от них, и бросается в воду, едва почует приближение человека; погружаясь на дно, бегемот ходит там так же свободно, как по суше. В Лоанго, Английский путешественник видел, как бегемот внезапно поднялся на поверхность реки, приподнял и опрокинул спиною шлюпку, плывшую по реке; в ней сидели шесть человек, но бегемот удалился, не думая нападать на них, пока они бились в воде, стараясь спастися. Бегемот остается долго под водою, говорит Делаланд, и показывается на поверхности в великом расстоянии от того места, где погрузился. Капитан Ковеит уверяет, что он видал бегеметов по получасу находившихся под водою. Когда животное спокойно, то плывет неся голову вровень с водою, и выставляя только на поверхность ноздри, глаза и уши. Крик его походит так на ржание лошадей, что самое имя бегемота происходит от того (Гаппопотам — речная лошадь). Мадагаскарский бык есть зебу, или бык с жирным горбом; некоторые из них весят от 700 до 800 фунтов; есть породы безрогих, у других рога висят и шевелятся. Далее замечательны: здешний дикий осел, с безмерными ушами, кабан рогатой (если только это справедливо), бараны, с огромным курдюком, тандреки — род ежа, и маки, особенная порода обезьян. Флакур присовокупляет ко [239] всему этому брегу, или однорогую козу. Птиц бесчисленное множество во всех лесах Мадагаскарских; попугаи, гуси, утки, курицы, пинтады, дикие голуби, летают огромными стадами. Флакур исчислил более 60-ти малоизвестных пород птиц.

За неимением попутчиков, задержанный в Мариинской крепости в самый нездоровый зимний месяц, я скоро почувствовал вредное влияние здешнего климата, и признаки лихорадочного состояния заставляли уже меня бояться сильного припадка здешней губительной лихорадки. К счастию, Английский бриг, Виктория, плывший от Иль-де-Франса, остановился в Мариинской гавани. Ему надобно было пристать у Таматавы, и отправиться потом в Калькутту, завернув в Маге и Тринкомалу. Этот путь был почти мой путь, а впрочем даже излишнее путешествие было уже мне отрадно при моем нездоровом состоянии. Капитан, ловкий физиогномист, хорошо угадал мои мысли, расчел на мне маленькую торговую спекуляцию и принудил меня заплатить довольно дорого. Впрочем, отдаю ему справедливость: поступав как жид при торге, он был христианином в исполнении своей обязанности, и старался об удобствах и приятности пребывания на его корабле. Этот новый знакомец мой, почтенный шкипер Бристольский, Ионафан Левис, вообще мне очень понравился. Торгуясь со мною, он не мог преодолеть [240] инстинкта своего ремесла, необходимости держаться во всяком деле сначала барышей, а потом добродетели. Должно ли обвинять его? Если, вместо того, чтобы спокойно жить с своею семьею где нибудь в уголке Глочестерской области, он рыскал по островам Индийского Архипелага, то конечно уже не для того, чтобы иметь удовольствие без барышей возить каких нибудь странников, подобно мне, околевающих от лихорадки в Мадагаскарских болотах. Особенно понравилась мне в нем одна черта характера: он отдавал справедливость Французам, везде, где надобно было отдавать ее. Бывши некогда в Королевской Английской службе, он присутствовал при многих случаях, где Французская храбрость поддержала честь Французского флота; память его была набита подробностями о морских битвах, и он любил рассказывать их. Так, на пример, он обратился ко мне, когда мы пришли на вид Таматавы. «Monsieur le Francais — сказал Ионафан Левис — вот тут было жарко в 1812 году!» — Что такое, Капитан? — «Да, жарко, когда мы сцепились с вашею отчаянною Нереидою — она, черт побери! славно держалась против трех лихих Портсмутских фрегатов! Послушайте — вон там, под ветром; я был вот тут на Сириусе. Ну, хорошо — сначала дело пошло ровное, три на три; да только двое ваших дрались куда плохо! И вот осталась одна Нереида — ну! она [241] стоила трех; она выдерживала наш огонь, чудо, как она выдерживала, пока было ей где развернуться. Мы задвинули ее к самой Таматаве, тут некуда было ей пошевелиться — вон стала она против этой рощицы! Мы притянулись к ней на четверть выстрела, и стали работать! Бедная Нереида! через час, она была решето, настоящее битое мясо! Капитан ее свалился, смертельно раненный, с восклицанием Vive l’Empereur! Умирая, он подозвал к себе старшего Лейтенанта своего, Поне. Клянись мне, Поне, — говорил он — клянись твоим Почетным Крестом, что ты не сдашь моего фрегата бесчестно! — Клянусь! отвечал Лейтенант. — «И так я умираю доволен — обними меня!» — Он умер — его звали Маралье — чудо человек — как не любить этаких людей! Я люблю их, как Англичан, — славный Маретье! — Когда потом ваши моряки рассказывали нам о том, как он умирала. — мы плакали, да, да! плакали!» — Хорошо, Капитан; но чем кончилось дело? — Честно кончилось, Monsieur le Francais, честно кончилось! Лейтенант Поне шаркнул в нас еще горстью железных орехов, так, что один из наших фрегатов принужден был оставить линию битвы. Когда командир наш увидел это, он послал лодку, потолковать с вашими головорезами. Стыдно было продолжать при ужасном положении их; но кто же думал, что они сами захотят еще драться? — [242] «Я обещал моему Капитану — сказал Поне — сдать фрегат неприятелю только на честных условиях, и вот эти условия: экипажу оставить Нереиду, но сохранить оружие; содержать его на Английский счет, и перевезти в Брест. Даю вам полчаса на да и нет, и после этого дерусь на смерть». — Он сделал бы это, этот проклятый Поне, если бы наш начальник был такой же упрямец, как он. Мы согласились на все, чего он требовал — стыдно было погубить таких моряков — ведь мы не мясники! ведь сражение не бойня! Да, сударь, так было дело! — Мы взяли Поне и остаток его людей на Сириуса нашего, и выпили с ними по доброму стакану грога, они за своего Императора Наполеона, мы за нашего Короля Георга. Бедная Нереида оказалась такою калекою, что едва тащили ее два фрегата. Так добрались до острова Мавриция». — Капитан замолчал и занялся распоряжениями. Признаюсь, после такого рассказа, я не жалел, что Капитан Левис взял с меня лишних 40 или 50 пиастров; я благодарил его.

Текст воспроизведен по изданию: Отрывки из "Всеобщего путешествия", соч. Дюмон-Дюрвиля // Сын отечества и Северный архив, Часть 174. № 49. 1835