-

ИЗ ЛЬВОВСКОГО АРХИВА КНЯЗЯ САПЕГИ.

В Львове, доктором А. Прохаско, напечатан 1-й том Архива Льва Сапеги, о чем г. Пташицким было сделано сообщение в Журнале Министерства Народного Просвещения (Часть CCLXXXV, стр. 194.) где г. Пташицкий привел, в извлечении, и несколько более интересных писем.

В виду несомненной содержательности этих писем, я помещаю их здесь полностью, предпослав краткий их перечень. Всех таких писем девять.

Первое, от 6 Октября 1597 г., Андрея Сапеги к Христофору Радзивиллу, в котором Лев Сапега доносит о посольстве в Москву. Во втором письме тот же Сапега доносит Радзивиллу о смерти царя Феодора Ивановича и о предполагаемых кандидатах на царский престол. Третье письмо, более интересное, совпадает с донесением одного шпиона, напечатанным у г. Пташицкого. В этом донесении Польский шпион, между прочим, говорит, что после смерти царя Годунов имел при себе друга, очень похожего на царевича Димитрия; от имени этого Лжедимитрия было написано письмо в Смоленск, что он уже сделался царем. В Москве стали удивляться, откуда он появился и подумали, что его до времени припрятывали. Когда этот слух дошел до бояр, они стали друг друга расспрашивать. Нагой сказал, что Димитрия нет на свете; Михайло Битяговский на пытке сказал, что он убил царевича по приказу Годунова и что Годунов хотел своего друга, похожего на Димитрия, выдать за последнего и чтобы его избрали царем, если не хотят его, Годунова. В другом письме Андрея Сапеги к Радзивиллу, между прочим, упоминается, что по смерти царя Феодора Годунов держал при себе побочного сына Грозного, родившегося от Пятигорки, во всем похожего на убитого царевича Димитрия. На основании этих, хотя бы и не совсем точных, показаний невольно предполагается, что не у одного Годунова могли быть на воспитании такие дети женолюбивого Грозного, и ведь можно допустить, что такой ребенок, воспитанный у боярина, как царский сын и знавший про свое происхождение, мог легко сыграть роль и [338] царевича, и царя. Все бумаги и документы о Димитрии были энергично истребляемы и патриархом Филаретом, и его потомками, так что, по словам о. Пирлинга, личность Димитрия и по сие время подобна «Железной Маске».

4-е и 5-е письма Андрея Сапеги к Радзивиллу касаются беспорядков в Москве и поражения Годунова под Окою.

6-е письмо Льва Сапеги к Яну Замойскому с извещением из Москвы о короновании Бориса Годунова, при чем Сапега просит сообщить новости о короле и о Венгерских делах.

В 7 и 8-м письмах Лев Сапега сообщает Замойскому о слухах из Москвы, о полученном им приказе ехать в Лифляндию в комиссию. Затем он поминает по поводу письма к Московским боярам об аресте едущих из Москвы купцов, которых, вследствие угроз из Москвы, Сапега советует освободить.

9-е письмо к канцлеру Льву Сапеге из Москвы от 8 Июля 1606 г. Мартына, Андрея и Петра Стадницких, в котором они просят Сапегу хлопотать за них, чтобы им поскорее можно было освободиться из плена, при чем доносят подробно об убийстве Димитрия. Андрей Стадницкий был гофмейстером царицы Марины. Вместе с другими пленниками, томившимися на Белоозере, он был освобожден лишь в Январе 1609 года. Об этом освобождении довольно подробно занес в свой дневник Станислав Немоевский, разделявший с Стадницким печальную участь в Русском плену (Записки Станислава Немоевского изданы, под моей редакцией, в 1907 г., в описании рукописей И. А. Вахромеева, т. VI.).

А. Титов.

Ростов-Великий, 1910, Февраля 1.

I. Лев Сапега в Христофору Радзивиллу.

Ваше сиятельство!

Униженно благодарю вас за то, что вы изволили переслать мне свое письмо через Трейданского старосту (Петра Стабровского.). Молю Господа Бога, чтобы Он даровал вам долгую жизнь, исполненную радостного изобилия. Нового ничего за это время не могу сообщить вам. Остаюсь преданный слуга вашего сиятельства. В Слониме, 6 Октября 1597 г.

У меня есть несколько писем от Двора, где утверждают, что императорский посол уже проехал через Лифляндию, но оказалось совсем не то. Бывает, что и при Дворе получаются неверные известия, однако я знаю, что е. в. король ждал от вашего сиятельства более достоверных сведений. Но говорят также, будто этот [339] посол жаловался Московскому князю на нашего короля in eum sensum, что король Польский Сигизмунд хотя братается с нами и породнился, а все же с язычниками действует против нас и Татар на нас пропускает (вероятно и это присочинил); надо бы ему за это отмстить. Вот я только не знаю, было ди это или не было.

Остаюсь преданный слуга и признательный зять вашего сиятельства Л. Сапега. 6 Октября 1597 г.

II. Андрей Сапега к Христофору Радзивиллу.

Ваше сиятельство!

Нижайший слуга ваш шлет вам привет. Как я уже раньше сообщил вашему сиятельству о смерти великого князя Московского (Федора Ивановича.), так и теперь сообщаю, что он точно умер 20-го Января. Говорят, что погребение уже состоялось и что Москва очень скорбит о нем.

Про избрание великого князя (Поляки звали тогда наших государей великими князьями, а не царями.) еще ничего особенного не слышно, но выборы ожидаются в Сборное Воскресенье; ибо у них как при жизни великого князя, так и после смерти его, выборные сеймы происходят в это Сборное Воскресенье, всегда после первой недели поста по их старому календарю, а это Сборное Воскресенье совпадает по нашему календарю со днем 16 Марта. Также сообщаю вашему сиятельству, что шпионы, которых я выслал за границу, доложили мне, что четверо претендуют на великокняжеский престол: Годунов, о котором говорят, что он очень болен; второй Мстиславский, который, говорят, занимал в совете первое место после великого князя; третий Федор Романович Никитич, о котором говорят, что он родной дядя по матери покойного великого князя; и четвертый Бельский, о котором говорят, что покойный великий князь гневался на него по той причине, что он хотел быть великим князем, не смотря на оного собственного потомка. Великий князь запретил ему появляться к нему на глаза до самой смерти. Этот-то Бельский, вероятно, услыхав теперь о смерти великого князя, приехал в Москву со множеством народа, желая стать великим князем. Поэтому Москва полагает и люди поговаривают между собою, что по поводу выборов великого князя будет жестокое кровопролитие, если не окажется милость Божия и не будет общего согласия всего их государства; а между этими четырьмя больше всего сторонников считают за Федором Романовичем Никитичем, как родственником великого князя. [340]

В Москве тревога велика: боятся его величества короля. На границах везде стража по погостам и дорогам, даже по тропинкам. Больше всего опасаются, чтобы кто нибудь из Москвы не проехал к его величеству; купцов из владений его величества ни из Москвы, ни в Москву не пускают, только из Смоленска в Оршу или из Орши в Смоленск. В Смоленский замок с великою поспешностью свозят материал, то есть камни, кирпич, песок; уже выстроили на две сажени от земли стену от Днепра при переезде из владений его величества. Стена шириною в 4 сажени очень крепкая (Сам Годунов, в царствование Федора Ивановича, ездил в Смоленск и когда он укреплялся, назвал его ожерельем России; а князь Ф. М. Трубецкой по этому поводу сказал: «Как в том ожерелье заведутся вши, и их будет не выжить» (История России, С. М. Соловьева, II, 638). Припомним, Орша была в то время в Польско-Литовском владении. П. Б.). Не премину сообщить вашему сиятельству о том, что случится нового. Затем вторично свидетельствую вашему сиятельству свое нижайшее почтение. 4 Февраля 1598 г. Андрей Сапега.

III. Андрей Сапега к Христофору Радзивиллу.

Ваше сиятельство!

Уже я снарядил было со своим письмом гонца к его величеству и к вашему сиятельству с теми новостями, которые узнал, т. е. что будто бы они между собой умертвили Годунова, а великим князем избрали Федора Романовича Никитича, как тут вернулся шпион, которого я посылал за границу. Тот доложил мне следующее.

Когда Годунов увидел, что великий князь Московский не может быть жив, он пришел к нему (при этом была и сама княгиня и Федор Романович) и стал его с плачем спрашивать и просить, чтобы он объявил, кого считает достойным избрания после своей смерти на великокняжеский стол, надеясь, что он укажет на него; на что тот ответил ему: «ты не можешь быть великим князем, разве только если тебя выберут по общему соглашению, но сомневаюсь, чтобы тебя избрали по той причине, что ты происходишь от подлого народа». Но он указал на Федора Романовича, предполагая, что скорее изберут его. А так как великая Московская княгиня, говорят, беременна, то если у нее родится сын, велел, чтобы знатнейшие воеводы воспитывали его под присягой, а пока сын возмужает, чтобы тот же Федор Романович был правителем, а Федора Романовича будто бы увещевал, если его выберут великим князем, [341] чтобы он не оставлял Годунова и постоянно держал бы его при себе, как и он, и без его совета ничего не делал, убеждая его, что Годунов умнее.

После смерти великого князя Годунов будто бы держал при себе своего друга, во всем очень похожего на покойного князя Дмитрия, брата великого князя Московского. Этот друг родился от Пятигорки, которой давно нет в живых. Годунов написал письмо от имени этого князя Димитрия в Смоленск, что он уже стал великим князем. Москва стала удивляться, откуда он взялся; однако они догадались, что его до сих пор скрывали. Пока это донесли думным воеводам и боярам, они тотчас же стали промеж себя расспрашивать. И сказал один боярин и воевода, некто Нагой, что князя Димитрия нет в живых, и что сосед его, цивунь (Земский начальник. Польское слово «Цивунь» тоже что старинное наше «тивун». П. Б.) Астраханский, Михайло Битяговский знает об этом. За ним тотчас же вскачь послали; как только он приехал, его посадили на испытание, чтобы он сказал, жив ли князь Димитрий или нет. Он, будучи на испытании, признался, что сам умертвил его по поручению Годунова, а Годунов хотел выдать за князя Димитрия своего друга, похожего на него. А так как его самого не хотят избрать в великие князья, то того избрали бы великим князем, а того цивуня Астраханского велели четвертовать, и Годунова стали упрекать, что он изменник своим государям, князя Димитрия изменнически убил, а он теперь необходим, и великого князя отравил, желая самому стать великим князем, а в этом замешательстве и придирках князь Федор Романович подбежал к Годунову с ножом, желая его убить, но остальные удержали его.

О Годунове говорят, что он после этого замешательства в совете не бывает вместе с другими, а у него есть свой двор в том же дворце Кремле, куда съезжаются на совет. В этом же своем дворе он соблюдает большие предосторожности вместе со своими приверженцами. Шуйский, будучи шурином Годунова, мирит его с остальными, убеждая их, чтобы они без него ничего не делали и великого князя не избирали. Они действительно соглашаются и думают скоро избрать великого князя, но ни на кого не указывают, только на князя Федора Романовича. Все воеводы и думные бояре согласны избрать его, ибо он родственник великого князя. За Годунова же стоят меньшие бояре, стрельцы, ибо он хорошо платил [342] им, и чернь; но им лишь то мешает, что он происходит от подлого народа. Поэтому говорят, будто бы великий князь перед смертью сказал: если они не могут единогласно избрать великого князя, то, избрав двоих или троих выборных, пусть пошлют к его величеству христианскому императору, а кого он укажет, пусть они того и изберут государем. Иные что-то шепчут об эрцгерцоге Максимилиане; один боярин при этом шпионе говорил, что гонца хотят посылать к его величеству императору, только опасаются, что его величество король не пропустить его через свои владения. Морем бы кругом давно послали, да зимой трудно проехать.

Доношу также в. с-ву, что в Смоленск приехали на этой недели четыре воеводы и с ними немного народу: старший воевода и наместник Смоленский князь Тимофей Романович Трубецкой, а остальные при нем: князь Михайло Самсонович, Туренин и два брата, князь Василий и князь Андрей Звенигородские; теперь всех воевод шесть. Прежде старшим был Василий Васильевич Голицын, а теперь на его место старшим Трубецкой. А Голицына назначили, как они по-своему называют, выездным воеводою, каковой выезжает из замка на встречу неприятелю. Говорят, что этот Голицын каждую ночь, как только начнет смеркаться, с тремя сотнями всадников ездит сторожить от Смоленска на расстоянии четырех миль на урочище над рекой Ухиней, а на заре въезжает в замок, оставив на страже несколько десятков всадников. Трубецкой заведует всем в замке; остальные трое, лишь только начнет смеркаться, верхом объезжают замок спрашивая: «есть ли приезжий народ и стрельцы?» Тогда ему другой отвечает: «есть». Казаков ездит семьсот с этими воеводами по замку, стрельцов с зажженными фитилями три тысячи, все они каждую ночь не засыпают ни на мгновенье; одни в замке, другие возле замка ходят, опасаясь вторжения со стороны владений его королевского величества, и также усердно соблюдая, чтобы ни одно значительное лицо не проехало от них к его величеству королю. Бояр тоже немало есть; им приказано разъезжать по местечкам, монастырям и селам и переписывать чернецов, попов и простолюдинов, чтобы, когда великий князь будет избран, каждого привлечь к присяге в своем приходе, за приставом, новому великому князю.

Я посылал также своего слугу с письмом к Смоленскому воеводе, желая узнать что-либо достоверное и по письму догадаться, от чьего имени он будет писать, от имени ли покойного великого князя или же от имени новоизбранного; но он на мое письмо ничего [343] не отвечал, а моего гонца и лошадей не накормили. По этому я догадываюсь, что великого князя еще не избрали; тот умер, а нового еще не избрали, и он ни от чьего имени не мог написать. По тому еще догадываюсь, что великого князя еще не избрали, что за обеднями в церквах не молятся за великого князя, а только за великую княгиню, царицу и сына, но я опять пошлю шпиона (Какого же? П. Б.).

Как я уже раньше сообщал его величеству королю и вашему сиятельству, так и теперь сообщаю, что материал с большой поспешностью привозят в замок, так что на улицах нельзя пройти; на полях вырывают большие и малые камни. Еще говорят, что Татары несколько тысяч возов белого тесаного камня привезли в Смоленский замок, и еще ожидают больше его. Воеводы ждут еще больше народа. Наших купцов дальше из Смоленска не пускают; а тех из наших купцов, что в самой Москве, которых застала там смерть великого князя, тех держат в гостинном доме под сильной стражей и охраной и, говорят, выпустят их только тогда, когда изберут великого князя. Затем вторично свидетельствую и пр. В Орше, 15 Февраля 1598 г. Нижайший слуга вашего сиятельства Андрей Сапега, Оршанский староста, собственноручно.

(Приписка). Когда я уже написал это письмо к вашему сиятельству, приехал Москвич, купец из Смоленска. Я напоил его, одарил и велел спросить, что у них там происходило. Он почти во всем говорил согласно с моим шпионом: что замешательство было между ними, но Годунов жив; великого князя, тоже говорит, еще не избрали; надеются, что выберут его на сороковины, т. е. на сороковой день после смерти великого князя, и утверждает, что Годунов великого князя отравил, желая сам стать великим князем. Говорит также, что на его стороне некоторые думные бояре и воеводы, а стрельцы все за него стоят и чернь почти вся. За Федора Романовича Никитича стоит уже большая часть воевод и думных бояр. О великой княгине Московской этот Москвич говорить, что она не беременна, ибо на четвертый день по смерти великого князя постриглась в девичий монастырь; если б она была беременна, то в монастырь ей можно было бы уйти только после родов. И шпион мой тоже двояко слышал: одни говорят беременна, другие — нет. Он уверяет, что похороны великого князя еще не состоялись, а состоятся только, когда выйдут эти сороковины. А что будет нового, о том не премину сообщить вашему сиятельству. Андрей Сапега 15 Февраля 1598 года. [344]

IV. Андрей Сапега в Христофору Радзивиллу.

Я догадался по вашему письму, что Молдавский посол был у вас раньше, чем дошло мое письмо, и это весьма удивляет меня; ибо я тремя днями раньше выслал свое письмо, нежели отправил этого посла из Орши, а о смерти великого князя Московского и о том, что происходит за границей, я уже три письма послал вашему сиятельству и замечаю, что вы до сих пор не получили их. Надо, чтобы вы, ваше сиятельство, сделали выговор пану Швейковскому или его наместнику, чтобы они не задерживали моих писем к вашему сиятельству. Как я прежде неоднократно писал вам, так доношу и теперь, что великий князь уже подлинно умер. В Москве теперь великое замешательство, особенно по делу об избрании великого князя либо на сороковины, либо в Сборное Воскресенье. Говорят также, что великий князь перед смертью назвал четырех претендентов, из которых следует избрать великого князя: двух родных братьев — Федора и Александра Романовичей Никитичей, третьего Мстиславского, четвертого Годунова. Романовичи двоюродные братья великого князя. Воеводы и думные бояре согласны выбрать одного из них, так как они родственные великому князю: чернь и стрельцы сильно стоят за Годунова. Поэтому они никак не могут помириться, между ними великое разногласие и озлобление. Об этом всем и об ином я подробно сообщил вашему сиятельству в моем первом письме, которое, полагаю, вы теперь уже получили. В Смоленске шесть воевод, чего до сих пор никогда не бывало, людей великая сила, сторожевые везде по погостам и тропинкам. Я раньше посылал письмо к воеводе в Смоленск, но моего посла отправили ни с чем; теперь я вторично посылал к этому новому воеводе Трубецкому, но и он ничего мне не ответил, а только сказал, что послал мне письмо со своим гонцом. К моему посланному приставили шесть бояр, которые наблюдали за тем, чтобы никто не говорил с ним, и чтобы он в гостинный двор не ходил. Ему не позволили даже коня подвести к воде, а сами поили и кормили коня, и его ни на шаг не отпускали из постоялого двора; не дали ему пробыть там и часу и почти в шею гнали, чтобы он ехал скорее. Я беспрестанно посылаю шпионов за границу: одни приходят, другие уходят, и если будет что нового, не премину сообщить обо всем вашему сиятельству. 23 Февраля 1598 г. [345]

V. Андрей Сапега к Христофору Радзивиллу.

По приказанию вашему я строго следил, чтобы в это время никого чужого не пропускали через границу. Тогда же я получил письмо от его величества короля, чтобы не пропускать ни купцов, ни кого-либо другого, ни своих, ни чужих, что соблюдаю в точности. Но я имею достоверные сведения о том, что везде по окраинным замкам пропускают, то есть в Полоцке, Витебске, в Мстиславе и Домброве. Изо всех этих городов купцы ездят в Москву. Сообщая это вашему сиятельству достоверно, что и через Романов, вашу собственность, проезжают купцы, то есть Киевляне, Случане, Могилевские и Копышане, минуя Оршу, только не знаю, по чьему разрешению: пана ли Гладкого или слуги его, и не знаю, кто их там пропускает, по дружбе ли или по иной причине. Действительно Смоленск наполнен нашими, но ни один из них не ехал через Оршу. Не знаю, откуда все они взялись, вероятно, находили себе другие дороги; о чем узнав от меня, будет ли воля вашего сиятельства предостеречь их письмом, чтобы они не пропускали; ибо вижу, что они, не обращая внимания на письма его величества короля, пропускают. За Ракушанином, который хочет проскользнуть в Москву, согласно предостережению вашего сиятельства, буду зорко следить. Вы изволите также писать мне, что и на будущем Варшавском сейме следовало бы вашему сиятельству раньше других получать от меня извещения. Но и тут я не виноват, а виноваты посланные, если вы не скоро получаете мои письма. Вот и недавно я писал вашему сиятельству письмо о новостях, от 2-го Июня, и догадываюсь по письму в. с-ва, что вы его еще не получили, а я послал его в Борисов к пану Швейковскому.

Полагаю, что теперь вы получили это письмо, и сообщаю вам, что с тех пор было нового в Москве. Еще Годунов не выехал на это сражение с Татарами. Говорят, некоторые князья и думные бояре, особенно же князь Бельский во главе их, и Федор Никитич со своим братом, и немало других (однако не все) стали советоваться между собой, не желая признать Годунова великим князем, а хотели выбрать некоего Симеона, сына Шугалея, Казанского царевича, который живет в Сибири, далеко от Москвы; когда же Годунов узнал об этом их решении, а в это время пришло известие, что Татары идут в их земли, тогда он стал им говорить: Вы советуете избрать великим князем Казанского царевича Симеона, который живет далеко в Сибири, а враг уже в земле; пока вы к тому [346] дойдете, смотрите, чтобы вы царства не погубили и чтобы язычники не овладели им. Тогда они, отказавшись от того Симеона, просили его, чтобы он дал им совет, как защищаться и чтобы назначил им гетмана.

Он сам предложил себя, желая быть их гетманом и государем. Действительно 17-го Мая выехал сам Годунов с большим войском к реке Оке до Коломны, ибо оттуда ожидали Крымских Татар вместе с Турками. 15-го Июня приехал в Оршу сам Смольнянин, Слуцкий мещанин Петр Мильник, который сказал мне, что Татары над рекой Окой убили 4 тысячи Москвичей, и говорил еще, что в Смоленск привезли нескольких сильно раненых боярских сыновей, которые были в этой битве. А о самом великом князе говорят, что он находится с войском там же, не далеко от реки Оки, в замке Серпухове, и что Русские ожидают большого сражения с Татарами. Поэтому я послал теперь сыщиков за границу, чтобы они узнали что-либо новое, и если что случилось, не премину подробно сообщить обо всем вашему сиятельству; только прошу вас, пусть ваши чиновники не задерживают долго при себе моих писем, а пусть отсылают их сейчас же вашему сиятельству на сильных конях, а то и теперь пан Гладкий пишет ко мне, что это письмо вашего сиятельства он нескоро получил, потому что у боярина конь утомился. Затем вторично свидетельствую и пр. Из Орши 16 Июня 1598 г. Нижайший слуга вашего сиятельства Андрей Сапега собственноручно.

P. S. Годунов на это сражение ехал еще не коронованный, ибо он хотел короноваться только тогда, когда послужит их государству, хотя Москва упрашивала его короноваться.

VI. Письмо Льва Сапеги в Яну Замойскому.

Ясновельможный пане канцлер и гетман коронный! Свидетельствую и пр. Недавно пан староста Оршанский (Андрей Сапега.), брат мой, получил от воеводы Смоленского из Москвы два письма, одно вслед за другим: в обоих письмах он извещает пана старосту Оршанского о короновании Бориса Годунова на Московское княжество. В одном он пишет, что этот новый государь хотел дать знать о себе его величеству, но, зная, что короля нет в Польском королевстве и в княжестве Литовском, он в настоящее время [347] докладывает, что этот их новый государь хочет послать к императору и просит выдать пропуск, чтобы посол мог свободно проехать через земли его величества короля. Не знаю, следует ли ему выдать этот пропуск, так как он еще не доложил о себе его величеству королю, а для лучшего соображения посылаю вам копии обоих писем воеводы Смоленского из Москвы. Почти в то время, когда мы в Кайданове советывались с его сиятельством, Виленским воеводою (Христофором Радзивиллом.) о посылке в Москву по делу о купце вашего сиятельства из Замостья, приехал Армянин вашего сиятельства из Москвы в Койданов, который уверял, что уже того купца Армянина вашего сиятельства выпустили из Москвы; теперь уже эта посылка в Москву по делу купца вашего сиятельства, вероятно, окажется лишнею. О его величестве короле у нас в Литве ходят различные и неопределенные вести; покорно прошу ваше сиятельство перешлите мне известия о его величестве короле и о том, что слышно в Венгрии; постараюсь отблагодарить за это ваше сиятельство.

Затем остаюсь и пр. В Минске, 8 Ноября 1598 г. Преданный слуга Лео Сапега.

VII. Лев Сапега к Христофору Радзивиллу.

Как только я возвратился сюда в Могилев, то сейчас же хотел осведомиться письмом о вашем здоровье; но я приехал почти в Сочельник, затем начались торжественные праздники, которые следует посвятить молитве и славе Божией. Поздравляю ваше сиятельство со святым и хвалебным Рождеством Христовым и благодарю Бога за то, что Он дал нам дождаться сего праздника в добром здоровье. Молю Его, что бы с этим новым годом ваше сиятельство и мы все, слуги ваши, дождались еще много — счастливых лет в добром здоровье и Божией, на честь и славу имени Его святого, для блага родины нашей и к утехе нам, слугам вашего сиятельства, о чем я грешный в недостойных молитвах своих непрестанно прошу Господа Бога. Известий достоверных из тех сторон не могу сообщить вашему сиятельству. Староста Оршанский, брат мой, дал мне знать, что писал вашему сиятельству, уведомляя о том, что до него доходят такие слухи, будто бы Бориса Федоровича, великого князя Московского, Москва убила, что повторяют и в других местах. Но вижу, что и пан староста не убежден в этом. Однако там, вероятно, немалое замешательство, и купцов, как из своего [348] государства, так и в другие государства не пускают. Я все же написал к старосте Оршанскому, брату своему, чтобы он, разузнав обо всем, как следует, донес мне. Получил я также от ксендза архиепископа Львовского (Ян Дмитрий Соликовский.) из Риги письмо, в котором он просит меня приехать на тамошнюю коммиссию, и мне, вероятно, придется ехать туда тотчас же после праздников. Но где бы я ни был, покорно прошу ваше сиятельство присылайте мне вести о своем здоровья и житье бытье, ибо для меня составляет особенное удовольствие, когда часто могу быть осведомлен о вашем добром здоровье. У меня теперь гостят князь Ярослав Головчинский с сыном и Александр Ходкевич, с которыми вспоминаем о вашем сиятельстве. Пока примите и пр. В Могилеве, 28 Декабря (15)98 г. Нижайший слуга вашего сиятельства Лео Сапега.

VIII. Лев Сапега в Христофору Радзивиллу.

Ваше сиятельство! Вы изволите писать мне, чтобы я письмо к думным боярам, припечатав своей печатью, отослал к поднаместнику подвоеводы вашего сиятельства в Вильну, чтобы он его не медля переслал в Москву. Я полагал, что это письмо будет снабжено печатями нескольких господ сенаторов, а именно ксендза епископа Виленского (Венедикт Война.) и маршала (Христофор Дорогостайский.), как я с ним и устно об этом говорил, и по этому приготовил четыре печати; но и так быть может, что это письмо будет от нас от двоих: от вашего сиятельства, как первого сенатора и гетмана великого княжества Литовского, а при вашем сиятельстве от меня, канцлера, ибо таково желание и приказ его величества короля. Что же касается того, что удержание тех купцов не может служить поводом Москве к нарушению мира, то по моему это большой повод и такой, что не только перед людьми, а перед Богом она была бы права, если б по этому поводу нарушила мир и подняла войну. Ибо если это expresse в перемирных письмах, в начале послы, а потом и его величество король изволили обещать, что купцам можно добровольно торговать, приезжать и уезжать безо всяких препятствий и задерживанья, то если купцы и их товары задерживаются и добровольно уехать им совсем не разрешается, это значит поступать вопреки обещанию и перемирным письмам, вследствие чего и мир подвергается опасности. Этот повод sufficiens (Достаточен.) перед Богом и людьми, [349] inferendi justum bellum (Начать справедливую войну.) против его величества короля; ибо, задерживая купцов, нарушается данная клятва. Москва ни одного из наших купцов не задерживала, напротив все свободно с товарами уезжают, приезжают; один только этот Бандзикович, который наделал долгов и обязательства на себя в Москве выдал и по этому Москва удержала его товары, и когда мы там были, то люди жаловались на этого Бандзиковича, что он там задолжал, а фактор Бандзиковича не хотел расплатиться с ними. По этому Москва удержала его товары, по причине его долгов; но те Московские купцы никому не задолжали, никому не выдавали на себя обязательств. Quo jure, или вернее qua injuria (По какому праву, или, вернее, за какую обиду.) удерживают их? Бандзикович жалуется; никто больше, только он один; но следует ли на основании его голословной жалобы делать то, что может причинить большое periculum (Опасность.) Речи Посполитой? Есть примеры языческие и христианские, что в таких случаях обсуждали и сначала спрашивали о причине. И тут следовало бы спросить и узнать, что за причина, почему товары Бандзиковича удержаны? Если невинно, не избежать потом удержания купцам Московским; не первые они сюда приехали и не последние. Москве приходится сбывать соболь тут в Литве и Польше; если мы запретим своим купцам ездить туда, то они непременно приедут к нам: соболей долго нельзя держать. Я понес тот же убыток, что и Бандзикович, может быть, даже еще больший, ибо я понес убытка на 10 тысяч золотых через этого Бандзиковича. Он не так пострадал; но я готов лучше сам пострадать, нежели подвергнуть опасности Речь Посполитую. Может быть, от этого и не будет опасности для отечества, а может быть и будет; но сама equitas (Справедливость.) запрещает на основании голословных доказательств задерживать невинных; это лишь equitas; язычники соблюдают это, как же христианам не соблюдать? Но довольно об этом; остаток eventus (Происшествия.) докажет, хорошо это или дурно. Я прошу только об одном ваше сиятельство: чтобы самих купцов не задерживать, если их товары задержаны, ибо в Москве никого из наших купцов не задерживали, почему же мы будем задерживать их? Если иначе быть не может, пусть идут товары за товары, но самих-то купцов зачем задерживать? Иначе я и писем к боярам не могу припечатать, ибо в письме к боярам написано, что тут [350] купцов великого князя не задерживают, а на самом деле их задерживают, и наше письмо не будет соответствовать действительности.

По делу о привлечении Виленского воеводы, за неявку его в Литву для установления там мелиорации на Красник, за что вы хотите привлечь его к суду по совету трибунальных судей, которые уверяют, что исход дела может быть благоприятен, — поступайте так, как вашему сиятельству покажется лучше. Я писал вашему сиятельству, что Виленского воеводу так надо привлечь, чтобы ему не достало уже времени привлечь ваше сиятельство к этому суду; ибо я замечаю, что эти судьи такое значение придают судебным издержкам, что они готовы присудить к уплате возможно больших сумм и ваше сиятельство Виленскому воеводе, и Виленского воеводу вашему сиятельству, а сами будут получать судебные издержки.

Будет ли у меня теперь Гонсевский по собственному желанию, не знаю. Его не было еще. Если будет, то я буду помнить о приказании вашего сиятельства; теперь уж некому верить, а я за него поручиться не смею. Примите и пр. Дано в Лососиной, 21 Августа 1602 г. Сын и покорный слуга вашего сиятельства Лео Сапега.

(Приписка). Когда я написал это письмо вашему сиятельству, староста Велижский прислал мне письмо своего подстаросты, копию с которого я посылаю вашему сиятельству. Вы легко поймете по этому письму, куда метит Москва и как она insolenter (Дерзко.) хочет поставить себя в отношении к нам. Поэтому, как я уже неоднократно вашему сиятельству писал об этом, и теперь пишу и прошу, велите тех Московских купцов добровольно выпустить, чтобы мы со своей стороны не подавали им никакого повода к войне; дай Бог, чтобы нам и Господь так помог (если б это впоследствии повело к чему-либо, чего я весьма не желаю) и чтобы наша невинность обуздывала эту их дерзость. Прошу ваше сиятельство, пусть эти купцы будут выпущены на волю; ведь вы уже на слова и просьбы мои обещали было выпустить их, однако они не выпущены. Мне бы до этого никакого дела не было, если б оное не сопровождалось важными последствиями.

IX. Письмо из Москвы в канцлеру Льву Сапеге Мартына Андрея и Петра Стадницких.

Ясновельможный пане канцлер Литовский, господин и друг наш милостивый! Вы поймете злополучные события в этом [351] государстве по тому донесению, которое мы посылаем вам, и еще лучше по рассказам других освобожденных. Поэтому, не распространяясь, мы сообщаем вам только, что мы задержаны тут царем, а за что, не знаем. Поэтому униженно просим вашу милость, чтобы хлопотали за нас у его величества короля, чтобы нас скорее освободили отсюда; правда, его величество не разрешил бы выехать из королевства воеводе и тем, которых он брал с собой, и нам не хотелось бы брать с собой, ибо мы до этого не отваживались на войне и в чем другом помогать оному, только после разрешения его величества короля мы позволили забрать нас, не взяв ни от пана воеводы, ни от царя, ни от царицы никаких денег, чего никто и сам пан воевода не может сказать; мы на свой счет отправились, за что и свободы лишились. Просим вторично вашу милость, чтобы, памятуя о causam nostram (О нашем деле.), Вы не мешкая довели бы ее до благополучного конца, чтобы мы от этого не страдали. Обязуемся за это, пока будем живы, воздать вашей милости по всякому вашему приказанию своими услугами., Дано из Москвы 8 Июля 1606 г. Вашей милости верные друзья и слуги: Мартин Стадницкий, Андрей, Петр Стадницкий собственноручно.

(Приписка). Мы приехали в город Москву в Пятницу, то есть 12-го Мая; какой был прием, не пишу, ибо это к делу не относится. Покойный не въезжал, а ждал у своей матери в монастыре на низком замке. Там вышла молодая царица, одна только с женщинами и с паном воеводой. Мы пошли в гостинницы, каждый в другую, и очень далеко расположенные друг от друга. К молодой царице и нас не пустили. В Субботу с большей церемонией, сидевшего на престоле, приветствовали мы покойного. Брат наш Мартин, к несчастию, ото всех нас приветствуя, говорил речь. В Воскресенье нас принимал. Так тянулись церемонии до самого Четверга, и принимали посольство через пана Малогоского. В Четверг короновали молодую царицу, утвердили брак; все это тянулось еще несколько дней. Пишу вкратце. В Субботу очень рано 27 Мая убили царя; как и кто, трудно сказать; телохранители убитого царя бросились на наших; числа убитых не пишу; не защищались, а сдавались. Пан Самуил Бали убит; все растащили; в другом месте убит пан Патр Домарадский старик, еще в другом пан Стрижевский, пан Забеевский, ксендз Помаский с братом; пан Комаровский сдался живым и его убили; слуг множество убили и все расхитили. Пана хорунжего Пшемыцкого, Тарла, нагим, говорят, [352] оставив и одного с женой, несколько раз хотели убить: жена упала на него и этим спасла; ее сильно избили. Бросились на нас. Мы с паном Мартином были вдвоем в одном дворе на своем посту, защищались; по милости Божией, никого из нас не убили. У них тоже есть немного убитых; под конец с обеих сторон выкатились орудия. Господь сжалился; прибежали два боярина, стали унимать, а мы и рады были уняться. Только тут нам дали знать, что сам царь погиб. Тогда стали осаждать князя Вишневецкого, несколько часов стреляли из орудий, все у него отняли; он здорово защищался под конец в одной комнате; тут опять прибежали бояре и стали унимать. Посла, Сандомирского воеводу и Саноцкого старосту не осаждали; но у воеводы всю конюшенную челядь перебили и лошадей забрали, музыку перебили. Тут к нам приехал князь Дмитрий Шуйский, брат теперяшнего царя, уверяя нас в безопасности. Затем к вечеру приехал сам князь, которого теперь избрали в князья (в.); тот утешал нас и со слезами обнимал, обещая нам и безопасность, и свободный проезд; затем приставил к нам сто стрельцов, которые стерегут нас, никуда из гостинницы не хотят выпустить, к нам никого порядочного не впускают, и сами не уезжают; плохо кормят и нас, и наших лошадей. Итак, не быв на войне, мы очутились пленниками; до сих пор не знаем, что с нами будет. Мы просили, чтобы нас пустили к послу: не хотят, и так, где кто живым остался, там его и держат, никуда не выпуская. Других знатных много убито, о чем не хочется распространяться; теперь уже челядь высылают, и солдат уже выслали. Дай Бог, чтобы они прямо и целы дошли до границы. Других много убили, однако об этом ничего...

(Конец утрачен.)

Текст воспроизведен по изданию: Из львовского архива князя Сапеги // Русский архив, № 11. 1910