-

ПО СЕВЕРНОЙ ПЕРСИИ

(См. «Военный Сборник» № 8.)

XIV

В настоящее время курдский вопрос достиг, мне кажется, кульминационного пункта, а потому, я думаю, не лишне будет познакомить теперь же с жизнью и воззрениями курдов, что осветит с точки зрения беспристрастного зрителя то ложное положение, в которое поставлен этот вопрос, в силу непонимания уклада их жизни, вследствие чего и приходится держать в Персии излишнее количество русских войск, когда можно было бы обойтись двумя-тремя стрелковыми полками.

Охотясь в горах, нам постоянно приходилось заходить в курдские селения, как для ночлегов, так и на время дневок. Вот впечатления, которые выносишь после посещения курдского селения.

Прежде всего, что поражает в курдах — это замкнутость и подозрительность и при том такие, что гостеприимство, которым курды могут похвалиться, отодвигается на задний план. Если придти к ним в селение и попросить приюта, то никто из курдов не пожелает пускать к себе в «ханэ» (дом), отговариваясь тем, что у каждого из них в доме лежит [172] тяжело-больной. Они уже подметили нашу боязнь иметь дело с больными, вследствие того, что в селениях процветают тиф, оспа, есть и прокаженные, а потому, естественно, мы стараемся держаться подальше от больных. Но повышенный голос и явное намерение отправиться самому, чтобы удостовериться в наличии больного, делает их несколько сговорчивее. Некоторые соглашаются уступить свой хана, но просят такую колоссальную сумму, что невольно рассмеешься в ответ! Тогда остается одно: потребовать к себе бека и пообещать, что, если через несколько минут не будет очищен ханэ, то мы разместимся в его доме. Эта угроза сейчас же приведет к желательному результату: бек обойдет несколько ханэ и, выбрав получше, прикажет немедленно очистить их. Если хозяин начнет возражать против такого насильственного выселения, то несколько ударов бека по спине злополучного владельца ханэ заставят его подчиниться воле бека. И вот, только теперь, после того, как нашли мы приют, отношения в нам резко меняются... Курды становятся почтительными, гостеприимными; каждый считает своим долгом принести что-нибудь из своего скромного домашнего обихода..

Чем объяснить такую метаморфозу?

Я думаю, что это происходит оттого, что курды, как магометане, конечно, с большой неохотой пускают в свои жилища христиан. Я знаю таких курдов, которые, после пребывания в их селении русских, бросали это селение и больше не возвращались.

Конечно, это уже фанатики, каких теперь мало; но факт тот, что среди них, следовательно, держится мнение, что христиане оскверняют их дома, а потому они с такой неохотой пускают их к себе. Кроме этого обстоятельства, неудобство выселения заключается в том, что курду приходится перетаскивать из своего ханэ все имущество, движимое и недвижимое, а главное — женщин, для которых очень трудно найти помещение у своего соседа или знакомого, к которому он перебирается.

Таким образом, курды, при виде «гостей», конечно, стараются всячески улизнуть от удовольствия «переселения», вследствие чего каждый из них стремится поставить неприемлемые условия или запугать мнимо-больным, надеясь, что, быть может, «гости» уйдут в другое селение. Когда же «гости», наконец, устроятся и, так сказать, остальным курдам не угрожает [173] никакой опасности — природные чувства курдов, гостеприимство и любопытство, берут верх над недоверчивостью.

Не успеем мы расположиться, как начинается паломничество. Один за другим входят к нам курды и, после приветствования «селям-алейкум» (здравствуй), кладут перед нами свои подношения, а затем усаживаются, по восточному, в углу. Скоро около нас образуется целый склад всякой дребедени: тут куски кизяка (род топлива), пучки юнжи (сено), лаваш (хлеб), кислое молоко, курдский сыр и пр., причем сыр и лаваш лежат на кизяке, который, по всей вероятности, благодаря своему плоскому виду, изображает что-то вроде блюда. Но этого еще мало!.. Спустя некоторое время на огромном блюде приносят чашку с каким-то горячим, довольно густым кушаньем; по бокам чашки лежат стопки тонкого лаваша. Это ставится перед нами, и все курды, находящиеся в комнате, с любопытством приподнимаются, чтобы поглядеть, как будем мы есть. Но мы, конечно, не решаемся, хотя и знаем, что все равно придется отведать, чтобы не оскорбить хозяина этого кушанья. Несколько минут длится молчание, в продолжение которого курды с удивлением смотрят на нас, нетерпеливо ожидая, когда же, наконец, мы начнем закусывать. Но вот выходит один из курдов, вероятно хозяин этого блюда, и уговаривает нас попробовать. Чтобы доказать, что кушанье это не имеет отравы, он обмакивает в него свои персты и обсасывает. Делать нечего, мы берем по куску лаваша и намазываем. Кушанье — отвратительного вкуса, но, в силу необходимости, приходится доедать взятый кусок лаваша.

Когда мы кончаем, нам предлагают еще, но мы, конечно, решительно отказываемся. Чох саул! Чох саул! (большое спасибо), лепечем мы, отворачиваясь с отвращением от блюда. Тогда хозяин поднимает блюдо и отдает его сидящим позади курдам. Они моментально уничтожают содержимое, сопровождая акт еды неистовым чмоканием и обсасыванием пальцев.

После официального, так сказать, нам подношения хлеба и соли, курды вступают в разговор. Они расспрашивают: кто мы? куда идем? чего нам надо?

Выяснив, что мы охотники и пришли сюда только переночевать, не преследуя никаких карательных целей или собирания податей, что окончательно убеждает их в наших добрых намерениях и располагает к нам (сдержанности как не [174] бывало!..), курды придвигаются к нам поближе, рассматривают наше оружие. Кое-кто приносит свое, чтобы похвалиться.

Курды, как большие любители и ценители оружия, не могут равнодушно смотреть на наши кавказские шашки, разукрашенные серебром, золотом и каменьями. Одному из моих товарищей предлагали они большую сумму денег, чтобы он продал, и его отказ огорчил их очень сильно. Курды также стараются купить и ружья, в особенности же патроны. Окончив осмотр оружия, они переходят на принадлежности нашего туалета. Охотничьи сапоги приводят их в восхищение. Надо сказать, что с приходом русских, как среди персов, так и курдов, появилось тяготение к сапогам: они покупают их за большие деньги, гораздо дороже, чем стоят они на самом деле, так что теперь перс или курд в сапогах — есть признак состоятельности и знатности происхождения (длинные голенища охотничьих сапог так понравились курдам, что некоторые из них стали торговаться, словно мы могли им продать!). Насколько я помню, крайняя цена, предложенная курдами, достигала 13 туманов (около — 25 руб.).

* * *

Мне особенно памятна встреча в селении «Арык-Кама», где живет известный и очень влиятельный среди курдских племен Мамед-Джанго. Курды встретили нас как-то приветливее и лучше, чем в других селениях. Вначале повторилась та же картина, что и выше. Сам Мамед-Джанго не показывался, а прислал только угощение, но под вечер, когда мы хотели ложиться спать, пришел нукер (слуга хана) и сказал, что хан зовет нас к себе. Делать было нечего; пришлось одеться и идти к нему. Здесь нас ожидал обильный достархан (угощение) с пением и танцами курдов. Заунывное пение их очень похоже на пение наших кавказских горцев. Это — воспоминания о давно прошедших боевых днях, славных походах и дерзких набегах. Во время пения курды сидели с опущенными головами и, покачиваясь из стороны в сторону, казалось с грустью думали о канувшей в вечность свободной и разгульной жизни.

Когда мы выходили из ханэ гостеприимного хана, была уже глубокая ночь. Месяц высоко поднялся над горизонтом, освещая узорчатыми бликами маленькое, сиротливо приютившееся у высокой горы, селение. [175]

Тени от гудевших деревьев, казалось, ползли по земле, посеребренной снегом. Внизу, в ущелье, глухо ворчала горная речка, которая, как дивная лента, сверкающая позолотой и серебром, причудливо извиваясь, словно змея, терялась во мраке угрюмого ущелья. Только что выпавший снег искрился, блестел, и его хруст приятно отдавался в ушах...

XV.

Если сравнивать кого-либо с горным орлом, так это курда. Любовь к свободе и вольной жизни, так сильно развита у него, что курд, посаженный персидской администрацией в тюрьму, не выносит заключения: он или бежит, или хиреет в неволе и умирает. Чувство свободы и независимости у курда развиты сильнее, чем у кавказского горца; вообще, у них очень много родственных сторон, так что — кто жил на Кавказе и знаком с бытом горца — тому очень легко понять характер и натуру курда. Это дикарь, совершенно незнакомый с цивилизацией, не только с европейской, но даже и с персидской, вследствие обособленного и полукочевого образа жизни. Мне кажется, что, если приобщить их к европейской культуре, то курды так же быстро выродятся, как исчезают ныне с изумительной быстротой американские индейцы. Причина кроется в национальных чертах их независимого и гордого характера. Курды смогут воспринять только внешние стороны цивилизации, которые поразят их, т. е., говоря словами Кантемира, это будут «петиметры». Дальше этого они не пойдут. Если же европейцы станут наседать на них, курды уйдут в глубь гор и здесь, из-за недостатка пастбищ, как непримиримые враги, будут вечно драться между собой, уничтожая друг друга. Они неспособны воспринять других условий жизни, чем те, в которых живут (Пример усмирения Туркмении позволяет и здесь надеяться на лучшее. Ред.). Они не переносят притеснений, ибо, в противном случае, будут истреблять друг друга и бороться не на живот, а на смерть со своими притеснителями. Они не желают ничего другого, как только пользоваться свободой и независимостью. Как я говорил уже выше, курды ведут полукочевой образ жизни. С началом зимы и до поздней осени они кочуют в [176] горных равнинах и только с наступлением холодов, когда в горах выпадает снег, спускаются в предгорные селения, в которых когда-то жили армяне, персы, но, вследствие постоянных грабежей и разбоев, бросили эти селения много лет тому назад и переселились вниз, поближе к городам, где можно все-таки искать защиты. Удивительно жалкое впечатление производят эти полуразрушенные селения! Они так напоминают бедные горские аулы, где крыша одной сакли служит двором для другой, где кроме бедности и запустения с одной стороны, апатии и индифферентности жителей с другой, не видно более ничего, что невольно воображаешь себя в горах Кавказа. Ах, как ленивы курды!.. Его ханэ вот-вот развалится... Кругом сколько угодно подручного материала, чтобы поправить дом, но он неподвижно сидит перед тандырем (очагом) и непрерывно курит скверный турецкий табак. Вся домашняя работа всецело лежит на женщинах, а курд зимою отдыхает, не желая ровно ничего делать. Его главное богатство — баранта. Чем больше голов, тем, значит, курд богаче. Из молока куртинки приготовляют особый сыр, замечательно вкусный. В этот сыр они подмешивают особого рода горную траву, придающую сыру какую то остроту и нежность. Кроме того они приготовляют еще великолепное кислое молоко и пекут лаваши. Все это и составляет пищу курда, который в этом отношении очень нетребователен: кусок сыра и лаваша может удовлетворить его в течение целого дня. Любимый напиток курда — чай. Баранину они едят очень редко: в большие праздники или когда приезжают почетные гости.

Курдские женщины пользуются гораздо большей свободой, чем персидские. Они имеют право ходить с открытыми лицами и от нас, русских, не только не прячутся, но, наоборот, с большим любопытством рассматривают и даже разговаривают с нами. Я знаю, что у многих курдских племен жена хана заменяет в отсутствии мужа и других прямых родственников своего мужа по мужской линии. К ней обращаются за советами, и ее решению обязаны подчиниться.

Собственно говоря, курдские племена только номинально подчиняются ханам. Все подчинение состоит в том, что они обязаны уплачивать им установленную подать; но в некоторых случаях ханы пользуются известной властью: например, могут наказывать непокорных. Впрочем, это право [177] принадлежит только тем из ханов, которые пользуются всеобщим уважением и популярностью. Старики пользуются почетом и им принадлежит всегда первое место при обсуждении каких-либо вопросов. Кроме того, есть еще такие курды, которые своей безумною храбростью и отвагой во время набегов и разбоев стяжали себе славу. Они, как легендарные герои, уважаются не только тем племенем, которому принадлежат, но также и многими другими племенами. Эти «герои» очень опасны — так как, благодаря популярности, легко могут взбудоражить несколько племен на защиту «попранных» прав, вернее — для достижения личных целей.

Недавно мне пришлось встретить отца известных братьев Омер-хана и Гуссейн-ага, которые организовали в прошлом году нападение на Ширванский полк у Зиндешта. Этот курд, уже древний старик, но замечательно крепкий и здоровый, чрезвычайно похож на Тараса Бульбу. Лицо его покрыто глубокими шрамами, а тело прострелено не одной пулей. В каких только набегах он не участвовал! Он пользуется большим влиянием на сомайских курдов.

А вот другой тип: курд Темир-Джанго. Это уже заведомый разбойник. Его тело положительно изрешетено пулями и, несмотря на свой преклонный возраст, он также крепок и статен, как лев, а черные большие глаза выражают непреклонную волю и энергию. Его зовут русские: «Курдским волком».

Темир-Джанго кровник Симко, котурского хана.

Среди курдов очень распространена кровная месть. Эта путанная и сложная система мести создает враждебные отношения между целыми племенами. С этим обычаем приходится считаться очень основательно, так как в противном случае могут произойти крупные неприятности.

Я говорю так, основываясь на печальном факте, имевшем здесь место зимою прошлого года.

Это — подчинение сомайских курдов котурскому хану Симко.

Измаил Симко имеет в Сомае много кровников, но хойский вице-консул, вероятно, упустил это обстоятельство из виду и содействовал упрочению Симко в Сомае, с помощью вооруженных сил, в лице русских войск. И что же вышло из этого? Пошли, конечно, вооруженные столкновения между приверженцами Симко и сомайскими курдами, а за последнее время они стали нападать и на русские войска, считая их за [178] виновников того ужасного положения и междуусобицы, которые создались сейчас в Сомае.

Впрочем об этом деле я поговорю подробнее в следующей главе.

Закаленность, выносливость и спартанский образ жизни курдов поражают всех. Закалка начинается еще с детства. Достаточно сказать, что курды на своих детей обращают очень мало внимания. Ребенок во всякое время года ходить голышом. Еще зимою на нем бывает рубашонка, но и только. Босой, он бегает по селению, играя с баранами, и это при морозе в 10-14 градусов! Весною, когда курды уходят на кочевье в горы, детишки совершают переходы пешком и так втягиваются и привыкают к лазанию по отвесным скалам, что, подростая, они совершенно свободно и легко бегают по горам. При таком образе жизни детей, я думаю, что те из них, которые выживут, будут достаточно закалены, и все трудности и лишения походной жизни для них — ноль. Правда, смертность среди курдских детей очень велика, но курды на это не обращают никакого внимания, говоря, что раз Аллах подарил ему ребенка, то он, конечно, знает, когда следует взять его к себе. Вообще на этот счет у них фаталистический взгляд. Судьба! говорит курд или: все равно надо умирать!

Курд дик, и эта дикость — граничит у него с кровожадностью. Убить человека для него — потребность, как для гастронома тонкий обед. Чем наглее грабеж, чем дерзче разбой, чем больше убито сельчан, на которых напали, чем больше крови пролито, тем больше почета и уважения. Слава и популярность достигаются не умом, не мудростью и не талантами, а отвагой и храбростью. Курд, не побывавший в перестрелке и не убивший никого, не ценится ни во что. Все построено на личном героизме. Вчера ничтожество, но сегодня, благодаря совершенному подвигу, всеобщий почет и уважение...

Если курда начинают притеснять, он становится опасным, как раненый зверь. Не так то легко расстается курд со свободой и вольностью!

Правда, открыто нападать в таких случаях он не любит, предпочитая действовать по-партизански. Этот род войны ему хорошо известен. А что хуже партизанской войны, да еще в горах, где каждая тропа известна курду?

В конце концов русским не избежать такого столкновения, если будут давить и притеснять курдов. [179]

XVI.

Познакомив с мировоззрением, бытом и характером курда, я перехожу к выяснению тех ненормальных отношений, которые сложились в настоящее время между русскими и курдами и которые могут привести к нежелательному результату.

Уже теперь курды стали нападать на русские отряды, чего прежде не было. О прошлогоднем Зиндештском нападении, где участвовали курды, я не говорю на том основании, что главными вдохновителями и инициаторами этого дела были турки, посты которых находились по близости. Это они подговорили курдов, обещая им помощь, а затем, конечно, умыли руки и созерцали с невинностью ребенка перипетии столкновения и, если бы успех был на стороне курдов, они безусловно бы помогли им.

Кроме зиндештского дела, курды не нападали на русских, а вообще они, конечно, грабили и разбойничали, за что строго обвинять их нельзя. Ведь Кавказ более 50-ти лет, как присоединен к России, а разве разбойничество прекратилось? Зелим-хан, Абдул-керим, Мамед-али и др. рождаются самим народом и будут до тех пор, пока горец не переродится. С этим злом насильственными мерами бороться нельзя. Закон таков: чем больше притесняют дикий и свободолюбивый народ, тем больше растет среди него озлобление. Поймают одного вожака, повесят его, появится другой. Разница будет только в именах. Таковы курды.

Пребывание русских войск в северной Персии было вызвано необходимостью охраны дорог внутри Персии, чтобы содействовать развитию нашей торговли. Правильная торговля может быть только при безопасном сообщении. А кто грабил караваны и убивал путешественников и торговцев? Преимущественно курды. Для усмирения их были посланы русские войска, которые, заняв важные торговые пункты, обеспечили тем самым правильное движение. Курды ушли в горы и грабежи на дорогах прекратились. Разбойничьи же набеги на окрестные селения, конечно, продолжались, но, повторяю, что от этого их нельзя отучить никакими наказаниями, ни угрозами, ни обещаниями. Без этого курды не могут жить; это впиталось в их плоть и кровь. Надо перевоспитать курдов.

Итак, казалось бы, что задача, которая была возложена на русские войска, выполнена нами блестяще: почти без пролития крови. [180]

Время от времени курды обирали какого нибудь персиянина или армянина, убивали сирийца или еврея, или угоняли где нибудь баранту. Вот и все. В общем же наступило затишье.

Но от торговых интересов русские консулы перешли к политике. Они стали «кроить» курдские земли и подчинять их непопулярным ханам... Началось с того, что Сомай (сомайские курды) подчинили котурскому хану Симко: как я уже говорил выше, среди сомайских курдов у Симко имеются кровники, которые отказались ему подчиниться. Началось брожение. Симко, конечно, обратился к хойскому вице-консулу за помощью; последний отправил в Куни экспедицию. Дело было зимою. Русские войска, преодолевая страшные трудности, добрались до ставки возмутившихся курдов и заставили непокорных Темир-Джанго, Мамед-Шерифа и других беков поклясться на коране в верности Симко. Те поклялись под угрозой разрушения их разбойничьего гнезда, а также еще и потому, что стояла зима и уйти было некуда. Таким образом этой экспедицией никакого примирения достигнуто не было. Затем урмийский и хойский вице-консулы разделили всех курдов на две части. Одна половина отошла «под влияние» хойскому вице-консулу, другая урмийскому. Эта дележка вызвала такое брожение между курдами, что под Урмией появились даже вооруженные отряды, а громадное скопище их в окрестностях Соудж-Булага решило напасть на урмийский отряд. Ждали изо дня в день нападения, но в это время сомайские курды не выдержали и напали на наш пост Селямерик. Нападение в связи с тревожными вестями заставило консулов одуматься и вновь «перекроить» курдов, что внесло некоторое успокоение. Тем временем Симко, зная, что русские поддержат его, стал форменно грабить подчиненных ему сомайских курдов. Как факт, могу сообщить следующее. Как то раз приходит группа сомайских курдов в Дильман. Оказалось, что это «выборные» от Сомая; их послали сюда жаловаться на Симко. «Он нас разорит совсем! говорили они. Уберите его из Чиари-Кала (резиденция Симко). Кого хотите посадите туда. Поставьте лучше своих солдат или кого угодно, но только выгоните Симко!». Вот как настроено против Симко одно из самых могущественных племен! Но кто такой Симко? В чем его заслуга?

Юноша этот, которому, кажется, нет еще и 22 лет, год тому назад занимал почетный пост котурского хана. Во время окупации урмийского района турками, он не допустил к себе в [181] Котур ни одного турка; всякий раз, когда они хотели перейти границу котурского ханства, Симко с оружием в руках отстаивал свои права, чем, естественно, восстановил против себя турок. Когда же в Персию пришли русские, он объявил себя другом России. Вот и вся его биография! Особенных заслуг, как будто, не видно. Постепенный ход событий вел к тому, что Симко рано или поздно, а стал бы другом русских. Мог ли он перейти на сторону турок, которые были против него озлоблены и которые назначили даже приличное вознаграждение за его голову? Мне кажется: нет. Тем более, что дед Симко был вероломно схвачен турками и умерщвлен ими в Константинополе, а надо помнить, что Симко — курд; а у курдов существует обычай кровной мести. Далее... Если Симко не допустил в Котур турок, то делал ли он это в угоду русским, чтобы доказать свою дружбу? Конечно нет! Во-первых, он просто-напросто охранял свои земли из-за личных выгод; а, во-вторых, он видел в турках своих кровных врагов, которые замучили его деда. А между тем всю эту историю раздули выше геркулесовых столбов: Симко поклонник России! Симко лучший друг русских! — и т. д.

И вот, в награду за такое отношение к русским, его решили отблагодарить и подарили ему Сомай. А Симко воспользовался, конечно, таким к нему отношением и доверием и, не задумываясь о последствиях, стал разбойничать и грабить население. Симко сам говорит, что, как только русские уйдут из Сомая, он убежит из Чиари-Кала.

Подобное «управление» Сомаем безусловно приведет к партизанской войне со всем населением персидского Курдистана, потому что за сомайскими курдами восстанут и другие племена.

Политика русских консулов для курдов непонятна. Ведь если бы русские не стояли за Симко, его давным давно или выгнали бы из Чиари-Кала, или убили бы! А так как этого сделать им не разрешают, то они думают, что хищничествам и беззакониям Симко потворствуют сами же русские, тем более, что Симко неоднократно прикрывался русским именем, говоря, что «делает» это с ведома русских.

Вот почему мир, заключенный зимою в Куни, оказался так непрочен.

С июня, Темир-Джанго и другие, клявшиеся зимою в верности Симко, опять восстали на защиту попранных прав и для изгнания Симко из Сомая. [182]

Симко обратился, попятно, за помощью к хойскому вице-консулу. Опять был послан отряд в Чиари-Кала.

Правда, русские активно не выступали против восставших, курдов, но, охраняя тыл и резиденцию Симко, развязали ему тем самым руки, благодаря чему Симко, забрав с собою всех всадников, погнался за Темир-Джанго. В горах произошла столкновение. Темир-Джанго отступил и ушел в Турцию. В руки Симко, между прочим, попался любимый сын Темир-Джанго, которого, конечно, сейчас же зарезали.

Этого злодеяния Темир-Джанго никогда не забудет и не простит Симко. Отныне, как кровожадный зверь, будет он искать случая отомстить Симко... А недовольных у Темир-Джанго очень много... Говорят, что Темир-Джанго сказал: «Я не хочу сражаться теперь с Симко потому, что за спиной его стоят русские солдаты, по настанет время и мы померимся с ним».

Сейчас в Сомае страшное недовольство против русских за то, что они вмешиваются в распри и личные отношения курдов: «Мы вас не трогаем, говорят они; чего хотите вы от нас? Мы знаем сами, как надо решать свои дела».

Июньское нападение на урмийского консула под Урмией есть опять таки результат недовольства и брожения среди курдов. Правда, нападение это, не стоящее выеденного яйца, было страшна раздуто.

Вообще, за последнее время нападения участились и, если консулы хотят сохранить добрые отношения с курдами, то необходимо, прежде всего, немедленно выгнать Симко из Чиари-Кала и водворить его на жительство в Котур, а, во вторых, не вмешиваться в личные дела курдов, предоставив решать их самим курдам... Ведь у них существуют известные обычаи, которыми они и руководятся. Для чего же навязывать то, что не отвечает укладу жизни и их воззрениям?

XVII.

О том, что может дать северная Персия в торгово-экономическом и финансовом отношениях, а так же выгодно ли присоединение ее к нам со стратегической точки зрения, я напишу в следующий раз, когда установится на Балканах status quo и окончательно выяснится позиция Турции... Теперь же я хочу указать лишь на то обстоятельство, что в настоящее время в [183] северной Персии находится слишком много войск, численность которых можно было бы сократить со спокойной совестью.

Главная роль в бою принадлежит вообще пехоте, а в горах тем более... Артилерия нужна здесь, только горная, а никак не полевая, при непроходимости для нее дорог, да и та только для того, чтобы «попугать» курдов.

Это происходит оттого, что стрельба шрапнелью, вследствие отлогой траэктории и нахождения противника за гребешками гор или глинобитными стенками, не наносит ему никакого урона.

Единственный род снаряда, которым достигается здесь некоторый успех это — граната.

В настоящее время в Азербейджане находится дивизион полевой артилерии, батареи которого в течение целого года не посылались ни в одну экспедицию, тогда как горные батареи стрелкового дивизиона постоянно странствуют то туда, то сюда. Вернулись из одного похода, смотришь, собираются в другой. Да если и сравнить полевую пушку 1900 года и горную, образца 1909 года, состоящие на вооружение в данную минуту, то безусловно все выгоды на стороне последней. Начну с того, что движение даже горной артилерии здесь очень затруднительно и сопряжено с большими трудностями, а для полевой совершенно невозможно, потому что (как сказано) нет дорог. Как я уже писал, вместо дорог, в горах Персии существуют тропы, по которым ишак или верблюд свободно проходят. Сможет пройти и горная артилерия (взявшись на вьюки, хотя и с опасностью сверзиться в пропасть), но не полевая. Я думаю, было бы безумием даже пробовать...

В силу этого полевая артилерия обрекается здесь на бездействие. А что хуже бездействия и томительного ожидания! Удобство применения к местности горной артилерии не только лучше, но выгодно еще и в том отношении, что высота закрытий на позициях нужна меньше, чем для полевой, благодаря чему уменьшается мертвое пространство; да, наконец, имея щиты, горная артилерия может свободно становиться на открытых позициях, тогда как полевая в этих случаях несла бы большие потери личного состава. Дело в том, что артилерии приходится здесь, в силу невыгодной топографии местности и отлогой траэктории, становиться на близких дистанциях, а курды на таком расстоянии великолепные стрелки...

Баллистические же свойства, как той так и другой — [184] одинаковы. Таким образом, подводя резюме всему вышесказанному, нельзя не согласиться, что горная артилерия нужнее полевой и, в случае надобности, боевые свойства ее могут быть использованы с большим успехом. Если же необходимо иметь в Персии так много артилерии, то надо, в таком случае, заменить полевую артилерию горной или же развернуть стрелковые батареи до 8 орудийных (стрелковые батареи имеют сейчас запряженными по 4 орудия), что было бы самым целесообразным, а в финансовом отношении гораздо экономнее.

Н.

Текст воспроизведен по изданию: По северной Персии // Военный сборник, № 10. 1913