-

ПО СЕВЕРНОЙ ПЕРСИИ

При беглом знакомстве с персами кажется, что история этого народа дописана до конца; остается только закрыть книгу и нация сойдет со сцены политической жизни народов... Действительно, куда ни взглянешь, повсюду хозяйничают иностранцы! Бельгийцы забрали в свои руки финансы Персии, на юге и на севере — английские и русские войска, благодаря которым только и поддерживается некоторый порядок в Персии. Сами персы не в состоянии разобраться в хаосе, царящем в стране. Недаром между ними ходит предсказание какого-то хаджи, предрекавшего еще 200 лет тому назад, что в начале XX века Персию постигнет большое несчастие: смута и раздор будут царить в стране; вмешаются другие государства, которые восстановят порядок, но зато Персия более не возродится, самостоятельность и независимость ее канут в вечность. Неудивительно поэтому, что между персами циркулируют фантастические слухи о разделе страны, о подчинении их русским, о назначении русских управлять провинциями и т. д...

Персы чувствуют, что роковой день приближается, но, как [142] раненый зверь бывает всегда опаснее еще нетронутого, они готовятся к серьезному отпору.

Последнее не подлежит сомнению, если приглядеться к персам повнимательнее. Рабская покорность, соединенная с лестью, столь распространенною на востоке, в связи с затаенным чувством злобы и мести, сквозит во взгляде и движениях перса. Угодливость и страх чувствуются в разговоре с ним, взамен искренности и простоты... Несомненно одно: пока фанатизм населения тлеет, но настанет момент, когда вспыхнет он и кровавым заревом зальет страну... До пожара, пожалуй, еще далеко, благодаря лени и апатичности перса, которого слишком трудно расшевелить (благодаря его неподвижности), но тайная пропаганда против иностранцев в конце концов заставит его проснуться и взяться за оружие... Как на плод этой пропаганды, правда еще незрелый, можно указать на прошлогоднее Тавризское восстание, а Тавризские события только начало тех столкновений, которых надо нам ожидать в дальнейшем.

Как относятся к русским различные слои персидского населения?

Вообще говоря, персы смотрят на русских, как на элемент для них нужный, но нежелательный. Русские войска обеспечивают им правильную торговлю, спокойную жизнь, потому что прежние наглые грабежи курдов, беззакония и чудовищные поборы персидской администрации прекратились, но тем не менее видеть хозяином положения иностранцев, да еще чуждых им по духу и по религии, для них обидно.

На первый взгляд перс, благодаря своей лени и апатии, свойственным вообще восточному человеку, кажется совершенно безучастным и ничем не интересующимся... Усевшись на солнечной стороне, он невозмутимо курит кальян или папиросы, а когда солнце достаточно пригреет его, отправляется в чайханэ выпить стаканчик чаю. Здесь узнает он самые последние слухи и новости: о Балканской войне, о передвижениях русских, о случившихся происшествиях и пр.

Вот тут-то, в чай-ханэ, и можно зачастую услышать откровенные мнения персов о русских. Из этих мнений ясно, что персы желают, чтобы русские ушли поскорее из Персии, так как в противном случае, говорят они, русские завладеют всей страной... Таково их глубокое убеждение.

Недаром среди них сложилась характерная поговорка: [143] «Яваш-яваш, урус чох гэдырь (мало-помалу русский пойдет далеко) Более благоразумные персы мечтают о возрождении страны при помощи русских властей. В свое правительство и администрацию они уже изверились. Вся их надежда теперь на Россию... Прошлогоднее выступление экс-шаха Магомед-Али было, по их глубокому убеждению, делом русского правительства.

Что касается богатых персов (беков), то наружно они заискивают и льстят перед русским начальством, но на самом деле очень недовольны приходом русских войск, потому что лишились большей части своих доходов, так как прежде подати брались ими в произвольном размере, а теперь учрежден контроль.

Недовольна также и персидская администрация, богатевшая прежде от чудовищных штрафов и поборов с населения, а теперь получающая определенное жалованье и не имеющая права взимать с населения без ведома бельгийских агентов ни одного тая (копейки).

А между тем по вековым традициям этого народа право сильного и заключается именно в обирательстве и грабеже! Немудрено поэтому, что многие персы более симпатизировали туркам, потакавшим обирательству, так как сами были не прочь погреть руки на этом деле.

Как факт могу сообщить, что в одном из персидских селений, где расположен был турецкий пост, турки в продолжение нескольких месяцев не получали от своего правительства ни копейки, а между тем жили.

Теперь турки ушли из спорной полосы, подорвав этим свой престиж в глазах населения и особенно среди курдов. Много способствовали этому еще и последние балканские события. Известия о ходе войны моментально распространяются среди населения, и персы глубоко огорчены тем, что мусульмане не могут разгромить христиан...

Некоторые из фанатиков по объявлении Джахата (священной войны) ушли в Турцию; отправились также под влиянием проповедей шейха Сали-Муфи на священную войну и многие из курдов.

II.

Таким образом, персы в настоящее время пока ничем не угрожают русским войскам, расположенным в Персии, а что [144] будет дальше — покажет будущее. Вот курды, — совсем другое дело. Благодаря им, русским приходится быть все время на чеку, в особенности теперь, с наступлением лета.

Обыкновенно на зиму курды спускаются с гор в долины и располагаются на зимовье по селениям. Живя в селении и, так сказать, привязанные к нему тем, что имущество их, скот, находится здесь же, курды поневоле становятся мирными жителями, потому что, совершив разбой, им негде будет спрятаться, негде схоронить награбленное, а властям легче найти виновных... Поэтому зимой грабежи почти прекращаются. Но с наступлением лета курды уходят в горы, помогающие им нападать на караваны, грабить, убивать, совершать лихие набеги на окрестные селения и отбивать скот. Они ничего не боятся, так как прекрасно знают сами, что в горах их никто не разыщет; им известны такие тропы и проходы в горах, по которым немногие решаются пройти.

Я знаю случай, когда курды, спустившись с гор, напали на селение среди белого дня и увели с собою отбитый скот (около 400 баранов). В каких-нибудь 2-3 верстах от этого селения находились русские войска, о чем курды были осведомлены... Спустя полчаса после нападения, жители сообщили об этом начальнику команды. Последний выслал в погоню нижних чинов, которые излазили все горы и вернулись только поздней ночью, но ничего и никого не нашли. Так искусно умеют курды заметать следы и прятаться в горах.

С жизнью курдов, их воззрениями, поражающими оригинальностью и простотой, я познакомлю впоследствии, а теперь скажу лишь несколько слов о некоторых из их главарей, пользующихся наибольшим влиянием в персидском Курдистане.

Благодаря патриархальному быту, глава племени пользуется огромным влиянием на остальных курдов своего рода и, если он симпатизирует русским, то и весь род его обязан оказывать уважение русскому и наоборот.

Самые сильные племена курдов: сомаи, абдои, фанаки, мамеди и пачики; из них сомайские курды наиболее беспокойное и разбойничье племя.

Глава племени абдои — котурский хан Измаил-Ага-Симко. Он считается другом России и не любит турок, с которыми его отношения еще более обострились после того, как Симко [145] отбил от турок арестованного ими шейха Сеид-тагу, пользующегося большим влиянием среди всех курдов не только персидского, но и турецкого Курдистана. Его братья Шукур-Ага и Ахмет-Ага, в сущности большие разбойники, только теперь с приходом русских войск в Сомай несколько смирились и перестали грабить.

Симко принадлежит все Котурское ханство; но, узнав, что русские будут стоять в Сомае, он решил завладеть и этими землями, правда, принадлежавшими некогда его роду.

В Сомае Симко имеет кровников, влиятельных беков Темир-Джанго и Мамед-Шерифа-Ага, но, благодаря русским, Темир-Джанго и Мамед-Шериф недавно поклялись на коране в верности Симко... Конечно, рознь между ними как существовала, так и теперь существует, и стоит только вывести русские войска из Сомая, как возгорится кровавая борьба.

Симко ни разу не запятнал себя выступлением против русских; это прямой и честный курд, вполне преданный России.

Глава сомайских курдов — Измаил-Ага-Кардар, личность очень хитрая и двойственная. Пока в Сомае стояли турки, он не признавал ни русских, ни вообще христиан; грабил их селения, угонял скот, а на русских старался натравить других курдов, чтобы самому остаться в тени. Но с приходом в Сомай русских войск и эвакуацией из спорной полосы турок, он перешел на нашу сторону и теперь всячески заискивает перед русскими властями.

Омер-хан и Гуссейн-Ага из племени Мамеди, вероятно, уже известны многим, как участники нападения на русский отряд в октябре месяце прошлого года у селения Зиндешт. Между прочим, они утверждают, что напасть на русских подбили их турки, посты которых расположены были поблизости, и что сами турки принимали участие в перестрелке... Насколько это правдиво — не знаю, потому что нет возможности проверить их слова.

Вот главные и самые влиятельные курдские деятели.

III.

По официальным сведениям экспедиция против шахсевен считается законченною, а шахсевены, если не покорены, то во всяком случае уже не способны более на активные выступления. [146]

Неофициальная же сторона представляется в таком виде. Сломить шахсевен можно лишь только тогда, когда будут уничтожены и остатки бежавших в горы шахсевен, а главное, изловлены их главари и зачинщики Минбаши-хан и Хаджи-Ага-хан.

По некоторым сведениям в то время, как племена Гиеклинцев и Хаджабеклинцев смирились и выдают оружие русским властям, Минбаши-хан и Хаджи-Ага-хан, скрывающиеся в горах, вновь формируют отряды из непокорных племен Хаджиходжалинцев и Хаджалинцев... Мелкие шайки шахсевен охотно идут на призыв Минбаши-хана и Хаджи-Ага-хана и, говорят, что как у одного, так и у другого, в настоящее время будет до трехсот вооруженных всадников, а это сила большая, потому что шахсевены ведут чисто партизанскую войну, хорошо применяются к местности и единственный их недостаток — это отсутствие солидарности между ними, в особенности, между всадниками разных племен.

Прошлогоднее энергичное преследование генералом Фидаровым восставших шахсевен и несколько чувствительных поражений, нанесенных им шахсевенам, дали возможность потушить в самом начале пожар, грозивший вылиться в поголовное восстание всех племен... Однако, беда вся в том, что шахсевены живучи, как двенадцатиголовый сказочный змей! Пока не отрубят всех двенадцати голов, до тех пор будут они тревожить русские войска и совершать набеги на окрестные селения.

Для пояснения сказанного, я напомню кое-что из прошлой жизни шахсевен.

Шахсевены еще в отдаленных временах считались в Персии самым беспокойным и разбойничьим народом. Непрерывные грабежи и разбои заставили мирное население окрестных городов и селений обратиться к шахскому правительству и искать у него защиты. И вот при шахе Наср-Эддине шахсевен в виде наказания переводят на жительство в Марагу, но эта мера не только не исправила их, но, наоборот, шахсевены обнаглели еще больше. Попав на новые места, сравнительно богатые, где до этого жители не знали грабежей, шахсевены в течение самого короткого времени обобрали жителей и разорили край. Население Мараги отправило правительству жалобы с просьбою убрать от них шахсевен. Шахское правительство вняло их голосу и распорядилось вернуть шахсевен на старые места. [147]

Бесчинства шахсевен, конечно, продолжались, и вот, для усмирения их, шахское правительство посылает бесконечные экспедиции, не приносящие, однако, никаких результатов. Шахсевены, потерпев поражение, скрывались в горах и на некоторое время наступало затишье, но вслед затем они снова появлялись и вновь начинались бесчинства.

Таким образом, получалось что-то в роде перпетум-мобиле, причем с каждым разом шахсевены становились все наглее и наглее, не признавая над собой никакой власти.

Тогда шахское правительство решило арестовывать главарей, к чему не хотело оно прибегать до сих пор потому, что главарями шахсевен являлись влиятельные ханы и, следовательно, арест их мог подлить только в огонь масло.

Но и из этого ничего не вышло. Наконец шахское правительство снаряжает в 1910 г. последнюю экспедицию против шахсевен под начальством известного Ефрема. Последний, правда, разбил их, но опять-таки и эта победа не дала никакого практического результата. Шахсевены изъявили покорность, но с уходом Ефрема принялись за прежнее.

Итак, из сказанного выше нам, русским, не следует думать, что шахсевены окончательно покорены и раздавлены. Они слишком живучи и неугомонны, а потому, надо полагать, это затишье — только временная приостановка действий, но как только Минбаши-хан и Хаджи-Ага-хан составят отряды, шахсевены снова выйдут из гор Аг-Дага и начнется старая история.

Необходимо сказать еще несколько слов об отношениях шахсевен к экс-шаху Магомед-Али. Вообще говоря, шахсевены, что в переводе означает «друзья шаха», не признавали ни одного шаха, а, как я уже сказал выше, причиняли своим властелинам одни лишь неприятности и хлопоты. С изгнанием же шаха Магомед-Али, шахсевены почему-то, вдруг, ощутили к нему чувства симпатии и, когда, в прошлом году, экс-шах Магомед-Али хотел возвратиться в Персию, то они решили оказать ему поддержку и для этой цели формировались отряды из вооруженных всадников разных племен. Велись какие-то тайные переговоры шахсевенских ханов с Сепехдаром, приверженцем экс-шаха, но о чем именно — неизвестно.

Непонятны также и намерения шахсевен, желавших вернуть Магомед-Али на престол. Я предполагаю здесь только [148] корыстные цели, чтобы за спиной, яко бы выполняемой государственной задачи, удобнее было пограбить мирных жителей.

IV.

«Кто по Персии "не езжал", тот и горя не видал», так перефразировали здесь русские известную поговорку. Уж подлинно дороги в Персии находятся в невозможном состоянии! Я много поездил по нашим проселочным дорогам, но не видел ничего подобного персидским путям сообщения. Конечно, обвинять в этом персов нельзя потому, что самый объект их сообщения — ишак и верблюд — сможет пройти везде или, говоря другими словами, еще и не по таким дорогам, но нам, русским, имеющим колесные повозки и не привыкшим путешествовать на ишаках, совершать передвижения при таких условиях очень затруднительно. Летом во время засухи и зимой, когда бывает все сковано льдом, еще ничего, но вот осенью с началом дождей и весной во время таяния снегов происходит что-то невообразимое. Шестерка сильных лошадей не в состоянии вытянуть пустого фургона, застрявшего или остановившегося на несколько минут. Вы сами видите, как фургон начинает засасывать и он опускается все ниже и ниже. Таково свойство здешнего грунта.

Поэтому немудрено, что едущий на фаэтоне умоляет Христом Богом ямщика не останавливаться, так как в противном случае предстоит в перспективе доканчивать путешествие по образу «пешего хождения».

Года два-три тому назад, я читал в газетах, что турки, заняв спорную полосу Урмийского района, ретиво принялись за исправление дорог, постройку мостов, соединение селений телефонами и даже за проводку телеграфа. В настоящее время, побывав на постах, где стояли раньше турки, я не нашел никаких улучшений; все осталось по-старому. Дороги между селениями в том же невозможнейшем состоянии, а мосты и телефоны, очевидно, существуют лишь на бумаге, или же газетные сообщения были утками, пущенными самими же турками, чтобы показать свою деятельность и заботы о нуждах местного населения.

Впрочем, справедливость требует отметить, что попытки провести телефон со стороны турок были неоднократны; так жители селения Гяулана сообщили мне следующее: однажды турки приказали им навозить столбов для телефонной линии. [149] Последние, конечно, доставили необходимое число столбов... Ждут, когда же начнутся работы. Проходит месяц, два, три, а о телефоне ни слуху, ни духу. Впоследствии оказалось, что злополучные столбы, предназначенные для телефонной линии, обращены были турками на дрова.

В настоящее время везде кипит работа по исправлению и разработке дорог; очевидно, русские власти обратили на это серьезное внимание. Вследствие полученного разрешения от персидского правительства на постройку железной дороги Джульфа-Тавриз, начались изыскания пути. По всей вероятности, шоссе Джульфа-Тавриз пойдет под полотно, ускорив в значительной степени постройку железнодорожной линии на Тавриз, что, конечно, для нас, русских, очень важно при теперешнем сосредоточении войск в Азербейджане. Начались также работы по устройству дороги Джульфа-Качалы; только здесь придется затратить много труда и денег, чтобы разработать проклятое ущелье Кярдаш. Представьте себе горы, которые тянутся верст на 20-25. В отдаленные времена, вероятно, могучий поток промыл в них русло, образовав ущелье, и вот по этому-то руслу и должна пройти дорога на Качалы. Справа, слева горы. Под ногами вьется ручеек, высыхающий летом, но зато во время дождей и таяния снегов, он, вспоминая прошлое время, бурно несет свои мутные воды к Араксу, заполняя водой все ущелье. Да, много придется здесь поработать!

Тяжелое житье бытье судьбою заброшенных в Персию! В замом деле, посмотрите, при каких условиях приходится жить не только офицеру, но и нижним чинам. Войска большей частью расположены по постам, а пост-это полуразрушенное селение, брошенное жителями... Правда, с приходом русских войск, жители начинают постепенно возвращаться на старые места, да и то не везде. Я знаю посты, где стоит взвод, полурота нижних чинов; один-два офицера; ни одного сельчанина и все селение представляет сплошные развалины. Нижние чины помещаются в плохо подправленных хибарках, потому что из развалин ничего хорошего не выкроишь; тут же живут и офицеры...

Газеты, письма получаются очень редко и неаккуратно, и то тогда, когда посылается двуколка в ближайший городок (верст [150] за 15-20), где расположен штаб отряда, или же, случайно, кто-нибудь завезет почту проездом через пост. Зимою в заносы, а весною и осенью в распутицу, о почте, конечно, и не думаешь..

Офицеры и нижние чины изнывают от одиночества и заброшенности. Кругом горы и горы; внизу лощина, по которой пролегает дорога; несколько тощих деревьев, торчащих там и сям, и больше ничего. Тоска!

Это не та скука, знакомая большинству из нас, живущих в городах, и являющаяся плодом пресыщения удовольствиями или ничегонеделания, а болезненная, мучительно щемящая душу и сердце, от которой истрепываются нервы и не знаешь, куда спрятаться, уйти, чтобы забыться, хотя бы на миг.

— Вы знаете, что я, ей Богу, был близок к сумашествию! По ночам галлюцинации душили меня, а, надо сказать, что я — человек с сильными нервами, с горечью говорил мне один из офицеров. Когда я приехал на пост, то первое время было еще ничего. Я ретиво принялся за занятия с нижними чинами, устраивал по вечерам беседы, но вскоре темы иссякли, так как почту не получал, да и друг другу мы надоели. Представьте, что одни и те же 20-30 лиц вы видите с раннего утра до позднего вечера! Вы изучили каждого из них до подробностей. Заранее знаете, что ответит тот или другой на такой-то вопрос, что скажет он по такому-то поводу, какой взгляд на то или другое положение вещей и т. д., одним словом, нижний чин представляется вам уже не живым человеком, а автоматом. Если бы в селении жили посторонние люди, то, конечно, было бы гораздо легче. Поверите ли, что видеть перед собой, хотя бы перса, или курда, поговорить с ним, было для нас истинным наслаждением; скажу более, мы даже оживлялись на несколько дней, так как появлялась новая тема для разговора.

— Но, перебил я его, почему же вы не занялись чем-нибудь?

— Нельзя!... Даже читать невозможно при такой обстановке.. Нервы истрепались, сам все ждешь чего-то, а это томительное ожидание в двадцать раз хуже всякого нападения... Вы знаете, война в сравнении с моим положением — это рай, блаженство!... На войне — кругом товарищи, смена впечатлений, наконец, сражения, когда человек забывает себя, чего ж еще надо!?. Кроме того, я знаю, что война продолжится год, ну, много два, а затем мир, и войска разойдутся по своим стоянкам... А здесь? Ведь я здесь уже третий год, а через месяц, когда [151] найдут, что я отдохнул достаточно, пошлют на другой пост. Опять та же разлагающая обстановка, те же невозможные условия жизни!

В местах сосредоточения войск условия жизни, конечно, разнообразнее и много лучше. Тут и офицерское собрание и почта приходит два раза в неделю и посторонний элемент: персы курды, армяне, и купить можно многое; одним словом, нет той отрезанности и одиночества, которые ощущаются на посту.

Правда, и здесь тоже не живут, а томятся: больно уж скверно в Персии! Кругом свирепствуют тиф, малярия, дизентерия, черная оспа, потому что санитарные условия невозможны, так как всякий персидский город — это зловонная клоака. Болеют и умирают вдали от родины, лишенные хорошей медицинской помощи, и офицеры и нижние чины.

Нельзя не сказать также, что долговременное пребывание войск в Персии крайне вредно отзывается на их моральной стороне... Наш солдат из веселого, открытого становится замкнутым, недоверчивым и печальным. За все пребывание в Персии я совсем не слышал веселого пения. Поют, но это все скорбные, невеселые песни, наводящие грусть и тоску и хватающие за сердце. Солдат скучает по родине: кругом все персы, курды; нет русского мужика, не слышно русской речи. Необходима смена частей, находящихся в Персии. Быть может, это будет обходиться дорого, но что делать? Зато поднимется дух армии: солдат, идя в Персию, будет сознавать, что через год, полтора его сменят, а это, право, большое утешение.

VI.

Самовар уютно попыхивал, выпуская клубы пара. В небольшой комнате, за простым, ничем непокрытым столом, сидели на самодельных, неуклюжих табуретках три офицера и доктор. Через огромные окна, венецианского типа, разукрашенные маленькими разноцветными стеклышками, вливались мягкие лунные лучи: красные, синие, зеленые, фиолетовые... Разговаривали о России...

— Вы, что, горячился доктор, обращаясь к молодому поручику, всего лишь несколько месяцев, как пришли в Персию и уже заскучали! А как же я, батенька! Третий год болтаюсь здесь из конца в конец и, как Агасфер, не найду покоя. То посылают меня в Казвин, то в Ардебиль, то в Тавриз, то [152] в Марагу, то в Урмию и, черт знает, где только я не был! Да-с, батенька, третий год! Не шутка, не фунт изюму. Только начнешь устраиваться по-человечески: наймешь квартирку, купишь кое-что из обстановки, проживешь этак день, другой, как является глашатай «тревожных сказаний»: «ваше благородие до вас бумагу принесли»! Возьмешь это «бумагу» и читаешь: «предписываю вам немедленно отправиться туда-то, для выполнения того-то» и проч. и проч.!... И на утро бросаешь все и едешь. Так-то-с!

Доктор затянулся папироской и прихлебнул из стакана чаю.

— Собачья жизнь! Третий год маешься здесь, а там, в России, у меня жена, ребятишки. Месяцами писем от них не получаешь. Теряются... Доктор опустил голову и задумался. Какая-то жуть охватила и нас троих.

— Здорово, братцы! вскричал толстый штабс-капитан Ухин, вваливаясь в комнату. Слышали новость?

— Что такое? В чем дело?

— Пал Адрианополь. Взята с боя Чаталджа...

— Не может быть! Откуда вы узнали?

— Э-э, откуда? В караван-сарае персы только об этом и говорят, а они, бестии, сведения получают из первых источников.

— Адрианополь, Чаталджа... задумчиво повторял про себя доктор, словно уясняя смысл этих слов. Как бы не объявили теперь турки священной войны!

Все рассмеялись.

— Дорогой доктор, проговорил Ухин, закуривая папиросу, священная война объявлена давным-давно. Жаль, что до сих пор вы не знали об этом.

— В самом деле? воскликнул доктор, поднимаясь из-за стола...

— Вы слишком отсталый человек, доктор! Не следите за событиями.

Доктор желчно рассмеялся.

— Не следите! Ха-ха-ха! Хорошо сказано! А знаете ли вы, что я три месяца как не держал в руках ни единой газеты? Вы стоите на одном месте, а я бродяжничаю из конца в конец.

— А что говорят персы? перебивая доктора, спросил поручик, обращаясь к Ухину.

— Волнуются, кричат, спорят... Боятся, как бы не взяли болгары Стамбула. [153]

— Теперь мусульмане могут объединиться, заметил доктор, и задать хорошего перца.

— Ну, этого не будет, возразил Ухин, а вот частичные восстания против христиан, пожалуй, начнутся.

Весть о падении Адрианополя и взятии Чаталджи моментально распространилась по городу. Все верили в правдивость слуха и горячо обсуждали это событие.

Персы видимо волновались и некоторое время мы опасались, как бы это известие не явилось толчком к восстанию мусульман.

Правда, на базаре, где сосредоточивается в восточных городах вся жизнь как торговая, так и внутренняя, и в чайхана, где передаются и обсуждаются все события, можно было заметить таинственное перешептывание, многозначительное покачивание головой, а, по временам, доносились даже восклицания о необходимости помочь туркам.

Вслед затем на базаре появились какие-то подозрительные проповедники. Они останавливались на самых людных местах и громким пронзительным голосом выкрикивали о том, что христиане бьют магометан, что правоверные в опасности, тогда как христиане-собаки, о которых не следовало бы и марать рук, если бы смерть их не была угодна и приятна Магомету. Персы обступали «проповедника» и с затаенной злобой слушали его повествования об издевательствах, творимых христианами над правоверными.

Фанатизм восточной толпы легко разжечь. Нескольких слов о собаках-христианах и о поругании, совершаемом над последователями корана — вполне достаточно, но результат от этого самый незначительный... Действительно, надорвав голос, «проповедник» замолкал и направлялся дальше, бия в знак скорби по обнаженной груди кулаками. Толпа, конечно, некоторое время шла следом за ним. Но персы — народ удивительно мало подвижный и ленивый. Насколько легко их воодушевить, настолько скоро они охлаждаются. Эта толпа, что идет за проповедником, тает с быстротою молнии: кто заходит в чай-ханэ, чтобы поделиться новостями с другими, кто останавливается у продавцов киа-баба (жареной баранины) или вареной картошки и, купив кусок лаваша, тут же садятся закусывать, а через 10 минут они позабудут уже обо всем и будут, до исступления, торговаться с вами из-за «ечи шай» (около двух копеек). Таким образом, можно быть уверенным, что не только [154] падение Адрианополя, но и взятие Константинополя не вызовет никаких волнений и беспорядков среди персов. Вот только курды!... Они действительно внушают серьезные опасения, так как, по некоторым данным, я могу сказать, a priori, что между ними происходит глухое брожение из-за балканских событий, которое может вылиться, если не в поголовное, то в частичные восстания. Впрочем, быть пророком я не хочу; будущее покажет.

VII.

Заговорив об исламе, невольно хочется сказать несколько слов о положении православных миссий в Персии. Наши миссии, на которые возложена трудная и ответственная задача обращения в православие сирийцев, армян (айсоров), а также магометан, находятся в плачевном состоянии. Даже обидно делается, когда, показывая на полуразрушенный дом, вам говорят: «это наша церковь».

Вот православная церковь в одном из больших селений, северной Персии. Простой, персидский дом, обмазанный глиной и обнесенный снаружи высокою глинобитною стеною... Полуразвалившиеся ступеньки ведут со двора во внутренность храма, где бедность и убожество поразительны.

Штукатурка обвалилась и эти места, замазанные глиной и побеленные гажей (род извести), выделяются темными пятнами; вместо иконостаса — стена; вместо царских врат и боковых дверей — куски материй; вместо подсвечников — деревянная палка, на которую сверху надет кружок с рассверленными дырочками, куда и надлежит вставлять свечи. Во всем храме две иконы.

Мне кажется, что иметь такой храм у себя, в какой-нибудь деревне, не беда; но на востоке, где любят красоту, где можно повлиять только торжественностью богослужения и красивой архитектурой внутренности храма, такая церковь никакой пользы не принесет.

Недалеко от нашей церкви — костел. Прекрасное здание выступает фасадом прямо на улицу. Внутри чисто, везде позолота и очень красиво. Невольно проникаешься торжественностью. Я не удивился, когда здешний русский миссионер, отец Пимен, сообщил мне, что в селении католиков в пять раз больше, чем православных.

— Что будешь делать, жаловался отец Пимен, не хотят [155] идти в церковь, а вот в костел идут охотно и всегда там полно.

— Это потому, отец Пимен, что у вас не церковь, а просто-напросто комната. Что хорошо было в первые времена распространения христианства, то не подходит к XX веку. Вспомните, чем прельстились послы великого князя Владимира, посланные им выбирать веру?

— Но, что же делать! вздыхал отец Пимен. И знаете то, что видели вы у меня, много лучше, чем у других; впрочем, говорят, что теперь отпущены большие деньги на постройку храмов в Персии...

VIII.

Не знаю было ли, в свое время, напечатано в газетах, что котурский хан, Измаил-Ага-Симко, напал в октябре месяце на турок и многих перебил. Во всяком случае познакомиться с мотивом этого нападения, а, главное, с его результатом, будет не лишнее.

Турки, занимая постепенно персидскую территорию, объясняли передвижение своих войск в глубь Персии тем, что Урмийская спорная полоса все равно должна будет отойти к Турции. Персы вначале протестовали против такого вторжения, но вскоре смирились, а курды, в общем, встретили турок довольно благосклонно. Большинство курдских ханов, если не явно, то во всяком случае, тайно признали господство турок. Турки снабжали их оружием и патронами и, натравляемые ими, курды совершали набеги на христианские селения, грабили караваны и даже нападали на русские войска. Так, шаг за шагом, турки добрались до Урмийского озера.

Дальнейшему их передвижению помешал курдистанский шейх Сеид-Тага, пользующийся у курдов большим влиянием. Шейх стал укорять курдов за то, что они покорились туркам. «Что выделаете, говорил он, кому доверились, кого пустили в свои дома? Вы забыли, что у вас есть только шах, ваш повелитель и господин, а не султан турецкий! Гоните турок и не слушайте их обещаний»! Такая проповедь, конечно, не понравилась туркам, так как курды заметно охладели к ним, а в некоторых местах возникли даже недоразумения. Турки, как вспыльчивый народ, не привыкший учитывать всех обстоятельств, арестовали обманным путем Сеид-Тагу и не менее влиятельного курда Резак-хана, тоже восставшего против них. [156] Повесить их в Персии, турки, конечно, побоялись, так как могли возникнуть серьезные беспорядки, а потому решили отправить арестованных в Ван. О пленении их было сообщено котурскому хану Симко, который решил освободить их во что бы то ни стало. Недалеко от селения Ханесур в ущелье Саргалан он устроил засаду.

Когда турки втянулись в узкое ущелье, Симко открыл по ним огонь, чем вызвал переполох и смятение... Часть конвоя разбежалась, а оставшиеся были обезоружены.

Во время перестрелки было убито несколько турецких аскеров. Освобожденный шейх, в порыве благодарности, сказал Симко: «За то, что не побоялся ты напасть из-за меня на турок и освободил меня, быть тебе, Симко, губернатором Вана». Так напророчил ему шейх, сбудется ли только это пророчество? Вот подкладка этого смелого нападения, так как до этого времени ни один курд не смел восстать против турок.

После неудачного пленения Сеид-Таги и Резак-хана, престиж турок сильно покачнулся. Намерение же убить священное лицо оттолкнуло от них многих правоверных мусульман.

Рассказывают, как курьез, которому, конечно, нельзя верить, что, когда турки должны были оставить занятые ими селения в спорной полосе Урмийского района и убраться восвояси, то они обратились за помощью... к персидским губернаторам с просьбой одолжить им сарбазов, так как через горы они не решаются идти одни, опасаясь мести со стороны курдов.

Конечно, это анекдот, но вот факт, свидетельствующий, насколько пало уважение к туркам, этим недавним господам и властелинам, со стороны населения...

Когда турки уходили из селений, для обоза понадобились верблюды и ишаки, но ни курды, ни персы не желали давать им даже за деньги. Месяц же назад как те, так и другие раболепствовали и всячески заискивали перед ними, не смея ослушаться ни одного приказания турок.

Текст воспроизведен по изданию: По северной Персии // Военный сборник, № 5. 1913