-

ОТЧЕТ О КОМАНДИРОВКЕ В КЕРМАН

(11 сентября — 19 декабря 1901 г.).

Российского императорского консула в Сеистане надворного советника. А. Миллера.

ПРЕДИСЛОВИЕ.

Снаряжаясь в путь в Керман, большая часть которого проходит по пустыне, я воспользовался, насколько это было возможно, прекрасными советами путешественника по Белуджистану майора Бересфорда-Ловетта (Narrative of а journey in Baluchistan. Eastern Persia, Vol. I, стр. 122. London Macmillan und Co. 1876.).

Три казака, казенный слуга и я ехали верхом на лошадях. Был взят запас подков и подковных гвоздей. Два казака из трех были опытные кузнецы. Без своего кузнеца и без запасных подков нельзя пускаться в путь даже в населенных частях Персии.

Вследствие отсутствия в Сеистане мулов, пришлось нанять белуджских верблюдов с ясным предвидением всех связанных с этим трудностей и неприятностей.

Сделанная майорами Ловеттом и Еуаном Смитом характеристика белуджского верблюда и его погонщика-белуджа оправдалась до мельчайших подробностей (Та же книга, стр. 246.).

Белуджский верблюд слабосилен, ибо его хозяин-белудж, по своей скупости, редко кормит его «гулуром» — катышами из ячменной муки с водою, предоставляя пустыне питать это [172] животное колючкой и разными злаками. Вследствие этого, белуджский верблюд не может нести груза более 7 1/2 пудов.

Затем, эти слабые, упрямые и избалованные свободой «корабли пустыни» не привыкли ходить вереницей, один за другим, а совершают переходы беспорядочною гурьбою, подгоняемые и поощряемые нежными песнями и «тумканьем» идущих сзади хозяев.

Так как у последних нет в руках никаких орудий поощрения в виде палки или цепи, а у самих верблюдов нет ни малейшего признака поводьев, то повиновение их своим хозяевам оставляет желать многого.

Делая дневной или ночной переход, верблюды все время пасутся, при чем разбредаются иногда на большое пространство.

Белуджи послушно следуют за своими детищами, при чем конечно рады всякой задумчиво-созерцательной остановке этого «полезного животного», с важным видом смакующего какую-нибудь особенно вкусную колючку.

Направление верблюдов вслед за проводником составляло нелегкую задачу казаков.

Совершив вслед за своим верблюдом двойной путь, белудж, придя на бивак, сейчас же развьючивает свое детище и пускает его пастись в пустыне, сам же, приготовив несколько катышей гулура, съедает немного хлеба с водой и засыпает таким крепким сном, что разбудить его очень трудно.

На какие либо посторонние услуги белуджей-верблюдчиков, как например разбивка палаток, собирание дров или кизяка, держание караула и проч. — рассчитывать никоим образом, даже за особую плату, нельзя.

Белуджи знамениты своею алчностью. Несмотря на постоянные заявления о своем рыцарском равнодушии к презренному металу, нет, кажется, на свете более алчного на деньги и скаредного народа, чем белуджи.

Родственные связи в денежных делах не имеют значения и сын ссорится с отцом из-за двух копеек.

Во время долгого пути белудж не потрудится принести вам чашку воды, но по окончании путешествия он будет назойливо [173] и настойчиво требовать денежной награды (ан’ам) за свои заботы и попечения о серкаре (господине).

Благородства чувств у белуджей вовсе нет.

Они упрямы, алчны, злы, вероломны и в высшей степени эгоистичны и беспечны. Иные очень ловко умеют скрывать эти качества, но достаточно побывать с ними в пустыне, чтобы оценить все отрицательные свойства этого вымирающего народа.

Власть их начальника признается лишь тогда, когда непризнание ее невыгодно или невозможно.

Казаки определили белуджей, как народ, «живущий как у Бога за дверьми».

Хлеб и вода есть, солнце греет, белудж лежит себе за дверью или идет куда нибудь с своим верблюдом. Задует холодный ветер, хлеба и воды нет, белудж стучится в дверь. Его впускают. Обогреется, немного выпьет воды, съест лепешку хлеба и опять за дверь.

Если же Бог, прогневавшись на белуджа, не откроет ему двери, то белудж равнодушно погибает от жажды, холода или голода.

Спокойная, непреклонная настойчивость и иногда «ежовые рукавицы» — по моему мнению, — наилучшие средства для держания этого полудикого народа в повиновении. [174]

ГЛАВА I.

Из Сеистана в Нармашир.

Отъезд из Хуссейнабада. — Колодцы пустынного Сеистана: Чахи-Мухаммед-Риза-Хан, Чахи-Хак Кандуль, Гирди. — Английские почтовые станции. — Путь по северо-западной части Персидского Белуджистана через Белудж-Аб, Джуджек, Гуристани, Беренг, Думе, Руди-Мохи, Хейдерабад, Мазараб и Шурегез в Нармаширское селение Паре (Фахрадж).

За месяц до предположенного мною дня выезда из Сеистана в Керман, я поручил заведывающему почтовыми всадниками вице-консульства сердару Песенд-Хану подыскать в его племени белуджей Мухаммедсани (колено Ягизи) для моего каравана 13 верблюдов, из коих восемь предназначались под груз ячменя, соломы и муки, а пять — под груз семи палаток, складных столов, стульев, посуды и прочих вещей лагерной обстановки.

9 сентября 1901 г. верблюды были доставлены в вице-консульство, но отправить их ночью же, как предполагалось, не удалось, ибо у верблюдчиков-белуджей не оказалось веревок.

Последние пришлось доставать и до полночи поощрять ленивых и неумелых белуджей увязывать вещи в вьюки.

Рано утром 10 сентября караван, под присмотром Песенд-Хана, и двух казаков, выступил к его становищу, расположенному между Секухе и Лютеком.

Я же, ради прощальных визитов, остался. Во время визитов правителю, великобританскому консулу и управляющему сеистанскою таможнею, убедился в скромности Песенд-Хана, качестве редком в Сеистане.

Мой отъезд в Керман был для всех полнейшею неожиданностью. Изумление майора Бенна было так велико, что он при мне же отдал приказание начальнику своего конвоя немедленно выехать с тремя пенджабскими уланами в Чахи-Мухаммед-Риза-Хан. [175]

Около полудня 11 сентября я, после напутственной молитвы, прочитанной моим добрым соседом муллой Али-Акбером, братом сеистанского муштехида, в сопровождении казака и слуги вице-консульства, покинул с. Хуссейнабад и приехал около пяти часов вечера к становищу Песенд-Хана.

Путешествие началось при плохих предзнаменованиях, к счастью однако не оправдавшихся.

Мой золотистый конь «Звезда Хорасана» неожиданно захромал. Его повели порожнем в надежде, что он разойдется. Другой, менее спокойный серый конь, на которого я был принужден сесть, упал на полдороге на все четыре ноги. К счастью, мое падение обошлось без серьезных последствий.

Отсутствие на ближних пастбищах верблюдов и намеки Песенд-Хана на необходимость как следует проститься с своим племенем, заколов для этого быка и несколько баранов (на мой счет конечно), указывали на его намерение выгадать в пользу своих единоплеменников лишний день.

Намерения этого, однако, ему не удалось осуществить и, после сопровождавшейся криком и галдежом белуджей трехчасовой нагрузки верблюдов, 12 сентября наш караван выступил в полном составе в южном направлении к Чахи-Мухаммед-Риза-Хану (22 в.).

Надежды казаков на то, что хромота моего коня пройдет, оправдались и я выехал в путь на нем.

Состав каравана был следующий: я; три казака 1-го Таманского полка, старший урядник Дмитренко, Сухина и Блоха, пишхидмет вице-консульства Хуссейн-Ага и белудж верхами; Песенд-Хан и белудж-гулам вице-консульства на беговых верблюдах; 13 верблюдов под грузом ячменя, соломы, муки, пресной воды, палаток и разных вещей при 7-ми белуджах.

Всего 15 человек, 6 лошадей и 15 верблюдов.

Переход в Чахи-Мухаммед-Риза-Хан лучше не описывать: пять с половиною часов по раскаленной пустыне при безветренной, жаркой погоде.

В Чахи-Мухаммед-Риза-Хан выстроена англичанами почтовая станция, состоящая из двух, соединенных крытыми [176] сенями, комнат с куполообразными крышами. Перед этой постройкой квадратный в 32 кв. шага двор, обнесенный стеною в 1 1/2 аршина высоты. Все построено из сырцового кирпича.

Около, этой станции 14 глубоких ям-колодцев. В четырех имеется вода: в трех соленая, но для питья годная, в одном — хорошая, пресная.

Во дворе стояло пять лошадей, указывавших на присутствие английской предупредительности.

Минут через десять после нашего прихода, ко мне явился начальник конвоя великобританского консула с предложением перейти в помещение почтовой станции. Он доложил мне, что, согласно распоряжению своего начальника, он в полном моем распоряжении. Я поблагодарил за любезность, но предпочел остаться у себя в палатке.

Вечером английские конвойные уехали дальше в Чахи-Гирди.

Уплатив родственникам верблюдчиков, для передачи их семьям, наемную плату за верблюдов за 25 дней вперед, по расчету 2 крана за верблюда в день и расплатившись за пригнанных для нас 8 баранов, выступил в 10 часов ночи дальше к колодцу Чахи-Хак.

Ночь была лунная и прохладная. Ясная, хорошая дорога все время проходит по плодородной, местами поросшей саксаулом и тамариксом, пустыне.

Около полуночи прошли мимо Хоуздара. Прекрасно сохранившийся город с высокими стенами и 14-ю башнями, но без жителей. Недалеко от ворот спало около пятидесяти человек, мущин, женщин и детей. Один из проснувшихся объяснил, что они афганского племени Бабури, возвращаются домой на правый берег Гильменда, до которого 12 фарсангов (1 фарсанг = 7 верстам.), из Палан-Куха, где занимались добычею для бирджандских купцов асафётиды.

По местным преданиям, в Хауздаре было посажено на кол и сожжено Бахрамом тело Фераморса, сына Рустема. [177]

Хоуздар, равно как и другие, брошенные жителями, вследствие отсутствия воды, города Кундер, Мачи, Рамруд и др., орошался лет полтораста тому назад гильмендскою водою по каналам, следы которых видны и в настоящее время.

Пройдя мимо колодцев Чахи-Ляшкеран справа дороги пришли около 7 1/2 часов утра к колодцам Чахи-Хак. Полное название этих колодцев — Чахи-Хаки Дервиши Мухаммед, т. е., колодец праха дервиша Мухаммеда.

Напившись вместо чая сеистанской пресной воды из машка, я через несколько минут уже спал в своей палатке.

Отдохнуть удалось лишь часа два, так как солнце пропекло маленькую индийскую палатку и превратило ее в духовую печку.

Была такая жара, при южном, горячем ветре, что даже белуджи сомлели и выпросили себе палатку. Всего было разбито четыре палатки. Масса надоедливых мух приводила в отчаяние.

Вода в колодцах Чахи-Хак пресная и довольно чистая, но с неприятным запахом сероводорода. Все, кроме белуджей, пили эту воду, зажимая нос (Еуан Смит пишет, что вода этого колодца превосходна. Eastern Persia, Т. I, стр. 256.). Если колодец хорошенько вычистить, то запах пропадет.

Окружающая эти колодцы местность — плодородная, поросшая саксаулом пустыня. Ориентировочным пунктом служит невысокий, с пологими спусками холм.

Протомившись в Чахи-Хак до 7 1/2 час. вечера, выступили в Чахи-Кандуль, куда пришли через три часа. Вследствие жары, верблюды не могли идти днем. В Чахи-Кандуль нужно было запастись водою и приготовиться для большого, безводного перехода в Белудж-Аб.

Ночной отдых в просторной палатке, на походной постели, очень освежил меня.

С 9 часов утра 14 сентября я внимательно осмотрел мешки с мукою и фуражом и матки для воды: предстояли [178] большой переход в урочище Белудж-Аб и дальнейшее движение к Шурегезу, по совершенно неизвестной и непосещенной до сего времени ни одним европейцем дороге.

Песенд-Хану был сделан строгий выговор за то, что белуджи, отчасти по эгоистичной беспечности, отчасти из жалости к своим верблюдам, не наполняют, как следует, машков для воды. Вода Чахи-Кандуль очень хороша: пресна и холодна. Ее много.

Пока вьючили верблюдов, я, в сопровождении Песенд-Хана, проехал к выстроенной англичанами крепости Гирди у колодцев того же имени, в расстоянии 1 1/2 версты от Чахи-Кандуль.

Почтовая английская станция Гирди представляет из себя квадратный форт с 4-мя башнями по углам и одними воротами. Длина фаса 15 саж., высота стен 5 аршин. Около башен устроены банкеты для стрелков и бойницы. Внутри этой крепости или, применяясь к военной терминологии, укрепленного этапа, находятся четыре комнаты и кормушки для лошадей. У ворот этого английского сооружения на персидской територии меня приветствовал танадар (начальник поста) Тадж Мухаммед. Он сильно жаловался на воду колодцев Гирди. Действительно, вода оказалась вонючей и очень соленой. Танадар и шесть английских почтовых всадников-белуджей пьют воду соседних колодцев Кандуль.

На восток от Гирди видны развалины города Рамруда. Вся окружающая местность изрыта водостоками, поросшими тамариксом. По словам белуджей, лет 8-10 тому назад, когда выпадало больше дождей, вода Хамуна доходила из под Кухи-Ходжа по этим водостокам сюда и соединялась с водою выступавшего из берегов Гильменда.

В 1 1/2 час. дня мы выступили в урочище Белудж-Аб.

Справа на горизонте виден холм Тепеи-Мир-Дост, находящийся на обычной караванной дороге из Сеистана в Керман, проходящей через Калаги-Аб, Нусретабад, Гург и Шурегез в Паре.

Через 5 верст спустились в проток Шиле, соединяющий Хамун с впадиною Гуди (или Гоуди) Зире. Пересекли сухое [179] в этом месте дно Шиле по хорошо пробитой тропе, по направлению к видневшимся на юго-западе горам. Ширина Шиле в месте перехода — 70 саж. Спуск и подъем удобны. Через 3 версты вышли на гладкую, как ладонь, пустыню, окаймленную на западе горами Белудж-Аб. Здесь пошли без дороги, следуя за ехавшим впереди на беговом верблюде (джамбазе) Песенд-Ханом.

Шесть верст шли по совершенно бесплодной, без единого кустика и даже без мух, пустыне, покрытой кучами сгнившего тростника. Последнее обстоятельство служит несомненным доказательством того, что воды Хамуна доходили сюда.

Затем вступили в поросшую низкорослым саксаулом полосу с твердым, глинистым, не оставляющим следов, грунтом. В 5 1/2 ч. вечера сделали привал с тем, чтобы ночью пройти к пресноводным источникам Белудж-Аб. Здесь Песенд-Хан разбранил верблюдчиков за то, что они пустили верблюдов пастись. Этого нельзя было делать, ибо твердый грунт не оставлял следов и верблюдов нельзя было бы найти. Поужинав и напившись чая, пошли дальше к воде в 9 часов вечера. Лошадей не поили.

Слева, на горизонте видны горы Кухи-Калаи-Сурх. Перевалив через невысокий перевал Годари-Ду-Пуште-Кух, вышли в половине четвертого часа утра на каменистую пустыню, а в 6 час. утра 15 сентября пришли к горам Белудж-Аб. Сразу выяснилось, что воды нет и ее необходимо откуда-то достать. Я сделал строжайший выговор Песенд-Хану за то, что он, ведя караван, так грубо ошибся в направлении, и приказал немедленно же взять пустые машки и ехать розыскивать воду. Бывшие с нами 4 машка с водою были сейчас же, по моему приказанию, отнесены в мою палатку и охрана их поручена казакам.

Белуджи сначала не хотели давать своих пустых машков, но, после окрика Песенд-Хана, дали и племянник последнего Пир-Бахш на беговом верблюде с 4-мя машками отправился отыскивать воду. Песенд-Хан пошел с тою же целью пешком. [180]

Я ушел спать в свою палатку, приказав уряднику не давать никому воды впредь до получения известия о результате розысков ее. Это было в 6 1/2 час. утра. В половине одинадцатого дня меня разбудили известием, что Пир-Бахш привез в 4-х машках хорошую, пресную воду. Располагая 8-ю машками воды, я велел прежде всего напоить лошадей, а сам с казаками и пишхидметом нарочно, на глазах белуджей, выпил несколько больших чашек воды. Белуджам же приказал не давать ни капли: пусть сами привезут себе воду.

Стратагема эта подействовала прекрасно: ленивые и эгоистичные «дети пустыни», видя мою спокойную настойчивость, молча собрали все пустые машки, навьючили ими своих верблюдов и пошли за водою, находившеюся, по словам Пир-Бахша, верстах в десяти от нашей стоянки в юго-западном направлении.

После завтрака, поданного мне, не смотря на все вышеописанные пертурбации, в обыденное время — в полдень, казаки попросили моего разрешения пойти на поиски Песенд-Хана, опасаясь, как бы старик с тоски и досады не зашел куда-нибудь далеко. Я отказал в этот, уверив казаков, что такой белудж, как Песенд-Хан, в пустыне не пропадет.

Солнце палило невыносимо, раскаляя камни, на которых был разбит наш лагерь. Недалеко были видны развалины небольшого укрепления Надира.

По словам Песенд-Хана, вернувшегося в 3 часа дня, вода Белужд-Аб родниковая, ее постоянно много и хватит сразу на 500 верблюдов. Вкус Белудж-Абской воды превосходен (Русский зоолог Н. Зарудный упоминает о сильных пресноводных источниках Белудж-Аб в своем печатном труде «Экскурсия по Восточной Персии». (Записки Импер. Русск. Геогр. Общ. Т. XXXVI, стр. 171).).

Вслед за Песенд-Ханом явились один за другим белуджи с своими верблюдами, нагруженными мапиками с водою.

В 11 1/2 часов ночи отправились в юго-западном направлении к следующей воде — Джуджек.

В 1 час ночи, перевалив через невысокую безымянную гряду, спустились к подножию гор Кухи-Биджарапи. Против [181] этих гор тянутся горы Кухи-Джуджек и Кухи-Нагет. Караван вел без дороги белудж Шир-Хан, оказавшийся превосходно знающим местность проводником.

В 4 паса утра караван остановился поджидая Шир-Хана, ушедшего вперед для розыска воды. Вскоре на скале вырисовалась его фигура в белом белуджском одеянии из длинной рубахи с широчайшими шароварами, с черными до плеч волосами и длинным кремневым ружьем за плечами.

Караван направился на эту фигуру и в 5 1/2 часов утра 16 сентября пришел к роднику Джуджек с прекрасною, прозрачною пресною водою.

Джуджек означает по-белуджски маленькую финиковую пальму. Не доходя 1/4 версты до родника этого имени, влево от дороги, расположилась целая семья из 14 маленьких пальм. Место стоянки в узком ущелье с журчащим ручейком и низкою зеленою травкою было не лишено своеобразной прелести.

Удивительно действует в пустыне присутствие хорошей пресной воды. Все бодры, веселы, шутят, перекликаются и в то же время быстро делают свое дело: разбивают палатки, разводят огни, жарят и варят.

Напившись чаю, отдохнув и затем пообедав, начали грузиться в 2 часа дня.

Через час, когда солнце еще палило немилосердно, выступили в том же юго-западном направлении к следующей воде — источнику Гуристани (Гуристан = кладбище).

Дорога, в виде верблюжьей тропы, то пропадающей, то вновь появляющейся, идет по долине между двумя паралельными горными цепями: Кухи-Геранди справа и Кухи-Лирдик слева.

В 4 3/4 чес. вечера прошли мимо зиярета Мелики-Сиях-Кух, расположенного у подножия горы того же имени справа дороги. Зиярет этот считается белуджами не таким важным, как зиярет того же святого у горного масива Мелики-Сиях-Кух, служащего границей между Персией, Афганистаном и Индией, где жил и умер этот белуджский святой и герой «Король Черной Горы». [182]

В половине седьмого вечера сделали среди пустыни привал. В 11 1/2 ночи пошли дальше к Гуристани. Подойдя в 2 час. 35 мин. утра к небольшому кладбищу белуджей племени Наруи, взяли влево от дороги и через четверть часа остановились в живописном ущелье у пресноводного родника Гуристани. Последний вытекает из расщелины, шагах в 50-ти вверх от подножия горы того же имени.

Все утро 17 сентября было посвящено записыванию, со слов Песенд-Хана, житий белуджских святых, в общем очень однообразных: святые, они же герои и разбойники, сражались с монголами. Там, где эти разбойничавшие святые останавливались на привале или втыкали копья, появлялась вода. Как настоящие белуджи, они постоянно ссорились между собою и, наконец, с громким криком проваливались в землю.

Задача ознакомления меня с героическою историей белуджей так понравилась старику Песенд-Хану, что он, соблюдая интересы своего племени, назначил было выступление на следующий день в полдень, но, встретив сильную опозицию с моей стороны, должен был исполнить мой приказ идти дальше к колодцам Беренг в 8 1/2 час. вечера 17-го же сентября.

Источник Гуристани оказался не сильным: к 4 часам дня он иссяк. Лошадей повели поить к другому немного солоноватому роднику в конце ущелья, в версте от стоянки.

Прямо против входа в ущелье Гуристани — горы Кухи-Куре.

Выступив в 8 1/2 час. вечера и пройдя в 10 1/4 час. ночи мимо гор Рохи-Ду-Чахи слева и Кухи-Бузи-Герги справа, в 12 час. 10 мин. ночи перевалили через песчаные бугры и спустились в солончаковую пустыню, по которой без дороги шли полтора часа до отдельно стоящей горы Даки-Сахибдад, где был сделан привал до 7 час. утра.

Во вторник 18 сентября пошли дальше, по прежнему без дороги, полагаясь исключительно на опытность и знание проводника Шир-Хана, уверенно ведшего наш караван на юго-запад. По дороге прошли мимо следующих гор: справа Кухи-Бузи-Герги, слева Лахшек, за ними Вару и Питки. По словам проводника, к югу, за Питки, находятся горы: Тут, [183] Мензилаб и Харна. Все три горы изобилуют родниковою и колодезною водою и находятся на караванной дороге из Сеистана в Серхедд.

Справа, после Кухи-Бузи-Герги высятся горы Кухи-Далук и Кухи-Алем-Хан. У первой горы есть колодец, раз в год расчищаемый белуджами-кочевниками.

В 9 час. утра подошли к безымянной «дак», т. е. отдельно стоящей на равнине горе.

Через час пути недалеко, слева дороги, видна хорошо известная среди белуджей гора Гидан-Кух, очертаниями своими напоминающая черную белуджскую палатку (Гидан по белуджски — палатка).

В 12 ч. 10 м. дня пришли к трем колодцам Беренг с довольно солоноватою, но для питья годною водою. Беренг означает глинисто-песчаные, покрытые иногда мелкою галькою, невысокие бугры, поросшие саксаулом или тамариксом.

С восточной стороны колодцев на горизонте — горная цепь Сеид-Махмуд. На юге высится гора Чахи-Мишек.

Одиннадцать с половиною часов, проведенных в седле, так утомили меня, что я спал, несмотря на жару, до семи часов вечера, а затем, поужинав, снова лег спать до семи часов утра следующего дня 19 сентября.

В виду хорошей пастьбы для верблюдов, остались у колодцев Беренг до полудня. Записывая со слов белуджей белуджские фразы, убедился, как трудно добиться от этих дикарей граматических форм.

Выступив с колодцев Беренг в 12 1/4 ч. дня, мы, двигаясь все время на юго-запад, подошли в 3 1/2 ч. дня к глубокому (2 саж.), сухому колодцу Чахи-Пульки у подошвы горы того же имени, слева дороги. В 6 ч. 15 м. сделали привал на плоской возвышенности, среди кустов саксаула.

Силуэты казаков и белуджей, освещенные двумя большими кострами, хохлацко-персидско-белуджский говор, самодовольные морды верблюдов, сосредоточенно жевавших свою жвачку, — все это представляло среди необозримой пустыни оригинальную картину. [184]

Так как воды по близости не было, то лошадей напоили водою из машков.

В половине первого ночи тронулись дальше в урочище Думе. Через четыре версты прошли мимо гор Пендж-Энгушт, Сиях-Кухек и Подаг — с правой стороны.

В 4 часа утра прошли мимо горы Думе слева и в 5 1/4 и. утра услышали лай собаки и увидели человека — белуджа пастуха со стадом баранов.

С 14 сентября, от Чахи-Кандуль, до 20 сентября мы не видели не только человека, но даже живого существа.

Поговорив с пастухом, прошли немного дальше и разбили лагерь на поросшей мелким тростником и осокой равнине у пресноводного колодца.

Единственным признаком обитаемого места (абади), о котором нам так много говорили белуджи, были две черных палатки.

Урочище Думе окружают следующие горы: на западе Сеид-Хуссейн, на юге Ашмек, Чидаи, Думе и Гирон (Г’рон) Али и Кухи-Чешме. На южной же стороне равнины Думе высятся две отдельно стоящих горы: Даки-Сулак и Даки-Идуапи. На востоке — Кухи-Гу, Даки-Зант, и на севере — Кухи-Сенджери.

В Думе до сего времени существует древний кяриз, неизвестно кем и когда вырытый.

Шагах в ста от вышеупомянутого колодца — развалины древней калы.

Весною в Думе, считающееся принадлежащим белуджскому племени Исмаилзеи (Сомалзи по местному), прикочевывает много белуджей разных племен. Несмотря на вполне пригодную для обработки почву и присутствие воды, местные белуджи Сомалзи (Исмаилзеи) земледелием не занимаются, а питаются исключительно сеистанским зерном, за которым посылают ежегодно до 600 верблюдов.

Как раз 21 сентября уходил в Сеистан караван за зерном, и я воспользовался этим случаем, чтобы переслать письмо врачу Вице-Консульства. [185]

В расстоянии одного дня пути на беговом верблюде, в восточном направлении находится урочище Дакуду, где, по словам белуджей, имеется хороший, сильный кяриз.

В местности Чамма, находящейся к востоку от пройденного нами пути, на 16-й версте от колодцев Беренг, в расстоянии 1 фарсанга (7 верст) влево от дороги, тоже имеется пресноводный кяриз.

Стоянка в Думе ознаменовалась двумя вещами: обнаружением проделки одного верблюдчика и новою попыткою Песенд-Хана выиграть лишний день.

Белуджские верблюды, питающиеся вследствие крайней скупости своих хозяев, главным образом подножным кормом, слабосильны.

Первостепенную заботу каждого верблюдчика составляет наименьший вьюк и проделка одного старого верблюдчика заключалась в том, что он рассовал порученные ему колья больших, еще ни разу не разбивавшихся палаток, по мешкам с мукою, бывшим на попечении других верблюдчиков.

Что касается новой попытки Песенд-Хана задержать караван на лишний день, то она, как и прежние, окончилась неудачею. Вечером, когда я приказал грузиться, Песенд-Хан с убитым видом доложил мне, что трех верблюдов нет — пропали. Сразу поняв, в чем дело, тем более, что пропавшие верблюды принадлежали ему, его племяннику и белуджскому мирзе, я сказал, что собственники, пропавших верблюдов останутся в Думе для розыска их, а я с караваном и проводником пойду дальше к Руди-Махи.

Перед выступлением, назначенным в полночь, я снарядил к сердару Хуссейн-Хану-Наруи белуджа с благодарственным письмом за оказанное им русскому зоологу Н. Зарудному содействие.

Покинув Думе ровно в полночь, шли по долине Кухи-Чешме до 2 час. утра, когда остановились у солоноватой речки. Здесь прождали до 7 1/4 час. утра Песенд-Хана с мирзой и племянником. Не дождавшись их, двинулись дальше (21 сентября). [186]

Дорога шла по водостоку между горами Шураком и Суртигом справа и невысокими безымянными горами слева. Через три часа хода прямо впереди показались горы Чедеи и Сияджар. Пройдя по упомянутому водостоку еще 3 1/2 паса, вступили в долину между горами Сияджар и Калла-Пата (т. е. голые стволы). Растительность дна водостока и долины составляли кусты «котур» и деревья подаг (род тополя).

Подойдя в 3 часа дня к Кухи-Махи, свернули через полчаса влево от дороги в чащу высокого тамарикса и подага и шагов через двадцать очутились у прозрачного как кристал, говорливого ручья с немного солоноватою водою. В прозрачных струях играла масса мелкой и средней величины рыбы. Это и есть Руди-Махи (в переводе — рыбная река), называющаяся в этом месте Чешмеи-Махи, т. е. рыбный источник. В виде небольшой струйки он вытекает из скалы. Итак, наша стоянка была у самого начала Руди-Махи, протекающей мимо Гурга, станции Сеистано-Керманской караванной дороги, проходящей через г. Нусретабад.

Изучение этой речки натуралистом представило бы несомненный интерес. Вкус ее воды меняется: почти пресный в начале делается постепенно солонее и у Гурга, по свидетельству майора Еуана Смита, вода Руди-Махи настолько горько-соленая, что ни одно животное, кроме диких ослов, пить ее не может (Eastern Persia. Т. I. стр. 248.).

Кроме того вниз по течению, в некоторых местах, как я убедился во время перехода в Хейдерабад, сильно соленый вкус этой речки сменяется совершенно пресным. Места эти известны белуджам.

По уверению Песенд-Хана каинцы (жители Каинской области) или керманцы сумели бы воспользоваться водою Руди-Махи, а равно и источниками Джуджек, Гуристани и Думё для обработки обширных полей. Белуджи в земледелию малоспособны. Их дело — скотоводство.

Место стоянки было самое живописное из всех ранее бывших: ровная, покрытая мелкою галькой и зеленой травой [187] площадка, окруженная зеленою чащею деревьев с журчащим ручьем но середине.

В Думе нам не удалось купить баранов, и вся надежда была на рыбу, которая оказалась довольно вкусною. Аппетита она все таки удовлетворить не могла и пришлось довольствоваться чаем с испеченным в земле тяжелым белуджским хлебом.

Во время перехода из Думе в Руди-Махи я видел, как верблюдчик ожесточенно убил камнем очень ядовитую, по словам белуджей, змею. Когда змея уже более не шевелилась, то все белуджи, побросав своих верблюдов, собрались вокруг нее и с интересом рассматривали, в какую сторону она ползла. Убедившись, что змея направлялась слева направо, они обрадовались, ибо, по их словам, это хорошее предзнаменование. Белуджи вообще суеверны. У них масса всевозможных примет и целая наука о дурном глазе.

На этом переходе мы встретили несколько белуджей племен Наруи и Самалзи (Исмаилзеи).

Как раз перед закатом солнца приехали наши белуджские аристократы на пронявших верблюдах. Конечно, эти верблюды никогда и не думали пропадать, а просто были спрятаны.

Я иронически посочувствовал Песенд-Хану, в присутствии белуджей, по поводу трудных поисков верблюдов. Он с своими сообщниками сконфуженно молчал, а все остальные белуджи, не стесняясь присутствием своего начальника, громко хохотали над неудавшеюся хитростью его.

Ночь была так хороша, что я спал на своей походной постеле прямо под открытым небом.

После крепкого сна под высоким звездным шатром я встал свежий и бодрый, но сейчас же рассердился: уже 7 часов утра, а верблюды еще не навьючены.

После обычной суеты с криком и гамом верблюдчиков и ревом на все лады протестующих против навьючивания верблюдов, караван наш выступил в Хейдерабад в 8 часов утра 22 сентября.

Дорога, по направлению на юго-запад проходит, как и раньше, по пустыне, пригодной для колесного движения. Через [188] версту от нашей стоянки прошли мимо кладбища белуджей племени Наруи, которым принадлежит здешняя местность.

Окрестные горы: Кухи-Руди-Махи, Кухи-Куруту и Кухи-Ули-Мадьян.

В 9. час. 40 мин., свернув немного влево от дороги, хорошо здесь видной, набрали в машки из Руди-Махи великолепной пресной воды.

Растительность составляют кусты тамарикса (гязь), древовидный тамарикс (кура-гязь) и подаг, в перемешку с котуровыми кустами (Эти кусты подробно описаны нашим зоологом Н. Зарудным. Экскурсия по восточной Персии. Записки Р. И. Г. О. Т. XXXVI, стр. 173. Спб. 1901 г.). Местами на скалах попадаются ореховые деревья. В 10 час. утра начали подниматься на гору Карачу.

Я с казаком, пишхидметом и Песенд-Ханом уехал вперед и по хорошо пробитой тропинке достиг в 11 час. утра высшей точки перевала, с которого видны Хейдерабад и дальше Мазараб. День был безветренный и жаркий. Караван тащился сзади черепашьим шагом. Песенд-Хан остался на перевале, а я стал спускаться. Спуск с перевала довольно крут. В 15-ти минутах от перевала, справа тропинки, пышный пальмовый куст. Около полудня спустились на каменистую равнину и остановились, поджидая караван. Для защиты от палящего солнца казак соорудил, при помощи трех винтовок и моего верблюжьего полупальто, шалаш, в котором я улегся, терпеливо поджидая «кораблей пустыни».

Пустыня молчала. Не слышно было даже жужжания мух. В такие минуты невольно задаешь себе вопрос: что может быть хуже путешествия по Персии, где больше пустынь, чем населенных мест?

Наконец, около 2 час. дня подошли верблюды, а в 3 1/2 час. дня пришли в Хейдерабад, песчаную равнину, поросшую колючкою и тамариксом и орошаемую ручьем Руди-Махи с прозрачною, но сильно солоноватою водою.

Кроме жалких остатков какой-то древней калы никаких других признаков жилья не было. [189]

По дороге белуджи расхваливали казакам Хейдерабад, говоря, что там много народа: есть белуджи и персы.

Увидев полное несоответствие действительности с рассказами, казаки много смеялись и до того дразнили белуджей их «белудж хест, фарси хем хест», что потребовалось мое вмешательство.

Хейдерабадская равнина, на которой, судя по названию, было вероятно в давнопрошедшие времена селение, служит в настоящее время зимним кочевьем белуджей племени Наруи.

Узнав, что в окрестностях пасутся стада баранов, я поручил Песенд-Хану достать нам трех.

Для сего, этот хитроумный старик, в сопровождении гулама и своего племянника, куда-то уехал и привез владельца баранов, который и продал нам трех самого жалкого вида барашков ровно втрое сравнительно с сеистанскою ценою.

Появление баранов приветствовалось всем нашим лагерем, а вечно голодный, вследствие необычайной скупости, белуджский мирза (он же и мулла) сказал даже какие-то приличествовавшие случаю стихи.

Этот белуджский мулла, умевший читать и писать, был поэтом-философом, что однако не помешало ему совершить несколько лет тому назад несколько убийств в Серхедде, заставивших его искать покровительства Песенд-Хана. По признанию этого муллы-поэта, он мстил за убийство своего брата. Ныне когда он молится о здравии моем и Песенд-Хана, пользующегося, благодаря своим прежним разбойничьим подвигам, широкою известностью среди белуджей, он надеется полностью взыскать цену крови своего брата. Славу Богу, в течение двух последних лет, что он находится под высоким покровительством, он забрал у родственников убийц своего брата одну лошадь, двух верблюдов и пять ослов...

Утром 23 сентября ко мне явился начальник белуджского племени Сомалзи (Исмаилзеи) Кетхуда-Джила сын Булгака.

Он сообщил мне о постройке англичанами форта в местности Мирдлсава, принадлежавшей и принадлежащей Персии, и о намерении их выстроить форты в Дузабе и Лаодисе. [190]

«Если вышеупомянутые местности, сказал Кетхуда-Джила, будут отданы англичанам, то весь Серхедд сделается английским владением».

Постройку английского форта в Мирджава допустил начальник племени Рики Мухаммед-Риза-Хан, получающий большое жалование от англичан (В мае 1902 г. Мухаммед-Риза-Хан назначен правителем Серхедда.).

Выступив в 8 час. утра 23 сентября, перевалили через час щебнистые холмы Хейдерабад и, пройдя в 10 час. утра по глубоким пескам, пришли в половине первого дня к соленому ручью Мазараб, протекающему по дну поросшей тростником и тамариксом балке. Этот небольшой переход был очень неприятен, вследствие сильной жары, при горячем южном ветре. В окрестностях Мазараба много подножного корма для верблюдов.

Вечером, совершенно неожиданно, явился вышеупомянутый кетхуда Джила, с тайною, но напрасною надеждою, получить от меня в подарок ружье. Кроме того он верно рассчитал, что можно будет поужинать бараниной.

Так как до селения Паре (Фахрадж) оставалось всего два перехода, то я велел зарезать в честь белуджского начальника одного из оставшихся двух баранов.

Из разговоров с ним за стаканом чая выяснилось, что он и его племя — приверженцы персидского режима, при котором они платят минимальные подати и пользуются полною свободою. При расставании я подарил кетхуде Джила шелковую чалму.

Для защиты от мириадов комаров и мошкары разложили из конского и верблюжьего навоза костры, прибавившие к мучениям от укусов комаров едкий дым.

В воскресенье 24 сентября в 3 1/2 час. утра выступили в западном направлении к находящемуся на Сеистано-Керманской караванной дороге колодцу Шурегез, воду которого белуджи очень хвалили. Проводник уверял, что в полдень придем к этому колодцу. В действительности же пришли около 2 час. [191] дня. Шли без дороги. Переход был скверный: сначала по песчано-галечной, потом по песчаной пустыне, наконец, по глубокому песку, среди однообразных, наводящих тоску и уныние, песчаных барханов.

С утра подул сильнейший ветер, достигавший временами силы урагана. Я с казаком, пшихидметом и белуджем Сенгали, чувствовавшим себя среди этой безотрадной пустыни, как рыба в воде, пошел вперед и в 1 час. 20 мин. дня подъехал в колодцу Шурегез с твердым намерением утолить жажду холодною, пресною водою.

Но, увы, вода этого колодца представляла из себя густую, шоколадного цвета, жидкость, горько-соленого вкуса, с плавающим в ней верблюжьим навозом.

Мучимый жаждою, я с тоскою думал о том, будут ли пить эту воду наши лошади.

В 1 час. 40 мин. подошел караван. При нем оказалось всего 4 машка, с водою тоже солоноватою, но все же не в такой степени, как в колодце.

Напоив верблюдов, которые с наслаждением пили этот грязный, соленый и вонючий шоколад, белуджи, под руководством Песенд-Хана, стали чистить колодец, но ничего толком сделать не могли. Тогда за дело взялись три казака-кубанца, и через четверть часа быстрой и спорой работы руками и ведром, мне была поднесена проба воды.

Вода оказалась почти пресною, лучшею, чем в машках, но с сильным запахом сероводорода. Пришлось пить эту воду и настоенный на ней чай, зажимая нос.

По словам Песенд-Хана, хорошая пресная вода не испортится в машке в течение пяти дней. Солоноватая же делается совершенно соленою в один день. Во время остановок, машки с водою следует подвешивать, а не класть на землю. В последнем случае даже пресная вода будто бы скоро солонеет.

В понедельник 25 сентября в 3 1/2 час. утра выступили из Шурегеза и после 12 1/2 часового утомительнейшего перехода по безводной, безотраднейшей пустыне, пришли в 4 часа дня в Нармаширское селение Паре (Фахрадж). В 9 час. утра прошли [192] мимо башни Мили-Надири, подробно описанной Еуаном Смитом, а в 2 1/2 часа дня миновали упомянутые им пески, имеющие форму развалин (Eastern Persia, т. I., стр. 245, 247. Размеры Мили-Надири: высота 55 фут., окружность у основания 43 фут., толщина стен 3 1/2 фут., размер кирпичей 14х12х2 дюйма.).

В Паре чудная пальмовая роща и великолепная вода. Селение состоит из 120 домов и принадлежит некому Хаджи-Аллаяр-Хану. Жители-персы сеют, кроме пшеницы и ячменя, клевер, хлопок, хенну и рис. В этом селении можно достать всевозможные жизненные продукты, начиная от баранины и кончая гранатами. Рис сеется, преимущественно, по берегам реки Фахраруда, текущего в это время года в виде маленького ручейка по дну глубокого водостока, наполняющегося водою весною. Ручеек теряется в песках за селением.

Селение Паре или Фахрадж древнего происхождения, на что указывают обширные развалины близ селения. Майор Ст. Джон отожествляет Паре с древней столицей Гедрозии — Pahra, где Александр Македонский встретился с своим тяжелым обозом после своего похода через Белуджистан. Паре сделалось персидским владением в царствование Фатх-Али-Шаха. Приблизительно в 1/2 версте от селения находятся живописные мазары Абул-Фазл-Хазрети-Аббас и Кадамгахи-Ходжа-Хизр. Сеистанские белуджи водят в селение Паре, известное среди них под именем Нармашира, караваны с зерном, маслом и шерстью и вывозят оттуда миткаль и ситцы англо-индийского привоза. Среди ситцев я видел несколько русских фабрик: Людвига Рабенека и Мамонова. Русские ситцы привозятся из Бама и очень нравятся туземцам.

Утром 26 сентября меня посетил один сеистанский знакомый, некий Мешеди Махмуд, рассказавший мне про двухнедельное пребывание в Паре и его окрестностях два года тому назад великобританского консула в Кермане майора Сайкса. Он ездил, расспрашивал, записывал в свою книжку и чертил на больших листах бумаги. [193]

ГЛАВА II.

Из Нармашира в Керман.

Селения Азизабад; Бам, торговля Бама. — Дехарзин, Тахруд, Нейбит, Зейнуллабад, Махун, Керман.

26 сентября в 9 час. утра пошли дальше в с. Азизабад, куда и пришли в 1 1/4 часа дня.

Дорога идет по песчаным буграм, поросшим крупным кура-гязом (древовидным таимариксом), что после двухнедельного странствования по бесплодной пустыне производило впечатление тенистого леса.

В 6 верстах от Паре, справа дороги, расположено селение дворов в 100 — Наимабад. Это селение было посещено в 1810 г. Поттингером.

Азизабад — селение дворов в 150, расположено на совершенно ровной местности. Местные жители, равно как и жители Паре, любопытны, но не назойливы. Посевы пшеницы, ячменя, джугары (род маиса), кунджута, хлопка, хенны и гороха.

В Азизабаде случилась свадьба. Родные жениха попросили меня одолжить лошадь, чтобы, согласно обычаю, отвезти жениха к воде. Я с удовольствием дал разрешение и получил приглашение на свадьбу.

На женщинах и детях я видел русские шестицветные (шишренг) и трехцветные (сябз-калам) ситцы. Среди населения они известны под названием русских ситцев (чити-уруси) и очень одобряются за их прочность и соответствие местному вкусу.

27 сентября в среду выступили в 2 1/2 часа ночи в Бам. Переход предстоял довольно большой, но я, не чувствуя себя в населенной местности в зависимости от доброй воли белуджей, как это было в пустыне, уверил их, никогда дальше Паре не ходивших, что до Бама близко.

Пройдя мимо селений Рустемабада слева и Мурадабада справа дороги, мы в 5 час. 40 мин. утра подошли к селению Касимабад с 5 финиковыми пальмами. [194]

Миновав селения Чильтут с хорошими пальмовыми садами справа дороги и большое, дворов в 600, селение Векилабад слева дороги, я вместе с казаком и пишхидметем приехал в Вам в 1 1/2 час. дня. В ожидании каравана расположились под тенью высокой стены какого-то сада. Караван подошел через 1 1/4 часа. Белуджи, неутомимые ходоки, не выдержали этого долгого перехода и все приехали в Вам верхом на своих балованных верблюдах.

Дорога в Бам все время прекрасная: ровная, грунтовая и обильная водой. До с. Векилабада каналы и ручьи с пресною, чистою водою, а от Векилабада до Бама бежит навстречу шумливый ручей, шириною 2 1/2 аршина и глубиною по пояс с прозрачною, прохладною и пресною водою. Берега этого ручья обсажены разными деревьями до пальм включительно (Eastern Persia Т. I стр. 197. Еуан Смит, говоря об этом ручье, проведенном бывшим Керманским правителем Векилуль-Мульком упоминает лишь о тамариксовых кустах и колючке по его берегам.).

Лагерь разбили на дне сухого водостока, разделяющего Бам на две почти равные части.

Вскоре явился Бамский полициймейстер, спросивший меня о моем звании, чине и фамилии и сообщивший, что губернатора Вали-Хана в городе нет: он уехал по делам службы в Риган. Предупредив меня, что в городе много воров и что он за пропажу моих вещей не отвечает, блюститель порядка удалился.

Казакам большого труда стоило отгонять от палаток любопытных, пришедших посмотреть на русских людей. Знание казаками персидского языка, на котором они бойко говорили, нисколько не смущаясь своими хохлацкими акцентом и выговором (хверда, хфарсанг и т. и.), а равно и умение их обращаться с туземцами, как и всюду, импонировало бамцам.

Утром 28 сентября я был разбужен звуками бубен и громогласным пением нищих. После этой серенады, прекращенной при помощи двух кранов, пришли два агента Библейского Общества с целою кипою книг Священного Писания на [195] персидском языке; один из них был несторианец с озера Урмии. Он говорил немного по-руски. Другой мне показался европейцем, переодетым в персидский костюм.

Хотя эти господа и уверяли меня, что количество ежегодно раздаваемых ими книг увеличивается, но в то же время не отрицали того факта, что христианские принципы плохо прививаются в Персии и что персы предпочитают делать из кожаных переплетов Евангелия и Библии бювары и бумажники, чем знакомиться с содержанием Священного Писания.

Я приобрел у них Евангелие от Иоанна на белуджском языке издания американского мисионерского общества. По произведенной моим муллой-поэтом экспертизе оказалось, что означенное Евангелие переведено не на белуджский язык, а на язык индустани.

На мое предложение посетить Сеистан мои собеседники ответили отказом, в виду слышанной ими дурной славе об этой отдаленной стране.

После их ухода я пошел в город. Гор. Бам, расположенный на открытой со всех сторон равнине, не окружен стеною. Он положительно утопает в пышных садах. Масса стройных, высоких финиковых пальм придает городу нарядный и изящный вид.

Городские улицы и базар приятно удивили меня чистотою, опрятностью и благоустройством.

Чисто и хорошо одетые жители, которых в г. Баме считается от 20 до 25 тысяч, указывали на достаток и зажиточность.

Осмотр лавок и разговоры с местными купцами и жителями подтвердили это первое впечатление.

В Бам привозится ежегодно разных товаров приблизительно на 400.000 рублей. Местных сырых продуктов (хенна, хлопок, смола, шерсть, тмин и пр.) вывозится приблизительно на 500 тысяч рублей. Таким образом, общий торговый оборот Бама можно считать около одного милиона рублей.

Все свои товары Бам получает из Кермана, куда они поступают из Бендер-Аббаса — англо-индийского привоза, и [196] из Тегерана, Шахруда и Мешеда через Иезд — русского происхождения.

Среди товаров англо-индийского привоза преобладают мануфактура, сахар, чай и русский керосин, затем следуют перец и пряности, индиго, железо, медь и олово.

Русские товары состоят из мануфактуры, фарфоровой и стеклянной посуды, медных самоваров и незначительного количества китайского чая русской рассыпки.

Товаров англо-индийского привоза ввозится в десять раз больше, чем русских товаров.

Я разъяснил купцам, что среди ввозимых из Бендер-Аббаса товаров английские изделия занимают одно из последних мест и что керосин, получаемый через названный порт, исключительно русского происхождения.

Мои разъяснения я подкреплял указанием на этикеты товаров: германских (мануфактура, иголки, нитки), французских (марсельский сахар, бархат и шелк), австрийских (эмалированная посуда и легкие сукна), бельгийских (стеариновые свечи), голландских (чай) и японских (спички).

Все эти товары могут быть выгодно заменены русскими изделиями, для чего купцам необходимо обратиться к русскому банку в Тегеране.

Соглашаясь с моими доводами, бамские купцы объяснили мне, что они торгуют не самостоятельно, а в качестве доверенных керманских и иездских купцов и без согласия своих хозяев ничего предпринять не могут.

Из русских мануфактурных товаров я видел красные шестицветные и трехцветные (бухарский и персидский рисунки) ситцы фабрики Людвига Рабенека и Асафа Баранова, молескин кофейного, черного и песочного цветов Викулы Морозова с сыновьями, гладкий и узорчатый бархат, атлас, ластик и репс Саввы Морозова.

Местные купцы, очень хваля достоинства перечисленных русских изделий, соответствующих местному вкусу, высказывали сожаление, что привоз их далеко не удовлетворяет существующего на них спроса. Ежегодный ввоз в Вам русской мануфактуры не превышает 30.000 рублей. [197]

Фарфоровая и стеклянная посуда почти исключительно русских фабрик Кузнецова, Орлова и Мальцева. Русской посуды ввозится ежегодно приблизительно на сумму пять тысяч (5000 р.) рублей.

Потребление керосина было бы значительно больше, если бы ввоз его соответствовал спросу. Из Кермана присылают в Бам русского, получаемого через Бомбей и Бендер-Аббас, керосина на 3-4 тысячи рублей.

Китайский чай русской рассыпки известен в Баме. Он в спросе среди зажиточного класа, который здесь довольно многочислен, ибо состоит из живущих на покое отставных правительственных чиновников, сумевших скопить на службе капиталы.

У одного чайного торговца я нашел два фунта (в четверках) русского чая Петра Боткина сыновей в 1 р. 80 к. и 2 р. фунт. Оба фунта купил за сходную цену в 2 тумана (около 4-х рублей).

Видел тульские самовары и изготовленные по их образцу исфаганские. Среди последних было несколько походных с отвинчивающимися кранами очень хорошей работы.

Население Бама и окрестностей пьет яванский и индийский чай. Первый известен среди населения под названием нимсе (немецкий).

Бамский базар выстроен из кирпича с высокими сводами. По моему подсчету в нем 105 хороших, больших лавок с помещениями для склада товаров позади.

Из этого количества в 30-ти лавках торгуют гебры, в 75-ти лавках мусульмане-купцы и ремесленники.

Торговцы, с которыми я беседовал, не жаловались на плохие дела, а, напротив, хвалили местную торговлю.

Крупнейший Бамский купец, ведущий самостоятельную торговлю, Гулам Хуссейн Иезди. Имена других, менее крупных купцов: Бахрам, Кейхосроу, Данияр и Мирза Довуд. Они гебры.

Сверх упомянутых выше предметов Бамского вывоза, из Бама и его окрестностей вывозится значительное количество [198] шерсти, большая часть коей идет в Керман, Иезд и Исфагань, а меньшая — в Бендер-Аббас.

При условии правильной организации ввоза русских товаров сухим путем через Мешед и Керман или морским путем через Бендер-Аббас, Бам мог бы иметь большое торговое значение для Персидского Белуджистана и Сеистана. Белуджи и сеистанцы предпочтут везти свое сырье (коровье масло, баранье сало, шерсть и невыделанные кожи) в более близкий Бам, чем в Бендер-Аббас, если будут уверены в том, что найдут в Баме необходимые для них привозные товары: миткаль, ситцы, молескин, фарфоровую и стеклянную посуду, чай, железо, медь и чугунные котлы. Все эти товары могут быть русского происхождения. Устройство на сеистано-бамской караванной дороге нескольких каравансараев поощрило бы торговые сношения Сеистана с Бамом. На всем протяжении от сеистанского селения Вермала до нармаширского селения Паре путники находят приют лишь в одном пункте — Нусретабаде. Все же остальные станции этой дороги: Чахи-Мухаммед-Риза-Хан, Чахи-Хак, Тепеи-Мир-Дост, Килаги-Аб, Гург и Шурегез — колодцы, в большинстве случаев соленые.

Но с другой стороны, если русские предприниматели будут, по прежнему, отрицательно относиться к делу развития русской торговли в Персии, то благоустройство сказанной дороги облегчит проникновение иностранных товаров в Сеистан.

В Баме 9 кварталов: Дехи Шутур, Дилькуша, Баги-Хан, Мохада, Эйшабад, Баги-Дервазе, Пушти-Руд, Нахри-Шахр и Касри-Эмир, 4 мечети и 4 каравансарая.

Посетив покинутый старый базар и осмотрев снаружи Бамскую цитадель, свидетельницу кровавых событий конца XVIII века (Шах Ага Мухаммед Хан Каджар в 1794 г. собственноручно вырвал оба глаза у Лутф-Али-Хана, последнего из династии Зенд, правившей Персией, за исключением Хорасана, с 1750.), я вернулся в лагерь.

Благодаря обилию в Баме овощей, казаки угостили меня превосходным малороссийским борщом. [199]

Вечером около моей палатки собралось целое общество: купец, дервиш и несколько местных ханов. Я угощал их чаем и беседовал с ними о видах русской торговли в Баме, которые, по словам моих собеседников, очень хороши. По их мнению, русские товары, при условии устройства склада их в Кермане, займут в Баме первенствующее место.

Вечером следующего дня 28 сентября мы отправились из Бама дальше в Дехарзин, унося наилучшие воспоминания как о самом городе, так и его обитателях (Бам описан в Eastern Persia, т. I, стр. 85, 86, 196, 241-244.).

Выступив в 7 час. вечера, пришли в с. Дехарзин в 4 часа утра 29 сентября. Но дороге прошли мимо с. с. Тахруд (другое селение с тем же названием находится дальше впереди) и Бейдарана с обширным, хорошим каравансараем. Дорога хороша.

В Дехарзине разбили наши палатки близ мельницы, под сенью четырех огромных из на берегу ручья.

Этот ручей, обделанный близ мельницы жженым кирпичом, представляет из себя небольшой басейн, в котором я с казаками не замедлил принять утреннюю ванну.

В Дехарзине, зажиточном селении дворов в 150, могли достать лишь ячменный хлеб, пшеничного там нет. Вообще, с самой границы Нармашира видно, что в хлебе население нуждается: он дорог, тонок, и далеко не так хорош, как пшеничный сеистанский хлеб.

Вследствие жаркой погоды, я, уступая просьбам Песенд-Хана, решил идти дальше ночью, ибо верблюдам легче.

Выступив в 7 час. вечера, мы около 11 час. ночи сбились с дороги и ночевали под открытым небом. На рассвете 30 сентября двинулись дальше. В 7 1/2 час. утра прошли мимо селений Авар слева и Ханеи-Ханум справа. По дороге встретились с тремя белуджами, быстро ехавшими на своих сухопарых беговых верблюдах. Они сообщили, что везут в Бампур приказ Керманского правителя о недопущении англичан строить в Мирджава форт. [200]

Около полдня пришли в сел. Тахруд и расположились за селением, под тенью двух огромных верб, около протекавшего тут же ручья.

Селение Тахруд — это собрание поселков, разбросанных по всей Тахрудской долине. Жилища поражают своими маленькими размерами — настоящие землянки.

Несмотря на поднявшийся к вечеру холодный ветер, в средней, индийской, ординарной палатке было тепло.

Вечером, когда все в лагере затихло, вдруг поднялась тревога: воры увели моего коня. Немедленно же 2 казака, пишхидмет и Песенд-Хан с двумя белуджами бросились в погоню по направлению, откуда слышно было ржание этого, незаменимого в путешествии, коня. Через полчаса, не слыша никаких результатов поисков, я отправил нашего проводника-следопыта белуджа Шир-Хана с фонарем по другому направлению к селению Тахруд.

Время тянулось томительно долго. Мне невыразимо было жаль этого высокого, смирного и выносливого коня, на котором я приехал из Мешеда в Сеистан и совершил все мои поездки. Нашедшему коня обещал десять туманов награды. Вдруг из темноты раздался крик Шир-Хана: «лошадь найдена», и через 5 минут явился этот белудж, ведя коня в поводу. Он объяснил, что нашел его в под за селением. Воры, услышав погоню, очевидно бросили его. Сейчас же в нашем лагере затрещали выстрелы и вскоре все ушедшие вернулись обратно.

Уведенный конь был, как и все другие кони, стреножен. Около него спали два белуджа, ровно ничего не слышавшие, и если бы не казаки, услыхавшие отдаленное ржание, то конь пропал бы. По нашим предположениям, воры были люди местного старшины Абдулла-бека, известного, как я после узнал, конокрада.

Больше всех был сконфужен Песенд-Хен, объяснивший дерзость воров тем, что его здесь не знают. Его смущение однако быстро исчезло, когда он узнал, что коня нашел белудж и награжден за это десятью туманами. Для себя и [201] остальных белуджей он выпросил по этому радостному поводу двух баранов.

Утро воскресенья, 1 октября, было холодное, почти морозное. После постоянно раздражающей нервы процедуры навьючивания верблюдов, выступили в 7 часов утра в каравансарай Нейбит, куда пришли после утомительного пути по бесплодной, холмистой местности в 4 часа дня. По дороге встретили несколько ослов с грузом пустых бутылок. Погонщик их сообщил, что идет в Бам за финиковою водкою, очень ценимою в Кермане.

У ворот старого, построенного из камней каравансарая Нейбит увидел неожиданное зрелище: белуджские верблюды, никогда в каравансараях не бывавшие, упорно отказывались проникнуть в гостеприимные ворота. Им завязали глаза чалмами и торжественно ввели во двор каравансарая, произведя немалую сенсацию среди бывших там путников.

К вечеру каравансарай переполнился людьми и животными. Стон стоял от рева верблюдов, крика ишаков, ржания лошадей, звона колокольчиков и громкого говора персов. Все было до того перемешано, что казак, отлучаясь от котла с борщом, просил товарищей, побачить, чтоб «воны в котел не влизли».

Дым от разведенных костров и вышеупомянутое оживление не дали мне спать. Ночью был мороз: вода замерзла.

Покинув каравансарай Нейбит в 6 1/4 час. утра 20 октября, пришли в 2 часа дня в местечко Зейнуллабад. По дороге видны справа селение Алиабад, а слева Керимабад (Секундж тож). В расстоянии часа пути до Зейнудлабада заброшенный каравансарай Хоузи-Махмуд.

В Зейнуллабаде селения нет. Есть заезжий двор, вроде каравансарая, с многочисленными конюшнями, с бойкой на словах хозяйкой, обещавшей достать нам все и не доставившей ничего. Рядом — молодой сад. Вообще место новое. Вода пресная.

3 октября в 6 1/2 ч. утра пошли в селение Махун. Утро было холодное. Тонкий лед покрывал небольшой пруд. [202]

Через час пути, в версте вправо от дороги — селение Шейх-Али-Баба с хорошими садами. Из этого селения проведена по кяризу, глубоко под землею, вода в Махун. У одного из многочисленных колодцев или вернее шахт этого кяриза наблюдал, как спускался на 8-саженную глубину на простой веревке, при помощи примитивного колеса, рабочий — перс. Невольно удивляешься бесстрашию, искусству и усердию этих простых людей.

В 11 часов утра пришли в Махун и разбили палатки на лужайке под грушевыми деревьями около небольшого, чудного сада. Махун весь утопает в роскошных садах,

Подъезжая к Махуну я невольно залюбовался большою, красивою постройкою, в виде крепости с зубчатыми башнями, воротами и рвами. По расспросам оказалось, что владелец этой крепости — английско-подданный Бомбейский уроженец Ага-Сеид Махмуд. Он дервиш, получающий из Бомбея по 100 туманов (около 200 руб.) в месяц.

Странный дервиш владеющий почти дворцом и раздающий, как я потом узнал, много денег.

Прогулка по Махуну доставила большое удовольствие: сады сады и сады, но большей части фруктовые. Мой проводник — местный житель, показал мне дом, в котором жил д-р Виноградов, оставивший после себя в Махуне наилучшую память.

По середине селения, насчитывающего от 5 до 8 тысяч жителей, высится красивая мечеть с усыпальницей Шах-Ниметулла-и-Вали. Купол мечети, стены и четыре стройных минарета, выложенные изразцами бирюзового, голубого, белого, желтого, черного и зеленого цветов, горели на ярком солнце, производя очень красивое впечатление.

Величественный вход во двор мечети осенен трехсотлетним чинаром и столетней плакучей ивой. На противоположном конце — сад с чистым басейном по середине. Цветочные клумбы обсажены кипарисами, айвой, яблонями и грушевыми деревьями. У одной куртинки красуются две стройных, родных сосны. Находящийся тут же каравансарай очень [203] хорош — с просторными комнатами и высокими обширными конюшнями, в которых, по словам казаков, может разместиться целый казачий полк (Хорошее описание этой мечети в Eastern Persia, Т. I стр. 192.).

Шах-Ниметулла-и-Вали считается главою персидских мистиков-суфиев. Он уроженец посада Кухсон Гератской области. Жил сто лет (1330-1430). Происходя из фамилии 5-го имама Мухаммеди Вагира, Шах-Ниметулла-и-Вали всю жизнь свою посвятил изучению богословской философии и написал 380 книг. Он жил в разных городах Хорасана, Герате, Самарканде и умер в Махуне. Шехабуддин Ахмед-Декканский построил над его могилою мазар, реставрированный затем в первой половине прошлого столетия Керманским правителем Векилуль — Мульком. Последователей мистического учения Шах-Ниметулла-и-Вали насчитывается в настоящее время в Персии до 10,000 чел. Он почитается одинаково суннитами и шиитами.

В Махуне базара нет. Отдельных лавок 17. Мануфактурным товаром торгует один лишь человек — гебр Шахрияр. В его лавке были русские ситцы, молескин и полубархат. От этого гебра я узнал имена всех влиятельных членов гебрской общины в Кермане.

В полночь отправил старшего урядника Дмитренко и пишхидмета к Керманскому правителю со следующим поручением: 1) передать Алауль-Мульку письмо, в котором я, извещая о моем скором приезде, просил отвести место для моего лагеря; и 2) во избежание могущей быть встречи и связанных с нею больших расходов, уклониться от определения времени моего приезда. Дмитренко выполнил возложенное на него поручение в точности.

В четверг 4 Октября мы в 6 1/2 час. утра тронулись в Керман.

В час дня у селения Серасиаб меня встретил старший урядник, передавший мне очень любезное письмо Алауль-Мулька и доложивший, что хотя все исполнено в точности, но он [204] опасается, как бы не было встречи, ибо он слышал, как отдавались распоряжения о ней. Керманский правитель удивил урядника, поздоровавшись с ним по-русски, по-военному.

Дабы не напугать керманцев диким видом белуджей, я велел им переодеться в подаренные им чистые, белые рубахи с широчайшими белыми же шароварами и в сердари из русского молескина голубого цвета. Грязные веревкоподобные чалмы были заменены чистыми. Сам я переоделся в форменные китель и рейтузы. Песенд-Хан одел свой богато расшитый золотыми галунами кафтан.

Переодевание белуджей длилось довольно долго, потому что эти «дети пустыни», надев в первый раз в жизни сердарский (господский) костюм, без конца оправлялись, перевязывали по несколько раз чалмы, расправляли складки своих широчайших, шуршащих шаровар и поминутно бегали к пруду любоваться на себя при помощи этого природного зеркала.

Когда же, наконец, наш караван двинулся, то верблюды первое время шарахались в сторону, пугаясь шуршания шаровар своих хозяев.

Около 3 часов дня мы торжественно прибыли на отведенное для нашего лагеря место, недалеко от Ригабских ворот г. Кермана.

При помощи шести молодцоватого вида Керманских солдат, составлявших мой почетный караул, казаки быстро разбили все семь палаток, и получился небольшой, приличный лагерь. Над двумя большими петербургскими палатками развевались небольшие консульские флаги.

Под вечер явился ко мне присланный Керманским правителем сын бывшего правителя Векилуль-Мулька Мирза-Мухаммед-Мехди, состоявший при мне во все время пребывания моего в Кермане. Я попросил его передать Алауль-Мульку мое желание сделать ему завтра, в пятницу, визит и лично поблагодарить его за его внимание ко мне.

Текст воспроизведен по изданию: Отчет о командировке в Керман. Российского императорского консула в Сеистане надворного советника А. Миллера // Сборник географических, топографических и статистических материалов по Азии. Выпуск LXXVII. СПб. 1904