-

ЕЛИСЕЕВ А . В.

ГЕБРСКАЯ МОГИЛА

(Окончание.)

Мир полон зла и нечистоты, продолжал почтенный старец, но не все в мире заполнено ими; после мрака всегда наступает свет, рядом со злыми живет доброе, вместе с грязью и нечистотой встречается чистое, светлое и святое. Есть в мире злые животные, злые люди, тяжелые скорби, болезни и страдания, есть в мире безобразные чудовища, страшные зловония, тяжелые сны и многое другое — порождение зла... Но Хармуз свят и милостив — зло не победит добра, мрак не затемнит света, болезнь не убивает жизни, зловоние не заглушает ароматов, враг не заменит друга... Человек почитающий Хармуза не должен ужасаться зла. Бороться с ним, уничтожать его и очищать — вот его обязанность, и светлый рай Хармуза уготован для тех, кто всю жизнь свою боролся с мраком, злом и нечистотой...

Как ни видоизменилось в настоящее время мудрое учение Зороастра, но как много в нем высокого, ободряющего и поднимающего дух человека! То не мрачный пессимизм буддизма, провозгласивший, что вся жизнь есть страда, и что единственный выход из нее — есть нирвана, погружение в небытие, то есть отрицание всякой жизнедеятельности, всегда высоко поднимающей как отдельного человека, так и целые народы... Нет, жизнь для последователя Зендавесты не страда, а арена борьбы, притом не бесплодной, как для буддиста, а борьбы, возвышающей человека, поднимающей его до высоты [480] помощника светлого божества, борца со злом мира и его нечистотой. Крайне непонятно, почему современные философы, проникнувшиеся сознанием всемирного зла, окутанные сетями пессимистических воззрений, обратились к изучению и даже последованию буддизма и его нирване, заместо изучения парсизма... Мертвящее, убивающее всякую энергию духа, проповедующее одно небытие и покой заместо жизни и деятельности, учение Сакбемуни, при всей его нравственной чистоте, стоит гораздо ниже учения Зороастра, учившего как бороться со злом жизни и как его побеждать. Заместо смерти и небытия обещалась победа жизни и добра, заместо бессмысленной апатии ко всему, что относится до жизни и ее радостей, как то проповедывал будда, мудрый пророк Ирана учил как жить, бороться, пользоваться радостями жизни, как достигать совершенства и приближаться к божеству в качестве его соратника и помощника... Воззрение достойное высокого назначения человека!...

"Буддизм есть религия отчаяния павшего человека... Буддист знает одно средство к спасению — в нравственном самоубийстве и в полном самоуничтожении... Человеческая жизнь в ее полном развитии чужда исповедующим его спящим народам. Жизнь их идет в молчаливом терпении бед и скорбей... тихо, глухо, без разумных обнаружений..." Совсем иначе отразилось учение Зороастра на древних Персах, создавших его и последовавших за ним... "Это был отважный и живой народ, убежденный, что он призван для постоянной борьбы с темными силами. Этою подвижностью объясняются и его внешние войны, и его неустойчивость и частые перемены во внутреннем быте..." В противуположность буддизму, религия Зороастра была религией кипучей деятельности, вечной борьбы, религией не безысходного отчаяния, а светлой надежды на конечную победу...

Высоко и нравственно стоял древний народ Ирана, пока живы были в нем принципы учения Зороастра, до тех пор был он славен, силен и могуч... Пали основы древнего учения, забыта мораль Зендавесты, и глубоко пал вместе с тем позднейший потомок славного народа... Едва ли где-нибудь в мире можно найти больший контраст, как между древним и современным насельником Ирана. На них всего лучше можно проследить влияния тех или других религиозных [481] принципов и ту перемену, которая произошла в изменении нравственной стороны жизни целого народа, едва он сменил веру своих предков на шаткую мораль исламизма.

"Чистота в сердце и действие — вот основная добродетель и исход всех нравственных действий древнего Иранца..." Он был олицетворением правды — добродетели, приближавшей его к Ормузду, по учению Зендавесты; клятва была чужда древнего Перса, потому что каждое его слово было уже клятвой... Ложь считалась самым величайшим преступлением. "Чего не позволено Персам, писал старик Геродот, о том запрещено им и говорить".

Религия деятельности и борьбы требовала от древнего Перса постоянного неусыпного труда; леность и беспечность были таким же тяжким грехом, как и ложь и осквернение чистоты. Возделывание земли и умножения земных благ было вменено в религиозную обязанность Перса, как борца с нечистыми силами природы, стремящимися породить недостаток и лишения. Удаление нечистоты не только в самом человеке, но и во всей окружающей его природе, доходившее до величайшей мелочности, составляло также отличительную черту древнего Перса. Не довольствуясь самым скрупулёзным очищением тела, жилища, одежды и нищи, последователь Зороастра принимал особые меры к очищению матери-земли и в особенности воды, которую оп считал за силу, способствующую порождению человека, животных и растений... Огонь стал символом чистоты и позднее символом самого великого Ормузда лишь потому, что являлся в глазах Перса самым могущественным средством очищения всякой нечистоты на земле... Личная свобода человека — поклонника и помощника Ормузда в древнем Иране стояла высоко; древний Перс ненавидел стеснение личных прав, деспотизм властителей противен принципам Зендавесты и развился позднее с потерей и забвением ее основной морали..

В сравнении с этим высоким нравственным обликом древнего народа, каким жалким и презренным является современный "фарзи", не сохранивший даже чистоты нрава своих славных предков, не говоря уже о чистоте их учения. Пропитанный ложью, пронырливый, хитрый, на каждом шагу дающий и преступающий клятвы, современный сын Ирана является одним из самых презренных народов Востока. Подавленный рабством, угнетенный многовековою тираннией, [482] он потерял давно свою честь, и в этом отношении стоит ниже даже изворотливого Араба, которого настоящий фарзи презирает так глубоко. Подлость, низость и самая постыдная трусость современного Перса вошли даже в пословицу. Не только разбойник Туркмен, по даже Курд и Татарин презирают Перса, который не верит самому себе и готов ради самой ничтожной выгоды продать своего друга и даже отца. Забыв основной закон древней религии, считающий правду лучшими украшениями человека, современный Перс далек и во всех других отношениях от древнего последователя Зороастра. Потомок Иранца, считавшего чистоту физическую требованием своей религии, современный "фарзи", кичащийся пред всеми другими народами, грязен до того по отношению к своему телу, одежде, пище и жилищу, что даже грубый кочевник имеет в этом преимущество над ним. Не оскорбляя чувства пристойности, нельзя и говорить о той страшной грязи, которою отличается современный Перс, живущий среди нечистоты, носящий грязь на своем собственном теле и одежде, загрязняющей все, до чего не прикасается его неопрятная рука. Припомним, что у древнего Перса было вменено в закон не строить ничего нового в продолжении целого года на том месте, где найден был какой-нибудь труп человека или даже животного. Припомним слова Геродота, сообщающего, что Персы не льют даже воды в реку, чтобы не осквернить ее нечистотой, ничего не моют в ней, не умывают над ней рук и не делают ничего подобного. Современный Перс не признает ничего скверным и заслуживающим отвращения: он живет часто рядом с трупами, строит жилища в навозе, пьет воду оскверненную падалью животных. Сколько раз я встречал трупы собак и шакалов в воде систерн, которыми жители пользовались целыми месяцами, не давая часто себе труда даже выловить отравляющую воду падаль. Не раз меня поражало то обстоятельство, что Перс словно враждебно относится ко вместилищу своей единственной воды, умышленно загрязняя ее всем тем, что только находится в его распоряжении... В небольших струйках живой воды (которою так бедна Персия), выбегающих прямо на большую дорогу, можно видеть воочию такое страшное загрязнение воды, которое трудно встретить где-нибудь в другом месте на земном шаре.

Только в некотором уважении к огню и домашнему очагу, [483] замечаемым и у современных Персов, можно видеть остаток того высокого культа огня, который составлял единственную религию древнего Ирана. Гораздо более за то следов древнего учения не только с догматической и обрядовой стороны, но и в моральном отношении можно встретить среди вымирающих Гебров, верных заветам Зендавесты и хранящих многое такое, что дает пм право считаться истинными сынами Ирана.

_____________________________________

"Тягучее вещество, из которого сложен апатичный Индеец, говорит картинно Хрисанф, уцелело, говоря метафорически, а металл, из которого скован был Иранец, сокрушен, разбит сильным напором исторических движений. Правда, и у Индусов давно уже отлетела жизнь, но они все еще хранят связь с преданиями своего прошлого; Персы или Иранцы — ныне совершенно чуждые на земле отцов"; мало того, прибавим мы, они сделались гонителями тех, кто имеет неоспоримое право считать своею родиной Иран. Презираемые современными Персами, как идолопоклонники, Гебры с великим трудом и упорством отстаивают не только свое существование, но и свой древний язык и большинство религиозных обрядов. В то время как Персы забыли древний язык Зендов, многие Гебры знают его, на нем читают свою Зендавесту, на нем произносят молитвы и за него готовы умереть. Лишь очень немногие из передовых людей современного Ирана относятся с уважением и симпатией к этим немногим гебрским общинам, хранящим заветы древнего Ирана: правда, за последнее время в Персии образовалась даже одна новая секта, имеющая целью восстановить забытый культ Зендавесты и сблизиться с его хранителями Гебрами, но все эти немногие симпатии к этим последним не уравновешивают суммы всего того, что им приходится претерпевать. Давно Гебры были бы истреблены, еслиб их не охраняла особая грамота халифа Али — племянника и зятя Пророка.

Под Тегераном есть небольшая колония Гебров, живущая преимущественно садоводством и потому выставляющая лучших садоводов в столицу Персии. С одним из представителей этой небольшой общины, не насчитывающей и двух сот членов, я познакомился достаточно близко, чтоб еще более присмотреться к Гебрам. Старый Мехмет, отлично полировавший [484] розы и разводивший садовые плоды, повидимому, был одним из наставников своей общины и отправлял даже кое-какие религиозные обряды. Знакомство с ним поэтому было очень интересно для меня тем более, что старый Гебр, вообще не чуждавшийся особенно чужеземцев, особенно благоволил к Русским, благодаря которым он получил свободу из туркменского плена при разгроме хивинского разбойничьего гнезда. Несколько раз я бывал в бедной хижине Мехмета, ел с ним из одной трапезы и при помощи своего джигита расспрашивал много обо всем, что интересовало меня.

Мехмет ходил всегда в длинной белой рубахе, поверх которой набрасывал нечто в роде плаща с широкими разрезными рукавами. Небольшая желтая чалма покрывала его голову, не пробритую так безобразно, как у Перса. Неотъемлемою принадлежностью его костюма был красный пояс, который, быть может, служил знаком принадлежности его к числу последователей Зендавесты. Пояс этот Мехмет никогда не снимал, даже во время сна, так как он, по мнению старого Гебра, спасал его тело от козней духа тьмы и ночи. Пояс, как нам известно, служил символом принадлежности к обществу верующих и союза с Ормуздом у древних Зендов. Кусочек двухцветной материи, носимой Мехметом на груди, но скрытый под сорочкой, быть может, также был подобием того священного пенома, который употреблялся древними Персами для прикрытия рта при совершении молитвы. Желтый цвет чалмы символизировал свет солнца, как сознавался сам Мехмет. Несколько амулетов, сделанных из меди и камня, дополняли костюм старого Гебра.

Не богато было его жилище, но в нем можно было заметить, что хозяин его не принадлежит к обыкновенным неопрятным фарзи; чистота в хижине Мехмета была удивительная; белые стены его были постоянно чисты, окраска поновлялась каждый год. Простенькие ковры были чисто выколочены, а постель старика по своей опрятности могла походить на постель девушки, а не простого земледельца-садовника. Никакой нечисти не водилось в домике Мехмета, и ночь, проведенная в нем, была для меня отдыхом после многих бессонных ночей, проведенных в борьбе с различными паразитами, кишащими в персидских домах. Принцип самой скрупулезной чистоты был проведен во всем хозяйстве старого Мехмета со [485] строгостью достойною требований Авесты; небогатая посуда, одежда и немногие принадлежности обихода старого Гебра блистали единственно опрятностью, которая поражала меня после стольких примеров безобразной грязи, виденных даже в богатых персидских домах; сколько раз в сутки умывался старый Мехмет, не знаю, но что он мылся тщательно не только до и после принятия пищи, но и при всяком случае, — это я наблюдал не раз... Я слышал прежде много о том, что у современных Гебров чистота и, в особенности, обряды очищения доведены до высшей степени мелочности, и на своем новом знакомце мог убедиться самым несомненным образом. Я помню, как однажды поподчивал Мехмета английским печением... Старик, не гнушавшийся вкушать пищу даже от рук чужестранца, взял бережно предлагаемое, несколько раз обдул его сверху, положил бережно на чистый платок, лежавший в широком кармане, и затем пошел обмыть руки и рот пред вкушением пищи. Вернувшись, старый Мехмет снова обдул печение и, прочитав какую-то молитву, съел первый отломленный кусок. Бормотание молитвенных слов несколько раз прерывало употребление в пищу сладкого куска, сготовленного не посвященными руками.

В приготовлении пищи старый Гебр соблюдал особенно тщательно возможную в его положении чистоту; его опрятности при несложной стряпне могла бы позавидовать самая чистоплотная кухарка. Надо было видеть, как обмывались овощи, как чистились они, с какими предосторожностями клался рис для плова, как бережно снималась накипь и как далеко от дому затем относились в особом сосуде, прикрытом чистою тряпкой, все те отбросы, которые остались от стряпни. Я не знаю, далеко ли так опрятны все Гебры, как мой знакомец Мехмет, но есть данные думать, что он не составляет исключения.

Я не видел, как молился Мехмет, но в доме его заметил две медные жаровни и изящно сделанную курильницу, по всей вероятности, употребляемые им при совершении каких-нибудь обрядов или религиозных церемоний.

— Добрый сын мой, сказал мне однажды Мехмет на мой вопрос, обращенный к нему по поводу гебрских храмов, молитв и религиозных церемоний. — не далеко ушло то счастливое время, когда Гебры не были таким презренным и [486] угнетенным народом, как теперь видишь ты. Были тогда у нас великие храмы Огня, в которых мы мололись Хармузу и приносили ему обильные жертвоприношения. Не угасал тогда священный огонь во всех жертвенниках, посвященных великому царю солнца и небес, вечно поднимались от них благовонные курения, не умолкали сладостные стихи Авесты, денно и нощно молились там погруженные в созерцание жрецы... Сладки были великому Хармузу наши молитвы, песнопения и огни; не раз в неугасимых земных огнях наших храмов являлся он сам лучезарно блистающий, и тогда пред ним померкали все земные разноцветные огни... Новый в тысячу крат более блистающий огонь горел на наших жертвенниках, неизъяснимые ароматы исходили от них — весь народ наш, объятый священным трепетом, тогда вместе с жрецами лежал распростершись долу, прислушиваясь к громовым раскатам, которые приветствовали Хармуза... Теперь нет у Гебров великих храмов, отступился от них и великий Хармуз... Развалинами храмов наших покрыта вся страна, наступает царство тьмы, погибает народ Хармуза, последние Гебры дочитывают священные слова Авесты...

— Я видел развалины ваших храмов, сказал я в ответ старику, но как же без храмов молитесь вы Хармузу?

— Вместо роскошного обеда бедняк ест один хлеб или плоды, отвечал Мехмет. — так и мы, лишенные храмов, молимся Аллаху — ведь он тоже, что Хармуз, — повсюду, где застанет нас час молитвы. Мы видим Аллаха на небе в солнце, в луне и в звездах, на земле в огне, творениях божиих, и он видит также превечный своих бедных поклонников в их хижинах, в скорби и нищете...

И чем больше вслушивался я в слова и рассуждение старика, тем все симпатичнее становилась мне эта погибающая древняя религия, вымирающие представители которой хранят незыблемыми заветы и предания своих дедов и отцов. Правда, религия дуализма, исповедуемая современными Парсами, далеко не та, что во времена Зороастра, правда, в ней почти исчез самый дуалистический принцип, но она от подобной поправки, навеянной учениями Христа и Магомета, только выиграла в цельности. В "современном катихизисе Гвебра, говорит мною цитированный Хрисанф, прознается один бог Ормузд бестелесный, безводный и беспространственный: Ариман исчез [487] безвозвратно, но за то сильнее содержится вера в бессмертие... Нынешние Парсы отрицают посредников между богом и человеком. Спаситель один — Ормузд, а средства к спасению одни добрые дела... Это не та вера, что заключена в Ясне, Вендидаде и Виспареде, Авеста стала уже мертвою буквой..." но далеко не совсем. Настоящие Парсы во многом повторяют своих славных предков и жизнью, и моралью, и религиозными обрядами.

Они также считают себя народом, призванным на борьбу с темными силами, всякою нечистью и злом на земле и по мере своих сил помогают Ормузду в очищении мира. Так же как древние Иранцы, они отличаются высокою честностью, верностью данному слову; ложь для них ненавистна так же, как коварство, обман и разврат и вообще нравственная нечистота. Высоко они ценят, как и прямые последователи Зороастра, святость брачных уз, как средство для распространения царства Ормузда и увеличение числа поклонников бога света и огня. Хотя главе семьи нынешний Парс и отводит себе самое высокое место почти с деспотическою властью, тем не менее женщина Парсов поставлена выше, чем у соседей последователей ислама; многоженство почти не встречается между настоящими Гебрами. Супружеские союзы и браки с иноверцами у этих последних презираются так же, как и у древних Иранцев; эти смешения, думают они, уменьшают число последователей Авесты и ограничивают царство Ормузда. Соседи мусульмане за последнее время нередко похищают красивых гебрских девушек и обращают их насильно в ислам; это одна из причин сокращения числа Парсов, и немудрено, что эти последние страшными проклятиями громят даже подобных невольных ренегатов. Согласно принципу древнего учения, современный Парс любит земледелие, разведение полезных животных и особенную симпатию питает к садоводству, как труду, пользующемуся преимущественным покровительством Ормузда. Все Гебры трудолюбивы, настойчивы в преследовании намеченной цели, не лишены и коммерческих способностей, причем выгодно отличаются среди Персов своею высокою честностью, доверием к слову и чистотой своих торговых оборотов; благодаря этим качествам, Гебры Иезда и Кармана играют довольно значительную роль, как посредники торговых сношений с Индией. [488]

Преследуя с фанатическою строгостью чистоту своей крови, Гебры, несмотря на свою малочисленность, крайне гордятся этим: они сохраняют в самом деле чистоту древнего иранского типа. Среди Гебров Иезда, так же как и Парсов Бомбея, можно встретить прекрасные лица; женщины их, не носящие покрывал и ходящие с открытыми лицами, отличаются нередко особенною красотой; нравственность их также высока, и сколько ни сыплется обвинений на идолопоклонников Гебров, никто не может упрекнуть их в безнравственности, доходящей среди шиитов-Персов до самых чудовищных степеней. Эта нравственная чистота Гебров удивительна тем более, что Авеста, не признающая ни постов, ни аскетизма, ни самоистязаний, считала вполне законными все чувственные наслаждения.

Но если нравственный и внешний облик Гебра Индии или Ирана можно очертить сравнительно легко, благодаря тем сношениям, в которых они принимают такое живое участие, то многие черты их религиозной жизни совершенно ускользают от самых усердных наблюдателей, и о них приходится говорить либо понаслышке и догадке, либо по тем отрывочным данным, которые удается раздобыть. Гебр, не отличающийся особенною скрытностью и недоверием к чужестранцу, не совсем откровенен с ним лишь по отношению к религиозным вопросам; это происходит вовсе не от особой таинственности, которою будто бы облекается их культ, сколько от страха боязно и преследования; народ, который гоним за веру уже столько столетий своими же родными и земляками, не может быть слишком откровенным по отношению к единственному своему сокровищу — культу и языку. Не надо однако забывать, что у гебрских священников первые европейские исследователи познакомились с зендским языком и самою Зендавестой.

Вымирающие ныне поклонники света и огня точно так же, как и последователи другого загадочного культа — иезиды, неправильно именуемые поклонниками дьявола, без сомнения едва ли исповедуют чистый культ древности, но все-таки верование тех и других вовсе не представляет такой пестрой смеси с христианскими и магометанскими воззрениями, как то говорят многие авторы, писавшие о Парсах. Не совсем верно, говорит поэтому и Реклю, указывая на то, что "религия персидских Гвебров не представляем никакого различие с религией последних мусульман. Чтобы приобрести их благорасположение, [489] огнепоклонники допускают, что Зердушт или Зороастр есть одно и то же лицо, которое Евреи, христиане и мусульмане как «книжники» знают под именем Авраама; в каждом споре собеседники с ними вежливо соглашаются, что это именно так и есть..." Совершенно соглашаясь с этими последними словами Реклю относительно того, что отожествление Зороастра с Авраамом и тому подобные сближения, допускаемые Гебрами, есть не что иное, как простые уловки, употребляемые последними в религиозных спорах с более сильным противником, я повторяю, что большинство примесей христианского вероучения и ислама, на которые указывается, как на видоизменение учения Зендавесты, у нынешних Гебров существуют только в виде компромиссов с религией гонителей их, соседей. То же самое удалось нам указать и в религиозных верованиях иезидов, исповедующих культ весьма близкий к тому, которому следуют и Гвебры Ирана.

Правда, забыты или затмились у них основные принципы Авесты, сводящие весь мир и весь круговорот жизни к борьбе Ормузда с Ариманом, борьбе доброго и светлого начала с темным и злым, один лучезарный Ормузд или Хармуз признается у современных последователей Зороастра за высшее, ни с кем не разделяющее своей власти, божество, идеи монотеизма взяли верх над дуализмом, но поэтическое оживотворение природы осталось и в современном парсизме. И небо, и земля, и огонь, и все стихии, даже камень и вода-все признается живым, чувствующим, а иногда и разумным. Парс видит мир оживотворенным, наполненным жизнью, борьбой, но для него не ясна вполне та борьба противуположных начал, о которой так много говорится в Ясне и Вендидаде. Если древняя религия Парсов, проводившая глубоко принципы дуализма, приводила всю мировую жизнь к борьбе двух начал, борьбе, ведущейся с переменным счастием, с частою победой зла над добром, причем окончательная победа Ормузда над Ариманом предполагалась лишь в конце мирового цикла, — то в современном парсизме острый характер этой борьбы начал считаться оконченным, тень Аримана сошла с горизонта религиозного миросозерцания, и Ормузд признается победителем и единственным бесспорно владыкой мира.

Хотя и затмился в понятиях современного Парса грозный соперник Ормузда Ариман, но далеко не пропали в [490] миросозерцании Гебра темные духи — пособники Аримана, второстепенные гении мирового зла... Более конкретные представления всегда переживают более отвлеченные; это замечается при всяком регрессивном развитии древнейших религий человечества. Добрым силам природы и у современных Парсов, как и в древнем Иране, противупоставлены темные, несколько им противодействующие, хотя и жестокой борьбы между ними не допускает уже современный Гебр. Он боится страшных дэвов Андры, Акумано, Эшмо, различных друков и других злых духов темного царства, но боится их, как, например, у нас боятся чертей, не придавая им того важного значения, как то было в древнем Иране. По всем собранным и имеющимся у нас сведениям, современные Парсы, хотя и сохраняют имена некоторых добрых и злых гениев древности (амеша-спента, яцаты, ферветы — добрые гении, дэвы, друки, найрипи — злые гении), но между ними не предполагается того сопоставления, как в Зендавесте, понятия об этих гениях так спутаны у нынешних Парсов, что в некоторые молитвы их, говорят, входят даже гении злого начала, как духи, сочувствующие человеку. Еще более выродились у нынешних Гебров представления о фравашис или ферверах-гениях, покровителях частных форм жизни, отдельных существовании и самого человека. Древний зенд считал, что не только каждый человек, но и всякое живое существо имело своего фервера, то есть гения-хранителя; нынешние Парсы, говорят, смешивают ферверов с тенями усопших, а иногда и с душой человека: это последнее представление еще более подходит к воззрениям Авесты; ферверы растений и животных, признававшиеся этою последнею, повидимому, вовсе не входят в миросозерцание современного парсизма.

Вследствие потери принципов дуализма у современных Гебров едва ли ясно представляется им и учение о сотворении мира, как и об его исходе. По учению Зендавесты, мир являлся результатом борьбы двух начал Ормузда с Ариманом, создавшими видимые формы, как средства для междуусобной борьбы; результатом исхода этой последней является, согласно с этим воззрением, и кончина видимого мира. По понятиям древнего Иранца, мир духов доброго и злого начала, созданных Ормуздом и Ариманом, явился раньше сотворения видимого мира. Лишь позднее Ормузд создает этот последний, как [491] физическое препятствие для распространения царства Аримана, причем для сотворения первых живых существ светлый бог посылает своих чистых духов, облекая их земною оболочкой. Человек есть тоже воплощение невидимых духов, "носитель того разума, той вечной правды, что от века сияет в самом Ормузде"; он бессмертен поэтому как фервер, облеченный плотию. После видимой смерти он восходит опять ко Ормузду, его фервер — душа соединяется с божеством Аримана, не успевший помешать Ормузду в сотворении видимого мира, жизни и человека, не мог разрушить материального создания своего противника, но он за то дополнил его злом, преисполнил нечистью, созданиями своей злой воли и существами, ставшими во вред всему сотворенному Ормуздом; не довольствуясь этим, Ариман отвратил даже человека от почитания своего творца. Дальнейшее развитие зендских представлений о судьбах мира и человечества отчасти сходно с библейскими. В бундегеше повторяется библейское сказание о грехопадении первых людей посредством употребления запрещенного плода. Благодаря первому греху, зло было внесено Ариманом даже в род человеческий — лучшее творение Ормузда, носителя его божественного разума и силы. Это зло было одним из самых тяжелых для Ормузда, так как борьба между двумя началами была перенесена главным образом из небесных сфер в среду человеческого рода. "История человека, как и история творения мира, является поэтому зрелищем взаимной борьбы между началами добра и зла"... В мире явились две противоположные группы людей, совращенных Ариманом и оставшихся верными Ормузду, вечно враждовавших между собою. Поколение первых людей, почитателей дэвов, распространивших почти по всей земле поклонение Ормузду, было сменено поколением отвернувшимся от Ормузда и поклонившимся Ариману. Когда мера нечестия человеческого рода преисполнилась, великий Ормузд послал в мир воплощение своей силы — пророка Зороастра для того, чтоб отвратить их от Аримана, научить закону, и помощию которого они могли бы бороться против злых духов.

Но и самое появление такого великого пророка, как Зороастр, — не могло обеспечить человеку полной победы над наущениями Аримана; человек познал средства и возможность противиться ему и побеждать дэвов во славу Ормузда, но он того не восхотел, сбитый наущениями Аримана. Злое начало [492] торжествует, мир почитателей Аримана возрастает, царство Ормузда и людей, поклоняющихся ему, уменьшается. Настоящее время, можно сказать смело, становясь на точку зрения Парса, представляет настоящую победу Аримана; почитатели Ормузда — современные Гебры являются каплей в море среди исповедников других религий, а следовательно, идущих по внушению Аримана. Великий пророк Зендавесты, вероятно, провидел такое странное оскудение веры, развивая с особенною силой учение об эсхатология, то есть о конце видимого мира в связи с оскудением числа почитателей Ормузда. "Концу мира и окончательной победе добра над злом должно предшествовать появление нового последнего пророка, а затем воскресение мертвых и обновление вселенной. Все явления, предшествующие этому катаклизму, так сходны с библейскими, что многим внушали мысли о заимствовании. Новый пророк Сосиош, представляющий "воплощение всего того нравственного могущества, какое может вместить в себе человек", то есть воплощение всех сил Ормузда, водворит победу светлого начала в сердцах людей, приблизит их снова к божеству и повергнет Аримана и всех его дэвов уже навсегда. Окончательная победа над духом смерти и разрушения, каким является в Зендавесте Ариман, предполагает уже само по себе воскресение мертвых. Воскресшие тела соединятся со своими ферверами или душами и составят вновь полного человека, уже на веки принадлежащего к царству Ормузда. Но не все люди удостоятся сразу такого великого счастия; в небесный мир Ормузда могут войти только вполне чистые и свободные от всякой Аримановой нечистоты. Суд вновь воскресших людей, который произведет Сосиош, разделит людей; одни войдут прямо в царство Ормузда, а другие будут подлежать очищению вместе со всем миром, преисполненным нечистоты Аримановой, от которой его может очистить только огонь, нисходящий с неба. Упадет с небесной выси тогда комета, земля разрушится, огонь растопит горы, и растопленные металлы потекут по земле, как реки. Три дня и три ночи будет происходить это огненное очищение мира; злые люди и сам Ариман со своими творениями дэвами будут низринуты в этот огонь очищения... Через трое суток мир, люди и самый Ариман очистятся, совершенно будут чисты, светлы и достойны того, чтоб образовать новое просветленное царство Ормузда. Для [493] людей наступит тогда вечная блаженная жизнь в лучах светлого Ормузда, пред которым в качестве жреца или молитвенника предстанет и сам очищенный Ариман"...

Таковы в кратких чертах основные верования древнего Ирана, и его религиозное миросозерцание... Мы нарочно немного подробно остановимся на них для того, чтоб указать ту основную канву, на которой развились позднейшие изменения воззрений Зендавесты под влиянием различных толкований ее, забвения древних преданий, философского смысла тех или других дуалистических представлений и, наконец, под напором новых веяний, стремившихся заглушить совершенно религию древнего Ирана...

Современные Гебры об основании мира, творении животных и людей, а также и о конечной судьбе всего видимого мыслят несколько отлично, как тому учит Зендавеста. Стройность философской системы, построенной на принципах дуализма, рушится, разумеется, в представлениях современных Парсов, у которых выпал самый краеугольный камень из миросозерцания, созданного их предками.

— Все в мире создал Хармуз, говорил мне однажды Мехмет на вопрос, обращенный к нему, относительно порядка и сущности творения. — В начале созданы были светлые дэвы, потом души человеков, а затем рукой Хармуза сплетена и ткань отдельно для неба и земли. В ячейки небесной ткани великий Хармуз вложил свой правый глаз — солнце, в ячейки земли — вложены были камни, огонь и вода... Левый глаз Хармуза стал затем луной, искры, сыпавшиеся от его очей, рассеялись звездочками по ткани неба... Светлые духи ниспускались тогда на землю и, сложив тела из глины, сока растений и огня, вошли туда и ожитворили их. Души людей нашли на земле уже готовыми оболочки, созданные дэвами... Животные явились также при помощи дэвов, старавшихся также заполнить ячейки земли горами, лесами, морями и пустынями...

Я не буду перечислять всех тех версий и сказаний, которые циркулируют между современными Гебрами относительно творения мира, потому что они могут быть интересными только для специалиста. Мы остановимся только на представлениях нынешних Парсов относительно дальнейших судеб видимого мира и человеческого рода вообще и Гебров в частности.

— Великий Хармуз гневается на землю, сообщил мне по [494] этому поводу Мехмет: — он видит с высоты неба, что люди забыли его, возлюбили зло заместо добра, покинули жертвенники света и поклонились тьме... Посмотри кругом — во всем ты видишь гнев Хармуза... Знойное солнце выпивает воду, попадает нивы, и обращает их в пустыни, пески засыпают поля и сады; на землю приходят с неба морозы и ядовитые ветры; болезни, скорби и смерть все более и более распространяются между людьми позабывшими Хармуза... Не долог век человека, с последним Гебром, говорят наши старики, погибнет и род человеческий... Верные почитатели Хармуза пойдут на небо к своему отцу, другие люди умрут и исчезнут без следа. Старики говорят, что огонь упадет на землю и пожрет все то, что находится на ее поверхности, и животных, и людей... Лишь Гебры, да люди, сознающие себя хотя в мыслях своих поборниками добра и поклонниками Хармуза спасутся... Читай священную Авесту, она научит тебя, как угождать Великому и хотя в мыслях твоих быть Гебром — почитателем Хармуза...

Я не могу, разумеется, считать слова Мехмета за выражение современного миросозерцания Гебров, но нет сомнения, что старый огнепоклонник говорил то, чему учили его старики. В дальнейших беседах моих с ним по этому поводу я слышал дополнение, развитие вышесказанного и массу взглядов, указывающих на посторонние примеси и искажения в видоизмененном ими миросозерцании Зендов. Мехмет сообщил мне например сказания о потопе, о спасении части людей при помощи большого корабля, говорил о долголетии древних людей, об их пороках и грехах и о том, что не раз великий Хармуз посылал к ним своих пророков для вразумления. Рассказывал Мехмет также и о том, что к каждому человеку приставлен добрый и злой гений, и что между собою они поделили тело; часть верхняя принадлежит Хармузу, часть нижняя — седалище греха — обитание злого духа... Строгим воздержанием и многочисленными очищениями человек может избавиться от присутствия этого последнего, но надо остерегаться опять, чтобы дух злобы и греха не вошел снова в человека через дыхание или вместе с нечистою пищей... Сбивчивы были понятия старого огнепоклонника и относительно пророка и самого Ормузда, который иногда, по его словам, представлялся чуть не антропоморфированным... Я не буду [495] перечислять всех грубых и бессмысленных суеверий, которыми преисполнено религиозное миросозерцание современного Парса; лишь в очень немногих случаях в основании их можно видеть ту или другую подкладку древнего зендского учения, все остальные суеверия — очевидный плод невежества, созданный безо всякой религиозной или умозрительной системы...

Что касается до обрядовой стороны современного Зендского культа, то в нем так же, как и в религиозных верованиях, проглядывает много такого, о чем мы можем читать и в Зендавесте, но не мало и бессмысленных обрядов, не имеющих ничего общего с культом света и огня.

Помимо указанного выше, уже не вполне ясно сознаваемого участия в борьбе доброго начала со злым, бывшего краеугольным камнем древнего культа, современные Парсы выражают свои чувства к высшему божеству по преимуществу молитвой, чтением древних книг, языка которых они часто и не понимают, а также жертвоприношениями, сожигаемыми вместе с благовониями на небольших курильницах и молитвенных жаровнях и очажках. Одну из таких я видел в доме Мехмета. Обыкновенная медная жаровня, употребляемая повсюду на Востоке для согревания, служившая старому огнепоклоннику в качестве домашнего алтаря, поразила меня только какими-то странными рисунками, грубо вырезанными на ее исподе и краях. Я заметил между прочим изображение трехголовой женщины с шестью парами рук, но с двумя грудями и двумя ногами; около нее вдоль по краю закоптелой жаровни шли зигзаги, напоминавшие мне символическое изображение молнии у арийских народов.

Я не знаю, все ли жаровни Гебров имеют какие-нибудь отличительные рисунки, но в настоящее время эти сосуды, по преимуществу медные, являются необходимыми принадлежностями не только гебрских храмов, но и частных жилищ. Культ огня по своей простоте не требовал необходимо особых зданий для совершения религиозных обрядов: первыми алтарями в честь Ормузда были простые жертвенники из камней, поставляемые на самых возвышенных местах. Каждое семейство могло иметь подобный собственный алтарь, на котором приносились жертвы и возлияния. Еще во времена Геродота у древних Персов не было особенных храмов, посвященных божеству. Многие из каменных сложений, которые видит [496] теперь путешественник на высоких горах, могут быть считаемы за разрушенные алтари Гвебров. В настоящее время фанатики мусульмане не дозволяют этим последним воздвигать свои "языческие" алтари, и поклонники огня должны таить в своих домах средства для жертвоприношения и свои переносные алтари.

Храмы огня появились в Персии сравнительно поздно; первые из них были созданы в северо-восточной части Ирана, где обилие нефтеносных слоев обусловливало естественное поддержание, так называемых, вечных огней, столь сильно действовавших на впечатления поклонников Ормузда. Храмы эти были четырехугольные без особых архитектурных украшений, чаще всего открытые к небу для удобства жертвоприношения. Никакой обстановки храмы эти не имели, так как заключали собственно говоря тот же самый жертвенник, который ставился и под открытым небом. В храмах заведено было впервые обыкновение поддерживать на алтарях вечный огонь при помощи растительного масла, а вероятно и нефти. Один из самых знаменитых храмов огня был расположен около Балка; у нас не далеко от Баку тоже показывают прекрасно сохранившийся храм вечного огня. С возникновением особых храмов простой сам по себе культ огня получил более сложные формы, самое служение облеклось таинственностью, стало мистерией; в святилище огня, заключенное в стенах храма, могли входить только жрецы, поддерживавшие священный огонь. В числе средств, употребляемых для пищи св. огню, были куски финиковых и гранатовых дерев, цветы, плоды, молоко и куски особого растения священной гомы. Более сложный культ потребовал и большого разнообразия в обстановке храмов. В числе утвари, бывшей в храмах огня, указывают на сосуды для очищения, ложки для бросания ароматов, ступки для измельчения поднесений, особые сосуды для собирания сока гомы, камень для чтения Зендавесты и другие принадлежности. В позднейших знаменитейших храмах Ирана самый огонь жертвенников был не простым, а составленным из 12 разноцветных огней, из которых был зажигаем от солнца — небесного огня при помощи чечевицеобразного огня. По всей вероятности, в позднейших храмах огня поставляемы были и символические статуэтки, изображающие Митру, Рамана, Анагиту и других яцатов Ормузда... [497]

С возникновением преследования религии Парсов мусульманами и с разрушением не только храмов, но и отдельных жертвенников огня, обрядовая сторона религии Гебров приняла снова упрощенный характер... Уже в XIII в. в Иране не было ни одного действующего храма огня, остались одни жертвенники, но и они были сокрушены, и тогда общины Гебров заключились в самих себе и унесли в свои дома древние жаровни — единственные остатки священной утвари храмов. В настоящее время во всей Персии лишь жертвенник Тофта возле "города Света" Иезда напоминает угнетенным огнепоклонникам о величестве их древних храмов огня. Все другие жертвенники Иезда, Кирмана и других уголков Ирана сокрушены или заменились описанными выше жаровнями, тщательно скрываемыми обыкновенно Гебрами от непосвященных. Самое старое название жертвенников огня забыто, и их останки, рассеенные по Ирану, в настоящее время носят арабское название аташ-газ, аташ-каде...

Самое совершение богослужения и жертвоприношений, не особенно сложное у древних Парсов, не отличается разнообразием церемоний и поныне. Жрецы древнего Ирана помимо поддержания священного огня читали Авесту, пели гимны в честь Ормузда, приносили жертвы, совершали сложные обряды очищений; пение и музыка составляли неотъемлемую часть иранского богослужения. Нынешние Парсы, не имеющие возможности поддерживать священный огонь, ограничиваются лишь временным его возжиганием на своих жаровнях и очажках, причем в пищу огню приносятся попрежнему различные благовония, мясо чистых животных, а также молоко и сок некоторых растений, заменяющий, по всей вероятности, гому и при совершении этих обрядов и ныне, как и прежде, читается Авеста, языка которой многие из слушателей не понимают; точно также непонятны для значительного числа Гебров древние гимны и молитвы употребляемые в повседневной жизни и при богослужении. Как ни сложны обряды очищений, употреблявшиеся у древних Иранцев, они все-таки не потеряли своего значения и у современных почитателей Ормузда. В глубокой древности средствами для очищения считались все стихии, воздух, земля, вода и огонь. Очищению через воздух подвергались тела умерших, причем рассчитывалось также на помощь птиц и солнечных лучей; очищению через огонь подлежали лишь вещества, оскверненные [498] присутствием самого Аримана, некоторые одеяния усопших и тела нечистых животных; самыми же обыкновенными средствами очищения были вода и земля; частые омовения рук, ног и тела водой, иногда смешанною с благовониями, вытирания их землей, и последовательное новое умовение были обыкновенными обрядами, выполняемыми и при совершении богослужения. Современные Парсы проделывают самым тщательным образом все эти сложные церемонии очищений, думая в простоте сердечной, что в отправлении их заключается одно из важнейших требований культа света и огня. Мехмет рассказывал мне, что некоторые Гебры в день совершают не менее 10-12 омовений, жрецы доходят еще до более высших степеней очищения, употребляя кроме воды еще сок различных трав пустыни, символизирующих божественную гому. У современных Гебров, как и у древних Иранцев, установлены особые дни очищений; и в эти празднества совершается самое тщательное и торжественное очищение всего гебрского народа; поклонники огня этими очищениями как бы приготовляют себя к тому, чтобы стать достойными воителями Ормузда. Никаких более детальных подробностей о гебрских очищениях я не мог добиться ни у Мехмета, ни у других сведущих лиц. Знаю только, что очищение в самых разнообразных формах и степенях применяется теперешними Гебрами при всяком случае жизни. Не говоря уже о случаях смерти, об обрядностях которых мы уже упоминали, особенно тщательные и сложные церемонии очищения применяются при рождении, бракосочетании, по выздоровлении от тяжкой болезни, после совершения тяжкого греха, пред покаянием и великими празднествами. Мне сообщали также, что на могилах своих родных во дни, посвященные поминовению умерших, современные Гебры приносят небольшие жертвы, состоящие из благовоний и особых хлебов. На описанной выше гебрской могиле я встретил в самом деле небольшое кострище, которое позволяло думать о подобном жертвоприношении. Небольшие лоскутки разноцветных тряпок, виденные мною на камнях Кала-Гебри, напоминают также о своеобразном приношении даров духам предков и дэвам, охраняющим могилы. Остатки трапезы, встреченные нами в гебрской могиле, вскоре после дня поминовения усопших, указывают и на то, что современные Парсы, подобно своим предкам, пировавшим на могилах в праздник Fravardian, [499] совершают и доныне обильные тризны в память усопших родных. Других гебрских праздников я не знаю, хотя мне не раз говорили о различных торжествах, которые отправляют Гебры преимущественно возле своих дахмэ — могил. Горсть вымирающих поклонников Ормузда, не находящая сочувствия среди живых, собираясь на могилах своих предков, здесь только чувствует себя не совсем одинокими на земле. Глубокий трагизм видится мне в этом обыкновении современных Парсов, даже во дни величайших празднеств собирающихся на могилы.

При отсутствии храмов современные Кала-Гебри в настоящее время являются таким образом своего рода центрами не только религиозными, но и национальными. Со своею общею могилой та или другая кучка Гебров Ирана связана не только правом дедов и отцов, но и традициями, которые соединяются для современного Парса единственно с ближайшею Кала-Гебри, Белая башня молчания, возвышающаяся одиноко среди каменной пустыни, говорит очень много не только сердцу Гебра, но и каждому путнику, понимающему ее глубокое значение.

То не простая могила, думалось мне, когда я, покидая Тегеран, в последний раз бросил прощальный взгляд на видневшуюся вдалеке одинокую Кала-Гебри. То могила целого народа, могила великого древнего культа, отразившегося глубоко на миросозерцании всех народов древнего и нового мира. У подножия этой одинокой белой башни, трепеща ежедневно за свое жалкое существование, собираются последние представители вымирающего народа, последние огнепоклонники мира. Религия света и огня отжила свое время и сделала свое дело; она не могла выдержать состязания с новыми религиями, более глубокими и сильными своим резко выраженным монотеизмом, но она не пропала бесследно. В верованиях всех народов Средней Азии заметны рельефно принципы дуализма, от них не освободилось совершенно даже миросозерцание некоторых европейских народов. В свое время древняя религия Ирана породила много сект и расколов в самом христианстве Востока, и еще до сих пор есть теософы, указывающие на близость Зендавесты со многими частями библейского вероучения. Религия огня возвысила Иран и сделала его одно время мировою монархией древнего мира. Вместе с падением принципов Зороастрова учения пала и великая слава Ирана; религия [500] деятельности и борьбы, поднимавшая нравственные силы Иранского народа, сменилась проповедью покоя и наслаждений; живой, подвижной и отважный народ сделался бездеятельным, апатичным и трусливым. Ислам, пришедшийся по вкусу изнеженного и сластолюбивого ориентала, задался целью истребить остатки древнего учения, столь несогласного с его подвижною моралью, и достигнул этого без особого труда. Древний культ заглох, спрятался в таинственную глубину своих полуразрушенных храмов и могил; остатки древнего настоящего персидского народа столпились около них, как утопающие на одиноких камнях, высящихся среди бушующей стихии. Но не далеко то время, когда отойдут к своему отцу Ормузду и эти последние огнепоклонники, и тогда лишь одни белые башни молчания будут напоминать современной Персии об ее древней мудрой религии, об ее минувшей славе и о тех, которые погибли схоронив с собою несмешанную чистую кровь благородного Ирана.

А. Елисеев.

Текст воспроизведен по изданию: Гебрская могила // Русское обозрение, № 8. 1892