-

БАТЮШКОВ Г.

БАБИДЫ

Персидская секта.

ОЧЕРК.

Образование сект в Персии — явление довольно обычное: не проходит столетия, чтоб в этой стране не появилось двух-трех вероучений, которые столь же быстро исчезают, как легко зарождаются. Устойчивее многих других оказалась секта бабидов, возникшая в конце первой половины нынешнего столетия. Учение ее привлекло массу последователей, так как проповедь о любви к ближнему, равенстве всех людей, порицание того презрения и отвращения к иноверцам, которое составляет отличительную черту правоверного ислама, запрещение всякого насилия, — более соответствовали характеру миролюбивых персов, чем воинственное направление ислама.

Число последователей секты настолько увеличилось, что обеспокоило представителей господствующей религии; муллы и сеиды убедили свое правительство, что преследованиями, гонениями и казнями можно остановить дальнейшее развитие новой религии и даже окончательно искоренить ее в Персии. Под влиянием мулл правительство принялось энергически за преследование сектантов, но в результате — страдания и стойкость бабидов лишь вызвали сочувствие к ним народа: количество адептов новой веры все более и более увеличивалось, учение распространилось и вне пределов Персии — в Турции, Индии и Средней Азии. Многие ученые в Европе также заинтересовались вопросом о бабидах и посвятили ему более или менее обширные труды. [335] Так писал о бабизме наш маститый академик Дорн (Bulletins de l’Academie des Sciences a St.-Petersbourg, 1864 г. Описание некоторых бабидских рукописей), известный французский дипломат и путешественник граф Гобино (C-te de Gobineau, Les Religions et Philosophie dans l’Asie Centrale, 1865), ориенталист и профессор спб. университета Базем-бек (Баб и бабиды, 1865), барон Бремер (В “Die herrschenden Ideen des Islams”, 1868, он посвящает целую главу этому вопросу) и др. В настоящее время специально бабидами занимается английский ученый, лектор персидского языка в кембриджском университете, Эдвин Броун (Е. Browne. А traveller’s narrative written to illustrate the episode of the Bab. 1891; Fatikh-i-jadid, the new history of the Bab, translated by E. Browne. 1898), поместивший в “Journal of Royal Asiatic Society” за 1887-88 гг. и в том же журнале за 1892 г. исторический очерк этой секты и перечень имеющихся у него бабидских рукописей. Кроме того он издал текст и перевод “Мекалэ-и-шахс-сейм» — рассказ одного путешественника, — излагающего историю Баба и бабизма первых времен и написанную нынешним главою секты — Аббас-Эфендием “Гусни-Азамом”; еще в 1886 г. Броун снабдил это издание подробными комментариями и приложениями, в которых, между прочим, указана библиография вопроса. Он же издал текст и перевод “Тарих-и-Джедид” (Подробности см. в Записках Восточного Отделения Императорского Археологического Общества, т. VIII, 1893-94, стр. 33-47), “новая история”, также с приложениями. Известный русский ориенталист, академик и профессор барон В. Р. Розен дал научное описание многих бабидских рукописей, принадлежащих к богатейшей коллекции библиотеки института восточных языков министерства иностранных дел (Collections scientifiques de l’Institut des langues orientales, vv. I, III и VI), и помещал неоднократно в издаваемых под его редакциею Записках Восточного Отделения Императорского Археологического Общества свои отзывы по разным вопросам, касающимся этой секты. В том же журнале помещен целый ряд чрезвычайно интересных статей одного из лучших знатоков бабизма, А. Г. Туманского.

Ограничимся упоминанием лишь важнейших статей по интересующему нас вопросу, отсылая желающих познакомиться подробно с библиографией о бабизме к упомянутому уже нами изданию Броуна, “Мекалэ-и-Шахс-и-Сенах”. Заинтересовавшись [336] этой сектой во время нашего пребывания в Персии, мы постарались, при любезном содействии первого драгомана русской миссии в Тегеране, И. Г. Григоровича, познакомиться с важнейшими представителями секты и пользовались при изучении ее указаниями главного из них. Результат наших занятий мы предлагаем в виде настоящего краткого очерка истории секты бабидов, ее зарождения и развития, и главнейших отличительных особенностей этого вероучения, поныне насчитывающего сотни тысяч последователей.

_______________________

Персия, как мы сказали, всегда представляла благодарную почву для зарождения всякого рода сект, преимущественно мистического характера, столь симпатичного темным, необразованным и суеверным массам. Происходит это от того, что навязанный фанатическими толпами вторгшихся в Персию арабов суровый монотеистический ислам совершенно не подходил к образу мыслей персов зороастрийцев. Они были покорены бедными кочевниками, из которых составились войска первых преемников Мохаммеда, халифов-завоевателей. В случае поражения арабы немедленно укрылись бы от погони за свои родные песчаные пустыни и там были бы в полной безопасности; победа же обещала им богатые культурные страны. Население Персии, испорченное и изнеженное многовековою роскошью, деспотизмом и развращенностью нравов, не имело энергии и силы противостать двинувшимся на него кочевникам. Борьба не могла быть продолжительной; когда пал последний шах сассанидской династии, ислам восторжествовал и покоренные народы принуждены были согласиться признать, что “нет бога кроме единого бога и Мохаммед его пророкъ». Подчинившись этому принципу, признав внешним образом главенство арабов, иранцы, как народ более культурный, не могли допустить, чтоб руководительство их национальной цивилизации также перешло к арабам. В начале, правда, арабы дали из своей среды несколько ученых, но вскоре национальные силы вновь заняли подобающее им место в умственной жизни персидского народа. Арабы наложили лишь некоторый отпечаток на дальнейшее развитие персидской культуры, передав персам коран, который, как они заявляют, служит краеугольным камнем всех знаний, всех наук, и передав множество арабских слов и выражений, не изменив, однако, языка по существу. Еще менее удалось овладеть Персией религии арабов: монотеизм, [337] признание Мохаммеда только пророком, почти полное отсутствие обрядов, если не считать пяти-кратной молитвы с предварительным, большею частью фиктивным, омовением и “хадж» — путешествие в Мекку на поклонение черному камню — все это мало удовлетворяло перса, проникнутого пантеистическими воззрениями. Он привык во всем искать проявления божества и обоготворять всякого человека, импонирующего ему властью или мудростью, и обставлять всякий шаг различными обрядностями. К первом же веке гиджры (мусульманское летосчисление от 622 г. нашей эры) в Персии образовался раскол: персы примкнули к партии, стоявшей за зятя пророка, Али, воспользовавшись политическими раздорами арабов, и возвели его в сан мученика, признали его воплощением божества. Таким образом он в их глазах стал выше самого Мохаммеда. Этот Али, сын Абу-Талиба, дяди Мохаммеда, по преданию намечен был Мохаммедом еще при жизни на пост его преемника, в день “Гадира” (день этот и ныне празднуется персами шиитами). Но арабы выбрали халифом Абубекра, по смерти его Омара, а затем Османа; этих трех халифов персы считают узурпаторами. Только после них арабы выбрали Алия халифом, но затем изменнически убили его. Впоследствии сыновья Алия пользовались таким же почетом, как их отец; особенно пользовались симпатией народа Хусейн, который женился на дочери последнего шаха сассанидской династии, Иездуджирда III, и таким образом приобрел некоторое право на персидский престол. Персы считают, что и дети Алия суть воплощения Бога, имамы, которым поручено руководить человечеством и не давать ему уклоняться с пути истинного. Таких имамов было 12, и последний из них, имам Мехди (или Махди), исчез с лица земли, чтоб вновь появиться перед концом мира...

Притеснения властей, алчность и явная несправедливость магометанского духовенства привели темные массы Персии к тому, что оне готовы были считать непосредственным преемником Махди всякого человека, ведущего строгий образ жизни, отличающегося честностью и неподкупностью. Вокруг такого мудреца образовывался круг преданных ему последователей, готовых стоять за него и пожертвовать всем имуществом и даже жизнью своею и близких. Таким образом в начале нынешнего столетия собралась толпа почитателей вокруг некоего юноши, Шейха-Ахмеда-Ахсана, родом из Бахрейна. Слава о новом проповеднике, ведущем строгий образ жизни, [338] дошла до Фатх-Али-шаха, который пригласил его переехать в Персию. Шеих принял это приглашение и поселился в г. Езде, где прожил двенадцать лет, до самой смерти, проповедуя веру в единого Бога, во всех пророков и имамов, заключающих в себе частицу божества. По его мнению, в людях и во всех тварях также отражается создатель их, почему все и вся “чисты”; следовательно, нельзя питать той ненависти к иноверцам, которой отличались фанатические мусульмане. Далее он проповедывал, что коран Мохаммеда заключает в себе мудрость всего мира, но для того, чтобы постичь ее, необходимо превзойти все науки. Поэтому Шейх всю жизнь предавался чтению и. занятию науками, входящими в круг мусульманских знаний (Подробнее о шейхидах см. Казем-бека: “Баб и бабиды”; его же, “о муридизме”, Русское Слово, 1859; XII. C-te de Gobineau, “Trois ans en Asie”; Эдвин-Броун). Количество последователей этого учения росло; они распространялись по Персии и Месопотамии. Шейх-Ахмед стал тогда назначать из числа ближайших учеников наибов-помощников, поручая им наставлять свою паству в вере, в любви в ближнему, в почитании единого Бога. Шейх стремился исключительно в нравственному обновлению, отнюдь не желая производить какого-либо политического переворота. В том же духе продолжал проповедывать преемник его Хаджи-Сеид-Казем-Решти. По смерти Хаджи-Сеида-Казема в 1843 г., после некоторых колебаний (О которых подробнее см. Казем-бека: “Баб и бабиды”) был избран в главы секты 24-х-летний Сеид-Мирза-Али-Мохаммед, впоследствии принявший титул “баб” (дверь), который и был основателем секты бабидов. Немногие сектанты, которые не признали Мирзу-Али-Мохаммеда своим главой, получили прозвище “шейхидов”, по имени основателя Шейха-Ахмеда, и ныне почти окончательно исчезли. Баб родился в Ширазе 1-го мохаррема 1235 г. (18 октября, 1819) от бедных родителей из мелких купцов и едва был обучен чтению, письму и счету лишь настолько, чтоб мог продолжать дело своего отца. Лишившись в раннем детстве отца, он попал под опеку своего дяди, который послал его, когда ему было лет 14-15, в Бушир (собственно Абу-Шахр) по торговым делам. Там он привлек на себя внимание многих своею скромностью, уклонением от всяких увеселений и излишеств, беседами с путешественниками, учеными, и особенно с представителями разных сект и вероучений. Оттуда он отправился на поклонение в Кербелу (недалеко от Багдада) [339] на могилу имама Хусейна. Туда стекаются ежегодно десятки тысяч шиитов из Персии и наших средне-азиатских владений. К это время в Кербеле преемник Шейха-Ахмеда, Хаджи-Сеид-Казем вел религиозные беседы, которые и Мирзе-Али-Мохаммеду несколько раз удалось посетить. Хаджи-Казем сразу обратил внимание на этого ученика, часто из скромности садившегося у самой двери (по-арабски: баб) или в самые задние ряды, и если юноша приходил уже во время лекции, то учитель часто восклицал: “вот он”, а когда его спрашивали о преемнике, Хаджи-Казем отвечал: он среди вас, вы сами найдете его.

В 1840 г. Баб вернулся на родину в Шираз, где, продолжая торговые занятия, находил время посещать чтения некоего Шейха-Абида. К этому времени паломники распространили уже по всему шиитскому миру молву о его необычайной мудрости и строгом образе жизни. Ему даже приписывали совершение чудес и считали его “меджзубом” (юродивым, блаженным).

При таких условиях неудивительно, что после смерти Хаджи-Сеид-Кавема скромный Мирза-Али-Мохаммед (О выборе главы см. подробности у Эдв. Броуна) был избран главою секты. На него намекал Хаджи-Сеид-Казем, предсказывая о близком появления Кайма, т.-е. невидимо находящегося на земле имама, который должен был быть потомком Мохаммеда, Сеидом, молодым и необразованным. Мирза-Али-Мохаммед отвечал вполне этим условиям.

Однако он не сразу признал себя пророком и только 5-го джемадиульула 1260 г. (12 мая 1844 г.) около 9 часов вечера, перед отъездом своим в Мекку, куда отправлялся совершать “хадж”, объявил, что он — дверь (по-арабски “баб”) для постижения единого Бога.

Баб, продолжая проповедь Шейха-Ахмеда, признавал преемственность совокупного проявления всех свойств божества в наставниках рода человеческого; по его теории, все эти лица были воплощением одного и того же духа. Баб учил, что Бог неустанно направляет род человеческий в постижению истины, которая и есть Он сам, и чтоб не дать людям уклониться от намеченного им пути, воплощается через известный промежуток времени в каком-либо человеке, который выделялся бы перед всеми современниками своими качествами, высотой своих проповедей, чудесными стихами, которые [340] внушаются ему Богом. Всякое новое воплощение шире раскрывает человечеству “тайну” бесконечного совершенства (Бога) в зависимости от просвещения народов, так как в первые эпохи своего существования люди не могли бы понять многого из того, что стало доступно следующим поколениям. Возьмем, например, те способы, которыми действовали Адам, Моисей, Христос и Мохаммед, чтоб водворить мир, любовь и доброжелательство между людьми. Сперва доступно было представление, что добро сладко, зло горько; Моисей уже взывал к чувству страха, угрожая не исполняющим его завета после смерти адом, в котором сосредоточивались все ужасы богатой восточной фантазии. Христос и Мохаммед, хотя и угрожали грешникам мучениями ада, с другой стороны обещали добрым вечное блаженство — рай. Баб думал, что он проповедует среди людей достаточно просвещенных, которые уже могут понять несостоятельность обещания загробного рая или ада; он рассуждал, что все люди после смерти сольются с божеством, как капли воды сливаются в море, и не будет уже возможности отличить, во что была воплощена каждая частица этого моря. Следовательно, люди должны поступать хорошо, вследствие их собственного и нравственного убеждения, сознания обязательности такого образа действий, а отнюдь не из страха перед будущими мучениями, или ради надежды на награду.

Баб сохранил установленный у мусульман “хадж”, изменив, впрочем, место паломничества. Вместо Мекки он назначил свою родину — Шираз, обставил также это паломничество известными обрядами, изложенными в книге “Зиярет-намэ”, написанной им еще до объявления себя “бабом”. Впрочем он предписал совершать эту поездку лишь тем, у кого есть на то средства и возможность (В данном случае Баб делает уступку потребности персов иметь пункты, куда они могли бы ходить на поклонение. Насколько эта потребность сильна, можно судить по тому, что вся Персия покрыта целой массой так-называемых “имам задэ”, которые суть молельни, часовни, или даже целые мечети, поставленные над могилой святого (имам задэ значит: рожденный от имама).

Эти “имам задэ” постоянно посещаются главным образом женщинами, больными, но в достаточной мере и другими благочестивыми шиитами. Обретаются такие места большею частью по явлению во сне какой-нибудь благочестивой женщине, либо святоше мулле или ханже сеиду данного лица, которое жалуется, что место, где оно похоронено или пострадало (точно указывается место), до сих пор остается в пренебрежении. Слух об этом быстро расходится по стране, собираются пожертвования, стекаются паломники, возводятся строения, и на многие годы обеспечен прилив богомольцев). [341]

Баб предписывает своим последователям воспитывать детей мягко, не нанося им тяжких побоев,— по системе, господствующей в Персии, при чем более всего страдают пятки детей (В Персии род наказания наиболее распространенный — это “чуби фелекэ”; чуб значит палка, “фелекэ» — орудие, состоящее из двух досок с продетой но середине палочкой, между которыми вставляются ноги лица, подвергаемого этой казни. Два человека поднимают это “фекелэ” так, что пятки оказываются наверху, а жертва лежит на спине. Затем начинается хлестание по пяткам палкой или розгой — от этого рода наказания не гарантирован никто, ни даже первый министр; сеиды, потомки пророка, и те не избегают этой кары, но предварительно с них снимают с должным почетом знаки их звания, зеленую чалму и зеленый кушак, которые, по окончании экзекуции, возвращаются им обратно. При этой казни более всего пользуются палачи, ибо когда им приходится бить “благословенные” (мурабек, персы всегда вежливы) пятки вельможи, то предварительно происходит торг за менее добросовестное исполнение приговора. Обыкновенно вельможа начинает кричать еще до 1 удара, но после наказания только притворяется, что не может идти. Не то с обыкновенными смертными, не съумевшими чем-либо смягчить палачей: нам приходилось видеть людей, получивших до 2-х тысяч ударов по пятам,— они уже никогда не могли ступать на ноги и всю жизнь ползали на коленах.

Вообще в Персии изобретательны на наказания: при нас был случай, что нескольких воров пригвоздили за уши к дверям лавок. Одно из первых средств “выпытывать” истину — срывание ногтей на пальцах), и предоставляет обучать различным предметам, не дозволяя, чтобы учили логике или философии, а главное иностранным языкам, особенно же мертвым. Он входил далее в жизнь своих адептов, рекомендуя им посещать баню по крайней мере через каждые 4 дня, быть скромными в пище, позволяя себе лишь в праздничные дни роскошь иметь более одного блюда за столом (Употребительное выражение “за столом” не вполне правильно для персов, так как столом, как известно, у них служит ковер, все блюда приносятся сразу, ставятся перед гостями и все сидящие или полулежащие кругом едят прямо из блюда, конечно, просто рукой, при чем левой никогда не дотрогиваются до пищи). Несмотря на гуманность своего учения, баб все-таки отличался некоторой долей нетерпимости к последователям других религий; он предполагал в будущем царстве бабизма воспретить пребывание каких-либо иноверцев (Баб считал, что бабизм будет признан по всей земле, но первоначально следует позаботиться об укоренении этой религии в пяти священных провинциях: Фарсе, Иране, Азербайджане, Хорасане, Мазендеране, которые баб называл по первым буквам: земля Ф. И. А. X. и М.).

Наиболее шокировало мусульманский мир изданное Бабом распоряжение “кефе-и-худудат”, пресечение предписаний, по которому многие запрещения Мохаммеда отменялись. Разрешалось пить вино, употреблять в пищу рыбу, не покрытую чешуею, [342] зайцев, проповедывалась равноправность женщин, дозволялось им ходить с непокрытыми лицами и проч.

Дочь казвинского муджтехида (важное духовное лицо), Куррет-уль-Айн (свет очей), знаменитая героиня бабидов, первая решилась (Насколько трудно решиться персиянке отказаться от своего “рубеида” (покрывала), можно видеть из того, что, как рассказывает нам А. Г. Туманский, долго живший в Асхабаде, живущие там многочисленные бабидки не носят покрывала лишь дома, хотя бы были у них гости; выходя же на улицу, всегда покрываются, говоря, что чувствуют себя неловко, если не скрыты за а той уродливой и антигигиенической завесой) применить на практике это разрешение, позволяя себе, в минуты увлеченья проповедью, отбрасывать с лица свое покрываю. Она получила от Баба титул “тахирэ”, чистая, а потом была прозвана “зерит тадж» — златовенчанная. Она всецело прониклась верою в основы учения Баба, с жаром проповедывала их на улице и своим образованием, в персидском смысле, знакомством с литературой, красноречием и красотой привлекла к новой вере целые толпы шиитов. Это, конечно, вызывало негодование среди бессильного духовенства; особенно же восставал против нее ее родной дядя Хаджи-Мохаммед-Таги, который даже публично проклял юную проповедницу. Это, впрочем, ему даром не прошло, так как бабиды убили его в мечети, за что шииты произвели его в мученики; но Курет-ул-Айп принуждена была удалиться из Казвина.

В своей проповеди любви в ближнему Баб доходил до такой нетерпимости в насилию, что признавал необходимым в будущей стране бабизма уничтожить все созданное при посредстве принуждения. Таким образом, если бы Персия стала страной бабидов, то все мечети, все дворцы подлежали бы разрушению на том основании, что они возведены людьми, которых при рассчете обманывали или же силою заставляли выходить на работу. Баб значительно стесняет многоженство: он разрешает иметь не более восьми законных и незаконных жен, — между тем как в Персии многие богачи имеют по нескольку десятков “рабынь”, т.-е. наложниц,— а также разрешает развод, который может состояться не ранее, как через год по выражении решения разойтись и может быть отменен до тех пор, пока одна из сторон не вступит во вторичный брак; после чего сойтись разведенным уже не разрешается, между тем как это в мусульманстве допускается.

У бабидов подробно выяснены принципы распределения наследственного имущества; в основу взято число 2520. Дети [343] получают 540 долей, затем жена, отец, мать, братья, сестры и, наконец, учитель на 60 долей менее предъидущего (480, 420, 360, 300, 240 и 180). Всеми гражданскими делами заведует бейт-уль-ад (“дом справедливости”), который, состоя из 8-19 членов, должен ведать нравственную и общественную сторону жизни бабидов, заниматься благотворительностью, а также воспитанием детей недостаточных родителей, так как никто не должен оставаться без призрения и воспитания.

Нет недостатка и в мистическом элементе в учении Баба, и особенно ярко сказывается он в той роли, какую играет число 19 решительно во всем. Известно, что каждая арабская буква означает определенное число, как это было в греческом, славянском и др. языках, и это обстоятельство служит для мусульман безконечным источником различных гаданий, предсказаний судьбы и проч. На том же построена и теория бабидов о 19. Бог един: по-арабски этому числу соответствует первая буква элиф, сумма же цифр самого слова един, “уахид”, составляет 19. Бог есть “абсолютное бытие”, вуджуд, что также составляет 19. Эпитет Бога: живой, “хей”, составляет 18; но вспоминая, что Он един живой, получим опять 19. Наконец, произведение двух свойств Бога, что Он “един” и есть “бытие”, т.-е. уахид и “вуджуд”, иначе говоря 19 X 19, даст в результате, по-арабски: “куллу-шейшл” или сумму цифр 361.

Соответственно этому и одна из главнейших книг Баба: “беян” (откровения) разделена на 19 глав. Год у бабидов разделен на 19 месяцев, по 19 дней каждый, и начинается с “ноуруза” (новый год — 9 марта), который считается в Персии оффициальным новым годом. Последний 19-й месяц есть месяц поста; ему предшествуют 5 дней, во время которых верные подготовляют себя к посту милостыней и добрыми делами. Дни эти, называемые “анаму-ата”, напоминают несколько нашу мясопустную неделю. Пост у бабидов столь же строг, как и у мусульман, т.-е. от восхода до заката солнца нельзя ни есть, ни пить, ни курить; но в отличие от мохаммедан бабиды и по ночам считают позволенным лишь удовлетворение чувства голода и отнюдь не предаются пиршествам и другим излишествам.

Возвратимся, однако, к истории Баба. Мы уже упомянули, что Мирза-Али-Мохаммед признал себя пророком лишь 5-го джемадиуль-ула 1260 г., незадолго до отъезда своего в Мекку. [344]

По возвращении его в Бушир, а потом в Шираз, толпы народа обступили молодого сеида и с жадностью ловили его редкие изречения. Слава о нем скоро достигла до ушей Мохаммед-Шаха, который послал в 1845 г. для проверки слухов о новом проповеднике известного своею ученостью и мудростью сеида Яхья-Дароби. Однако, тот так был поражен тем, что увидел и услышал от Баба, что после третьего же свидания сделался ярым бабидом, не вернулся более во двору, но, по поручению Баба, отправлялся для проповеди в разные города и выказал столько преданности и усердия, что Баб включил его в число “18 букв” и дал ему почетный титул “вахид”.

Шиитское духовенство в Ширазе, конечно, протестовало против нового пророчества, и главные муллы и “муджтехиды* этого города, собравшись, приговорили Баба, как ересиарха, к смертной казни. На этот раз Баб был спасен, как гласит легенда, благодаря чумной эпидемии, свирепствовавшей в это время в Ширазе и изгнавшей из города всех, от правителя до последнего поденщика, так что Баб беспрепятственно мог, направиться в Исфагану. Здесь он остановился, по приказанию местного правителя, Минучехрхана-Мудамид-уд-доулэ, в доме имама досумъэ (главное духовное лицо города). Опять были диспуты при большом количестве мулл; Баб блестяще разбил доводы всех их и окончательно убедил правителя в превосходстве своего учения, вследствие чего тот решил спасти великого пророка.

Объявив, что он высылает Баба в Тегеран, Минучехр-хан тайно велел вернуть его с дороги и поместил в своем дворце (Для всякого очевидно, что это рассказ убежденного бабида; приводим его, как образец, тем более, что окраска легко замечается, сами же факта в общем приведены верно), где тот жил до самой смерти Мудамид-уд-доулэ, скончавшегося, впрочем, через несколько месяцев после всех этих событий.

Тогда только стало известно местопребывание Баба, и его вновь приказано было везти в Тегеран. Но ему не суждено было видеть столицу Персии — верстах в 25 от города кортеж был остановлен первым министром Мохаммед-Шаха. Хаджи-Мирза-Агаи, опасавшимся, чтобы прибытие ересиарха не вызвало в городе волнений, могущих задержать отъезд шаха.

Через сорок дней, которые Баб провел в Кенаршрде и Калин (две деревни неподалеку от Тегерана и несколько в [345] стороне от дороги), Мирза-Али-Мохаммеда повели в Тавриз, потом в крепость Маку (близ русской границы), а оттуда его вызывали в Тавриз для допроса. Такие странствия, гонения, а под конец и постоянное заключение не помешали Бабу написать довольно много книг: комментарии на главы Корана, поучений, откровений, “беян”.

Писал он — вернее, диктовал своему секретарю, — по-персидски и по-арабски. Произведения на персидском, как на родном ему языке, отличались лишь некоторыми грамматическими особенностями, принятыми затем последователями Баба, как в духовной, так и в частной литературе секты; его же арабский язык просто хромает, и вероучитель, очевидно, пользовался им с исключительной целью импонировать темным массам, а отчасти, подчиняясь вкоренившемуся у мусульман убеждению, что тот язык, на котором написан Коран, священный. Между тем количество бабидов увеличивалось; они пытались постепенно сосредоточиваться в отдельных пунктах, чтоб иметь возможность постоянного обмена мыслей и чтобы находить друг в друге поддержку для проповеди среди необращенных.

Если это обстоятельство мало смущало местное население, которое иногда даже охотно внимало поучениям бабидов, то духовенство восставало против новой ереси; когда сила слова не убеждала население изгнать от себя или избить еретиков, муллы обращались в содействию властей, указывая на угрожающую опасность для целости государства и грозя, в случае отказа, всеми мучениями ада. Важную роль в этом гонении играло то обстоятельство, что, с признанием бабидов богопротивными сектантами, их имущество конфисковалось; а кто не знает, какую силу в Персии имеет перспектива получить деньги? Незадолго до смерти Мохаммед-шаха (ум. в 1847), главнейшие проповедники нового учения, особенно Хаджи-Молла-Мохаммед-Али в Харасане и Молла-Хусейн-Бушравейхи на юге Персии, переходили из города в город, обращая жителей толпами в новую веру и возбуждая этим против себя шиитское духовенство, которое вынуждало их с наиболее ревностными последователями покидать города. Постепенно бабиды стянулись к Бедешту в Хорасане; туда же прибыла из Казвина через Тегеран известная уже нам Курретт-уль-Айн со своими приверженцами, принужденная уехать из родного города после убийства ея дяди бабидами, хотя она по всей вероятности даже не знала о предполагавшемся убийстве; к тому же один [346] бабид Салих-Тахир (или, по некоторым источникам, Мирза Али-Салих) объявил, что он убийца и действовал, в данном случае, совершенно самостоятельно, по своему собственному побуждению, исключительно из мести за преследование муджтехидом его единоверцев.

Куррет-уль-айн из Бедешта направилась с остальными собравшимися бабидами в Мазендеран, но не дошла до этой провинции и свернула, как говорит предание, в Нурский округ (расположенный по р. Нуру, образующей долину в Эльборузском хребте и впадающей в Херасн, севернее горы Демавенда). Тут ее задержали, но не притесняли, а в половине 1849 года, после падения защитников Шейха-Теберси, она была выслана в Тегеран. Сначала “Тахирэ” не была в очень тяжком заключении,— ей дозволялось видеться с знакомыми; но после покушения на шаха трех бабидов в 1852 году, когда началось поголовное преследование секты, она была казнена, а тело ея брошено в колодезь.

Бабиды из Хорасана направились в Мазендерану, где в местечке Шеих-Теберси присоединились к небольшой группе единоверцев (около 200 человек), осажденных персидским войском. Эти бабиды были выгнаны из Бурфуруша и отступили с уроном, преследуемые по пятам войсками через незнакомые леса и болота. Во главе их в то время был ученый Мулла-Мохаммед-Али, в Барфуруши; бабиды в Шеих-Теберси заперлись и оказывали упорное сопротивление всему осаждавшему их войску правителя Мавендерана. Это событие совпало со смертью Мохаммед-Шаха; в Персии начались смуты, достаточно объясняющие отсутствие энергии у персидских войск, осаждавших бабидов в Шеих-Теберси. Бабиды же, ободряемые вялостью врагов, переходили в наступление; их вылазки почти всегда увенчивались успехом, так как они дрались ради самозащиты, с храбростью отчаяния, зная, что помощи им неоткуда ждать, и спасение невозможно. Персидские же солдаты не имели никакой побудительной причины подвергать себя опасности, которую всегда готовы были преувеличивать в воображении и в своих беседах, ради служения правительству, никогда не платящему полностью и во-время жалованья, и под начальством командиров, не заботящихся об обеспечении успеха, но лишь самонадеянно ожидающих его.

Так тянулась эта осада до половины 1849 года, когда принц военачальник решился прибегнуть к столь обычному для персов приему, вероломству и коварству: он вступил с [347] бабидами в переговоры и обещал им полную амнистию, с условием, чтобы они очистили крепость и выдали оружие. Бабиды рады были прекратить враждебные действия, так как у них запасы истощались, и они сами были утомлены продолжительной и бесполезной борьбой, и потому охотно поверили клятвенным обещаниям принца и согласились принять предложенное им угощение, по случаю окончания войны; но едва они приступили в обеду, как дан был сигнал к нападению, и храбрые персидские воины, в полном вооружении, кинулись на беззащитных бабидов. Большую часть их избили, трех схватили и отвезли в Барфуруш на казнь, и лишь немногим удалось скрыться в лесах. Такой образ действий вызвал взрыв негодования со стороны бабидов всей Персии; они стали волноваться. В Зенджане (на пол-пути от Тегерана до Тавриза) повторилась та же история: бабиды заперлись в одном квартале, были осаждены многочисленными неприятелями и, поверив обещанию безопасного выхода из города, были изменнически убиты. Правительство, обеспокоенное движением бабидов, надеялось, что казнью основателя секты оно пресечет зло в самом корне. 27-го июня 1850 года Баба с одним из местных (тавризских) его приверженцев Мирза-Мохаммед Алием-Тебризи повели на казнь, отпустив в то же время на свободу бывшего с Бабом в заключении секретаря его Ага-Сеид-Хусейна. Предание секты говорит, что сам Баб приказал своему секретарю притвориться отказавшимся от своих убеждений, для того, чтобы иметь возможность доставить в надежные руки черновики писем и книги, которые хранились у него, как доверенного лица Баба (Возбуждаются даже сомнения, нельзя ли считать образованного и ученого Сеид-Хусейна автором некоторых, если не многих, из приписываемых Бабу произведений). Отчасти подтверждает эту версию то обстоятельство, что Ага-Сеид-Хусейн через два года, во время гонения на бабидов, после покушения на жизнь Наср-Эддин-шаха, был казнен вместе с другими бабидами.

Около помещения тюрьмы в Тавризе, где находился в заключении последнее время Баб, поставили столб, к которому привязали обоих приговоренных в казни, и расставили войска в три ряда. Каждый ряд дал по залпу, и когда дым рассеялся, то увидели, что веревки узников перерезаны пулями, сами же они невредимы, Мохаммед-Али стоит, а Баб сидит около своего секретаря. Это так подействовало на [348] окружающих, что солдаты отказались повторить опыт, и пришлось вызвать часть от другого полка. Вторично раздалась команда, но уже промаха не было: у столба висели два трупа с пробитой десятками пуль грудью.

Тела были брошены в городской ров (Автор “Мекалэ и Шахс-и-Сенах”, истории Баба и его секты, утверждает, что русский консул в Тавризе снял фотографию с трупа; к крайнему сожалению, нам не удалось найти подтверждения этого факта), откуда через два дня бабиды унесли труп своего учителя и похоронили сперва недалеко от Тегерана, а впоследствии, по распоряжению нового главы секты Бехауллы, перенесли в другое место.

По кончине основателя секты, бабиды не отказались от своей веры и с прежним жаром продолжали восставать против притеснений. Едва пали защитники Зенджана, как вспыхнули восстания в Наризе, потом в Езде, повидимому вызванные проявлением вражды со стороны шиитского духовенства. Такое положение продолжалось до 1852 года. В этот злополучный для Персии год три фанатика бабида задумали прекратить преследование своих единоверцев и вместе с тем отмстить за казнь главы и всех бабидов, безвинно пострадавших, во время гонений — и решили убить шаха.

3-го августа 1852 года они выждали время, когда шах выезжал из одного из своих загородных дворцов, Неяверана, на охоту. Один из них был вооружен пистолетом (По другому рассказу все трое имели при себе оружие), заряженным дробью. Очевидно, большого вреда нанесено не было, но шах сильно испугался, особенно когда другой заговорщик бросился на него, чтоб ножом довершить то, что не удалось первому. Тут подоспела свита, в свалке один из убийц погиб на месте, оба другие были схвачены и хотя сознались немедленно, что они бабиды и посягали на жизнь шаха, с целью отмстить за смерть Баба, но были жестоко пытаемы, с целью узнать имена сообщников.

Начались гонения на бабидов по всей Персии; в одном Тегеране было казнено 28 человек. Для того же, чтобы ответственность за смерть этих сектантов не падала исключительно на правительство, оно заставляло все сословия принять участие в казнях: принцы, муллы, сеиды, купцы, министры состязались в ревности к исполнению обязанностей палача.

В это время был между прочими арестован Мирза-Хусейн-Али-Нури-Бехаулла (блеск божий), впоследствии глава [349] бабидов, но вскоре был освобожден, благодаря вмешательству русской миссии, и отвезен на турецкую границу.

Мы уже говорили, что Баб в книгах своих и поучениях неоднократно утверждал, что он сообщает далеко не последнее или окончательное откровение Божие, что, напротив того, должны быть новые откровения, новые пророки, которые разъяснят людям многое, чего он, Баб, не в состоянии раскрыть.

Не устанавливая точно времени появления нового пророка или того, кого проявит Бог (мен-юзхируху-ллах), Баб предполагает, что это будет вероятно через 2001 год от его собственного “зухура”, проявления, т.-е. от 5 джемадиуль-ула 1260 г., или через 1511 лет (числа эти соответствуют словам “мустегаг” или “геяс”), а может быть и ранее. Во всяком случае, отнюдь не следует противиться тому, кто будет выдавать себя за пророка, так как если то, что он говорит, ложь, дело его погибнет само собой; за то какой грех оказать сопротивление лицу, на самом деле посланному Богомъ!

Благодаря такой доктрине, после казни Баба, последователи его, не колеблясь, признали главенство любимого ученика его, Ага-Сеида-Яхью, третьего по порядку из 18 букв “хея”, при чем первые двое пали ранее, так что он остался старшим. Баб еще дал ему почетное прозвище: Хезрет-и-Эвель или Субх-и-Эзель (его святейшество; вечный, или утро вечности) и указывал на него, как на своего преемника (временного, как утверждают бехаиды). Эзель продолжал неуклонно идти по стопам Баба и развивал намеченные им принципы как в своих многочисленных книгах, так и в поучениях.

В виду гонений на секту, он вскоре удалился, переодевшись дервишем, сначала в Мазендеран и, наконец, перейдя через турецкую границу, остановился в Багдаде, откуда распоряжался делами общины. Повидимому, однако у юного Субх-и-Эзеля (он родился в 1830 г.) не было достаточно твердости и административных способностей, так как вскоре начались смуты и раздоры; в среде сектантов появились претенденты на то, что они суть те, “кого проявил Бог”. Кроме того, некоторые из наиболее уважаемых бабидов стали замечать, что Бехаулла — старший брат Эзеля, но от другой матери, — в поучениях своих смягчает суровые предписания Баба, и ставили ему это в вину, при чем столь дружно напали на него, что тот принужден был скрыться в соседния Курдистанские горы, где оставался около двух лет, т.-е. до 1856-57 года. [350] Вызванный настояниями Эзеля опять в Багдад, Мирза-Хусейн-Али-Бехаулла принял энергичные меры в усмирению претендовавших на божественное посланничество важнейших бабидов, не всегда особенно стесняясь в выборе средств.

Действуя, таким образом, совершенно самостоятельно, хотя и прикрываясь именем младшего брата, Беха решил, что легко может сам стать главою секты, к чему и стал постепенно готовить общину, сообщая втихомолку то тому, то другому из бабидов, что он — “тот, кого проявил Бог”. Между тем в Персии шли жестокие преследования бабидов, казни и гонения; Багдад и его окрестности наводнялись представителями этой секты, на что шиитское духовенство, столь многочисленное в Кербеле (В Кербеле и окрестностях живут обыкновенно те из наиболее почитаемых персами духовных лиц, которые предпочитают удалиться из своей родины, отказаться от почестей, выпадающих на долю придворного духовенства, лишь бы иметь свободу своего суждения, иметь возможность говорить правду, хотя бы она шла в разрез со взглядами персидского правительства. Обыкновенно шах очень ухаживает за главным из этих муджтехидов, который если не всегда de jure, то уж конечно de facto является шиитским “шейх-уль-исламом” (главою ислама).

Примером влияния такого лица может служить недавняя история с табачной монополией. Шах дал англичанам право ввести в Персии монополию на продажу табаку; англичане уже заготовили магазины, но народ и духовенство были недовольны и обратились в Кербелу с вопросом, как быть. Тамошний шейх-уль-ислам ответил, что, по его мнению, правоверные шииты не могут курить табаку, оскверненного прикосновением европейцев. Это возъимело такое действие, что в течение нескольких дней никто в Персии не курил, и народ стал волноваться, так что шах должен был уступить и в 1892 году уничтожить монополию, за что вынужден был заплатить англичанам весьма крупную неустойку), при гробнице имама Хусейне, смотрело весьма недружелюбно.

Турецкие власти, заметив, что у сектантов происходят раздоры, весьма охотно согласились на просьбу персидского посланника в Константинополе, чтобы, по крайней мере, главнейших из них удалить от персидской границы. Решено было перевести их в столицу, и, по преданию бехаидов, когда они выступили из Багдада и остановились на 1-й станции, в саду Ризван, Беха объявил свое призвание. Это знаменательное событие произошло 11 апреля 1864 года и было празднуемо все 12 дней, которые Беха со своими последователями пробыли в саду Ризван (У персов обычай, когда они предпринимают далекое путешествие, остановиться в первый день очень близко от дома — верстах в 5-12, если едут караваном, и на первой станции, если на почтовых, — для того, чтобы путешествие не было тяжелым), и с тех пор эти 12 дней празднуются бабидами бехаидами. [351]

Несогласие между обоями братьями было уже настолько сильно, что Субх-и-Эзель не захотел идти вместе с Бехауллой и прибыл в Константинополь через четыре месяца, пройдя туда не тем путем, каким были приведены турецкими властями остальные бабиды.

Однако и в Константинополе бабидов не долго продержали; через четыре месяца, т.-е. в декабре того же года, перевели их в Адрианополь. И здесь, впрочем, ссоры, дрязги и интриги не прекращались, причем уже ясно определились две партии — эзелидов и бехаидов; первые — строгие бабиды, глава которых Субх-и-Эзель не уклонялся ни на Иоту от наставлений перво* учителя и в своих книгах лишь развивал и дополнял то, что говорил и писал Баб; бехаидами же названы последователи Бехауллы. Нужно ли говорить, что при разъигравшихся страстях обе партии стали бросать друг в друга обвинения в попытках к отравлению, убийствам, в доносах турецкому правительству, интригах и казнях. Трудно, конечно, решить, кто из них прав и кто виноват, но нам лично кажется, что скорее можно предполагать, что из бехаидов нашлись ненавистники противоположной партии, не всегда щепетильные в выборе средств для нанесения ущерба эзелидам, отличавшимся покорностью судьбе.

Как бы то ни было, но в 1868 году Эзель со своими приверженцами был отправлен в Фамагусту на острове Кипре, а Беха с его сторонниками в Акву, в Сирии. Турецкое правительство задумало воспользоваться рознью между сектантами -для постоянного контроля над этим беспокойным элементом и приставило в эзелидам несколько бехаидов, а в Акву отправило несколько эзелидов. Однако последователи Бехауллы не хотели расстаться со своим наставником, и часть их бросилась с корабля в море, а оставшиеся несколько бехаидов действительно сослужили туркам ту службу, которой они от них ожидали.

Не так было с эзелидами; отправленные в Акву, они покорились своей судьбе и поехали с бехаидами; вскоре, по прибытии на место назначения, в одну ночь все они оказались зарезанными. Началось следствие; 16 бехаидов было казнено; сам Беха выражал порицание такому поступку, но факт остается.

Дальнейшая внешняя история бабидов уже не представляет особого интереса; число адептов все росло и до сих пор не перестает увеличиваться; в Персии от времени до времени [352] происходили частичные местные гонения, казни, вызываемые большею частью алчностью или завистью духовенства.

Представители иностранных держав, преимущественно России и Англии, старались по возможности останавливать напрасные жестокости. Исключительно благодаря влиянию русского или английского посланника, многие были освобождаемы из тюрем, а иным даровано право жить под условием выезда из пределов Персии.

16-го мая 1892 года умер Беха, оставив завещание, по которому руководительство бабидами переходит в старшему сыну его Аббас-Эфендию-Гусни-Азаму (“величайшая отрасль”), который и ныне управляет общиной с достаточной твердостью и мудростью, что доказывается между прочим тем, что никто уже не решается заявлять каких-либо претензий на главенство. Циркуляры Гусни-Азама, особенно “рисалэ-и-сиясие” (послание о политике) доказывают также, что в вопросах об отношениях своих единоверцев в властям и вообще в тем, среди кого они живут, он придерживается мудрых правил своего отца.

Число эзелидов сравнительно ничтожно; в Персии и наших средне-азиатских владениях встречаются почти исключительно бехаиды. Сам глава и основатель этой отрасли бабидов, Мирза-Лхва-Субх-и-Эзель, которому ныне около 66 лет, скромно живет на острове Кипре, жалуясь на то, что современные бабиды уклонились с первоначального пути, указанного им основателем секты, и перестали признавать его, Субх-и-Эзеля, назначенного преемником самим же Бабом, дав себя увлечь теориями Бехауллы.

Заметим кстати, что эзелиды, кроме книг Баба и Субх-и-Эзеля, признают также полезными писания и Бехауллы, отвергая лишь божественное происхождение последних, тогда как бехаиды совершенно не причисляют книг Эзеля в бабидской литературе, обвиняя автора их в искажении фактов и в неправильности воззрений (Этот взгляд на произведения Субх-и-Эзеля сообщил мне мой наставник ярый бехаид).

На самом же деле Бехаулла многое в учении Баба переменил, смягчил, даже просто отменил. Это всего нагляднее видно при сличении книг первоучителя, особенно его “беяна” (откровение) на персидском и арабском языке, с “святейшей книгой”, Китоб-и-Экдес, Бехауллы, представляющей нечто в роде катехизиса вероучения бехаидов. Важнейшие различия [353] указаны были впоследствии самим Беха в “благих вестях” лоух-и-бешарат, переведенных и напечатанных в “Записках” Восточного Отделения Императорского Археологического Общества, т. VII, 1892 года.

Укажем на некоторые из разногласий Беха со своим наставником, как в области духовной, так и в практической жизни. Кыбла, т.-е. место, в которому во время троекратной молитвы (Молитва у бабидов рекомендуется не пяти-кратная, как у мусульман, а лишь три раза в день — утром, в полдень и вечером, если возможно, т.-е. не обязывая для молитвы бросать все, чтобы не пропустить момента; самая длинная — полуденная, другие же чрезвычайно кратки. Оне обставлены еще некоторым ритуалом — три земных поклона, сказано как стоять, куда обращаться лицом; у бабидов, как и у мусульман, нет изображений в храмах, и верные обращаются к “Кыбле” по показаниям компаса, но молитва их гораздо сердечнее и носит более просительный характер, чем мусульманская. О молитвенных домах бабидов см. указанную выше ст. Туманского, по поводу кончины Бехауллы, т. VII, изд. 1892 г. З. В. О. И. А. О.) должны обращаться бабиды после второго “проявления” (зухура) (О Первым зухуром бабиды считают зухур “Первой Точки» — Баба, вторым — “проявление Бехауллы”), должна быть уже не город Шираз, а Аква, тюрьма Бехауллы, как он сам называл свою последнюю резиденцию, хотя пользовался в ней полной свободой, не имея лишь права выезда.

Соответственно изменению “кыблы”, менялось и место хаджа, паломничества,— хотя в общем хадж не признается обязательным. Мало того, 14-ая “благая весть” (бешарет) говорит, что если кто, предназначенный на путешествие в Акву, или иной пункт паломничества, деньги передаст в “Дом справедливости” (бейтуль-адл), то это будет делом весьма похвальным.

Беха считает обязательным давать известное воспитание и даже образование детям, рекомендует обучение их наукам и искусствам, могущим быть для них полезными, а также языкам — не только родному, но и иностранным, и даже мертвым, что так строго возбранялось Бабом; лучше было бы,— прибавляет Беха,— еслибы все государства, все человечество, согласились пользоваться одним общим языком, выбрав для того один из-существующих уже, или изобретя с этой целью новый язык; также рекомендует он ввести и один общий шрифт (бабиды имеют свой очень сложный шрифт, состоящий из длинных палочек с крючками и кружечками на конце [354] или в середине их; этим шрифтом они пользуются для секретной переписки).

Насколько бабидами ценится образование детей, видно, например, из того, что, как мы уже упоминали, учитель имеет право на известную долю (180 из 2.520) наследства; Беха также предназначает учителю долю наследства, хотя уменьшает ее на половину, так как удвоил за счет остальных наследников долю детей (1.080 вместо 540).

Беха настоятельно преследует в своей “святейшей книге" ложь, какова бы ни была цель ее, и не допускает низкопоклонства, например целования рук для испрашивания прощения, и т. д. Говоря об уважении, которое следует питать ко всем представителям религии, особенно в их духовным лицам, Беха, тем не менее, воздерживает своих адептов от подражания им, например, в самобичевании, аскетизме и подобных деяниях, совершенно бесполезных, как считает их Беха. Беха еще более, чем его учитель, ограничил многоженство; он дозволяет иметь лишь двух жен, убеждая, что тот, кто любит лишь одну женщину, угоден Богу.

Бабиды, не признавая разницы в людях в зависимости от их религии, не думают, чтобы и цвет кожи имел значение для деления людей на “привилегированные" и “обиженные племена"; соответственно этому они не признают и невольничества, считая всех одинаково свободными. Беха объявил также, что распоряжение “Первой точки" о том, чтобы все памятники насилия были разрушены, отменяется, так же как отменено распоряжение Баба о недозволении иноверцам жить в будущем царстве бабидов и об уничтожении “вредных книг"; Беха разрешает даже чтение их, так как считает, что надо знать, против чего бороться.

Точно также Беха освободил свой народ от обязательства войны за веру (по-арабски, “джихад"), которую Мохаммед так настоятельно проповедывал, называя ее священной. Мало того, Бехаулла вообще считает войну делом преступным, рекомендует всем народам тщательно избегать ее, стараясь улаживать споры и недоразумения международным или третейским судом, так как в войне столько гибнет людей, и еще большее число их делается несчастными на всю жизнь.

Относительно одежды и вообще внешнего отличительного признака для единоверцев, Беха предоставляет всякому полную [355] свободу, рекомендуя лишь не служить посмешищем для глупцов (Этим Беха отменяет, например, обязательство носить всюду шапки и фески, даже в домах — обычай, от которого персидские сановники не могут отрешиться, позволяя себе лишь в тесном кругу хорошо знакомых европейцев вольность давать от времени до времени отдохнуть голове).

Горячо рекомендуется, даже приказывается, всем бабидам признавать, почитать власти предержащие, в какой бы религии, к какой бы народности оне ни принадлежали, и повиноваться им, так как управление народами доверено им Богом, и следовательно, не людям рассуждать о том, хорошо ли и по праву ли они управляют. Еще далее пошел в этом направлении нынешний руководитель секты Гусен-уллах-уль-Азам, который в упомянутом уже нами послании о политике ссылается на слова Евангелия: “воздавайте кесарево кесареви, а божия Богови”, и на послание апостола Павла в Тимо?ею о молитве за царя и за власти предержащие.

Из только-что приведенного видно, что руководители бабидов самым твердым и решительным образом стараются искоренить всякие политические или анти-династические помыслы у своих адептов, усиленно напоминая им, что они должны заботиться о своей собственной душе, что “дом справедливости” обязан разбирать, улаживать и решать дела, споры, неудовольствия, недоразумения своих единоверцев, но что до власти, администрации и политики им никакого дела нет; это принадлежит царям и тем, кому последние вверяют управление и заведывание делами. В виду последней особенности учения бабидов представляется совершенно голословным обвинение, высказанное в заграничных газетных известиях, будто убийство Наср-Эддин-Шаха было дело рук бабидов. На самом же деле убийца шаха, Мирза-Риза-Бербани — один из сторонников известного Шейха-Джемаль-Эддина, вынужденного покинуть свое отечество и проживающего ныне в Константинополе. Этот ученый и образованный персиянин много путешествовал по Европе и Азии и пришел к убеждению, что республиканский образ правления был бы наиболее подходящим для Персии.

Что касается будущности бабизма, то предсказывать ее, очевидно, весьма трудно; во всяком случае несомненно, что распространение его могло бы принести громадную пользу Персии, так как идеалы бабидов значительно выше мусульманских, особенно же шиитских. Однако, нельзя поручиться, что столь [356] благие ныне наставления не будут искажены последующими руководителями бабидов, и тогда бабизм исчезнет, как уже исчезло множество сект. А может быть, в недалеком будущем какой-либо из шахов убедится в достоинствах этого учения, объявит его господствующим, и способный персидский народ с обновленным духом и обновленными силами воскресит славное прошлое своей поэзии и литературы, которое представляется безвозвратно утраченным.

Георгий Батюшков

Текст воспроизведен по изданию: Бабиды. Персидская секта. Очерк // Вестник Европы, № 7. 1897

Мы приносим свою благодарность
М. Н. Бычкову за предоставление текста.