СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ОГОРОДНИКОВ П.

ОЧЕРКИ ПЕРСИИ

XXIII.

О Значении Шахруда, и торгово-статистические сведения о нем.

Годичный же оборот персидско-русской торговли, производимой — или сухим путем через г. Тавриз и закавказский край, или — Каспийским морем через приморские порты: Астару, Ензели, Мешедессер и Гязь, ограничивается 7 миллионами руб., из коих вывоз из Персии составляет слишком 5 мил. руб.

Остановимся на Гязи или, лучше, на немаловажном для России, Шахруде. Это местечко приблизительно с 4-х тысячным населением, говорящим фарси, образовалось не так-то давно из обнесенной стеною деревушки или, вернее, незначительной крепосцы; ничего не производя для других, и очень мало для себя, оно занимает, однако ж, важное положение в торговом и стратегическом отношениях, как ключ, открывающий Гязскому берегу, (а следовательно — и России) единственно удобный путь в Хорассан и Херат (т. е. в Авганистан) помимо прямого сообщения с Тегераном и даже отдаленным Ездом.

В обмен идущим с Гязского порта через Шахруд русским [189] и транзитным товарам, приблизительно, на 1.200,000 р. в год, (По уверению старшины наших торговцев на Гязском берегу, армянина Иосифа Цатурова) Тегеран шлет через него в Европу и к нам кое-какие персидские произведения, Херат — лисьи и куньи меха, Хорассан — преимущественно хлопок, шерсть и продукты тута, всего, приблизительно, на 600,000 р. в год, (По уверению того же Цатурова), а Езд снабжает с. в. Персию своими изделиями.

Помимо того, громадное стечение богомольцев в Шахруде, в ожидании оказии в Мешхед, поддерживает и развивает торговлю этого местечка, будущность которого, при благоприятных условиях к развитию неисчислимых минеральных и рудных богатств окрестностей его и, вообще, экономических сил края, — обещает быть светлою......

Предлагая здесь торгово-статистические сведения о привозе в Шахруд заграничных и персидских товаров и провозе их через него в разные места Персии и даже в Авганистан, за полный 1870—1871 г. и первое полугодие 1874 года, оговорюсь, что эти сведения (почерпнутые мною из тщательно веденной «хозяйном» торговой книги и других, проверенных нами, источников) быть может и грешат в мелочах, но в общем — довольно верно характеризуют современное состояние торговли св. Персии с Россией и западною Европою.

Таблица 1. (стр. 190-191)

Таблица 2. (стр. 192-193)

Таблица 3. (стр. 194-195)

Таблица 4. (стр. 196-197) [198]

Замечательный рудокоп, и сведения о местонахождениях рудных и минеральных богатств в Бастамо-Шахрудской губернии и некоторых других местностях Персии.

— Кстати, обратился ко мне «хозяйн» за послеобеденным кофе, дарога (полициймейстер) обещал прислать ко мне сегодня замечательного рудокопа, старичка сейида, всю жизнь одиноко проведшего в поисках за рудными богатствами и теперь едва ли не нищего. Он расскажет нам о местонахождении руд и минералов, которыми так богата Персия....

— И, конечно, о горной промышленности?

— О ней не может быть и речи; из обзора базара вы убедились что Персия пользуется почти всеми металлами и металлическими изделия-ми из-за границы и, преимущественно, из России; следовательно, своей горной промышленности не имеет и, при существующем всетормозящем государственном строе этой страны застоя, развитие ее не немыслимо...

В подтверждение такого вывода мой собеседник рассказал не мало возмутительных фактов, и между ними следующий: некий туземец недавно откупил или арендовал у правительства медные рудники за 3,000 томанов в год; дело пошло на лад, но... но у арендатора было не мало врагов, нашептывавших властям, что он де имеет с рудников 10,000 томанов барыша... Те потребовали у него их и, несмотря на клятвы злосчастного, что все это ложь, арестовали его и увезли в Тегеран....

А там выжмут сок! добавил рассказчик и продолжал:

В нынешнем (1874) году, все рудники в Хорассане, начиная, кажется, с Тегерана, отдали в аренду уже другому предприимчивому туземцу, за 60000 томанов в год. Приступив к обдирной разработке богатейших свинцовых руд в местности «Тударвор», что вблизи г. Дамагана, он принялся было за богатейший [199] медный рудник около Себзевара, как тамошний губернатор, не получив от него приличной подачки, остановил работы...

Прочие же рудники или спят глубоким сном или разрабатываются очень плохо, ибо ни капиталов, ни знаний, потребных для горного дела, в наличности не имеется, а административный произвол и грабеж безграничен: правительство может уничтожить условия с своими контрагентами (в этом случае арендаторами) во всякое время, и передать дело в другие руки....

— И даже русским?

— И даже русским, если найдет личный интерес в том...

В это время в комнату вошел поджидаемый нами рудокоп ага сейид Риза, сумрачный, в пропотевшей кулла-намади (Кулла-намади — войлочная шапка) и в опоя-санном зеленым поясом изношенном архалуке. Усевшись на пол, он отказался от кофе, но рассчитывая «на помощь уруса» вызвать к жизни хоть ничтожную долю рудных богатств края, охотно сообщил сведения об них, сведения, правдивость которых подтвердилась впоследствии многими компетентными в том шахрудцами и, частью, доставленными мною Г-му образчиками руд и минералов Бастамо-шахрудской губернии.

Долина, в которой приютился Шахруд, возвышается над уровнем Каспийского моря, средним числом, на 3500 английских футов, а прорезывающие ее в разных направлениях безлесные и, преимущественно, известковые горные хребты подымаются над нею на 500 — 1500 фут.; таков общий характер всей губернии.

Много найдется тут меди, свинца, железа, каменного угля, соли, серы, алебастра и разных жирных глин, заменяющих бедному народу мыло, при стирке белья; существуют даже признаки золота.... Остается только исследовать место нахождения их и приступить к работе, переводил мне «хозяйн» свою беседу с сейидом, которую привожу здесь целиком.

I. Медь. Медный рудник, находящийся при деревне «Мейгон», что за Бастамом, в двух фарсангах от Шахруда, довольно обширный, но ни кем ни разрабатывается теперь. Еще недавно там возился наш почтенный знакомый хаджи Абу-Талиб, получая с одного батмана (в 16 рус. фунтов) руды 25 сир чистой меди, затем [200] бросил это выгодное дело, затратив на него 150 р.; говорит: не хватило денег, а между тем на открытие рудной жилы нужно 600 руб. … Лжет! мошна-то у него толста, да видно придержащие угрожали ей, что вообще и побуждает здешних купцов тщательно скрывать свои капиталы и не пускать их в обороты, это раз, не знает дела — два, наконец, персы не любят рисковать на разработку рудников.

— А как же новый арендатор?

— Тот запасся англичанином, специалистом в горном деле. Далее, по словам сейида, множество хороших, но не разрабатываемых медных рудников находятся по направлению из Шахруда в Мешхед; так: 1) в гористой местности «Холь-Холь», что в 11 фарсангах от Шахруда и в одном — в сторону от местечка «Мейомей»; 2) около караван-сарая «Мияндешт» и 3) в горе «Гомой», что в двухдневном пути в сторону от Себзевара; в последнем руднике только что приступлено к работе в скромных размерах, по безденежью арендовавшего его от главного арендатора.

Затем: медные рудники в «Биоре», называемые «Ругерон», что в 14 фарс. от Шахруда, в «Биорджименте», называемые «Бакалю», что в 22 фарс, от него, и другие; помимо Хорассана, медь добывается в Мазандеране, близ Амоля и в Адербейджане: в горах «Кафланку», вблизи Мианы, в Соучь-булаге и близ озера Урмия.

II. Свинец находится: 1) в горах «Летжоне» что вблизи деревни Таль или Тали, расположенной в 5 фарс. от Шахруда; разработка его здесь неудобна, ибо поблизости нет топлива; 2) в горе «Гериону», называемой также «Юрте-бобо» (хижина старика), что в двух фарсангах за деревнею Муджен и в семи — от Шахруда. Еще недавно добывал или, по местному выражению, вытапливал тут, свинец знакомый читателю дарога, но теперь этот отличный рудник, с топливом (летом) по близости, так заброшен деревенщиною камнями и землею, что без указания ее и невозможно отыскать его, словом — он не разрабатывается, и разве только тот или другой райет выручит отсюда для себя 3 — 4 фунта свинца в день и то тайком. — Но зачем же они забросили рудник?

Из опасения, чтобы придержащие не принудили их разрабатывать его в пользу казны, по обыкновению, бесплатно, а червадаров возить руду, тоже, даром..... ибо, если бы правительство и [201] ассигновало деньги на этот предмет, то наш принц губернатор предпочтет оставить их в своем кармане.

Есть свинцовые рудники и поблизости деревни «Таш» (что в 5 — 6 длинных фарс. от Шахруда), где найдется и топливо, но они как и прочие в губернии, не разрабатываются.

Затем, в остальной Персии свинец добывается преимущественно в Бахтиарских горах близ Кошана и в области Адербейджан, где есть и олово, а близ озера Урмия, кроме того, прекрасный мрамор, находящийся также, по словам сейида, где-то за Тегераном, в Ширазе, Казвине, Езде и Хорассане.

III) Железо. Ближайшие к деревне Таши горы изобилуют серным колчеданом и железом, никем не разрабатываемым; затем железо находится около г. Дамгана, где теперь разрабатывается свинец, и в 22 фарсанг. от Шахруда по дороге в Тегеран, и именно: в двух фарсанг. в сторону от караван-сарая «Оговон» в Оговонской горе (Семнонского кряжа); хотя это место богато рудою, но ни прежде, ни теперь не разрабатывается и даже совершенно не исследовано, а следовало бы, ибо рабочие там дешевы и местность благоприятствует проведению колесной дороги оттуда в Шахруд. Далее, некогда разрабатываемые, а теперь заброшенные железные рудники в гористой местности «Холь-Холь» (что вблизи местечка Мейомей), по качеству и количеству металла, стоят ниже оговонских, точно также как и те, что находятся в 5 фарсангах от Шахруда в горной местности «Дагене-Саре», где есть и медь, но дорога отсюда туда крайне неудобна. Наконец, даже виднеющиеся из моего окна горы, как и вообще вся Баст.-Шахруд. губерния, — богаты мертво-лежащею железною рудой, да и во всей остальной Персии она разрабатывается, кажется, только близ «Амоля», что в Мазанде-ране, и то, исключительно, для ядер (для персидской артиллерии).

Сообщив эти интересные сведения, почтенный рудокоп проговорил: — В 20 фарс. от Шахруда и в 10 — в сторону от Семнона есть гора «Ку-Зар», а перед нею — покрытая песками долина, с несомненным присутствием золота; тут я потратил не мало сил, «но не сумев отделить драгоценного металла от массы с землею, полученной мною при сплаве, бросил это дело......

Я недоверчиво взглянул на него.

— Этому старику поверить можно, заметил «хозяйн», продолжая расспросы... [202]

IV) Каменный уголь находится в горе «Перихон», что в двух фарсанг. от Шахруда, а также, в незначительном количестве вблизи деревни Таш и еще в двух-трех местах губернии, кое-где — в Хорассане и в окрестностях Демавенда, между Тегераном и Тавризом, но самые богатые пласты этого минерального топлива лежат почти в уровень с землею на обширном пространстве по реке Кизил-Узен.

V) Сера, недавно и совершенно случайно открытая в горной местности «Коле Гярау», что в 5—6 фарс. от Шахруда, не доезжая дер. Таш, — никем не разрабатывается; вблизи отсюда, и именно: в не дальнем расстоянии от караван-сарая «Таджен» (ошибочно обозначенная на карте Военно-топографического депо: Таджор) находятся серные источники разной насыщенности, образчики которых доставлены мною Г-му.

На г. Демавенде, в Курдистане и Куме — неисчерпаемое количество серы, батман которой на шахрудском рынке стоит 1 р. 80 к. (Кстати сказать, Хорассан богат селитрою, но в Бас.-Шахруд. губернии таковой не имеется).

VI) Соль — осадочная, продаваемая на шахруд. рынке по 30 к. за 20 батманов, добывается в соленых озерах (что в 5 — 10 фарс. отсюда) далеко не в удовлетворяющем спросе на нее количестве, а посему сюда нередко доставляют горную (каменную) соль из Дамгана, продаваемую по 30 к. за 45 кирпичиков, между тем, как «чистая и вкусная» соль (по выражению рассказчика), находящаяся в более близком расстоянии от Шахруда, а именно: во многих местах гор. кряжа «Шекесте» (что вблизи дер. Таль) вовсе не разрабатывается, ибо добыча ее обходится дороже озерной.

В Астерабад же соль доставляется туркменами с о-ва Челекен, что у Красноводского залива Кас. моря; она — в плитках и крайне грязна, а потому — перед употреблением в пищу — вываривается и сушится.

VII) Алебастр, которым, обыкновенно, смазывается здесь внутренность жилья почти что у всех обывателей, находится в изобилии в ближайших к Бастаму холмах, что в двух фарс. от Шахруда.

VIII) Разные виды жирной глины (заменяющей бедному населению мыло при стирке белья) находятся в изобилии во всех соседних горах; так, сероватая глина, продаваемая на здешнем рынке по [203] 1 р. 80 к. и дороже за хальвар, добывается, преимущественно, между д.д. Таш и Муджен, и желтоватая, — по 90 к. за хальвар, — в окрестных горах дер. Тааль-Сааб-абад. Помимо того, шахрудцы пользуются еще семнонскою глиной (из г. Семнона, лежащего на пути с Шахруда в Тегеран), по 9 р. за хальвар, употребляемою, исключительно, женщинами, при мытье своих голов в бане.

(Астерабадцы стирают белье, преимущественно, глиною Гилясер, которою так богаты астерабадские горы).

Затем, по словам сейида, в некоторых горах Баст.-Шахруд. губернии находят «какое-то густое, точно растопленный воск, масло (без сомнения, минеральное), употребляемое «Ирани» как действительное лекарство: внутрь — при обмороках и снаружи — при ранах.

__________________________________

Пекарни и зерно; климат и почва; последний голод в Персии в связи с обременительными налогами, землевладением и ирригационною системой.

На следующее утро мы приступили к осмотру мастерских, начиная с одной из десяти базарных пекарен. Это — тесная каморка с улеобразною азиатскою печью, с отверстием вверху и лежанкою по сторонам; на последней валялась, употребляемая при печении лавашей, плоская грязная подушечка, а на полу стояла квашня и вода.

Пшеничное тесто, для лавашей, замешивается не на дрожжах, а на кусочке прокислого, может быть вчерашнего, еще сырого, или, даже, успевшего за неделю высохнуть, теста разбавляемого водою; из приготовленной таким образом квашни пекарь отрывает ком теста и, прикрепив его с одного конца к подушечке, за другой — растягивает и плющит его рукой в продолговатую тонкую лепешку огромного размера, которая, на той же подушечке всовывается в печное отверстие и затем [204] прикладывается или, вернее, влепляется к внутренней стенке печи, предварительно натопленной в надлежащей степени можжевеловыми дровами; подушечка быстро отнимается, и — через минуту — лаваш готов. В привычных руках пекаря работа горит, и народ тут же покупает эти всегда свежие, нередко — горячие, лепешки на вес, по мелочам или оптом — все равно, по 30 к. за 2,75 батмана.

Тут же печется и чурек (буквально: хлеб), т. е. круглые маленькие лепешки в треть-дюйма толщиною.

В недальнем расстоянии от пекарни продаются вязанки можжевеловых дров, доставляемых сюда с отдаленных (по крайней мере на 20—25 верст от Шахруда) гор, так как окрестные — совершенно обнажены.

Отсюда мы заглянули в лавочки, где продаются:

1) Местная и привозимая из Астерабадской провинции, так называемая туземцами, белая пшеница, высший сорт — по 12 р. за хальвар, и 2-й сорт — 9 р. за хальвар.

2) Привозной из Астерабада рис — продолговатый, кажется, называемый: «амбербу», — по 20 — 24 р. за хальвар, и кругловатый — по 18 р. 60 к. за хальвар.

3) Мелкое просо, которое сеется в окрестностях Шахруда в незначительном количестве, преимущественно, для корма домашней птицы, но в голодные 70 — 71 года шахрудцы ели его «с жадностью так или — в молотом виде», и в обоих случаях — не отделяя, по неуменью, скорлупы.

4) Мытный ячмень, по 7 р. 50 к. за хальвар.

Тут же, по близости, продается и лошадиный корм: клевер или трилистник (по- персидски: «юнджа»), засеваемый в этой губернии в самом незначительном количестве, — по 1 р. 35 к. за хальвар — весною, и по 7 р. 50 к. за хальв. — зимою (когда он высушен или в виде сена). Клевер доступен только богачам, и так как здесь пастбищ мало, луговой травы вовсе нет, а овес не растет, то ячмень в смеси с саманом или, как иные выражаются, салманом (т. е. измельченною в куски пшеничного соломой, хальвар которой продается по 1 р. 50 к. и до 2 р. 40 к.), — служит обыкновенным кормом, для лошадей, катеров и даже ослов. [205]

__________________________________

— Климат в этой возвышенной стране очень сух и не так жарок, как в Астерабадской провинции, — заговорил «хозяйн», когда мы пошли дальше. Миндаль и абрикосы цветут, обыкновенно, около 8-го марта; вишня поспевает в начале или середине июня, ячмень созревает около 7-го числа того же месяца или — по выражению здешних хозяев — тогда, когда солнце вступит в знак Овна, что приходится на 90-й день после «Ноурузи» (Нового года или — буквально — Нового дня, около 9-го марта), а пшеница — около 15 го июня, или на сотый день после этого, особенно чествуемого Персами, праздника.

В начале июля шахрудцы уже лакомятся абрикосами, персиками, дынями, арбузами и пр. плодами. С сентября — в воздухе чувствуется несколько прохладней, — наступает осень, с редкими дождями, чаще — полным бездождьем; затем следует обыкновенно бесснежная зима, ибо изредка идущий снег немедленно тает; но случается, и лежит с месяц, даже более, что составляет для этой сторонки уже феномен; так, в прошлом году он покрывал землю с января до начала марта на 0,5 фута. Морозы редко доходят до 12° R., обыкновенно же — по утрам — 3°R,, а днем тает даже в тени. Иногда свирепствуют здесь сильнейшие ураганы; так, письмо, полученное мною по возвращении на родину, гласит, что в ночь с 1-го на 2-е января 1875 г. пронесся в Шахруде ураган, оставивший по себе следы опустошений начиная с Атрека; островок Ашур-Аде, составляющий нашу морскую станцию, был на две трети залит водою: казна и частные лица понесли значительные убытки; на Гязском берегу было повреждено много строений и не мало товаров, а в г. Астерабаде — помимо ветхих строений — поломало много деревьев, так что от померанцовых и лимонных деревьев хорошенького консульского сада остались одни обломки; в то же время выпало снегу более, чем на 1,5 аршина, и по этому, как говорят здесь, еще не бывалому в Астерабаде случаю (хотя и в марте прошлого года снег стоял тоже глубокий), — сообщение между Гязским портом, Астерабадом и Шахрудом совершенно прервалось на трое суток; телеграф между двумя последними городами и Тегераном не действовал в течении 7 — 8 дней и, затем, захворал на несколько месяцев, так что мог работать только по 2 — З часа в сутки. Тот же ураган разрушил в Шахруде не мало ветхих стен, [206] поломал много фруктовых деревьев, и свалил на аллеи богомольцев столетний чинар, разрушивший — при своем падении — стену бли-жайшего сада на десять саженей; при этом, здесь выпал снег на 0,5 вершка, а по дороге отсюда в Себзеваре, где ураган также свирепствовал, на 2 и даже на 5 вершков.

__________________________________

Что же касается до почвы Бастама — шахрудской долины, то она — по словам «хозяйна» — уже истощена и крайне нуждается, помимо орошения, в рациональном удобрении.

Прежде — как уверяли его сельские хозяева — здесь был тштитит урожая — сам 20, а теперь — тахитит — сам 10, и то считается уже благодатью, но есть до того истощенные участки пахотной земли, как, напр., в деревне Келоте-Шамс, что — в наилучший год — не дают больше сам 6.

— Чем же объяснить это печальное явление?

— Микроскопическим удобрением, ибо — скота здесь мало или вовсе нет, а усовершенствованные способы удобрения — неведомы... Но хозяева не признают такого довода с моей стороны: «Нет, стоят они на своем, — это наказывает нас Бог за грехи!!!» И только один из них уже знакомый вам принц-фотограф правильно смотрит на дело, говоря, что: «Здесь нужно брать почву поглубже, и тогда — урожаи будут лучше»...

В текущем году урожай — сносный, и собственно шахрудцам хватило бы своего хлеба на год, но для удовлетворения стекающихся сюда богомольцев в ожидании оказии в Мешхед, приходится ежегодно прикупать из Астерабада, помимо рису, много пшеницы. В случае же неурожая — настает голод; так, 1870 и 1871 года были неурожайные, и с осени или начала зимы страшный голод охватил почти всю Персию (за исключением прикаспийских провинций ее: Астерабад, Мазандеран и Гилянс, где урожай был хоть не обильный, но все же превосходящий местные потребности). Для бедствующего Хорассана (и также — туркмен) доставлялось много пшеницы и ячменю из Баку на Гязский берег, где первая продавалась сперва по 90 к. и 1 р. 5 к. за пуд, затем — по 1 р. 65 к., а ячмень — с 75 к. постепенно дошел до 1 р. 20 к. Но эта мера мало содействовала к [207] облегчению участи голодающего Хорассана, ибо цены за провоз из Гязи до Шахруда возросли до 90 к. с пуда и даже на некоторое время до 1 р. 20 к., из Шахруда же до Себзевара до— 30 и даже 45 р. с хальвара, а из Шахруда до Мешхеда — 60 и 90 руб. так что в конце 1871 г. и начале 1872 г. цены стояли: в Шахруде — на пшеницу до 60 руб. за хальвар, на ячмень и просо — до 45 руб., — в Себзеваре — на пшеницу до 120 р. за хальвар, ячмень — до 75 руб. и просо — до 60 руб., а в отдаленном от места доставки Мешхеде — на пшеницу — до 150 руб., и ячмень —до 120 руб. за хальвар.

Бедствие, постигшее тогда Хорассан и, особенно, Мешхед, — не изобразимо никакими красками!.... В начале променивали медную посуду на пшеницу батман за батман (И теперь еще базары переполнены этою посудою, вот почему вывоз меди из России уменьшился), затем, проевшие все свое имущество или сотнями ежедневно умирали с голоду, и трупы их нередко оставались по двое по трое суток не погребенными, или же дозволяли туркменам уводить себя в неволю без малейшего сопротивления, и невольничьи рынки Хивы и Бухары переполнилися ими; правда, впоследствии, придержащие поставили караул у городских ворот, дабы воспрепятствовать добровольной неволе, но никаких мер к облегчению бедствия не принимали. Хорассаном управлял тогда поражавший европейских путешественников своею безумной роскошью, «Меч государства» Султан Мурат Мирза, дядя благополучно царствующего Шаха Наср-ед-Дина (Который и пожаловал ему титул «Меч государства» за его услуги при осаде Херата в1856 г.)......

— Я был очевидцем — рассказывал мне «хозяйн», — как толпы в 200—300 голодных хорассанцев ежедневно проходили через Шахруд искать работы или нищенствоватъ в прикаспийские провинции. Изнуренные голодом, в рубищах или — совершенно обнаженные, они устилали путь своими трупами!.... В Хорассане, Адербейд-жане и некоторых других местах бывали случаи людоедства (питались, преимущественно, детскими трупами!!)..

Доктор Белью рассказывал, что на своем пути от Авганских границ до Тегерана он почти не встречал детей: все перемерли с голоду! и всюду видел только горе, смерть и [208] ужасающую нищету; всюду по улицам стояли гробы, большею частью расхищенные дикими зверями; целые кварталы в городах, целые деревни опустели!.

В одном Хорассане умерло около 120,000 чел., а во всей Персии — не менее 1.500,00 ч.!.

Как же относилось персидское правительство к воплям и агонии с голоду умиравших верноподданных? — Совершенно индеферентно, и только в Тегеране роздало казенный хлеб беднейшим обывателям, которым в особенности помогали иностранные миссии; затем, спохватилось — было отправив в январе 1872 г. своего чиновника в Астрахань, для закупки хлеба, но было уже поздно: не найдя здесь достаточных запасов его, он отправился, кажется, в Саратов, где и сделал необходимую закупку, поспевшую в Тегеран только во время жатвы 72 года, когда уже голод, благодаря сносному урожаю, прекратился?!..

Причина такого необычайного голода, как и вообще — нередких голодух то в той, то в другой местности, коренится не столько в бездождии, на которое так любят ссылаться придержащие, сколько в нелепейшем государственном строе Персии. Посевы здешнего райя (земледельца), не имеющего никакой определенной собственности и находящегося в крайне бедственном положении (вследствие обрушившихся на него всею тяжестью поземельных налогов и прочих обременительных поборов натурою, при-теснений чиновников и поземельных собственников), — очень ограничены, следовательно, не из чего и запасаться про голодный год, а если бы у него и нашлись кое-какие избытки, то — из опасения лишиться их, так как частная собственность в Персии не обеспечена от хищной администрации, — он никаких запасов не сделает: о запасных складах хлеба, могущих обеспечить народ на случай неурожая, здесь и помину нет; затем, неудовлетворительное состояние ирригационных сооружений и дороговизна провоза (как следствие плохого состояния путей сообщения вообще и бездорожья в осеннее и зимнее время в особенности, не допускающих сбывать излишек урожая в другие места), — постепенно привели персидское земледелие в упадок, а — ведь — при иных условиях, Персия могла бы вывозить свой хлеб даже за границу....

Право персидского райя состоит в обязанности работать на других до истощения сил и — умереть с голоду, и таковое угнетение [209] труда подкосило в корне главный источник народного богатства и ринуло Персию в бездну нищеты и несчастий!

Деревенщина платит, во первых, малиат, т.е. подушную и поземельную подати, составляющие главную статью государственных доходов; во вторых, за скотинку и — особые налоги с садов, огородов, домов и др. строений; прибавьте к этому разные поборы в пользу правительственных лиц и чрезвычайные налоги, как то: 1) сурзат, т. е. сбор разной провизии при проезде ханов и чиновных людей с их челядью, а также провианта и фуража, при проходе войск; 2) садраварез, собираемый на военные экспедиции, и 3) пиш-кеши (подарки), обязательно подносимые на новый год всем властям; прибавьте ко всем этим тягостям персидского земледельца еще обременительные поборы в пользу землевладельца (помещика), если он имеет несчастие жить на его земле, и то обстоятельство, что персидское правительство, постоянно нуждаясь в деньгах, зачастую требует уплаты податей вперед и даже увеличивает их (Ежегодный приход в персидском бюджете вряд ли известен самому правительству, но полагают, что он не превышает 25 мил. руб., из коих третья часть (составляющая доход с вакуфа, т. е. с земель, принадлежащих мечетям и медрессам), идет исключительно на содержание духовенства, сейидов, мечетей, медрессов, общественных бань, мостов, — и проч. общеполезных сооружений), — и тогда вполне выяснится главнейшая причина упадка земледелия и всех отраслей сельского хозяйства, а также — неопровержимый факт вымирания народа в Персии, Угнетая труд, государство нищает одновременно с народом!..

Это — общие сведения. Что же касается собственно Бастамо-Шахрудской губернии, то все мужское население деревень ее (за исключением, кажется, старцев и хаджи, т. е. побывавших на богомолье в Мекке), начиная с 18-ти летнего возраста, платит подушную подать доходящую в иной деревне до 6 томанов с каждой души, в другой еще больше или гораздо меньше; такая неравномерность объясняется тем, что подушные взимаются по первоначальной раскладке, произведенной в деревнях, быть может, сотни лет тому назад. Положим, на какую-нибудь деревню тогда приходилось выплачивать 100 томанов или на душу — по несколько кран, но с течением времени население ее уменьшилось на девять десятых (вследствие большой смертности или переселений в города), на которых и [210] раскладываются теперь все те же 100 томанов, другими словами, подушные увеличились в 10 раз.

Далее, землевладельцы платят поземельную подать, которая опять таки выносится проживающими на их землях райями; так, со ста батманов посеянного зерна, положим, пшеницы вносится в казну после жатвы: 40 батманов зерна, 80 батманов мякины я 5 кран деньгами. Затем, с каждых трех баранов — по 30 к. в год, с осла — 30 к., с катера и вьючной лошади — 60 к. (С верховых лошадей, быков и коров — ничего не платят); с садов — с каждой джериды до 2 р. 40 к., с мельницы (Мельницы здесь водяные и очень малых размеров) — по 2 хальвара пшеницы; наконец, с огородов, домов и прочих строений.

Положение горожан сравнительно с деревенщиною — далеко легче; они также платят подушные с 18-летнего возраста, смотря по раскладке: так, шахрудцы — по 18 кран с души, (Проживающие долгое время в городе приезжие из других провинций платят в казну 1 томан в год), а соседние с ними бастамцы т. е. жители города Бастама — по 22 крана; помимо того лавочники и мастеровые в Шахруде платят по 14 кран в год, — владельцы загородных садов тоже вносят в казну незначительную плату (Владетельницы загородными садами и землями полученными по наследству или дару тоже платят в казну); затем горожане не платят никаких других податей с принадлежащих им земель, строений и садов в черте города. Таковая привилегия послужила главною причиною переселения деревенщины в города, переселения, объясняющего ежегодное приращение жителей почти во всех городах Персии в ущерб численности сельских обывателей.

__________________________________

Беседа коснулась землевладения в Персии.

— По шариату, начал «хозяйн», вся земля — Божья, но фактически — населенные земли в Персии принадлежат или казне, или — частным лицам, и только безжизненные пустыни — никому (конечно, в смысле поземельной собственности, а не территориаль-ного владения).

Казенные земли делятся на: 1) мелкие участки — райети, находящиеся в постоянном пользовании горожан и райев; 2) [211] халассе или конфискованные земли во время народных восстаний, в царствование Ага-Мухаммед-Хана и Фетх-Али-Шаха, — находятся под управлением правительственных чиновников. Таких земель в Бас.-Шахруд. губернии не мало; из них — часть под казенными посевами, на что ежегодно выходит до 200 хальваров семян (пшеницы и ячменя), другая — сдается в аренду частным лицам «за 20 батманов (пшеницы или ячменя) с каждой джериды ежегодно»; 3) туюль — земли, раздаваемые шахом в виде награды частным лицам в пожизненное владение.

Частную поземельную собственность составляет: 1) милькехас — или, лично принадлежащие шаху. Милькехас под Шахрудом и Бастамом образовался — по словам обывателей — из конфискованных земель в царствование двух первых шахов нынешней, ненавистной для персиян, Каджарской династии; 2) вакуф — земли, принадлежащие мечетям (церквам) и медрессам (духовным школам), — доставляет казне третью часть всех государственных доходов; 3) арбаби — земли, принадлежащие частным лицам; арбаби могут быть продаваемы и покупаемы.

Что же касается до никому не принадлежащих земель в безжизненных пустынях, то: «кто первый обработает, засеет и оросит участок на них, тому он и принадлежит». Кстати — об орошении в Персии.

Мною уже было упомянуто, что на пути из Астерабада в Шахруд, вблизи от последнего тянется по голой степи длинный ряд земляных бугорков с воронкообразными ямами сверху, ямами, переходящими в круглые колодцы (каменной кладки) в 3,5 сажени глубиною до воды и аршин в диаметре; эти отдушины с возвышенными краями, называемые по-персидски «канаут'ами», а также «кериз», соединены под землею общим каналом, по которому проводится вода из горных источников в населенные места долины для разнообразных потребностей; это и есть подземные водопроводы направление которых указывается вышеописанными бугорками, образовавшимися из выброшенной при рытье их земли.

Нередко от этих водопроводов, а чаще прямо из ручьев, вода проводится в разные места еще открытыми канавками, по поверхности земли; так, проток Шахруд, образовавшийся из горных родников или источников, орошает шахрудские посевы и сады, наполняет имеющиеся при доме каждого зажиточного обывателя, [212] бассейны и городские, крытые водохранилища, достаточной глубины, дабы вода в них (напускаемая по мере надобности посредством крана, и к которой ведет крутая лесенка; летом оставалась бы холодною, а зимою не замерзала.

Искусственное орошение в маловодном, безлесном Хорассане, как и по всей персидской выси, составляет жизненный интерес, а потому на устройство и подержание ирригационных сооружений здесь обращается, если не соответствующее, то возможное при современной спячке Персии, внимание. Здешняя почва, при достаточной поливке ее, вообще плодородна и, за некоторым исключением, не знает удобрения, ибо скота мало, мало и навозу, до и тот (в сухом виде) больше служит топливом; следовательно, урожай зависит, главным образом, от хорошего орошения, а последнее находится в зависимости от количества тающих снегов и периодически выпадающих дождей.

Водопроводы принадлежат или правительству, или частным лицам и обществам; в первом случае, правительственные чиновники наблюдают за равномерным распределением воды между нуждающимися в ней для орошения полей, взимая за нее налог, находящийся в зависимости от места и времени года; во втором — собственники проточной воды, уплачивая казне определенную сумму за право владения ею, взимают от потребителей плату, тоже соответствующую спросу и предложению на нее (т. е. количеству воды и времени года), но если текущей с гор воды очень много, то каждый может провести ее к себе канавкою, не уплачивая за то никому ничего.

Шахрудские водовладельцы — а их здесь не мало (Собственником воды считается всякий, кто первый отыскал воду и пустил ее канавкой) — взимают с землепашцев: по 12 - ] 5 р. в год за безан, т. е. количество воды, потребное для поливки — по мере надобности — пашни, засеянной десятью хальварами пшеницы или ячменю, а с садовладельцев: по 2 р. 40 к.—4 р. 50 к. за непрерывную струю воды в продолжении четырех часов; если же пшеница уже сжата (как теперь), следовательно в воде излишек, то за четырехчасовую поливку сада взимается всего 15 к.

Все сказанное об искусственном орошении относится к долинам, в горах же его заменяет «дейим»: — таков персидский термин естественного орошения посевов дождями. [213]

__________________________________

Беседуя таким образом, мы остановились у настежь открытой чадной кухоньки, где жарился над угольями кебаб, тут же пожираемый, вероятно, достаточными прохожими, так как баранина теперь в цене: 45 к. за батман.

Овцы и бараны на убой покупаются, обыкновенно, у туркмен, реже, у окрестной деревенщины: мяса же рогатого скота здесь вовсе не встретите: персы редко едят его, и быки служат им исключительно для полевых работ, а коровы — для приплода и молока.

Из домашней птицы — на базаре найдутся куры, по 25 к. за штуку, цыплята—по 12 к.; десяток яиц — 9 к.

Из дичи — изредка встречаются сизые голуби и степные курочки (куропатки): за последними туземцы охотятся с таким неумением, что — по с.ловам «хозяйна» — лучший охотник подстрелит в два дня лишь одну курочку.

Рыба случается еще реже; иногда зимою привозят сюда несколько штук свежей рыбы, в роде форели, наловленной руками с немалым трудом в ближайшей от города речонке, да из Мазандерана доставят немного соленого кутума, вот и все.

Кроме исчисленной здесь дичи, употребляемой в снедь, в Бастамо-Шахрудской губернии водятся: в пшенице — перепела, еще реже — зайцы, вкушать которых — полузапрещено кораном, а потому редкие из туземцев лакомятся ими; затем, хоть здесь и нет тростнику, но дикие кабаны встречаются в пшенице, которою они питаются. Далее, есть серны, дикие козы и горный баран, барсуки, куницы и немного лисиц, а из вредных животных: волки и множество шакалов, отваживающихся красть кур даже в самом городе. [214]

— Что же касается до домашнего скота, — продолжал «хозяйн», то крайне ограниченное количество его в Бастамо-Шахрудской губернии объясняется, помимо правительственного гнета, скудным пастбищем.

1) Хорошие лошади в Персии — редкость. Некогда знаменитые своими отличными качествами персидские лошади переродились со времени уменьшения здесь огромных масс кавалерии, а также вследствие обеднения персидского двора и вельмож, имевших возможность еще при Фетх-Али-Шахе (1796—1834) — содержать многочисленные табуны. В настоящее время правительство располагаете несколькими конными заводами в Фарсистане, но не для улучшения породы лошадей, о чем так старался в Хорассане Шах-Надир, а для снабжения ими шахского двора в, пожалуй, артиллерии.

Хорошая верховая лошадь, преимущественно, туркменской породы, редко - арабской, стоит в Шахурде от 300 до 600 руб., а простая вьючная, — «ябу», отличающаяся выносливостью и поднимающая шестипудовый вьюк, — 24— 90 рублей.

Персы — по словам «хозяйна» — не знают мундштуков, а лишь одно уздечко; — никогда не холостят (не выкладывают) своих лошадей (жеребцов) и тщательно ухаживают за ними, особенно за верховыми; весною — пускают их на траву и кормят недель шесть зеленым ячменем (хазыл), затем, — если позволяют средства, — трилистником (юнджа).

2) Катер (мул, лошак). — Эта помесь осла с лошадью не оставляющая по себе потомства, подходит, — по своей выносливости и терпению, а также своими ушами, тонкими ножками, хвостом и даже ревом, — к первому, т. е. к ослу, а силою и неутомимостью превосходит вторую, т. е. лошадь, на которую и смахивает по наружности; не смотря на свой, средний между ними, рост, катер поднимает по ровной дороге восьми, девяти и даже десятипудовый вьюк, а по горной — шестипудовый, принятый в Шахруде (при отправке тяжестей на этих животных в Себзевар и далее в Мешхед) за норму. Катер редко употребляется под верх, хотя нередко ходит прекрасною иноходью; местная цена ему — от 60 до 120 рублей.

3) Осел (Хэр) малорослой породы служит в Шахруде, обыкновенно, под верх, реже — под вьюк, и стоит здесь 9—36 руб. Он представляет для персидского райя большой интерес: возит [215] его и его припасы, поднимая по ровной дороге пятипудовый вьюк, а потому число этих неприхотливых, терпеливых животных весьма значительно в Персии.

4) Быки и коровы красивой талышинской породы (как и во всей Персии), с небольшим мясистым наростом на холке, который у последних свешивается на бок и несколько меньшего размера, чем у первых. В Шахруде наберется всего 20 коров, по 1 5 — 24 руб. за голову и 10 быков, по 30 — 45 руб.; во всей же губернии, покупающей последних в Астерабадской и Мазандеранской провинциях, исключительно, для полевых работ, — не более 600 быков, а коров — еще меньше.

5) Овец и баранов насчитывают в Шахруде не более 1000 голов, по 2 руб. 10 к. и до 8 руб. за каждую, а во всей губернии — 10,000; они пасутся круглый год в горах и долинах.

Кстати, слово о молоке и молочных скопах.

а) Кислое коровье и овечье молоко, для продажи, приготовляется на самом базаре, в виду всех, так: кипятят в котле свежее молоко, снимая с него грязную от пыли пенку, и затем, когда оно простынет, — прибавляют, для быстрого окисления, немного кислого молока. 6 — 7 батманов свежего или кислого молока стоит здесь весною всего 30 к., летом — 60 и даже 70 к., а зимою — 1 р. 20 к. и 1 руб. 30 к. Такое резкое колебание цен объясняется тем, что зимою овцы не доятся, следоват. в продаже находится только коровье молоко, и то в незначительном количестве. Кислое молоко с водою служит приятным прохладительным питьем «об-дуг», понравившемся мне более здешних шербетов.

b) Сушеное молоко. 1-й сорт, приготовляемый в овчарнях из остающегося после взбитого масла пахтанья, которое кипятится до густоты и затем сушится, — напоминает своим вкусом овечий сыр и стоит на местном рынке 30 к. за батман; 2-й сорт — 20 к., и 3-й сорт — эта темная масса отвратительного мыльного вкуса, получаемая таким же путем из остатков при приготовлении двух первых сортов, стоит всего 10 к. за батман.

с) Овечий сыр, сносный на вкус, продается кусками и меленькими кусочками, точно на закуску, по 60 — 90 к. за батман, смотря по времени года.

d) Овечье масло: топленое — по 1 руб. 80 к. за батман и нетопленое — по 1 руб. 35 — 65 к., — доставляется сюда из окрестных [216] деревень и встречается теперь только в жидком от жары состоянии (хотя тут же, на базаре, продается и лед).

Мне не случалось видеть здесь ни коровьего масла (которому обыватели и даже «хозяйн» предпочитают овечье, вероятно за неимением его), ни сливок, которых, впрочем, персы не пьют с кофеем. 5) Верблюды (Шотор). Хотя шахрудцы не держат своих верблюдов, но так как доставка сюда товаров из Хорассана, Езда и Тегерана, а затем отправка таковых отсюда совершается, обыкновенно, на этих неприхотливых и неутомимых животных, составляющих в Персии (за исключением горных местностей ее) главное перевозочное средство, то считаю нужным упомянуть о них.

Персия богата одногорбыми верблюдами (дромадерами), но двугорбых видел я тут всего два раза; цена тем и другим от 40 до 100 рублей.

При отправке товаров из Шахруда в Мешхед (по причине дальнего расстояния между станциями и недостатка в воде, от которого страдают вьючные животные) на каждого взрослого верблюда редко навьючивается более 60 батманов (10 пуд. 35 фун.); на удобной же дороге они легко справляются с тринадцатипудовой тяжестью, проходя большие расстояния, по 3—3,5 версты в час, без отдыха, но по гористой или грязной — ходят с большим трудом и нередко ломают себе задние ноги.

С молоду верблюдов приучают, без особенного труда, ложиться и сгибать под себя ноги, для вьючки, так: уложив их на землю, покрывают каждого особо войлоком, на который накладываются камни или другая какая-нибудь тяжесть, препятствующая им самовольно приподыматься; после непродолжительного ученья, они уже подчиняются приказанию своего хозяина: ложиться и вставать.

В караванах (что буквально значит: ряд навьюченного скота) верблюды тянутся, один за другим длинным гуськом с интервалами в несколько шагов между партиями (китар); в каждой такой партии, состоящей обыкновенно из семи животных, ноздри задних привязываются к вьючным седлам передних тонкими, далеко непрочными веревочками, и именно непрочными потому, чтобы при падении одного верблюда, не оторвалась бы ноздря у следующего за ним.

По прибытии каравана на место отдыха, «китары» ложатся рядами или кружками; затем верблюдов развьючивают и пускают на [217] пастбище, вообще, скудное здесь, но достаточное для этих, крайне не прихотливых и умеренных в пище, животных, любимые колючки которых «Хари-Шотор» растут повсеместно в Персии; иногда дают им раз в сутки, и именно на ночлег, немного хлебца из ячменной муки, — вот и все.

Уход за верблюдами тоже несложен: запылятся они дорогой — им выбьют палками шерсть, как ковры у нас, образуются у них под седлом раны — их промоют мочой, а весною когда они теряют шерсть, им смазывают кожу от беспокойных мух и проч. насекомых, обыкновенно, нефтью или, как напр. в Шахруде, растительным маслом мендоу.

Верблюды вообще кротки, и только когда настает время случки, у них выходит изо рта пена, они становятся злыми, — кусаются.

__________________________________

Теперь побеседуем о стоимости проезда и перевозки товаров.

Наше астерабадское консульство, по соглашению с персидскими властями, установило плату за проезд русских и за перевозку вьюков их из Гязского порта до г. Астерабада по 1 руб. 50 к. — 1 руб. 80 к. за каждую лошадь или катера, что очень удобно, особенно, для едущих по делам службы (получающим туда и обратно 8 червонцевъ прогонных денег). Из Астерабада, же в Шахруд (Из Астерабада ведут две дороги в Шахруд: 1) Прежде подвергавшаяся нападениям туркмен, но теперь безопасная торговая и вместе с тем почтовая «Раги—Кузлук», которою ехал я, и 2) более короткая, но менее удобная «Раги— Зиарет», направляющаяся на селение Зиарет, «Гефт—Чешме» и затем, в 46 верстах до Шахруда или в 1,5 верст. ниже одинокого хутора в дефиле «Джичен—билец», соединяющаяся в общую с первою дорогой) или прямо из Гязи туда (расстояние почти одинаковое: 18 фасанг. — по одним сведениям, и 28 ф. по другим) плата за проезд взимается по соглашению с червадарами, и — как уже известно читателю — мне обошлась каждая лошадь по 3 рубля.

Цена за провоз товаров из Гязи в Шахруд или обратно определяется не с весу, а с вьюка или — вернее — с катера (подымающего, обыкновенно, по этой горной, крайне неудобной, дороге не более 5-ти пудов) по 1 руб. 20 к. — 4 руб. 50 к., смотря по времени года и количеству товаров: так, летом, когда червадары, пуская своих измученных катеров месяца на два на траву, занимаются извозом меньше, провоз дорожает, точно также, как и в [218] дождливое время, а в голодные 70 — 71 года, — он возвышался до баснословных цифр (о чем уже упомянуто).

Далее, провозная плата из Шахруда в Мешхед, а также в Тегеран, находясь, по обыкновению, в зависимости от состояния дороги, т. е. времени года и стоимости кормов по ней, взимается с принятого здесь веса: для верблюжьего вьюка 60 тавризских бат-манов (10 пуд. 35 ф.) и для вьюка катера — 40 тавризских батманов (7 пудов 10 ф.), хотя бы вьюки весили меньше (по этому, необходимо производить укупорку сообразно таковым требованиям).

Торговые караваны, обыкновенно, верблюжьи, выступают из Шахруда в Мешхед почти одновременно с богомольцами два раза в месяц; путь их пролегает на местечко Мейомей (11 фарсангов), караван-сарай Мияндешт (6 фарс), дерев. Аббас—Абад (7 фар.), местечко Мезинан (6 ф.), дерев. Михр или — как иные произносят — Мер (5 ф.), и город Себзевар (7 фар.); затем далее: караван-сарай Зафрани (0 ф.), кар. — с. Шуриоб (6 ф.), город Нишапур (5 ф.), к.-с. Кадамго (4 ф.), к.-с. Шериф-Абад (7 ф.), и, наконец, священ. город Мешхед (7 ф.). (С Нишапура есть еще другая, более короткая дорога на дер. Даррут (4 ф.), и затем через горы на дер. Джагар или Джакарк (4 ф.) в Мешхед (5 ф.), но она не удобна даже для катеров) Следовательно, из Шахруда до Мешхеда — 77 фарс. (По словам шахрудских купцов, из Мешхеда в Херат 60 фарсангов — расстояние, проходимое караванами в 10 дней) и за это расстояние, проходимое товарными караванами в 17 — 20 дней, платится: за каждый верблюжий вьюк в 60 тавризских батманов — от 5 руб. 40 к. до 12 руб., и за сорокобатманный вьюк катера — от 6 до 12 руб.; (обыкновенная плата, при дешевизне кормов, не превышает 10 руб.). Из Шахруда же в Себзевар (42 фарс.) платится за верблюжий вьюк тоже в 60 батман, от 2 руб. 10 коп. до 6 рублей.

Из Шахруда в Тегеран (или обратно) товары посылаются, обыкновенно, на верблюдах, с платою за 60 батман. вьюк от 4 руб. 50 с. до 12 руб., и редко — на катерах, с таковою же платою за 40 батман. вьюк. Путь их пролегает на селение Деимолла (4 фарс), город Дамган (6 ф.), Куше (5 ф.), кар.-с. Огавон или Агуван (5 ф.), город Семнон (6 ф.), кар.-с. Ласкерд или, — по иному произношению Лазгирд (5 ф.), Денамек, а по уверению [219] некоторых, — селение Арадан (6 ф.), селение Кышлаг (5 ф.), селение Эквонек или — по сведениям других — Ейвони-Кейф (5 ф.), Хотун-Абад (7 ф.), и г. Тегеран (По уверению иных, в Тегеран идут на селение Пеляшт, отстоящее от него на 5 фарсангов) (4 ф.); следовательно, всего 58 фарсангов, — расстояние, проходимое караванами, обыкновенно, в 11 дней.

Товарные караваны из Шахруда в Езд направляются или прямо через пустыни, или на Тегеран; в первом случае, товары навьючиваются только на верблюдов, с платою от 9 до 21 руб. за халъвар, и идут на Леджени (6 фарс), Фрат (6 ф..), Хасан-абад (4 ф.), за тем, по пустыне — на Джиндаг (25 фарс), Хюсейну (30 фарс.), Ардекон (11 ф.) и, наконец. г. Езд (11 ф.); а всего, по персидскому счету, 93 фарсанга, расстояние, проходимое верблюдами в 20 — 30 дней, и лошадьми — в 7 — 10 дней.

Во втором случае, т. е. при отправке товаров из Шахруда в Езд через Тегеран. плата до Тегерана уже известна, а отсюда дальше платится за верблюжий вьюк в 60 батманов или за 40 батманный вьюк катера — от 6 до 15 руб., и караван идет на Кум (1,6 фарс. или 3 дня пути), Кошан (около 15 фарс. или 3 дня пути) и затем Езд (около 59 фарс. или 14 дней пути): следовательно, из Шахруда в Езд через Тегеран 148 фарс., расстояние, проходимое караванами в 31 день.

Заканчивая беседу о перевозочных средствах, «хозяйн» заметил, что «в Шахруде взимается в пользу казны нечто в роде пошлины — по 8 к. с каждого товарного вьюка».

__________________________________

XXVII.

Загородные сады.

Несмотря на половину июля, ночной ветерок с гор был настолько свеж, что мне пришлось окутаться в одеяло, но не на долго. [220]

Начались обычные по утрам судорожные потуги и рев осла, а затем, в 6 ч. утра, передо мною предстал полициймейстер.

— Он настоятельно приглашает нас в свой загородный сад, пояснил мне появление его выглянувший из-за дверей «хозяйн». — Выйдя из караван-сарая, мы свернули вправо по безлюдным, узеньким улицам; шумный базар остался влево.

В канавке проточной воды или, вернее, лужицы, что тихо струится по ближайшему к нашему караван-сараю переулку, три женщины мыли желтоватою глиной белье, пугливо озирая нас в щели своих затасканных синих покрывал, из-под которых выглядывали латанные шальвары и обутые на босу ногу крошечные туфли. Пройдя далее какую-то старую мечеть, с загаженным хуже конюшни двориком, мы наткнулись еще на двух женщин в распахнувшихся покрывалах. пристально искавших что-то у ворот своего жилья, не замечая нас, что благоприятствовало мне ознакомиться с домашним костюмом персидских дам. У одной — прозрачная кисейная рубашонка была так коротка, что виднелся весь низ живота, начиная с пупка, а у другой — ситцевая короткая и открытая спереди сорочка (в виде узкой кофты с придерживающею борта ее лентою) совершенно обнажала, помимо того, и грудь...

— Какой же развратный костюм! невольно вырвалось у меня.

— Во вкусе ненасытных к скотским тамаша (зрелищам) мужей их.

Дамы заслышав наш говор, быстро скрылись... Мы свернули за угол. Мальчишка сидевший на корточках у стены жилья, — почтительно встал.

— Их били и за меня, заметил «хозяйн», учили... и вот оно, как проявляется уважение к России?..

За городскими воротами (Эти, третьи городские ворота расположены почти противоположно кладби-) потянулись поля сжатой пшеницы, а левее — глиняные стены фруктовых садов с узенькими проходами между ними; там и сям из-за этих высоких стен свешивались тяжелые грозди винограда, а по некоторым проходам струилась в мелких, местами окаймленных, рядом деревьев, канавках вода (проведенная из протока Шахруда, для орошения садов).

— Вот наши замки, не без иронии улыбнулся [221] полициймейстер, отворяя низенькую калитку своего сада с помощью палочки, лежавшей в незаметной щелке стены.

— Они напоминают деревянные запоры в наших малороссийских хатах, заметил я «хозяину», вступив из калитки прямо в загаженный навозом сарайчик, где привязываются ослы или лошади жен и гостей полициймейстера, нередко посещающих два его, сообщающиеся между собою, сада, с виноградною аллею у стен и рядами виноградников на окаймленных фруктовыми деревьями площадках.

Всюду тут валялись и гнили на земле фрукты, и только незначительное количество их сушилось на разложенных тонким слоем листьях.... Смотришь на все это и, мыслишь: сколько теряет невежество!... Жаждущие быстрого обогащения, приезжайте сюда, если не с запасом знаний, то хотя с уменьем сушить фрукты по французскому способу, и — не раскаятесь!..

— Проклятые жены ничем не смотрят! процедил полициймейстер на мое замечание о крайне небрежном содержании сада.

— А много ли у него жен? обратился я к «хозяйну».

— Две, кроме наложниц и прислуги, которая те же наложницы... Впрочем, они тут не причем, так как он сдал этот большой сад в аренду за 32 томана в год..

— Сады то достались ему по наследству, или...

— Благоприобретены: этот, в две десятины, за 170 томанов, а другой, в одну десятину, за 70 томанов.

— И сколько он платит в казну за них?

— Ежегодно по 8 кран с каждой джериды...

Долго прогуливались мы, лакомясь, собственноручно срываемыми для нас садовладельцем сочными плодами и между ними — вишнями, все еще сохранившимися на некоторых деревьях, хотя время для них прошло. Есть здесь и сливы, но они еще не созрели.

По словам моих спутников, базарные цены на местные фрукты, таковы:

1) Виноград — лучший сорт, 40 к. за пуд.

2) Персики разных сортов и между ними превосходнейший «Шеллир», — 9 руб. 15 к. за хальвар (18 пуд. 7,25 фун.) [222]

3) Абрикосы разных сортов, от 3 руб. 70 к. до 6 р. за хальвар.

4) Яблоки разных сортов и между ними — превосходнейшие, с розовою мякотью, хальвар — от 6 до 9 руб.

5) Груши обыкновенные, хальвар — от 6 до 8 руб.; дюшез, фунт — 2 к. хальвар — 15 руб.

6) Сливы и между ними «Алыча» и «Али-бухара», хальвар — 6 р. и дороже.

7) Инджир (смоковница), хальвар — 9 руб.

8) Вишня, хальвар от 9 до 12 руб.

9) Тутовые ягоды (шелковица), хальвар — 6 руб.

Затем, на базаре продаются следующие плоды, cуxиe и свежие фрукты, а также — изделия из них, доставляемые сюда, преимущественно, из Хорассана:

1) Фисташковое ядро (или очищенные фисташки) из Херата, хальвар — 90 руб., и неочищенные фисташки (т. е. в скорлупе), хальвар — от 30 до 60 руб. (смотря по сбору).

2) Грецкие орехи, хальвар — 30 руб. (дорого — по случаю ничтожного привоза).

3) Миндаль.

4) Изюм.

5) Кишь-мишь.

6) Винная ягода (сушеный инджир).

7) Гранаты.

8) Гранатное семя из Астерабада и Мазандерана, по 3 — 4 к. за фунт.

9) Гранатная эссенция, также «Нарров», кислый сок, выжимаемый из дико-растущей в прикаспийских провинциях Персии целыми рощами гранаты, служит приправою к столу персов и прибрежных туркмен; последние, помимо того, добывают из коры гранаты еще прочную желтую краску, для окрашивания шерсти.

10) Душаб — патока для варенья, приготовляемая прикаспийскими персами из сладковатых, мучнистых плодов (в форме маленького финика) дерева хурманды или — по выговору иных — фурманды.

В местных кондитерских, если только можно так назвать грязнейшие конурки с лакомствами всего на десяток рублей, продаются между разными крашенными и загаженными сластями и обсахаренные грецкие орехи и конфекты «Халвя-гязь» (в форме круглых лепешек около 2 вершков в диаметре), испаханского изделия из манны с [223] примесью муки, сахару и миндалю, по 1 руб. 20 к. и 1 руб. 50 к. за коробку в 2 и 2,5 фунта, а также леденец: — лучший сорт белого цвета, из Езда, по 1 руб. 65 к. и дороже за батман, и низший, из Езда и также местного приготовления, по 1 руб. 50 к. за батман.

— Ба! я и забыл сказать вам, что Хаджи Абу-Талиб ждет нас на чай в лучшем из своих загородных садов, спохватился «хозяйн», принявшийся было после закуски за огромное блюдо вишен, присланных нам полициймейстером в пишкеш.

Как ни тяжело в жару, да притом еще утомленному, выходить со двора, но мой товарищ дал почтеннейшему коммерсанту, — за себя и меня, — слово быть у него, и мы отправились по тем же пустынным закоулкам в сопровождении маклера, арендатора (принявшего на себя, между прочим, и роль нашего церемониймейстера, извещающего: кто ждет нас к себе или кто будет с визитом у нас) и еще какого-то из добровольных «хозяйских» нукеров, шествовавших за нами не без оживленного самодовольствия, в особенности — первый.

— Празднично настроен в виду предстоящего угощения на чужой счет (к чему так склонны персы), заметил «хозяйн».

— Он тоже приглашен?

— Нет, но так как он идет с нами, то и без приглашения будет дорогим гостем. ...

Тучный Абу-Талиб встретил нас в саду с подобающею солидностью, а его не менее плотный, старший сын, как бы не замечая нас, продолжал возиться с помощью какого-то красивого сейида из Кербела (в синей чалме и в опоясанной таким же поясом широкой белой рубахе), около самовара на расчищенной площадке в левом углу заботливо содержимого и весело высматривающего сада,

Разбитый на квадратики или клетки, с несколько возвышенными, гладко-утоптанными дорожками между ними, он был сплошь залит зеленью ровно подстриженного винограда, преимущественно, сладкого кишь-миша, окаймляемого по краям каждой клетки группами разных фруктовых деревьев, а у передней стены тянулся ряд стройных тополей...

Почтенный Хаджи, степенно рыгая, повел нас к замкнутой персиковыми деревьями бархатной лужайке и, распорядившись устлать ее хорассанским ковром, пригласил «хозяйна», меня и маклера [224] садиться, уселся и сам; ветхий наш нукер присоединился к хлопотавшим около самовара, а арендатор принес нам, вероятно, заранее приготовленный, громадный поднос с фруктами, между которыми красовались несравненные, по своему вкусу, сочности и аромату, «Шеллир»; так называется здесь сорт персиков, величиною с среднее яблоко, получаемый от прививки персиков к абрикосу и, кажется, обратно.

— Я первый из шахрудцев последовал примеру мешхедцев (жителей города Мешхеда) прививать их один к другому, процедил Абу-Талиб, заметив наше исключительное внимание к продукту таковой прививки, в ущерб даже здешним как говорят, — наилучшим в мире персикам и одному сорту прекрасных абрикос нежно-дынного вкуса. Из прочих фруктов (не растущих в полициймейстерском саду) достойны внимания: «Шафренг» — нежный сорт персиков, с темно-малиновою кожицей, маленькие сахарные яблоки, с розовою, сочною мякотью, два сорта сладкой сливы: черной и желтоватой «Али-бухары», которая сушится, для продажи, в незрелом состоянии, т. е. когда еще кисла.

Фруктовые деревья здешних садов требуют, помимо орошения, ежегодного удобрения навозом (из караван-сараев;, между тем как виноград, принимающийся благодаря песчаной почве отлично, удобряется только через каждые три года. Крупнейший сорт винограда «Фахры» замечателен своими гроздями в 3 и более фунтов, но наибольшего внимания заслуживает здешний мелкий сладкий «кишь-мишь», из которого приготовляется, без сомнения, известный читателю, изюм под тем же названием. В этом процессе употребляется здесь масса «Ешхор-Аджуве», нечто в роде поташа: ее толкут в порошок и сыпят в воду, которую, прокипятив, процеживают; затем, чистый отстой выливается в большой котел с прокипяченною водой, куда и опускают на короткое время нанизанные на нитки гроздья «кишь-миша», от чего кожица его быстро сохнет, и приготовление изюма ускоряется. Из винограда выделывают и патоку, при очистке которой употребляется тот же «Ешхор», добываемый здесь из травянистого растения «Аджуве» очень просто, а именно: вырывают на слегка покатой местности яму и проводят от нее вниз канавку (желобок) в другую, более глубокую яму или резервуар; затем, первую из них наполняют листьями и стеблями «Аджуве», [225] зажигают их, и они, — по выражению очевидца, — горят таким сильным пламенем, точно политы нефтью, причем осаждается густая жидкость, стекающаяся по желобку в резервуар, где, отвердев, принимает вид ноздреватой, точно закопченной, массы, продаваемой на базаре под названием «Ешхор-Аджуве».

Далее, из сока неспелого винограда шахрудцы приготовляют отличный шербет «Аб-и-гурра», а на базаре найдется и виноградный мед, преимущественно, тегеранской фабрикации. Что же касается до годности местного винограда для выделки вин, то он, по мнению компетентного в том «хозяйна», стоит далеко ниже мешхедского, ширазского и испаханского, из которых армяне, а нередко и жиды, приготовляют отличные вина, а из выжимок гонят сносную водку.

__________________________________

Пока мы лакомились фруктами, тучный сын Абу-Талиба разостлал по близости, с помощью арендатора, другой ковер и, поставив на него самовар с чайными принадлежностями, стал на корточки разливать чай; тут же уселся в непринужденной позе красавец сейид, а несколько поодаль два скромных мальчугана почтенного хаджи от наложницы, между тем как двое других, видно фаворитов, — беспокойно вертелись около него.

Подали чай. У меня некстати проявился аппетит, но, персы за чаем и кофе ничего не едят, ничего и гостям не подают... кроме кальяна, при передаче которого из рук в руки приподымалась трубка и выдыхался чрез чубук оставшийся дым, или по выражению «хозяйна», «вода очищалась от своего дыма», причем вставляемый в рот кончик чубука вытирался пальцами, без сомнения, из утонченного приличия.

Закуривая папироску зажигательным стеклом, возбудившем внимание Хаджи Абу-Талиба, я спросил его через «хозяйна»: — видел ли он такую хитрую штуку.

— Видел.

— Ее и несколько механических игрушек я хочу подарить детям вашего астраханского родственника, Хаджи-Аге, не возьметесь ли передать их ему?

— Хорошо... Подари тоже какую-нибудь игрушку такому маленькому... указал он глазами не без ядовитой иронии на своего тучного первенца. Тот как-то отрывисто улыбнулся. [226]

— Твоя книжка завтра кончится, процедил опять с едва скользнувшею улыбкой высокостепенный хаджи, следя за моею, быстро ерзавшею по дневнику, рукою.

— В запасе много...

— Как-то на днях полициймейстер говорил мне, заметил «хозяйн», что ваши записи возбуждают в народе разные толки, но он успокаивает всех:— купец, мол, собирает сведения о нужных вам товарах.

— И не лжет.

— Так то так, но персы подозрительны, и хотя народ ненавидит свое правительство, и даже в Шахруде не мало найдется сочувствующих введению в Персии европейских порядков, но...

— Лучше побеседуем о торговле, отрезал я, угадывая, куда клонится персидская подозрительность.

Маклер, почуяв своего конька, оживился и по обыкновению загорланил, неустанно промачивая глотку то чаем, то фруктами; хаджи Абу-Талиб больше отмалчивался, степенно рыгал (из удовольствия видеть у себя гостей) и только изредка выцеживал одно — другое слово с такою благосклонною важностью, ну точно дарил нас счастьем...

— Кстати, о кредите, обратился ко мне «хозяйн», когда разговор о торговле (уже не представляющий, для читателя, интереса новизны) истощился. Правильное развитие кредита в стране бесправия, насилия и всемогущего подкупа — немыслимо. Когда между туземцами возникают тяжбы по торговой несостоятельности или, вообще, коммерческим делам, безапеляционно правым остается всегда тот, кто подкупом расположит судей в свою пользу, или, вернее, кто пользуется поддержкою, губернаторов, руководствующихся почти во всех своих действиях исключительно одними корыстными побуждениями. Вот почему кредит в Персии (и то только при продаже на сроки, обыкновенно от 2 до 12 месяцев, причем просрочки в уплате случаются очень часто), ничтожен; дела ведутся больше на наличные деньги, следовательно, и банкротства, особенно на значительные суммы, здесь редки (за исключением разве только г. Тавриза). При банкротстве — злостном ли (т. е. когда спекулятор, скрыв имущество, бежит под охрану священного «Беста») или в следствие действительной несостоятельности, кредиторы получают не более 10 % ...

— Заметьте, продолжал «хозяйн», все это касается не только [227] туземцев, но отчасти и проживающих здесь иностранных купцов, хотя интересы последних, благодаря трактатам и заступничеству миссий, по возможности охраняются властями.

— Теперь понятно, почему попытка русских завести правильные денежные сношения с Персией при посредстве Тифлисского коммерческого банка не осуществилась...

— Тем более не удалось бы нам подобное предприятие в самой Персии, ибо чем будут гарантированы ссуды банка (если бы таковой рискнули вы соорудить тут) туземцам, когда по здешним постановлениям «иностранцы не могут владеть никакою недвижимою собственностью в Персии», и следовательно не могут принимать таковую и под залог?... Нет — с, сперва выговорите себе у персидского правительства право хоть на временное владение недвижимым имуществом и тогда — приступайте к благому делу, а теперь — в обеспечение вашей ссуды вам предложат только расписку (Простой лоскут бумаги, скрепленный вместо подписи именною печатью заимодавца, а за безграмотностью такового — именными печатями двух свидетелей), от обязательств которой всегда можно укрыться в Бест, или поквитаться пятками...

— А если б тифлисский банк ограничился, относительно персов, приемом вкладов на проценты?

— Никто не положит туда ни карапула, и по прежнему будут зарывать свои сбереженья в землю........

Деловая беседа закончилась мнением «хозяйна», что «в настоящее время здесь может развиться разве только меновой кредит», т. е. вы запродадите туземцу, положим, ситец, а он вам — шерсть.

__________________________________

Нукера и прислуга все еще балуются чайком и кальяном в обществе молодого хозяина, а мы — по приглашению старика — поднялись на плоскую крышу маленького домика, примыкавшего к левому углу сада; для нас разостлали пеструю подстилку, — почтенный хозяин уселся с маклером в сторонке, вблизи тут же сушившихся фруктов; вскоре пришел и тучный первенец, не осмелившийся сесть без отцовского приглашения...

Опять подали чай, но я, залюбовавшись прекрасным видом [228] отсюда на зеленную ширь верха садов под нежным небом чудного вечера, ширь, из-за которой не видно ни долины, ни города, — забыл о своем стакане, и только перед прощаньем выпил его, по намеку товарища, «из приличия».

Провожая нас до садовой калитки, высокостепенный Хаджи Абу-Талиб первым протянул нам руку (ведь посторонних здесь не было), и вслед за нами послал корзинку несравненных «шеллир'ов» в пишкеш мне.

Вблизи отсюда раскинулась его же, недавно разведенная в виде опыта, обширная тутовая плантация в 12,000 молодых деревцев, которые' принялись на столько хорошо, что года через три будут уже годны для разведения червей.

Хаджи рассчитывает со временем засадить пустое место этой, единственной в Шахруде плантации, еще 8,000 деревьев, а пока — засеял его юнджою (клевером), которая косится здесь раз шесть в лето, что очень прибыльно для занимающихся разведением ее.

__________________________________

XXVIII.

Зеленные ряды, мыловарни и прочие мастерские.

На следующее утро мы отправились в сопровождении полициймейстера осмотреть мастерские, предварительно заглянув в зеленые ряды базара, где продаются произведения местных огородов:

1) Мята, петрушка, укроп, лук и чеснок.

2) Огурцы чуть ли не в 1/4 аршина длиною, по 3 штуки на копейку.

3) Дыни, хальвар — 3 р.

4) Арбузы, хальвар — 3 р.

5) Баданжаны (баклажаны), служащие аппетитною приправой к плову.

6) Кукуруза — варенная в соленой воде и жаренная. Ее сеют здесь в самом незначительном размере.

7) Тыквы, — местные или привозные из Астерабада не знаю; туземцы едят их незрелыми, поджаривая на угольях. [229]

Капусту видел я в огороде только у одного шахрудца, картофелем же угощали меня однажды в Мешхеде; та и другая редкость в Персии, и найдется разве только у некоторых из привыкших к ним во время пребывания своего в России, туземцев.

Чечевица, лобья (фасоль), сушенный и жареный горох доставляются в Шахруд из Хорассана. Вот и вся зелень. С базара вышли за город.

— Мыловарня, — процедил полициймейстер, подводя нас к лачужке распространявшей пронзительно едкое зловоние, от которого мы тщетно закрывали носы свои платками.

Он толкнул дверь ногою, — отворилась, и мы вошли в сквозной проход, по одну сторону которого, в темной комнате пищал до нельзя изгрязненный ребенок, по другую — чернелся во мраке чугунный котел для варки мыла а прямо — полуотворенная дверь вела в огород, где — за отсутствием хозяина — нас пугливо встретила жена его в изношенной чадре, и стала боком к нам. Наш чичероне шепнул ей что-то. Подобострастно выслушав его, она торопливо сорвала несколько огурцов и кукурузы, и, заботливо скрывая свое дряблое, крайне безобразное лицо, подала ему их.

— К водке хорошо, улыбнулся тот нам, опуская пишкеш в бесконечные карманы архалука...

Вонь и мрак препятствовали осмотреть эту, одну из пяти здешних замечательных мыловарен, выделывающих грязно-беловатое мыло с душком, исключительно из бараньего сала с примесью соответствующего количества извести и — вдвойне против нее — «Эшхор-Тога» (Эта ноздреватая масса грязного цвета — нечто в poде поташа добывается из травянистого растения «Тог» также, как и Ешхор-Аджуве). Шахрудское мыло, по 90 к. за батман, вообще плохо, но, по уверению моих спутников, лучше даже высшего сорта астерабадского из кунжута (напоминающего самое скверное русское), которое доставляется сюда для мазей, вощения и т. под. (но не для мытья), по 80 к. за батман, а на месте продается по 7 к. за фунт. Затем, на здешнем базаре расходится недурно и пахучее мыло из России, завода «Брокар и К⁰», под названием «народное», в маленьких плитках, по 7,5 коп. за штучку.

Отсюда мы вернулись на базар осмотреть одну из пяти маслобоен или мастерских, выделывающих масло, для освещения, из кунжута, [230] клещевины и мендоу. Это — полутемный и загаженный сарайчик, по среди которого стоит медный куб, с первобытным приспособлением для выжимки масла из кунжута, которое и стекает с куба по железному желобку в посудину.

Кунжутное масло (темного цвета и смахивающее по вкусу на подсолнечное) продается здесь по 45—60 к. за батман, — не дешево, ибо окрестности Шахруда бедны кунжутом; иное дело прикаспийские провинции Персии, где, как напр. в Астерабаде, он дает сам 500.

Во время жатвы кунжут связывают в снопы и ставят корнем вниз, затем по высушке — переворачивают вверх, предварительно подослав под них циновки или шерстяную материю, на которую и обсыпается семя.

Астерабадцы отправляют не мало кунжутного масла в продажу, а из остального выделывают плохое мыло. Иногда тамошние хлебники примешивают кунжутное семя к муке, для придания особенного вкуса лавашу и чуреку, а хозяева кормят свой скот выжимками т. е. остатками после выжимки масла.

С маслобойни зашли было к единственному здесь горшечнику, но мастерская его оказалась запертою дабы кяфыры не опоганили горшков своим прикосновением и мы отправились в одну из трех плотничьих мастерских, вообще, с дрянными инструментами местного изделия, между которыми, впрочем, есть подпилки и ручные пилы, приблизительно двухаршинной длины, константинопольской работы; так точно и в единственной здесь токарне, с дрянным станком, инструменты все местные или константинопольские; наши же не разойдутся в Персии.

Красилен (для окрашивания русского и транзитного миткаля, а также местной грубой пряжи, преимущественно в синий цвет индигом, реже в желтый — эсфреком и еще реже — в прочие цвета) в Шахруде наберется до 30; все они схожи между собою, а потому ограничусь описанием одной, владелец которой (он же — и мастер), с испачканными в синюю краску лицом и открытыми по локоть, руками, встретил нас, как знакомый «хозяйна», приятельски. Мастерская его — это грязная, слабоосвещенная через настежь отворенную дверь комнатка, с глиняным полом и таковою же печью в виде лежанки (отапливаемою дровами снизу), в которую [231] вмазан огромный, тоже глиняный котел, заменяемый в некоторых мастерских металлическим.

Процедура приготовления синей краски и окрашивания в нее материй — такова: тщательно измельченный деревянным пестиком индиго разводится водою (в маленьком котелке) и выливается в вышеупомянутый большой котел, но так как, сам по себе, индиго держался бы на материи не прочно, то для прочности окраски, к нему прибавляют еще «Ешхор-Тог» и для брожения немного изюму. На восьмой день после того опускается в котел миткаль, затем вынимают и развешивают его для просушки на жердях, нередко перекиды-ваемых для этой цели с одной стороны улицы на другую, тут же перед мастерскою.

Вблизи отсюда расположена одна из пяти мастерских для набивки грубых ситцев, — тоже хлев, и дело — несложное: мастер смазывает деревянную форму тем же индиго и, наложив ее на растянутую по деревянной иногда — глиняной наре, обыкновенно, грубую пряжу, ударяет но форме обернутою в тряпку правою рукой, и пряжа испещряется синими кружками, сгруппированными по пяти штук в звездочки, — вот вам и местный ситец.

В Шахруде есть три мастера, выделывающие большие войлоки с рисунками и без них, и три скупщика шерсти, из которой вьют бечевки и ткут грубую материю, но нам не удалось ознакомиться с фабрикацией их.

Заглянув в одну из пяти, не представляющих никакого интереса, мастерских шапок, мы обошли все четыре здешние швальни; в одной из них портные работали на столе с низкими ножками, в другой оказался обыкновенный простой стол, а прочие обходились без этих удобств; все они шьют настолько сносно, что удовлетворяют даже потребностям не гоняющегося за фасоном, «хозяйна».

Был полдень, и большая часть мастеровых, сидя на голом полу, утоляла свой голод, по летнему обыкновению, виноградом и лавашем.

Башмачных или, вернее, мастерских обуви на базаре — 15. Бычачьи, бараньи, козьи кожи и сафьян на башмаки получаются из хамаданских кожевенных заводов, снабжающих ими даже Тегеран; эти кожи продаются в Шахруде на вес по [232] 2 р. 70 к.—3 р. 60 к. за батман, сафьян тоже не дорог, а потому такового товара из России не следует привозить сюда.

В мастерских вывешены на продажу: 1) женские туфли с заостренными кверху носками, 2) башмаки ученых (мулл), без подбора и с утолщением вместо каблука, по 75 коп. за пару, 3) обыкновенные башмаки, по 50 — 90 к. за пару, и 4) летние туфли из белой бумажн. материи хамаданского изделия, первый сорт — до 1 р. 50 к. за пару, второй — до 75 коп. Тут же найдутся большие дорожные сапоги грубейшей работы, одни — смахивающие (по фасону) на наши, другие — с слегка заостренными носками, а иногда попадаются и низкие сапоги красного сафьяна, приготовляемого туркменами из конины. Наши же сапоги и ботинки положительно неудобны здесь: ноги в них невыносимо горят, и я хожу в комнате босиком или в чулках, иногда в грубых башмаках местной работы.

Один башмачник просил доставать ему резиновой материи. Попробую, говорил он, сшить башмаки, наподобие ваших ботинок, может быть кто из губернаторских чиновников и купит их. «Хозяйн» предложил ему наше шило и прочие сапожные инструменты, но тот покачал головою: Персияне не сумеют обращаться с ними, да и не по карману им... В Тегеране может быть разойдутся.

— А какие из русских кожаных изделий пойдут у вас?

— Никакие, разве только несколько десятков пар длинных (как оказалось из объяснений — кавалергардских) перчаток для верховой езды, которые, по крайней мере, недурно расходились здесь во времена «кокоревщины».

Заглянув к одному из трех шорников, тоже не оказавшемся на лицо, мы свернули с базара в глухой переулок к одному из шести скорняков занимающихся выделкою кож. Подходя к его мастерской, сильнейший смрад ударил мне в нос, и хотя «хозяйн» страдал на этот раз насморком, а у дарога (полищиймейстера) обоняние давно притупилось, но и у них захватывало дух, в особенности, когда мы прошли через дворик с двумя бассейнами в самую мазанку, с кучею невыделанных кож в одной ее комнате и шестью, вкопанными в землю, огромными чанами вонючей воды — в другой. [233]

Какая-то жиденькая фигурка с впалою грудью, стоя в чане по пояс, промывала шкуру.

— Сам хозяин... Здесь нет ни фабрик, ни заводов в нашем смысле, и редкий владелец мастерской прибегает к посторонним рукам, заметил мой спутник.

Невыносимая вонь сбивала с ног, и я выбежал на воздух. Приняв нас за покупателей, кожевеннозаводчик выскочил за нами.

— Сколько нужно кож?

— Пятьсот штук, крикнул уже с улицы дарога.

— Теперь мастера нет; пойдемте в мою лавку на базар, там найдется немного, остальные — приготовлю.

— После купим, ответил тот с улыбкою довольства своею шуткою..

— А сколько получает мастер в день? поинтересовался я.

— Пятнадцать—двадцать копеек на своих харчах.

— Работая с восхода до захода солнца в отравленной атмосфере?

— Вонь не берется в расчет... Смрадная вода из бассейнов для промывки кож даже помогает девушкам выходить замуж, а женам — плодиться... Смеетесь? Право, не шучу. В последнюю среду перед Ноу-рузом (Персы празднуют ноу-руз (новый год, а буквально — новый день) не по мусульманскому календарю, по которому он начинается с 1-го Мухаррема, — месяца шиитской скорби по мученической кончине Имама Хюсейна, а так называемый Джелалийский. будто бы установленный еще мифологическим Джемшидом. В первые три дня ноу-руза делаются визиты и подарки, теплые — властям, легкие — родным и знакомым; еще семь дней торговля отдыхает, а затем — вступает в свою обычную колею), например, в знакомом вам Астерабаде, с утра и до полудня стекается множество женщин всех возрастов к бассейнам скорняков, где уже толпятся местные львы, школьники-подростки и дети, наслаждаясь тамашей (зрелищем), как — в силу какого-то предания или поверья — девицы, жаждущие замужества, и дамы — побольше детей (что очень почетно), — прыгают через три бассейна, придерживая — первые правой рукой, а вторые левой — расстегнутые шальвары и сорочку. Конечно, при неловком прыжке приходится хлебать вонючую водицу, но, ведь, и [234] она очень пользительна, судя потому, что женщины запасаются ею и по возвращении домой пьют эту дрянь и умывают ею детей.

В силу того же обычая, в Тавризе троекратно прыгают через ручей не расстегиваясь...

— Здесь живет лучший из двух наших пороховых мастеров, перебил полициймейстер «хозяйна», входя в обнесенный полуразвалившеюся стеной грязнейший дворик, по правой стороне которого, между битою посудою, просушивались на солнце одеяла с выползшими клочьями шерсти из прорех и разные другие лохмотья, так и бьющие в глаза нищетою владельца своего. Прямо, против ворот, торчала обсыпавшаяся и осунувшаяся от времени мазанка, с среднею — спереди открытою, и двумя боковыми комнатами. Влево от нее возвышался около маленького огорода целый холм мусора.

— Пойдем в мастерскую, процедил наш чичероне, пробираясь по этому холму мимо свежих следов обывателей дома сего... Разило ужасно!

— Скверная привычка! вырвалось у меня.

— Это еще выносимо, а в некоторых селениях, как например, в Биар-Чумен (что в 16 фарсангах отсюда), отхожие места тянутся открыто посреди улиц, — вот где отрава! утешал товарищ.

Зажав носы, мы подошли к низенькой двери или — вернее — отверстию крошечной, особняком стоящей слева же мазанки, темной конуре, с врытою в землю деревянною или глиняною — не разберешь — ступою, над которою висела толчея с деревянным приводом и рукоятью.

— Как же тут мастерят порох? спросил он полициймейстера.

Тот кликнул хозяина.

Явился дряхлый старик в рубище и — по его приказанию — сгорбившись пролез в свою, величаемою мастерской, нору, — стал ногою на привод и привел толчею в действие, наглядно объясняя, как селитра, сера и уголь измельчаются, затем — смешиваются и обращаются в лепешки, из которых и приготовляется довольно сносный порох двух сортов: крупный, продаваемый на базаре по 90 коп. за батман, и мелкий — по 3 руб.

Не дурно зарабатывает старик! заметил мой товарищ.

— Отчего ж он выглядит нищим?

— При лучшей то обстановке, давно бы его высосали власти... [235]

В Персии всякий волен беспрепятственно приготовлять порох, как для своего употребления, так и для продажи; войска же снабжаются им из казенных пороховых заводов в Тегеране и Тавризе, где есть и арсеналы, из коих в тегеранском заведываемым иностранными офицерами, имеется 8 печей для литья пушек, 4 горна для ядер, мастерские для сверления пушек и ружейных стволов; но все они находятся в жалком состоянии, вследствие неаккуратной расплаты с рабочими. Тавризский арсенал наполнен преимущественно негодным оружием. Помимо того, в Тавризе находится литейный двор; таковой же есть и в Ензели, а в Мазандеране, близ Амоля, льют чугунные ядра из местной руды.

__________________________________

У механика-самоучки и в цитадели.

В 5 час. по полудни мы отправились с одним только арендатором караван-сарая к известному уже читателю часовщику и механику-самоучке, умнейшему обывателю Кербела-и-Аббас-Али, которым и заканчивается мое знакомство с промышленною стороной Щахруда.

В глухом переулке, перед жильем его, стоял — в ожидании починки — дрянненький фаэтон губернатора.

Арендатор постучал кулаком в ворота, — не откликаются; пять минут громыхал он камнем по ним, пока, наконец, хозяин. в красной феске (по домашнему) не отворил их, и мы вошли в чистенький дворик, с двумя-тремя цветками во впадине посредине его, женскою половиной с наглухо замкнутыми дверями — слева, мастерскою, одноэтажною мазанкою в три комнатки рядом, с навесом над техт'ом (Платформа перед комнатами) во всю длину ее, — справа и высокими стенами с остальных двух сторон. На техте, перед мастерскою, валялись принадлежности кузницы и слесарни, стоял токарный станок собственного изделия и были разосланы два коврика, на которые и [236] пригласил, нас почтенный Аббас-Али, но мы пожелали предварительно ознакомиться с профессией его, и он ввел нас в светленькую, устланную циновками чистенькую комнатку. Перед левою из двух выходящих на техт подъемных дверей ее помещался низенький стол, а на нем — стеклянный шкафчик или, вернее, колпак из стеклянных рам, предохраняющий от пыли разобранные часы и довольно полный набор выписываемых из Тегерана им транзитных инструментов; тут же висело трое новых карманных часов для продажи и несколько починенных — старых. За этим-то столом и работает Аббас, сидя на корточках.

По лоснящимся алебастром стенам развешано также больше старых стенных часов с женскими фигурами, и одни — с осипшею кукушкою, а в нише красовались даже столовые — бронзовые и будильник; в другой стенной нише покоился, рядом с склян-ками из-под лекарств и куском казанского мыла, — механический замок своего изобретения и изделия, с выскакивающей шпилькою, для наказания вора, конечно, не подозревающего в нем такого секрета; в третьей — чайный прибор, в четвертой — лежали на бархатной подстилке с золотой бахромою священные книги, в пятой, большой — помещалась свернутая в узел постель, а по углам — ждали починки три ружья и несколько клинков.

— Как торгуете? спросил я Аббаса.

— Хорош тот год, когда сбудешь два десятка карманных, да две-три штуки стенных часов; поэтому я не держу их для продажи, а только чиню...

И такое-то ничтожество разойдется — по словам его — лишь при удовлетворении известным условиям, а именно: поперечник карманных часов не должен превышать (по моему измерению образчиков) 0,04 метра и крышки их, должны быть гладки, с женскими фигурами или вовсе без рисунков.

— Можно и меньших, но никак не больших размеров, повторил он, провожая нас в следующую, полутемную и крайне запущенную комнату, вернее — чулан, где на первом плане валялись покрытые толщей пыли остатки его замечательного самоката о трех колесах топорнейшей работы, — остатки, до того исковерканные почтенным изобретателем, в виду диких поползновений губернатора на труд его (о чем уже было упомянуто), что мы [237] положительно не добились толку в них, а расспросить о секрете «хозяйн» не решался, — невежливо, мол...

По углам торчали — в ожидании починки — большие зонтики без покрышек и гибкие, из тончайшей стали, мечи саженной и меньшей длины. Такой меч прикрепляется стоймя к длинному древку, и вот вам — шиитские знамена, по образцу знамени Аббаса, сына Имама Али, употребляемые при религиозных процессиях...

Этим хламом и заканчивался интерес мастерской механика-самоучки, угостившего нас затем на техте чаем, который разливал подоспевший к этому времени приятель его, сапожник, тоже любознательный малый.

Заинтересовавшись моими ботинками, он убедительно просил снабдить его резиновою материею: Попытаюсь, мол, сшить, такие же башмаки и пущу в продажу...

— Хотя ручной труд дешев здесь, но для опыта и с цивилизующей целью не мешало бы. доставить сюда и несколько швейных машин, для сапог и платья, вторил ему «хозяйн».

— Купят ли их?

— Конечно, нет.

— А без барышей не найдется и цивилизаторов у нас.

Погруженный в мой револьвер Аббас-Али тоже просит доставить дешевеньких часовых пружин по 2 р. 10 — 40 к., но уже за деньги, — не в пишкеш...

В отдалении пронесся азан. Сапожник ушел в мастерскую совершать намаз, почтенного механика видно тянуло туда же, и нам оставалось простится с этим действительно выдающимся между своими, скромным тружеником, побывавшем на своем веку в Багдаде и во многих других больших городах, где он, изучая механическое дело, присматривался ко всему, и теперь — по выражению «хозяйна» — сам дошел до многого.

Вблизи отсюда расположена цитадель или крепость; так, по крайней мере, с издавна слывет примыкающее к городской стене, теперь заглохшее, место с несколькими жилыми мазанками между грудами развалин.

Прежде здесь живали губернаторы, но вот, однажды, во времена в бозе почивающего Фетх-Али-Шаха, народ ворвался ночью к наиболее лютому из них и отрубил ему голову. [238]

С тех пор они стали жить в Бастаме, и здешняя цитадель потеряла свое прямое назначение...

__________________________________

Майдан и почтовая станция. У телеграфиста, в бане и на развалинах храма огнепоклонников.

На следующее утро мы отправились в Майдан, что вблизи аллеи богомольцев. Так называется обширная, окруженная, кажется, со всех четырех сторон низкою постройкой с навесами, торговая площадь, посреди которой отдыхало до 50 дромадеров, только что совершивших не близкий путь из Тегерана и сюда. Около них и под навесами лежали вьюки; какой-то старик одиноко собирал кало, вероятно, на топливо, и больше — ни души.

За воротами нам повстречалось еще до сотни, возвращавшихся с водопоя, верблюдов, между которыми было несколько двугорбых; на спине одного возвышалось вьючное седло, употребляемое также и для верховой езды.

Помимо этого торгового караван-сарая, служащего складочным местом товаров для оптовой продажи и кратковременным пристанищем для караванов, преимущественно верблюжьих из Хорассана и Тегерана, за городскою стеною находится еще три малых, для богомольцев и червадаров, а в черте города два торговых и четыре таких же маленьких, как и занятые нами и армянами.

Отсюда заглянули на примыкающую к городской стене почтовую станцию. Издали — она выглядывает миниатюрным замком, но вблизи — не то: сводчатый проезд в двухэтажном домике, для чапаров (курьеров) и служащих, ведет на крошечный дворик, замкнутый справа совершенно темною, зимнею конюшнею, с стенными нишами, для корма, а с двух остальных сторон — летними конюшнями т. е. толстыми стенами, тоже с нишами; вот и все. Ни людей, ни лошадей не видно. [239]

В Персии не существует правильно организованной почты в нашем смысле, и только по главным трактам от Тегерана до Тавриза, Испахани, Бендер-Бушира, Мешхеда и т. под. правительство содержит при некоторых караван-сараях по несколько лошадей под верх и вьюк своим курьерам.

Частная же корреспонденция пересылается, обыкновенно, при оказии с богомольцами и торговцами, и только при удобных случаях — с курьерами, не отказывавшимися доставлять по назначению даже легкие посылки, конечно за условное вознаграждение. Так точно и переезды совершаются каждым на своих или червадарских лошадях, но иногда удается нанять и почтовых, т. е. чапарских; за редкостью тут придорожных сел и деревень, путники бесплатно останавливаются на отдых в караван-сараях.

Из Тегерана до Мешхеда — двадцать почтовых станций, с 4 —15 лошадьми на каждой, и курьеры проезжают это расстояние иногда в шесть, а из Шахруда в Мешхед — в трое суток.

Почти все европейские посольства и консульства в Персии содержат своих курьеров...

— Из Тегерана в Мешхед можно проехать и в коляске, — заметил мой спутник, направляясь в город, к телеграфной станции. — По крайней мере, в прошлом году так ездила жена министра иностранных дел.

— Бывшего великого визиря?

— Да, да, того самого, которого терпеть не может ни духовенство, ни аристократия за нововведения.

— Какие, например?

— Прежде, бывало, одно и тоже лицо номинально занимало несколько должностей или даже управляло двумя губерниями, одною — непосредственно другою — через кого-нибудь из приближенных, обыкновенно, своего фаворита-слугу, — тот уничтожил это, также — урезал непомерное содержание принцам и, вообще, искоренил некоторые злоупотребления...

__________________________________

Обнесенная высокою стеною телеграфная станция стоит особняком от обхваченных непрерывною стенкой соседних зданий.

Посреди ее маленького дворика пестрится цветами, овощами и подсолнечниками аккуратный садик, окаймленный одним интересным [240] растением — по местной кличке — джюген или джоген, по иной — джугара, также дурра (Hoicus-Sorghum). Своими листьями и стволом оно напоминает кукурузу, а венчающим верхушку его султаном из колосьев с мелкими зернами — просо; и действительно, это — особый род проса, в изобилии растущего по берегам реки в Мерви (что в Туркмении) и, тоже, не дурно — по уверению моих спутников — около Багдада и дальше к юго-западу от него.

Изрезанный на куски сахаристый стебель или ствол, нередко достигающий слишком двухсаженной высоты и полуторадюймового поперечника, составляет питательный корм для лошадей, а зерна — иногда по 700 штук в каждом султане — едят и люди.

Лет пять тому назад, какой-то проезжий из Хивы завез сюда семена туркменской држугары, и они послужили только к украшению этого садика, обращенного тремя своими сторонами к серым стенам двора, а четвертою — к фасаду телеграфного домика, с огромными решетчатыми подъемными окнами по боком низенькой двери; ведущей в узенькую переднюю, справа которой расположена комната для феррашей, слева — собственно телеграф.

Сняв у порога башмаки, мои спутники — а за ними и я — вошли туда. Представительно тучный телеграфист ханского происхождения с выхоленными усами и в обыкновенном костюме, тяжело приподнялся с полу и, скосив на бок голову, сладостным шепотом обменялся с нами приветствиями и пригласил садиться. Я поместился у стены, на единственном стуле, прочие — на полу, рядом с двумя его гостями, чернолицыми арабами, с жгутами на головах, талисманами на шее и в прозрачных белых накидках, а сам хозяин — боком к низенькому телеграфному аппарату, на котором он работает, сидя на полу.

Конечно, на сцену явился кальян, но не много интересного добились мы от этого скрытного чиновника, который — по уверению моего товарища — благочестивее даже муштегида, хотя бороду стрижет и большой дороги у себя на голове не пробривает.

В 1864 году правительство приступило к устройству первого в Персии электрического телеграфа между важными (в торговом и политическом отношениях) г. Тавризом, Тегераном и Тифлисом; затем провело таковой же между г. Астерабадом и Тегераном через Шахруд, ежегодно отправляющий в столицу (Тегеран) до девяти [241] сот своих и астерабадских телеграмм, из коих четыреста — правительственных и пятьсот частных.

За частные телеграммы, не выходящие за пределы Персии, взимается по 2 крана с 10 слов, а за адресованные за границу, — смотря по расстоянию; так в Баку, Тифлис и Нахичевань — по 8 кран с 20 слов, в Москву по 19,5 кран. Заграничные телеграммы пишутся по персидски, и уже в пограничных станциях переводятся на иностранные языки.

Жалованья получает телеграфист — по крайней мере этот, и, то, если не врет — 300 томанов в год, — вот и все тут сведения.

Обождав, пока приняли кальян, мы ушли.

— Не таков был предшественник его, заметил «хозяйн» дорогой. — Тот любил выпить, еще больше — угощать пьянчужек. К нему и женщин водили сюда._Но нынешний астерабадский телеграфист пошел еще дальше. Он учился в Персидском университете, как величают здесь высшую тегеранскую школу «Дар-ел-Фенун», и атеист... потому что некий X. атеист, наконец потому что это в моде у передовых людей Персии, к коим причисляет он себя, хотя додумался только до того, что завел собаку, за которой и убирает целый день, так как выпустить на двор эту, — по шиитским понятиям, — погань было бы рискованно...

__________________________________

Вышли на базар. Баньщик с пучком длинных волос на макушке, совершенно нагой, и только с тряпицею в обтяжку... вместо фигового листка, торговал виноград наискось бани, с грубо намалеваными цветами и женскими головками над арочным входом в нее. Тут же глазели два цирульника с принадлежностями своей профессии за поясом. В Шахруде нет цирулен, и цирульники ходят по базару, чаще по баням....

Моя настойчивость осмотреть эти, недоступные для иноверцев, места омовений и окрасок шиитов, поколебала полициймейстера.

— Пожалуй, идите...___Я постою у входа, — нерешительно пробурчал он, переговорив с баньщиком.

— Многие будут недовольны, — тоже с видимым недовольством заметил «хозяйн», входя со мною в первое, холодное отделение бани, с широкими кирпичными выступами по стене и резервуаром холодной воды посредине. На выступах (в роли скамей), с маленькими [242] нишами внизу для туфлей, лежала одежда, стояли кальяны, а у резервуара — кожаные мешочки с цепками (вместо ушков), для окачивания водой.

Здесь раздеваются и, затем, — сходят по трем ступенькам в следующее, точно в тумане от паров, смрадное отделение, отапливаемое снизу, под полом, от которого так и валит тепло.

Правоверные, как бы не замечая нас, продолжали свое дело. Одни — подходили к двум большим резервуарам по средне с горячею и студеною водой и тут же окачивались из медных или глиняных чашек, другие, окрашенные хною, точно окостенели, неподвижно лежа на низких нарах в глубоких стенных нишах, с высунутыми ногами, согнутыми к плечам руками, ладоньями кверху, и приподнятыми головами.

Пожилой цирульник с обнаженным черепом пробривал сухопарому субъекту большую дорогу на голове; покончив с нею, он смазал свою бритву, вернее, — нож каким-то маслом и принялся, затем, вытравлять ему волосы с средних частей тела составом зарниха с негашеною известью, между тем как его товарищ по профессии тут же обкладывал хною бороду дряблому старцу...

Процесс окраски волос, совершаемый мужчинами всегда в бане, женщинами же иногда и на дому, обыкновенно на ночь, очень прост, хотя и съедает не мало времени.

Замесив на воде порошок хны до густоты теста, смазывают им бороду и усы (у женщин — голову); затем, по прошествии I,5—2 часов, его смывают водою и волосы вытирают на сухо. Таким образом, седина принимает красный или рыжий цвет, а натуральные черные волосы — слегка красный оттенок, что очень красиво, особенно на детских головах.

Для превращения седин в черный цвет, их окрашивают сперва вышеописанным способом в рыжий, а затем уже смазывают особою краской, тщательно растирая пальцами каждый волосок, — тщательно, но не продолжительно; иначе они примут — по меткому выражению «хозяйна» — неприличный цвет.

Процедура окраски рук, ног и ногтей на них совершается также, но только ладони и пятки смазываются гуще.

Большинство шахрудцев щеголяет темно-кровавым цветом ногтей, прочие — ярким, для окраски в который они смазываются предварительно зарнихом в смеси с известью, потом — хною; [243] впрочем, таковой прием необходим для тех только, кто редко красит их, а для еженедельно красящих — зарних излишен.

Смазанными хною местами тела не только не прикасаются ни к чему в течение целых двух часов, но даже остерегаются пошевельнуть ими, вот почему поза субъектов по нишам до того неудобна, что составляет по истине пытку.

Спросите же, зачем они мажутся? вам ответят: так делал пророк, или: это благочестивое дело...

Ученые мужи уверяли «хозяйна», что хна имеет свойство вытягивать жар, крепитъ кожу, мягчить волосы и даже предупреждать и унимать головные боли, особенно у женщин; почему особенно у них — не объяснили...

Он полагает, что из всех приписываемых ей свойств, самое действительное, а следовательно и послужившее основанием этому обычаю, свойство ее крепчить кожу и не пропускать через нее испарины, что особенно важно для рук, непосредственно пуска-емых персами вход при всех своих физиологических отправлениях: еде из общей посуды, без ложек, вилок и ножей, омовениях без мыла и без утиральников, и пр. и пр.

— А воздух-то каков? — заметил я, выходя в холодное отделение, где по окончании обрядового процесса омовений, вытравлений и окрашиваний — окачиваются, обмывают ноги, курят кальяны и одеваются.

— Теперь еще народу мало, а вообразите себе смрад по пятницам.

— Почему же именно в эти воскресные дни?

— Персы говорят: под пятницу очень пользительно пресыщаться гаремными наслаждениями, и в этом отношении они последовательны, а потому на следующий день все здешние шесть бань переполнены...

__________________________________

Домой еще рано, и мы снова направились за город по направлению к горам, сопровождающим дорогу отсюда в Бастам справа.

За городскою стеной повстречался нам сутуловато сидевший на выхоленном катере всадник, с открытым, младенчески улыбавшимся добродушием, круглым лицом, с дугообразными бровями, тихим блеском черных глаз и умеренным носом, — тип далеко не [244] персидский! Скудоволосая голова его повязана платком на подобие маленькой чалмы, поверх длиной белой рубахи накинуто нечто в роде халата.

— Тот самый Гебр, который тягается теперь с правоверным, заметил «хозяйн», радушно обменявшись приветствиями с ним и, указывая на несколько возвышающуюся у подножия обнаженных гор груду глиняных остатков жилья, с торчащими посреди них руинами какого-то сооружения на подобие низкой башенки, продолжал: — а вот, — следы гебрского поселения с руинами (атешга) храма их. Шахрудцы говорят, что лет триста тому назад тут неугасаемо пылал священный огонь, но возобновленный затем с новою силой гонения против огнепоклонников побудили одних принять ислам, других — бежать в Индию, и огонь потух на всегда.

Этот рассказ грешит разве только против хронологии, ибо сожженный правоверными в IX столетии храм огнепоклонников, что стоял на горе вблизи Херата и за право существования которого они ежегодно платили хератскому хану значительную сумму денег, — был одним из последних, терпимых в Иране. Впрочем, быть может, атешга, на развалинах которого мы теперь беседуем, и просуществовал до XVI столетия…

Ислам вытеснял учение Зороастра мечем и огнем.

Оставшихся верными религии своих отцов арабы прозвали кяфырами (беззаконными), откуда впоследствии и выработалась кличка «гебр» («гяур» тож).

Гонимые и презираемые на своей родине, они бежали и бегут в Бомбэй и другие места Индии, так что теперь пожалуй не насчитаешь, в Персии и двадцати тысяч этих, в чистоте сохранивших тип древних Иранцев. коренных жителей ее, между тем как остальное население нынешней Персии — выродки, помесь с народностями, в разное время завоевывавшими Иран.

Гебры или — как нередко «хозяйн» называет их — парсы живут в окрестностях Тегерана, где, занимаясь преимущественно садоводством и вообще ремеслами, не требующими употребления огня, терпеливо выносят бесцеремонные, нередко возмутительные шутки правоверных, но, по крайней мере, не испытывают особой религиозной нетерпимости со стороны их. Живут они и в Кармане, где занимаются хлебопашеством, но главным убежищем для них — с самого дня низвержения аравитянами династии Сассанидов в [245] 641 году — служит Езд, название которого происходит от персидского слова ездан (свет). Этот священный для гебров город, величаемый ими Дар-уль-Ибадет (домом поклонения), издревле был одним из главных мест поклонников света (огня), и здесь-то сохранились рукописи законов Зороастра на зендском языке, впоследствии перешедшие отсюда, вместе с бежавшими от гонений последователей его, в Индию.

Езд — самый южный и едва ли не самый обширный и промышленный город Хорассана, чему, конечно, немало благоприятствовало отдаленное положение его от большой военной дороги, посреди труднодоступной песчаной пустыни, почти на границе Кармана (древней Карамании). Собранные мною сведения о населении его, по обыкновению, крайне противоречивы; одни из побывавших в этом гебрском оазисе, славящемся на весь Иран честностью жителей и безопасностью для проезжих, — уверяли, что в Езде около пятидесяти тысяч жителей, и в том числе 15 тыс. гебров, которые занимают отдельную часть его: Пуште-Хане-Aли, что при керманских воротах, и с тысячу евреев, тоже сгруппировавшихся особо. Другие же насчитывают в нем всего 30 тыс., из коих гебров только 4 тыс. Как бы то ни было, но недавно правоверные обыватели разогнали большинство этих трудолюбивых, терпеливых, верных и откровенных даже с иностранцами кяфыров, что повело к упадку города, где они занимались, преимущественно, выделкою шелковых материй (канауса) высокого достоинства, платя большие подати и — как угнетаемые — живя плохо.

Многие из них читают и понимают язык Зенда и Пельвея, на котором писан Зенд-Авеста (законы Зороастра); старшины их пользуются большим уважением, женщины ходят с открытыми лицами, — красивее и нравственно выше персиянок; по крайней мере, проституток между ними не водится...

Помимо канауса, Езд славится ситцами, полотнами и окраскою в разные цвета большого количества транзитного и русского миткаля, отличным сахаром (из индейского сахар. песка), леденцом и разными кондитерскими изделиями, мареной и выделкою хны, а также богат добываемыми в окрестностях: каменною солью, зеленым мрамором годным для плит и свинцом, которым пользуется большая часть Персии. — Он потребляет не мало транзитных произведений и ведет обширную торговлю с персидским [246] Хорассаном и менее значительную — с Индиею, через пустыни Систана и Авганистана.

В окрестностях Езда насчитывают до 15 гебрских деревень с восьмитысячным населением, занимающимся, преимущественно, посевом марены, а в ближайшем к городу селении — выделкою бумажных, весьма прочных, толстых циновок. Многие отсюда также бежали от недавних гонений в Бомбэй..

Главный их атешга (храм), что на возвышенности в 40 верстах от города, представляет теперь одни руины, и подобных руин не мало встречается по Персии. Помимо того, курганы, — на подобие виденного мною на пути из Курд-Махаллэ в Астербад, ископанного в разных направлениях искателями кладов, Дин-тэпе (кургана веры), — считаются туземцами также за гебрские.

Вероятно, это — кладбища (дехме) их, что согласуется с обычаем до мухаммеданских (и даже времен Геродота) персов хоронить умерших на возвышенных местах, причем труп выставлялся на снедь собакам и хищным птицам на камнях или железных листах, ибо непосредственное прикосновение его к земле почиталось за большой грех. (Так точно, они чтили и проточную воду, остерегаясь не только мочиться или плевать в нее, но даже, — по сказанию Геродота, — мыть в ней руки) Затем, обглоданные кости бросались в выкопанную по близости яму.

По словам «хозяйна», тегеранские гебры хоронят несколько иначе. Их кладбище, что вблизи столицы обнесено высокою каменною стеной без ворот, через которую и втаскивают окутанного в белый саван покойника и приставляют его (стоймя) к внутренней стороне стены. Конечно, псам невозможно проникнуть туда, но тем более поживы для ворон, и смотря потому, какой глаз сперва выклюют они ему, приближенные судят: попадет ли он в рай или отправится в ад, затем предают его земле...

— Вы считаете своего знакомого гебра за умного человека; что ж говорит он о своей религии? обратился я к «хозяйну» на обратном пути, условившись с полициймейстером о дальнейших похождениях на завтрашний день.

— Говорит: — мы исповедуем веру Авраама.

— А обожествление огня? [247]

— Сходно с обожествлением икон людьми, не понимающими сущности религии...

__________________________________