-

ПЕРСИЯ.

ШИРАЦ И ПЕРСИДСКИЙ ЗАЛИВ.

(Из путевых записок французского путешественника.)

Наше пребывание в Испагани приходило к концу, и тем более мы спешили осмотреть, как внутренность, так и окрестности этого города. Один из последних дней, проведенных нами в древней столице Ирана, был посвящен на обозрение Джульфаха, армянского предместия, в которое мы отправились в полном составе французского посольства. Любопытные воспоминания привлекали наше внимание на Джульфах. Образование этого предместие относится ко временам Шаха Аббаса великого. Государь этот, желая лишить Турок некоторых точек опоры, находимых ими на его границах, вознамерился выселить всех жителей из соседней с Персиею армянской земли. Город, расположенный на берегах Аракса и называемый Джульфах, был принесен в жертву этой системе [2] защиты. Войска Шаха разрушили его, и пересели народонаселение под стены Испагани, на берега Зендеруда. Так, у ворот персидской столицы был основан новый Джульфах, христианский город, благосостояние которого быстро увеличилось, а народонаселение вскоре возрасло от шести до двенадцати тысяч жителей, разделенных на семь приходов, или махаллехов, управляемых двумя епископами, при посредстве многочисленного духовенства.

Однако это благосостояние недолго продолжалось, и при преемниках Шаха Аббаса, христиане Джульфаха претерпевали гонения, непопрепятствовавшие им великодушно стать около Шаха Гуссейна, осажденного в своей столице Афганами; но робость его сделала этот героизм бесполезным, и Афгане, победители, почти без боя, Персов, обратили на христиан всю тяжесть своего гнева. Несмотря на столь тяжкие испытания, этот город поднялся еще, и в начале последнего столетия в нем считали до шестидесяти тысяч душ. В царствование Шаха Надира, новые преследования опустошили это народонаселение, и принудили большую часть Армян переселиться в Грузию и Индию. К счастию эти преследования были последними, и с началом XIX столетия открылась для Армян более спокойная эра, которая до настоящего времени не представила ни одного важного потрясения.

Такова в нескольких словах история Джульфаха. Что же касается до памятников, заключенных в армянском предместии Испагани, то число их незначительно. Здесь находится несколько церквей, из коих одна заслуживает особенного внимания. Из всех священных зданий Джульфаха, это, бесспорно, самое обширное и самое прекрасное. Пред входом в церковь расстилается большой двор, около которого выстроены дома, занимаемые высшим туземным армянским духовенством. Она имеет купол, как мечети, но непокрытый эмалью; фасад ее, простой и изящный, представляет два ряда трехэтажных аркад с тимпанами и архитравами, украшенными рисунками из мозаики. Близ церкви возвышается колокольня, весьма изящной постройки, с двумя колоколами, в которые ударяют молотом, а не приводят в движение, что было бы не без опасности в стране, где прочность построек [3] составляет последнюю заботу архитектора. Внутренность этой церкви напоминает итальянские и греческие часовни. В ней царствует таинственный полумрак; стены покрыты образами (Рассказывают, что церковь Джульфаха обязана своими образами одному богатому купцу, по имени Авадику. Купец этот путешествовал по Италии, и сильно быль поражен великими произведениями итальянской школы. Возвратившись в Джульфах, он привез с собой много икон.). Прочие церкви Джульфаха малы и очень бедны. Церковные служители, называемые дердерами, принуждены для своего пропитания заниматься каким-нибудь ремеслом. Выше дердеров, которым дозволено вступать в брак, стоят вартабеды, высшие священники из среды которых избирают епископов, и они ведут жизнь безбрачную.

Было время, когда многочисленные миссионеры — кармелиты, капуцины, потом иезуиты — старались, не без успеха, возвратить в лоно римской Церкви эту паству, приявшую в свои руководители патриарха Эчмиадзина. Еще и ныне, Французские священники, являются время от времени посреди Джульфаха, и обращаются не только к христианам, но даже и к мусульманам, которых они стараются обратить к римско-католической Церкви. Усилия их встречают препятствие в пропаганде реформатских пасторов, ищущих склонить христиан к протестантизму, и католические проповедники имеют мало успеха между персидскими Армянами.

Позади Джульфаха, между стен этого предместия и высокою горою Ку-Софою, открывается обширная равнина, покрытая развалинами, свидетельствующими, что некогда жилища Армян простирались гораздо далее настоящих границ. На этой равнине замечательны остатки большого укрепленного дворца, построенного Шахом Гуссейном: еще и ныне стоят высокие арки, уцелевшие от стен, и владычествуют над кучами безобразных обломков, служащих убежищем шакалам. На хребте Ку-Софы возвышается также маленький памятник, происхождение которого, вероятно, относится к эпохе, когда гебридская колония была основана в Джульфахе: это род жертвенника, называемого Атех-Гах (жертвенника огня). Несколько башен, чрезвычайно больших и прекрасно выстроенных, с первого взгляда представляющихся остатками пространной [4] системы укреплений, виднелись там и сям в окружности Ку-Софы: это были голубятни, где дикие голуби вьют свои гнезда в маленьких для сего устроенных клетках.

В окрестностях Джульфаха находится также армянское кладбище, на котором места для Европейцев разделены по нациям. Гробницы не представляют ничего замечательного; людей богатых сделаны из каменной или мраморной плитки, на которой украшения или вырезанные буквы обозначают имя и прозвище покойника. Мусульманское кладбище, расположенное за христианским, гораздо обширнее, и имеет памятники величиною с настоящие дома. Оно служит местом прогулки и почти увеселения для мусульман, отправляющихся сюда преимущественно по пятницам, Между памятниками мусульман, многие имеют на себе изображение льва или тигра: этими символами храбрости обозначают гробницы воинов.

Однако время уходило, и мы вскоре должны были оставить Испагань. Мы отправились с посланником к Шаху, чтобы проститься с ним и его визирем. Мегемет-Шах принял нас милостиво, и простился с нами весьма любезно. У визиря мы не нашли столь же благосклонного приема.

По выполнении возложенной на посольство обязанности, составлявшие его лица, на возвратном пути во Францию, рассеялись по разным дорогам. Одни отправились на север, желая вернуться в Европу чрез Россию; другие поехали к Персидскому заливу, в намерении побывать в Багдаде и Сирии. Посланник с некоторыми лицами из своей свиты отправился в турецкий Арабистан. Что же касается до меня, то оставшись один с моим товарищем по науке, я начал снова изыскания, совершенно специальные, привлекшие меня в Персию. Первоначальное обозрение привело нас на запад Ирана, к средоточию памятников древней Экбатаны, а оттуда на турецкую границу, куда нас призывали большие скульптурные работы Бизсотуна и Керманшаха. Мы посвятили потом два месяца на исследование развалин Персеполя. Так покончив с древностями Ирана, мы снова могли заняться современною Персиею, и отправились по дороге, ведущей в знаменитый город Ширац, откуда мы должны были направить путь наш на Бушир и Персидский залив. [5]

С первого взгляда, Шарад, когда подъезжаешь к нему с севера, представляется очаровательным. Узкий проход между боками горы, называемой Тен-Али-Акбарам, или проход Али-великого, приводит путешественника в обширную долину, покрытую богатою растительностию. Вскоре, при повороте за одну скалу, он видит минареты и куполы Шираца, обрисовывающиеся на фоне синеватых гор. Тропинка, по которой он следует, и которая спускается вниз, превращается по выходе из цепи гор в широкую и прекрасную дорогу, обрамленную домами и садами. Мы ехали по этой веселой аллее, и уже нам оставалось лишь несколько шагов до городских ворот, как вдруг остановили нас стюффекдинии, или таможенные надсмотрщики. Мы въехали в Ширац.

Ворота, чрез которые мы въехали, открывались на галлерею очень пространного и прекрасно выстроенного базара, самого лучшего, может быть, из виденных нами в Персии. Базар ширазский выстроен по приказанию Керима-Хана, принца зендского, достигшего верховной власти в половине XVIII столетия, по смерти Надира Шаха. Оставив базар, мы проехали несколько торговых, но большею частию необширных улиц, и после тысячи изворотов, прибыли в христианский квартал, где мы надеялись найти себе пристанище в каком-либо армянском доме.

Мы должны были провести несколько дней в Шираце, чтобы составить караван и заняться приготовлениями к нашему путешествию по берегу Персидского залива. Избрав себе жилище и расположившись в нем, нашею первою заботою было сделать визит беглиеру-бею Шираца, бывшему шахом-задехом (братом шаха), и называвшемуся Ферргадом-Мирзою. Принц этот, двадцати лет от роду, имел познание во французском языке и европейской географии. Ферргаде-Мирза очень походил на своего брата, Мегемета Шаха, по своей доброте, чрезвычайной ласковости, и особенно по вниманию, оказываемому им Европейцам. Во время нашего пребывания в Шираце, принц еще не поселился во дворце Арке, обычной резиденции беглиеров-беев. Остановленный обычаем первой важности у городских ворот, он ожидал с покорностию, чисто восточною, чтобы его астролог [6] назначил ему час, благоприятный для его вступления. Мы нашли его на даче, в нескольких шагах от Шираца, в который он не мог войти до появления в зените счастливого созвездия. Роль персидских астрологов очень похожа на роль доктора Санчо-Пансо. Эти гадатели часто злоупотребляют своею властию. В каждом большом доме в Персии есть свой астролог, как есть доктор, поэт и шут: те и другие — льстецы, невежды, живущие на счет доверчивости своих господ, подобные тунеядным растениям, которые скорее погубят дерево, где пустили корень, чем отделятся от него.

Вилла, занимаемая Ферргадом-Мирзою, называлась Баньо. Это красивый маленький дворец, расположенный посреди большого сада, усаженного апельсиновыми, миртовыми и гренадовыми деревьями. Из приемной залы, или дивана-и-канеха, открывается великолепный вид; различные части его, отделяющиеся на лазуревом фоне прелестных гор на юге, составляют город, долины и пригорки. Пред окнами большой восьмиугольный бассейн из белого мрамора содержит прозрачную воду, чистое и гладкое зеркало, в котором отражается богатая растительность соседних рощ. Я несколько раз посещал виллу Баньо, и проводил в ней много часов в дружеской беседе с шахом-задехом, любезность которого нисколько не уменьшалась. Ферргад-Мирза много меня расспрашивал об Европе. Наши разговоры с шахом-задехом касались также Персии и большого города, которого он был правителем. Ширац, столица Фара, был всегда одним из важнейших и более других процветавших городов Персии; он также один из самых промышленных, и между его произведениями, пользуется славою различное оружие. При Керим-Хане, он сделался столицею государства. В другие, более близкие времена он был средоточием для политических совещаний. В настоящее время, тихий и трудолюбивый, он повинуется беглиер-беям Шаха.

Жители Шираца считаются самыми любезными и образованными из Персов, говорящими чище всех на персидском языке; я прибавлю, что они также самые тщеславные. Их город имеет неоспоримое право занимать значительное место в ряду прочих городов Ирана, потому что в нем [7] родились два самые знаменитые поэта Азии, Гафиз и Саади. Вино его одно из лучших и мире, его климат превосходен, а остроумие жителей, вошедшее в пословицу, действительно замечательно; тем не менее было бы несправедливо признать за народонаселением Ширака превосходство, на которое он изъявляет свои права пред всеми другими. Промышленость, так сильно процветавшая в Шираце, ныне в упадке. Городские стены, частию разрушенные Агас-Могаметом-Ханом, не восстановлены. Ширазцы хорошо чувствуют, что их город пал, а потому говорят себе в утешение с напыщенностию, характеризующею их язык: «Когда Ширац был Ширац, Каир был его предместием».

Народонаселение Шираца простирается ныне до десяти тысяч душ, разделенных на двенадцать махаллеров или кварталов, которым соответствуют шесть ворот. Почти посреди города находится арк или дворец, обнесенный зубчатою стеною; он выстроен в прошедшем столетии Керим-Ханом. Его ограда весьма обширна, и заключает в себе несколько корпусов, из коих одни служат жилищем его правителя, а другие заняты его служителями или стражею. Посреди находится обширный сад с бассейнами, на который выходит диван-и-ханех; здесь беглиер-бей дает свои аудиенции. На мраморных стенах этой залы можно видеть портреты славных героев Персии, скульптурные или порисованные изображения Афрациаба, Рустама, Исфундара, и других славных воинов, услаждавших взоры Керим-Хана. Рядом с этими огромными фигурами, этими пехлаванами, вооруженными с головы до ног, открываются потаенные двери гарема, где преемники славного векиля забывают славу в удовольствиях и праздности.

Если исключить часть базара, построенную Керим-Ханом и сохраняющую его имя, здания Шираца не представляют ничего достойного внимания. Равно и мечети в имеют ничего замечательного: они не в состоянии вынести и малейшего сравнения с испаганскими. Самая знаменитая называется Шах-Черах (царский фонарь или, если угодно, царь света). Она считается одним из самых старинных святилищ Персии, но большой мрак царствует над его [8] происхождением. Это здание служит убежищем сеидам, или потомкам пророка, не имеющим средств к существованию, и приходящим сюда жить от милостынь и доходов мечети. Доходы эти, довольно значительные, получаются с земли одного селения близ Фирузабада, называемого Меиманом, или хозяином, без сомнения, от этого назначения его произведений.

В Шираце родились Гафиз и Саади. Благодаря переводам, сделанным с их стихотворений, слава их не чужда Европы. Могила Саади находится при подошве гор, владычествующих над городом; дорога к ней печальна и бесплодна. Близ маленькой деревни, носящей имя философа, стоит уединенная вилла, окруженная безмолвием, и дверь ее заперта. Постучитесь; сторож отворит вам, и проведя вас по саду, где терновник заменил цветы, укажет вам, сказав: «шейх Саади!...» открытую аркаду, под которою видна мраморная гробница, не имеющая другого украшения, кроме нескольких самых знаменитых строф поэта. Этот простой памятник сберегается одним уважением почитателей Саади, покрывших, вероятно из любви к памяти его, стены надписями из его стихов каламом (пером) или концом кинжала. Если слава поэта Гюлистана продолжается, нельзя сказать тоже о мраморной его гробнице. Подверженный всем невзгодам погоды и всякому небрежению, этот надгробный памятник, уже искаженный, вскоре будет одною развалиною. Тем не менее, уважение к могиле Саади, кажется, стало упадать с недавнего времени так, что опасаешься ее разрушения; ибо прежние путешественники должны были, чтобы ее видеть, снимать черного дерева с позолотою ящик, ее совершенно покрывавший. Близ памятника, посвященного Саади, находится источник прозрачной воды; ему жители Шираца приписывают большую целебную силу. Кто ее отведает, тот, по их мнению, никогда не будет болен; что однако не препятствует возобновлению эпидемии, истребляющей ежегодно значительное число жителей провинции Шираца. Эта чудесная вода содержится в колодце; в него опускаются по лестнице в несколько ступеней. В глубине сделан свод из кирпичей, укрепленный на восьмиугольной стене, окружающей [9] источник. В нем водятся рыбы, которые, говорит народ, назначены для шейха.

Соперник строгого Саади, Гафиз эпикуреец, похоронен в саду, усаженном великолепными кипарисами, большими соснами и апельсиновыми деревьями. Надгробный его камень состоит из длинной плиты восточного алебастра, изящно украшенной арабесками и прекрасными буквами, изображающими несколько стихов любезного поэта, оды которого прельщают до сего времени Персов. Место погребения Гафиза не имеет того печального вида кладбища и совершенного уединения, как то, где покоятся останки Саади. Сад, название которого — Гафизиу — напоминает имя в нем похороненного поэта, был, говорят, любимым его местом прогулки. Меня уверяли, что могила Гафиза находится под кипарисом, посаженным его собственными руками. Посреди сада, где схоронены также другие не столь знаменитые люди, возвышается киоск, или диванех; в нем живет мулла, поставленный для хранения стихотворений Гафиза, написанных его рукою. Гафизиу есть место собрания большого числа гуляющих, приходящих сюда читать вслух своего любезного поэта, и курить кальян посреди цветов и лимонных дерев. Могила Саади не привлекает к себе стольких любителей словесности, для выражения их к нему уважения. Характер этих двух замечательных людей, кажется, таким образом носится, подобно тени, около их гробниц. Саади, строгий философ, часто циник, имел маленький кружок преданных ему последователей, испугавшихся его нравоучений, и находивших удовольствие в его важных разговорах. Гафиз, настоящий уроженец Шираца, преданный удовольствиям, воспевал, в увлекательных стихах, мирские наслаждения. Этот чувственный и мистический писатель имел все условия, чтобы нравиться Персам, и должен был привлечь к себе толпу молодых адептов, отступавших пред суровою философиею его соперника.

Кериму-Хану, обязаны оба эти поэта достойным их погребением. Керим-Хан не только хотел, чтобы их гробницы были искусно вычеканены и украшены несколькими из их самых знаменитых строф, вырезанными на [10] алебастре саркофагов, но он воздвигнул еще диван-и-канехи, в ограде которых поставлены эти надгробные памятники. Еще более, он приписал к каждой гробнице известное пространство земли, и доходы с них назначил на содержание обоих здании.

Между прочими редкостями в окрестностях Шираца, можно справедливо поместить башню, называемую башнею Мамасенисово или Мевтамета. Мевтамет Мапучер-Хан, правитель Испагани во время пребывания нашего в Персии, был назначен, несколько лет тому назад, начальником военной экспедиции, отправлявшейся в горы, служившие обычным убежищем племени Мамасенисов, убийства и хищничества которых наконец возбудили правосудие и строгость правительства. Захватив в плен несколько из этих бандитов, Манучер-Хан, с целию устрашить их сотоварищей и отнять у них желание возобновить их преступления, придумал выстроить в долине Шираца, близ одних его ворот башню, в стенах которой было сделано столько нишей, сколько у него было пленников. В этих нишах он велел их живых заложить кирпичами. Противу каждой головы оставили род окошечка, чтобы можно было видеть их лица выражавшие страдания от боли и голоду. Я нашел еще остатки нескольких черепов и лохмотья одежды. Путешественник, не привыкший к этого рода зрелищам, содрогается, обходя этот памятник примерного правосудия Мевтамета.

II.

Оставив Ширац, мы направили путь наш к Персидскому заливу и Бендер-Буширу. Этот последний период нашего путешествия начался трудным, в продолжение нескольких дней, шествием по тяжелым дорогам, чрез высокие горы, пока наконец мы не увидали более ровной местности. Мы готовились выйти из диким о почти непроходимых ущелий, которые нам надлежало перейти, и для нас оставалась одна этапа до спуска в пространную и покатую долину, омываемую с [11] юга морем. Когда мы выезжали из каравансарая, где провели ночь, вместе с большим караваном черных невольников, шедшим с одним купцом из Бушира, приключение, случившееся с нами, познакомило нас со степенью фанатических предрассудков туземных жителей. Я рассчитывался с поставщиком каравансарая. Между доставленными нам припасами было немного фиников, принесенных им самим в большой медной чашке. Мы отведали несколько из этих фиников, и не найдя их по нашему вкусу, возвратили их почти в целости. Выдавая деньги, я хотел вычесть за оставленные финики; но поставщик заметил мне, что он их не может взять обратно, так как мы до них прикасались. Чрезвычайно удивленный, я попросил объяснить причину его отказа. Он, не заикаясь, повторил мне, что мусульманин не может есть того, что христианин брал в свои руки. Это было ясно. Разговор наш собрал около нас всех, бывших в каравансарае. Поставщик был очень грязен; я снял свою перчатку, и показав всем мою руку, сказал: «Ты уверяешь, что я замарал твои финики, прикоснувшись к ним; скажи, у кого из нас обоих чище руки». Одни из присутствовавших усмехнулись, другие нахмурили брови. «Так как ты не хочешь взять обратно твои финики, — прибавил я, — под предлогом, будто я их трогал, то я тебе заплачу за них; по поелику и мои деньги также были в моих руках, то, я полагаю, ты должен желать, чтобы и они были очищены прежде, чем тебе взять их; на, подбирай же их там...» С этим словом я бросил должную ему сумму. Все лица нахмурились. Урок казался слишком жесток этим мусульманам, но я мало заботился о том, что они о нем думали. Мы уехали, оставив торговца финиками чрезвычайно озадаченным происшествием.

Мы постепенно чувствовали, как почва понижалась перед нами, и в предшествовавшие дни нам приходилось чаще спускаться, чем подниматься: по мнению нашему, мы должны были находиться гораздо ниже долины Шираца. Мы однако не освободились совершенно от гор, и выехав из Канары-Тахты, снова очутились в них; по дорога была менее бесплодна, и почва не так камениста. Выйдя из них, мы [12] увидали себя на берегу большой реки, чрез которую нам надлежало переправиться. Мы осторожно спустили в нее своих лошадей, и ощупью наконец нашли мель, где вода доходила до половины брюха лошадей. Узкое ущелье с другой стороны реки указывало нам дорогу. Наши червадары предуведомили нас, что этот переезд пользовался дурною славою, и что надо было остерегаться. Мы должны были ехать один за другим, промеж двух высоких скалистых стен, разделяемых тростником, и могущих служить превосходною засадою для разбойников. Едучи, мы осматривали каждый камешек, каждый куст, каждый земляной обвал; но мы не подверглись опасности. Мы счастливо переправились, и как ни благоприятно было место для неожиданного нападения, мы поплатились одною осторожностию. Проехав несколько шагов далее, мы прибыли к вершине последней цепи, которую оставалось нам пройти; она была также самая малая и менее трудная. С этого места пред нами раскрылся широкий и отдаленный горизонт песчаной равнины Бендер-Бушира. В первый раз, после нашего выезда из Требизонда, мы видели страну, не ограниченную ни горами, ни скалами. Сквозь носившиеся пары, терявшиеся из виду, мы угадывали Персидское море. До границы его волн, которые, казалось нам, что мы слышим, ни одно возвышение не перерезывало прямой линии местности, пересекаемой только очертаниями нескольких деревень и немногими зеленеющими группами финиковых дерев. Итак страна, в которую мы вступали, быстро подвигаясь по покатой отлогости последних гор, представляла совершенно новый вид. Мы весело спускались, привлекаемые надеждою на новизну, и скоро прибыли к деревне Даллаки, расположенной у потока солоноватой воды.

Мы узнали здесь, что все народонаселение равнины было в волнении: начиналась борьба между возмутившимся ханом и управлявшим этим округом от имени Шаха. Села разделились: большая часть из них приняли сторону Персидского Шаха, другие подали помощь мятежникам.

Оставив Даллаки рано утром, мы рассчитывали остановиться в деревне Буразджуне, отстоящей на пять часовом пути от Даллаки, а на следующий день пройти более, чтобы [13] достигнуть Бушира. Когда мы приблизились к Буразджуну, немедленно небольшой вооруженный отряд приблизился к нам со всеми предосторожностями, употребляемыми на войне. Мы растолковали, что мы Френги, путешествующие и ищущие гостеприимства. Убедившись, что мы не были ни неприятели, ни подосланные ими лазутчики, они отвели нас к гакиму, или деревенскому старшине. Нам отвел квартиру, но квартиру, которую нельзя было принять. Мы не видели возможности оставаться здесь спокойно. Солнце стояло еще высоко, и мы решились искать далее счастия. Мы вскоре увидели селение Гамади, где мы должны были искать ночлега. Арабское население Гамади казалось гораздо спокойнее.

Вся эта сторона, в направлении к Бассоре, населена большею частию арабским племенем, перемешанным с Персами Арабы сохраняют в Персии свои обычаи, свои номадные нравы; они говорят на фарсийском наречии так же хорошо, как на своем, и частию сунниты, частию шэиты. У них есть деревни, хотя они и не оседлы. Когда настает жаркая пора, они оставляют палящие пески Гермшира (Буквально — страна жара.) и удаляются в горы, где несколько пальмовых ветвей и листьев, переплетенных между собою, составляют их хижины. Наше пребывание в Гамади не было довольно продолжительно, чтобы мы могли определить с точностью характер этого племени, чужеземного Персии. Тем не менее, впечатление, оставленное на мне этими Арабами, было такого рода, что я мог заметить в них природу, совершенно отличную от Персов. Они мне показались гораздо великодушнее своих соседей, и из их разговоров видно было, что они не были ни на чьей стороне, и оставались нейтральными между обеими партиями. Слабое движение, замеченное между ними, не имело другой причины, кроме беспокойства, в котором они находились, на счет своих стад и другого имущества. Этот персидский берег долгое время оставался, под именем Дашистана или Арабистана, в состоянии полной независимости от Шаха. Еще ныне, правитель Бендер-Бушира Араб, и большая [14] часть селений той же нации исключительно повинуется своим шейхам, а эти последние считают себя скорее вассалами Шаха Персии, чем его подданными. Впрочем это арабское население значительно уменьшилось.

Мы оставили Гамади при начале дня. Семь фарсаков отделяли нас еще от Бушира, а нам хотелось туда приехать рано. Мы подвигались по низменной, песчаной долине, покрытой солончаками и болотистой. Особенно с правой стороны, на запад, огромные болота простирались до моря; они образовывали своими испарениями странный мираж, над которым нам представлялось множество мачт и кораблей. Почва, хотя более твердая с левой стороны, была там и сям залита подою. Мы шли с осторожностью по узкой дороге, где, хотя песок был тверже и суше, тем не менее было в промежутках чувствительно, что вода просачивалась на малой глубине. Оттого иногда случалось, что ноги наших лошадей увязали до половины. Вся эта низменная страна, залитая морского водою, пробивающеюся через пески, была покрыта бесчисленными стаями морских птиц и куропаток пустыни, называемых фагуи. Они иногда соединяются тысячами, поднимаются очень высоко, и когда видишь их издали, то принимаешь за тучу. Далеко не доезжая Бушира, мираж заставлял нас предполагать близость города. Этот оптический обман чрезвычайно увеличивал все предметы, приближая их удивительным образом. Маленькие барки, находившиеся в порте, принимали объемы больших кораблей, и бедные кирпичные стены города казались близ нас; но эти призрачные образы все убегали пред нами, и надлежало преследовать их несколько часов, прежде нежели они исчезли, и действительность возвратила всему истинные размеры.

Прошло семь часов, как мы выехали из Гамади. Бендер-Бушир рисовался довольно отчетливо в наших глазах, чтобы мы могли видеть, сколь беден был этот город. Подъехав к стенам, мы нашли ворота затворенными; нам надлежало вступить в переговоры, чтобы войти в город. Нас впустили. Мы вошли промеж двух рядов пушек, в единственные ворота, со стороны земли. Они были тогда охраняемы многочисленным постом туффекджисов, и выходили [15] на маленькую площадь, на которой возвышалось несколько пальмовых хижин. Мы вступили, пройдя ее, в узкие улицы, до того пустынные, что можно было принять их оставленными жителями. Эти последние заставили рогатками свои дома и лавки, как будто опасались нападения. Мы попросили отвести нас к правителю, шейху Назру, которому мы были рекомендованы. Он уехал в Ширац, и мы должны были обратиться к его векилю, шейху Абдуллаху, назначившему нам помещение в большом доме, некогда очень красивом, но тогда до того разрушенном, что мы не могли иметь в нем приличного приюта. Нам не было возможно поместиться в этом развалившемся жилище, где не оставалось ни окна, ни двери. Мы спорили с феррахом-бачием векиля, когда пришел человек, имевший вид частию Френга, частию Перса: он нам очень вежливо поклонился, и рекомендовав себя европейским агентом, предложил остановиться в его доме. Предложение было сделано так учтиво, что нельзя было отказать, и мы охотно за ним последовали. Дорогою, он нам рассказал, кто он был: он назывался Агою-Юссефом-Малколмом; это последнее имя, по всей вероятности, было вымышленное, и хозяин наш носил его в роде кокарды; он быль Армянин по отцу, француз по матери, и Англичанин по расчету. Индейская компания. содержала его как агента не оффицияльного, однако признанного таковым правителем, и имевшего назначением защиту британских подданных в этом порте. Полу-политический характер, который он имел, давал ему право на все привилегии, присвоенные балиоцами английского государства. Вследствие этого, с обязанностями консульского агента, он соединял занятия по значительной торговле. Он был одним из богатых негоциантов на этом берегу; его сношения простирались от Бассоры до Бомбея и до Маската. Он говорил по-персидски, по-английски, по-арабски, и от природы по-армянски. Его одежда представляла такую же пестроту: Ага-Юссеф был Персиянин по своей шапке, или куле, из шкуры черного ягненка, Англичанин по своей куртке из белой перкалевой материи, какую носят в Индии, Араб по бабушам; его же отцовская национальность выказывалась во множестве мелких [16] подробностей его странного одеяния. В таком костюме, подкрепляемый языком полиглота, Ага Юссеф-Малколм мог явиться пред представителями четырех стран в качестве полусоотечественника. Мы одни, Французы, не находили в нем ничего, что напомнило бы наше отечество.

Ага-Юссеф, я буду его так называть для сокращения, привел нас в маленький дом, ему принадлежавший. Он нас поместил в нем, велел принести все, что могло быть нам полезно, и просил нас считать себя, как у себя. Он исполнял гостеприимство с щедростию и довольством, нас удивлявшими. Мы радовались, что встретили его, и не остались в доме, предложенном нам шейхом Абдуллахом. Под конец дня Ага-Юссеф собрал для нас в городе и факториях гавани всех, каких мог найти из своих знакомых Армян, и привел к нам. Каждый из них сказал нам приветствие на счет прибытия нашего в Бушир, не забыв, в свою очередь, предложить нам свои услуги.

Мы рассчитывали пробыть только два дня в этом месте; мы употребили их на посещение Бушира. Настоящее имя этого города есть Бендер-Абу-Шегер, буквально порт и город деда. Назвали его так Арабы; они и основали его. Все города, расположенные по этому берегу и имеющие пристань для кораблей, арабского происхождения. Персы всегда имели отвращение к морю и мореплаванию. Удалившись во внутрь страны и приближаясь неохотно к пескам, омываемым волнами, они оставили сначала Арабам, потом Европейцам, заботу извлечь пользу из редких пристаней, представляемых их берегами для навигации и морской торговли. Таким образом во все продолжение персидской истории, никогда не видишь, чтобы эта страна, я не говорю, отличалась, как морская держава, но распускала паруса на морях, омывающих ее берега с юга и севера. Однако, в последнее столетие, Надир-Шах возымел мысль основать флот для защиты берегов Персии; но местность этой страны воспрепятствовала этому нововведению: она лишена годного для постройки кораблей леса, исключая лесов Мазендерана, Надир-Шах повелел [17] одному европейскому инженеру, находившемуся при нем, немедленно построить корабль большого размера. Вследствие этого Шах отдал приказание вырубить в лесах, окружающих Каспийское море, необходимые деревья. За неимением телег, деревья эти переносили на спинах людей, посредством подстав размещенных на расстоянии большем, чем в двести миль, которое им надлежало пройти, чтобы достигнуть назначения. Несмотря на такие усилия, корабль не был окончен, и в продолжение многих лет оставался на подмостках.

Впрочем Бушир весьма дурной порт. Берег очень низок; пески, образующие его, вдаются далеко в море, и удерживают корабли в отдалении от земли. От этого происходит то, что они должны оставаться в открытом море без защиты, и при малейшем порыве ветра принуждены бывают сниматься с якоря. Одни арабские барки, называемые багало, или баттиль, могут подходить к набережной. Впрочем посредством этих легких и малого груза лодок почти исключительно производится торговля Бушира с Бассорою, Бомбеем или Маскатом. Эти барки имеют палубу, и на корме комнату для патрона, и один только парус, очень большой, прикрепленный к безмерно длинной мачте. Они тяжелы на ходу, но довольно безопасны, по чрезвычайному благоразумию здешних мореходцев. Последние никогда не отдаляются от берега, и предвидя бурную погоду, или не выходят в море, или избегают ее, скрываясь в какой-нибудь бухте. Вместимость этих лодок изменяется от 100 до 30 тонн. Некоторые из них носят английский флаг. Из занимающихся каботажем в этом маленьком море, восемь или десять принадлежат негоциантам этого города. С этими слабыми морскими силами, они производят торговлю в заливе и даже в Индейском — море. Они также перевозят пассажиров, именно в Бассору, где ежегодно собирается значительное число персидских и индейских пилигримов, отправляющихся оттуда в Мекку. Все эти приезжающие и уезжающие гиджи придают некоторое движение Буширу. На этом берегу есть другие маленькие порты; но единственно [18] заслуживающий это имя есть порт Бендер-Рик, к северу от предыдущего.

В Бушире купеческие обороты чрезвычайно ограничены. Вывоз заключается, главным образом, в произведениях, общеупотребительных на востоке, как-то табак для кальяна, называемом томбеки, в изобилии доставляемом Ширацом, коврах, толковых или шерстяных материях Кермана и Иезда, бумажных изделиях, приготовленных в Испагани и Кахане. Если присоединить к этому несколько сот лошадей, посылаемых в Индию, разного рода оружие, значительное количество вина ширазского, одинаково отправляемого в Бомбей, вместе с шелком и некоторыми лекарственными снадобьями, то будем иметь перечень главных элементов торговли, немного оживляющей порт Бендер-Бушир. Всего этого недостаточно, чтобы привлечь европейские корабли. Что же касается торговли невольниками, составляющей одну из главных отраслей торговли на этом берегу, ее могут производить одни жители Востока. Некогда ловля жемчуга была также одною из важных отраслей торговли на этих водах, вместе с тем и выгодным средством к существованию для береговых жителей; но прежние мели обильные раковинами, стали бесплодны, и теперь надлежит искать новых, не столь богатых или расположенных в глубинах, представляющих большие затруднения для водолазов. А потому ловля жемчуга значительно ослабла.

Климат Бушира, как и страны Гермшир, считается очень нездоровым, особенно летом. В это время года часто дует на этом берегу, как и в обширных равнинах Евфрата и Тигра, ветер, который говорят, смертелен. Атмосферические токи имеют здесь чрезвычайную силу; они жгучи и часто причиняют смерть. Нередко случалось, что ненашедшие в этих пустынях убежища от ветра погибали, задушенные им. Это смертоносное действие, кажется, происходит от мефитических миазмов, уносимых течением воздуха с мест, зараженных ядовитыми веществами. Приписывают это зловредное свойство смоляным ключам, находящимся в Аравии и Мессопотамии. Понятно, что из колодцев, где это вещество находится в состоянии плавления, почти кипения, под жгучими [19] солнечными лучами этой страны, поднимаются испарения, которые в состоянии удушить человека.

Сам город представляет очень мало важности, и имеет одинаковый вид со всеми городами Персии. Он стоит на небольшой возвышенности, образующей род полуострова. План его есть площадь треугольника, два бока которого обращены к омывающему его морю, а третий, со стороны материка, обозначен стеною, бывшею некогда укрепленною. Однообразность линий, обыкновенно составляющих силует городов Персии, здесь прерывается пальмами, развевающими свои листья над террассами. Бушир имеет еще одну особенность: это значительное число продушин, возвышающихся над домами и служащих проводниками во внутрь воздуха; их называют баджирами. Эти продушины похожи на трубы, но они выше и шире; в верхней их части находится большое отверстие, чрез которое происходит обращение воздуха. Эти вентилаторы употребляются и в других городах Персии, но особенно встречаются они на юге, по причине жаров. Внутренность Бушира, во время нашего там пребывания, представляла печальное зрелище. Мы нашли в нем кварталы совершенно оставленные, с заколоченными или полуразвалившимися домами. Этот город был недавно опустошен холерою и язвою. Три четверти населения погибли в этих последовательных эпидемиях, и небольшое движение, заметное на базарах и в порте, происходило от путешественников и торговых караванов.

Набережная есть самая оживленная часть города; тут находятся фактории, то есть большие дома, в которых помещаются магазины и конторы главных негоциантов, занимающихся в одно время вывозом товаров, привозом их и коммиссионерством. В этих складочных местах можно иметь товары всякого рода и всех стран: рядом с толковыми и бумажными тканями, винами, лекарственными снадобьями, розовою водою, драгоценными камнями и даже золотою монетою, привозимыми со всех частей Персии, видишь здесь кисею, слоновую кость, пряности, чай, стекло, кофе, фарфор, сукна, зеркала, сахар, канаты и невольников, доставляемых из Бомбея, Малабара, Моската или Бассоры. Перед факториями, сидя [20] привольно на солнце, курят арабские мореходцы и смотрят, наслаждаясь своею ленью, как качаются их басолы на море. Толпа носильщиков, также по большей части Арабы, снуют туда и сюда, толкая прохожих, и переносят тюки, которые нагружают, или только что снесли с кораблей. Тут только видна жизнь Бушира. Базары его ничтожны: маленькие, темные, без товаров, они заняты одними галантерейными торговцами, жидами или бедными армянскими ремесленниками. Однако, во время нашего пребывания, они были необыкновенно одушевлены.

Англичане занимают в Персидском заливе место, принадлежавшее поочередно Голландии и Дании и привлекшее ненадолго внимание Франции: это остров Карак, о котором мы уже говорили. Война, возгоревшаяся в Индии в конце XVIII столетия, заставила Французов упустить его из виду, и он достался в руки Англичан. В 1808 г., генерал Гарданн объявил права Франции на этот остров, и Фет-Али-Шах признал законность их; но уступление острова Франции осталось чисто поминальным, и Англии не стоило большого труда упрочить за собою владение Карака, в награду услуг, обещанных ею Персии, чрез сера Джона Малколма. В настоящее время, торговля Англичан на персидских водах незначительна; однако ж они убедили арматеров и арабских негоциантов принять британский флаг, развевающийся на скромных багалорах, бедных баттилях, управляемых арабскими матросами.

III.

Буширом кончились паши исследования в Персии; отсюда, мы должны были держать путь к Багдаду и в Курдистан.

Персия имеет триста миль в протяжении от севера к югу, и триста пятьдесят с востока на запад. Территорию ее можно разделить на три пояса, почти параллельные, представляющие климатические оттенки, ни в одном месте Земного [21] Шара так резко между собою не отличающиеся в одних и тех же границах. В северном поясе холод бывает чрезвычайные: он спускается до 20 и 25 градусов ниже нуля, и продолжается пять и шесть месяцев. Однако, в этом же самом поясе, по чисто местному исключению, зависящему от топографии, климат двух провинций, граничащих с Каспийским морем совершенно различен: он благоприятен даже для растений, отчасти похожих на растения южной Персии. Центральный пояс простирается с востока на запад, в умеренном климате; морозы здесь непродолжительны и несильны. Юг образует третий пояс, называемый страною жара (Гермшир), и действительно, термометр здесь, не достигая почти никогда нуля зимою, поднимается до 46 градусов летом.

Иран разделяется на две части, почти равные, одну населенную, другую пустынную; половина ее поверхности представляет одни лишь огромные пустыни, лишенные воды, растительности, где почва, покрытая соляною корою, не в состоянии доставить никаких средств для населений, ее избегающих: таковы на востоке пустыни Хорассана, Иезда, Кермана, между тем как западная часть гориста, обильна водами и, вследствие, этого населена. Если трудно определить число жителей в персидском городе, то тем труднее дать точную цифру населения самой страны. Ее доводили, по крайней мере, до семи миллионов; мы полагаем, что эта цифра очень слаба. Другие путешественники думали, что она простиралась до девяти миллионов или даже до тринадцати миллионов душ; нам кажется, что эта последняя цифра приближается более других к истине.

Рядом с оседлым населением горожан и райев или поселян, в Персии живет довольно многочисленное население номадов, илиатов. Последние живут постоянно в палатках, отчего имя их кара-чадер или черные палатки, по причине их цвета. Все номады магометане, шииты или сунниты; оседлые же Персияне-мусульмане шииты, христиане католики или отложившиеся от папы, евреи и гебры или последователи магии; последних обозначают именем Парсов. Отсюда видно, что персидское государство, в настоящем его составе, представляет соединение элементов, чрезвычайно разнообразных. [22] К столам древнего происхождения Мидян и Парфян на севере и Персов на юге привилось значительное число посторонних населений. Эти последние смешались с туземным племенем; но во многих местах слияние несовершенно, и каждая чужестранная отрасль сохранила свои нравы, свой образ жизни, свою религию и даже свой язык. В северном поясе, народонаселение состоит большею частию из Турок, пришедших вслед за татарским вторжением и оставшихся в этой стране. Многие из племен турецкого происхождения имеют постоянные жилища, например в Азербайджане или Мазендеране. В среднем поясе жители персидского происхождения смешиваются с Курдами, Зендами древнего южного поколения, или Бактиариами, почти все номадами. Наверное не знают откуда пришли эти последние; они считаются чужестранными Персии и Турками по происхождению; сами они уверяют, что родина их на востоке. Если бы не было опасно доискиваться их народности из имени, которое они носят, то можно было бы предполагать, что они действительно пришли из Туркомании, прежней Бактрианы, ибо сближение легко между этим именем и ими сохраненным. На юге, персидское население всего более смешано и в тоже время всего менее оседло; рядом с Зендами, первобытными владельцами земли, живут, под именами Луров, Фаилиев, Мамасениев, Арабов и даже Белучиев, многочисленные семейства, совершенно отличные друг от друга, с различными нравами и религиями. Персидский язык или фарси есть общий для всех этих населений, но тем не менее каждое из них сохранило свой собственный, и если на севере слышишь турецкий язык на базарах, джагатайский под черными палатками, то, спускаясь к югу, можно постепенно отличить идиомы курдский, зендский и арабский.

Это поразительное разнообразие в климате и населении Персии существует равно и в ее произведениях: в ней, рядом с плодами северных стран, собирают плоды полуденных. Между тем, как на севере находишь дуб, пальму, сосну, яблонь, вишневые деревья, подвигаясь к югу, встречаешь тутовые шелковичные деревья, кипарисы, финиковые деревья, апельсинные, лимонные, покрывающие своею тенью плантации [23] хлопчатой бумаги и индиго. Персия, в гористых местах, изобилует металлами и всякого рода минералами. Персияне имеют железо, медь, олово, серебро и золото; также сурьму серу, селитру, гранит, мрамор, алебастр, аспидный камень, и довольно богатые бюрюзовые рудники. В некоторых местах находят смолу и нефть. К несчастию, они дурно знают свои богатства и не умеют ими пользоваться.

Государство Иран, называемое также восточными жителями Аджем, разделяется на десять больших провинции: Азербайджан, Гилан, Мазендеран, Курдистан, Иракаджеми, Хорассан, Хузистан или Арабистан, Фарс или Фарсистан, Керман и Лористан. Главные города, соответствующие этим провинциям, суть: Тебриз, Рехт, Сари, Керманшах, Испагань, и Мешед, Шуштер, Ширац, Керман и Лар.

Номадные племена Персии живут под покровительством и непосредственною властию своих собственных начальников; они ведут жизнь совершенно пастушескую; оседлые же племена, состоя под управлением кетходагов, гакимов, или беллиеров-беев, получающих инвеституру от Шаха, разделяются на три большие класса или отдельные касты. В первом ряду стоят ханы, составляющие аристократию или дворянство; во втором мирзы, то есть сыновья достаточных родителей, ученые и посвятившие себя благородному занятию; за ними следуют райи, составляющие рабочий класс ремесленников или земледельцев. Персы не всегда остаются в том классе, в котором родились. Они могут, чрез свои достоинства или покровительство, выйти из него и стать ступенью или даже двумя выше на общественной лестнице. Умный, хорошо воспитанный райя может приобресть звание мирзы, и, как Шах жалует в ханы фирманами, то часто случается, что он дает это звание человеку среднего состояния за оказанные им услуги или даже за условленную плату. Титул хана есть военный, в том смысле, что все начальники войска должны иметь его; звание же мирзы, напротив, есть чисто гражданское. Некогда оно обозначало дворянство и принадлежало исключительно членам старинного и высокого происхождения фамилий. Это видно из самой этимологии слова мирзы; оно состоит из двух: эмир благородный и забех, сын. Рассматриваемое с этой [24] точки зрения и приобретаемое рождением, оно никогда не теряется; самый титул хана не может его уничтожить, и многие из Персон, имеющих этот последний, тем не менее сохраняют первый. В обширном смысле, название мирзы приписывается всем тем, которых воспитание и средства к существованию поставляют выше ремесленников.

Персы одарены совершенно особенною гибкостью характера. Замечательно, с какою удивительною легкостью, бедный мирза, например, умеет перенять приемы знатного вельможи, с какою естественностию он усвоивает себе прекрасное обращение аристократии и переменяет одежду из грубой бумажной материи на кашемировые и шелковые платья, так что не остается в нем ничего грубого или противоречащего новому его званию. Персияне остроумны, любезны, вежливы, благосклонны, гостеприимны, храбры, проворны; их блестящее воображение любит поэзию, живопись, всякого рода искусства, и пристращается к славе; но лукавство и жестокость составляют другие черты персидского характера. Можно еще сказать, с Ксенофонтом, что Персы прекрасно ездят верхом и отличаются стрельбой из лука.

В государственной жизни вторым лицом после Шаха, государя неограниченного, есть визирь или первый министр, которому вручена обширная власть. Есть около него, в его диване, два или три другие лица, по-видимому в звании министров, на них должно смотреть как на помощников визиря. Таким образом, при дворе Тегерана Гаджи-Мирза-Агасси был первым министром, и его власть простиралась на все отрасли государственного хозяйства, на все дела, какого бы рода они ни были. Он управлял всем, что касалось армии, религии, налогов, торговли, дипломатических сношений. Под его начальством состояли ханы или мирзы, заведывавшие каждый частностями своего специального управления.

Мы уже говорили о беглиер-беях или правителях областей. Беглиер-бей имеет неограниченную власть над своими подчиненными и ведет по своей воле дела своего управления. Он отвечает перед Шахом, или перед его визирем, лишь в известной сумме налогов, в коей он обязан отчетом, за общественную безопасность, и во всем том, что касается [25] общих выгод монархии. В остальном же он имеет полномочие.

Управления беглиер-беев весьма важны, потому что персидское государство, как известно, разделено лишь на десять провинций. По обширности каждой из них, в правители назначаются знатные лица, иногда даже принцы царской крови; в настоящее время, большая часть беглиер-беев из ханов, или военных начальников. Каждая провинция разделена на известное число округов, обыкновенно состоящих под одним управлением. Однако иерархия эта по имеет ничего правильного и постоянного, и часто случается, что дробят одну провинцию, и подчиняют различные части начальникам, прямо зависящим от Шаха. Все эти правители, как бы ни было велико их управление, имеют название беглгер-беев. В их зависимости состоит один или несколько городов, из коих каждый управляется гакимом, и смотря по своей важности, бывает разделен на кварталы, состоящие под начальством чиновников, называемых кетходагами. Обязанности последних почти соответствуют обязанностям французских меров. Управление городом пополняется присоединением к гакиму и кетходагу калантара, назначенного для сбора податей. Распределение их между плательщиками делается кетходагом, которому помогает калантар. Оба эти чиновники избираются населением, и служат посредниками между им и правителем. Хотя должность калантара избирательна, однако выбранный должен быть утвержден высшим начальником. Должность эта в Персии покупается, и оттого отделяется источником всякого рода злоупотреблений. Калантары ежегодно платят в царскую казну определенную сумму; все, что они получают сверх того, идет в их пользу.

Выборные для сбора податей передают все количество их беглерим-беям, которые, в свою очередь, пересылают в шахскую казну денежную повинность, должную ежегодно их провинциею или округом. Излишек между собранной суммой и заплаченною Шаху, или употребленною на общественные нужды, остается в руках правителей, которые должны [26] этими деньгами удовлетворять всем расходам по их управлению.

Таким образом, есть в Персии два различные капитала, два рода казны: Шаха и провинции. Доходы Шаха простираются до 219,000,000 франков. За основание взимания податей принимается количество имения каждого гражданина; город или селение должно платить ежегодно определенную сумму; кетходаг, вместе с калантаром, распределяют ее между жителями, пропорционально их доходам.

Подати взимаются с них частию деньгами, частию натурою, если они владеют землями; в последнем случае, государство получает пятую часть произведении земли, по количеству урожая.

Подати простираются на дома, лошадей, рабочий скот, стада и деревья; каждый род собственности должен государству определенную сумму: так лошадь, баран или верблюд платят 1 сабкран, или 1 фр. 25 сент. в год; каждое дерево должно 1 шай, около 6 сентимов. Подать, назначаемая и уплачиваемая таким — образом, называется мелиет или карадж; она определена, неизменна и правильно удовлетворяется.

Свод, управляющий мусульманами, есть Коран. Вместе с этою книгою, называемою письменным законом, есть у каждого народа то, что называют обычным законом, урф. Спорные дела тем не менее подлежат известным формальностям. Обращенные к Шаху или беглиер-бею, они подлежат разбирательству диван-и-канеха, или судилища. Это судилище рассматривает спорные акты, наводит справки и дает решение; но до совершения приговора, оно ожидает утверждения высшей власти, принимающей или отвергающей мнение судей. В делах, касающихся государственных интересов, Шах сам изъявляет свою волю; в делах же меньшей важности, судилища составляют муллы и лица, удостоенные, по своему знанию или положению, заседать в диване. Шейх-ех-ислам, глава религии, есть в каждом городе первый судия; суд его составляет окончательный приговор. Обыкновенные же проступки разбираются местною [27] полицией, поставленною под непосредственное наблюдение бегяер-беев.

Независимо от этих судилищ, в каждом городе есть постоянное, производящее короткий суд: решение дарогаха. Этот судья в тоже время есть начальник полиции и главный смотритель над базарами, находящимися под его особенным надзором. Перед ним разбираются незначительные тяжбы, споры, ссоры. Дарогах имеет свою особенную стражу, своих гайдуков, вооруженных с ног до головы. Я был свидетелем строгости, с какою один начальник полиции наказывал известные проступки. С давнего времени жители Тегерана жаловались на недобросовестность булочников и мясников. Многие из них были наказаны палочными ударами, заплатили значительный штраф, а жалобы все продолжались; они дошли до подножия трона, и Шах подверг ответственности дарогаха за плутни, жертвою которых были столичные жители. Начальник полиции был принужден увеличить бдительность. Он сам поверил, что было основательного в молве общественной, и обещал показать пример строгости. Однажды он неожиданно явился у двух продавцов, пользовавшихся самою дурною славою: это были булочник и мясник, торговавшие на базаре; он нашел у них неисправности: народ толпился пред их лавками, и требовал строгого наказания за воровство, жертвою которого он был слишком долгое время. Мясник, менее виновный, чем булочник, был пригвожден за ухо пред своим прилавком; что же до булочника, закоренелого вора, то дарогах счел нужным показать на нем пример, обещанной строгости и несчастный был брошен живой в свою печь.

Начало уголовного судопроизводства в Персии есть возмездие, равное вине, во всем случаях, где оно применяемо. Персидское правосудие употребляет, кроме денежной пени, одни телесные показания; тюремное заключение здесь почти никогда не определяется. В случае убийства, виновного предают на произвол семейству убитого; оно может лишить его жизни, наложить на него какую угодно пеню или простить: убийца находится в полной от него зависимости. [28]

Постоянное и регулярное войско в Персии состоит из инфантерии и артиллерии. Кавалерия есть иррегулярная, и нет постоянной, кроме той, которую содержит Шах около своей особы. Она составлена из четырех или пяти тысяч гуламов, образующих его свиту в мирное время, и избранный, специальный корпус кавалерии на войне. Каждый высший сановник или каждый хан, равно имеет несколько всадников для личной своей службы. Если возгарается война, то Шах, до выступления в поход, делает воззвание ко всем провинциям своей империи, и со всех сторон приезжают в его лагерь всадники, вооруженные по обычаю их страны. Курды и Арабы имеют длинные пики и щиты; Персы длинные ружья, Хорассане и Туркоманы луки. Толпа этих волонтеров, в разных костюмах и различно вооруженных, составляет кавалерию; это отряд неспособный вынести натиска регулярной кавалерии. Каждый в этой милиции сражается отдельно, и позиции для него выгодной У них все еще тактика Парфян, — сражаться, удаляясь в бегство, то есть сделать выстрел из ружья, или пустить стрелу и обратить тыл. Надо сказать однако, что эти иррегулярные отряды имеют свои выгоды: они составляют почти три четверти военных сил Персии; они обыкновенно имеют хороших лошадей, и каждый в отдельности отличный всадник и не лишен личной храбрости. К несчастию, эти качества остаются бесполезными, за недостатком дисциплины, взаимной уверенности и поддержки, составляющих силу регулярного войска. Эти вспомогательные отряды не получают жалованья, а вознаграждают себя добычею, отнятою у неприятеля.

Независимо от этой иррегулярной кавалерии, носящей название атли, различные провинции Персии доставляют еще, во время войны, несколько тысяч тюффекджиев, или егерей, образующих инфантерию. Во время посольства генерала Гарданна, французские офицеры, отличившиеся на полях битвы в Европе, ввели первые элементы дисциплины в персидскую армию, которую старались поставить на европейскую ногу. офицеры, принявшие на себя это предприятие, встретили большие затруднения в народных и религиозных предрассудках. Однако [29] сами сыновья Шаха, подавая пример и занимаясь экзерсициями, побудили наконец менее упорных подчиниться дисциплине.

Реформа началась с одежды. Длинные восточные платья были уничтожены и заменены маленькою курточкою без фалд. Вместо широких шалваров, даны панталоны, завязывающиеся у лодыжки. Принятая обувь состояла из штиблет зашнурованных до половины ноги и весьма удобных на ходьбе. К этому присоединили кожаную перевязь, поддерживающую патронташ и полусаблю.

Принявшие на себя устроить Персидскую армию не могли оставить без внимания артиллерию, столь необходимую и столь важную в битве; они и употребили на нее все свои старания. Из офицеров занявшихся этим предприятием, отличился г. Фавиер, ныне генерал-лейтенант, основавший в Испагани арсенал, из которого в короткое время вывез несколько полевых орудий. Этот офицер образовал также корпус артиллеристов, и тем положил начало персидской артиллерии.

Кроме баталионов, называемых гвардейскими, есть другие, называемые провинцияльными, соответствующие линейным французским войскам. Они содержат гарнизон в главных городах государства, и отличаются от гвардии цветом куртки, синей или желтой. Их перевязи из черной кожи. Панталоны белые для всей инфантерии, марширующей под звуки барабанов и флейт. Одни гвардейские баталионы имеют духовую музыку, исполняющую марши, написанные на национальные напевы Немцами или Итальянцами. Костюм офицеров очень прост; они носят куртку цвета своего баталиона или тюнику, застегнутую на груди, большие сапоги и кривую саблю. Одни полковники имеют эполеты.

Что касается артиллерии, составляющей легкое войско, то мне удалось быть свидетелем ее ловкости. Ее пушки шестого и восьмого калибра; канонеры верхом на лошадях; у них нет другого оружия, кроме сабли на манер английской. Их мундир более подходит к европейскому покрою, чем мундир пехоты: у них синего сукна куртка с красными лацканами, на груди лядунка, панталоны белого или синего миткаля; большие сапоги с кисточкою, на голове огромная шапка из кожи [30] черного или серого барана с длинною шерстью, издали похожая на колпак. Офицеры отличаются от солдат тем, что их куртки украшены на груди тремя рядами пуговиц, с золотою бахрамою, и воротник и лацкана обшиты таким же галуном. У них есть эполеты, но ими не обозначаются, как у нас, разряды чинов.

Кроме этих основных, недостатков, есть другой, еще не менее важный: это недостаток телег или фургонов для зарядов, перевозимых на спине верблюдов. Эти животные представляют двойную невыгоду, загромождая войско и не имея точности в движениях, требуемой военными эволюциями.

Не вся персидская артиллерия устроена по-европейски. В войске Шаха есть корпус артиллеристов с совершенно восточною физиономиею. Он имеет маленькие медные пушки, вмещающие один с половиною или два фунта пуль. Каждую пушку несет верблюд. Она укреплена на винте, около которого может обращаться свободно во все стороны. Вместе с пушкою верблюд несет также заряд для двадцати выстрелов. Один канонер сидит на животном. Когда сбираются сделать выстрел, верблюд становится на колена; когда хотят идти вперед или назад, он переносит быстрыми шагами в желаемое направление своего всадника. В настоящее время, этот корпус артиллеристов значительно уменьшен, и исключая салютования около палатки Шаха, во время его путешествия, ему во все не представляется случая выказать свою деятельность.

Система наборов, основанная на жребии, неизвестна в Персии. В рекрутчину обращаются к доброй воли граждан, или чаще к произволу беглиер-беев. Когда Шах имеет нужду в солдатах, он рассылает в провинции своего государства фирманы, указывающие требуемое число людей. Со ста берут от одного до шести, смотря по надобности. Из одного и того же семейства обязан бывает идти в солдаты только один сын. Персидский солдат вступает в службу на всю жизнь, если только Шах не заблагорассудит дать ему отставку. Каждый человек должен получать ежегодно двенадцать томанов, около ста пятидесяти франков. Сверх того, ему дается квартира, и отчасти нища, то есть что каждый [31] корпус получает немного зернового хлеба. В походах войска, даже регулярные, живут всегда на счет жителей.

Награды заключаются в орденах. Для высших степеней, эти ордена представляют портрет Шаха на эмали, украшенный более или менее дорогими бриллиантами. Для низших, большие кресты в виде солнца, лучи которого из драгоценных камней, а центр представляет символ персидской монархии: льва, и над ним блестящий диск солнца. Носят эти ордена на груди. Перебирая степени от командорских до малых крестов, всегда украшенных драгоценными камнями, доходишь до медалей из золота и серебра для лиц, отличившихся храбростию. Я видел персидских солдат, у которых было несколько подобных медалей, и мне сказали, что каждая из них служила вознаграждением за отрубленную голову на поле битвы.

Учреждение правильной иерархии в персидской армии относится ко временам Надира-Шаха, бывшего первым организатором военных сил своего отечества. Он положил начало соединению известного числа солдат под властию одного начальника, повеления которого передавались через подчиненных ему офицеров. Высшая степень и персидской армии есть эмир-низама. В целой армии один только эмир-низам. Он постоянно живет в Азербайджане, над всеми военными силами которого он повелевает непосредственно. Этот пост ему назначен на случай событий, могущих произойти на всего более угрожаемых границах государства. В след за эмир-низамом идут четыре сердаря, повелевающие каждый десятью тысячами человек. Их можно сравнить с генералами. Есть четыре большие военные округа, управляемые сердарями: в Тегерани, для Ирана; в Мешеде, для Хорассана; в Шираце для Фарса и всего юга, и в Керманшахе, для запада. После сердарей следуют полковники, называемые сертипами или серингами. Они командуют несколькими баталионами, состоящими под начальством яверов, имеющих под своею властию тысячу человек. В каждом баталионе низшие степени заняты султанами, или капитанами, наибсултанами или бегзадехами (лейтенантами), юзбачиями и [32] дахбаяиями (лейтенантами второй степени). Бей-дактар есть знаменосец. Персидское знамя красного цвета; на поле представлен символ государства; древо кончается рукою, рукою Али, зятя пророка. Каждый корпус имеет более одного векиля, или эконома, снабжающего его продовольствием.

Такова общественная жизнь Персов. Что касается их частной жизни, то она вся еще проникнута, надо сознаться, чувственным характером древней образованности этой страны. Неподвижность, на которую Персия обречена после стольких столетий славы, обратила мысль мою к прекрасным развалинам, виденным мною в этой стране, к стольким памятникам, свидетельствующим, со времени государей Ахиеменидов до династии Каджаров, о величии персидской монархии. Я видел, в воображении, это государство при его вступлении на сцену мира, так, как оно образовалось от соприкосновения с народами, им побежденными, заимствовав у них свои искусства, исчерпав вкус к прекрасному поочередно в Аттике и на берегах Нила; я видел его пережившим победы Александра, и вручившим свою побежденную народность защите Арзакидов. За ними следовала династия принцев, происшедших от Сассана, царствование которых ознаменовалось битвами, воспетыми Фирдуси в Книге Царей (Фирдуси употребил более тридцати лет на сочинение этой поэмы, содержащей более десяти тысяч стихов.). Один из этих государей, Шапур, старался возродить искусства на земле Ирана, куда он призывал греческих артистов; но усилия его наделили Персию лишь несколькими памятниками. Династия Сассанидов уступила место государям монгольским. Последователи Магомета разбили алтари, воздвигнутые огню, и поносили Зороастра, ради имени Омара. Так кончилась эта вторая генерация монархов, царствовавших в Персии, в продолжение более четырех столетий. Эра возмущений и междоусобных войн настала для персидского государства. Иго монгольских государей тяготело над нею, до того дня, в который Шах Измаил возбудил ее, при криках Али, против ее притеснителей. [33] Персы, ставшие шиитами, то есть отступниками, нашли в ереси новую жизнь, выразившуюся с блеском в государях Сафи. Однако во второй раз, в царствование последнего из государей Сафи, они увидели чужестранцев, вторгнувшихся в их пределы. Афгане овладели Персиею; но Надир-Шах вскоре спас древнее государство; правил со славою своим отечеством. Наконец Каджары воссели, в последние годы XVIII столетия, на трон Ирана. Правление их ознаменовано многими благодетельными учреждениями; ими возведена Персия на ту степень благоустроенности, в которой находится в настоящее время. Летописи отечества красноречиво напоминают Персам, что они прославились в искусствах и на войне. Это вечно будут свидетельствовать колонны дворца государей Персеполя, гигантские барельефы, которыми Сассаниды украсили скалы Фарса, и большие мечети государей Сафи, столь великолепные и изящные под своими лазуревыми куполами.

Текст воспроизведен по изданию: Персия. Ширац и Персидский залив. (Из путевых записок французского путешественника.)// Сын отечества, № 2. 1852