ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ВОСТОКУ. Том II. ПУТЕШЕСТВИЕ ПО СЕВЕРНОЙ ПЕРСИИ. Казань. В 8 д. л. 547 и 72 стр.

Г. Березин, известный уже публике своим путешествием по Дагестану, ездил в Персию, как он сам говорит, для изучения персидского языка. Сбираясь представить книгу его на суд читателей, мы не можем удержаться от желания, чтобы, на место вздорных произведений, не отличающихся ни занимательностию содержания, ни красотою слога, и не оставляющих по себе никаких впечатлений ни в уме, ни в душе читателя — выходило поболее простых описаний того, что автор видел и слышал, разумеется — когда виденное и слышанное стоит внимания. И нельзя сказать, чтобы это путешествие имело особенную цену потому именно, что для нас совершенно новая и неизвестна страна, описываемая автором. С 1828 года беспрестанные сношения с Персиею все более и более разоблачают ее политический и внутренний быт, и в последние 10-20 лет мы имели уже не одно оригинальное путешествие по Ирану. Сверх того, как заметил один новейший французский путешественник, Персия все в том же положении, в каком находилась во время Шарденя. Меняются лица и наружная обстановка, меняются династии, ею управляющие; одни города утрачивают свой блеск и уступают место другим; но нравы, обычаи, образ управления, степень образованности остаются неизменными; едва ли самый Китай неподвижнее Персии. Такою знавали и описывали ее Мальколм, Морьер, и проч., такою находим ее и у г. Березина. Многие сцены и приключения его путешествия, его столкновение с персидскими властями и жителями, многие заметки его напоминают превосходный роман Морьера, где, под видом шутки, среди комических сцен, заставляющих вас хохотать без умолку от начала до конца книги, мастерскою рукою очерчена живая и верно схваченная картина персидских нравов.

Книгу г. Березина, без сомнения, даже любители легкого чтения прочтут с удовольствием. Описания его так подробны и отчетливы, что вы как будто сами испытываете с ним все трудности путешествия в стране «пешкешей», «сурсатов» и «баратов», [110] присутствуете на персидских торжествах, зрелищах и мистериях. Кроме того, желающие найдут подробности, касающиеся истории Персии, ее народонаселения, климата, теперешнего управления, в особенности торговли, образованности, нравов и обычаев. Упомянув о последней статье, которая вообще самая занимательная, замечу мимоходом, что многие из персидских обычаев имеют сходство с существующими и теперь у нас в России. Таковы, например: обычай пеленать ребенка в свивальник так, что он не может пошевелить ни рукой, ни ногой; особенное кушанье, которым родильница подчует присутствующих и которое напоминает родильную кашу русских; талисманы, наговоры и окуриванье от глазу; причитанье, голосованье по усопшем, особые поминки, совершаемые в сороковой день и через год. В религиозном представлении или мистерии «Смерть Хюссейна», невесту осыпают пшеницей; — не однознаменательный ли обряд с нашим древним обычаем — осыпать новобрачных зернами и хлебом?

А персидский обычай «пешкешей» — подарков и «селямов» — приносов? До сих пор русский крестьянин сочтет за унижение и стыд явиться перед господином иначе, как принеся ему на поклон что бы то ни было, по мочи по силе....

Слог автора прост, без больших претензий на красноречие и фигурность, однакож, не без претензий на тонкую иронию, — во многих местах жив и выразителен. Кое-где проскакивают выражения довольно странные (например, «трепетали руками на животе», и проч.), обороты не совсем правильные; периоды несколько длинноваты; — но эти недостатки проскользают незаметно в занимательности целого. Не распространяясь более о достоинстве сочинения и предоставляя оценивать его самому читателю, мы последуем за автором в его путешествии, передавая ему нить рассказа, там, где это окажется удобным, или где дело идет о предмете доступном и занимательном для общей массы образованных читателей.

_________________________________

I.

В одно прекрасное осеннее утро, 3 октября 1842 года, путешественник выехал из русского, пограничного с Персиею местечка Астары, и через речку того же имени, по полуразрушенному мосту, носящему имя Давуда, вступил в Персию. Первый ночлег его был под открытым небом на земле, грязной от недавнего дождя; ночь была холодная и ненастная; дорога по ребрам гор и скал опасная и трудная. Полубольной прибыл он в первый персидский город Ардебиль. Вакиль (правитель города), к которому он послал рекомендательные письма, велел [111] объявить ему, что он приехал «бивакт» — не во-время. Ему отвели самое дурное помещение; однакож, на другой день просили извинения и переменили квартиру; по последняя оказалась еще хуже первой. На другой день, с утра, началась правильная атака персидских вежливостей. «Едва я раскрыл глаза, говорит автор, как передо мной уже стоял нукер вакиля, с медным полуженным подносом, на котором красовался десяток мелких дынь и четыре тарелки персидских конфект.

— Его благородство вакиль посылает вашему благородству пешкеш (подарок).

Мое благородство заплатило за это нукеру целковый.

Вслед за дынями влез в комнату сам вакиль, его «мирза» (секретарь), мирза здешнего «шахзаде» (принца крови), еще какой-то мирза и наконец «сультан» артиллерии, иначе артиллерийский капитан. Так как я в первый раз наслаждался благоуханиями иранского красноречия, то визит ардебильских властей меня очень занял.

К сожалению, обстановка не соответствовала таким высоко-степенным гостям: комната, в которой я помещался, была низка, мала, и освещалась всего одним окном, выходившим в сад; грязный пол устлали коврами; но смазанных глинистой грязью не беленых стен прикрыть было не чем. По средине комнаты, тепла ради, стояла жаровня с углями.

Почтенные гости уселись на подушках, которые, неизвестно откуда, набрал мой спутник мирза, не раз бывший в Тебризе и хорошо знавший правила персидского этикета. Соблюдая требования этого же этикета, я не встал при входе вакиля, а только, сидя на подушке, качался верхней половиной корпуса, прикладывая правую руку к сердцу, что отвечает за наши поклоны.

Гости повели речь: по старшинству начал вакиль....

— Ахвали дженаби шума хубесест» (хороши ли обстоятельства вашего благородства)?

— Аз ильтифати шума (по вашей благосклонности).

— Демаги шума чагесест (исправен ли ваш мозг)?

— Аз ни-мати шума (по вашей милости).

— Кеифи шума созесест (в порядке ли ваше блаженство)?

— Аз мархамати шума (по вашему благосердию).

— Нахуши не дорид (у вас нет болезни)?

Несмотря на то, что у меня была сильная лихорадка, я отвечал опять:

— В этой стороне разве можно быть больным? [112]

После вакиля, сидевшего по средине, осведомился о моих обстоятельствах сультан артиллерийский, поместившийся с правой стороны вакиля; то же повторил потом принцев мирза, сидевший слева подле вакиля. За ним произнес с особенною приятностию то же самое мирза вакиля, расположившийся подле сультана. Наконец после всех вошел в речь неизвестный мирза, сидевший подле мирзы Шах-задэ и во все продолжение визита ничего более не сказавший.

Потом, вакиль, приложив руку к сердцу, произнес:

— Хуш омадид (добро пожаловать). — И вся компания хором подхватила:

— Добро пожаловать!

В свою очередь я должен был осведомиться о здоровье всех гостей и в заключение прибавить:

— Хуш омадид.

Пользуясь благоприятным случаем, мирза вакиля, вероятно слывший в своем городе краснобаем первой руки, произнес мне персидское приветствие в стихах:

«Добро пожаловать: жалует добро ко мне с приходом твоим.

Я весь жертва каждого шага твоего,

Зрачек глаза моего есть твое гнездо.

Окажи великодушие и пожалуй: дом этот — твой дом!»

Потом вакиль, не желая отстать от мирзы, сказал:

— Мушереф бефармаид (будьте гостем нашим).

Вакиль отыскал в лексиконе персидских любезностей еще приветствие:

— Сафари шума би хатири (путешествие ваше благополучно)?

— Шюкри худа (слава Богу)! отвечал я.

Отсюда начинается настоящая беседа, в которой похвалы принцу занимали самое пространное место, а похвалы городу самое малое; в промежутках гости весьма искусно справлялись о цели моего путешествия, и когда я им объяснил всю свою длинную дорогу, компания единодушно возгласила:

— Аджаиб-гараиб (преудивительно — престранно)!, что равнялось по законам персидской любезности почти вот чему: «вишь как морочить нас выдумал, нечестивый!»

Вечером принесли ужин от «шахзаде» (принца), правителя Ардебильского округа, а на другое утро явились служители за тарелками и подносами и остались весьма недовольными данным им червонцем. [113]

Ардебиль, древний город, которого построение относят к временам предшествовавшим Киру, был взят в последнюю кампанию графом Сухтеленом, 25 января, 1828 года. Принцы, сыновья Абасса-мирзы, защищавшие его, удалились; а двухтысячный гарнизон разбрелся по своему благоусмотрению. По обыкновению персидских городов, он обведен тонкой стеною из кирпичей, сушеных на солнце, с 4-мя воротами; в нем небольшая речка, названная «Балыглы» (рыбная), потому что в ней водится рыба, что не последняя редкость в персидских реках.

Не смотря на пышное название (у Персиян Ардебиль носит титул Абадани-Фируз, «обитель счастия»), трудно представить себе что-нибудь скучнее, безобразнее, беднее и грязнее этого города. В нем есть цитадель, которая, в противность персидским обычаям, содержится в особенной сохранности; Персияне не нахвалятся ее крепостью: некоторые даже спрашивали у меня: есть ли такие твердыни в России, а у всех проглядывала в речах мысль: «вот, дескать, какой несокрушимый оплот воздвигли мы на границах России!» Она строена французским инженером и оценена Англичанами в 160,000 ф. стерлингов».

Между мечетями в особенности славится древностию и отделкою Сафидская мечеть, построенная шейком Садрэддином, сыном шейха Сафи, родоначальника Сафидов. Из полуразрушившейся залы на дворе мечети, шах Измаил 1-й, по словам Персиян, показывал сомневавшимся в его могуществе в одно время: лето, осень, зиму и весну. Наружные стены мечети покрыты изразцами с золотыми арабесками. Внутренность, образующая продолговатый зал с круглым сводом и с хорами, отделана изразцами темноголубыми с золотом. Тут гробница шаха Измаила I из красного дерева с мелкой резьбой из кости; а в подземном склепе мраморная гробница шейха Софи. На одном из ковров, которыми устлан пол ее, выткан 1539 год. На кладбище мечети похоронены двенадцать персидских монархов из династии Сафи. Ардебиль не имеет никакого значения ни в торговом, ни в военном отношении. В нем нет ни тени того великолепия и обширной торговли, которыми, по уверению Олеария, ом славился при Сафидах.

Со станции Пира дорога поднимается в горы. В 12 верстах от Пира построен караваи-серай, но в холодные зимы путешественники иногда не могут совершить и этого перехода и на дороге замерзают. В Серабе, который лежит весь в садах, окруженный снеговыми горами, путешественник нашел самое [114] предупредительное гостеприимство и даже некоторые европейский удобства в доме правителя, попечительностию жены его, дочери талышинского хана, удалившегося в Персию в 1826 году, — и чудо из чудес! и один из прислужников не захотел взять никакого вознаграждения. Недалеко от Тебриза, путешественник едва не попал с лошадью в глубокую и каменистую яму, на дне которой слышалось журчанье воды. В сумерках он приехал в Тебриз, в 9 день по выезде из Астарты. — Чтобы составить себе верное понятие о персидском городе, хотите ли знать, благосклонный читатель, как строятся дома в Персии? Приехав на несколько времени в эту благословенную страну, вы никогда не приметесь за дешевую поправку дешевого дома, а непременно должны выстроить свой; а развалина пусть себе и стоит развалиной для живописца, так что в Персии нет и одного города и ни одной деревни без развалин.

Каждый житель сам себе архитектор и в подмогу нанимает только работников. Чтоб много не хлопотать, Персиянин роет глинистую землю с ближайшей площади, а чаще на самом месте постройки, разводит ее водой и валяет из смеси кирпичи, «хишт», которые, не дав даже им высохнуть хорошенько на солнце, кладет прямо в высокий фундамент, служащий вместо пола в комнатах, и в стены, смазывая кладку глиной с мелко-накрошенной соломой; а между кирпичами, в фундамент, или даже в стены, накладывает земли или других сподручных материалов. Окон и дверей делается как можно меньше, и как те, так и другие, в микроскопических размерах. Для косяков и для балок покупается лес на базаре, или доставляется по заказу. Этот лес перевозят обыкновенно ослы, таща по бревну с каждого бока. Добывание глины на выделку кирпичей, если и оригинально, то весьма неудобно: для работников выкапывают яму около полутора аршина в окружности и до пяти аршин в глубину; потом, один из них роется внизу в бок, а другой, тонким колесом, вертящимся вверху на подпорках, поднимает, в двух телячьих мешках, поочередно, глину, накладываемую внизу. Эта работа очень тяжела и продолжительна; работающий внизу за скудную плату, иногда жертвует жизнию, если земля обвалится. Когда стены дома выведены, кладут на верху балки, толщиной не больше четверти, потому что в Персии настоящего строевого леса не имеется; накидывают на них вершины деревьев с прутьями, поливают это известью и смолой, и плоская кровля готова. Кругом делается обвод, более или менее низкий, с [115] отверзтиями для ската дождевой воды. Вместо деревянных балок выводятся не редко своды из тех же кирпичей, и верх снаружи оставляется не сровненным, а только обводится загородкой. Для некоторой благопристойности, дом, снаружи и внутри, смазывается глиной с рубленой соломой. Вместо стекол у бедных служит масляная бумага; стекла же употребляются мелкие. Окна имеют ставни изнутри; деревянные двери делаются в два полотна и вертятся на деревянных шпилях в пороге и в верхнем косяке; перед дверьми кладется деревянная доска для того, чтобы гости, оставляющие у дверей свою верхнюю обувь, не замарали «джурабов», носков. Зажиточные люди строят дома из обозженного мелкого кирпича («хишт-и-пухтэ»), а люди несостоятельные кладут свою постройку из неуклюжих сырых кирпичиков, или из мелкого, нисколько не обделанного камня, с землей. Этот способ строиться имеет ту выгоду, что в Персии не бывает пожаров; но с другой стороны, при сильных дождях в дешевых домах открывается всеобщая течь, иногда доходящая до того, что обитатели покидают свой непрочный кров и принимаются тем же порядком за постройку нового. Кроме, того, земляные полы разводят и поддерживают во всей Персии несметное количество насекомых, а в некоторых местах и ядовитых гадов: жители к этому злу и равнодушны и привыкли; а для Европейца такое население дома нестерпимо. За то, нет ничего легче и дешевле постройки персидского дома: в несколько дней, за каких-нибудь сто, двести рублей, можно построить довольно сносный персидский дом.

Ставится персидский дом без всяких соображений с соседними домами, лишь бы был отделен от них стеною; на улицу также выходит стена с низенькой дверью: окна допускаются только на двор. Для нагревания комнаты служит «мангал», жаровня с горящими углями, или угли в вырытой посреди комнаты яме, или наконец «бухара», маленький с навесом камин, круглый и большею частию дымящий; для приготовления же кушанья устраивается где-нибудь очажок, а бедные покупают кушанье на базаре. Иногда одна яма заменяет все; за неимением ковров расстилаются на полу кошмы, по мере возможности; а домашний скарб хранится в сундуках. В доме богатого Персиянина непременно два отделения: «андерун» — внутренние покои, недоступные для постороннего мущины, и «баруни» — наружные комнаты. Небольшая дверь с улицы обыкновенно ведет через тесный и грязный проход на первый двор, заселенный службами; потом двумя [116] коридорами, мимо комнат служителей, проходят на другой двор, с фонтаном, большею частию испорченным; середину мужского отделения занимает «диван-хане» — приемная зала четырех- или осьми-угольная, или овальная с одной стороны; на нее хозяин обыкновенно истощает весь свой вкус и карман; пол устилается сначала цьновками, а потом ценными коврами. Три бока белятся известью с персидским алебастром и кажутся превосходно-полированными; четвертая сторона, выходящая на двор, вся состоит из мелко-узорчатой рамы с разноцветными стеклами. В передней стороне камин и ковер для почетных гостей; — а выше, кругом всей комнаты, ниши, иногда в два ряда, с фарфоровою и хрустальною посудою. Потолок часто лепной или из деревянных брусьев, с мелкой резьбой. Верх щегольства составляет зеркальная отделка из маленьких кусочков металлических зеркал на всех четырех стенах, потолке и колоннах; низ комнаты расписывается цветами, а на потолок употребляется и позолота. Двери иногда также резные. Коридор ведет из диванной в комнаты хозяина. В «андеруне» главное место занимает также комната в роде диван-хане; пред ней сад и бассейн с фонтаном, по обеим сторонам залы небольшие комнаты с дверьми в один общий коридор и с окнами из самых мелких разноцветных стекол, чтобы не видно было ни того, кто сидит в комнате, ни тех, кто проходит мимо. Гладкие стены разрисованы очень обильно; множество тахчей с кувшинами шербетов, притираний и умывании и огромные ниши для платья и спальных приборов. Иногда сверх полу устроиваются возвышения, на которых спят обитательницы харема. Более ничего замечательного в «андерунах» не имеется, и потому напрасно игривое воображение населяет их всеми обаяниями восточной неги. Внутри дом выбелен и выштукатурен; снаружи также белится, а иногда и раскрашивается. Дворы выстилаются камнем; а бассейны, по возможности, отделываются мрамором. К двору, принадлежащему харему, обыкновенно примыкает кухня и комната припасов. Двух-этажных домов мало; комнаты поднимаются над уровнем двора на пол-аршина и более. Замков не употребляется; наружная дверь запирается изнутри деревянною закладкою. Во внутренних комнатах, вместо дверей, часто употребляются шали. Не смотря на серые, глухие стены домов снаружи, на темные нечистые коридоры внутри, четырех-угольные дворы, легкий свод диван-хане и какая-то гармония во внутренней отделке, придают некоторое изящество этим жилищам. Но также многочисленны и неудобства. Отсутствие печей, [117] при продолжительности холодов, обыкновение сидеть на полу, когда при каждом движении врывается в комнату ветер, отсутствие всякой мебели, беспорядочный способ убирания в «тахчи». Наконец, чрезвычайно вредит здоровью частая перемена температуры в комнате, то нагретой мангалом, как баня, то холодной, как погреб; возле камина жар, а к окнам, в которые дует ветер, подойдти нельзя.

Из таких домов, малых и больших, поставленных без всякого порядка, составляется персидский город; улицы, на которые выходят лишь стены домов, нечисты до бесконечности, часто завалены трупами животных, которые терзают стаи голодных собак, кривы, перепутаны бестолково между собой, с безвыходными закоулками и в ширину не больше двух или двух с половиною сажень; очень редко они бывают вымощены небольшими камнями; посреди их проделываются отдушины городских водопроводов, что ночью не совсем безопасно для лошадей и пешеходов.

Персидские базары довольно сходны с русскими рядами. Это двойной ряд лавок, прикрытых сводом, но не защищенных, впрочем, ни от дождя, ни от снега, и освещенных довольно скудно, хотя, по мусульманскому закону, и запрещается производить торг в темных местах, где нельзя рассмотреть товара. Тут лавки с фруктами самые соблазнительные для глаз; мясная, с своей кровавой выставкою; башмачные, где в виду всего народа приготовляется товар; — лавки с шелковыми, шерстяными и бумажными материями, лавки столяров, резчиков и персидских художников, которые расписывают чернильницы, зеркальцы, и пр.; кузницы и харчевни, и наконец кофейни, с оживленным разговором, а иногда с спором и бранью посетителей. Суматоха, крик, давка, стремление неизвестно куда, стук кузнечных молотов и слесарных инструментов, рев ослов и верблюдов, ржание лошадей, вопли немилосердо-толкаемых бедняков, восклицания: «я Али» (о Али!), пронзительная перебранка купцов с сербазами за стащенную с прилавка вещь, — все это представляет такой оглушительный и ослепительный хаос для европейского уха и глаза, что после одного посещения персидского базара не скоро придешь в себя.

После базаров. необходимо взглянуть на караван-сераи, одни из лучших персидских зданий, где помещаются ценные товары, конторы и магазины купцов, мастера золотых и серебряных дел, живописцы, и пр.

Название Тебриза автор производит от персидских слов теб-риз, «разливающий беспокойство», и отыскивает изъяснение [118] его в сильных землетрясениях, которым несколько раз подвергался город. Так, в 1721-м году, он был почти весь разрушен; в нем погибло до 70-ти тысяч, а в 1780-м до 40 тысяч жителей. Самая почва в окрестностях его носит ясные следы землетрясений, хотя и не видно кратеров и остатков подземных извержений. Некоторые писатели, в том числе и Шардень, ставят Экбатану на месте Тебриза; по вернее всего, с персидским географом Хамдулом Казвини, относить его построение к 792 г. по Р. X.

Сафиды утвердились в Тебризе в конце XV-го столетия; не раз владели им и опустошали его Турки. В последнюю персидскую компанию он был занят русскими войсками, но возвращен по Туркменчайскому договору.

Город обнесен двумя стенами, сложенными из кирпича, сушенного на солнце, с башнями, рвом и 8-ю воротами. Правильной осады Тебризская крепость выдержать не может, и, подобно Ардебильской, полезна разве только для внутреннего спокойствия страны.

Окружность города с предместиями до 15-ти и даже более верст.

Тебриз пользуется здоровым климатом, сухими и холодными зимами. Снегу много, но он скоро сходит; окружные горы им покрыты и летом. Жар и сильные ветры, подымающие на улицах пыль и песок, развивают в детях глазные болезни, доходящие до кровотечения из глаз, чему способствует неопрятный образ жизни и жирная пища. Чума и холера здесь не редкие гостьи, а в 1831-м году, в первый раз появился удушливый ветер, в роде самуна, от которого, по уверению авак-хана (чиновника посольства), умерло одних Армян до 150 т. человек. В 1835 году был мор. Тебриз всегда славился своими учеными и литераторами; но в особенности замечателен как важный торговый пункт. Отсюда расходятся по Персии европейские товары, получаемые из Константинополя через Требизонд. Особенно торговля его процветала до 1836 года, когда усиленный и несоразмерный с потребностями страны привоз товаров произвел кризис в торговле и упадок кредита в Персии. В 1837 году вместо предыдущего вывоза на 33 слишком миллиона р. асс., взято только на 2 миллиона. До 1837 года в торговле заметно господство самих Персиян, а в 1837-м, преобладание чужеземных негоциантов. Английские товары преимуществуют над всеми прочими. Они приходят по Черному морю до Требизонда, а отсюда, через Эрзерум, на вьючных животных. Кроме парусных судов, из Константинополя в Требизонд постоянно ходят два [119] австрийских и два турецких парохода, в трое-четверо суток. Такое доставление товаров несравненно безопасное сухопутного. За то, на пароходах случаются иногда довольно неприятные истории. Так, на пр., однажды, путешествующий на австрийском пароходе дервишь в припадке изуверия изрубил нескольких матросов за то, что они спокойно лежали, когда он творил свой «намаз».

Не смотря на большие преимущества, данные правительством туземцам, персидские купцы мало по малу выпустили из своих рук торговлю европейскими товарами. Причиною этого, при известной способности Персиян к торговым спекуляциям, можно полагать только недостаточность капиталов. Внутренний кредит, основанный на весьма шатких постановлениях, подвержен частым потрясениям; а с ним вместе страдают негоцианты, ведущие заграничный торг. Непрерывные обманы в торговле весьма обыкновенны у Персиян. Некоторый мюджтегид в Тебризе позволил заложить разными уловками один и тот же дом у девяти разных лиц. Персидский купец без всякого опасения объявляет себя банкрутом, потому что для него верное прибежище «бест» в каком-нибудь месте перелинажа, где он преспокойно может отсидеться, сколько ему угодно, и потом, по миновании опасности, выдти и опять приняться за торговлю с утаенным капиталом. Это последнее обстоятельство наносит большой вред торговле. При неблагоприятном для Персиян торговом перевороте 1837 года, основалась в Тебризе торговая контора Ралли и в бытность путешественника продавала на три миллиона в год английских ситцев и сукон. Русских товаров на базарах почти не видно. Прежде торговал здесь поверенный от шуйских фабрикантов бр. Посыльных, но, по низкому качеству товаров, эта торговля прекратилась. «В мое же время, (говорит автор) произошла в Тебризе перемена касательно условий кредита между русскими подданными и Персиянами. С давнего времени, по причине частых ложных банкрутств персидских купцов в Тебризе, принято было за правило удовлетворять из оставшегося у банкрута имущества «куремы» сначала русских кредиторов, а потом остальных, какого-бы звания и нации они ни были. Если, с одной стороны, русские подданные выигрывали в куреме, то с другой Персияне старались наверстать проигрыш «бестом», припрятав заблаговременно все имущество. Оставалось только уничтожить обе привиллегии. Так и сделано: в одно прекрасное утро, в октябре месяце 1842 года, русские подданные в Тебризе проснулись без привиллегии в куреме; но с персидским бестом сладить было [120] не так легко. Только 9 декабря, по твердому настоянию нашего консула П. А. А., тебризский принц-губернатор приказал своим феррашам для первого опыта взять ложных персидских банкрутов, задолжавших русским подданным, в дом Мюджтегида и в Сеид-гамзе; так как сила старинного предрассудка была опасна, то нашествие учинено ночью через окна, и без значительного шума виновные выведены из своего убежища и наказаны публично, причем, вопреки общим ожиданиям, никаких толков в городе не было, кроме ропота нескольких мулл».

Далее описывает путешественник караван-сераи и мечети, коих в Тебризе до 50-ти; главные: Меджид-и-Сахиб-Эль-Амр; другая мечеть, или, лучше сказать, развалина мечети, на Ардебольскои дороге, и в особенности, мечеть Сеид-Гамзэ. В комнатах верхнего этажа этого святилища живут беглецы, спасающиеся в бесте, неприкосновенность которого никто не смеет нарушить. «Я видел, говорит автор, некоторых из этих господ, приятно проводящих время в дружеской беседе за кальяном». Потом он посещал арсенал «Топ-ханэ», где при Аббасе Мирзе производилась фабрикация пушек. Теперь он заперт; внутри его сложено оружие, большею частию негодное. Последняя достопримечательность Тебриза — дворец. «Над входом находится башня с «бале-ханэ», открытым мезонином, в котором или играют военные музыканты, или иногда смотрит на народные увеселения сам принц; обыкновенно же стоят здесь, ради величия, два барабана, вещь не последняя на востоке. Из башни выходят на обширный, продолговатый двор, где находятся Топ-ханэ, арсенал оружия, годного к употреблению, и персидская гауптвахта: я прибавляю слово «персидская» потому, что здесь можно найти все, кроме дисциплины, столь необходимой для войска; обыкновенно здесь стоят в козлах каких-нибудь шесть ружей, и то без замков, а перед ними гуляет «сербаз» с пустыми руками. Другое дело у Топ-ханэ: там всегда стоит караульный сербаз с обнаженной саблей». Описание дворца не стоит приводить, тем более, что образчик подобного здания встретится еще в Тегеране. Главные его части: осмиугольная зала, выходящая на усаженный деревьями двор, украшенный бассейном, и аудиэнц-зала, отделанная зеркальным набором и блестящая живописью в персидском вкусе со всеми возможными промахами против этого искусства. Тут, на возвышении, трон Шах-задэ, высокое большое кресло, на спинке которого вырезано солнце, а ручки оканчиваются львиными головками, — эмблемы из персидского государственного герба. Пол аудиенц-залы устлан [121] коврами-кошмами. Так как в Тебриз, к утешению Персиян, имеются войска, то посетим и казармы, в которых помещается храброе иранское воинство. Эти казармы находятся на четверо-угольной площади, которую они окружают с трех сторон, а с четвертой строится еще корпус для офицеров. С правой стороны помещаются казенные столярные заведения, а с левой стороны, у казарм, стоит пушка, для возвещения правоверным часов поста во время рамазана. В казармах нечистота неизобразимая: какие-то оборванцы, величающие себя сербазами, валяются на грязном полу; дверей не имеется, а входы загораживаются деревянными досками, которые отважные сербазы крадут и продают».

«В Тебризе находится частная типография, в которой литографирован Алкоран и напечатано несколько книг. Говорят, будто-бы буквы привезены были из Астрахани; первоначально типографию завел мирза Джафар в 1822-м году; с тех пор она сделала немного, а в мое время и ничего не делала».

Также мало достойны любопытства и загородные дворцы Тебриза. Один из них называется Халат-пушан (место надевания халатов), потому, что в мае и июне правитель там торжественно надевает почетные платья, присылаемые шахом.

Чтобы показать, что не в Персии должно искать роскоши 1001 ночи, возьмем на удачу описание дачи персидского принца, которая называется «Баги-шумаль», северный сад. К дому ведут от ворот длинные аллеи; перед ним устроен по обыкновению четвероугольный бассейн. В нижнем этаже прихожая с тремя комнатами по бокам; все это очень просто и даже бедно. В верхнем этаже зала с двумя каморками по углам; стены отделаны зеркальными кусочками, между которыми намазаны изображения европейских и персидских дам; над дверями представлена той же нехитрой кистью охота по всем условиям персидской живописи и два портрета: в Бозе почивающего Императора Александра и Наполеона, оба во весь рост и рисованы персиянином. Здания окружены обширными садами.

Автор с благодарностию воспоминает о гостеприимстве и радушии, оказанных ему во время пребывания его в Тебризе, нашим генеральным консулом П. А. А. и его сослуживцами. «До 1830 года русское посольство имело прислугу от персидского правительства; пятнадцати феррашам платилось ежемесячно по 10—15 червонцев (голландских), а «ферраш-баши», начальнику феррашей — тридцать червонцев, что делалось по примеру Англичан, плативших феррашам по 20 червонцев. Не довольствуясь таким [122] щедрым жалованьем, ферраш-баши впал в неповиновение, и по совещании с авак-ханом, нанял своего ферраш-баши за 5 червонцев в месяц; с тех пор прислуга русского консульства уже не значится в числе «курбанов», жертв, со стороны персидского правительства»,

«Русские торжества празднуются в Тебризе с особенным великолепием. Так, в день святителя и чудотворца Николая и тезоименитства Государя Императора, явились к консулу для принесения поздравлений все русские подданные, находящиеся в Тебризе, и многие персидские начальники; от принца принесли несколько подносов с фруктами, свежими и сушеными, леденцом, персидскими конфектами и микроскопическими головками сахару. Потом знатные персидские чиновники и русские были угощены роскошным обедом, во все время которого персидская военная музыка играла довольно сносно марши и вальсы; весь дом и дворы были ярко иллюминованы, а в саду на возвышении горел блистательный вензель Государя Императора. На тосты за благоденствие Российского Императорского Дома Персияне отвечали шербетами; но за то ни один из них даже не дотронулся до своих блюд, которых подано было более дюжины, — а все кушали европейские».

Тебриз главный город Адербайджана — одной из важнейших провинций Персии, родины Зороастра. В ней вербуются самые лучшие войска, потому что большую часть ее жителей составляют племена тюркские и курдские, говорящие особенным наречием, употребляемым и у нас в Закавказье и имеющим свою маленькую литературу. Главным правителем области в то время был Шах-Заде Бегмен-Мирза, деятельный и умный, но скупой, суеверный и охотник до подарков. Он был в отсутствии, и воротился не за-долго до отъезда путешественника, который и был свидетелем сделанной ему встречи.

«Это было, помнится, 21 ноября, в прекрасный осенний день: обитатели Тебриза, заперев все лавки, отправились с великим шумом на встречу своего правителя, возвращавшегося с победоносным войском «ассакир-и-мансурэ». Городская милиция растянулась с обеих сторон дороги, сзади ее толпились зрители с громкими приветствиями и желаниями благ принцу-правителю. Впереди всей процессии шествовало премногое-множество феррашей с непомерно-длинными палками, которыми они исправно колотили всех любопытных, неумеренно высовывавшихся на дорогу: без этих ударов не обходится в Персии ни одно торжественное шествие. Далее, выступала духовая музыка, игравшая довольно сносно; [123] потом, следовала артиллерия, зарядные ящики впереди, а пушки в шесть лошадей сзади; за артиллерией маршировала, по-полам с грехом, пехота, в которой офицера не отличишь от солдата; шествие замыкали вьючные верблюды принца с его походным багажем, покрытые коврами: на других верблюдах помещались пушки с прибором. Шесть артиллерийских лошадей везли карету принца, кажется, ту самую, которую Императрица Екатерина II подарила армянскому патриарху; за каретой ехал правитель Адербайджана на красивом коне. Принц был одет в полу-азиатский и в полу-европейский костюм: нижнее платье узкое голубоватого цвета обшито золотым лампасом, а стан опоясан кашмирской шалью; пистолеты, «топенча» (ружьецо), завернуты также в кашмирскую шаль, а сбруя копя горит драгоценными каменьями; принц закрывался от солнца пунсовым шелковым зонтиком. Но — увы! торжественная встреча, которую приготовил принцу город и которую я надеялся видеть и описать во всех подробностях — не состоялась: жестокосердые ферраши разогнали всесокрушающими булавами и «мютребов» — нарядных мальчиков-плясунов, и «пеглеванов» — силачей, только что первые принялись плясать, а последние играть своими палицами. Этим заключились сцены торжества по персидскому этикету: более никакой «тамаши» (зрелища) не было». Войско расположилось в живописном беспорядке подле Ардебильской дороги и на дворцовой площади.

На дороге из Тебриза в Тегеран, путешественник останавливался в деревне Туркменчай, живописно раскинутой под горой, возле речки того же имени. Она известна со времени заключенного тут мирного договора между Россиею и Персиею. «Кетхуда» Фетх-Али-Шах с благодарностию вспоминал пребывание здесь русских войск и особенно милостивую снисходительность их главного вождя, — к чему Персияне не приучены своими вельможами. Это благодарное воспоминание Фетх-Али доказывает на деле, принимая всех русских с чрезвычайною заботливостию. На этой же дороге путешественник имел случай ознакомиться с караван-сераями, пристанищами для странников. «Здание всегда бывает четвероугольное, довольно большое, с фальшивыми арками; средину занимает портал, а по четырем углам иногда стоят круглые башни, так что придорожный караван-серай похож на крепость, с которой можно удобно защищаться в случае нападения разбойников. Верхний ярус порталя называется у Персиян «бале-хане» (верх дома), переделанное у нас на балкон; в этих трех комнатах, лучше отделываемых, [124] помещаются важные путешественники. Внутри здания, вокруг двора, идут в два яруса утаги с нишами, внизу — для скотины, а вверху — для путешественников: ни окон, ни деревянных полотен у дверей не делается. Посредине двора находится платформа для молитвы. Каран-сераи победнее строятся без «бале-ханэ» в один ярус».

Большая часть караван-сераев преданы на произвол судьбы; в остальных живут привратники; они же и мелочные торговцы кой-какой провизией и кормом для скота.

В городе или селении Миянэ, путешественник нашел замечательный род клопов, которых укушение ядовито, особенно во время жаров. От Миянэ начинается переход через хребет Куфлянг-Куг, иранские Альпы. Река Кизиль-Узень, через которую они проезжали, известна была и в древности и в Священном Писании упоминается под именем Гозен.

Вот любопытное описание персидской деревни:

«Персидская деревня, в своем роде, есть довольно замечательное произведение иранского гения. Большая часть деревень в Персии, для защиты от нападения кочевых племен, обнесены высокою стеною из того же материала, из которого построены дома. В этой стене одни ворота, которые на ночь запираются; сюда загоняются стада, пасущиеся днем в поле. Днем в персидском селении раздается лишь по указным временам голос Муэззина; ночью же, рев животных и лай собак издали дают знать о существовании селения. При деревне находится иногда сад, редко — мечеть; базар состоит из трех-четырех лавочек. Дом в деревне, по большой части, не заслуживает такого названия, это — мазанка из земли с каменьями, или с нежженными кирпичами, почти совершенно без окон, с одной низкой дверью. Если наружность деревенского дома не представляет ничего привлекательного, то внутренняя отделка еще менее удовлетворяет требованиям человеческого жилища: с потолка висят прутья настилки, с которых тянется паутина и сыплется всякая нечистота на головы обитателей; стены смазаны глиной с саманом, пол земляной без ковров и кошм; холод и нечистота нестерпимы. Свет проникает через одно или два отверстия в потолке, в которые выходит и дым. В персидских избах вы дышете кислым воздухом, страдаете от дыму и холоду, как у Чуваш, во время топки, и, наконец, не имеете ни минуты покоя от легиона насекомых.... Но эти насекомые составляют одно из легких зол там, где водятся скорпионы укушение которых опасно в летнюю пору. [125] В противоположной стене, в некоторых избах, делается камин, от которого кроме дыму других удобств не имеется; но большей частию, для топки по средине избы вырыта яма: там, где есть какой-нибудь лес, Персияне топят мелкими дровами, но в большей части деревень топят пометом вьючного скота, скатывая этот скудный материял вместе с рубленой соломой в лепешки, которые, в виде отдельных пирамид, или рядами у стен избы, служат не последним украшением персидской деревни. По причине безлесья и необходимости топлива на севере Персии, где зима довольно ощутительна, помет имеет значительную цену для деревенских жителей, так что между мальчиками и девочками, которые занимаются сбором его, не редко возникают междоусобные войны. Неприятный смрад персидского топлива противен чувствительному европейскому носу. Для помещения животных служит конюшня, составляющая часто переднюю избы и приемную для гостей».

Путешественник проезжал города Зенгар и Султаниэ; — последний, — некогда обширный торговый город и царская резиденция, — теперь деревушка, в которой развалин едва ли не больше, чем жителей. В ровной долине между двух хребтов ему попался поезд одного из многочисленных персидских ханов, возвращавшегося с поклона из Тегерана с своими женами и свитою. При этом случае, несколько слов о способе и приятностях путешествия в Персии. «Известно, что Персияне и даже Персиянки самого знатного сана большею частию ездят верхом, редко в носилках. Зима, — время года, в которое обыкновенно пускаются в путь, чтобы избавиться от жаров, — представляет много затруднений, особенно опасные переходы через горы, где не редко, во время бурь, замерзают люди. На юге Персии другие трудности: нестерпимые жары, степи и безводие. Особенно мучительны страдания, причиняемые жаждой: вы видите «абамбар», колодезь, спешите к нему из последних сил задыхающейся лошади, подъезжаете — и находите на сухом дне лишь кучи скорпионов и фаланг, издохших от жару. Если и попадается вода, то гнилая, от которой появляются накожные болезни разного рода и даже длинные черви; несчастные собаки с отчаяния кидаются в ямы и убиваются». Ночлегов нет; часто проводят день под палящим небом. При проезде через какое-нибудь ущелие опасность угрожает вашему имуществу и самой жизни. «Мучимые жаждой, томимые голодом, вы приезжаете на станцию, и вдруг оказывается, что вам не чем подкрепить сил: у жителей ничего нет, а иногда и самых жителей не отыщешь! Ночи проводятся на коне, дни в отдыхе на [126] солнечном жару. Не смотря на страшное расслабление сил, еще должно самому заботиться о соблюдении чистоты, о сбережении здоровья слуг, лошадей, о приобретении приязни своих спутников, деревенских жителей, и проч».

Расстояния в Персии считаются караванными часами, «фарсах», равными нашим 6 1/2 верстам.

Древний город Ахбар, через который также проезжал г. Б., упоминается в Писании: «в лето девятое Осии, взя царь Ассирийский Самарию и заведе Израильтян в Ассирию и посели их на Алаи и на Аворе, реках гозанских (нынешний Кизиль-узен) и в пределах Мидских».

25 декабря, в день столь знаменательный для каждого христианина, путешественник прибыл в г. Казбин, (быть может, Скабина Птоломея), отличавшийся во все времена просвещением. В нем много училищ. Дворец, обширное здание, в совершенном запустении. В деревне Кареджи тоже находится дворец, принадлежащий к числу немногих приятных загородных домов персидского хана.

29 декабря они приближились к нынешней столице Ирана. Тегеран (от «такара» — здание, древнее персидское слово) нисколько не поражает путешественника ни обширностию своею, ни величавостию своих зданий, и внутренность его никак не изменяет этого невыгодного впечатления. Никакой речки нет возле города; хорошая вода в нем редкость, особливо в летнюю пору; даже бедняки стараются покинуть город в эпоху жаров; но той же причине, и от вредных испарений на нечистых улицах, климат его не может назваться здоровым и в нем часто бывают повальные болезни. Тегеран, как все значительные города Персии, обведен земляной стеною с безобразными башнями, с внутренней стороны открытыми и пустыми, с сухим рвом, через который ведут мостики, и с 5-ю воротами для въезда в город.

Внутри города прежде всего обращает на себя внимание «арг», цитадель, в которой находится шахский дворец и сосредоточивается вся важность Ирана. Собственное название цитадели не совсем по праву можно присвоить иранскому аргу: ров, стены и башни его почти ничем не отличаются от городских; подле стен, с внутренней стороны, идут чрезвычайно узкие проходы, населенные собаками, так что здесь опасно ходить. Направо, у внутренних ворот арга в город, помещается бойня баранов, заражающая окружность зловонием. [127]

В городе еще менее достопримечательностей, чем в Тавризе, потому что он еще очень юн; а обыкновенная обстановка все та же: лавки — казармы, которые, впрочем содержатся в чистоте, быть может потому что только что выстроены. Шахский дворец далеко не оправдывает того понятия, какое мы привыкли составлять себе о великолепии восточных государей, обратившемся в пословицу. Вот как описывает его автор: «низенький, не широкий и длинный коридор, слабо освещаемый небольшими окнами, выдающимися на грязный дворик, ведет с улицы на большой продолговатый двор, разделенный на две половины диванною палатою. Это высокий двух-этажный павильон, состоящий из залы и двух комнат; снаружи он отделан изразцами с арабесками и живописью, представляющей охоту; внутри находится мраморный трон, с вырезанными на нем персидскими стихами; на стенах изображен Фетх-Али-Шах; потолок зеркальный, отделка из арабесков с позолотой. Со стороны двора решетчатая сторона залы завешена длинными полинялыми парусинами. О персидском Диван-Ханэ упоминается под именем Советной Палаты в книге Ездры.

Узкий проход ведет отсюда на третий большой двор, где находится двух-этажный павильон «куляги-френги (европейская шляпа) и тронная зала, отделанная вся зеркальным набором. Здесь стоить кресло павлина, которого спинка убрана драгоценными камнями, а на столбиках ее сделано по павлину. Этот трон, вышиной 1/2 аршина, почти весь покрыт листьями золота. — Далее еще двор и несколько отделений комнат, как-то: льва, солнца и пр.

Дворы в беспорядке усажены остриженными чинарами, небольшими кипарисами и кустами роз и цветов, впрочем ни мало не похожих на те цветы, которые воспеваются персидскими поэтами. Нечистота царствует по всему дворцу; двери едва держатся на петлях; штукатурка обвалилась во многих местах, лестницы обломались: одним словом, везде смесь непомерного богатства с недостатком! При всех входах стоят караульные «кешекчи».

Напротив дворца, находятся, с одной стороны, дворец русского посольства, а с другой, дом бывшего тогда первого министра Хаджи-Мирза-Агаси. В левом углу крепости арсенал и «медресе» матери Шаха.

Тегеранский базар меньше тебризского и представляет те же самые сцены.

Из мечетей замечательна только «Меджид-и-Шах» (Шахская мечеть), близ угла крепости; тут же находится пороховой погреб, оружейная фабрика и монетный двор. [128]

Серебряная персидская монета отличается хорошим качеством металла; самая употребительная была в то время сахиб-киран, равняющийся около 30-ти копейкам серебр., и панабат, половина сахиб-кирана. Высшее нарицательное число именуется курур, пол-миллиона р. ассигнациями. На медную монету, которой чеканенье отдано на откуп, нельзя взглянуть без ужаса, так она неискусно сделана. Медные руды, которых довольно в Персии, остаются без разработки. Бирюзовый нишапурский рудник отдается на откуп за 6,000 асс. в год.

Стены Тегерана окружены обширными садами. Дом, в котором помещается русское посольство, ничем не отличается от богатых персидских домов. Два двора разделяются каменной стеною с фальшивыми арками; на первый выходят комнаты чиновников миссии, а на другой покои самого посланника.

Сообщения Русских из Персии с Россиею производятся посредством туземной почты, устроенной в 1831 г. Авак-Ханом, чиновником нашего посольства, за что он получает сто червонцев в пособие из консулата, и сверх того, 1/100 с посылаемых купцами денег. Английское посольство помещается в большом здании, которого архитектура представляет смесь азиатского вкуса с европейским. Отделка его стоила до 200 т. р. ассигн. Против дворца огромный сад.

Население Тегерана (50 т., зимою же вдвое более) чрезвычайно разнообразно. Здесь можно слышать все персидские наречия и встретить Афганцев, Мизандеранцев, Кюрдов, Гилеков и Гебров; последние — остатки древних Персов, живые развалины в этой стране развалин по преимуществу. Не только знание Зендскаго языка и Зороастрова учения, но и самое племя Гебров мало по малу угасает под гнетом мусульманского фанатизма. Большая часть их переселилась в Бомбай. Они имеют приятную физиономию и отличаются трудолюбием. Об учеши их будет говориться пространно при описании развалин Персеполиса.

Недалеко от Тегерана, развалины древнего города Рея на пространстве трех и более верст. Главный и лучше сохранившийся памятник — высокая башня с куфическою надписью на наружной стороне, вероятно, служившая минаретом. Эти остатки имеют весь характер мусульманской постройки, и напрасно будут искать здесь какой-нибудь камень от Раг времен Товита. Основание Рея персидские историки приписывают Гушенгу, второму государю древнейшей персидской династии, и это предание, ни на чем не [129] основанное, имеет однако немалую вероятность, потому что во время пленения Вавилонского, за два века до освобождения Иудеев, этот город был уже огромен. В книге Товита он упоминается несколько раз под именем «Раги Мидийския»: некоторые догадываются, что слова книги Иудифь: «в пределах Рагавлих», «на горах Рагавлих» относятся также к этому городу. Нет никакого сомнения, что собственное имя Рага (Raga) второго и третьего сголбцев в клинообразном манифесте Дария также принадлежит городу Рею: здесь упоминается о индийской области Рага (Ragbiana древних), которая в Зендавесте известна под именем Рага — Ragha. Мусульманские писатели единогласно восхваляют Рагес (у них Рей); особенно о великолепии и многолюдстве его распространяется «Ахмет Эррази» (Рейский) в сочинении своем: Семь климатов (Гефт-аклим). Он дает Рею баснословное число 8,000,396 обитаемых домов!

В 6 или 8 фарсахах к Ю.-З. от Тегерана горячие воды и развалины крепости, построение которой предание приписывает Ребрам, что и подтверждается огромностию обожженных кирпичей. Загородные дома и дворцы шахские в большом запустении.

31 декабря, когда вся Персия торжествовала праздник «жертвы», айд-и-курбан, учрежденный в воспоминание жертвоприношения Авраамом Исаака, — автор имел честь быть допущенным к лицезрению Шаха. Вот как он описывает это событие: «Наш посланник и вся миссия, в том числе, как говорили в старину, «и я худой», отправились с поздравлениями к Шаху и главнейшим персидским сановникам. Огромная свита феррашей, как облако, окружала нас со всех сторон; во дворце сербазы отдавали нам честь, и в то самое время, как главнейшие чины Персии толкались на третьем дворе в ожидании «селяма», шахского выхода, кучка гяуров была принята за-просто Шахом в его «намаз-ханэ», молельне.

«По грязной, мелкой и узенькой лестнице мы поднялись во второй этаж в сени, или переднюю, где стоял карлик Шаха, а внизу, у лестницы, мы видели шахский кальян, одну из драгоценностей персидского повелителя, которую охранял придворный «кальянчи» (главный кальянщик) в древней персидской одежд, с высокою шапкою на голове. Откинув занавес, отделяющий переднюю от шахской молельни, мы вступили за посланником в «хузур», присутствие падишаха, кланяясь и приложив руки к козырькам фуражек. Гр. М. сел на кресло, стоявшее не далеко от двери; по правую руку его стал наш первый драгоман, а остальные члены миссии вытянулись в линию позади. [130]

«В продолговатом четвероугольном «намаз-ханэ» Шах восседал по персидскому образу на богатом ковре в переднем углу с левой стороны, опершись спиною на две большие круглые подушки. На Шахе была надета парчевая джуббэ с золотыми разводами в виде снурка; под ней красный шелковый архалук с золотыми пуговицами, затянутый поясом с золотою пряжкою, украшенною драгоценными камнями; на голове надета была кад-жарская баранья шапка. По правую сторону Шаха лежали на полу английские пистолеты, и в двух вазочках благоухали только что сорванные цветы, наполнявшие всю комнату своим запахом, по левую сторону лежали его кривая сабля, которой ножны и портупея блестят алмазами, парадная каджарская шапка с алмазным пером, и наконец парадная конская сбруя с набором из драгоценных камней. По одну сторону небольшого камина лежали на полу огромные атласы; под стеклянным колпаком стояла вызолоченная статуя Наполеона, а подле нее находился столик, обведенный по краю решеточкой, на котором были накладены калямданы (чернилицы), круглые футляры, что-то завернутое в ситец и разные персидские безделушки. У стола приставлено было кресло с изображением женщины и какого-то пейзажа на спинке; на полу-же лежали разные бумаги. Против камина стояла электрическая машина. Намаз-ханэ отделано весьма просто: стены белые полированные, и только тахчи обведены золотыми полосками. При этом необходимо заметить для полноты описания, что стены уже довольно пожелтели от времени, испачканы и даже в одном месте отпечаталась чья-то грязная пятерица; в тахчах же и окнах пыли невероятное количество. В средних тахчах, подле кресла, лежали персидские рукописи; а близь нас, стояли сосуды с «аб-и-лимунь», лимонно-сахарной водой; в одном из верхних тахчей лежал полотняный мешечик с каким-то снадобьем, остальные же были заняты картинками: прямо гид камином, стояли портреты английской королевы с принцем Албертом и Наполеона, довольно дурно намазанные; далее на правой рук расставлены силуэты из голубой композиции на черном, и в числе их один бумажный. Комната освещается справа окнами, идущими в два ряда: верхние маленькие с бледнорозовыми стеклами, по которым выведены разные узоры.

«При аудиенции присутствовал министр иностранных дел Абуль-Хасан-Хан в парадном платье; у дверей стояли два «пишхидмета» — камер лакея.

«Его Величество, благосклонно приняв от посланника поздравление с праздником, изволил объяснить, что «курбан» есть [131] праздник духовный, а «ноуруз», новый год гражданский, празднуемый, при том, только в Персии; потом разговор перешел на привезенный из России дагерротип, от него на электрическую машину, а наконец на главную мысль, занимавшую тогда весь Иран, — на отношения Персии с Турцией. В промежутке очередь дошла и до меня.

«Ин чи соаб-ест», кто этот господин? изволил спросить обо мне ІІІах.

«Гр. М. доложил Его Величеству, что я послан в Персию для изучения персидского языка. Шах удостоил меня такого приветствия:

«Хейли-хуб-ест», весьма хорошее дело! «Ма хейли рази-гестим», мы весьма довольны: поезжайте по всему государству и учитесь сколько вам угодно. А за чем вы хотите знать персидский язык?

«— Чтобы читать творения персидских писателей, Ваше Величество.

«Аз кудам ильм беханид», из какой науки будете читать?

«— Из истории преимущественно, Ваше Величество, отвечал я.

Узнав, что я приехал из Казани, Шах присовокупил:

«— В старинное время этот город принадлежал Мусульманам, а до них там царствовали Монголы, великие грабители, «бузург-чапаул».

«Точно также приложив руку к козырькам и кланяясь, мы вышли из шахской молельни, пятясь назад, потому что к Шаху всегда должно стоять лицем; сам Шах никогда никому не кланяется. Русские пользуются особенной пред прочими нациями привилегией — являться к Шаху в сапогах.

«По выходе из намаз-ханэ, мы рассматривали шахский кальян: низ его, где наливается вода, стеклянный, а верх состоит из драгоценных камней, связанных золотом: крышечка также убрана разноцветными драгоценностями, а под кальяном подложен, жемчужный коврик.

«На нечистую и избитую кирпичную мостовую ужасно было взглянуть после такой драгоценности; а между тем нельзя было избежать этого контраста, потому что кальян стоял на мостовой.

«На дворе по прежнему толпились персидские вельможи в старинных шапках и в шалях на голове: тут был цвет тегеранского двора и были великолепные «джуббэ» и «куледжи» всех цветов, от белого до темного. Подле, «куляги френги» стоял отряд сербазов, у входов и выходов также стояли сербазы; на других дворах теснились ферраши, скороходы, и разные мелкие чиновники, а на стенах второго двора, зевал на посетителей [132] простой народ. Так кончилось наше поздравление Шаха с Курбаном! Что же касается до «селяма», выхода, то он не представляет ничего необыкновенного. Шах садится на павлиный трон; Шах-Задэ и вельможи становятся пред ним с боков; мулла причитает молитву за благоденствие Шаха, потом Шах курит свой драгоценный кальян, пьет кофе из золотой усыпанной алмазами чашки, удостоивает некоторых из присутствующих коротким разговором, а в заключение творится «мураххас», т. е. могут все расходиться по домам».

«Не задолго до моего приезда, говорит автор, Государь Император изволил прислать в дар Мухаммед-Шаху дагерротип, который доставил в Тегеран чиновник нашего посольства П. По представлении дагерротипа Его Величеству П. сделал два снимка с шахского дворца, что весьма интересовало Мухаммед-Шаха, смотревшего на эти опыты из дворцового окна, так что, немедленно по снятии видов, Его Величество изволил сойти сам на двор и с особенным удовольствием рассматривал удавшиеся рисунки. Придворные не мало дивились дагерротипному чуду, заглядывали беспрестанно во время снятия видов в камер-обскуру, а иные даже толпились перед стеклом и загораживали солнечные лучи».

Любопытны заметки автора о характере Мухаммед-Шаха и его образе правления, о недоразумениях, происшедших у Персии с Турциею, боязни Персиян, чтобы опять не пожаловали к ним свирепые османлу», походе их, кончившемся тем, что после ничтожной стычки в Аваджике, в которой были убиты три кюрда и один персиянин, привели с торжеством в Тебриз какого-то несчастного «низама» (турецкого солдата), захваченного в стычке.

С Хивою также были несогласия за Персиян, захваченных Тюркменцами и проданных Хивинцам.

Путешественник посещал и царское казнохранилище, далеко не столь богатое, как прежде. Не далее как по смерти Фетх-Али-Шаха, множество драгоценностей было разграблено и распродано. В числе сохранившихся доныне, замечателен редчайший алмаз (дерья-и-нур — «море света», соперник английского куг-и-пур — «гора света»), вывезенный из Индии Надир-Шахом; в нем весу 242 5/16 каратов, и по оценке англичанина Бриджа, он стоит 918,156 фунт. стерлингов. Путешественник видел также небольшое здание, где погибло русское посольство, и которое остается до сих пор в том полуразрушенном виде, как покинула его разъяренная чернь. Далее он описывает встречу свою с ныне царствующим Шахом, которому тогда было 12 лет; посещение свое [133] покойному министру и любимцу Шахову Хаджи Мирзе Агаси; любостяжание последнего; бедственный поход его на Герат в качестве начальника артиллерии. Он посетил также министра иностранных дел, Абуль-Хассан-Хана.

В одно утро происходил смотр Шахом войска с артиллерийским ученьем. День был выбран не совсем удачно: серые облака, по временам, ниспускали мелкий дождь. Не смотря на это, обитатели Тегерана толпами спешили за город подивиться своему могуществу; в числе зрителей был и «хакир эль-факир» — я недостойный бедняк, как говорят о себе восточные книгоделатели.

Смотр предназначался на поле к С.-В. от города; сам Шах изъявил желание присутствовать на смотре, и великолепная карета, подаренная русским Государем, запряженная шестью белыми копями, впрочем весьма невысокой цены, стояла за городом, в ожидании выезда Его Величества; боковые фонари ее вынуты и носятся служителями в руках.

На смотр была собрана пехота регулярная, артиллерия и конница, последняя — иррегулярная. Сербазы занимались куреньем кальянов, закусывали, и проч., пока не явился Хаджи Мирза Агаси, (носивший скромный титут начальника артиллерии), бедно одетый, но сопровождаемый бесчисленной свитой: тогда сербазы стали в ряды и начали ученье ружьем по английской команде, довольно неискусно. Впереди стояли в две шеренги гвардейцы, в красных куртках; за ними помещались казвинские, хоросанские и другие солдаты в разноцветных куртках: всего регулярной пехоты стояло под ружьем до восьми сот человек, да кроме их стояли по бокам иррегулярные оборваные пехотинцы с ружьями. Офицеры были пешком и на конях, одетые или в архалуки или в сюртуки с эполетами, а на нотах персидские башмаки, — весьма приличный костюм для марширования по грязи. Иррегулярная конница с длинными Камышевыми палками джигитовала по полю без всякой цели, ради собственной потехи: в толпе отличалось несколько всадников, облеченных в древние костюмы, в кольчуги и шишаки, с страусовыми перьями, а на ногах круглые небольшие щиты. Персияне имеют особенный термин для означения положения кавалериста, поворачивающегося в седле и стреляющего во врага, который преследует его. Артиллерия разъезжает на верблюдах и лошаках.

Потом прибыл Шах в карете, и тотчас же пересел на лошадь: впереди Его Величества шли «шатыри» — пешие пажи в архалуках ниже колен, в длинных чулках, с палками в руках; [134] на платьях шатыров нанизаны сахиб-кираны, но в незначительном количестве, тогда как при Фехт-Али-Шах шатыри были покрыты серебряными монетами с ног до головы. Верховая лошадь Шаха, чрезвычайно хорошо выезженная, носит на лбу страусовое перо, украшение, принадлежащее одному Шаху. Для торжественных выездов имеется брилльянтовое перо, а лошадь покрывается попоною, называемой «каджариэ», которая украшена двумя огромными смарагдами, между красивыми жемчугами. Седло, узда и прочий прибор также блистают драгоценными камнями, а золотые, эмалированные стремена усыпаны рубинами, алмазами и смарагдами. Его Величество был в меховой куледже из кашмирской шали без всяких знаков своего сана.

С прибытием Шаха тотчас же началась пальба из пушек и «замбуреков» — маленьких пушек на верблюдах, пускание конгревовых ракет, батальный огонь, маршированье и джигитовка; все это представляло необыкновенный хаос. Позабавившись довольно собственными неуспехами в военном ремесле, войска разошлись и поле опустело.

Любопытны также заметки автора о состоянии военной силы в Персии. Для образчика, вот шествие двух персидских батальонов, отправлявшихся в Тебриз: «ехали кто на лошадях, кто на лошаках, кто на ослах; некоторые тянулись пешком. Ружья были складены в вьюки. У троих «сербазов» были борзые собаки. В походах беспорядок, говорят, доходит до комического. Так офицер командует скорым шагом, и тут иной солдат кричит: «сабрь кун: кефш-и-мян-гум кердем» — постой, я потерял башмак!»

«Из всех этих сведений, прибавляет автор, не трудно вывести результат, что персидское войско, со времен Ксерксов, когда миллионы не могли подавить горсти Греков, до настоящего времени, не много подвинулось в усовершенствованиях.

Занимательна и по важности предмета и по изложению глава, заключающая в себе описание Персии в историческом отношении, состав ее теперешнего управления, подробности о Фетх-Али-Шахе и претендентах на престол после его смерти, и проч. На троне Ирана ныне чужеземная тюркская династия Каджаров. Не смотря на юность ее, при Фетх-Али-Шахе явились уже каджарские историки: Неджеф-кули, начинающий свою историю баснословным родословием Каджаров; последняя глава носит титул: кончина Александра Павловича, Императора Российского. Есть еще рукописное родословие [135] Каджароив, находящееся в Казанском университете. Трон Персии завоевал Ага-Мухаммед-Хан, внук первого хана, известного в этом племени. Фетх-Али-Шах оставил по себе огромное потомство, до тысячи человек, о котором один персидский выходец выразился, что «во всем роде нет даже женщины, способной управлять Ираном». В последнее время он только и заботился о женитьбе своих детей и внуков; многие из них вели беспорядочную жизнь и были обременены долгами.

По смерти его явилось несколько претендентов на престол каджарский. Один из них, Рамазан-Шах, несколько времени разыгрывал роль повелителя и отличался необыкновенно скорым судом и расправою. Так, он бросил в огонь одного хлебника за то, что тот продавал дурные «чуреки». Многие из принцев крови также питали более или менее явные умыслы на корону Сассанидов. Зелли-Султан 6-ть недель царствовал в Тегеране, проводя время в пирах и праздности, и рассылал повсюду указы с надписью на печати: «Али сказал: я был тению Султана, а ныне стал тению Аллаха».

Многие принцы, опасаясь гнева Мухаммед-Шаха, удалились, и живут, кто в Турции, кто в Кербели, как напр., Зелли-Султан. Другие были схвачены и ослеплены, в том числе и Хозрев-Мирза, живущий теперь на пансионе в Гамадане. В Тебризе находилось тогда под стражею одиннадцать принцев.

Женщины из харема Фетх-Али-Шаха, по смерти его, пришли в бедность и многие живут трудами рук своих. Великолепие двора совершенно упало при Мухаммед-Шахе. Он раздавал придворным тончайшие золотые и серебряные шпаги, между тем как каждый чиновник обязан был приносить ему на «селям» (па поклон) разные драгоценности.

Шах — полный господин жизни и смерти своих подданных, а равно и достояния их.

После него, главное лице в управлении первый министр, носящий разные титулы. Эту должность в бытность автора исполнял на деле Хаджи-Мирза-Агаси, довольствовавшийся титулом начальника артиллерии.

Потом, для разных частей государственного управления: министр внутренних дел (Местоуфи-ель-мемалик, «отчетчик областей»), министр иностранных дел, министр финансов (или «распорядитель государственный»), военный министр («везир-и-низам»). Не смотря на то, что Персия не имеет ни одного военного судна [136] ни на Каспийском море, ни на Персидском заливе, в Тегеране существует звание великого адмирала («эмир-и-дерья», князь моря). Чем занимается это важное лице, — известно только ему самому. Должно заметить, что Шах часто жалует титул без власти и предоставляет власть без титула. Министрам не редко без всякого различия поручается командование армией.

Правительство не имеет никакого надзора за ходом образования. При мечетях существуют школы и семинарии; в первых учат читать и писать; в последних мусульманской религии и законоведению.

Для путей и сообщений, предоставленных в Персии на произвол судьбы, нет управления, хотя и собирается подорожная подать.

Отдельных присутственных мест в Персии не существует. Судят и рядят сановники в своих домах, при помощи «мирз», секретарей. Это грамотные люди, владеющие тайною красноречивого слога; у них все решения в голове, а канцелярия, состоящая из «калямдана» (чернилицы) и свертка бумаги, заткнута за поясом. О старинных мирзах говорится в книге Есфири под именем писцов.

При дворе Фетх-Али-Шаха было необыкновенное обилие придворных чинов; теперь остались не многие. Начальник двора, нечто в роде церемониймейстера, «Ишик-Агаси-Баши». — Лейб-медиком был ренегат из жидов, уморивший Эмира Эль-Мулека арбузным соком, который он давал ему от горячки. — Почетную должность при дворе занимает князь поэтов и государственный историограф.

Иран разделен на 12-ть провинций, которыми при Фетх-Али-Шахе управляли, большею частию, принцы крови. Мухаммед-Шах доверял только родным своим братьям управление Адербайджаном. — Первое место между прочими правителями, (носящими титул ханов), принадлежит испаганскому военному губернатору. В больших городах начальствуют беглербеги, а в небольших, с уездами, хакимы. Есть в городах полициймейстеры (калянтары), надзиратели базаров и квартальные (кетхуды).

В деревнях единственный и полновластный управитель «кетхуда», староста.

Ночью города не освещаются, а каждый берет с собою большой складной фонарь из белого полотна с железным верхом и низом.

Для выходов нашей миссии служат факелы: на конце деревянной палки железная клетка, в которой пылает нефть с тряпками. [137]

Дети важных чиновников, умерших на службе, получают в пенсион полное жалованье отца.

В системе податей важные неудобства и злоупотребления. Во время пребывания путешественника в Персии, подати были собраны за полгода вперед, а денег у правительства все-таки не было. Не смотря на увеличение налогов, доходы с каждым годом уменьшаются.

Земля в Персии может быть разделена на четыре класса:

1) коронная, 2) частная, принадлежащая частным владетелям, 3) собственность духовных лиц и богоугодных заведений, 4) жалуемая Шахом во временное владение, «туюль» (пожизненность, по нашему старинному кормленье).

Доходы вообще заключаются в трех классах: 1) малият, налоги с имения и доходов и подушные, (с хлебов, с имущества, с засеянной земли и с четвероногих, и поголовная дань с не-мусульман), подати с кочевых племен и городские сборы, 2) судур — необыкновенные налоги, и 3) пешкеш — подарки.

Низший класс отличается в Персии необразованностию и терпеливостию. Они обработывают у частных людей землю, на известных условиях, но, в случае неудовольствия, могут перейдти к другому владельцу.

Лавочники, домохозяева и ремесленники платят довольно незначительные налоги; купцы — одни таможенные пошлины.

Сверх этих классов производительного народонаселения, в Персии безмерное число людей, ничего не производящих и притом испорченной нравственности. Эту саранчу составляет прислуга ханов, вельмож и всего чиновного народа; каждый порядочный человек обязан держать несколько нукеров и конюхов, которые, с утра до вечера, тянут кальян и потешаются на счет своего господина.

Персияне могут ездить без паспорта по всему государству, и даже выбраться за границу. Правительство не наказывает беглецов по возвращении их на родину.

Государственные должности все продаются, и при том чуть не с аукциона; правосудие, собственность и доброе имя страдают на каждом шагу. К многочисленным злоупотреблениям присоединяются еще сурсаты и бараты. Сурсат — предписание, выдаваемое войску, или проезжающим должностным лицам, на получение припасов по всему пути; а барат — предписание, по которому обладателю его дается право сбирать подать какими он [138] хочет средствами, с деревни или с уезда, даваемое правительством, за неимением денег, вместо жалованья чиновникам. Можно себе представить, к каким злоупотреблениям подают повод эти оригинальные средства собирать подать. Случается и так, что правительство выдает барат на какую-нибудь деревню и вперед отправит приказание не платить по нем. Многие деревни пользуются льготами, потому что принадлежат сильному вельможе. Тут с суратом лучше и не показывайся; так, на проезде в Тегеран, путешественник не мог остановиться в одной деревне, потому, что она принадлежала шахскому ферраш-баши. Подати, которые не заплатила одна деревня, разлагаются на других, так что в Персии страшно и не стоит иметь значительную собственность, хотя народные богатства и обширны и разнообразны.

Такая же продажность существует в отправлении правосудия. Приведем одно обстоятельство. Правитель Шираза позволял грабить испанские караваны, получая за это известную долю из награбленного.

Наказаниями заведывает «насакчи-баши» (главный казнитель) — лице очень важное в персидском управлении. Персидское правосудие с давних времен известно жестокостию казней. Еще в манифесте Дария говорится о распинании мятежников на крестах. Ныне самое употребительное наказание — битье палками по пятам. Хюссейн-Али-Хан, бывший посланником во Франции, получил, в присутствии самого Шаха, 200 ударов; а бывший министр иностранных дел Мирза-Али — 2,000 ударов, за следующую шутку: в одно прекрасное утро, министр иностранных дел, которому едва ли исполнилось 20 лет, является к Шаху с докладом, что французский посланник просит у Его Величества заимообразно 1,000 туманов (червонцев). Не подозревая лжи, Шах велел выдать деньги. После уже открылся обман. Ферраши по исполнении обязанности еще берут с виновного «пешкеш».

Более важные казни: отрезание носа, ушей и отсечение головы, для простого народа; ослепление и удушение для высших сановников. За воровство вечная тюрьма или отсечение четырех пальцев. Не смотря на это, грабеж и разбой в Персии, особенно Кюрдами, на севере, и Бахтиярами, на юге — дело обыкновенное. Не за-долго до прибытия автора в Персию, славился в Адербайджан разбойник Ади-Гюзал, любимый простым народом за то, что он не только не трогал бедных, но еще помогал им. Армяне, русские поданные, надеясь на страх русского имени, разъезжают [139] в одиночку по северной Персии и не подвергаются никаким обидам. Имущество казненных преступников поступает в казну, — древний обычай.

Почтовые станции существуют от Тебриза до Шираза. В других местах он никогда не существовали или разорились.

Во время пребывания своего в Тегеран, автор познакомился с персидским поэтом Мирзой-Хабибом. Фетх-Али-шах, написавший собрание эротических стихотворений, велел однажды дать ему несколько ударов по пятам, за неблагоприятный отзыв об его стихотворениях. Рассказывают, что, вскоре после того, он опять позвал его на суд, и что, прослушав новые стихи, Мирза-Хабиб отвечал: «Прибежище мира, прикажите вести меня к фелеке!» Только этот анекдот отзывается повторением старого.

При Мухаммед-Шахе — совсем не любителе литературы, единственная газета, начавшаяся издаваться в Тегеране, прекратилась, и типография и литография, устроенные ее издателем Мирзою-Салехом, стояли в бездействии.

Автор познакомился также с лучшим персидским живописцем. Сейдэ, (потомок Магомета) был в восторге от верности портретов Хаджи и Абул-Гассан-Хана, работы живописца Френа, не смотря на свои, совсем особенные, понятия об этом искусстве. Персидская живопись презирает правила перспективы, хотя далеко не в такой степени, как китайская, и почти никогда не ставит человеческие фигуры в правильную позу: вы видите на персидском рисунке человека, стоящего к вам лицем, а обе ноги его смотрят в одну сторону на бок, руки совершенно вывихнуты, а подле него изображена гора, приходящаяся ему только по колена, хотя человек предполагается стоящим у самой горы. Главное достоинство персидские артисты поставляют в чистейшей и мельчайшей отделке всех подробностей, даже самых отдаленных: так, они будут стараться вывести глаза, рот и нос фигуре, которая предполагается стоящею за несколько верст и занимает места в картине не больше, чем муха. От этого происходит, что над самым незначительным рисунком персиянин сидит по нескольку дней, отделывая все пунктиром из самых мелких и правильно расставленных точек. На взгляд европейца, главное достоинство персидских живописцев состоит в их ярких, никогда не линяющих красках; тщательность же и миниатюрность работы имеют только тогда цену, когда весь рисунок состоит из арабесков и цветов. [140]

Ремесла и промышленность вообще не находятся в Персия в цветущем состоянии. Пахание земли совершается, большею частию, очень торжественно, на четырех коровах, запряженных цугом. На дышле передней пары сидит мальчик-погоньщик. Обь орудиях — не стоит и говорить.

Особенно хорошо делают Персияне ковры, шали, шелковые материи, оружие и мозаики; также доведены до достаточного совершенства: вышивание парчи, изготовление посуды и выделка сафьянов. На фабрике ковров или шалей вы видите пять-шесть человек, сидящих на полу за станками, в пустой и темной комнате — вот и вся фабрика. Лучшие фабрики в Кермане. Два работника ткут одну шаль целый месяц. Обделка драгоценных камней нечиста и топорна. Грань крупная, и все камни с подкладкой; a jour в Персии не любят.

Во время пребывания автора в Тебризе происходили богатые похороны Эмир-эль-Мулька Фехт-Али-Хана. Он скончался в половине восьмого часа вечером, и всю ночь в доме его раздавались плачевные вопли. В полдень, тело его отнесли с военной музыкой и в сопровождении сербазов в Сеид-Гамзэ, где, в течении трех дней, над ним читали молитвы, а потом увезли на лошаке в кербеля. После обеда консул с русскими чиновниками навестил Беглербега, сына покойного: в приемной зале сидели чинно в ряд муллы, и один из них читал на распев Алкоран очень внятно; сам же Беглербег сидел в небольшой боковой комнатке, весьма опечаленный. Как у него, так и у всех служителей глаза были заплаканы, ворота рубашек расстегнуты и шапки вываляны в земле; нельзя было равнодушно смотреть на это непритворное, общее горе, столь редко встречаемое в Персии! Духовный закон не только не запрещает Персиянам печалиться о покойнике, но даже ставит эту печаль в число богоугодных дел.

Геродот говорит о современных ему Персах, что они считали себя лучшим народом в мире, а другие нации ценили по мере близости их к Ирану; он же замечает, что самым постыдным делом между ними считается ложь и долги; Плутарх говорит уже совершенно противное; а ныне две черты — ложь и хвастовство (за ними хитрость и вероломство) выпуклее всех других выставляются в характере Персиян. И именно от этого речь Персиян пересыпается клятвами «мерги-шума» (вашей смертью), «джан-и-шума» (вашей душою), и проч. Как видите, Персиянин [141] клянется все вашею же собственностию! Не смотря на то, что персидское войско отличалось многими победами при Надир-Шахе, трусость — общая принадлежность Персиян. В гневе — Персиянин отвратителен: лице его искажается злобою, а голос переходит в визгливый крик. При беспрестанных ссорах — до драки доходит редко, за что Персиянин старается наверстать бранью, и в этом отношении, персидский язык снабжен особенно выразительными и оригинальными словцами. Умственные способности, которыми природа довольно щедро наделила Персиян, глохнут при сильном влиянии религиозного фанатизма и недостатке образования. Персияне славятся своею вежливостию и обходительностию. В изобретательности правил этикета они показали большую находчивость; гости здесь различаются не только по месту, которое занимают в беседе, по и по угощению, которое им подносят. Для лучшего гостя лучшее место в переднем углу, и кальян, и шербет, и ширини (конфекты) и чай; гость пониже пользуется кальяном и еще чем-нибудь; обыкновенный — удостоивается только кальяна, а непрошенный гость должен довольствоваться одними комплементами. В обращении с равными, Персияне наблюдают важность; слуги обходятся с господами довольно фамильярно, но обхождение низших с высшими унизительно. В обращении с животными, они жестоки, и не редко убивают до смерти упорное животное. Слуги, подражая господам, щедры на обещания и не охотники до исполнения. Ленивый Персиянин скажет вам «чешм» (на глаз) или «cep-и-чешм» (на голову и глаз), а между тем этого глаза вы прождете очень долго. За то Персиянин осыпает вас угодливостию, когда имеет в вас нужду; бескорыстных побуждений не ищите в благополучном Иране (а где же они и есть?). Уважение сына к отцу — до сих пор сохраняется ненарушимо.

Персидский вкус наклонен ко всему не-натуральному. Они красят себе волосы, красят хвосты и ноги лошадей, женщины сажают на лице мушки, сурмят брови, красят ногти; высшая искусственность господствует в речах и книгах; здесь метафоры опережают одна другую; некоторые не только странны, но даже, по нашим понятиям, невозможны.

Между растениями, свойственными Персии, автор замечает хна (белая лаузония), которою Персияне красят волосы в красный цвет, переходящий в черный от краски «ренг». Но Персияне, приписывающие ей целебное свойство от головной боли, иногда и не прибегают к ренгу, а оставляют волосы с их [142] отвратительным красным цветом. Вероятно, отсюда и название красноголовых, данное Персиянам Турками.

Далее, автор говорит о изуверстве Персиян и ненависти их к неверным; он сам несколько раз, в прогулках своих по персидским городам, был осыпаем каменьями. Обмануть неверного считается у них добродетелью.

В домашних обычаях Персиян также много странностей. Всем известно, что в Персии верх неприличия сидеть с открытою головою и при входе в комнату не снять башмаков. «Войдя в комнату и садясь на свое место, Персиянин, с какого бы целию ни пришел, сначала исполняет правила этикета, и потом уже ведет речь о цели своего прихода. Таким образом, мне самому не раз случалось видеть гостя, вошедшего тихо и прилично севшего, и вслед за этим, поднимающего ужасный крик и ссору: это — извольте знать — Персиянин пришел за что-то побраниться с хозяином».

Хозяин дома, где вы наняли квартиру, является к вам с приветствием «мензил-и-шума-мубарек дадь», да будет ваше жилище благополучно. Хозяин говорит часто: мой дом — ваш дом. Только выходит совсем иное; что мое — мое, а что твое — мое». Самый могущественный из персидских обычаев — пешкеш, подарки. В Персии ничто не делается, ничто не случается без пешкеша. Нравы Персиян в большом растлении. Еще Геродот и Платон представляют, древних Персов весьма преданными пьянству; потомки не уступят предкам в этом пороке. — Препровождение времени у Персиян различно, но большею частию сводится к одному знаменателю — к пустословию и безделью. Как пешкеш берется за всякий случай, так и всякое пустое приключение может составить для Персиян «тамашу», потеху. — Обыкновенные публичные «тамаши» — драки петухов и баранов, сказочники, пеглеваны (акробаты), плясуны, фигляры и музыканты.

Сказочники составляют утеху Персии, как и всего Востока; местом своих импровизаций они избирают обыкновенно площадь, сотрудником, — козла, а предметом — похождения Рустема. В старинных преданиях, Пеглеваны играют роль рыцарей западной Европы. Знаменитый Рустем был тоже пеглеван. Как видно, значение этого слова очень изменилось.

Чтобы иметь понятие об удовольствиях высшего общества в Персии, прочтем описание вечера, данного Абу -Хасан-Ханом русскому и английскому посольствам. Как и в образованных [143] государствах, главную принадлежность праздников составляют музыка и танцы. — Те, которые не слыхали персидской музыки, не могут составить себе полной идеи о восточном способе услаждать слух; этот способ, главное, состоит в криках певцов и в оригинальности звуков и инструментов.

«Впереди музыкантов плясали «раккасы», танцовщики, два мальчика, одетые в длинные архалуки, в роде юпок, стянутые очень тонко по средине талии, без шапок; в руках у них были по два медных кастаньета, которыми они очень искусно дробили под такт музыки. Певец кричал неистово, музыка играла довольно сносно, а плясуны действовали всеми частями тела: то они скакали, приседая вдруг на пол, при чем юбки их надувались, то перебирали медленно ногами на одном месте, стуча кастаньетами и разводя приятно руками; трепетали грудью и животом, наклоняли назад голову, встряхивая волосами, то кружились быстро, или медленно; то трепали себя руками по животу; то припадали лицем к земле, или, наконец, заткнув подол за пояс, кувыркались и ходили на руках».

На другом вечере гостей забавляли, кроме четырех танцовщиков, певца и музыки, состоявшей из двух балалаек, четырех бубнов и четырех барабанов, актеры, представлявшие комедию. Содержание ее — похождения персидского купца, к которому насильно нанялся в прикащики пройдоха, обирающий хозяина; а потом обирают его же даруга, кетхуда, караульщики, дервиши, и все это лишь потому, что купец труслив, как и все Персияне. — Все эти сцены ведены были очень живо и весьма естественно; жаль, что неприличные выражения сыплются у актеров градом, что впрочем в Персии ни по чем. Потом явились на сцену отличные пеглеваны. На представлении присутствовало, кроме гостей, множество зрителей на дворе и террасах.

А вот потехи простого народа, по случаю празднования религиозного торжества шиитского раскола, установленного в воспоминание вручения Мухаммедом зятю его Али гиерстия, как символа преемничества.

«В полдень Шах вышел в тронную; после полудня, начались увеселения на Шахской площади перед дворцом, в присутствии наследника престола, «Велиагда»; во множестве зрителей были и женщины. Выходя, наследника приветствовала дисгармоническая музыка. Пеглеваны боролись раздетые; побежденных ферраши награждали палочными ударами. Борьба перемежалась кулачным боем. [144] Другие пеглеваны исполняли разные акробатические штуки на шестах, плясали на канате. — Потом ввели в каре медведя, двух обезьян и человека, одетого в медвежью шкуру: началась пляска всех этих лиц, состоявшая только в уморных прыжках.

«Наконец втащили в каре оседланных верблюдов, били их палками, заставляя драться друг с другом: верблюды напирали один на другого боком из всех сил, так что пена валила из роту у невольных бойцов.

«Публика смеялась всему.

«Но вдруг, под одним из пеглеванов подломился шесть: силач растянулся полумертвый на земле с расшибенной грудью. Велиагд встал; музыка загремела, и зрители кинулись во все стороны, точно как будто за ними гналась по пятам нечистая сила. Этим кончилась тамаша на мейдане (площади). Говорили, что шест, с которого упал несчастный пеглеван, был искусно подпилен завистливым соперником силача».

Последние страницы этого тома автор посвящает разбору религиозных представлений, «теазиэ», в роде средневековых мистерий. Основанием их служит смерть Хюссейна, сына Алиева, настигнутого, по повелению халифа Езида, в пустыне, на берегах Евфрата, и убитого почти со всем семейством, в месяце мухаремме, который, по этому, месяц плача и рыдания для всех Персиян. Еще до начала мухаремма устроиваются по всей Персии «текиэ» — временные театры, на дворах мечетей, училищ на площадях, в караван-сераях, в домах вельмож, которые при этом случае великолепно убирают свои «текиэ» и угощают зрителей лучшим-шербетом и кофе, а простой народ водою и пухути (поджареные зерна гороховые, арбузные и др.). Кроме нанимаемых водоносов, являются еще мальчики «назари» обетные, дети хороших фамилий, разносящие воду по обещанию за какое-нибудь счастливое событие. Эти мальчики одеты живописно и пышно, кудри волнами падают из-под пестрой шапочки, на руках, близ плеч, надеты браслеты, а сосуды с водой украшены страусовыми перьями. Следуя персидскому обычаю, наше посольство содержит одно «текиэ», равно как и английское посольство. Разумеется, лучшее «текиэ» в Тегеране было у Хаджи-Мирза-Агаси. Огромные богатства выставлены были здесь на показ, собраны лучшие актёры изо всей Персии, а кофе и шербет подавались всем зрителям. Убранство всего текиэ ценилось в 400 тыс. р. асс. Здесь пылилось 600 кашмирских шалей, прибитых к стенам гвоздиками. Богатство [145] изумительное, но вместе с тем грязь и нечистота повсюду! У знатных лиц особенные ложи; лучшие были наследника и самого хаджи. В ложе Мелик-ут-туджара, (главы купечества и дирижёра хаджийского текиэ) расставлена была фарфоровая и хрустальная посуда, а на верху нашит, на кашмирской шали, черный бархатный квадрат с бриллиантами, рубинами и жемчугом. Средину текиэ занимает невысокий помост, на котором играют актеры, а с боку ставится к одной из стен высокая кафедра, на которой восседает руз-эхан (увещатель), сейд, или мулла, ежедневно старающийся растрогать зрителей своими увещаниями еще до начала представления; внизу кюрси сидят мальчики, составляющие хор руз-эхана; на ступенях вазы с фальшивыми цветами и огромные чаши с водой; на верху воткнуты знамена с гербом Персии или со львом, поражающим дракона. Для женщин делаются особенные ложи с прозрачными занавесами; чернь (все текиэ публичные и даровые) сидит на полу, мущины отдельно от женщин. В текиэ хаджи всегда набиралась бездна народа; но никто так пламенно не сочувствовал представлению, как женщины, для которых это зрелище часто составляет единственную «тамашу» в продолжение целого года; не редко они заглушали голос актера рыданиями. Женщины приходят с скамеечками, жуют мастику, курят кальян, ссорятся и дерутся; иные с грудными ребенками, которые поднимали иногда ужасный крик.

Представлениям предшествуют следующие сцены, повторяемые ежедневно: вскоре после полудня на «кюрси» выходит «руз-эхан», делающий воззвание, «рузэ». Это более или менее удачно-плачевные вариации на какое-нибудь вымышленное событие из жизни Хюссейна. «Руз-эхан» бьет себя в грудь и рыдает; мальчики поют мистические стихотворения, бьют себя в грудь и рыдают; то же делает и публика. В половине третьего часа появляются «синезены», грудобийцы, в сопровождении певцев и до 300 феррашей. Певцы поют мистические стихотворения; хор синезенов, повторяющий напев:

Что это за грустное зрелище с ночи до утра!
О Хюссейн! Ах, Хюссейн!

бьет себя в грудь; у иных, испускающих какие-то зверские звуки и неистово себя терзающих, кровь течет из ран, нарочно насеченных на груди или на лице.

Публика изъявляет свое сочувствие тем, что бьет себя в грудь, под такт с синезенами. [146]

По том являются камнебийцы, «сенг-зены», с разными знаменами; эти бьют себя камнями по затылку, против груди и проч., поют и кружатся. За там приходят женщины, поют и бьют себя в грудь; потом бильбазы, «играющие позолоченными дреколиями», и фокусники. Все эти компании получают «пешкеш» и пьют на сцене шербет.

Автор рассказывает подробно и самое содержание той мистерии, которая давалась у хаджи, (потому что на один и тот же предмет есть много различных сочинений).

Мистерия разделена на 10 дней; каждый день заключает в себе несколько выходов (сцен) и бесконечное множество лиц, (в том числе два войска). Главные: Имам Хюссейн, сын Али, с семейством и родными; Султан Езид, — его военачальники; Ильчи Френчи (европейский посланник) со свитою, (в треугольной шляпе, в военном персидском виц-мундире, шальвары спрятаны в сапоги). В последних сценах 9 дня являются — Фатьма, дочь Магомета, сам Магомет, духи, гении, ангелы и пр. Место действия — Кербельская пустыня и Дамаск.

Для любопытства возьмем на удачу один из выходов, (свидетельство за веру Алякбера, старшего сына Хюссейнова). «1) Зейнаб (сестра Хюссейна) и Хюссейн горюют. 2) Алякбер сбирается снова в битву. 3) Алякбер и Хюссейн горюют. 4) Хюссейн плачет с Алякбером. 5) Мать Алякбера и Зейнаб плачут вместе. 6) Хюссейн провожает Алякбера и падает в бессилии на сцене; Алякбер возвращается. 7) Имам Зейнуль-Абедин тщетно удерживает Алякбера. 8) Мать Алякбера устраивает свадьбу его, осыпает его пшеницей; потом все семейство окружает его и накрывается Алкураном: общий плач. 9) Маленький сын Хюссейна уговаривает Алякбера, приводит ему старшего брата, приносит 4-х-месячное дитя; но Алякбер непоколебим, хотя и рыдает. 10) Невольник Алякбера горюет с ним. 11) Безмолвное, но трогательное прощание Алякбера со всеми. 12) Мать Алякбера надевает черное покрывало, посыпает голову соломой и плачет с сыном. «Посмотри, как ты хорош, дитя мое», говорит она ему, подставляя зеркало, «и ты должен погибнуть!» — Не забывай меня! говорит Алякбер матери. Всякой раз, как увидишь юношу, вспоминай меня! — «С вечера до утра я буду сидеть, припав лицем к земле и буду плакать о тебе!» говорит мать. 13) Прощание Алякбера с невольником, который приходит в отчаяние. 14) Прощание Алякбера с Хюссейном и матерью; он садится на коня». [147]

Каждый день составляет иногда как бы отдельную драму, в которой какое-нибудь особенное лицо сосредоточивает вокруг себя весь интерес и все действие.

Вот еще две сцены из 9 дня.

Свидетельство за веру Имама Хюссейна. Выход VІII. 1) Хюссейи оплакивает себя и Шагидов. 2) Зейнаб оплакивает Хюссейна. 3) Наложница оплакивает Хюссейна. 4) Хюссейн объявляет, что судьба его неизбежна.

Выход X. 1) Хюссейн плачет с Зейнаб, прощается безмолвно со всеми и садится на коня. 2) Секина (наложница) сводит его с лошади и заклинает не оставлять их. 3) Хюссейн отказывает. 4) Зейнаб тоже напрасно умоляет его помедлить отъездом. Общее рыдание.

Выход ХIII. Хюссейн плачет сидя на коне, а семейство его рыдает на сцене. Как видно, главный элемент мистерии — слезы, главная идея — фатализм. В одном только месте проскакивает что-то, похожее на комизм. Это там, где Ильчи-Френчи (французский посланник), увидев на сцене льва, показывает величайшую трусость, кричит и взывает о помощи. — Впрочем, посланник играет вообще хорошую роль; напр. он трогательно умоляет султана Езида пощадить Хюссейна, и получив отказ, проклинает страну, где совершаются такие жестокости.

В XXIV выходе 9 дня, Хюссейна убивают. Все, и в том числе лев, плачут над его трупом. Палатка Хюссейна горит на сцене; жены его взяты в плен. Печальное шествие. Это теазиэ было самое трогательное.

Кроме двух партий синезепов явилась еще третья — важнейшие тегеранские купцы, закутанные в шали. Перед началом представления являлась к велиагду и к хаджи печальная процессия: впереди вели четырех верблюдов, потом ехали шестеро музыкантов на шести верблюдах; за ними несколько всадников с заводными лошадьми; потом пустой балдахин с двумя мальчиками в черных одеждах, предававшимися глубокому отчаянию; потом несколько Персиян, взявшись за руки в тесный кружок, скакали с длинными прутьями и били себя в грудь и голову. Далее, вели двух украшенных лошадей Хюссейна и Алякбера: шеи коней были окутаны кашмирскими шалями, свитыми в жгуты. Потом шла толпа неистово скачущих Персиян, но уже без прутьев, и кричащих «вай Хюссейн!»; за ними везли под балдахином труп Хюссейна, над которым сидел плачущий Рукиэ, сын Хюссейна; потом на лошади труп Аббаса, брата Хюссейна, с отрубленными [148] руками; за ним рыдающее семейство Хюссейна, и наконец сенг-зены. Объехав сцену, процессия исчезла, а сенг-зены остались.

Теазиэ пишутся стихами, но довольно простым языком, чтобы все классы народа могли понять представление; в текиэ хаджи давалось самое употребительное, но оно наполнено длиннотами и несообразностями.

Обь устройстве сцены Персияне не имеют понятия и знать ничего не хотят: открытый мост, без всяких кулис, обязан служить изображением Кербеляйской пустыни. Большая часть неудобств происходит от того, что нет заднего занавеса: все актеры являются зрителю прежде, чем примут участие в драме; персонажи, которым достается действовать через некоторый промежуток, садятся преспокойно на краю сцены и ожидают череду; сражения состоят лишь в езде актеров вокруг помоста. Вообще, отсутствие кулис представляет много комического: вы видите, как актер, представляющий Али, разговаривает дружески с сербазом, или, как Абдула, от нечего делать, строит гримасы маленькому водоносу, или, как актеры, представляющие духов, разгуливают вокруг сцены, или, как сербазы толкают в шею преждевременно явившуюся Фатьму, дочь Мухаммеда. Притом же, некоторые актеры не любили оставлять текиэ; этим особенно отличались те, которые представляли духов: почти всегда они стояли у входа и смотрели на ход пьесы. Хотя в восьмой день сцена и была завешена, однако из лож видны были все приготовления к представлению, о которых не хотели позаботиться заблаговременно; напр. как дирижор макал хлопчатую бумагу в баранью кровь и кидал по сцене, для изображения кусков мяса; как укладывали в яму актеров и засыпали травой; как привязывали уток и газелей, и пр.

Недостаток механических средств также давал не раз повод посмеяться: так, иной актер, представляющий труп, устав лежать на одном боку, переворачивается на другой; или вы вдруг видите, что труп чешется. Четырехмесячного сына Хюссейна заменяла весьма дурно сделанная кукла, ни мало не возбуждавшая сожаления; у бедуинского Шейха также вместо дитяти была на руках кукла.

Не мало портит впечатление драмы постоянное присутствие на сцене дирижера вместе с актерами; а между тем он здесь необходим, потому что персидские актеры не учат наизусть своих ролей, а читают по бумажкам, которые раздает при всяком выходе дирижер. В текиэ хаджи управлял всем ходом драмы тегеранский «мелик-ут-туджар» — глава купечества. Он знал [149] превосходно все роли, раздавал и собирал своевременно листочки, на которых написаны роли, указывал актерам места на сцене и места в бумажках; одним словом, пьеса своим успехом весьма обязана ему. Но не смотря на то, постоянное присутствие по средине сцены совершенно ненужного человека, притом вооруженного палкой, показывающего актерам, что делать и что говорить, весьма неудобно; к довершению дурного эффекта, мелик-ут-туджар громко ругает сбившегося актера, а иногда даже тычет палкой самого имама Хюссейна, говорящего не в очередь, а тот громко оправдывается и сваливает всю вину на аббаса, и пр. За то, в трогательных сценах, мелик-ут-туджар не забывал плакать вместе со всеми зрителями.

Женские роли исполняются также мущинами, одетыми в женские, небывалые костюмы: вообще актеры вовсе не заботятся о сохранении исторической верности. Костюмы в тэазиэ хаджи были богаты, но большею частию совершенно неверны и без соблюдения соответственности одного с другим; кто является в сапогах, кто босой, кто в башмаках. Как заметно, давались актерам только платья, а не обувь: от того, занимавшие роль духов являлись большею частию в грязных башмаках, или босые, а женщины, одетые в платья из кашмирских шалей, расхаживали в сапогах.

В текиэ хаджи лучше всех играл восьми-летний мальчик, занимавший роль сына Хурова и роль Рукиэ, сына Хюссейнова; он говорил без бумажки, наизусть, никогда не ошибался, не смотря на то, что ежедневно участвовал в представлении довольно много; говорил он очень приятным голосом, естественно и с большим одушевлением в местах, где это было необходимо. Жесты этого мальчика были благородны, поступь важная. Роль Хюссейна весьма хорошо была исполнена каким-то Сеидом, который говорил приятным сопрано; только Хюссейн, пышно-одетый в чужое платье, утирал слезы собственным дырявым платком. Как мы уже сказали, на Персиян теазиэ производит сильное впечатление, особенно на женщин, но плач Персиян, прибавляет автор, не есть залог лучшей нравственности, а только масло, подливаемое в пламя фанатизма. В одной деревне, мужик до того озлобился на Шемра (полководца Езидова, убивающего Хюссейна), что выстрелил в актера, исполняющего эту роль, и убил его.

Этим кончает автор второй том путешествия. Искренно желаем видеть продолжение занимательной книги. Отнюдь не находим, чтобы он должен был сказать с персидским поэтом: [150] «подкоси ноги скакуну пера своего, закрой тетрадь и надень узду молчания»; но думаем, что он может еще много и много сказать хорошего.

К этому тому приложены: портрет Мухаммед-Шаха, писанный персидским художником; генеральный план Тегерана; надписи в Ардебильской мечети, с переводом; таблица привоза товаров в Тебризе; извлечения из персидской географии; Наслаждение сердец, соч. Хамдуллы Казвини, с переводом. Тут между прочим говорится о Тегеране, что воды его приятнее Рейнских, а теперь, как сказано, в Тегеране большой недостаток в воде. Наконец прибавления к 1-му тому Путешествия по Востоку.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие по Востоку. Том II. Путешествие по северной Персии // Москвитянин, № 8. 1853

© текст - Погодин М. П. 1853
© сетевая версия - Thietmar. 2018
© OCR - Андреев-Попович И. 2018
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Москвитянин. 1853