ПЕРСИДСКОЕ ПОСОЛЬСТВО В РОССИИ 1829 ГОДА.

(По бумагам графа П. П. Сухтелена).

Как известно, Персидское посольство 1829 г. было прислано в Петербург с торжественным извинением за избиение Русской миссии в Тегеране, жертвою которой был и сам полномочный министр А. С. Грибоедов. При других обстоятельствах, Россия, может быть, наказала бы такое зверство силою оружия; но это произошло вскоре после войны с Персиею, закончившейся Туркманчайским миром 1828 года. Россия в то время воевала с Турциею; в тому же выяснилось, что собственно правительство Персидское было непричастно этому делу Тегеранской черни. По всем этим причинам государь император Николай Павлович признал достаточным для удовлетворения России, если шах пришлет извинение через кого либо из своих принцев. Персия с готовностию подчинилась этому требованию и снарядила чрезвычайное посольство, во главе которого находился принц Хозрев-Мирза, сын наследного принца Аббаса-Мирзы и любимый внук шаха. Это был молодой еще человек, лет 16-ти, но во всех отношениях самый симпатичный из множества Персидских принцев; он состоял в звании статс-секретаря по внешним сношениям.

30 Января 1829 г. была истреблена в Тегеране Русская миссия, а в Мае того же года Персидское посольство вступило через Тифлис в Русские пределы, направляясь к Петербургу.

Предлагаемый очерк пребывания этого посольства в Петербурге составлен исключительно по бумагам графа Павла Петровича Сухтелена, которые автор очерка получил от родной племянницы графа, графини Н. К. Сухтелен, вместе со многими другими бумагами ее дяди и деда, графа Петра Корниловича Сухтелена 1.

Граф П. П. Сухтелен, один из героев Персидской войны 1828 г. и образованнейших Русских генералов того времени, был знаком с Хозревом-Мирзою еще в Персии. Ему принадлежит честь покорения [210] Ардебиля, бывшего в то время резиденциею Аббаса-Мирзы, где гр. Сухтелен и оставался комендантом крепости до заключения мира. Он был назначен состоять при Персидском посольстве во все время пребывания последнего в Петербурге. 27 Июля 1829 г. Сухтелен выехал на встречу посольству в Новгород. Бумаги его, относящиеся к этому посольству, состоят из собственноручных отдельных заметок и записок, из целого дневника, веденного им во время пребывания посольства в Петербурге, и из писем к нему многих официальных и частных лиц, имевших деловые и всякие другие, служебные или частные отношения к посольству.

Бумаги разделены на несколько пачек, с надписями на каждой рукою гр. Сухтелена, в роде следующих: «Petit bulletin journailler tenu durant le sejour de Khosreff-Mirza et durant son voyage a St-Petersbourg en 1829. Billets et correspondence concernant les etablissements publies et autres curiosities visitees par Khosreff-Mirza en 1829. Reclamations, dettes et escroqueries de l’ambassade Persanne a St-Petersbourg 1829. Audience et reception de l’ambassade Persanne en 1829 a Moscou et a St-Petersbourg et son audience de conge et depart. Generosite Persanne, au depart de l’ambassade de Khosreff-Mirza et durant son sejour a St-Petersbourg 1829» и т. п. Есть пачка с надписью: «Exercices d’ecriture autographe du prince Persan Khozreff-Mirza», содержащая в себе много лоскутков и целых листов бумаги таких упражнений молодого принца, писанных по-французски и по-персидски; тут же письма Хозрева-Мирзы и лиц его свиты к графу Сухтелену, их визитные карточки, Персидские стихи и т. п.

М. Розанов.


I.

Состав посольской свиты. — Лица, сопровождавшие посольство. — Приезд в Москву и церемония встречи. — Отъезд из Москвы и прибытие в Новгород. — Осмотр военных поселений. — Обсуждение проекта церемониала встреч в Царском Селе, Петергофе и торжественной аудиенции в Петербурге. — Приезд в Царское Соло и Петергоф. — Приготовлении к приему посольства в Петербурге. — Въезд в Петербург.

Посольская свита состояла из 14 человек. Главными лицами в посольстве, после Хозрева-Мирзы, были: Мегмед-Хан, Эмир-Низам, или начальник регулярных войск; Мирза-Масуд, первый драгоман; Мирза-Салех, второй драгоман, на правах хана, и Мирза-Баба, врач принца. В списке свиты, имеющемся в бумагах графа Сухтелена 2 об этих лицах сделаны такие характеристики: «Мегмед-Хан — главный при посольстве; знатен родом и пользуется [211] всеобщим уважением, более правдив, чем другие Персияне, привязан к Аббасу-Мирзе и верит пользе союза с Россиею; может быть, будет предлагать об уступке контрибуции 3. Мирза-Масуд образованнее других, верит охотно лести, пользуется доверенностию Эмир-Низама. Мирза-Салех — плут, но человек нужный; ибо, по непостоянству Аббаса-Мирзы, имеет иногда на него влияние. Мирза-Баба в молодости учился в Англии и, вероятно, служит при посольстве шпионом Англичан. Все сии лица — сказано в том же списке — пользуются титулом высокостепенства, но при Хозреве-Мирзе не смеют ни садиться, ни есть и пить. Остальные Персияне занимают во дворце не столь важные должности (ляля) и не могут следовать за принцем в присутствии Государя Императора».

Эти остальные лица свиты были: Француз Семино, начальник инженеров и артилерии у Аббаса-Мирзы, служивший прежде при Наполеоне; Мирза-Таги секретарь Эмир-Низама; на его обязанности лежало вести журнал путешествия; Гуссейн-Али-Бек дядька принца; Мирза-Джафар назырь или смотритель за вещами принца, Мирза-Багир и Мирза-Ага-Мутриф, камердинеры принца; Фазиль-Хан поэт; Али-Ашреф-Бек сундуктарь или казначей; Джафар-Бек и Науруз-Бек, пишкадметы или комнатные служители 4. Кроме того, при Хозреве-Мирзе находились: три туфенгдара или оруженосца, везде его сопровождавшие; секретный фераш, на обязанности которого было стлать принцу постель (он же исправлял и должность экзекутора); другой фераш, подчиненный секретному; абдарь, подававший принцу воду для питья; кафечи, приготовлявший кофе; шербетдарь, заведывавший всякими другими напитками; цирульник, повар, водовоз и хлебопек. Кроме служителей принца, при посольстве находились пятеро служителей Эмир-Низама и девять человек прислуги при Мурзе-Масуде, Семино, и др. чиновниках, так что всех Персиян в посольском поезде было около 40 человек 5. [212]

От Тифлиса посольство сопровождал генерал-майор Ренненкампф 2-й с тремя переводчиками, несколькими фельдъегерями и прислугою.

Посольство направлялось к Москве через Ставрополь, Новочеркаск и Воронеж и 14-го Июля прибыло в село Коломенское, в 10 верстах от Москвы. По прибытии Хозрева-Мирзы из Подольска в Коломенский дворец и при выходе из экипажа, его встретил и приветствовал краткою речью камергер Булгаков, а стоявший на дворе караул отдал честь.

Из Коломенского должен был начаться церемониальный въезд в Москву. После некоторого отдохновения во дворце, принц выехал в древнюю столицу в нарочно высланной оттуда карете, запряженной восьмериком и сопровождаемый конвоем конницы, свита же его продолжала путь в своих дорожных каретах. У городской заставы караул отдал честь, а Московский обер-полицеймейстер, подъехав верхом к карете принца, поздравил его с благополучным прибытием и вручил ему почетный рапорт. Затем принц пересел в парадную карету, а чиновники посольской свиты и приготовленные для них коляски, и церемониальный кортеж продолжал путь.

Впереди ехал полицеймейстер с ординарцами, для указания дороги, за ним 24 жандарма с офицером вдоль тротуаров, чтобы улицы не были загораживаемы народом; затем, одни за другими, следовали: частные пристава с квартальными надзирателями, взвода жандармов, рота гренадер с музыкою, придворные берейторы и конюхи верхом, 12 лошадей в попонах, ведомые конюхами, лошадь принца, в богатой сбруе, ведомая двумя конюхами. За четвероместною каретою, в которой помещались Русские переводчики (поручик Визирев, подпоручик Кашперов и прапорщик Караогланов) следовали: коляска с прислугою принца, коляска с низшими его чиновниками, коляска с оруженосцами, коляска с пишкадметами, запряженные в четыре лошади каждая. Далее следовали: четвероместная раскидная карета для Мирзы-Джакара; такая же карета для Мирзы-Салеха и Мирзы-Бабы; такая же карета для Гуссейн-Али-Бека и Мирзы-Таги, такая же карета для Эмир-Низама и Мирзы-Масуда, такая же карета для генерал-майора барона Ренненкампфа, камергера Булгакова и переводчика, чиновн. 9 класса Шаумбурга. Затем, предшествуемый взводом жандармов, ехал Хозрев-Мирза. Он помещался в четвероместной восьмистекольной карете, запряженной шестериком; каждую лошадь вел придворный лакей; по одну сторону кареты ехали [213] обер-полицеймейстер и полицеймейстер с своими свитами и казаками, по другую начальник жандармского эскадрона с двумя жандармами и один из адъютантов генерал-губернатора. Взвод жандармов и казачья команда из 60 человек замыкали шествие.

Кортеж следовал от Серпуховской заставы к Серпуховским воротам, по Полянке, через Каменный мост, направо, вдоль Москвы реки до Москворецкого моста; отсюда кортеж поднялся налево, к Лобному месту и мимо памятника Пожарскому, чрез Воскресенские ворота, продолжал путь по Тверской до дома графини Разумовской 6, назначенного для жительства Персидскому принцу. По всему пути стояли войска, отдавая честь послу.

У дома гр. Разумовской находилась на карауле рота со знаменем. Не доезжая нескольких шагов до крыльца, Хозрев-Мирза остановился и принял от коменданта рапорт. Отсюда, по разостланному до самого крыльца, красному сукну, посол вступил на крыльцо, где его встретили и поздравили с благополучным прибытием в столицу Московский губернатор и члены Губернского Правления. Принц вошел в дом по лестнице, устланной красным сукном, в сопровождении губернатора, коменданта, обер-полицеймейстера, камергера Булгакова и главных особ своей свиты. В передней комнате его встретило знатное купечество и поднесло на блюде хлеб-соль, фрукты и цветы. В комнате перед гостиною он был приветствован губернским и уездными предводителями дворянства. Через час приехал к принцу сам генерал-губернатор и поздравил его с благополучным приездом.

В Москве Хозрев-Мирза пробыл около двух недель. До Новгорода посольство должен был сопровождать, по прежнему, генерал Ренненкампф; а в Новгороде его дожидался граф Сухтелен, который потом не расставался с Хозревом-Мирзою до обратного отъезда последнего из Петербурга.

23-го Июля Ренненкампф доносил графу Сухтелену, что Хозрев-Мирза намерен выехать из Москвы 25-го, на рассвете, чтобы прибыть в Петербург 30-го числа.

28-го Июля Хозрев-Мирза прибыл в Новгород, где был встречен также с большими почестями. Здесь он осмотрел паровой лесопильный завод и военные поселения со всеми их заведениями, причем начальником поселений, Клейнмихелем, было отдано распоряжение, чтобы, при проезде принца чрез поселенные [214] роты, хозяева домов с их семействами не выстраивались на улицах перед домами, а выходили бы по своему произволу. В округах поселений принц останавливался в квартирах, устроенных для приездов Государя, а для остановки в Новгороде предложил свой дом князь Шаховской.

По маршруту приезд принца в Царское Село был назначен на 29-е Июля. Но Сухтелен еще 27 числа писал из Новгорода вице-канцлеру графу Нессельроде, что время, назначенное для проезда этого пути, он находит слишком коротким и что Хозреву-Мирзе нельзя будет приехать в Царское Село ранее 30-го без того, чтобы не заставить его скакать на курьерских и не лишить его возможности осмотреть военные поселения с тем вниманием, какого они заслуживают. «В особенности — присовокуплял Сухтелен — у него не будет времени приготовить речь, которую он должен будет говорить пред Государем».

В военных поселениях принц оставался до 30-го Июля. В это время ему был предъявлен церемониал приема в Царском Селе, Петергофе и Петербурге и составлены проекты двух речей, которые он должен был произнести на торжественной аудиенции. По церемониалу было предположено, что, тотчас по приезде в Петергоф, Хозрев-Мирза отправится с визитом к вице-канцлеру. Отсылая к гр. Нессельроде проекты речей, гр. Сухтелен писал, что посол намерен во всем согласоваться с программой церемониала и только один пункт подал повод к долгим пререканиям, а именно — визит к вице-канцлеру. Хозрев-Мирза говорил, что он готов исполнить волю Государя, но опасается ответственности перед шахом, так как, сделав визит к вице-канцлеру первым, он отступить от прецедента, установившегося на подобный случай во время Туркманчайских переговоров, когда было, между прочим, условлено, что министр шаха первый обязан будет сделать визит Русскому посланнику в Персии. Сухтелен ссылался на разницу обычаев, существующих на этот счет в России и Персии. Это, однако, не совсем успокоило Хозрева-Мирзу, и он, согласись, наконец, подчиниться церемониалу, упрашивал, чтобы, по крайней мере, визиту был придан такой вид, как будто Хозрев-Мирза, получив еще в дороге от вице-канцлера приглашение заехать прямо с дороги на чашку чаю, на обед, или завтрак, вынужден был принять приглашение, чтобы не быть неучтивым. Сухтелен уступил, и между ним и Нессельроде было решено, что в Стрельне навстречу посольству выедет камер-юнкер князь Волконский и от имени вице-канцлера пригласит Хозрева-Мирзу на [215] чай. При этом Нессельроде просил Сухтелена внушить Хозреву-Мирзе, что целью визита может быть еще и просьба посла доложить об нем Государю и получить указания, в каком порядке он должен будет представиться Его Величеству.

Церемониал торжественной аудиенции также вызвал замечание со стороны Хозрева-Мирзы. В церемониале было сказано, что когда посол, проговорив речь, поднесет шахову грамоту Его Императорскому Величеству, то Государь Император примет оную и отдаст вице-канцлеру, а последний положит ее на приготовленный стол и потом ответствует послу Высочайшим именем, каковой ответ прочтен будет послу на Персидском языке переводчиком. Хозрев-Мирза выразил желание, чтобы Его Величество изволил сам сказать ему несколько слов в ответ на его речь.

Сухтелен заметил на это, что когда Государь находится под балдахином трона, то он говорит только с своими подданными, и что на речи посланников он всегда отвечает не иначе, как чрез своих министров.

— Я был бы счастлив стать на этот раз в положение Русского подданного, с живостью отвечал Хозрев-Мирза.

— Впрочем — продолжал принц — воля Государя Императора для меня закон (эти слова он повторил несколько раз), и я надеюсь, что, поступая так, как угодно Его Величеству, я буду безопасен от всего, что может компрометировать меня перед шахом.

Утром 30-го Июля Хозрев-Мирза закончил осмотр военных поселений и в 8-м часу выехал в Царское Село. С ним продолжали путь Эмир-Низам, Мирза-Масуд, Мирза-Салех, Мирза-Баба, Семино и несколько человек прислуги; остальные чиновники посольства и прислуга были отправлены накануне, в сопровождении Фельдъегеря и двух переводчиков, прямо в Петербург.

В Царском Селе Хозрева-Мирзу встретил генерал-лейтенант Захаржевский. По приходе во внутренние комнаты дворца, туда прибыл обер-церемониймейстер граф Потоцкий и от имени Государя поздравил принца с благополучным приездом.

В Царском Селе посольство оставалось на один день для осмотра достопримечательностей. Утром 1-го Августа Хозрев-Мирза и его свита ездили на прогулку в Павловск, где им предложен был завтрак в нижнем этаже дворца. После обеда в Царском Селе, окончившегося в половине 3-го часа по полудни, посольство выехало в Петергоф. Принц Хозрев, Эмир-Низам и Мирза-Масуд ехали в придворных колясках, а прочие чиновники посольства в своих дорожных экипажах. Поезд следовал в таком порядке: [216] впереди в одной коляске ехали Хозрев-Мирза с гр. Сухтеленом, в следующей за ними коляске Эмир-Низам и Мирза-Масуд, а позади — все остальные путешественники. В селе Горелом была сделана смена лошадям.

Государь желал, чтобы въезд посольства в Петергоф состоялся до сумерек, что и было исполнено. В Стрельне навстречу посланнику выехал камер-юнкер кн. Волконский 7 и от имени вице-канцлера пригласил его на чай. У дворца на карауле стоял учебный кавалерийский эскадрон и отдал принцу честь. У кареты Хозрев-Мирза был встречен двумя чиновниками министерства иностр. дел, а в первой комнате его встретил сам вице-канцлер. После угощения кофеем, конфектами и шербетом, принц отправился в Монплезир, назначенный для его местопребывания. Здесь он был принят Петергофским комендантом, а спустя несколько минут приехал вице-канцлер с визитом.

В Петергофе Хозрев-Мирза пробыл несколько дней. Это время было посвящено обсуждению подробностей, касавшихся торжественной аудиенции, и заботам о доставлении посольству всевозможных удобств в Таврическом дворце, который был назначен для пребывания принца и его свиты, а равно заботам о том, чтобы сделать пребывание в Петербурге вполне для них приятным.

В виду непривычки Персиян к Европейской мебели, в Таврическом дворце было приготовлено множество ковров и диванов с подушками. В одной из комнат, назначенных для принца, был поставлен портрет его отца, Аббаса-Мирзы, в художественной раме в Персидском вкусе, работы Беггрова, присланный для этой цели Сухтелену Монферраном. Впоследствии, уезжая из Петербурга, принц Хозрев возвратил портрет Сухтелену, с прибавкою своего литографированного.

По правилам своей религии Персияне не могут есть кушанье, приготовленное руками иностранных поваров. Одного Персидского повара, привезенного с собою Хозревом-Мирзою, было недостаточно для целой свиты, поэтому было приискано несколько поваров из Татар секты шиитов. Впрочем, не все Персияне посольства были строгими исполнителями религиозных требований, и большинство из них охотно употребляло Европейские кушанья.

По непривычке Персиян к Европейским и Турецким приборам верховой езды, для них были приготовлены Черкесские и казачьи седла, а верховые лошади, резвые и отлично выезженные, назначены из Кавказской команды. [217]

К посольству был прикомандирован большой штат чиновников и дворцовой прислуги. Четыре переводчика, два фельдъегеря, столько же урядников и секретарь безотлучно находились при посольской свите. Для услуг во внутренних комнатах было назначено более 80 служителей разных категорий; по конюшенной части состояло свыше 60 человек, так что весь штат чиновников и прислуги доходит более чем до 150 человек.

Обед посольской свиты и состоящих при ней Русских чиновников был проектирован на несколько столов. За первым столом обедал сам Хозрев-Мирза, за вторым Мегмед-Хан, Мирза-Масуд, Мирза-Салех, Мирза-Баба, Мирза-Таги и Гуссейн-Али-Бек, дядька принца, за третьим — Французы Семино и Маньяго и переводчики Шаумбург, Визирев, Кашперов и Караогланов; четвертый стол был назначен для Мирзы-Багира, Мирзы-Джафара, Фазиль-Хана, Мирзы-Мустафы, Али-Ашреф-Бека, Джафар-Бека, Науруз-Бека и Мурзы-Аги-Мушрифа; пятый стол — для всех прочих служителей миссии и шестой — для Фельдъегерей 8.

4-го или 5-го Августа состоялся торжественный въезд посольства в Петербург. Переезд из Петергофа до пристани у Таврического дворца совершился на яхте. При входе на яхту принц был принят морским министром, немедленно отдавшим приказ к отплытию. На мачте поднят был Персидский флаг, и вся эскадра салютовала 21 выстрелом. Против нового адмиралтейства принц был встречен капитаном порта, а у Исакиевского моста — столичным обер-полициймейстером и генерал-интендантом флота. С крепости салютовали 21 выстрелом. По обе стороны гавани, до ворот Таврического дворца, стояли 4 баталиона пехоты, а вдоль решетки и на дворе — кавалергардский полк; тут же находился [218] караул со знаменем и музыкою (этот караул не снимался потом до самого отъезда посольства из столицы). У пристани Хозрева-Мирзу ожидал губернатор, а тотчас по прибытии во дворец, туда приехал генерал-губернатор и поздравил принца с приездом.

Встреча посольства, прибывшего с далекого Востока в Петербург с торжественным извинением к Русскому Монарху и Персидский флаг, впервые развевавшийся на берегах Невы, не могли не привлечь множества зрителей. Наплыв публики, по отзыву гр. Сухтелена, был так велик, что он редко видал подобный. По словам того же очевидца, внимание Персидского принца привлекали то корабли, встречавшиеся и стоявшие по пути, то строй морских войск и кадет, то почести, отдававшиеся при встрече. Польщенный до глубины блеском встречи и очарованный великолепием всего виденного, Хозрев-Мирза был так поражен, что его едва заставили идти со шлюпки прямо во дворец.

II.

Пребывание в Петербурге. — Дневник гр. Сухтелена. — Визиты. — Торжественная аудиенции. — Осмотр достопримечательностей. — Представление Хозреву-Мирзе частных лиц и поднесение ими своих произведений.

Во все время пребывания в Петербурге Хозрев-Мирза был окружен самым лестным вниманием и радушием. Умный от природы, добродушный, одушевленный благородными чувствами и мыслями и вдобавок наделенный прекрасною наружностью, молодой принц скоро сделался общим любимцем, начиная с самого Государя. Каждый, с кем ему приходилось познакомиться, желал сделать ему приятное, и два слишком месяца, проведенные им в Петербурге, прошли для него как непрерывный праздник.

Когда посольство находилось еще на пути от Новгорода в Петербург, гр. Чернышов от имени Государя писал гр. Сухтелену, что Его Величеству угодно, чтобы гр. Сухтелен писал каждый день, адресуя письма в собственные руки Государя и отдавая отчет обо всем, что происходит с Хозревом-Мирзою, что он делает и говорит. Разумеется, это повеление Государя было исполняемо в точности и, благодаря ему, мы имеем под руками дневник, который гр. Сухтелен вел с 9 Августа по 17-е Октября (день отъезда посольства из Петербурга), отмечая в нем все, что, по его мнению, могло интересовать Государя. В дневнике этом, помещаемом ниже в полном его виде, читатели найдут множество [219] любопытных подробностей пребывания Персидского посольства в Петербурге; почему в настоящем очерке мы ограничиваемся общим описанием этого пребывания, изложив здесь из бумаг гр. Сухтелена лишь то, что не нашло места в его дневнике.

В ожидании торжественной аудиенции, назначенной на 10 Августа, Хозрев-Мирза и его свита начали осмотр достопримечательностей столицы и принимали и отдавали визиты. В это время принцем Хозревом были, между прочим, сделаны визиты: гр. Кочубею, адмиралу Мордвинову, кн. Куракину, кн. Лобанову-Ростовскому, гр. Литте, Ланскому, гр. П. А. Толстому, г. Пашкову, кн. П. М. Волконскому, г. Тутолмину, Карцову, гр. Строгонову, генералам Сукину, Балашову, Опперману и Васильчикову, кн. А. Н. Голицыну, гр. Нессельроде, генералу Кутузову, кн. Ливану, гр. Сперанскому.

10 Августа в зимнем дворце состоялся торжественный публичный прием посольства 9. В этот день обыкновенный караул во дворце был увеличен тремя баталионами. С 11 часов утра во дворец начали съезжаться все имеющие туда приезд особы, а купечество по билетам. В 10 часов гр. Сухтелен, бывший предводителем церемонии, отправился церемониальным шествием для приглашения посла на аудиенцию. Шествие предводителя открывалось дивизионом конногвардейцев с обнаженными палашами, штандартом, трубами [220] и литаврами. За послом была отправлена богатая дворцовая карета (туда в ней ехал предводитель) и четыре другие кареты для его свиты. По прибытии предводителя в посольский дом, его встретили у самой кареты чиновники свиты Персидского посла, на лестнице — более почетные чиновники той же свиты, а в первой комнате сам посол. После взаимных учтивостей, посол, его свита и предводитель сели в кареты, и началось шествие в зимний дворец. Оно направлялось чрез Воскресенскую, Литейную, Пантелеймоновскую, чрез Висячий мост, мимо Летнего сада, на Новую Садовую, Невский проспект и Малую Миллионную. Впереди шел дивизион конной гвардии, затем, одна за другою, карета предводителя, 4 кареты с Персидскими чиновниками, 6 дворцовых конюхов верхами, 4 скорохода, 2 камер-лакея и 24 пеших лакея. Затем следовала карета, в которой ехал посол с предводителем: посол на первом месте, а предводитель против него. Но обе стороны кареты шли лакеи, ехали камер-пажи, Русский переводчик и по два кавалергардских и конногвардейских офицера. Шествие замыкал дивизион кавалергардов.

У ворот дворца чиновники посольской свиты вышли из экипажей и пошли к подъезду пешком, посол же с предводителем подъехали за ними к подъезду в карете. При выходе посла из кареты его встретили церемониймейстер, два камер-юнкера, два камергера и гофмейстер, на верхней площадке — обер-церемониймейстер, в первой комнате — обер-гофмаршал, которые и провели его в Концертную залу. Здесь встретили его обер-камергер кн. Лобанов-Ростовский и обер-шенк и предложили кофе, дессерт и шербет.

Государь Император, Государыня Императрица, Наследник Цесаревич и вся августейшая фамилия прибыли в Георгиевскую тронную залу. В некотором расстоянии от их величеств, остановившихся пред последнею ступенью трона, находился вице-канцлер. По обе стороны залы поместились члены Государственного Совета, Сенат, генералитет, штаб и обер-офицеры гвардии, главный штаб, дипломатический корпус, двор и все дамы и гражданские чины первых четырех классов; в белой галлерее находились армейские штаб и обер-офицеры и все прочие особы, имеющие приезд ко двору, а в большой Мраморной зале и первом аванзале купечество.

По получении высочайшего повеления о допущении посла на аудиенцию, обер-камергер граф Литта пригласил посла в Георгиевский зал. Предшествуемый встретившими его чинами двора, посол вступил в залу, неся грамоту шаха, а за ним шли чины его свиты. Из свиты Хозрева-Мирзы были представлены ко двору только [221] Эмир-Низам, Мегмед-Хан, Мирза-Масуд, Мирза-Салех, Мирза-Баба, Гуссейн-Али-Бек, Семино и двое секретарей принца, которые и в Персии удостоиваются чести представляться шаху.

Войдя в аудиенц-залу, посол сделал первый поклон, посреди залы — второй. Здесь чиновники Персидской свиты остановились, а Хозрев-Мирза, подойдя еще на некоторое расстояние к Государю, сделал третий поклон и, остановись, произнес по-персидски свою речь 10. Перевод этой речи по-русски читал г. Шаумбург. По прочтении перевода, посол поднес грамоту шаха Государю; приняв оную, Государь передал ее вице-канцлеру, а он, положив грамоту на приготовленный стол, ответствовал послу от имени Государя, каковой ответ был прочтен послу по-персидски Мирзою-Масудом. Этим закончилась аудиенция у Государя.

После того Государь, в сопровождении посла, удалился в комнату между аудиенц-залою и Эрмитажем, где Хозрев-Мирза представил ему своих чиновников.

Тем временем Государыня Императрица, в сопровождении двора, изволила перейти в Малую Тронную, куда явился отпущенный Государем посол, и тем же порядком было учинено представление посольства ее величеству, при чем Хозрев-Мирза произнес также речь.

В следующие за аудиенциею дни посольство вступило в ближайшее знакомство с Петербургским обществом и продолжало осмотр достопримечательностей. Начался ряд обедов и балов в [222] честь принца, который в свою очередь также давал обеды в Таврическом дворце. Хозрев-Мирза был приглашаем присутствовать на маневрах, парадах, различных торжествах и общественных увеселениях и участвовал в придворных охотах. Театр ему очень нравился, и он посещал его настолько часто, насколько позволяло время. Обыкновенно, на каждый следующий день заранее составлялась программа времяпровождения принца, хотя не всегда была выполняема и нередко изменялась.

В продолжение Августа и Сентября Хозревом-Мирзою были осмотрены Академии Наук и Художеств, Эрмитаж, литейный двор, монетный двор, арсенал, 1-й кадетский, инженерный, морской и горный корпуса, адмиралтейство с его музеем, биржа, берейторская и фехтовальная школы, воспитательный дом и училище глухонемых, Смольный институт, более знаменитые храмы столицы, театры, казармы и проч. Осмотры бывали очень продолжительны. Некоторые учреждения, как например Академию Художеств, принц посетил несколько раз. Из учреждений, находящихся вне города, Хозрев-Мирза осмотрел казенный литейный завод, Александровский завод, заводы зеркальный и фарфоровый, Охтенский и Сестрорецкий и Царскосельскую бумажную фабрику. Был и в Кронштадте.

Из всех Персиян посольства особенную любознательность обнаружили сам Хозрев-Мирза и Мирза-Салех. Тот и другой вели журналы, описывая все, что приходилось им встретить замечательного при осмотре названных учреждений. Обыкновенно, они отправлялись всюду в сопровождении гр. Сухтелена, и вот несколько заметок, сохранившихся в его бумагах, о тех впечатлениях, которые были вынесены Персиянами из осмотров.

«После обеда ездили мы в Академию Художеств. По оплошности чиновников, назначенных г. президентом для встречи посланника, дверь ее была заперта. Увидев сие, я обратил внимание Мирзы на стоящие кругом лестницы статуи, так что, кажется, не дал ему заметить, что его не ждали. Мирза-Салех удивлялся колоссальным картинам в конференц-зале, представляющим различные сюжетия Российской истории, восхищался статуею консула Балбуса и прекрасными памятниками древности, наполняющими первую залу академии. С любопытством рассматривал он модель гранитной горы, на коей стоит монумент Петра Великого, с изображением, как ее перевозили далее. Взирая на мозаическую картину Св. Павла, говорил, что искусство мозаическое известно и в Персии, но, за незнанием живописи, ограничивается безделицами. Более всего понравился посланнику бюст Государя Императора работы г. Мартоса, [223] назначенный для здешней биржи. Благодаря художника, Мирза примолвил, что нельзя, трудясь над изображением Его Величества, не сделать его хорошо, но что императору Александру не нужны изваяния, ибо каждый носит образ его в сердце. В немалое также восхищение привела его мастерская г. Егорова и особенно прекрасная сего художника картина Благовещения».

«В адмиралтейском музее богатое собрание морских моделей было для него приятным зрелищем. Разбирая их, Мирза расспрашивал о построении кораблей, об успехах мореходства в России, о разных телеграфах, и не с ребяческим любопытством, а с желанием человека образованного обогатить ум свой новыми познаниями. Осмотрев внутренность сего здания, посланник взошел на новостроющийся корабль, фрегат Эмдгейд, и, говоря о составных его частях, вдруг спросил меня, сколько у нас судов. Я хотел отвечать, что как главные силы России суть не морские, а сухопутные, то правительство, имея множество военных судов в запасе, не считает нужным, по мирным отношениям к другим державам, иметь их вооруженными; а потому в гаванях наших не находится в готовности столько кораблей, сколько можно выставить, когда настанет в том нужда. Но едва я начал говорить, как Мирза, будто поняв нескромность вопроса своего, прервал меня, сказав, что имеет где-то у себя постороннее о сем известие».

«В Пятницу обозревали мы монетный двор и арсенал. Мирза, всегда имевший склонность к наукам естественным и обучавшийся им в Англии, с большим любопытством смотрел химические операции для разложения и очищения металлов. Обозревая паровые машины, удивлялся их величине, отделке и удобству, говоря, что нигде не видал столь хорошо устроенных; садился на пол, чтобы лучше видеть рубку и тиснение монет и медалей. Взирая на станок для сих последних, упомянул, что таковой же заведен и в Персии, но испортился и давно уже не в действии».

«Из монетного двора перешли мы в собор Св. Петра и Павла. Подходя к гробам Российских государей, посланник делал вопросы, показывавшие в нем некоторое познание Российской истории. При сем не могу умолчать об одном обстоятельстве. Взошедши в церковь, Мирза приблизился к развешанным по стенам знаменам и, как будто нарочно, к тому месту, где были Персидские. Полагая, что вид сей не может быть ему приятен, я старался отвлечь его внимание, показывая ему другие достойные замечания предметы; но посланник, приметив мое намерение, сказал:

— Не мешайте мне рассматривать потерянные нами трофеи. [224]

— Вы можете утешаться, отвечать я, что у вас есть много взятых у других народов.

— Но ваших немного, отвечал он с сериозным видом.

«Не могу сказать достоверно, какое влияние произвело на посланника множество оружия, собранного в арсенале. По обыкновению своему, он внимательно рассматривал машины для точения и сверления орудий, расспрашивал о способе обходиться с пушками; но при виде расставленных по обширным залам орудий, ни одна черта не переменилась в лице его: с видом равнодушия спросил он о числе их тут и потом ни слова не упоминал об арсенале».

В первом кадетском корпусе особенное внимание посланника занял музей, заключающий модели орудий, как Русских, так и иностранных, с разными их принадлежностями, модели укреплений, различного рода мостов, осадных машин и проч. Не было ни одной модели, которой Мирза не рассмотрел бы со вниманием, о которой не расспросил бы с подробностию. Он присутствовал при разводе, посетил столовую и отведывал кушанье воспитанников.

Более других заведений понравился Мирзе-Салеху горный корпус.

«Выше сказано — продолжает гр. Сухтелен — что естественные науки и механика суть любимые его занятия. — "Я страстный обожатель природы", говорил он мне не раз. Тут делали перед ним разные химические опыты, показывали ему модели машин, употребляемых в рудокопнях, и каждая внимательно была рассмотрена. Вопросы его при сем случае были лучшим доказательством ясных его понятий отчасти и о горном искусстве».

Наконец, минеральный кабинет обратил все его внимание. Года полтора тому назад он в Персии ездил с некоторыми Англичанами отыскивать рудники, а потому и мог судить об их произведениях. Над каждым металлом, каждым камнем останавливался он по нескольку минут, требовал на все подробных объяснений и, наконец, когда должно было оставить сей кабинет, сказал, обратясь ко мне: «я охотно остался бы здесь день и ночь, единственно занимаясь разбиранием собранных тут редкостей».

«Равно для него было любопытно изображение в хрустальных трубках обращения крови в человеке. Мирза, похваляя искусную отделку, примолвил: "у нас в Персии о сем течении крови в жилах не имеют понятия и смеются тому в глаза, кто вздумал бы сие утверждать"».

«Чугунные и стальные изделия наших заводов не мало удивляли его. Обозревая их, он сказал, что в самой Англии литейное искусство не доведено до такого совершенства». [225]

«Наконец, искусственный рудник довершил восхищение посланника: каждая жила останавливала его и была поводом к новым вопросам и новым объяснениям».

Предметом большого любопытства была для Мирзы-Салеха литография, а Хозреву-Мирзе это искусство так понравилось, что он потом взял с собою в Персию полную литографию и мастера-литографа. При осмотре литографии, принц написал на копировальной бумаге несколько слов по-персидски и свое имя по-французски; снимок с этого автографа был отлитографирован в его присутствии, в большому его удовольствию.

Пока посольство находилось в Петербурге, граф Сухтелен был осаждаем просьбами разных лиц доставить им случай представиться Персидскому принцу или поднести ему свои произведения. Так хлопотал представиться Хозреву граф Моден. Некто кавалер д’Арриги сочинил в честь принца и преподнес ему анаграмму и сонеты на Латинском и Итальянском языках. Какой-то Де-Колла, «шарлатан в роде Калиостро» (так отзывается об нем гр. Сухтелен), просил Сухтелена посетить с принцем Хозревом его «кабинет, удостоенный уже неоднократным присутствием многих высоких особ и обильный очаровательными предметами». Придворный актер Иван Сибиряков и отставной поручик артиллерии Машков поднесли посвященные принцу первый — стихи, а второй — поэму своего сочинения. Сибиряков писал при этом, что его стихи «есть произведение человека, не получившего образования, но одаренного только природною способностию к поэзии; человека, имевшего счастие подносить свои посвящения в Бозе почивающему императору Александру I-му и удостоиться его внимания, такожде блаженные памяти императрицам Елисавете Алексеевне и Марии Феодоровне — и от обеих заслужил награды и благоволения... того человека, который имеет на попечении престарелую мать, жену, троих детей и троих родственников! Мои стихи были написаны после первой встречи его высочества, но я не имел смелости, как представить их. Ваше сиятельство изволили быть так милостивы, что одобрили усердие товарища моего, Григорьева: это внушило и мне решимость...» и т. д. 11. [226]

Н. И. Греч просил о представлении принцу своей Русской Грамматики. Следующее письмо Греча к графу Сухтелену по этому поводу довольно любопытно:

«Милостивый государь граф Павел Петрович! Препровождая при сем к вашему сиятельству два тома изданной мною Русской Грамматики на Французском языке, всепокорнейше вас прошу представить оные, если сие возможно, его высочеству принцу Хозрев-Мирзе. Сие будет для него тем занимательнее, что он в некоторых местах сей книги найдет доказательства одного происхождения и сходства Русского языка с Персидским. Мне хотелось было надписать на книгах, что подношу оные его высочеству; но я удержался от того, боясь как-нибудь нарушить форму, предписанную этикетом и мне неизвестную. С истинным высокопочитанием и душевною преданностию имею честь пребыть, м. г., в. с-ва всепокорнейший слуга Николай Греч. Августа 8-го 1829 г.».

Профессор И. В. Буяльский поднес Хозреву-Мирзе свою книгу: «Анатомико-хирургические таблицы, объясняющие производство операций перевязывания больших артерий». Книга была принята благосклонно, и автор просил позволения отослать другие ее части прямо в Персию на имя принца.

Некто Ольга Лихарева поднесла вышитую подушку; дочь надворного советника Елисавета Фауцен — сафьянный шитый бисером портфель; девицы Безюкины — экран из цветов. Живописцы Шульц и Кольман поднесли: первый — портрет Государя, а второй — четыре своих рисунка. Аладьин, издатель «Невского Альманаха», поднес экземпляр своего «Альманаха», а какой-то Доманевский — стихи Персидского поэта Гафиза, положенные на музыку, с Русским их переводом. Один музыкант сочинил триумфальный марш в честь принца, партитуру которого преподнес принцу. Марш этот разыгрывался в Таврическом саду. Актеры Бобров и вдова Ботичелли из Итальянского театра поднесли билеты в ложу на свои бенефисы. Все эти лица получили подарки, за исключением Фауцен и Кольмана, которым поднесения их были возвращены.

Находились желающие ехать с посольством в Персию. Так, г-жа Хитрова, дочь Фельдмаршала Кутузова, просила гр. Сухтелена представить Хозреву-Мирзе состоявшего гувернером при ее воспитаннике 12, Прусского офицера Шутца, который желал отправиться в Персию с целию открыть там Немецкую школу. [227]

III.

Болезнь Хозрева-Мирзы. — Объяснения Эмир-Низама с гр. Сухтеленом. — Приготовления к отъезду. — Подарки розданные посольству.

11-го Сентября Хозрев-Мирза заболел. Болезнь, вначале незначительная, так что принц продолжал выезжать, потом усилилась и внушала сериозные опасения. Это было воспалительное состояние кишок. Сначала принц ограничивался лечением у своего врача, Мирзы-Бабы, но потом вынужден был обратиться к помощи Петербургских врачей, Англичанина Крейтона и доктора Арендта. Выздоровление шло медленно и окончательно наступило только 28-го Сентября.

Во время своей болезни Хозрев-Мирза получил известие о болезни шаха и нездоровья Аббаса-Мирзы. Известия эти встревожили посольство. Эмир-Низам откровенно выражал гр. Сухтелену свои опасения по этому поводу.

Шах — говорил Мегмед-Хан графу Сухтелену — давно близок к смерти; он даже заказал себе гробницу и сделал некоторые изменения в мавзолее, который должен покрыть его прах. Но он давно уже обманывает надежды Персидского народа: он все живет. Хотя при его царствовании цивилизация нас не коснется, но, по крайней мере, при его жизни продолжится тот мир, который после него, вероятно, нарушится.

«Нездоровье наследного принца — пишет гр. Сухтелен в своей заметке по случаю беседы с Эмир-Низамом — нисколько его (Эмир-Низама) не беспокоит. Болезнь, которою Аббас-Мирза страдает, происходит от невоздержности к женщинам, — это обычная болезнь в стране, и никто от нее не умирает. Я не сомневаюсь, что он уже поправился. Если бы в данную минуту шах, действительно, умер, или если бы его конец был близок, то Эмир-Низам не сомневается в возможности того, что Аббас-Мирза ранее всех других соискателей захватит в свои руки трон и сокровища шаха. Уверенность в поддержке России, если бы таковая потребовалась, есть, по мнению Эмир-Низама, первое условие того, чтобы вся Персия повиновалась Аббасу-Мирзе. Он опасается только, что там не поторопятся разгласить о благоприятных намерениях Русского правительства (т. е. в пользу Аббаса-Мирзы). Несколько батальонов на границах, пять или шесть — самое большое (Эмир-Низам так их располагает: три в новых округах, Эривани и Нахичевани, и три в Нижнем Араксе и Талыше) и несколько [228] дружеских выражений со стороны генерала Паскевича, кн. Долгорукова и начальства, командующего на границах, были бы достаточны, чтобы это подтвердить. Аббас-Мирза располагает 18-ю пушками 13, но небольшим количеством войска. В особенности у него мало ружей, которых мы отняли у него, как он говорит, более 12,000; однако ни один из принцев не мог бы оказать ему такого вооруженного сопротивления, которого он не был бы в силах преодолеть, и всего вероятнее, что Русским войскам даже не пришлось бы тронуться с места. Принц Али-Шах-Мирза, Тегеранский губернатор, брат Аббаса-Мирзы от одной матери, предан ему всецело. Али-Наги-Мирза, командующий в Казбине — его лучший, испытанный друг, который никогда его не выдаст. Мелик-Касим имеет пребывание в Тавризе; он был воспитан Аббасом 14 и хотя [229] проговорился (после того, как лишили его управления Урмиею), что он тут для того только, чтобы глодать кости после своего великого брата, однако он не внушает опасения и мог бы быть разве тайным врагом. Принцу, который живет в Испагани, только 12 лет. Карадаг, Агар, Ардебиль и Хоя находятся в руках сыновей Аббаса-Мирзы, в которых он уверен. Остается единственный и самый опасный претендент, это — Гассан-Али-Мирза, губернатор Хорасана, человек предприимчивый, жестокий, которого все боятся и немногие любят. Смуты, происшедшие во время его пребывания в . . . . . . . . . . . . (точки в подлиннике) заставили его избрать другое местопребывание, в сторону к Испагани. Во всяком случае он дальше от Тегерана, чем Аббас Мирза, и если бы он даже предупредил Али-Шаха-Мирзу, то Тегеранский губернатор будет настолько силен, чтобы отстаивать в продолжение нескольких дней столицу и права своего брата. Эмир-Низам полагает, что Аббас-Мирза желал бы вступить на престол мирно, без покушения на жизнь своих братьев и не лишая их владений, хотя он решил отнять у них впоследствии управление провинциями, когда обстоятельства будут тому благоприятствовать».

«Слух, который дошел до Персиян — так заканчивает свою заметку граф Сухтелен — о возвращении генерала Паскевича в Европу, как только окончится война 15, и что армия возвратится в пределы России, интересует их в высшей степени, не потому, чтобы они жалели о человеке, которого так боятся, но потому, что опасаются назначения другого, который будет враждебно относиться к Персии».

Вслед за выздоровлением принца в посольстве начались приготовления к отъезду. 6 Октября, в 11 часов утра в зимнем дворце Хозреву-Мирзе была дана приватная прощальная аудиенция. С этого дня отъезд останавливался только ожиданием ехавшего из Персии курьера, который мог привезти от Аббаса-Мирзы какие-либо новые приказания. Впрочем, ожидание курьера служило, по-видимому, только предлогом замедлить отъезд, так как Хозрев, не исполнивший еще некоторых поручений своего отца об исходатайствовании у нашего правительства разных милостей, долго не мог собраться с духом начать свое ходатайство, сознавая, что к Персии и без того были слишком снисходительны. После прощальной аудиенции он имел еще несколько свиданий с вицеканцлером. [230]

Перед отъездом посольству были розданы богатые подарки. Принцу Хозрев-Мирзе был пожалован бриллиантовый орел для ношения на груди, Эмир-Низаму орден Белого Орла, Мирзе-Масуду перстень с солитером в 6 тысяч рублей, Мирзе-Салеху — перстень с изумрудом в 5 тыс. руб., Мирзе-Бабе — перстень в 4 тыс. руб.; дядьке принца, Гуссейн-Али-Беку — перстень и золотая медаль на голубой ленте, с надписью. Мирза-Масуд и Семино, как участвовавшие в качестве коммиссаров в проведении границы между Сессиею и Персиею но Туркманчайскому договору, получили, кроме всех других подарков, первый — 1.000 червонцев, а второй — 500 черв. и орден Св. Анны 2 класса. Поэту Фазиль-Хану, за поднесенную им Государю оду своего сочинения, были пожалованы золотые часы стоимостью в 800 рублей и бриллиантовый перстень.

10 Октября, при посещении Хозревом-Мирзою императорских фарфорового и хрустального заводов, ему было поднесено более 200 разных роскошных фарфоровых и хрустальных вещей и изделий из опала. Тут были: портрет Государя Императора, фарфоровые вазы с портретами цесаревича Александра Николаевича и самого Хозрева-Мирзы, расписанные по-китайски золотом и красками, умывальники, чаши, тарелки, корзины, чайные и столовые приборы из граненого хрусталя, зеркала, подсвечники, лампы, фонари и проч. Портрет принца на вазе отличался, вероятно, полным сходством, так как рисовавшему его художнику императорских заводов Голову, по просьбе директора заводов Пенского, предварительно был доставлен гр. Сухтеленом случай видеть Хозрева-Мирзу и, кроме того, художник руководствовался портретом принца, писанным масляными красками.

Эмир-Низам получил свыше ста фарфоровых и хрустальных изделий в том же роде; в таком же количестве и такого же рода вещи были розданы и прочим более важным лицам посольской свиты, а девять младших чиновников посольства получили каждый по 30 вещей, состоявших из кальянов, графинов, стаканов, кружек, зеркал и проч. Всего фарфоровых и других изделий с императорских заводов было роздано посольству более 840 штук.

Хозреву-Мирзе очень понравились Китайские куклы, находившиеся в занимаемых им комнатах Таврического дворца. Узнав об этом, Государь соизволил на отдачу принцу двух кукол, по выбору самого принца. Гр. Сухтелен рассказывает, что когда Хозреву предложили сделать выбор, «он в продолжение трех дней находился в нерешительности и советовался с своими бородачами (barbes), какие куклы ему выбрать». [231]

12 Октября были доставлены к графу Сухтелену от директора Азиатского департамента Родофиникина, при подробном реестре, для вручения посольству 911 аршин бархату, сукна и атласу, 283 арш. флёру, кисеи, ситцу и коленкору, 21 хорьковый мех, ценою от 175 до 250 руб. за штуку, 5 мехов горностаев, по 500 руб. каждый, и 30 беличьих мехов. Принцу было дано пять горностаевых мехов и столько же хорьковых и беличьих. Лучшие бархат и сукно ценились по 34 руб. за арш., атлас по 4 руб., кисея и ситец по 3 руб. Всего материй и мехов было подарено на 23.864 руб. 75 к.

Из депо карт было отпущено для подарка принцу и его свите по 6 экземпляров атласа всех частой света, Carte Georgie 16 d’une partie de la Perse, почтовой карты России, эстампов перехода через Неман и молебствия в Париже и 6 штук буссолей (компасов).

Свите принца были розданы кроме того денежные подарки: Мирзе-Масуду и Мирзе-Салеху по 1000 червонц., Мирзе-Бабе 500 черв., Гуссейн-Али-Беку, Мирзе-Таги, Мирзе-Джафару и Мирзе-Багиру по 300 черв., Мирзе-Аге-Мушрифу, Фазиль-Хану, Али-Ашрефу-Беку и Семино по 250 черв., Джафар-Беку и Науруз-Беку по 150. Прислуге принца и его свиты было назначено, для раздачи по распределению Эмир-Низама, 1000 червонцев, из которых 200 были выданы учителю принца, Маньяго 17.

IV.

Отъезд посольства из Петербурга. — Пребывание в Москве и Туле на обратном пути. — Выписки из секретного журнала посольства. — Выписки из писем генерала Ренненкампфа.

17 Октября в час пополудни посольство выехало из Петербурга. За несколько минут до отъезда, к Хозреву-Мирзе прибыл гр. П. В. Кутузов 18 и от имени Государя Императора пожелал ему благополучного путешествия. При самом выезде посольства из дворца находился губернатор, а обер-полицеймейстер проводил принца до шлагбаума. В этом и заключались все почести проводов. [232]

Обратное путешествие посольства совершилось опять в сопровождении генерала Ренненкампфа.

Доехав до Москвы в последних числах Октября, Хозрев-Мирза пробыл здесь до 7 Ноября. Отсюда 28 Октября принц и Эмир-Низам писали к графу Сухтелену.

Подробности пребывания посольства в Москве на обратном пути и некоторые сведения о дальнейшем путешествии изложены в имеющейся в бумагах графа Сухтелена выписке из секретного журнала посольства и в отрывках из писем ген. Ренненкампфа, которые мы и приводим здесь сполна.

Заглавие «выписки» таково: «Выписка из секретного журнала Персидского чрезвычайного посольства обратно из С. Петербурга в Тифлис 1829 года. В сопровождении свиты Его Императорского Величества г. генерал-майора Ренненкампфа».

Далее следует текст выписки, писанной по-русски и обнимающей время с 31 Октября по 11-е Ноября.

31 Октября.

Персидское чрезвычайное посольство было приглашено на обед к кн. Юсупову, на котором были также княгини Голицына и Щербатова. По окончании обеда кн. Юсупов пригласил гостей в домашний свой театр, на коем его актрисы, показав сперва свое искусство в пении, дали потом небольшой балет, который принцу довольно понравился. После сего в 9 часов по полудни принц изволил отправиться с первыми 4-мя своими чиновниками на вечер к г же Дмитриевой, где участвовал в тех же играх, кои ему столь понравились при дворе во время пребывания его в Царском Селе.

1 Ноября.

Персидское посольство было на большом обеде у князя Сергея Михайловича Голицына, а вечером на балу у графини Бобринской, откуда его высочество возвращаясь домой, изъявил желание в первый раз прокатиться в санках. Ночь была лунная, погода самая тихая, и сия прогулка столько понравилась принцу, что уже в 3 часа по полуночи изволил прибыть он к себе на квартиру.

2 Ноября.

Его высочество Хозрев-Мирза изволил у себя дать обед на 60 особ, имена коих означены в особенно приложенном у сего списке 19. За каждым Европейским блюдом следовало другое, [233] Персидское, которые показались всем довольно вкусными. Приятное и ласковое обращение принца с каждым из присутствовавших, его веселость и разговорчивость понравились всем чрезвычайно. За столом его высочество предложил тосты: первый за здравие Государя Императора и Государыни Императрицы, второй за здравие всей августейшей императорской фамилии, на которые г. главнокомандующий князь Голицын ответствовал предложением тостов за здравие его величества шаха, наследника Персидского престола и самого его высочества. Вечером был его высочество у князя Хованского, где впрочем недолго изволил оставаться.

3 Ноября.

Посетил его высочество государственный архив коллегии иностранных дел, где изволил долго рассматривать древние грамоты Российские, Турецкие и Персидские и, удивляясь немало отличному почерку последних, заметил, что в Персии ныне не могут писать столь красиво, а что за каждую таковую грамоту большие дали бы деньги. Из архива его высочество изволил отправиться в Армянское училище Лазаревых, где приветствовали его воспитанники приготовленными речами на трех языках: Татарском, Армянском и Французском. Вечером его высочество был на балу у г. главнокомандующего князя Голицына, но, почувствовал усталость и кружение головы, скоро оставил оный.

4 Ноября.

Его высочество изволил откушать у себя и до 7 часов пополудни не выезжал никуда. Вечером был на концерте в зале Московского благородного собрания, данном семейством г. Контского, имевшим счастие в С.-Петербурге в присутствии Государыни Императрицы показать свое искусство.

5 Ноября.

Приготовясь к отъезду из Москвы и желая сколько возможно облегчить дальнейшее наше путешествие, решился я 20 для тягостей и излишних вещей, которые посольству не столь нужны могут быть в дороге, нанять извощиков для доставления их в Тифлис, чрез что самое можно было бы уменьшить число обывательских лошадей, выставляемых на каждой станции. Почему, объявив о сем Персидской миссии, заключил я контракт с одним подрядчиком, в котором обязался он все оные тягости по 10 рубл. с пуда доставить в Тифлис. Но, не смотря на то, что вышло до 500 пудов, отправленных мною с оным подрядчиком, число повозок немногим [234] уменьшилось, ибо Персияне во время пребывания своего в Москве столько закупили себе разного рода вещей, что без сего средства я приведен бы был в большие затруднения и решительно не знал бы, на чем поднять оные.

Его высочество изволил принять в час по полудни ординарцев и вестовых и, откушав чай вместе с г. Московским военным генерал-губернатором кн. Голицыным, отправился осмотреть пивоваренный завод купца Даниельсона. Производство пивоварения показалось ему столь легким, что не находил никакого затруднения завести оное в Тавризе. Он немало равным образом удивлялся чистоте, порядку, огромному и красивому заведению, назначенному для сей промышленности. По осмотрении завода он удостоил своим посещением хозяйку оного и принял приглашение ее выпить чашку чаю. После сего пожелал он осмотреть находившуюся по близости от завода фабрику шелковых изделий купцов Рогожиных. Совершенство, до коего доведена у нас ныне в России (сия) отрасль промышленности, нисколько не уступающая в изделиях своих иностранным, крайне его изумила. Он много расспрашивал о цене, в которую обходятся фабриканту самому сии изделия, расчислив выгоду, какую он от них получить может, и чрезмерно изумлялся, почему Английские и Французские шелковые материи столь дорого продаются в Персии. Взошедши в контору, с удовольствием он услышал, что большая часть шелку употребляемого на сей фабрике получается из Персии под именем Команского, который, после Италиянского, наиболее уважается в России. При выходе принца из сей Фабрики, купцы Рогожины, желая сохранить в нем воспоминание об оной, поднесли ему обращики лучших своих изделий. После обеда его высочество изволил сделать визит княгине Голицыной, откуда вечером отправился в театр.

6 Ноября.

Его высочество, изволив встать в 11 часов, отправился в ванну. Во втором часу пополудни посетили его г. Московский военный генерал-губернатор и кн. Юсупов. После обеда изволил он в карете прогуливаться по городу. Вечером был в театре, откуда потом изволил отправиться к действ. статск. советнику Булгакову 21, у коего оставшись на ужин, возвратился на квартиру уже в 2 часа по полуночи. [235]

7 Ноября.

Его высочество, изволив раздать награды находившимся при нем во время пребывания его в Москве чиновникам и придворной прислуге, отправился в час пополудни к г. главнокомандующему кн. Дмитрию Владимировичу Голицыну, откуда, позавтракав, прямо уже отправился в дорогу. Прощаясь с кн. Голицыным, его высочество, будучи чрезмерно растроган, с трудом мог удержать слезы, готовые показаться из глаз его; но едва сел только в карету, как дал полную волю оным. Эмир-Низам, сидевший с ним вместе в карете, начал было смеяться над его слабостию, но тем более еще растрогал и заставил его признаться, сколь приятно ему было сообщество кн. Дмитрия Владимировича и сколь тронут он был ласковым обхождением его супруги.

В Подольске его высочество, снова будучи встречен гг. действ. статск. советниками Булгаковым и Гедеоновым, поблагодарил их за сие внимание чувствительнейшим образом и просил по возвращении их в Москву доставить к некоторым лицам от него подарки.

8 Ноября.

Из Подольска его высочество изволил выехать в 9 часов утра. На первой станции, Лопасне, нашел он в одном, нарочно убранном для сего случая доме, хороший завтрак, приготовленный для него г. тайн. советн. Нащокиным. Многие дамы из соседственных мест, как-то семейства: Васильчикова, Гурьева и дети Нащокина, желавшие видеть принца, находились при оном. Сие столь понравилось его высочеству, что, пробыв на сей станции более обыкновенного, изволил сказать, что он не иначе может почитать сие путешествие, как приятною для себя прогулкою. На сей станции его в-во обратился ко мне с просьбою дозволить прибывшему во время завтрака в оное место одному знакомому Английского доктора Кормика, г. Меньяну, едущему с своим семейством в Тифлис, следовать вместе с посольством. Видя, что сие желание принца непременно и не находя причины отказать ему в оном, тем более, что означенная особа будет от себя платить прогонные деньги, принужден я был на сие согласиться.

По прибытии нашем в гор. Серпухов, где назначено иметь ночлег, узнал я от адъютанта Московского военн. ген.-губернатора лейб-гвардии поручика кн. Щербатова, что река Ока уже стала и без всякой опасности можно нам будет завтра переправиться; но, желая сам лично в сем увериться, отправился я к оной и выбрал для переправы одно место в 5-ти верстах от города, где лед показался мне более надежным. [236]

9 Ноября.

В 7 час. утра, дав приказание переправить наперед пустые экипажи для большей безопасности, выехали мы из Серпухова на санках, на коих и переправились благополучно через реку. Сам же его высочество с первыми четырьмя особами пожелал перейти оную пешком. На второй станции, Вошане, где останавливались мы для обеда, его высочество почувствовал было боль в животе, но оная скоро потом миновалась.

В 8 часов пополуночи изволил прибыть его в-во в Тулу и был встречен на своей квартире г. гражданским губернатором, генерал-лейтенантом Штаденом и прочим местным начальством.

10 Ноября.

Его высочество изволил встать в 10 часов, отправился в приготовленную в его квартире баню; по выходе из оной, принимал местное начальство, ординарцев и вестовых. Мирза-Масуд, Мирза Салех, капитан Семино и г. Маньяго, получив приглашение на обед от г. статск. сов. Мазаровича, отправились в нему в санях, в сопутствии кол. ассесора Шаумбурга, в деревню Болгов, отстоящую от Тулы в 13 верстах, откуда к 6 часам пополудни возвратились назад. Прочие чиновники посольства занимались сей день покупкою для себя ружей, пистолетов и других стальных вещей. Вечером его высочество изволил отправиться на бал в благородное собрание, на котором впрочем недолго оставался.

Извлечение из писем ген.-майора Ренненкампфа мы приводим также дословно.

«12 Марта 22 он сопровождал Хозрев-Мирзу до Аракса. Потом находился при фельдмаршале в экспедиции против Джаров. Он препровождает сведения о Восточных наречиях, которые им собраны по желанию барона Гумбольдта, прося о доставлении оных, если последует на то соизволение начальства. Далее пишет, что Аббас-Мирза выехал из Тавриза на охоту единственно во избежание посещения трех жен шаха, едущих в Мекку, и чтобы не быть вынужденным приносить сим дамам богатые подарки. Он полагает, что князь Долгорукой выехал в Шираз по приглашению шаха».

«27 Марта. Весна в Грузии прекраснейшая. Фельдмаршал, получив известие о скором выезде Его Императорского Величества в Варшаву, отменил свой выезд в С.-Петербург и приказал [237] возвратить в Тифлис экипажи и вещи, которые уже были отправлены вперед. Мы в скором времени полагаем быть готовыми для новой экспедиции к стороне Кубани, а на лето соберемся на горячие воды, где в сем году ожидают много посетителей. Чума в провинциях наших на линии вовсе прекратилась. По письму, от Мирзы-Масуда полученному, Хозрев-Мирза имел выехать 15 Марта в Шираз, куда и Мирза-Масуд сопровождает его, по воле шаха».


Комментарии

1. Бумаги эти находятся теперь в распоряжении Тамбовской Архивной Комиссии. М. Р.

2. Список составлен был, по-видимому, в Азиатском департаменте, так как на вен имеются заметки карандашом, сделанные рукою начальника этого департамента, К. К. Родофиникина. М. Р.

3. По Туркманчайскому договору Персия обязана была, между прочим, заплатить России 10 куруров, или 20 миллионов рублей серебром контрибуции. М. Р.

4. А. П. Берже («Русская Старина» 1879 г., том XXV) упоминает в состав свиты Мирзу-Мустафу-Авшара; но ни в одном из нескольких списков свиты, имеющихся в бумагах графа Сухтелена, этого имени не встречается. М. Р.

5. В особом списке, писанном рукою гр. Сухтелена, названа по именам и вся прислуга, находившейся при посольской свите: фераши — Хаджи-Гуссейн и Аббул; оруженосцы — Джафар-Кули-Бек (брат Мирзы-Бабы), Али-Пани-Бек и Дервиш-Али-Бек; абдар — Талыб, кофешенк (кафечи) — Абдулла; шербетдарь — Раджаб, цирульник — Мехди, повар — Гуссейн-Али; водовоз — Али, хлебопек — Джават. При Эмир-Низаме находились: дворецкий Махмед-Бек, 3 камердинера — Тост-Мамед-Бек, Гассан-Али-Бек и Садык-Бек; адъютант, в чине поручика, Баграм-Бек и истопник — Махмед-Рахим. В том же списке поименован Маньяго, бывший Французский солдат, преподававший Хозреву-Мирзе Французский язык.

6. Нынешнее владение П. И. Шаблыкина, где помещается Английский клуб. П. Б.

7. Вероятно сын министра двора, князь Григорий Петрович. П. Б.

8. По поводу этого распределения столов Ренненкампф писал Сухтелену: «Мне кажется, в. с-во, что во время обеда принца один или два переводчика должны быть на лицо, но не будут есть. Нужно будет им назначить отдельный стол. Гг. Сенино и Маньяго следовало бы поместить за вторым столом, чтобы предупредить неловкости в их поведении. На случай, если бы приехал еще кто-нибудь, или если бы пришлось объясняться с прислугою, второй стол также нуждается в переводчике. Поэтому мне кажется, лучше бы было соединить 2-й стол с 3-м, исключая Визирева и Караогланова, которые будут находится за четвертым столом, чтобы поддерживать за этим столом порядок между господами, которые не обойдутся без приключений». Записка эта последовала в ответ на письмо гр. Сухтелена, который просил Ренненкампфа сделать свои замечания на проект распределения столов.

По распоряжению вицеканцлера, при посольстве ежедневно находились по четыре воспитанника восточных языков, как для переводов, так и для упражнении их самих в Персидском языке. Для них были отведены в Таврическом дворце особые комнаты, и они обедали также за третьим столом.

9. У г. Берже днем публичной аудиенции считается 12-е Августа. Но по бумагам гр. Сухтелена выходит несомненно, что аудиенция была 10 Августа. Это видно, во 1-х из оффициального объявлении камер-фурьера Бабкина гр. Сухтелену от 9 Августа о том, что аудиенция назначена на 10-е Августа; во 2-х, из следующего письма обер-церемониймейстера гр. Потоцкого к гр. Сухтелену от 8 Августа: «Г. граф! Так как аудиенция приема принца Хозрева-Мирзы назначена в Субботу, 10 Августа, то я должен отправиться завтра к его высочеству, чтобы объявить ему об этом оффициально и вручить церемониал. Поэтому я покорнейше прошу в. с-во дать мне знать, в котором часу я могу выполнить эту формальность». — Это подтверждается и дневником гр. Сухтелена, из которого видно, что 9 Августа принц Хозрев нарочно оставался дома и никуда не выезжал, дожидаясь официального визита гр. Потоцкого для объявления о дне аудиенции. За 10-е Августа в дневнике Сухтелена совсем нет никаких заметок, по той, очевидно причине, что Сухтелен не находил нужным отмечать событие и без того известное Государю. Предположение, что аудиенция, назначенная первоначально на 10-е, была отложена до 12 Августа, опровергается тем же дневников, в котором под 12-м Августа не только ни словом не упоминается об аудиенции, а напротив описываются совсем другие занятия и день представляется, так сказать, будничным. Можно догадываться, что ошибка г. Берже в обозначении для аудиенции произошла от того, что, составляя свой очерк о Хозреве-Мирзе по изданным им же самим материалам и заимствуя сведение о дне аудиенции из письма гр. Нессельроде к гр. Сухтелену, помеченного 12-м Августа, г. Берже принял это число за день аудиенции, не досмотрев, что в тексте письма Паскевич извещается именно о том, что аудиенция состоялась 10-го Августа («Русская Старина» 1876 г., Декабрь). М. Р.

10. В бумагах гр. Сухтелена сохранился первоначальный проект речей посла к их величествам:

I. Речь к Государю: «Его величество, августейший дед мой, шах Персидский, отправил меня к вашему императорскому величеству для уверения в прочности мира между обеими высокими державами и в непричастии Персидского правительства в случившемся несчастном происшествии, которое желает он, дабы ваше императорское величество соблаговолили предать совершенному забвению. С моей стороны горжусь я столь великою честию, что удостоился представиться вашему импер. величеству, почитая себя чрезмерно счастливым, что сей выбор его величества шаха преимущественно пал на меля из всех сыновей его и внуков».

II. Речь к Государыне: «Почитаю себя чрезмерно счастливым и возвеличенным, что первый из сыновей и внуков его величества удостоился я представиться вашему императорскому величеству и доложить об уважении к вашей августейшей особе его величества шаха, коему возвышенные качества и величие души вашего импер. величества сделались известны».

В речи, произнесенной Хозревым-Мирзою на аудиенции пред Государем, которую читатели могут найти в Русской Старине» за 1879 г. (т. XXV, «Хозрев-Мирза», очерк А. П. Берже), из приведенного проекта не удержалось ни одного выражения; речь же, обращенная на Государыне, была изменена лишь несколько и прочтена почти в тех же выражениях, как в проекте. М. Р.

11. Кто-то, за подписью Г., писал графу Сухтелену по поводу этого Сибирякова: «Мирза-Масуд был так добр, что позволил мне прислать эту поэму Сибирякова, обещай поговорить о нем принцу и постараться получить что-нибудь poor ce pauvre diable. Будьте добры, в. с-во, если найдете удобным, приказать передать эту книгу Мирзе-Масуду. Может быть, он успеет к этом добром деле».

12. Этот воспитанник был граф Феликс Сумароков-Эльстон. П. Б.

13. Пушки эти были подарены Аббасу-Мирзе Государем Николаем Павловичем.

14. В особой записке под заглавием: Братья Аббаса-Мирзы граф Сухтелен пишет:

«Мелик-Касим — воспитанник Аббаса-Мирзы, которому шах подарил его в раннем детстве. Подарок сына есть знак большого почета со стороны шаха, но обязывает тратиться на воспитание и будущее обеспечение царского питомца, от которого его величество так. обр. отделывается. Аббас-Мирза ничего не пожалел, чтобы хорошенько воспитать этого маленького брата, которому теперь должно быть 18 или 20 лет, но кажется, воспитал неблагодарного: он был даже вынужден отнять у него губернаторство в Урмии вследствие тайных происков Мелика, которые поселили сомнение в верности последнего к брату и воспитателю».

В той же записке гр. Сухтелен делает следующий заметки о некоторых из сыновей Аббаса-Мирзы, в том числе и о Хозреве-Мирзе:

«Между сыновьями Аббаса-Мирзы надо заметить в особенности следующих:

«Мегмед-Мирза — вероятный наследник престола, губернатор Карадага, имеющий резиденцию в Агаре, человек образованный, рассудительный, по необыкновенной для его возраста тучности, которая ему вредит. Он был несколько часов нашим военнопленным в Ардебиле, также как и следующий»

«Джангир-Мирза, Ардебильский губернатор, человек молодой, умный, страстный солдат, прекрасной наружности. Он только что вынес наказание от отца, будучи выставлен вне дворца в Тавризе на солнечном припеке, с обнаженною головой, в продолжение двух часов, — за то, что он не сумел открыть виновника одного убийства, совершенного в его провинции. После наказания он был отпущен, при чем с него взято обещание быть менее небрежным.. Хозрев-Мирза, узнав в бытность в Петербурге об этой немилости, постигшей Джангира, заперся и плакал несколько часов. Они братья от одной матери».

«Байрам-Мирза, комендант крепости Хои».

«Филейдун-Мирза, комендант и Харуси. О нем хорошо отзываются. Он красив собою; но, будучи сыном невольницы, он во всем будет уступать своим братьям».

«Хозрев-Мирза — любимый сын Аббаса-Мирзы, воспитанный под его надзором, статс-секретарь для внешних сношений».

«В гареме находится еще несколько сыновей Аббаса-Мирзы, но они не имеют еще, на сколько мне известно, общественного значения и не занимают никаких государственных должностей».

15. С Турциею. М. Р.

16. Грузия. М. Р.

17. По поводу этой раздачи в бумагах графа Сухтелена находится следующая анонимная записка:

«Его сиятельство граф Сухтелен извещается, что два служителя Мирзы-Масуда и один Мирзы-Салеха были исключены из числа их товарищей и, следственно, лишены подарка, который Его Императорское Величество повелел выдать. Надо надеяться, что его сиятельство пожелает принять меры к тому, чтобы эта несправедливость была устранена». На записке рукою графа Сухтелена написано карандашом: «Это была правда. Персидский раздаватель хотел воспользоваться, Хозрев узнал об этом. Было (секретно) битье по подошвам; расправа была учинена над жалобщиками...» М. Р.

18. Тогдашний Петербургский генерал-губернатор граф Павел Васильевич Голенищев-Кутузов. П. Б.

19. Списка этого в бумагах графа Сухтелена нет. М. Р.

20. Пишет, вероятно, генерал Ренненкампф. М. Р.

21. Московскому почтдиректору. П. Б.

22. 1830 года.

Текст воспроизведен по изданию: Персидское посольство в России 1829 года (По бумагам графа П. П. Сухтелена) // Русский архив, № 2. 1889

© текст - Розонов М. 1889
© сетевая версия - Тhietmar. 2020
©
OCR - Иванов А. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский архив. 1889