-

НОСКОВ И.

ЗАМЕТКА О ПЕРСИИ

в отношении политическом и военном.

(Сообщено сотрудником «Военного Сборника» г. Макавеевым)

(Составлена Генерального Штаба полковником Носковым, в 1827 году.)

Рассматривая, с одной стороны, предприятие Персии, ознаменованное внезапным вторжением войск ее в наши пределы, а с другой — внутренние ее способы, которые, в случае неудачи, могли бы обеспечить ее к выдержанию упорной войны, нетрудно заметить, что предприятие это основано было не на соображениях предусмотрительной политики, но на временном исступлении, возбужденном частными выгодами некоторых из правительственных лиц. Первая неудача, принудившая персидские войска оставить занятые ими пределы наши и из наступательной войны обратиться в оборонительную в собственных своих областях, обнаружила ясно, что возникший разрыв не мог быть совместим ни с желанием шаха, ни с духом народа, ниже с самыми способами, необходимыми для продолжения войны.

Судя по существующему в Персии деспотическому правлению, должно бы думать, что воля шаха, во всех предприятиях, есть неограниченная; однакожь, несмотря на cие, она часто бывает останавливаема властию фанатизма, существующего в народе и всегда в нем возбуждаемого муллами, действующими из личных выгод. Таким образом, царствующий ныне шах, который, по миролюбивым свойствам своим, желал бы наслаждаться спокойствием, вынужден был, против своей воли, предпринять настоящую войну, что видеть можно из письма его к Аббас-мирзе, писанного до начатия оной (Содержание письма сего сообщено мне князем Мелико, племянником главного евнуха шаха, Манучар-хана, который, будучи русским поданным часто посещал меня в Тегеране и столько искренен, что на верность доставляемых им сведений можно было полагаться). [320]

«Зачем — пишет шах Аббас-мирзе — хочешь ты нарушить мое спокойствие и счастие наших подданных, открывая войну с сильной российской державой, которая несколько уже лет сохраняет утвержденную мною с нею связь. Взгляни на другие народы, нам сопредельные, и сравни их с Русскими, всегда мирными соседями нашими. Алчные грабители Туркменцы ищут только случаев наносить нам вред: собственность отнята, святой закон поруган, жены и дети посрамлены и проданы бездушным на поругание. Я уж стар, пред закатом дней моих ищу тишины и не желаю видеть несчастия подданных моих. Повремени: может быть, скоро наступит время, когда я закрою глаза; тогда представится тебе полная свобода искать лучшего. Сын мой — прибавляет он — укроти огненное стремление твое, уступи в пылкости своей доброму совету опытного старца, отца твоего. Не обольщайся будущим: оно неверно, ибо никому неведомо.»

Сказанное мне шахом в гареме, по осмотре им привезенной мною во дворец его хрустальной кровати, подтверждает то же нежелание его начинать войну:

«Сейчас — говорил он — восхищался я подарком, присланным мне от Императора Российского; но какими глазами должен был я взирать на столь убедительное доказательство его ко мне приязни, когда, в то же самое время, расторгнут дружественный союз наш.»

Фанатическое исступление, возбужденное в народе Сеидом кербелайским Махметом, было пружиною умысла, принятого одним из министров персидского двора, Алаяр-ханом, склонившим верховного сего муллу на свою сторону, для спасения своего от предстоявшей ему гибели. Сей последний, с корапом в руках, начал проповедывать войну, взволновал народ и, двинувшись с толпою подведомственных ему поборников магометова поучения, предстал к шаху с требование разрыва с Россиею, грозя, в случае несогласия, разрешить народ от повиновения к нему. Аббас-мирза, наследник шахова престола, скрывавшей с давнего времени неприязненные чувства к России, полагаясь с самонадеянностию на силу формируемых им войск, в исступлении своем, явился готовым содействовать в вероломном сем намерении. Жадные и привычные к грабежам кочевые народы, подведомственные Алаяр-хану, без затруднения все поднялись, будучи, притом, увлекаемы обещаниями добыч, надеждами варварского стремления их, [321]

Дело при Шамхоре и второе при Елисаветполе дали всем им почувствовать заблуждение их. Разбитые и прогнанные, в шесть раз меньшею силою, персидские войска толпами бежали с своими предводителями и, влекомые дотоле энтузиазмом на мнимые победы, разбежались и отказались от повиновения. В Тегеран сотнями возвращались оставлявшие лагерь, так что из всей армии, простиравшейся, при начале неприязненных действий, до 60,000, в непродолжительное время, осталось только в строю до 10,000. Равным образом, из имевшегося при шахе охранного его войска, находившегося с ним в городе Агаре, состоявшего из 10,000, едва остаюсь при нем до 1,000 регулярной его пехоты, 8 артиллерийских орудий и до 100 замбуреков: кавалерия же вся разбежалась, исключая нескольких сот гуламов, телохранителей шаха. Не сбывшиеся предвещания Сеида, обольстившего народ, поселили к нему недоверие, и ропот гласно начал распространяться. Жители Тегерана, от которых правительство старалось скрывать неблагоприятные обстоятельства, узнав об оных и исполнившись неудовольствия, приняли было намерение писать к шаху, чтобы он искал средств к прекращению войны с Русскими. Гилянская провинция бывшая до начатия еще войны не довольна правителями своими, обременявшими ее непомерными налогами, и оказывавшая нередко наклонность к возмущению, пользуясь настоящим случаем, отказалась от платежа податей за прошлый год; шах, хотя и отправил было любимца своего Манучар-хана для приведения провинции к повиновению, но, страшась опаснейших последствий от строгих мер, остановил исполнение сего.

Таким образом, Персия, после первой неудачи, будучи угрожаема с разных сторон, увидала себя весьма в затруднительном положении. Шах столько же, как и Аббас-мирза трепетали, ожидая преследования и перехода войск наших чрез Аракс.

Приостановление военных движений с нашей стороны вывело шаха из отчаянного положения, а наступление вскоре после того зимы несколько успокоило его. С сего времени он единственно начал помышлять о средствах к миру. Возвращение его в Тегеран, последовавшее 1 ноября, не имело целью, как разнесся слух, нового набора войск, но было совершено с намерением, дабы, удалясь от сына своего, действовавшего противу [322] его желаний и коим он начинал уже быть недовольным, свободнее следовать внушению собственному и стараться о изыскании средств к прекращению войны. Впрочем, если бы намерение его и согласно было с упомянутым слухом, то оно осталось бы безуспешно. Народ и разбежавшееся войско кричали противу войны; строгих же и насильственных мер, при столь стесненных обстоятельствах, шах не мог предпринять.

Желаниям шаха немало содействовал прибывший вслед за ним из Тавриза английский посланник Магдональд-Кинейер, который, представя полученное им из Константинополя известие об окончившихся, против ожидания тегеранского двора, в нашу пользу переговорах с Оттоманскою портою, в Акермане, легко убедил его поспешить отправлением в Тифлис персидского чиновника к тамошнему начальству, для предварения о желании его отправить ко двору императорскому полномочного посланника. В то же самое время, смерть кербелайского Сеида, последовавшая 13 ноября, в городе Казбине, на путь его в Тегеран, и обрадовавшая недовольных возбужденною им войною, равно как и самого шаха, дала сему последнему более свободы действовать, согласно с принятым им намерением, и жители Тегерана с удовольствием узнали о приготовлениях отправить посланника к российскому двору. Сколь искренно желал шах прекращения войны, в такой мере Аббас-мирза готов был противиться сему, но, вынужденный крайностию, видя себя без войск и лишенный способов к продолжению оной, должен был покориться строгому закону необходимости и согласиться с волею отца.

Между тем, в Тегеране возобновились снова слухи, приведшие в уныние шаха и народ. Сказывали, что часть нашей армии, находившейся близ турецкой границы со стороны Молдавии, прибыла Черным морем в Грузию; что в Астрахани приготовляется множество судов военных; что все купеческие взяты для военного снаряжения, и что эскадра наша явилась уже у гилянских и мазандеранских берегов. Опасение Персиян беспрестанно увеличивалось, так что заговорили о вывозе из Тегерана шахских сокровищ. Деятельность, для приведения себя хотя несколько в оборонительное состояние, начавшаяся в Тегеране еще до возвращения шаха, увеличивалась: поспешали поправлением городской стены, равно как и стены, окружающей дворец шаха внутри города, очищением [323] рвов, водопроводов; словом: принялись за все меры, какие страх мог внушить, дабы сколько-нибудь обезопасить себя, в случае приближения российских войск. Все находившаяся в городе полевые орудия, числом до 32, разного калибра, начиная с 3 до 12-фунтового, включая и 8 прибывших с шахом из Агара, вывезены были на дворцовую площадь. Сверх сего, на оной с давнего времени стояли 28 пушек огромного калибра, полученные в царствование еще шаха Надира от Голландцев. Сии пушки в весьма дурном положении и едва держатся на полусгнивших лафетах.

Тегеранский двор, побуждаемый неблагоприятными слухами, старался к скорейшему приведению в исполнение намерения шаха, хотя и не совсем был уверен в успехе оного. Он хорошо чувствовал великость вины своей и не мог льстить себя надеждою выгодного мира. Слышно было, что шах, в то время, готов был даже согласиться на уступку всего пространства своих владений по реку Аракс и, завсем сим, страшился, что Россия не почтет еще себя удовлетворенною.

Опасение шаха и прямое намерение прекратить войну видеть можно из слов, сказанных им мне в присутствии министров его, при втором моем представлении. Шах, обласкав меня, как и в первый раз, изъявил сожаление свое о последовавшем против желания его разрыве с Россиею. Когда я благодарил его за освобождение 250 пленных наших солдат, отданных мне в виде подарка, то он сказал: «Это послужит доказательством Государю вашему, сколько я вами доволен и сколь я далек от мыслей вести вражду с Россией». Наконец он заключил словами: «Представьте Его Императорскому Величеству, любезнейшему моему брату, что я всегда искренно и свято хотел сохранить союз, утвержденный знаменитым его предместником и братом Александром, что никогда не имел намерения учинить разрыв (и, указывая на придворных, продолжал): в это несчастие вовлечен я моими подданными, которые, из собственных видов, действовали таким образом и только нанесли мне вред. Я прошу Бога, чтобы прекратил распрю и неприятности, между нами последовавшие, и соединил бы наши сердца, на общее блого двух держав».

В таком положении были дела в Тегеране, когда правитель Хоросанской провинции, сын шаха, Гассан-Али-мирза, на коего Персияне возлагают большие надежды, по личной его [324] и находящегося у него войска храбрости, окончивший незадолго пред сим счастливо поход свой в Герать и не могший, следовательно, участвовать в войне противу России, видя затруднительное положение своего отца и желая показать ему усердие свое, прислал к нему гонца предложить ему в помощь 20,000 своего войска. Шах, не давши ему никакого разрешения, отправил его в Тавриз к Аббас-мирзе. В это же самое время, выехал посланный с бумагами от шаха в Тифлис, мирза-Магмет-Али, племянник министра управляющего иностранными делами, мирзы-Абул-Гассан-хана, назначенного к будущему в Россию посольству. Ему поручены были, для сопровождения, освобожденные шахом пленные наши солдаты.

На пути всем из Тегерана в Тавриз, встречал я везде одни изъявления искреннего желания мира. Слухи о переходе в Карадаг чрез Аракс отряда нашего, под командою генерал-лейтенанта князя Мадатова, достигшие в Тавриз 2 января, повергли жителей оного в ужас и, казалось, должны были истребить все надежды шаха. Ужас постепенно возрастал с приближением отряда к городу Агару. В Тавризе войска было тогда не более 500 человек регулярной пехоты, и едва на третий день собралось несколько баталионов, квартировавших в городах: Мараге, Маренде, и окрестных селениях. Собранные баталионы эти решительно отказались идти навстречу Русским, говоря, что это было бы идти на явную гибель; в случае же понуждения, грозили бросить оружие, при первой встрече с неприятелем. Никто не знал, как велик отряд наш; слухи носились, что он состоял из 20,000, — из какого же именно войска он состоял, не было известно. Говорили также, что еще другой отряд, под командою генерал-лейтенанта Котляревского, вслед за сим выступить на город Ленкоран. Часть Форштата, прилежащего к городской стене, по повелению Аббас-мирзы, к большому неудовольствию жителей, была сломана; у всех Армян, живущих в городе, отобрано всякого рода оружие и запрещено выходить из своих домов; улицы, ведущие к ним, были завалены; пищу подавали им чрез стены. Аббаз-мирза имел намерение защищаться. Народ решительно противился сему, отзываясь, что не хочет быть жертвою такого безразсудства. Часть оного, предводительствуемая муллою мирзой-Юсуфом и другими, намеревалась даже идти навстречу князю Мадатову, для поднесения ключей города, [325] как скоро русские войска приблизятся к городу. Все неминуемо ожидали этого, и Тавриз сдался бы без сопротивления.

Положение города Ардебиля было еще бедственнее. Когда приближался к нему отряд наш на два перехода, то комендант крепости, Скандер-хан, устрашенный опасностию, оставил оную и бежал. Гарнизон, состоявший тогда из 200 человек земского войска, последовал примеру своего начальника.

Аббас-мирза был в отчаянии, тем более, что и сам находился в опасности от угрожавшего ему народа, явно уже оказывавшего свое негодование. Несколько дней он не выходил из внутренности своего дворца, окруженного сильною стражею. Будучи в столь критических обстоятельствах, он писал к шаху в Тегеран, прося помощи, и получил следующий ответ: «Сын мой! ты не хотел послушать меня, не хотел следовать советам опытного отца твоею: ввел меня и себя в бедственное положение. Теперь чего еще требуешь? Не ожидай ни советов, ни помощи: я не в состоянии уже их подать тебе; делай что хочешь.»

Английская миссия находилась, в это время, не менее в затруднительном положении, быв вынужденною к категорическому объяснение с Аббас-мирзою в диване, куда все офицеры миссии сей приглашены были для совещания, как поступить в настоящих трудных обстоятельствах. Аббас-мирза требовал решительно определить время, в которое присланы будут офицеры Индейской компании, перед сим ему обещанные. Столь стеснительное, с одной стороны, предложение Аббас-мирзы, а с другой — осторожность английской миссии, ожидавшей, как и все, скорого прибытия в Тавриз русских войск, вынудили оную объявить дивану, что недавно получено ею от своего правительства повеление: не вмешиваться в настоящие дела Персии и избегать всего, что могло бы подать России повод к малейшему неудовольствию. Возвратясь из дивана, миссия готовилась на другой день оставить Тавриз и, в то же время, отправить письмо к генерал-лейтенанту князю Мадатову, прося его, по вступлении в город, сохранить дом, принадлежащий английскому посольству. Полученное вслед засим известие об отступлении его отряда остановило исполнение сего намерения. Англичане сожалели о поведении своем, хотя и вынужденном обстоятельствами. Впрочем, ошибка эта могла легко быть исправлена там, где всякого рода затруднения [326] решаются посредством денег. Вследствие формального объявления миссии, касательно полученного ею повеления от своего правительства, английские офицеры, занимавшиеся обучением персидских войск, получили от посланника приказание прекратить таковые занятия. Не задолго пред сим, по случаю отданного Аббас-мирзою повеления остановить в городе Мияне дальнейшее следование освобожденных шахом пленных солдат наших, равно как и посланного из Тегерана с бумагами в Тифлис мирзу, английский посланник отправил, с курьером, в Константинополь копии всех сих бумаг, с тем, чтобы оные пересланы были в С.-Петербург.

По отступлении от города Агара отряда князя Мадатова, прибыли из Сальмаса, местопребывания бывшего царевича грузинского Александра, с трудом набранные 2,000 иррегулярной пехоты из наемных Армян, Несториан и частию Персиян, большая половина которых и отправлена в Эривань, основываясь на том мнении, что экспедиция князя Мадатова была ничто иное, как диверсия, учиненная для привлечения всей силы Персиян на один пункт, между тем, как главнокомандующий российских войск в Грузии, генерал-адъютант Паскевич, готовился, как полагали они, выступить с тридцатитысячным корпусом на Эривань. Такие страшные для Персиян слухи с каждым днем более распространялись. Воспоминание о елисаветском деле с ужасом всякому представлялось.

С сего времени деятельность Аббас-мирзы начала возобновляться. Присланный от шаха к нему гонец Гассан-Али-мирза отправлен обратно в Хоросан, с просьбою о поспешном исполнении сделанного предложения. Необходимость заставила Аббас-мирзу согласиться на оное, хотя, по существующей между сими братьями вражде, полагать было можно, что он на таковую крайность не решится. Казбинский правитель Аллага-мирза спешил новым набором своей конницы, которая, в числе 7,000, готовилась уже было выступить по дороге к городу Зенгяну, в то время, как Абдулла-мирза, зенгянский шах Заде, двинулся с 3,000 к городу Ардебилю. Между тем, достигшее в Тегеран известие о приближении к Тавризу наших войск взволновало жителей оного и заставило шаха поспешить отправлением в Испагань курьера к любимцу своему Косров-хану, прежнему правителю Гилянской области, с повелением явиться к нему на помощь. Регулярные [327] баталионы персидской пехоты Аббас-мирзы начали соединяться в Тавризе. При обучении их, ежедневно находился сам Аббас-мирза, и из них два баталиона отправлены были в Ардебиль. Приведете в устройство артиллерии и присмотр за литьем новых пушек поручены были Итальянцу Бернарди, находившемуся некогда во французской службе. В лаборатории заготовляли военные снаряды. Начали запасать провиянт и устраивать в Тавризе складочный магазин, до того времени не существовавший. К нахичеванскому хану послано от Аббас-мирзы повеление заняться бдительным надзором за производившимися в крепости Аббас-Абада работами. Крепость эта находится при реке Араксе. Мне сказывали, что и в оной производилось деятельное заготовление провианта и военных снарядов.

В таком положении дел оставил я Тавриз, 1 февраля. Пред отъездом моим, я был вторично представлен Аббас-мирзе, у которого находился в то время и английский посланник. Он продержал меня довольно долго, изъясняя причины, побудившие персидское правительство к неприязненным действиям в отношении России: говорил о несправедливом якобы занятии нами берегов Гокчи и о невнимании будто бы правительства нашего к неоднократно деланным с их стороны представлениям как о сем, так и о других предметах; после сего продолжал: «если Государю Императору угодно иметь в виду покорить Персию, так, как Англичане поступили с Индиею, то мы, зная могущество и силу Его державы, не сомневаемся в возможности исполнения такового намерения, но спрашиваем: согласно ли это будет с справедливостию?»

После сего, я не мог не изъясниться и потому представил: что отправление, в прошедшем году, российского посольства к персидскому двору служит убедительным доказательством миролюбивых намерений Государя Императора и что нельзя почитать несправедливым действия, предпринятые Россиею к защите собственных областей. Аббаз-мирза ответствовал на cиe только, что со временем откроется истинная причина всему, наконец заключил — изъявлением желания, чтобы я донес его сиятельству графу Карлу Васильевичу Нессельроде о намерении и готовности его представиться лично Государю Императору или отправить одного из братьев своих для объяснения всего, что доныне кажется сокрытым в неизвестности. [328]

В проезд мой чрез Эривань, видно было в нем то же движение, какое происходило в Тавризе. Сверх находящихся в крепости трех баталионов регулярной пехоты и нескольких сот каджаров, собственно именуемых шахскою стражею, у которых хранятся всегда ключи города, готовилось еще земское войско, которого пехота состояла частию из Армян, населяющих Эриванское ханство. Мне сказывали, что в крепости находится 48 полевых орудий и столько же крепостных; я, однакожь, не заметил на стенах ни одного. Провианта заготовлено в крепости, как слышал я, для трехтысячного гарнизона на полугодовое время. При всем страхе, возбужденном в Персиянах настоящими обстоятельствами, Эривань, в мнении их, была столь сильная защита, что никакая сила не в состоянии овладеть оною. Крепость сия не испытывала еще действий осадных орудий, и это самое возвышает ее в мнении народном.

Во все время пребывания моего в Персии, не слышно было, чтобы в Гилянской и Мазандеранской провинциях делались какие-либо военные приготовления. До начатия войны, весь берег сих областей был обнажен от всякой обороны. Во всей Галянской области нет ни одной крепости, и со стороны моря вход в оную открыт совершенно. Леса, которыми сия область изобилует, составляют природную и единственную ее защиту. Областное войско состоит большею частию из земской пехоты и не в состоянии противопоставить большого препятствия десанту. В местечке Зинзили нет никакого укрепления; однакожь, там постоянно находится семь артиллерийских орудий и принадлежащая к ним команда, состоящая из 80 человек разного сброда людей. Ими начальствует Персиянин хан, не имеющий ни малейшего понятия по сей части. В сей-то артиллерийской команде заключается вся оборона Зинзилей. Несколько орудий 12-фунтового калибра могли бы легко заставить замолчать негрозную cию артиллерию и открыть свободный путь на берег. К тому же еще, и между жителями сего места найдутся такие, которые не захотят долго противоборствовать Русским и даже станут способствовать к занятию сего важного, по многим отношениям, пункта.

Оканчивая сим краткое изложение настоящего состояния Персии, не излишним считаю присовокупить, что хотя персидским правительством и изыскиваются способы к своему [329] защищению, но оные не могут предохранить ее от важных потерь, в случае продолжения войны, ибо: 1) Шах, позволив вовлечь себя в столь неравную войну, при первой неудаче, старается изыскивать способы к прекращению ее. Недостаток же твердой решимости в таком лице, которое соединяет в себе все силы государства, ослабляет предприимчивость других и приводить всех в уныние и страх. 2) Аббас-мирза, сын шаха, ослабив любовь к себе своего отца и навлекши на себя нерасположение народа, должен искать средств к поддержанию своему единственно в самом себе и в малом числе своих приверженцев. 3) Министры персидского двора разделены на две партии, из коих содействовавшая к вероломному разрыву союза, после первой неудачи, пала. Алаяр-хан, зять шаха, стараясь найдти средство к своему спасению в войне, обратил громы ее на самого себя. 4) Народ, приведенный в исступление муллою кербалайским, начал выходить из ослепления, дух его переменился; везде возникает общий ропот на войну. Мулла, подстрекавший народ и одушевлявший его ложными прорицаниями, более не существует. Он умер, и поборники его замолчали. 5) Армия, которая, при настоящих обстоятельствах, не может быть многочисленна, состоит большею частию из иррегулярных войск, которые, при первой встрече с неприятелем, хотя и обнаруживают в себе дух храбрости, но малейшая причина приводит их в отчаяние, страх овладевает ими, они бросают оружие и рассееваются безвозвратно. Регулярное же войско, устроенное по образцу европейскому, ново и составляет слабую еще опору. 6) Повсеместный недостаток продовольствия и затруднения в собрании, а еще более в перевозке провианта, затрудняет армию в ее движениях, и, наконец, 7) Военные укрепления, по малочисленности своей и неудовлетворительному устройству, составляют слабую ограду пределов. Быстрое движение и упорный натиск достаточны, чтобы заставить гарнизоны их положить оружие.

По всем таковым отношениям судить можно, что Персия, в настоящем ее положении, для спасения своего должна искать средств единственно в великодушном со стороны России мире.

Февраль 1827 года.

Текст воспроизведен по изданию: Заметка о Персии в отношении политическом и военном // Военный сборник, № 6. 1860