СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

НОСКОВ И.

Рапорт и отчет поручика И. Носкова генерал-квартирмейстеру графу П. П. Сухтелену о своей поездке в Персию в 1826-1827 гг.

(15 апреля 1828 г.).

«/Л. 1/ Генерал-Квартирмейстеру Главного Его Императорского Величества Штаба, Господину Генерал Адъютанту и кавалеру Графу Сухтелену.

Гвардейского Генерального Штаба Порутчика Носкова.

Рапорт.

Во время следования моего в 1826-м году в Персию с вверенными мне для сопровождения Высочайшими дарами к Персидскому двору я старался собрать сколько возможность позволяла при тогдашнем неблагоприятных обстоятельствах, различные сведения о проеханных мною местах Персидских Провинций а равно сделать глазомерные съемки. Усердию моему в сем труде, представлялись непрестанно препятствия от строгого и бдительного за мной надзора сопровождавших меня Персидских чиновников и даже гонения их по случаю последовавшего в то время разрыва. Болезненное состояние в которое ввергнут был я трудным климатом Гиляна, стесняло меня еще более. С возвращением в Петербург постигшая меня снова болезнь от которой и по сие время я не совершенно еще /Л. 1 об./ излечился, не позволяла мне привесть собранные сведения и чертежи в порядок. Ныне, по мере возможности, окончив некоторые из оных, имею щастие представить воззрению Вашего Сиятельства.

Исправленную мною карту главного судоходного устья реки Волги, от Гор. Астрахани до Острова Четырех-Бугорного, с означением проведенных во время плавания моего по оной промеров фарватера.

2. План приморского местечка Зинзили (Гилянской области) с окрестностями, в масштабе 1:8400. План сей снял я бусолью и шагами в продолжении пребывания моего в сем местечке.

Топографические маршруты по Гилянской области от местечка Зинзили до селения Менджил, лежащего за южной областной границей, в масштабе 1:42000.

Маршруты сии сняты мною глазомерно; от селения Менджил я не мог продолжать съемку, по причине усилившейся тогда строгости надзора за мной и болезненного моего состояния.

Карта Гилянской области, составленная мною из моих топографических маршрутов из расспросных сведений и других новейших карт сей области, в масштабе 1:42000. Областные границы означил я как оные ныне существуют, по показанию туземных жителей.

/Л. 15/ План Персидской столицы Тегерана, в масштабе 1:8400.

Путевые записки мои, во время плавания моего по реке Волге.

Маршрутные таблицы переездов от местечка Зинзили чрез областной город Рящ до Города Казбина.

8. Путевые записки находившегося при мне в звании переводчика Тифлисского армянина Шиоша.

Записки сии с моими при них замечаниями содержат описание переездов по дороге от гор. Тавриза в гор. Рящ.

9. Краткое историческое изложение всего моего путешествия.

Гвардейского Генерального штаба поручик Носков.

Апреля 15-го Дня 1828 года.

/Л. 2/ Краткое историческое изложение следования в Персию и обратно в пределы России корпуса Топографов Порутчика Носкова, в 1826 и 1827 годах.

Прошедшего 1826-го года Февраля 21-го дня, отправился я из С. Петербурга с вверенными мне для сопровождения чрез Каспийское море в Персию различными хрустальными вещами, назначенными от Высочайшего Двора в подарок Шаху Персидскому. Для присмотра за сохранением оных в продолжении пути и для удобнейшего установления по прибытии на место назначения, находились при мне два мастеровые, командированные на сей предмет от Императорского стеклянного завода.

Следование мое до города Астрахани замедляемо было неудобствами испортившейся от весеннего времени дороги, так, что в городе Рязани я принужденным нашелся, по [не]возможности продолжать путь на зимних повозках, переложить весь транспорт на летние и отправить оный таким образом на вольнонаемных лошадях; в поспешном исполнении чего, оказано было мне содействие со стороны Рязанского Гражданского Губернатора.

По прибытии в Астрахань Апреля 3-го дня, оставался я на месте в продолжении двух недель, ожидая пока река Волга очистилась от льда, после чего нагрузив все /Л. 2 об./ вещи, на приготовленное тамошним морским Начальством военное транспортное судно, отправился на нем 17-го числа того же месяца, и 20-го числа вышед в море, продолжал следование к Персидским владениям. Наконец 10-го Мая прибыв к берегам Гилянской провинции, остановился против местечка Зинзилей, на рейде, верстах в двух от оного.

Мая 11-го. Отправив в город Рящ к правителю области Наибу Мирзе Муссе, выданный мне из Азиатского Департамента открытый лист на Российском и Персидском языках, получил на третий день позволение выгрузить вещи на берег. В то же время дано мне знать, что по случаю не имения от Тегеранского Двора предварительного извещения касательно приезда моего с подарками к сему берегу, никаких еще не сделано приготовлений для дальнейшего препровождения оных, и потому предложено было мне ожидать ответа на посланное в тот же день о сем донесение. С моей стороны, я имел честь отправить тогда же в город Тавриз к Его Светлости Г. Генерал-Майору (что ныне Генерал-Адъютант) Князю Меншикову рапорт о прибытии моем испрашивая при том разрешения на дальнейшее следование.

Июня 1-го. Приехал из города Тегерана Замбурекчи Баши (Начальник Шахской Артиллерии на Верблюдах) Гаджи-Магмет-Хан, присланный /Л. 3/ от Шаха для сделания распоряжений на предмет отправления вещей до места назначения; вследствие чего и занялся он постройкой потребного числа арб (повозок) под своз тех тяжестей, кои по величине своей оказались неудобными для навьючивания на лошадей. Хан сей объявил мне, что Шах находился уже на пути в Султанию, куда и подарки по желанию его должно было доставить. Между тем узнал я, что по причине неудобства сухопутных в Гиляне сообщений, вещи все отправлены будут водою до селения Менджиля, находящегося за южной областной границей, откуда повезутся на арбах, как упомянул я, нарочно для того уже заготовлявшихся. Заключая из сего, что желание мое до отъезда побывать в городе Ряще, лежащем в стороне от назначенного водяного пути, могло не исполниться, я испросил позволение представиться лично имеющему в оном пребывание Шахову сыну Ляге Мирзе, за малолетством коего управляет областью помянутый Наиб Мирза Мусса. Кроме приобретенных мною чрез сию поездку сведений о положении города, я имел случай удостовериться в трудности путевого сообщения с оным со стороны Морского берега и видеть дорогу, коей неудобства были главнейшей причиною препятствовавшей в 1805 году Российскому военному отряду овладеть сим городом.

Июня 21-го. Наконец получив из Тавриза от Его Светлости Князя Александра Сергеевича Меншикова, с посланным ко мне в звании переводчика /Л. 3 об./ Тифлисским Армянином Шиошом предписание следовать с подарками в Султанию, по окончании со стороны Персидского Начальства надлежащих к этому приготовлений, (Июня 27-го) отправился я с оными из местечка Зинзила на плоскодонных лодках (кирджимах) и из залива вступив в устье небольшой речки Шашерут, поднялся по ней до реки Кизиль Узеня (Сефидуры), из коей первая принимает свое начало. Следование мое по сей речке было весьма затруднительно и медленно, как по причине мелководья в оной, так и от беспорядков в распоряжениях Персидского Начальства, которое, известясь пред сим о начавшихся не приязненных отношениях их правительства к России, не прилагало почти никакого старания о скорейшем доставлении вещей к месту назначения. В продолжении плавания сего испытал я с находившимися при мне людьми действие вредного климата в Гиляне. Чрезвычайной жар днем, простиравшийся до 32-х градусов и сильная сырость в ночное время, соединясь с гнилыми заразительными испарениями от болотистых мест и наводненных полей, расстроили здоровье наше и повергли в болезненные лихорадочные припадки, сей стране свойственные.

Июля 6-го. Достигнув реки Кизиль Узень, протекающей в Гилянь чрез горный Хребет Эльбурс, продолжал следование вверх по оной до селения Менджиль, лежащей близь этой речки на юг от границы Гилянской области. Не доезжая оного, в деревне Рутвар, /Л. 4/ получил я от Его Светлости Князя Александра Сергеевича Меншикова вторичное предписание, во исполнение коего надлежало мне по случаю переменившихся в тогдашнее время обстоятельств, следовать с вещами прямо в город Тегеран, не заезжая в Султанию.

Июля 10-го. В селении Менджиле, где были выгружены все вещи, оставался я в продолжении восьми дней, ожидая из города Ряща остального числа арб (повозок) там заготовляемых, по прибытии коих и по укладке на оные тяжестей, отправился далее по дороге к городу Казбину. На половине сего пути имел весьма трудную и опасную переправу чрез горную цепь Хорзан, составляющую отрасль хребта Эльбурса. Причем многие повозки по неудобству дороги совершенно изломались и большую часть обоза принуждены были перетаскивать на руках. (Июля 24-го.) В город Казбин прибыл на седьмой день по выезде из селения Менджиля.

Считая излишним излагать в подробности все происшествия случившиеся на пути моем до сего города, я однако не могу умолчать о неблагоприязненных, ко мне отношениях как упомянутого Замбурекчи-Баши, присланного от Шаха, для оказания необходимых пособий к препровождению вещей, так и простого народа, которому хан сей поступками своими подавал к тому повод. Вскоре по выезде моем из местечка Зинзили, пронесся слух о готовности Персидского Правительства к войне противу России, и с того времени поведение Хана на каждом шагу стесняло меня и приводило в большое затруднение; а наконец получено формальное /Л. 4 об./ известие о выступлении войск их к нашим пределам, дерзость его до того простиралась, что однажды в присудствии нескольких Молл, в изуверском исступлении своем бросился на меня с кинжалом и готов был лишить жизни, но удар сей был счастливо мною отклонен. Не распространяясь в описании неприятных последствий решительного в сем случае со стороны моей поступка, которым отвратил я предстоявшую мне гибель, должен повторить, что необузданность хана в отношении меня более и более выходила из пределов и подавала повод черни наносить мне различные оскорбления; в городе Казвине, куда прибыл во время известного Магометанского празднества Могарема (время фанатического их буйства противу всех неединоверцов), я, с находившимися при мне людьми, уже изнемогал в болезненных страданиях и не был в состоянии противопоставить никакой защиты противу собиравшейся у моей квартиры черни, которая, в бешенстве выбив окна, бросала камнями и однажды едва не вломилась в двери, грозя всех нас умертвить.

Столь опасное положение наше, угрожавшее всегдашней опасностью, при расстроенном сверх того здоровье, приводило нас в крайнее изнеможение. Гаджи-Магмет-Хан, опомнившись наконец от первого исступления своего, и может быть опасаясь со стороны Шаха неприятных для себя следствий в случае если бы мы были лишены жизни, (Августа 2-го) приказал отвезти нас тайно ночью в местечко Казерзонг или Касаренг, лежащее на дороге к Г. Тегерану /Л. 5/ в 7-ми фарсангах (40 верстах) от Казбина, где и были мы помещены в одной из башен стены, окружающей деревню; сам же он остался в городе, для постройки новых повозок, взамен сломавшихся во время переправы чрез горы. В сем месте содержался я со всеми находившимися при мне людьми в продолжении почти трех недель в самом горестном положении, претерпевая во всем недостаток и будучи лишен всех способов к улучшению участи своей. С каждым днем положение наше делалось бедственнее и надежда возвращения в отечество постепенно исчезала. Угрозы, ругательства и насмешки, приходивших из любопытства Персиян, вот все, что сопровождало пребывание наше в сем заключении. Наглые посещения сии оканчивались ежедневно требованием денег, а нередко самовольным раскрытием чемоданов моих, из которых брали, что хотели. К щастию еще моему я заранее нашел средство отвратить неизбежную опасность в таких случаях мне предстоявшую, истребив находившиеся со мной некоторые вещи, коих открытие при тогдашних смутных обстоятельствах могло навлечь на меня подозрение недоверчивых Персиян (Как например: военный мой мундир, карты некоторых провинций Персии и тому подобное). Бывшие же при мне нужнейшие бумаги, равно как и записки мои, разделив на части, сохранил в седле, в платье и внутри других вещей, представившихся к тому удобными.

/Л. 5 об./ Августа 18. Гаджи Магмет Хан, по окончании постройки новых повозок, приехал со всем обозом в селение Казарзенг и отправил нас вперед по дороге в Г. Тегеран. Путь сей совершили мы следуя по ночам, во избежание сильных дневных жаров, быв везены на носилках по причине болезни.

Августа 22. Наконец, после двух месяцов из местечка Зинзилей горестного путешествия, прибыли мы до места своего назначения. Неудобства пути и мучительное положение в продолжении оного, до такой степени изнурили находившихся при мне людей, что всякое пособие было уже тщетно. В течении двух недель по приезде, я лишился обоих казенных мастеровых и собственного моего слуги, скончавшихся от усилившейся лихорадки при чрезвычайном кровотечении.

По прибытии в Тегеран, вручено было мне из Тавриза от находящегося при Шахе Английского поверенного в делах Господина Виллока письмо, коим уведомлял он меня, что по случаю последовавших неприязненных отношений между Россиею и Персиею, Его Светлость Князь Александр Сергеевич Меншиков, отъезжая из Султании, изволил поручить меня его покровительству. Предлагая в то же время, чтобы я в случае какой либо надобности адресовался прямо к нему, приглашал меня остановиться в доме принадлежащем Англинскому посольству. Ящики со всеми привезенными мною вещами, не исключая и тех, кои не входили в состав хрустальной /Л. 6/ кровати, и которые по данному мне предписанию надлежало отвести в Тавриз, взяты были во Дворец Шаха и невзирая на неоднократные впоследствии мои требования не были мне возвращены.

Сентября 16. После некоторого облегчения от болезни моей, потребовал меня к себе управляющий Шородом Тегераном сын Шаха Али-Шах-Мирза и объявил о полученном им повелении от Родителя своего, находившегося тогда в Ардебиле, дабы представлена была мне свобода избрать во дворце приличное и удобное место для установления привезенной мною хрустальной кровати, при чем упомянул о желании Шаха, чтобы я выучил двух персидских мастеров искусству, составлять и разбирать оную.

Исполнение сего могло бы представлять мне большое затруднение, так как я лишен был обоих мастеров на сей предмет со мной отправленных, но руководствуясь составленными мною еще в С. Петербурге рисунками и описью всех частей кровати, я исполнил желание Шаха и установил многосложную сию вещь, приведя в надлежащий вид все части ее, из коих ни одной не было повреждено ни в дороге, ни при собирании. Али-Шах-Мирза, присутствуя неоднократно во время установления оной, удивлялся совершенству работы, а равно безвредному ее доставлению из столь отдаленного края. По приказанию его находились тогда же лучшие мастера Шахова двора, которые единогласно отозвались, что примера /Л. 6 об./ еще не было столь превосходному произведению в сем роде.

Для показания Персидским мастерам по желанию Шаха сложности составных частей кровати, она собрана была мною сначала в одном из дворцовых отделений примыкающем к парадной аудиенц-зале Амарет хоршид (храм солнца), но впоследствии перенесена в другое более приличное для нее место во внутренной части дворца, называемое Гулистан, где и поставлена в приватной Аудиенц-зале, противу палаты, в которой находится хрустальной Бассейн и другие вещи, присланные в 1817 и 1818 годах от Высочайшего Двора в подарок Шаху.

Сентября 18. Приведя к окончанию возложенное на меня поручение касательно доставления Высочайших даров, я неоднократно испрашивал позволения о возвращении моем в Россию, но каждый раз помянутый сын Шаха отзывался, что на сделанное им уже о сем представление ожидает от Шаха разрешения. В то же время обращался я письменно к прибывшему незадолго пред сим в Тавриз из Индии Англинскому посланнику Г. Макдональду, прося его также об исходатайствовании мне означенного позволения, но письма мои, как узнал я после, не были к нему доставлены.

Между тем распространившиеся слухи о поражении Персиян Российскими войсками при Шамхоре и Елизаветполе, произвели перемену /Л. 7/ в народном духе и это разительно было заметно из обращения со мной некоторых особ, с коими имел я сношения. С сего времени оказываемо было ко мне более внимания. Многие из почетных придворных, делали мне свои посещения, изъявляя различные услуги, чего прежде не было.

Не могу умолчать о добром ко мне отношении городового Визяря Мирзы Магмед Али Хана, который с самого приезда моего в Тегеран принимал большое участие в моем положении, старался расположить в мою пользу Али-Шах-Мирзу и остававшихся при нем некоторых приближенных к Шаху особ, присылал нередко собственного лекаря осведомляться о здоровье моем и находившихся при мне людей и несколько раз сам посещал меня, оказывая всегда всякого рода внимание. Со времени установки мною кровати Али-Шах-Мирза часто требовал меня к себе, и продерживая иногда по нескольку часов, весьма ласково разговаривал со мной, расспрашивал много о России, о силе и способах ее, о различном роде войск и других предметах, более занимавших сообразно тогдашним политическим отношениям. Причем каждый раз обнадеживал в скором получении разрешения на возвратный мой отъезд в Россию. Мне позволено было с сего времени прогуливаться за городом и в окрестностях, посещать загородные Шаховы дворцы и сады и вообще предоставлена была свобода, какой до сих пор я не имел.

/Л. 7 об./ В таком положении оставался я около двух месяцов, ожидая решения моей участи. Однажды Али-Шах-Мирза по обыкновению призвал меня к себе [и] сделал мне весьма странное предложение. Оно заключалось в том, чтобы я согласился (якобы по желанию Шаха) на сопровождение в Испаган прибывших незадолго пред сим из Тавриза 320 человек пленных наших солдат (захваченных Персиянами при первоначальном вторжении их в Российские пределы), говоря при том, что в присутствии моем они будут безопаснее от разного рода притеснений и обид, могущих случиться им во время пути. Неожиданность и странность сего предложения заставила меня смело объяснить сыну Шаха, что поручение такого рода, тем более если оно учинено от имени его Родителя, крайне меня удивляет и что исполнение оного я не могу взять на себя, ибо, не будучи уверен в собственной своей безопасности, тем менее могу надеяться оказать пособие пленным, которых судьба повергла произволу и праву войны. Сверх того, считая себя свободным от строгости таких законов, надеюсь, что не буду принуждаем против воли к исполнению поручения, которое гораздо успешнее может быть выполнено всяким Персидским чиновником. После сего я не был уже обеспокоиваем подобными испытаниями.

Октября 18. Приехавший из Тавриза Главный Начальник Шахова Гарема Манучар-Хан, уведомил /Л. 8/ меня, что Его Величество в скором времени возвратится в Тегеран и что ему угодно, дабы я ожидал здесь его прибытия. Таким образом получил я первое известие, которое хотя и не представляло еще мне ничего положительного по предмету моего ожидания, но по крайней мере могло несколько меня успокоить.

Ноября 2-го. Наконец по прошествии двух недель прибыл Шах; но по убеждению придворных Астрологов, остановился в загородном Дворце Негарестане, где и прожил десять дней, в продолжении коих не занимался никакими делами. (Ноября 13.) По истечении сего урочного времени вступил в город, и в тот же день осматривал хрустальную кровать. К сожалению моему, я не присудствовал при сем, и не мог быть свидетелем того восхищения, которое (как узнал я после) изъявил Шах при виде сей вещи, с давнего времени занимавшей его, и по собственным его словом превзошедшей всякие нащет оной ожидания. Между прочими похвалами искусству чудесного сего произведения Шах, обращаясь к окружающим его тогда придворным, сказал: «Поистине великолепная сия вещь есть лучшее украшение моего Дворца; я уверен, что и Китайский Пади-Шах не имеет у себя подобной редкости; желательно бы мне (знать продолжал он) на каком ложе покоится сам Император Российский». В ознаменование особенного внимания к сему Высочайшему подарку, Шах приказал называть впредь Аудиенц-залу, в коей он поставлен, Храмом хрустального престола /Л. 8 об./ (Амарет Тахте-Булур).

По прибытии Шаха в город, на другой день пригласил меня к себе Управляющий Министерством Иностранных дел Мирза-Абул-Гассан Хан и объявил, что Его Величество при осмотре привезенной мною кровати изъявил совершенное свое удовольствие, как в отношении самой вещи, так не менее безвредного ее доставления. Причем уверял, что в непродолжительном времени буду лично к нему потребован. В ожидании сего протекло однакож около двух недель, (Ноября 24) пока приехал из Тавриза Англинский посланник Г. Макдональд, к которому по объяснении всех обстоятельств, сопровождавших прибытие мое в Тегеран, и продолжительное удерживание меня невзирая на окончательное мною поручение моего правительства, обратился я с просьбою об исходатайствовании позволения на обратный отъезд мой в Россию. Г. Макдональд принял живейшее участие в сем деле и после первой у Шаха аудиенции уведомил меня, что Его Величеству угодно видеть меня на другой день.

Ноября 28. Таким образом после долгого ожидания моего, наконец я был представлен Шаху; он принял меня весьма ласково, изъявил полное удовольствие о успешном доставлении мною Императорских даров; относился с большими похвалами нащет кровати, вполне очаровавшей его и присовокупил, что редкое это произведение может служить доказательством до какой степени совершенства /Л. 8а/ доведено в России искусство в отделке хрусталя. После сего расспрашивал о заводе, в котором она была делана, припоминая, что имеет уже многие прекрасные изделия оного, в разное время от Высочайшего Двора ему дарованные. «Я не могу (продолжал он) равнодушно взирать на все сии доказательства приязненного расположения ко мне Императора Российского, и с чувством глубокого сожаления представляю себе настоящие с ним мои отношения, против собственного моего желания между нами последовавшие». Когда же я пред уходом откланивался, то Шах между прочим сказал, что поелику продолжительное отсутствие его, задержало мое возвращение в Россию, то дабы вознаградить потерянное время, назначает для моего отъезда к отечественным пределам кратчайший путь через Карабаг, присовокупив, что оный, кроме сего по мнению его и более безопасен, нежели через Ериванское Ханство. На другой день после сего приема принесены были мне от имени Шаха подарки, заключавшиеся в знаке Персидского ордена Льва и Солнца 2-й степени, 500 червонцах, двух Кашемировых шалях, почетном Персидском платье и некоторых других вещах. Я не почел приличным согласиться на принятие сих даров, по случаю тогдашних военных между двумя державами отношений, и потому /Л. 8а об./ представил, что считаю уже себя довольно щастливым, удостоясь лестного приема сего знака высокого внимания ко мне Его Шахского Величества; что же касается, до принятия предлагаемых мне даров, то к сожалению должен объявить, что по случаю настоящих военных обстоятельств, без особенного соизволения Государя Императора моего, не могу на оное согласиться. Для удостоверения в основательности такого моего отзыва, в то же время я просил Г. Макдональда Кинейера о подтверждении и засвидетельствовании, что иначе не могу поступить.

Ноября 30. Мирза-Абул-Гассан-Хан прислал уведомить меня, что Его Величество Шах в ознаменование совершенного своего ко мне благоволения, кроме помянутых даров, на принятие коих будет испрошено от Государя Императора позволение, приказал объявить, что отдает мне, в виде подарка, всех находящихся в Тегеране пленных Русских солдат (Из 320-ти человек солдат, прибывших в Тегеран, месяца за два пред сим, оставалось в это время 250; прочие умерли от болезней и непомерного изнурения) и пред отъездом моим желает еще раз видеть меня.

Декабря 7-го. После сделанных распоряжений относительно моего отправления, в угодность желанию Шаха, я вторично представлялся к нему. – Это было в присутствии многочисленного собрания его Двора. – Его Величество обойдясь /Л. 9/ со мною столь же благосклонно, как и в первый раз, в лестных выражениях приветствовал меня с успешным окончанием мною поручения моего Правительства и изъявлял желание о благополучном возвращении моем в отечество после продолжительных трудов и беспокойств, понесенных мною в течении столь дальнего путешествия. Когда я благодарил за оказанные мне лестные знаки высокого его внимания и в особенности за освобождение пленных солдат наших, отданных мне в виде дара, то шах сказал: «Это послужит доказательством Государю Вашему, сколько я вами доволен и сколь я далек от мыслей вести вражду с Россиею». После сего снова повторил сожаление о происшедших против его воли, неприязненных отношениях с Российскою Державою, и заключил изъявлением искреннего желания возобновить священный союз, столь щастливо до сего времени продолжавшийся (Что еще было сказано Шахом в сем отношении, о том представлено мною в записках под названием: Взгляд на нынешнее политическое состояние Персии).

Наконец после некоторых различных вопросов с большим участием и ласкою мне сделанных, Шаху угодно было узнать о расстоянии от Тифлиса до С. Петербурга, времени потребном на проезд пространства между ими заключающегося, также о роде моей службы, о должности занимаемой мною /Л. 9 об./ в оной и проч. Затем обращаясь к вышеупомянутому Министру Мирзе Абул-Гассан Хану и отдавая ему приказание касательно моего отправления, сам назначил Мегмендаря (коммисара), долженствовавшего сопровождать меня до границы, подтвердив притом, дабы сей представил по возвращении своем письменное от меня свидетельство в благополучном совершении пути до пределов Российских.

Таким образом последовало ожидаемое мною с большим нетерпением разрешение о возвращении моем в отечество. Долгом себе поставляю еще повторить о предстательстве, оказанном мне в сем случае Англинским Министром Г. Макдональдом. Покровительству его обязан я также отвращением многих неприятных обстоятельств впоследствии мне встречавшихся, которые при тогдашнем затруднительном моем положении могли бы легко подвергнуть меня большей опасности.

Намереваясь выступить в одно время с освобожденными солдатами нашими, я ожидал еще несколько дней, пока заготовление для них дорожного платья приведено было к окончанию, после чего оставил Тегеран в сопровождении помянутого Шахова Мегмендаря, и данного мне Англинским /Л. 10/ посланником одного из своих служителей (Для сопровождения солдат назначен был по приказанию Шаха особый Мегмендарь; кроме сего, присмотр за доставлением потребного им продовольствия и возможных способов к облегчению трудного похода, поручено было отправлявшемуся в то же время с бумагами в Тифлис Мирзе-Магмед-Али, племяннику Мирзы-Абул-Гассан-Хана). Г. Макдональд, намеревавшийся также вскоре возвратиться в Тавриз, приглашал меня в проезд мой чрез сей город остановиться в доме, принадлежащем его Миссии, и в то же время снабдил письмами к некоторым Англинским офицерам, имеющим в оном пребывание.

На обратном пути моем из Тегерана я не встречал уже тех неприязненных и оскорбительных в отношении меня поступков, которые оказываемы были в продолжении следования моего в сей город; даже Моллы, взиравшие тогда на меня с явным видом негодования и возбуждавшие буйство в народе, теперь показывали мне все возможные знаки вежливости и приязни. В городе Казбине, где за несколько перед сим месяцев я находился в опасности лишиться жизни от бешенства ожесточенной черни, в теперешний проезд принят был с чрезвычайными почестями и изъявлениями живейшего удовольствия о благополучном совершении путешествия. Управляющий городом Визирь Албас-Кули-Хан в сопровождении многих почетных особ города сделал мне первый посещение /Л. 10 об./ и не щадя свойственной Персиянам лести, и униженных выражений, извинялся в причиненных мне в прежний проезд неприятностях, уверяя, что сие произошло по причине отсутствия его в тогдашнее время. При сем предложены были мне различные подарки, которых я однакож не принял.

Столь разительная перемена в духе Персиян не должна казаться удивительною. Ужасный деспотизм правительства, в котором народ сей привык видеть первейшего себе неприятеля, подавил в нем всякое чувство любви к отечеству. Все ощущения и движения оного, управляются одним лишь страхом и желанием избегнуть угнетений. Возбужденное в нем фанатизмом внезапное исступление, с переменою обстоятельств, обратилось в негодование к источнику бедствий его. В течении обратного проезда моего по Персии я везде замечал сильно обнаруживавшуюся в народе ненависть к угнетающему его правительству и желание освободится из-под тяжкого ига оного.

Декабря 16. Из Казбина продолжал я путь мой по большой Тавризской дороге чрез города Султанию, Зениян и Миану. При благоприятных обстоятельствах сопровождавших сие следование мое, я не мог предполагать, чтобы в городе Тавризе, встречен был /Л. 11/ теми неприятностями, которые готовились мне по повелению Аббас Мирзы, имевшего умысел задержать меня и посягнуть на мою свободу. Дабы лучше успеть в исполнении такового намерения, он всячески хотел воспрепятствовать мне остановиться в доме Англинского Посланника, и для сего выслал на последний к городу переход, одного из своих чиновников с конвоем, долженствовавшим препроводить меня в назначенный им для моего квартирования дом, принадлежащий нашей Миссии, где приготовлен был для надзора за мной вооруженный караул. Англинский врач Г. Кормик, при сем Принце находящийся, узнав заблаговременно о таковых распоряжениях и желая предупредить неприятные последствия, отправил ко мне нарочного с известием о всех сих обстоятельствах, приглашая в то же время невзирая на повеление Аббас Мирзы ехать прямо в дом Посланнический. (Декабря 28.) Принятые таким образом со стороны его доброжелательные меры не избавили меня однакож от ареста, ибо только лишь вступил я в посольский дом, то явились стражи, имевшие строгое приказание не выпускать меня не только из квартиры, но даже из виду; а также не дозволять иметь со мною сношения ни кому из посторонних особ. Хотя Англинские /Л. 11 об./ офицеры, находившиеся тогда в Тавризе и представляли Аббас Мирзе, что действия сии явно нарушали народные права и были весьма оскорбительны для их миссии, принявшей меня под свое покровительство, но несмотря на это, стража не была снята и оставалась до прибытия из Тегерана Г. Макдональда, которой не въезжая в дом свой виделся с Аббас Мирзою для объяснения по сему предмету. (Генваря 4 1827 года.) Представления Английского Министра не могли не быть не уважены, и я тогда только получил свободу. Караул был снят; но несколько дней надсмотрщики (фараши) безотлучно находились у ворот моей квартиры.

В сие время распространились слухи о переходе через реку Аракс Военного Российского отряда под командою Генерал-Лейтенанта Князя Мадатова и о приближении оного к гор. Агару. Происшедшие от того беспокойства, в продолжении коих начинал возникать в народе дух к возмущению, оказывавшийся уже грабительствами между кочевых племен Шахсеванов и других, остановили дальнейшее мое следование.

В течении сего времени я два раза представлялся Аббас Мирзе. Приемы его при всем старании казаться благосклонным не были столь чистосердечны, как приемы, сделанные мне Шахом. Вообще, он весьма много /Л. 12/ говорил в защиту причин, побудивших Персидское правительство к неприязненным действиям в отношении России. (Генваря 24.) При втором представлении моем, что было уже по отступлении отряда нашего от Гор. Агара, Аббас Мирза продержал меня у себя довольно долго и казался в лучшем расположении духа, нежели в первый раз. Между прочими предметами, о коих делал он мне вопросы, в особенности любопытствовал знать о Императорской гвардии, о коей (по собственному его выражению) слышал он чудеса. Причем упомянул, что имеет уже рисунки формы одеяния всех полков оной, подаренные ему Его Светлостью Князем Александром Сергеевичем Меншиковым, но желал бы знать более и даже видеть их в натуре. После чего, продолжая обращаться ко мне с ласковым видом, изъявлял надежду на скорое прекращение военных между двумя державами действий, присовокупив, что со своей стороны усильно будет стараться об этом. Наконец заключил тем, чтобы я донес Его Сиятельству Графу Карлу Васильевичу Несельроде о желании его и готовности представиться лично Государю Императору и всей Августейшей его фамилии (О том, что кроме сего было Аббас-Мирзою сказано, представлено мною в вышеупомянутых записках под названием: Взгляд на нынешнее политическое состояние Персии).

/Л. 12 об./ Аббас Мирза не соглашался на отъезд мой чрез Карабаг, невзирая на то, что сей путь был самим Шахом мне назначен. Он отзывался, что по случаю бывших вновь в том крае военных движений и последовавших от того между жителями беспокойств, не может ручаться за мою безопасность, но отвечает за оную тогда только, если поеду на Эривань. Для сопровождения меня назначил своего Мегмендаря, прибывшего же со мною из Тегерана отправил обратно.

По предстательству Англинского Министра, отпущены также задержанные на пути во время следования из Тегерана освобожденные Шахом наши солдаты, равно и находившиеся в Тавризе Тифлийские купцы с товаром. Караван сих последних, состоявший из 130-ти вьюков, отправился накануне моего отъезда.

Г. Макдональд, коего покровительством я имел щастие пользоваться во все продолжение трудного пребывания моего в Персии, дал мне одного из находившихся при его Миссии сержанта, для сопровождения меня до границы. Аббас Мирза с трудом согласился на сие, отзываясь, что это может подать повод Русскому Правительству к мнению, что без такового содействия Англичан я мог бы подвергнуться опасности (Задержанный Персиянами в прошедшем году курьер нашей миссии, отправленный из Султании с депешами, возвратился со мной в Тифлис).

/Л. 13/ Генваря 27. Таким образом отправился я из Тавриза по назначению Аббас-Мирзы на Эривань с вышеупомянутым Мирзой Магмед-Али, следовавшим в Тифлис с бумагами. Посланный с нами Мамендарь имел, как узнал я после, письменное повеление к Сардарю Эриванскому, чтобы он пропустил меня на границу не задерживая, но старался бы оставить дальнейшее следование данного мне Англинским Министром сержанта, если можно ему будет на сие согласится меня, не требуя однакож того настоятельно.

Февраля 4. В Эриване встречен я был весьма приязненно высланными ко мне от Сардаря Персидскими чиновниками, равномерно и в течении 3-х дневного моего в сей крепости пребывания был принят с знаками дружелюбия как самым Сардарем, так и Комендантом крепости Сугуб-Кули-Ханом, в доме коего отведена была мне квартира. По просьбе моей отданы мне еще два наших солдата, находившиеся в прислуге у сего последнего, а также соединены семейства захваченных Персиянами немецких колонистов наших, которые до сего времени размещены были порознь в Армянских селениях.

Февраля 7. Выдержав счастливо сей последний и более других опасный пункт моего пути, не без удовольствия оставил я оный и отправился /Л. 13 об./ ближайшею до границы Российской дорогой чрез Дилижанское ущелье. Сардарь, в сходность данного ему повеления, старался удержать провождавшего меня Англинского сержанта, но я решительно воспротивился таким насильственным мерам.

От Эривани следование мое затруднялось выпавшим в то время глубоким снегом, совершенно завалившим дорогу в горах. Кроме сего Мегмендарь наш также изыскивал средства замедлять отъезд, действуя таким образом согласно полученной им инструкции, дабы в случае перемены обстоятельств или мыслей со стороны его правительства, можно было успеть догнать нас до переезда нашего чрез границу. Не доезжая оной, встречен я был отрядом персидской конницы из 200 всадников, поколения Карапапагов, населяющих пространство по южную сторону озера Гокчи. Отряд сей, по повелению Сардаря, провожал меня чрез горы, составлявшие черту границы.

Переехав горы сии, при входе в Дилижанское ущелье Персияне указывали мне место достославной битвы Тифлисского полка храброго Капитана Г. Воронкова, который при внезапном вторжения неприятельских сил в ваши пределы, будучи /Л. 14/ отрезан со своею ротою, выдерживал в продолжении почти целого дня нападение 3-х тысячной толпы кавалерии их. Солдаты наши, поощряемые примером своего начальника, мужественно сражались, не желая отдаться живыми в руки врагов-варваров. Бывшие свидетелями битвы сей провожавшие меня Персияне превозносили неустрашимость и твердость духа Капитана Г. Воронкова, который сам дрался отчаянно, наконец, будучи изранен, в обессилении от истощения крови, упадая кричал еще солдатам: «не сдавайтесь, товарищи, если я погибну; вперед за царя и отечество». Не многие из храбрых остались в живых – они пали с утешительною мыслью за отечество и Государя (Мне рассказывали также с особенными похвалами о сем офицере Англичане, в присудствии коих был он впоследствии приведен к Шаху. Непоколебимую твердость и любовь к своему отечеству и Государю, доказанные им уже на деле, подтвердил он в ответах своих, свободно и благородно изложенных сему Властителю Персии).

Исполненный высоких чувств к единоземцам моим, кровью запечатлевшим преданность к Царю и к отечеству, оставил я место сие, где они воздвигли себе памятник, драгоценный в воспоминании каждого Русского.

Февраля 11. Наконец я вступил на отечественный рубеж. Тогда находился я уже за пределом всех зол, испытанных иною, и которые мог бы еще испытать. Первое ощущение, переступив /Л. 14 об./ на землю Русскую было глубокое чувство благодарности к спасшему меня провидению. Попечительные меры безопасности моей, принятые Его Светлостью Князем Александром Сергеевичем Меншиков, поручившим меня покровительству Англинской Миссии, охраняли меня в продолжении пребывания моего в Персии. При всем том однакож, положение мое, сопровождаемое смутными обстоятельствами войны, в земле неприятельской где неведомы ни гражданские, ни человеческие права, было затруднительно и опасно. Но мысль о священной обязанности выполнения возложенных на меня поручений, одушевляли меня в трудные минуты и укрепляли терпением.

РГВИА. Ф. 446. Оп. 1. Д. 82.