-

КАРАТЫГИН П. А.

ВОСПОМИНАНИЯ

(Начало опущено как выходящее за рамки сайта - Thietmar. 2018)

Вскоре после кровавого происшествия в Тегеране, где погиб наш незабвенный Грибоедов, прибыло в Петербург персидское посольство, во главе которого находился Хозров-Мирза, внук Фет-Али-шаха, с поручением от него умилостивить справедливый гнев покойного государя. Принц Хозров-Мирза был юноша лет 16-ти или 17-ти, красивой, симпатичной наружности.

Он очень заинтересовал петербургское общество, но особенно дамы были от него в восхищении и не давали ему проходу на гуляньях. Его обласкали при дворе и приставили к [105] нему генерал-адъютанта графа Сухтелена, которому поручено било показывать персидскому гостю все замечательное в нашей столице. Хозров-Мирза бывал очень часто в театре, и в один спектакль, когда он сидел в средней царской ложе, и, стоя в местах за креслами, набросал карандашом его профильный портрет и после перерисовал его акварелью на кости довольно порядочно. Когда я принес этот портрет в театр на репетицию и показал его моим товарищам, все они нашли, что сходство было весьма удовлетворительно. Один из моих товарищей, Петр Иванович Григорьев, начал уговаривать меня поднести этот портрет принцу в следующий же раз, как он снова приедет в театр. Я, не придавая никакой важности моей ничтожной работе, никак не решался на такое щекотливое дело, но Григорьев не отставал от своей мысли и сказал мне:

— Ну, если ты сам не хочешь, я тебе пособлю: я возьмусь это сделать; я подам портрет графу Сухтелену в театре, а он верно его покажет принцу.

Другие мои товарищи убеждали меня принять предложение Григорьева. Я, наконец, решился и отдал вставить портрет в красивую и изящную ранку. Когда портрет был готов, я вручил его Григорьеву, и он мне сказал:

— Смотри же, если принц пришлет тебе за это несколько червонцев, в чем я нисколько не сомневаюсь, то половину мне за хлопоты.

Я охотно согласился на этот уговор.

На следующий день Хозров-Мирза приехал в Большой театр. Григорьев тотчас же отправился в залу перед царской ложей и ждал антракта, во время которого принц обыкновенно выходил курить свой кальян, пить шербет и есть мороженное. Тут Григорьев подошел в гр. Сухтелену, подал ему портрет и сказал ему, что эта работа одного из его товарищей, актера Каратыгина, который тут же в театре срисовал с его светлости.

Портрет был показан принцу и он был в восхищении. (Литографированные его портреты появились тогда гораздо позже). Персидский министр и прочие чиновники его свиты ахали и изумлялись; не понимая, конечно, ни на волос художества, они [106] от удовольствия гладили свои длинные бороды и, как Хаджи-Баба, клали в свои безмолвные рты пальцы удивления.

Разумеется, мое пачканье и могло только заставить удивляться персиян, у которых живопись не лучше китайской. Григорьев прибежал за кулисы и рассказал мне об эфекте, произведенном моим портретом, и, потирая руки, заранее поздравлял меня с будущею благостыней.

Дня через два Григорьев спрашивает меня:

— Ну, что, брат, ничего еще не прислали?

— Нет, ничего.

Прошло еще дня три, он не вытерпел, пришел ко мне наведаться.

— Ну, что? все еще нет?

— Нет, — говорю я ему. — Да, вероятно, ничего и не будет.

— Как это можно? — возражает он. — Посмотрел бы ты, как эти длиннобородые невежды все разъахались, глядя на твою работу.

Наконец, недели полторы спустя, прислана была в дирекцию золотая табакерка от принца на мое имя. Григорьев, разумеется, прежде меня это пронюхал и прибежал ко мне несколько сконфуженный.

(Дальнейшее повествование опущено как выходящее за рамки сайта - Thietmar. 2018)

Текст воспроизведен по изданию: Воспоминания П. А. Каратыгина // Русская старина, № 1. 1876