-

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ФАМИЛИИ ГРИБОЕДОВЫХ.

Письмо к редактору журнала: «Москвитянин», М. И. Семевского.

Милостивый Государь!

Недавно случилось провести мне несколько дней в Вяземском уезде, в селе Хмелите, родовом, старинном имении фамилии Грибоедовых. Последний владелец, живший в нем, Алексей Федорович, более 25-ти лет тому назад скончался, передав эту вотчину дочери своей Елизавете Алексеевне, ныне покойной супруге покойного князя Варшавского, графа Паскевича Эриванского. Зная, что бессмертный поэт наш Александр Сергеич Грибоедов находился в близком родстве с семейством покойного Фельдмаршала, я пожелал, пользуясь случаем, сколь возможно ближе познакомиться с генеалогией автора: «Горе от ума». С этою целию, взял на себя труд внимательно разобрать фамильные бумаги и грамоты, в небольшом количестве сохранившиеся в одном из подвалов запустелого, более двадцати лет необитаемого, господского дома. [310]

К сожалению, не многие, собранные мною сведения относятся только к предкам матери поэта, Настасье Федоровне, урожденной Грибоедовой, однофамильной с супругом своим Сергеем Ивановичем.

Предок последнего, как догадывается г. Булгарин, а за ним К. Полевой, ¹ был вызван из Польши Царем Алексеем; «именно для участия» в составлении Уложения. Род же супруги Сергея Ивановича, т. е. матери Александра Сергеевича, начинается гораздо ранее. В самом деле, из настоящей уже грамоты видно, что Царь Михаил наградил Михаила Ефимовича: «за ево многия службы Царю Василью Иоанновичу, совершенные, «во нужное и во прискорбное время», при чем, по словам грамоты ² «он Михайло, противу тех злодеев наших, стоял крепко и мужественно, и многое дородство и храбрость и кровопролитие и службу показал, голод и наготу и вовсем оскудение и нужу всякую осадную терпел, многое время; а на воровскую прелесть и смуту ни на которую не покусился, стоял во твердости разума своего, крепко и непоколебимо, безо всякие шалости…».

Надо думать, что заслуги Грибоедова были весьма важны, ибо почти в первый же год своего царствования, Михаил Федорович наградил его в числе важнейших своих сановников.

Правнук Михаила Ефимовича, Тимофей Иванович, служил Государю Петру I-му. Представляем здесь выписки из двух весьма интересных инструкций этого Государя, данных им Тимофею Ивановичу. Первая пожалована была ему на воеводство в Дорогобуже; вот ее начало: «Лета 1704, Марта 12-го дня, великий Государь Царь, великий Князь, Петр Алексеевичи, всея великия и малыя и белыя Росии, Самодержец, указал: в Дорогобуже быть, на свое [311] великого Государя службе, Столнику Тимофею Ивановичу Грнбоедову, воеводою на Андреяново место Раевского. А переменить ему Тимофею бессрочно, потому что он Андреян, по ево великого Государя указу, из Дорогобужа выслан к Москве и отослан в розряд (ный приказ?). А город Дорогобуж, и казну и всякие дела принять ему Тимофею и расписатца с столником з Богуславом Шипневским, которому велено было быть в Дорогобуже после ево Андреана на время....» и т. д. на двенадцати полулистах гербовой бумаги ³ изложена вся инструкция; читая ее, как и все бумаги, относящиеся к царствованию Петра, невольно удивляешься до каких мелочей простиралась всеобъемлющая деятельность этого Монарха; так, напр., в указанной нами инструкции, новому воеводе строго «наказывается» поверить все по спискам, все запасы как воинские, так и продовольственные перевесить, перечистить, разложить и убрать по сухим и надежным кладовым; узнать «каков по ево (Тимофееву) осмотру город Дорогобуж и острог мерою, и что по городу и по острогу проезжих ворот и глухих башень и иных всяких крепостей и какова городовая осыпь (вал) и рвы и частокол и каковы в городе тайники и колодези, какова в них вода. И в приход воинских людей во всякое время водою скудно не будет ли (?)». Заботясь о защите города, как от внутренних, так и от внешних беспорядков, ведя всему списки, Тимофей Иванович должен был представлять отчеты Петру Самойловичу Салтыкову, Смоленскому Губернатору, «дабы про то, про все», говорит инструкция, «Великому Государю было ведомо» через Губернатора.

Нельзя не заметить, что распоряжения воинские, распоряжения оборонительные занимают первое место во всей инструкции. Причину этого легко объяснит: в 1704 году, Преобразователь России, после тяжелого урока, под Нарвою, готовился, и готовился неусыпно, к продолжению трудной и опасной в то время для него борьбы с [312] Карлом XII. Силою оружия вытесняя Шведов с берегов Финского залива, он в тоже время поджидал главную армию своего противника, порабощавщего в то время Саксонию; поджидал, сомневался и недоумевал какой путь изберет себе хитрый враг для вторжения в пределы России; и на всякий случай: приводил в оборонительное положение все города, лежащие близ тогдашней западной границы своего государства. Дорогобуж был в то время один из пограничных городов; вот почему в наказе, (если можно так выразиться) его воеводе, мы беспрестанно встречаем такого рода распоряжения: «по городу и по острогу и по воротам и по башням денные и ночные сторожи держать крепкие; и по приходе воинских людей проведывать всякими обычай на крепко чтоб воинские люди под город Дорогобуж и згоном (толпою) безвесно не пришли и украдом (тайком), и обманом и ночным временем, дурна какова не учинили, людей не побили и вполон не поймали.....»

Или, в другом месте: на случай прихода «воинских людей» воеводе наказывается сделать рассчет местам, где кому быть из жилецких служилых, пушкарских и черных людей.

О бережении города от лазутчиков и других «воровских» людей, беспрестанно напоминает инструкция; в силу ее, воевода должен был особенное обращать вниманье на иностранцев, проживавших в городе; чаще им напоминать о присяге, данной ими как Царю Алексею, так и Федору Алексеевичу, так наконец и Ему, Государю Петру I, дабы, помня ее «стояли (они противу врагов) «крепко и неподвижно, без лукавства и с польскими и с литовскими людми и с лазутчики (ами) не знались, и ни с кем, ни в каких дурных делех никакими письмами не списывались и ни на какие прелести не прельщались».

Всех приходящих и приезжающих в город, воевода должен был спрашивать: кто, откуда, зачем, и не имеет ли он здесь «сродственников» и буде таковых [313] назовет, то опрашивать последних: знают ли приехавшего; если же сродственников не имеется, то не иначе таковым дозволять жить, как отдавая их на «крепкия» поруки; записми (с росписками от поручающихся) в том, что им никаким воровством неворовать и лазутчества и измены никаких не чинить, а по которых порук не будет и по разпросу и по сыску и это доведетца до пытки и тех в воровстве и в лазутчестве пытать, а что в распросех спытки учнут говорить....», о том о всем доносить Государю.

Кроме мер охранительных от неприятельского нападения, в настоящей инструкции, как мы сказали выше, можно найдти множество распоряжений противу внутренних беспорядков; так, напр, воевод строго запрещено было «служащих людей для своих корыстей» не употреблять, «напрасно ни на на кого не наметыватся», претензий и убытков ни кому не делать, — суд и расправу чинить право и «без лукавства»; по Государевым грамотам и указам, расходов «особенных», без Царского дозволения, не делать, подати всякого рода на пользу Государеву собирать «не обложно», противу пожаров всячески беречься....

Замечательно, между прочим, то обстоятельство, что преобразователь России при всяком случае, в каждой инструкции, не упускал из виду заведение в городах всевозможных заводов, фабрик и «иных промыслов». В самом деле, и в разбираемой нами инструкции встречаем мы следующее напоминание:

«Да Тимофеюж, будучи в Дорогобуже и в Дорогобужском Уезде осмотреть, и обыскать где мочно завести на великого Государя; бортные уходья и лесные товары, и железные заводы, и мельницы и иные промыслы, как бы великому Государю учинить прибыль, дабы и в Дорогобуже и в Дорогобужском уезде по ево Тимофееву досмотру, какие промыслы где обыщутца и Ему….» воеводе, смету расходам на заведение этих промыслов сделать, «и о том о всем писать к великому Государю и те [314] сметные росписи прислать к Москве, в приказ Княжества Смоленского....»

Инструкция заключается обещанием «взыскать и пожаловать милостиво» его Тимофея, если воеводство его будет «на прибыль Государю», в противном случае, по словам наказа: от Великого Государя «быть ему Тимофею за то в великой опале беспощады».

Инструкция скреплена подписью дьяка «Ивана Грамотина» с приложением черной государственной печати.

2-го Марта, 1713 года, как видно из второй найденной нами инструкции, Тимофей Иванович, названный на этот раз маиором, пожалован по указу Петра I и по приказу Смоленского Губернатора, Петра Самойловича Салтыкова, в Вязьму, Комендантом.

В 30-ти пунктах, заключается вся инструкция на управление городом Вязьмою. Так как содержание ее весьма схоже с содержанием выше-разобранной нами, то мы выпишем только немногие, более интересные, по чему бы то ни было, места. Так, напр., следующий, пятый пункт, весьма и весьма замечателен: «Буде в приходной избе у приходу «и расходу денежной казны подьячие сидят без перемены многие годы не щитаны, и от того великого Государя казне чинитца немалая гибель; и таких подьячих от приходу и расходу денежной казны переменить, и их счесть (поверить) и на их места у приходу и расходу велеть быть иным подьячим кому мочно в том верить по ево рассмотрению, и быть им у того дела погодно, Генваря с 1-го числа, Генваря по 1-е число, а как год минет, тех велеть счесть. А приход и расход по томуж велеть ведать новому подьячему и счетные, и сметные списки по всякой (каждый) год присылать в Смоленск в Декабре месяце, в последних числах».

Выписанное нами распоряжение чрезвычайно важно в том отношении, что оно как нельзя лучше обнаруживает желанье деятельного Монарха — уменьшить, если не вовсе [315] уничтожить взяточничество, порок столь глубоко пустивший свои корни в нашем обществе.

Вторая инструкция, относится к 1713 году, т. е. к тому времени, когда Петр, поборов скверного героя, преимущественное обратил внимание на внутреннее устройство государства. Вот почему и в наказ на Вяземское коменданство, мы уже встречаем более мер, относящихся к внутреннему благоустройству, нежели военных распоряжений. В самом деле, оборона города от моровых поветрий, от пожаров, всякого рода грабежу, наблюдение за тем, чтобы вина по домам не имели, под жестоким страхом, а брали из кабаков и т. д.; вот что мы встречаем на первом плане. Весьма интересны пункты о приеме послов, гонцов, курьеров. Последним повелевалось, между прочим, давать подводы и лошадей не иначе как по представлении подорожных, за подписанием одного из следующих лиц: «Светлейшего Рижского и Российского государств, Князя Ижерского и Главного Фельтьмаршала и Кавалера Генерального Губернатора и протчая. Александра Даниловича Менщикова; Генерал Фельдмаршала и Кавалера Мальтийского и протчих орденов Графа Бориса Петровича Шереметева, Государственного Канцлера Тайного Советника и Кавалера Графа Гаврила Ивановича Головкина, а в небытность в Москве Его Высокографского Превосходительства Государственного Посольского Приказа Секретаря также и по Смоленским подорожным за подписанием руки Губернатора Петра Самойловича Салтыкова....» По другим подорожным, подводы строго запрещалось давать,

При указе «Его Великого Государя отчины города, Смоленска, печать приложена» красная, величиною в нынешний полтинник, с изображением пушки и на ней райской птицы.

Неизвестно, долго ли служил в Вязьме Тимофей Иванович и служил ли он где нибудь еще, но знаем, что в 1718 году, он был уже в отставке; в том же году, с [316] ним произошло событие, имевшее влияние на самую его жизнь. Пользуясь разобранными мною бумагами, я расскажу его вкратце: в 1718 году, обязался Тимофей Иванович поставить Адмиральтейств-Коллегии 15 тысяч пудов пеньки; деньги за нее, как сказано в Указ, он получил «напред сполна». В 1719 году, пять тысяч пудов были им доставлены, остальные же 10 тысяч были «забракованы» в Адмиралтейств-Коллегии.

Государь Петр I, указом от 8 августа 1719 года, дал ему отсрочку по 1 марта 1721 года; но отсрочкой Грибоедов не съумел, или не у спел воспользоваться; тогда разгневанный Монарх, указом от 24 апреля 1721 года (за № 583) Смоленскому Вице-Губернатору Алексею Ивановичу Панину повелел «сыскать» Тимофея Грибоедова, и «отдать уядер офицеру немедленно, а ему (унт. офиц.), как сказано в указе, «привесь с собою самому (Грибоедова) к Петербургу, и объявить (представить) в адмиралитейской колегии немедлено; а деревни ево Тимофея, и пожитки отписать на Великого Государя, а людем ево и крестьянам слушать не велеть, а по тому указу и проч.

«У подлинного тако: Полковник Норов, адмирал Граф Апраксин; Обер-Секретарь Тормасов; справил Иван Бунаков».

В Смоленске помечено: «Записав в книгу посему Великого Государя Указу, и для того посла Ундер-офицера с двумя драгуны, о которых посла и коменданту ордер. Майя 19 дня, 1721».

Еще ниже, почерком екатерининских времен, по всей вероятности, внуком Тимофея Ивановича, Федором Алексеевичем, сделано следующее замечание: «От того Указа Великого Государя с печали (Тимофей) в Смоленску помер».

Все эти обстоятельства, как можно видеть, не безъинтересны, как в отношении рода Грибоедовых, так и по отношению к самому Петру І-му. В первом случае, они как нельзя лучше характеризуют боярина Тимофея, не [317] вынесшего «безщадной опалы» своего Государя; в последнем отношении, они дают понятие о том, как неумолимо строг был Петр, и как свято выполнял ом закон, не ослабляя его ни перед кем, ни для кого.

Алексеи Тимофеевич, сын Тимофея Ивановича, был прапорщик Лейб-Гвардии Преображенского полка в отставке; предание говорит, что он роскошно проживал в Вяземском уезде, в селе своем Хмелите, где и скончался в 1747 году. Сын его, Федор, был бригадиром; внук, Алексей Федорович — надворным советником, и как тот, так и другой получали чины не служа, но приписывая за себя служить бедных людей, кои получали за них жалованье. Федор скончался в 780-х годах и прах его покоится в Хмелитской церкви, им самим построенной; Алексей же Федорович, умер в 1830 году, не оставя по себе детей мужеского пола; от первой жены своей (он был женат два раза) кн. Александры Сергеевны Одоевской, имел он дочь, Елизавету Алексеевну, бывшею за князем Варшавским, графом Паскевичем-Эриванским. Алексей Федорович имел четырех сестер: Анну Федоровну, вышедшею за Разумовского; Александру Федоровну — за Тинькова; Елизавету Федоровну — за Акинфьева, и наконец Настасью Федоровну — за Сергея Ивановича Грибоедова.

Бракосочетание последней сестры совершено было в Москве, в 1793 году. Нам неизвестно — кто был Сергей Иванович, то есть где служил, в каком чине, где получил образование, — всех этих не безынтересных фактов нам не разъяснили ни фамильные, прочитанные нами, бумаги, ни г. Булгарин в своих «воспоминаниях о А. С. Грибоедове», ни К. Полевой в брошюре: «О жизни и сочинениях А. С. Грибоедова».

У Сергея Ивановича, кроме автора «Горе от ума», родившегося как известно в 1794 году, января 4-го дня, была еще дочь Мария (если не ошибаюсь), вышедшая за муж кажется в 850-х годах за князя Щербатова. [318]

Когда, в какой именно год скончался Сергей Иванович, нам неизвестно; знаем только то, что он не дожил до трагической кончины единственного своего сына.

Что же касается до Настасьи Федоровны, то она умерла в 833-м или 34-м году, до самой смерти своей неутешно оплакивая нежно любимого сына.

Среди множества фамильных портретов, хранящихся в селе Хмелите, этом рассаднике фамилии Грибоедовых, я не нашел портретов, ни Сергея Ивановича, ни Александра Сергеевича: не встретил изображения и Настасьи Федоровны, в то время как портреты всех трех сестер ее украшают стены громадной, пустой залы. На вопрос о этом странном для меня обстоятельстве, старик дворецкий отвечал мне, что Алексей Федорович будучи красавцем, не любил четвертой сестры своей Настасьи Федоровны за то, что она была нехороша собой, в то время как остальные сестры блистали красотой.

Настасья Федоровна, будучи нехороша собой, была к тому же весьма близорука.

Замечательно, что ныне род Грибоедовых, по мужской линии, сколько нам известно, совершенно прекратился на Руси.

Великолукский Уезд, Сельцо Федорцево.
1856 г. Июль.

Грамота Царя Михаила Федоровича, 23-го Февраля 1614 года, Михаилу Ефимовичу Грибоедову.

Божиею милостию, мы Великий Государь, Царь и Великий Князь, Михаил Федоровичь, всея Русии Самодержец, по своему Царскому мудрому усмотрению пожаловали есмя Михаила Ефимовича Грибоедова, за ево многие службы, што он, памятуя Бога и Пресвятую Богородицу и Московских Чудотворно в, будучи во Московском Государстве при Царе Василия в нужное и во прискорбное время, за веру Христианину, и за Святые Церкви и за Нас и за всех православных христиан противо врагов Наших Польских [319] и Литовских людей, которые до конца хотели раззорить Государство Московское и веру Христианскую попрать, — а он Михайло, будучи во Московской службе, противу тех злодеев Наших стоял крепко и мужественно, и много, дородство и храбрость и кровопролитие и службу показал, голод и наготу и во всем оскудение и нужу всякую осадную терпел многое время, а на воровскую прелесть и смуту ни на которую не покусился, стоял, во твердости разума своего, крепко и непоколебимо, безо всякие шатости, и от тоя великие и нужные и осадные службы много претерпя Польские и Литовские люди от Москвы отошли, и за те за все великие и нужные и осадные службы Государь Царь и Великий Князь Михаил Федорович всея Русии пожаловал ево Михайлу ево же поместья, с поместново ево оклада, со шестисот пятидесяти четвертей, со сто четвертей по двадцато четвертей, вотчину со всеми угодьями, во Вяземском уезде, в Стрифановском стану: деревню Микитину, деревню Богданову, половину села Велова-холму, да Пустобоярово, Васюсково тожь; а по книгам, письмам и мерам Василья Волынскова ⁴ с товарищи, 102 и 103 году в селе во Белом Холму с деревнями написано: пашни и перелогу ⁵ и лесопорослые добрые земли и сенокосные стодевяносто пять четвертей, в поле до двух потомуж. — А осталось за ево окладом лишка, сверх указа в поместье, шестьдесят четвертей, и тое ево вотчине оставить до больших наших писцов и мерщиков; а как поедут наши большие ⁶ писцы и мерщики и тое ево вотчинную землю с поместною размежуют, ямы покопают, и грани ⁷ потешут, и всякие признаки учинят и во писцовых книгах роспишут (разобрать нельзя) …. што б Михайло [] поместные земли с своей землей не препущал. — И на ту вотчину, сея наша Царская жалованная грамота за нашего красною печатью, ему Михаилу, и его детем и внучатам и правнучатам и в род их не подвижно. — Штоб наше Царское жалованье, и их великое дородство и крепость и храбрая служба за перу и за свое отечество во последнем роде было на память. — И их-бы службы и терпение воспоминая впредь дети их, и внучата и правнучата, и кто по них роду их будет, также за веру христьянскую и за Святыя Божьи Церкви и за свое отечество протнво врагов стояли мужественно безо всякого позыбья. А в той вотчине он Михайло и дети его и внучата и правнучата по Нашему Царскому жалованью вольны. — А наперед до того, при Царе при Василье, в 115 году (1607), на ту вотчину жалованная грамота дана была. И та грамота в Московское розоренья згорела. — Писана Нашего Государства во царствующем граде Москве, лета 7122 (1614), Февраля во 28 день. — И подписал Великого Государя, Царя и Великого Князя, Михаила Федоровича, всея Русин самодержца, дьяк, Федор Ефстратов.

Пошлин, взято полтина.

Примечание. Большая красная печать, величиною в прежний трехкопеечиик, сохранилась вполне, равно как и два красные с золотого ниткою шнурка, на коих висит она.

На другой стороне листа грамоты, написано вверху:

«Царя и Великого Князя Михаила Федоровича всея Русии самодержца»

внизу:

«справил Онушко Обросиимов».

——

Кстати к этому известию о фамилии Грибоедовых, Редакция приложит несколько документов из материалов, собранных М. П. Погодиным и доставшихся ей в распоряжение. [321]

Письмо А. С. Грибоедова, неизвестно к кому назначенное. ⁸

Табриз, 17-го ноября, 1820. — час. пополуночи.

Вхожу в дом, в нем праздничный вечер; а в этом доме не бывал прежде. Хозяин и хозяйка, Поль с женою, меня принимают в двери. Пробегаю первый зал и еще несколько других. Везде освещение; то тесно между людьми, то просторно. Попадаются многие лица, одно как будто моего дяди, другие тоже знакомые; дохожу до последней комнаты, — толпа народу, кто за ужином, кто за разговором; вы там же сидели, в углу, наклонившись к кому-то, шептали и ваша возле вас. Необыкновенно приятное чувство, и не новое, а по воспоминанию мелькнуло во мне, я повернулся и еще куда-то пошел, где то был, воротился; вы из той же комнаты выходите ко мне навстречу. Первое ваше слово: вы-ли это А. С.? Как переменились? Узнать нельзя. Пойдемте со мною; увлекли далеко от посторонних в уединенную, длинную, боковую комнату, к широкому окошку, головой приклонились к моей щеке, щека у меня разгорелась и подивитесь! вам труда стоило, нагибались, чтобы коснуться моего лица, а я, кажется, всегда был выше вас гораздо. Но во сне величины искажаются, а все это сон не забудьте.

Тут, вы долго ко мне приставали с вопросами, написал ли я что нибудь для вас? — Вынудили у меня признание, что я давно отшатнулся, отложился от всякого письма, охоты нет, ума нет — вы досадовали. — Дайте мне обещание, что напишете. — Что же вам угодно? — Сами знаете. — Когда же должно быть готово? — Через год непременно. — Обязываюсь. — Через год, клятву дайте.... И я дал се с трепетом. В эту минуту малорослый человек, в близком от нас расстоянии, но которого я, давно слепой, не довидел, внятно произнес эти слова: Лень губит всякий талант... А вы, обернясь к человеку: [322] посмотрите кто здесь?... Он поднял голову, ахнул, с визгом бросился мне на шею... дружески меня душит... Катенин! — Я пробудился.

Хотелось опять позабыться тем же приятным сном. Не мог. Встав, вышел освежиться. Чудное небо! Нигде звезды не светят так ярко, как в этой скучной Персии! Муэдзин с высоты минара, звонким голосом, возвещал ранний час молитвы (— ч. по полуночи), ему вторили со всех мечетей, наконец ветер подул сильнее, ночная стужа развеяла мое беспамятство, затеплил свечку в моей храмине, сажусь писать, и живо помню мое обещание; во сне дано, на яву исполнится.

На обороте чернового письма, А С. Грибоедова, от 17 ноября, 1820, из Табриза, написано им собственноручно следующее:

Les connaissances que je possede se reduisert a celles des langues: Slavone et Russe, Latine, Franchise, Anglaise. Allemande. Durant ma station en Perse je me suis applique au Persan et a l’Arabe. Mais c’est encore peu de chose pour quiconque vent elre utile k la societe, que d’avoir plusieurs mots pour une idee, comme dit Rivarol: plus on а de lumieres, mieux on sert son pays. C’est pour avoir le moyen de les acquerir, que je demande mon conge ou mon rappel d’un triste royaume, ou, loin d’apprendre quelquechose, on perd meme le souvenir de ce qu’on savoit. J’ai prefere vous dire la verite aulieu d’alleguer une sante ou une fortune derangee, lieux communs auxquels personne ne croit.

————

Письмо A. C. Грибоедова к какому-то несчастному его родственнику.

С.-Петербург.

Брат Александр! подкрепи тебя Бог! Я сюда прибыл на самое короткое время. Государь наградил меня щедро за мою службу. Бедный друг и брат! зачем ты так несчастлив! Теперь ты бы порадовался, если бы видел меня гораздо в лучшем положении, нежели прежде, но я [323] тебя знаю, ты не останешься равнодушен, при получении этих строк, и там… в дали, в горе и в разлуке с ближними.

Осмелюсь ли предложить тебе утешение в нынешней судьбе твоей! Но есть оно для людей с умом и чувством. И в страдании заслуженном, можно сделаться страдальцем почтенным. Есть внутренняя жизнь нравственная и высокая, независимая от внешней. Утвердиться размышлением в правилах неизменных, сделаться в узах и в заточении лучшим, нежели на самой свободе, вот подвиг, который тебе предлагаю. Но кому я это говорю? Я оставил тебя прежде твоей экзальтации, в 1825 году. Она была мгновенна, и ты верно теперь тот же мой кроткий, умный и прекрасный Александр, каким был в Стрельне и в Коломне, в доме Погодина. Помнишь, мой друг, во время наводнения, как ты плыл и тонул, чтобы до меня добраться и меня спасти.

Кто тебя завлек в эту гибель! Ты был хотя моложе, но основательнее прочих. Не тебе бы к ним примешаться, а им у тебя уму и доброты сердца позаимствовать! Судьба иначе определила, довольно об этом.

Слышу, что снисхождением Высшего Начальства тебе и товарищам твоим дозволится читать книги. Сейчас еду покупать тебе всякой всячины, реестр приложу после.

Комментарии

1. См. выше, там же, стр. 6.

Догадка, не имеющая никакого основания, тем более, что Грибоедовы были известны уже гораздо прежде, и двух родов предполагать нет никакой нужды. — Ред.

2. Считаем нелишним предуведомить, что выписки из грамот, инструкций и указов делаются нами буквально.

3. На каждом полулисте, по две маленькие, величиною в гривенник, печати.

4. Не предок-ли Кабинет-Министра и Обер-Егермейстера Артемия Петровича Волынского, бесславно погибшего на эшафоте, 27-го июня, 1740 г.

5. Перелог — пустопорожнее место.

6. Большие — важнейшие, главные.

7. Грани, в настоящем случае, без сомнения означают межевые столбы.

8. На списке, рукою М. Н. Погодина написано: доставлено А. М. Гусевым.

Текст воспроизведен по изданию: Несколько слов о фамилии Грибоедовых. Письмо к редактору журнала: «Москвитянин», М. И. Семевского // Москвитянин, № 12. 1856