Посольство князя Меншикова в Персию в 1826 году

БАРТОЛОМЕЙ Ф. Ф.

ДНЕВНИК

Посольство князя Меншикова в Персию в 1826 году.

(Из дневника генерал-лейтенанта Ф. Ф. Бартоломея).

Федор Федорович Бартоломей родился 1-го июня 1800 г. и происходил из дворян С.-Петербургской губернии. Он вступил в службу 16-го мая 1809 г. в бывший Лесной департамент, из которого в 1812 году переведен в департамент государственных имуществ, и на тринадцатом году от рождения (в 1812 г. 31-го декабря) произведен в коллежские регистраторы. В 1813 г. (августа 14-го) он был определен по прошению портупей-юнкером лейб-гвардии в Саперный баталион, из которого в 1814 году переведен л.-гв. в конную артиллерию и в июле 1816 года за отличие по службе произведен в прапорщики. В феврале 23-го 1819 года Ф. Ф. Бартоломей, будучи в чине подпоручика, был переведен лейб-гвардии в Конно-Пионерный эскадрон. Произведенный 2-го июля 1822 г. в капитаны, он был назначен командиром 1-го конно-пионерного эскадрона, в том же эскадроне за отличие по службе произведен 5-го декабря 1823 г. в подполковники, и 1-го января 1826 г. в полковники. Затем, 17-го января 1826 года высочайшим приказом он был причислен к временной миссии, отправленной под начальством генерал-майора князя Меншикова в Персию ¹. Печатаемый ниже [66] дневник ² Федора Федоровича хорошо рисует то положение, в котором находилось посольство и сам князь Меншиков.

Желание утвердить мир и союз между Россиею и Персиею и отстранить некоторые несогласия относительно границ, которые хотя и были подробно описаны в Гюлистанском трактате, но, не быв окончательно размежеванными, подавали часто повод к неприятностям, — побудили императора Николая I отправить в начале 1826 г. в Персию посланника, который бы, возвестив Фетх-Али-шаху о вступлении на престол государя, устроил бы окончательно и пограничное дело. Эти поручения требовали для переговоров с правительством хитрым, вероломным, часто не признававшим святость договоров, — человека умного и тонкого, тем более, что отдаленность от Петербурга не дозволяла в случаях сомнительных требовать разрешений правительства. Данные же инструкции, по беспрестанно переменявшимся обстоятельствам, делались часто недостаточными и должно было всегда почти руководствоваться собственным благоразумием. Выбор монарха, для исполнения этого трудного поручения, пал на князя Меншикова. Стечение непредвидимых и неблагоприятных обстоятельств не только затруднило переговоры, но и уничтожило всякую возможность привести их к желаемой цели. Князь, принятый в Персии с почестями, требуемыми его званием, впоследствии со всею миссиею был задержан вопреки прав народных, и мирный посол дружественной державы — едва не подвергся участи военнопленного. Его твердости, умеренности и проницательности обязана миссия освобождением своим и спасением жизни лиц, ее составлявших.

В числе прочих чиновников миссии назначен был и я. Миссия отправилась тремя дорогами. Князь с большею частию оной поехал прямым путем в Тифлис. Подарки, назначенные шаху, — между ними и прекрасная хрустальная кровать, коею жители Петербурга любовались в Таврическом дворце, — отправлены были водою через Астрахань, по Каспийскому морю, в Тегеран. Мне с двумя чиновниками назначено было ехать через Черное море до Редут-Кале; а там через Мингрелию, Имеретию и Карталинию в Тифлис.

Я отправился в первых числах февраля 1826-го года. Со дня моего назначения в миссию вознамерился я записывать вкратце в памятную книжку все происшествия, стоющие некоторого внимания, равно [67] как и замечания мои. Таким образом составились путевые записки, которые впоследствии по разным обстоятельствам не были мною окончены. Оставались однако же в памятной книжке моей краткие отметки главных событий. Двенадцать с лишком лет записки мои покоились в портфеле. Походы, занятия по службе, житейские хлопоты не позволяли мне даже пересмотреть этих материалов, набросанных мною хотя наскоро, но на самом месте, по горячим следам, и которые могу назвать очерком первых впечатлений, произведенных на меня новою страною, новыми событиями. Только после двенадцати лет мог я уделить несколько свободных минут, чтобы прочесть давно написанное и освежить в памяти происшествия, волновавшие некогда душу мою и промчавшиеся мимо меня, как фантастические тени волшебного фонаря. Я окончил беглым и сколько можно сжатым рассказом повествование, которое во время путешествия начал несколько пространнее, и чувствую сам, что труд мой весьма далек от совершенства. Сделав из журнала своего некоторые выписки, которые полагал необходимыми и сообразными с целью издания записок в свет, я однако же не позволил себе нигде ни малейшего изменения в них, хотя я на многое теперь смотрю совсем с другой точки зрения. Но, по моему мнению, первые наши впечатления, как вдохновение юности, при всех недостатках, не должны быть истребляемы охлаждающим опытом света. Если я заслужил этим порицание, то безропотно подвергаюсь ему, тем более, что и не ожидаю ни одобрения, ни похвал.

___________________________

16-го февраля, Киев.

Февраля 5-го, в 8 часов вечера, я выехал из Петербурга. Жестокие морозы не позволяли ехать день и ночь; и как, по случаю приближающегося равноденствия мореплавание по Черному морю откроется не позже, как через месяц, то мне и не к чему торопиться.

Около Могилева встретил я на станции адмирала Грейга, к которому имел бумаги. От него узнал, что из Николаева должен буду ехать в Севастополь и оттуда уже отправлюсь морем. И так увижу хотя часть Крыма, что давно желал бы.

1-го марта, Николаев.

22-го февраля приехал я в Николаев, где прожил неделю, потому что назначенный для меня в Севастополе фрегат «Поспешный» будет снаряжен только к 7-му числу будущего месяца. [68]

11-го марта. Севастополь.

Вечером 7-го числа мы подъезжали к Севастополю. У берега залива мы остановились, ожидая гребцов, которые должны были перевезти нас на другой берег, где построен город. Вечер был прекрасный! Луна важно плыла на безоблачном небе; белые строения Севастополя, как будто привидение, неподвижно стояли в мрачных окрестностях; серебряные воды тихо струились и отражали корабли, которые там и сям, как черные фантастические тени исходили из бездны; далее в сторону взор терялся в мрачной пучине моря, глухой гул волн раздавался издали и придавать картине сей нечто таинственное... Проезжая мимо фрегата, вдруг раздался голос часового, нас окликавшего. «Это наш фрегат», — сказал я и точно не ошибся.

Мы остановились во дворце, где незадолго перед тем останавливался император Александр, чувствуя себя уже не совсем здоровым.

15-го марта. Фрегат «Поспешный» (на Черном море).

Утром 11-го марта отслужено было на фрегате молебствие. По случаю штиля не могли мы однако же сняться с якоря прежде 13-го числа в 7 часов утра. Ветер был столь слабый, что, имея всевозможные паруса, мы едва подвигались и должны были взять фрегат на буксир, чтобы вывести его из гавани. Погода была прекрасная, и медленность нашего плавания мне вовсе не была неприятна. Стоя на палубе, смотрел я, как Севастополь тихо погружается в бездну морскую. Монастырь Св. Георгия на салют наш отвечал колокольным звоном. Утесистый берег Крыма, мало-помалу превращаясь в темную синеватую полосу, наконец исчез совсем...

Кто в первый раз на море, для того все ново, все занимательно. В первые дни нашего плавания видели мы прекрасную цепь гор южного берега Крыма; потом, отнесенные бурею в середину Черного моря, нам пришлось видеть иногда живописную картину гор Анатолии.

В двенадцатый день нашего плавания, утром забелели на темно-голубом горизонте, с одной стороны, покрытые снегом горы Кавказские, с другой Трапезондские. Рано утром голос с вершины мачты закричал: берег! берег! и все сбежали на палубу и бросились к карте корабля. Скоро через зрительные трубы отличили Редут-Кале, который, как чернеющееся пятно, едва был приметен.

Марта 23-го в 7 часов вечера, когда начинало уже смеркаться, бросили мы якорь в двух верстах от берега. Вскоре засверкавшие огоньки обозначили в черном пространстве Редут-Кале и крепость [69] Поти. Мы сделалм сигнальный выстрел. Нам отвечали таковым же с пущенным фальшвейером. Я остался на фрегате, где провел последнюю ночь.

На рассвете другого дня увидали мы ясно берега древней Колхиды. Несколько лодок с турецкими рыбаками в чалмах и острых шапках показали нам, что мы в Азии, у тех самых мест, где более нежели за три тысячи лет Язон и Аргонавты искали золотое руно, и где некогда Фазис (ныне река Рион) струился по золотому дну.

Простясь с капитаном и офицерами, сели мы в катер и вышли на берег нового для нас края, где были встречены комендантом.

24-го марта. Кр. Редут-Кале.

Редут-Кале, на берегу Черного моря и реки Хонии, — небольшое укрепление, окруженное земляным валом со стороны моря, почти каждый год смываемым. По болотистому местоположению, нездоровому климату и большой смертности, Редут-Кале почитается самым опасным местом в Мингрелии.

Через Редут-Кале ведется торг из Одессы и Константинополя с Грузиею, и потому здесь ни в чем нет недостатка. Торговля была бы гораздо значительнее, если бы Редут-Кале имел гавань, но теперь, по мелководию, корабли не могут подходить близко к берегу и буруны бывают причиною крушений многих судов. Торг большею частью производятся при помощи плоскодонных турецких лодок, которые, плывя по берегу, при виде бурунов тотчас втаскиваются на берег. Час после того как мы вышли на берег, начались буруны, но фрегат, приметив по ветру их приближение, снялся с якоря, пустился в море, и скоро мы потеряли его из виду.

25-го марта.

Вчера посетил меня молодой владетельный князь возмутившейся Абхазии, Михаил Шервашидзе. Он жив?ть здесь с матерью и сестрами, из коих одну по красоте называют солнцем Абхазии. От этого солнца получил я в подарок собственной ее работы шелковый золотом вышитый мешечек для огнива. Не должно воображать, чтобы князья жили здесь великолепно и роскошно. Небольшая хижина без окон, а еще чаще только плетень с камышовою крышею, — вот их замок. Пища соответствует скромному жилищу, и только богатая одежда отличает их от подданных. Оно и не может быть иначе. Грузия и Имеретия изобилуют князьками, а потому и нет [70] возможностн быть им всем богатыми. Княжеское их достоинство имеет много сходства с некоторыми европейскими баронствами.

28-го марта. Кутаис.

После двух дней странствования приехали мы 28-го марта в Имеретию, древнюю Иберию. Вечером, при захождении солнца, выезжая из гор, увидели город Кутаис, построенный на левом берегу Риона. По крутому и утесистому берегу мы поднимались к городу. С левой стороны узкая дорога упирается к высокой гранитной скале; с правой она висит, так сказать, над бездною. Внизу волны Риона свирепо бушуют. Там, где оба берега реки, достигнув самой большей высоты, сближаются, составляя над волнами как бы разрушившийся свод, перекинут деревянный мост, ведущий к городу.

31-го марта. Кутаис.

Вчера пришли сюда наши вьюки. Мы полагали их погибшими. Завтра отправляются далее. По известиям, из Тифлиса полученным, узнал я, что князь Меншиков с прочими чиновниками миссии уже там.

3-го апреля. Город Гори.

Первого апреля отправились мы в путь.

От Кутаиса (в Тифлис) начинается военно-имеретинская дорога, во многих местах хорошо отделанная и украшенная мостиками из белого камня... В г. Гори прибыл я на третий день. Завтра не верхами, но на почтовыи русских телегах отправляемся в Тифлис, отстоящий от Гори почти 80 верст.

16-го апреля. Тифлис.

Вчера мне объявил князь Меншиков, что я должен ехать в Тавриз к наследнику персидскому Аббас-Мирзе. Полагал провести праздники здесь, а на место того отправляюсь в Персию на второй день Пасхи.

22-го апреля. Селение Каракклиса.

20-го апреля после грузинского угощения в загородном доме, — отправились мы в путь верхом в 4 часа после обеда. Переправясь через Алгетку, когда уже смеркалось, подъезжали мы к быстрой реке Кции или Храм, в которой вода иногда по несколько раз в день то прибывает, то убывает и, разливаясь широко, делает переправу опасною, тем более, что невозможно означить в ней брода.

Наконец добрались до казачьего поста в деревни Шулаверах, остались там ночевать, потому что вьюки, опасаясь переправиться, ожидали рассвета на берегу Храма.

21-го числа, рано утром отправились далее, верхом же на [71] худых казачьих лошадях. Мы ехали через высокие горы. Дикое местоположение представляло прекрасные и вместе мрачные виды. Дорога шла через узкое каменное ущелье, прозванное Акзебиюк (большая пасть). Русские называть это место Волчьими воротами. Сплав 64 версты, поздно вечером приехали мы в Джелал-Оглы на реке Каменке. Река эта быстро течет среди высоких гранитных берегов. Внизу рисуется деревянный мост, и вблизи с крутого берега, низвергается водопад. В стороне видны развалины замка и крепости Лори, местопребывания последних армянских царей. На правом берегу реки построены казармы артиллерийской роты.

В 7-ми верстах от Джелал-Оглу на речке Гергере находится казачий пост и поселена рота женатых солдат Тенгинского пехотного полка. Жены их обучены не только ружейным приемам, но и стрельбе в цель, так что в случае нападения эти амазонки могут защищаться.

Наши лошади с трудом поднимались на крутизны величественного Безобдала.На вершине его я остановился, чтобы дать лошади вздохнуть, а самому полюбоваться картиною, которая надо мною рисовалась. Солнце из-за туч слабо освещало эти дикие места. Снег кой-где мелькал на вершинах скал, в провалах и между безлиственными деревами и кустарниками. Внизу надо мною тянулись по объездной дороге тяжелые и неуклюжие мои вьюки с казаками.

Завтра еду на границу для осмотра места, которое принадлежит нам по Гюлистанскому трактату, но оспариваемо персианами.

Эривань. 25-го апреля.

Я в Персии. Сижу на земляной стене сада Армянского монастыря в Анабате ³, где остановился. — Влево видна крепость. Внизу река Занга шумит между крутыми скалами. На противоположном берегу беседка сердаря желтеет среди зелени сада. Оба Арарата, покрытые снегом, величественно возвышаются передо мною.

Вчера рано по утру выехал я из Амамлов на дрожках. Около двухсот человек важнейших жителей тех провинций, все в богатых одеждах и на прекрасных лошадях, провожали нас. Два сына хана Шурагельского отличались от прочих богатством конской сбруи и красотою коней. Множество всадников рассыпались по обширной долине. Наездничество их, пестрота одежд, при единообразии черных бараньих шапок; блеск золота, серебра и [72] драгоценных камней; азиатские лица и звуки чудного наречия; картинный вид гор, между коими вдали возвышался Алагез, рассекая тучи снежною своею головою, — все это поражало и дышало великолепием востока. Через горы мы ехали верхом. Дрожки мои едва перетащили через снег, покрывавший глубоко хребет гор Памбакских. — Дорогою к нам выехал навстречу персидский хан Исмаил, приехавший с несколькими татарами и курдами для занятия спорнаго места.

Близ татарского селения Алекючак мы остановились покормить лошадей. Эта деревня, как и все прочие в Персии, построена из земли близ ручейка, который отводят во все стороны для поливания полей и садов.

Мы отправились далее и скоро увидели Арарат во всем его блеске при заходящем солнце. Дорогою встретили дервиша в ободранной одежде, с кокосовой чашей, висевшей на руке на серебряной цепочке. Имея более вид разбойника, нежели святого странника, он остановил нас, призывая ужасным криком имя Аллаха и его благословение на нас с распростертою к небесам рукою.

Бросив ему в чашу подаяние (которое однако же должно быть довольно значительно, если не желаешь подвергнуться ругательству или фанатическому бешенству этих святошей), мы продолжали путь, преследуемые его восклицаниями, заглушившими нас.

Уже смеркалось, когда мы подъезжали к татарской деревне близ развалин Армянского монастыря Ианна-Ванк, т. е. монастырь Иоанна. Здесь мы расположились ночевать. Нечистота подземельных жилищ, где и люди и скот живут вместе, заставила нас предпочесть лужок, на котором татары разбили небольшую палатку нашу. Опасаясь скорпионов и тарантул, коими страна эта изобилует, долго не мог я заснуть; но наконец усталость превозмогла и усыпила меня крепко.

Желая видеть достопримечательный Армянский монастырь Эчмиадзин, отправил я вьюки и верховых лошадей прямо в Эривань, а сам поехал на дрожках в сопровождении нескольких армян мимо небольшого монастыря св. Георгия, где вышли монахи, приглашая посетить их. Не имея времени, я отделался несколькими червонцами, и они остались весьма довольны. Дорогою вправо и влево мы видели еще много монастырей и церквей, опуотошенных и приходящих ныне в разрушение, но доказывающих цветущее некогда состояние Армении, в те времена, когда христианство распространилось здесь скоро после проповедывания его святыми апостолами.

У селения Аштарак, на крутых берегах быстрой речки того же имени, с трудом могли мы проехать. На кремнистом берегу [73] построен монастырь и селение, окруженные садами. Каменный мост красного цвета ⁴ легкими сводами перегибался через ручей. Дрожки были почти перенесены жителями на руках по ступеням огромных камней, где с трудом выбирались лошади и мы сами. Белоснежный Арарат, как блестящий гений той страны, возвышался на темно-голубом небе и навевал святые воспоминания.

Древний монастырь Эчмиадзин или по-татарски Ючь-Килиса ⁵, — всегдашнее местопребывание армянского патриарха. Нынешний патриархь Нэрсез, применяемый персианами, убежал в Тифлис и известен своею приверженностию к России. У ворот монастыря встретило нас несколько плечистых не весьма старых, но хорошо откормленных монахов. Нам отвели особую комнату. Эчмиадзин окружен каменною стеною, внутри которой несколько строений, сад с фонтанами и большое четырехугольное строение в три этажа для странников и посетителей.

Митрополит и прочие монахи, показывая нам в большой зале портрет нынешнего персидского шаха, жаловались на притеснения, которые претерпевают от неверных, на бедность монастыря и изъявляли желание быть освобожденными Россиею.

Эривань имеет вид живописный. Крепость украшена внутри несколькими мечетями. Круглые куполы и высокие минареты выложены узорчато-зелеными и темно-синими вафлями. На верху под куполами и башнями блестит на синем небе золотой рог луны и напоминает вам, что вы среди поклонников Магомета. Как все дома о окружающими их стенами построены из нежженного кирпича или просто глинистой земли и имеют вместо крыш плоские террасы, то вид городов в Персии представляет издали какие-то белеющие массы посреди зелени садов.

Одни мечети, минареты и каравансараи возвышаются над прочими строениями.

Час спустя после моего приезда, сердарь эриванский Гуссейн хан прислал меня приветствовать и препроводил в подарок черную овцу. В продолжение почти двух часов мы не имели ни малейшего покоя. Беспрестанно ко мне приходили длиннобородые персияне, которых я должен был угощать чаем, входящим в Персии в такое же употребление, как и в России. [74]

Сидя с поджатыми ногами на полу, коврами устланном, в комнате к стороне сада совсем открытой, я и товарищ мой были предметом любопытства всего города. Жители прибегали к нам, останавливались на террасе перед комнатой, показывали на нас пальцами, смеялись над нашим нарядом, рассуждали, толковали между собою и наконец расходились, чтобы привести с собою или прислать своих родственников, друзей или знакомых, которые нас еще не видели. Наконец, мне надоело быть как бы на выставке; я потерял терпение и, узнав от переводчика, что я много выиграю даже в собственном мнении этих невеж, если прикажу палками согнать их со двора, тотчас же воспользовался случаем показать, сколько ценю персидские обычаи. Татары мои, раздавая во все стороны палочные удары, с благоговением принимаемые, в одно мгновение приобрели мне уважение, которое по доброте своей я начинал уже терять в глазах персиан. Я приказал затворить калитку и не впускать никого.

Пока приготовляли нам походные кровати наши, расставляли стол и стулья, и приготовляли ужин, я пошел любоваться величественным Араратом. На небольшом возвышении перед крепостию пестреет толпа персиан, в длинных разноцветных одеждах и черных шапках. Толпа эта смотрит на небо, и безмолвно и нетерпеливо ожидает появления луны, чтобы поклониться ей. Вдруг раздаются радостные клики: Аллах! Аллах! — Кто-то из толпы заметил бледный рог луны на темно-голубом небе. Все вдруг повергаются на землю и творят молитву, или вечерний намаз.

Эривань. 26-го апреля.

Сегодня по утру, прислал сердарь своего адъютанта и секретаря мирзу-Джаффера ⁶ спросить о моем здоровьи, а еще более, как заметил я, чтобы выведать, зачем я отправлен, и узнать о посольстве нашем и о всем, в России происходившем. В одиннадцать же часов пришел фераш-баши (начальник слуг) пригласить меня к сердарю.

В сопровождении татар, при мне находившихся, отправился я с [75] К.... верхом ⁷. Впереди шел фераш-баши и несколько ферашей, которые палками разгоняли толпящийся вокруг нас народ. Один из моих людей назначен был для раздавания милостыни дервишам и нищим. Последних колотили немилосердно, но, привыкшие к такому обхождению, они теснились и принимали почти с одинаким усердием и деньги и побои. С таким церемониалом въехали мы в крепость, построенную на крутой скале берега Занги и окруженную двумя рвами и тремя толстыми и высокими стенами. Перед крепостью на площадке стоял артиллерийский парк, составленный из 6-ти орудий малого калибра с красными лафетами, в самом жалостном виде. Иные были без колес и стояли на колодах. Зарядных ящиков и даже передков вовсе не было. Часовой в широких белых шароварах, спрятанных в коже, которою были безобразно обернуты его ноги, с ружьем на плече, важно прогуливался на посту своем. Меня с намерением повезли мимо этого парка, но довольно однако же далеко, полагая, что не замечу тогда неисправностей артиллерии. Провожавшие меня персиане обратили мое внимание на эту батарею и старались уверить, что крепость в весьма хорошем оборонительном положении. Внутренне улыбаясь над их самонадеянностию ⁸, я выказывал свое удивлевие насчет всего мною виденного. В самой крепости была с обеих сторон вроде шпалеров расставлена иррегулярная пехота, т. е. ободранная толпа, вооруженная саблями и ружьями, из коих некоторые были даже без замков.

На дворе дворца, построенного, как и все жилища в Персии, из нежженного кирпича, сошли мы с лошадей и вошли в Диван-ханэ ⁹. Зала эта с одной стороны, как открытая галлерея, примыкала к саду. Тут, на террасе, бил фонтан в мраморном бассейне. На противуположной стороне, над крутизною быстрой Занги, сквозь отворенные окна рисовался на темно-голубом небе величественный Арарат и правый берег реки, с садами и посреди их беседкою сердаря. Окна и вся комната были убраны разноцветными стеклами. Пол был устлан гератскими коврами.

Напротив сердаря, сидевшего на полу и облокотившегося на большую круглую подушку, поставлены были для нас двое кресел, что [76] означало большое внимание и уважение со стороны персиан. Перед сердарем лежали большие карманные часы и красиво эмальированный кувшин.

Я отдал письмо, которое сердарь положил подле себя, не распечатав, потому что не умел читать. На террасе стояло множество придворных, и между ними секретарь мирза-Джаффер, которому приказано было прочесть письмо вслух. Пока сердарь через переводчика со мною разговаривал, ему и нам принесли богатые кальяны. Просидев таким образом около часу времени, я встал и простился с сердарем, который, обещая мне прислать мегмендаря, т. е. провожатого для дороги, пробормотал, кивая важно головою: Худо-фис ¹⁰.

Мы отправились домой тем же самым порядком, как и прежде, провожаемые любопытными, которые толпились вокругь нас, не взирая на побои, раздаваемые ферашами с удивительною щедростию и ловкостию. Вечером приходил ко мне армянский мелик Сачак, объявить мне от имени сердаря, что его высокостепенство был мною весьма доволен и присылает еще черную овцу.

Завтра утром я отправлюсь далее.

Сердарь эриванский Гуссейн-Кули-хан, 86-ти летний старец, родом каджар, как и сам шах. Он один из первых вельмож Персии и имеет полную доверенность своего государя, который отчасти ему обязан престолом. Как непримиримому врагу русских, ему поручена область Эриванская, пограничная с Россиею.

Он управляет ею хорошо, привел в такое состояние, что она почитается одною из лучших и богатейших провинций Персии, и приобрел любовь и уважение магометанских жителей; но армян он притесняет. Любя восточную пышность, он имеет большой двор. Его приближенные богаче и лучше содержаны, нежели как служащие у самого наследника.

Не умея ни читать, ни писать, он без образования; но одарен от природы умом и теми способностями, которые нужны для государственного человека в Персии.

Деревня Девалу. 27-го апреля.

Хотя из Эривани мы выехали рано утром, однако же не освободились от неприятной церемонии, которой все иностранцы подвергаются в Персии. Эта церемония состояла в том, что, быв предметом любопытства всего города, нас провожала толпа праздной черни. Нищие толпились и, прося подаяния, едва не тащили нас с [77] лошадей. Дервиши молились и благословляли на путь криком, походившим более на проклятия. Плясуны и фигляры коверкались под ногами лошадей, останавливали нас на каждом шагу и судорожными и неблагопристойными движениями, ходя то на руках, то на голове, казалось, хотели испытывать наше терпение. Песельники и какие-то крикуны ревели немилосердно. Музыканты били в бубны, бряцали иа каких-то лютнях, вроде наших балалаек, и трубили в большие загнутые вверх рога, коих глухой гул наводнл тоску и уныние. Словом, все шумели и кричали. Мы раздавали деньги, кому только могли. Люди же наши щедрее нас наделяли ударами всех без изъятия, действуя вправо и влево большими дубинами и нагайками.

За городом перед нами открылась прекрасная равнина Эриванской области. Множество разбросанных селений, окруженных зеленью садов, оживляли эту картину. Быстрый Аракс мчался, изгибаясь близ подошвы Арарата, и мелькал вдали серебряною змеею. Две снежные вершины Арарата, ярко позолоченные лучами солнца, сближаясь друг к другу, казалось, шли нам навстречу. Искусственные водопроводы часто останавливали нас, и мы должны были иногда объезжать довольно далеко, чтобы для дрожек моих находить переезд.

Вечером приехали мы в Девалу.

Деревня Норашен. 28-го апреля.

Выехав сегодня из Девалу, еще несколько любовались мы прекрасною долиною; но скоро она превратилась в голую, скучную степь, изредка населенную и кой-где пересеченную возвышенностями. Дорогою виднелись в разных местах около ручейков черные палатки кочующих куртинцев. Иногда выскакивал из кочевья на лихом коне любопытный куртинец, чтобы посмотреть на нас. Длинная бамбуковая пика, небольшой щит из кожи носорога, на голове платок в виде чалмы или шапка с висячим вниз красным концом, в роде казачьей, иногда вместо архалука, куртка, обшитая шнурками, — вот одежда этой неустрашимой конницы.

Дрожки мои возбуждали любопытство не только куртинцев и жителей селений, но даже и самых животных. Забавно было видеть, как иногда пасущийся близ дороги рогатый скот, слыша стук колес, подходил медленно к дороге и с удивлением вглядывался в незнакомый для него экипаж; при приближении же его вдруг с испугу поворачивался и бежал назад, лягаясь и делая самые смешные телодвижения. Мы не раз этим забавлялись. После небольшого привала в селении Куши, приблизились мы к нескольким деревням, которые все вместе называются Шарур. В одной из них, Норашен, мы остановились для ночлега. Тут для проезжих построен дом, [78] как и в Девалу. Большой двор окружен зеленою стеною и разделен на две части. На одной стороне конюшни, на другой дом в один этаж с двумя покоями, совсем открытыми со стороны двора; в каждом покое небольшой камелек и в стенах ниши, которые служат шкапами. Вот обыкновенная архитектура здешних строений, и одни только украшения и величина комнат составляють великолепие и богатство домов.

Мегмендарь, данный мне из Эривани, провожает нас безотлучно, и нам решительно не нужно ни о чем хлопотать. Лошади и пища для нас и для прислуги нашей доставляются безденежно; но я обязан зато делать хозяевам, где пристаю, подарки, превышающие ценность всего нами употребляемого.

При путешествиях в Азии, мегмендарь необходим. Без него христиане не получали бы иногда и за деньги того что, им нужно. Мегмендарь получает фирман (повеление), в котором написано, сколько ежедневно должен требовать. Тут не пропущено ни малейшей безделицы и все назначено в излишестве. По этому фирману он все нужное собирает от жителей, при чем конечно находит свои выгоды.Уезжая, дает им квитанции в полученном, и при сборе податей всякий представляет квитанции в зачет денег, которые должен уплатить. Мегмендари даются только знатным путешественникам и чиновникам, посылаемым правительством по важным поручениям. Иностранцы, однако же, все без исключения пользуются этою почестию. Когда приезжали мы на ночлег, то нам тотчас постилали на пол ковры, и высокий стройный персианин (они вообще большого роста и стройны) приносил на голове обед, разложенный на большом подносе, и, становясь на колени, тихо опускал его перед нами на ковер. Подносы эти, всегда круглые, сделаны из металла и обыкновенно вылужены. Иногда кругом их решеточка составлена из букв, которыми означено какое-нибудь речение Корана. На подносе разложены чуреки, т. е. огромные тонкие блины или сухари, употребляемые вместо хлеба и салфеток. При обеде и ужине любимая приправа персидских блюд, зеленый лук, никогда не забывается. Он наложен особенными большими кучками и употребляется беспрестанно. Не имея ни ножей, ни вилок, персиане едят всегда пальцами правой руки. По окончании обеда или ужина, приносится высокий металлический кувшин с теплою водою для омовения рук. Полотенец и салфеток у персиан нет, и для того они утираются всегда носовыми платками. После обеда, а часто и целый день они сидят на коленях или полулежа облокачиваются на круглые подушки, вроде вальков, молча и куря кальян или трубки. Это восточный кейф.

Зная, что в Персии нет хорошего вина (исключая ширазского, [79] которого весьма трудно здесь достать), я взял с собою целый бурдюк кахетинского вина. Магометане, невзирая на запрещение Корана, большие пьяницы и находят всегда тому какой-нибудь предлог или извинение. Сейчас, например, прислала ко мне жена здешнего Аслан-хана, дочь сердаря эриванского, овцу и арбуз, и огромную пустую чашу, прося наполнить ее для больного мужа тем лекарством, которое у меня в бурдюке. Я полагал, что свиной бурдюк спасет вино от персиан, но ошибся. Свиная ножка беспрестанно развязывается, бурдюк мой с часу на час делается тоще и тоще, и нектар Кахетии наполняет огромные сосуды беззаконников.

Нахичевань. 29-го апреля.

Выехав из Норашена, мы тотчас же должны были переправляться вброд через десять рукавов Арпачая. Теперь в них воды было мало, и несколько рукавов были совсем сухи, но иногда, при сильном разлитии, все пространство так заливает, что образуется озеро, и тогда переправа опасна. В селении Каврах мы сделали привал. Здесь провезено было одно восьмифунтовое орудие. Два топчи (артиллериста) верхами на хороших лошадях провожали его. Эти топчи были хорошо одеты. Красивые черные бараньи шапки, темно-синия суконные куртки с красными воротником и обшлагами, широкие белые шаровары — все это так ловко и свободно сшито; все так способно для действия артиллериста около орудия. Хотя топчи и были верхами, но не должно полагать, чтобы это была конная артиллерия, она в Персии не существует. На походе вообще многие солдаты, даже пехотные имеют собственных лошадей или ослов, на которых едут верхами.

Тавриз. 2-го мая.

В 5 часов вечера мы подъезжали к Тавризу, который имеет издали довольно красивый вид. В шести верстах от города у большого каменного моста встретил нас исправлявший тогда должность поверенного в делях России при дворе персидском, Амбургер, с прочими чиновниками российской миссии и с множеством купцов и других русских подданных, выехавших навстречу в богатых одеждах и верхами на прекрасных персидских жеребцах.

Вскоре встретил меня присланный от Аббас-мирзы (наследника) с приветствием начальник вновь сформированного гвардейского баталиона Кассим-хан.

Близ города встретили нас, как обыкновенно, плясуны, дервиши, нищие, музыканты и любопытные, которые, шумя и коверкаясь, провожали нас до города. По узким улицам между высоких стен, [80] окружающих дома, где на верху всегда множество собак лают и грызутся, — притащились мы наконец на свою квартиру.

Тавриз, отдаленный от Маранда на 10 агачей или 65 верст, столица персидского Нагиб-Султанэ, Шах-Задэ Аббас-мирзы ¹¹. Город этот некогда был довольно велик, но последнее землетрясение (бывшее, впрочем, 40 лет тому назад) его почти совсем разрушило. А как здесь совсем не думают о строениях и устройстве городов, то следы этого землетрясения еще до сих пор не изгладились.

5-го мая.

Я живу в доме российской миссии и имею бессменный персидский караул, из одного унтер-офицера и нескольких сарбазов состоящий. Сарбазами называются персидские пехотные солдаты. Те из них, которые служат в войске самого шаха, зовутся джамбазами ¹².

Чтобы дать читателям некоторое понятие о строгом порядке здешней гарнизонной службы, расскажу поступок одного из сарбазов моего караула. Для облегчения солдат я не приказал выходить для меня беспрестанно в ружье, так что один только часовой у фронта отдавал мне честь, а прочие обыкновенно рассуждали и играли с нашими людьми. В одной из этих дружеских бесед кучер мой, природный русский, поссорясь с одним из сарбазов, поколотил его порядочно, извиняясь впоследствии передо мною тем, что тот бусурман. Сделав ему за это строгое замечание и запретив вперед бить даже и бусурманов, дал я битому сарбазу два червонца. Довольный такою наградою, он после того, когда даже и не стоял на часах, не позволял никому мне отдавать чести; но, увидя меня издали, подбегал к часовому, вырывал у него ружье, сталкивал его с места и сам, улыбаясь, отдавал мне честь. Впоследствии хотя другие товарищи его, видя значительную выгоду быть битыми русскими, старались всячески заводить ссору и драку с моим кучером, но он уже сам избегал ее для того только — как признавался мне — чтобы не доставлять тем выгоды бусурманам, коих был непримиримым врагом.

Дом нашей миссии в Тавризе отделан по-европейски; столы и кресла отличают его от прочих персидских домов, где все убранство в комнате состоит в богатом большом ковре посреди пола, вокруг которого вдоль стен положены узкие, но длинные верблюжие войлоки с разноцветными узорами или мианские продолговатые верблюжие ковры. [81]

На другой день моего приезда имел я несколько посещений. Аббас-мирза, находясь за городом, прислал с приветствием своего церемониймейстера Мегмет-Хуссейн-хана. Второй министр в Персии Мирза-Абдул-Кассим каймакам (поэт и сын известного здесь некогда покойного Мирза-Бизюрка) прислал мне в подарок вазу с сиренями.

Должно знать, что еще издревле существует в Персии обыкновение посылать людям, которым хочешь показать особенное расположение или дружбу, цветы, фрукты и другие подарки. Гуляя по саду, персианин никогда не пропустит случая поднести вам букет из роз или других цветов, сказав ласковое приветствие. Они вообще большие мастера на комплименты, говорят все в отвлеченном смысле, любят аллегорию и сравнение, и потому разговор их, хотя редко бывает искренним, но довольно приятен. Иногда, однако же, сравнения черезчур натянуты и приторны, так что возбуждают невольный смех. Докучливая их учтивость также скоро надоедает.

Все эти дни проходили во взаимных посещениях. Я познакомился с англичанами, служащими у Аббас-мврзы, а именно с капитаном Гартоном, инструктором здешних регулярных войск, и с доктором Корминком. У меня был племянник каймакама Измаил-хан, молодой, довольно образованный говорун, род персидского fachionable и Ахмет-хан, сын здешнего Беглербеги, т. е. генерал-губернатора Фехт-Ала-хан. Отец его послан на границу Карабага для встречи князя Меншикова.

Сегодня в первом часу по полудни потребовал меня к себе Аббас-мирза. Мы поехали обыкновенным церемониалом верхами, я, К-н ¹³ и Амбургер, который находится здесь уже семь лет и прекрасно говорить по-персидски. Шествие шло по узким улицам Тавриза мимо базара, среди толпы любопытных. По приближении нашем ко дворцу, целая рота, в карауле стоявшая, вышла в ружье и отдала нам честь с барабанным боем.

Мы вошли в небольшой покой, где сидели придворные. Тут, по обыкновению, все те, которые должны были предстать пред наследником, надевали длинные красные чулки. Европейцы также подвержены этой церемонии, исключая русских, которые входят в сапогах. Как у персиан в комнатах по коврам ходить в одних чулках, а зеленые на высоких каблуках туфли оставляют у порога дверей, то и мы на улицах носили всегда калоши, которые, входи в комнату, снимали, чтобы не марать персидских богатых ковров. Пока продолжалась чулочная комедия и ханы вместо черной бараньей шапки [82] надевали другие, обвернутые шалью, нам подносили кальяны. Важные вельможи, когда они при дворе, то носят всегда на голове шали. Это однако же особое отличие, на которое должно получать позволение, даваемое иногда в виде награды. Здесь, в этой маленькой гардеробной комнате, происходили, сколько я мог заметить, все придворные интриги и сплетни. Сидя посреди разговаривающих бородачей, я очень сожалел, что не понимал их, а то, конечно, услышал бы много любопытного. Наконец нас потребовали на аудиенцию.

Мы вошли на обширный двор, где у открытой стороны большой залы, называемой диван-ханэ (т. е. приемная), сидел Аббас-мирза на ковре. Перед нами шел церемониймейстер. Вместе с иим сделали мы три обычных поклона, один входя во двор, другой на половине дороги, третий приближаясь к диван-ханэ, куда вошли, оставя у порога наши калоши. Мы были по европейскому обычаю о открытыми головами, все же прочие в шапках.

Аббас-мирза, кивая годовою, повторил несколько раз: хош-келды! (добро пожаловать, обыкновенное персидское приветствие) и приказал нам сесть. В самой зале кроме нас никого не было, а на террасе у самого пристенка открытой стороны стоял каймакам. Посреди двора стояли два персианина с секирами. Это исполнители казней или просто палачи. Далее за ними стояли на благородном, как говорится, расстоянии прочие вельможи и придворные.

Я отдал Аббас-мирзе письма, и мы все сели на ковер, потому что кресел не было. Прочтя письма, его высочество начал со мною разговаривать очень благосклонно и иногда шутил. Ему, например, очень нравились черные глаза и волосы К–на, и он удивлялся, что холодный север, а не Персия произвела их. Когда же я сказал его высочеству, что К–н родом из Архангельска, лежащего еще ближе к северу, чем Петербург, то он, оборотясь к нему, сказал, улыбаясь:

— И так вам стоило только шагнуть, чтобы быть на другом полушарии.

Я между прочим изъявил желание видеть вновь сформированный гвардейский баталион. Довольный этим, наследник Персии приказал его показать и просел меня после того сказать откровенно мое мнение, потому что, зная, что я служил и сам формировал часть войска под личным начальством царствующего ныне императора, он уверен, что я должен хорошо знать службу. Аудиенция продолжалась с лишком час, и потом мы были отпущены благосклонно.

Аббас-мирза, прекрасный мужчина среднего роста, лет сорока двух. Он одевается весьма просто, и только кинжал украшен драгоценными камнями неимоверной величины. Он говорит приятно и [83] ласково, и весьма отличаете европейцев. Регулярное войско в Персии введено им. Не имея твердого нрава, он слушает советы окружающих и подвержен всем тем порокам, которые составляют отличительный характер персиан. Между этими пороками самые непозволительные, в особенности для наследника престола, — сребролюбие и вероломство. Хотя он, как и шах, почитаются в Персии самыми добрыми и милосердными из всех деспотов Азии, однако еще недавно Аббас-мирза приказал в своем присутствии распороть кинжалом живот одному из придворных своих и смотрел хладнокровно, как несчастный в ужасных муках при нем скончался. Потом он сел на коня и поехал на охоту. Не знаю тайной причины этой казни, но явная была та, что он во время салама ¹⁴, долго продолжавшегося, посмотрел на часы свои, из чего Аббас-мирза заключил, что ему скучно быть у него и что он предпочитает удовольствие гарема своей обязанности.

10-го мая.

Вчера смотрел я ученье здешнего гвардейского баталиона. Между ротными командирами отличались двое сыновей, Аббас-мирза ¹⁵ и его племяняяк. У каждой роты находился английский фельдфебель, замечавший и поправлявший ошибки. Капитан Гартон, в красном его изобретения сюртуке (он называл это uniforme de phantaisie), с русским кивером на голове ¹⁶ находился повсюду, где присутствие его было нужно, и с палкою в руке распоряжался ученьем. Власть его обширна. Он имеет право наказывать палками по пятам полковников и офицеров, что он иногда и делает. Не знаю, может-ли чинопочитание идти далее.

Ученье продолжалось два часа и, признаюсь, превзошло мое ожидание. Все делалось по английскому уставу. Ловкость ружейных приемов, плавность движений, чистота и правильность построений, полнота шага, тишина во фронте, словом, все тонкости и сноровки, коих технические термины можете узнать от любого фельдфебеля и коих упущения приводят в отчаяние хороших служак, — все было соблюдено в точности. В одежде, которая довольно хороша (в особенности шапки) заметно небрежение. Аммуниция не хороша и совсем не пригнана. [84] Баталион, построенный по-английски в две шеренги, сформирован из рослых красивых людей. Офицеры отличаются от солдат только красными кушаками и бородами. Солдаты почти все были бриты. Персиане вообще стройны, ловки, неутомимы, довольствуются малою пищею, уважают мужество, одним словом, одарены всеми качечествами нужными для солдата, и потому, при лучшем образования и хороших офицерах, Персия могла бы иметь прекраснейшее войско. Но что можно ожидать там, где нет никакого устройства в правительстве и высшем управлении, где все основано на самоуправстве и где необразованных начальников можно бить по пятам палками? Честолюбие, неоспоримо, есть главнейшая пружина великих подвигов; самое даже чинопочитание должно быть на нем основано; без этого войско не может быть славным.

На днях Аббас-мирза прислал мне сласти, приготовленные в гареме его женами. Должно знать, что когда шах или его наследник посылает кому-либо подарок, то этому подарку отдается такая же почесть, как и им самим. И вот почему для бараньего сала с медом и другим подобным же гадостям, принесенным ко мне на огромных подносах с большим церемониалом в сопровождении нескольквх придворных, — все караулы отдавали честь с барабанным боем и играли: Боже, царя спаси (God save the King), потому что при отдании чести музыкантами, играют в Персии эту английскую песнь, как тогда было и у нас в России.

Я начинаю приучаться к персидским обычаям; сижу в черной бараньей шапке на ковре, поджавши ноги, говорю встречающимся селям-алейкум (здравствуй), приходящим ко мне: хош-гелды (добро пожаловать), уходящим: худо-фис (прощай), и вот я себе уже воображаю, что знаю очень много по-персидски. Курить такая же необходимость в Персии, как у нас, в России, играть в винт, вот почему и я принялся за кальян и кричу каждые полчаса: Бега! калиун биар, т. е., малый, подай кальян, на что малый отвечает: Бэлэ! т. е. слушаю! Слово бэлэ собственно значит да! но оно имеет множество различных и иногда даже совсем не сходных между собою значений, как малороосийское эгэ. Иногда оно значит да, иногда нет, иногда: слушаю, иногда же: что угодно. Часто оно вопрос, часто ответ, одним словом, весь его смысл заключается в ударении и напеве, с коими его произносить; вот тут уже точно можно сказать: le ton fait la mnsiqne. Когда кальянщик приносит вам кальян, то он держит его в левой руке, правую кладет на сердце и низко кланяется. Обычаи Востока меня очень занимают. Я наблюдаю их и вижу, что и тут, как в просвещенной Европе, можно [85] написать огромные томы светских нелепостей, странностей и несообразностей.

11-го мая.

Вчера ездили мы осматривать окрестности города и встретили весь гарем Аббас-мирзы. Жены его гуляли и сидели по-мужскому. Длинные покрывала с головы до ног скрывали прелести их, и сетки вроде кружевов или тюля покрывали отверстия, сделанные для глаз, так что не можно даже было различить цвета глаз.

Не удивительно, что я возвращусь из Персии, не видев женщин. Меня удивляет, что персианки, сотворенные так же, как и прочие женщины, и имеющие, судя по климату, чувства пылкие, при свем угнетении и неволе, терпеливо сносят свое заключение и не отыскивают права повелевать своими мужьями, как это водится у нас в Европе. Странно было видеть, как при нашем приближении безбородый и бледно-желтый страж этих несчастных грозными криками и поднятою палкою собрал их, как стадо овец, в одну кучу и прикавал отвращать от нас любопытные взоры. Мы сами поехали в сторону, чтобы избавить жен его высочества от побоев и самим не подвергаться дерзости евнуха, который всегда громко ругает и грозит встречающимся. Один из чиновников нашей миссии в Тавризе, при такой же встрече, едва не претерпел один раз удара от этого хранителя гарема, который на него замахнулся палкою. Хотя по жалобе этого чиновника, ханум (т. е. главная жена) и приказала тотчас же при себе наказать дерзкого несколькими сотнями ударов по пятам; однако я полагаю, что она сделала это более из мщения, дабы отплатить ему за полученные ею некогда от него побои.

Должно знать, что из множества жен, позволяемых иметь магометанам, — пять только законных. Первая из числа этих пяти, называемая ханум, повелительница в гареме, и она пользуется общим уважением, хотя бы даже и не была любима мужем. Приказания ее отчасти исполняются. Не смотря на это она, не быв еще первою женою, могла легко подвергаться побоям евнуха, который имеет право бить всех прочих невольниц гарема, чем даже доказываете исправность свою и приверженность к своему повелителю. Евнухи шаха и Аббас-мирзы пользуются особенною доверенностию и имеют влияние на государственные дела. Они допускаются всюду без доклада и могут присутствовать, если хотят, при советах и совещаниях всякого рода.

18-го мая.

Сердарь эриванский донес, что у Баш-Абарана русские начали строить укрепление, и потому персидские войска расположились по [86] близости лагерем. По этому случаю был я сегодня в пять часов утра у каймакама, а позже у Аббас-мирзы. После многих переговоров объявил я его высочеству желание ехать с Амбургером по дороге к Карабагу, чтобы на Араксе встретить князя Меншикова и уведомить его об этом происшествии. Аббас-мирза согласился на это и посылает с нами Мирзу-Джафера с письмом к князю.

15-го мая. Деревня Шегерек.

Сегодня в 8 часов утра оставили мы Тавриз и пустились в путь верхами. Все время мы ехали бесплодными и скалистыми горами и ущельями. В 3 часа по полудни приехали мы в деревню Шегерек, в 45 верстах от Тавриза. Вьюки наши едва только притащились в 8 часов вечера, и тогда нам для ночлега раскинули палатки близ ручейка.

17-го мая. Селение Пуште Беглу (близ города Ахара).

Вчера мы выехали рано утром. Дорога шла через горы, ущелья и прекрасные долины. Нас догнал Мирза-Джафер. Тогда караван наш, увеличась, принял вид совершенно восточный. Вперед отправлялись вьюки с палатками. За нами ехали кальянщики наши, которые, останавливаясь, чтобы закуривать кальяны, подвозили нам их всегда на рысях. Впереди к седлу кальянщика приделаны особые кобуры для графина, чубуков и прочего прибора. С боков висят на длинных цепочках, с одной стороны кожанная бутыль с водою, с другой железная жаровня с пылающими угольями. Жаровня эта беспрестанно болтается под брюхом лошади.

В виду города Ахара, нам раскинули палатки. Мы теперь в провинции Карадагской, которая от Карабага отделяется Араксом.

19-го мая. Деревня Ногади.

Вчера утром отправились мы далее. Беспрестанный дождь служил доказательством, что мы удалялись от знойных равнин Персии и поднимались на горы. На вершине высокой горы, близ Ах-дерэ (т. е. белое ущелье), въехали мы в тучу. Мы не могли друг друга видеть в трех шагах. Неприятный холод и сырость проникали сквозь одежду. Спустясь по каменной тропинке к ручью, расположились мы отдохнуть и позавтракать. Солнце опять согрело нас. Под огромными камнями нашли мы град необычайной величины, который выпал за день перед тем и еще не растаял. Проехав 4 агача, т. е. 24 версты, мы ночевали в деревне Юзбенд, где древнее покинутое кладбище странными надгробными камнями своими обратило ваше внимание. [87]

Нам опять пришлось видеть дикие красоты природы, которых так давно не видели, путешествуя по однообразным равнинам. Опять освежала нас прохладная тень дерев дубовых, финниковых, гранатовых и ореховых. Обширные луга, усеянные то желтыми, то красными цветами, а иногда одними незабудками, казались издали неизмеримыми коврами, то разноцветными, то голубыми. Кустарники желтых роз и жасмина вились около дерев. Сквозь темную велень их мелькали шумящие водопады, или величественно ниспадали с черных скаль. Недоверчивости персиан обязаны мы были путешествием по этим живописно-диким местам. Не желая показать обыкновенную дорогу, удобопроходимую для войска, они вели нас тропинками по ужасным горам и мрачным ушельям, желая уверить нас, что со стороны Карабага они безопасны и неприступны. Часто поднимаясь по ступеням каменистой дороги на высокие горы, то гранитные, то мраморным, видели мы над собою ужасные пропасти, с острыми в них скалами, куда по крутому узкому спуску должны были мы спускаться. Внизу иногда ревел ручей. Переходя через скалы, повисшие над безднами, мы должны были слезать с коней и вести их в поводу. Отказываясь за нами следовать, лошади часто с ужасом останавливались, и всякий неверный шаг угрожал нам неминуемой смертию.

20-го мая. Персидский лагерь на Араксе.

Сегодняшний переход нисколько не был безопаснее вчерашнего. Пропасти и горы составляли наш путь. Иногда дорога вилась около крутой скалы по карнизу, висящему над бездною. Дремучие леса придавали еще более мрачности этой стране. Мы нашли в глухом ущелье, заросшем частым, почти непроницаемым лесом, покинутое селение, похожее на разбойничье гнездо. Видели также зимние жилища кочующих жителей. Это ямы, вырытые в горах, где они скрываются, как дикие звери в берлогах. Эти места богаты дичью, и сопутники мои охотились все время нашего путешествия. Я, не быв охотником, не разделял с ними трудов и опасностей этого удовольствия и находил спокойнее помогать им тогда уже, когда вкусная дичь появлялась за обедом в виде жаркого.

С высоких гор увидели мы Аракс, сверкающий вдали серебряною полосою. Вправо виднелся Асландузский брод, драгоценный всякому русскому воспоминанием о славной победе, одержанной здесь знаменитым Котляревским над персианами в 1811 году. Опустясь с гор и выехав из ущелья в пять часов вечера, мы приехали в лагерь Фетх-Али-хана у Худоаферинского моста. Этот древний мост, построенный из кирпича и удивляющий своими смелыми арками, [88] приходит теперь в разрушение. Одна из арок его уже совсем не существует и на место ее перекладины из дерева и хвороста, от чего переезд через этот мост не совсем безопасен. Вблизи видны развалины еще древнейшего моста, который, если верить преданиям, построен Александром Македонским.

Мы не нашли здесь Фетх-Али-хана, который, как мегмендарь князя Меншикова, поехал к нему навстречу. Для ожидаемой русской миссии раскинуты здесь великолепные персидские шатры и палатки. Почетный караул с одним офицером прибыл от близ стоящего баталиона. Мы будем здесь ожидать князя.

22-го мая.

Вчера целый день прошел в ожидании нашей миссии и прогулке по берегу Аракса, который быстрыми и мутными своими волнами отделяет здесь две гористые провинции одну от другой: прекрасный Карабаг, этот великолепный дикий сад природы, лежит на левом берегу; величественный же горы и мрачные ущелья Карадага, — на правом берегу реки ¹⁷.

Сегодня узнали мы, что недалеко от нас на противоположному берегу разбиты кибитки для русской миссии, которую скоро ожидают. В 11 часов утра переправился я через Аракс и скоро встретил выезжающего из ущелья князя Меншикова со всею миссиею. Князя сопровождал Фетх-Али-хан с многочисленной свитою и комендант крепости Шуши, с множеством карабагских беков. Богатство одежды, красота коней, драгоценность сбруи, наездничество лихих татар, — все это напоминало прежнюю роскошь и минувшее великолепие Востока.

До вечера оставались мы с князем на левом берегу Аракса. По поручению, мне данному, я должен завтра же ехать в Тифлис и потом опять возвратиться в Тавриз.

24-го мая. Село Чинахчи (в Карабаге).

Вчера, пробыв целый день в русском лагере, проводил я князя Меншикова через Худоаферинский мост и в 5 часов вечера отправился в Тифлис, верхом, в сопровождении коменданта крепости Шуши и множества карабагских беков. Скоро смерклось, небо покрылось черными тучами, и нас настигла ужасная гроза. Громовые удары раздавались в горах, и молния беспрестанно освещала дикие виды Карадаха. Дождь лился с шумом. Ни бурки, ни башлыки не [89] спасли нас от него, и мокрые и усталые, едва добрались мы поздно ночью до селения Дашкесента, в 45-ти верстах от Аракса, где отдохнули в приготовленных для нас кибитках.

Сегодня рано утром поехал я далее. Карабагские беки пестрою толпою провожали нас. Таким образом ехал я до кочевья Шишлах, где в самый полдень богатый Кассим-бек угощал нас обедом. Тут представилась картина времен патриархальных. В открытой ставке, на богатых коврах сидели мы и важнейшие беки Карабага, с семейством хозяина, исключая его жен и дочерей, который были от нас скрыты. Далее, в поле, прочие гости расположились группами. Множество слуг приносило на больших подносах пилав и прочие кушанья. Бурдюки с кахетинским вином беспрестанно истощались и заменялись новыми. В стороне паслись оседланные наши кони. Далее чернелись кибитки карабагцев, и многочисленные стада живописно пестрели на скате высоких гор. После угощения отправились мы далее. Я распростился с беками, которые разъехались в разный стороны по кочевьям своим. В 8 часов вечера приехал я в Чинахчи.

26-го мая. Город Елизаветполь (бывшая Ганжа).

Вчера утром осмотрев в Чинахчах прекрасный и богато убранный дом князя Мадатова ¹⁸, поехал я далее. Дорога вела через дикие, но прекрасные места. Проехав 15 верст, когда солнце начало пробиваться через густоту и мрачность леса, нашим глазам представилась прелестная картина. На двух высотах, отделяющихся от прочих пропастями, увидели мы белую губчатую стену, венчающую вершины двух гор. Это Шуша, неприступная и самою природою поставленная здесь для отражения врагов Карабага. С одной стороны крутой утес ее разделяется пропастью. Там быстрый ручей мчится по огромным камням и мутною красноватою водою, как будто окровавленный, шумит и пенится. Кажется, это он раздвоил гору, и, проложи в себе путь, беснуется между гранитными скалами ¹⁹. Отсель низвергались в древности преступники, как говорят народные предания и грузинские легенды. [90]

По крутой, каменистой тропинке, с трудом добрались мы до крепости, скрывающейся почти всегда в тумане, который и теперь спускался и скоро обложил ее со всех сторон. Крепость Шуша построена на двух высоких горах. Она окружена зубчатою стеною. Посреди самой крепости между обеими горами глубокая лощина. Когда облака туда спускаются, то не могут выдти, и крепость несколько дней покрыта густым туманом.

После обеда отправился я далее в 7 часов вечера, при сильном дожде. Небо покрывалось черными тучами, и скоро сделалась такая темнота, что мы сбились с дороги и долго ехали, сами не зная куда. Вдруг лошади остановились, и нельзя было принудить их идти далее. Осмотрев или, вернее, ощупав место, мы заметили, что перед нами овраг. Брошенные туда камни нас удостоверили, что он крут и довольно глубок. Нам не оставалось другого средства, как ожидать здесь рассвета. Мы готовились уже к этой неприятности, как вдруг на другой стороне оврага заблестел огонек и раздались невнятные звуки разговаривающих людей и лай собак.

— Это кочевье карабагцев! — радостно воскликнул один из конвойных казаков, — у них можем мы переночевать.

Тогда мы начали кричать им, что сбились с дороги и просим ночлега. Один из них отвечал, что мы близ самой дороги и продолжали бы путь свой, потому что они нас к себе не пустят. Ни просьба, ни угрозы наши не могли их склонить. Страх-ли, ненависть-ли к гяурам или присутствие их жен были причинами их отказа, нам не известно. Скоро огонь потух, голоса умолкли, и нас опять окружила темнота непроницаемая. Ветер выл порывисто; дождь лился и с шумом стекал в овраг, образуя ручьи; в кочевье над черною бездною страшно и тоскливо выли собаки. Не смотря на бурю и непогоду, усталость наша заставляла нас думать о покое. Я снял с себя промокшую бурку свою, постлал ее на мокрую же землю, обернул около руки поводья коня, лег головою на камень и уснул спокойно, не смотря на холод и дождь. Спутники, видя мое равнодушие, последовали моему примеру. После нескольких часов сна я проснулся и не мог уже опять заснуть. Я встал, надел опять бурку, сел на камень и от нечего делать начал размышлять. Мрак ночи, шум ветра, дикость места, неприятность положения, в котором я находился, отдаленность от отечества, все это приглашало к задумчивости и наводило на душу уныние. Наконец, дождь перестал; но с гор еще с ревом текли мутные ручьи. Небо начинало проясняться, и таинственный свет луны разливался за облаками, которые прозрачною пеленою и в фантастических формах мчались по небу. Скоро луна в полном блеске выглянула из-за разорванных туч и ярко [91] осветила все вокруг меня. Я сидел на краю бездны; спутники мои спали над нею спокойно. Тут же вилась дорога, которую тщетно искали мы, находясь на ней. Я разбудил провожатых моих, мы поехали далее и на посту Калчинском еще несколько отдохнули.

Сегодня в 6 часов утра оставил я казачий пост и переехал р. Тертер через мост; к 7-ми часам вечера я приехал в Елизаветполь и остановился у окружного начальника.

После завтра надеюсь прибыть в Тифлис, до которого считают с лишком 200 верст.

27-го мая. Немецкая колония Аненфельд (близ ручья Шамхорского).

В немецкой колонии Аненфельд я намеревался нанять какую-нибудь телегу, не будучи уже в силах продолжать путешествие верхом, и потому поехал туда.

Деревянный дом, отличающийся от прочих величиною своею и множеством окон, стоял посреди поля. Ни крест, ни изображение петуха не означали, что это храм. Внутри не было ни кафедры, ни алтаря. За простым столом, на котором лежали книги священного писания, сидел пастор и два кандидата его. Противу их, на скамьях, толстые колонистихи с книгами в руках. Мужчины сидели вдоль стен. Прихода моего никто не заметил. Я пробрался между сидящими немцами, поближе к пастору. Тогда сосед мой, толстый, грубый колонист в старо-германском костюме голубого цвета, с огромными перламутровыми пуговицами, дал мне засаленный молитвенник, и, насадив медные очки на широкий нос, совсем ими сжатый, указал мне стих, который с важным видом собирался петь. После таковых приготовлений все вдруг затянули: Unsre Zeit ist kurz, Die Welt ist am Sturz ²⁰ и т. д. [92]

29-го мая, город Тифлис.

Оставив Аненфельд, до ночи, мы переехали несколько ручьев и в 2 часа ночи, усталые и измокшие, едва дотащились до Тифлиса.

2-го июня.

Получено печальное известие о кончине императрицы Елизаветы Алексеевны.

Окончив поручение и отдохнув несколько, отправлюсь завтра опять в Тавриз, где надеюсь еще застать князя.

Сообщ. В. А. Бартоломей.

(Продолжение следует).

Комментарии.

1. О последующей службе Ф. Ф. Бартоломея мы скажем в своем месте.

2. Сообщением этого интересного дневника редакция обязана внуку покойного В. А. Бартоломею, которому и приносит искреннюю благодарность.

3. Крепость Эривань стоит отдельно. Та часть города, которая построена на крутом берегу реки, называется Анабат и большею частию обитаема армянами. Здесь обыкновенно отводят квартиры для христиан-путешественников.

4. В Грузии и древней Армении находится много таких мостов, построенных из больших вытесанных камней красного цвета.

5. Эчмиадзин по-армянски значит сошествие единороденого. Ючь-Килиса по-татарски три церкви. Название это татарами дано потому, что близь Эчмиадзина находится еще два монастыря, исключая того, который построен на самой покатости Арарата.

6. Слово мирза, когда стоит после имени собственного, как например: — Аббяс-мирза, Сефер-Муллук-мирза, Хозрев-мирза и т. п., означает принца. Если же оно поставлено впереди имени, как здесь, или как например: Мирза-Нариман, Мирза-Али-Эгбер, и проч., то означает секретаря, иногда министра и вообще чиновника гражданской службы. Мирза, однако же, может быть при том и ханом (высшее дворянское достоинство), как, например, персидский министр иностранных дел (бывший некогда послом в России и Англии) Мирза-Аббул-Гассан-хан. Дипломатических чиновников нашей миссии персиане называли также мирзами.

7. Полная фамилия в оригинале не обозначена.

8. Впоследствии, однако же, крепость Эриванская, и без того сильная уже по природному местоположению своему, была снабжена всем нужным для долговременной обороны.

9. Диван-ханэ, во дворцах называется аудиенционная зала; в прочих же домах это гостиная или приемная комната. В великолепных и огромных шатрах персидских находятся также диван-ханэ, убранные богатыми коврами.

10. Прощай! — Это выражение есть начало целой фразы, которая, однако же, почти никогда не говорится вся.

11. Нагиб-Султанэ — по-персидски наследник султана (т. е. шаха); Шах-Заде — сын шаха.

12. Сарбаз — значит головою играющий, джамбаз — душою играющий.

13. Так в оригинале.

14. Саламом называется съезд во дворце всех знатных вельмож по какому-нибудь торжественному случаю.

15. В числе их был и Хозрев-мирза, присланный впоследствии в С.-Петербург, по случаю умерщвления Грибоедова.

16. Странно было видеть английской службы капитана, у которого на кивере (купленном в Тифлисе) была бляха с Андреевскою звездою и надписью за веру и верность.

17. Кара-баг по-татарски значит черный сад; кара-даг — черная гора. Обе эти области, из коих первая подвластна России, вторая Персии, не могли по местоположению своему получить приличнейшего названия.

18. Этот дом, который отличается внутренним убранством и богатством мебели и бронзовых вещей, из Франции через Черное море привезенных, впоследствии, при нашествии персиан, был разграблен и сожжен, равно как и вся деревня Чинахчи. Богатые вещи Аббас-мирза отправил к себе в Тавриз.

19. Тогда было сильное разлитие от беспрестанных дождей. В другое время года этот ручей весьма незначителен и почти не существует.

20. «Наше время коротко, свет близок к падению». Этот кант находится в весьма старом молитвеннике, напечатанном Мартином Лютером после реформации. В колонии употреблялся еще этот молитвенник, и добрые колонисты, сами не зная, предсказывали этою молитвою близкую свою участь. Вскоре эта колония и другая, Еленендорф (близ Тифлиса) были разорены набегом персиан и ивменивших нам татар. Жители частию были вырезаны, частию спаслись бегством в Тифлис, другие скитались в горах.

Впоследствии колонии получили вспомоществование, в особенности же от ее высочества великой княгини Елены Павловны.

Текст воспроизведен по изданию: Посольство князя Меншикова в Персию в 1826 году. (Из дневника генерал-лейтенанта Ф. Ф. Бартоломея) // Русская старина, № 4. 1904