СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

№ 103

/л. 259/ Лета 7142-го (В тексте ошибочно 7143 г.) апреля в 28 день. По государеву цареву и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии указу и по наказу государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии стольника и воевод князя Никиты Ивановича Егупова-Черкаскова да Федора Григорьевича Шишкина да диака Ондрея Строева велено мне, Дружине, с Яковом Тухачевским итти на государеву службу з государевым царевым и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии жалованьем к Алтыну-царю с ево Алтына-царя людьми с Кайтайком да з Бутачейком.

А в том государеве наказе написано: велено ему, Якову, и мне, Дружине, итти к Алтыну-царю на Кузнецкой острог. И пришед в Кузнецкой острог, к Алтыну-царю послать государевых служивых людей, ково будет пригож, а с ними послать к Алтыну-царю ево Алтына-царя человека Кайтайка, и Алтыну-царю сказать, что в прошлом во 142 году государь царь и великий князь Михаиле Федорович, всеа Русии самодержец и многих государств государь и обладатель, пожаловал ево, Алтына-царя, прислал свое государево многое жалованье. И про то государево жалованье, что к нему, Алтыну-царю, прислано ныне в Куз[не]цком остроге. И он бы, Алтын-царь, для тово государева жалованья с теми томскими служилыми людьми и с толмачем прислал к нему, Якову, и ко мне, Дружине, в Кузнецкой острог людей своих, сколько человек пригож, чтоб то государево жалованье до него, Алтына-царя, довесть и государевых послов ево, Якова, и меня, Дружину, допровадить здорово. А покаместа служивые люди, которые будут от нево, Якова, и от меня, Дружины, ис Кузнецково острогу к Алтыну-царю с ево алтыновыми людьми и от Алтына-царя в Кузнецкой острог назад /л. 260/ придут, и ему, Якову, и мне, Дружине, до тех мест ис Кузнецково острогу з государевою казною к Алтыну-царю не ходить. А которово числа служивых людей к Алтыну-царю он, Яков, и я, Дружина, пошлем, и что будет ведомо про Алтына-царя или про Алтына-царя людей, и как он, Яков, и я, Дружина, ис Кузнецково острогу к Алтыну-царю з государевою казною пойдем и к Алтыну-царю придем, и что по государеву указу ему, Якову, и мне, Дружине, по ево Алтына-царя челобитью велено говорить, и что он, Алтын-царь, против того учнет говорить, и то все ему, Якову, и мне, Дружине, велено написать в статейной список именно порознь.

В прошлом во 142 году июня в 3 день Яков Тухачевской и я, Дружина, на государеву службу з государевым царевым и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии жалованьем к Алтыну-царю ис Томсково города пошли в Кузнецкой острог вверх по реке по Томи. И, он, Яков, да сын боярской Лука Васильев по всем станом з дощеника Алтына-царя человека Койтайка, которой был в Томском городе, да толмача Федьку Федорова имал на берег и по [на]чам, утаяся меня, Дружины, говорил тайно, неведомо что. И я, Дружина, о том ему, Якову, говаривал многижда, что он, Яков, с алтыновым человеком с Койтайком по начам говорит, утояся меня, Дружины, тайно, неведомо что, а по государеву указу велено ему, Якову, и мне, Дружине, то государево дело делать заодно. И он, Яков, за то меня многижда лаивал всякою неподобною лаею и похвалялся бить. И в том государеве деле служивым [216] людей и толмачю заказал, слушать им никому меня, Дружины, не велел.

И в Кузнецкой острог он. Яков, и я, Дружина, з государевою казною пришли июля в 3 день. /л. 261/ И по государеву цареву и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии указу и по наказу стольника и воевод князя Микиты Ивановича Егупова-Черкаскова да Федора Григорьевича Шишкина, да диака Ондрея Строева он, Яков, и я, Дружина, ис Кузнецково острогу к Алтыну-царю послали томских служивых людей дву человек Семейку Щепеткина да Ивашка Кудрова. да толмача Кузнецково острогу подгородново татарина Какайка. А ве[ле]но им по наказу ж итти к Алтыну-царю к самому и про государево жалованье и про нево, Якова, и про меня, Дружину, обвестить, и Алтыну-царю про то сказать все именно.

И в нынешнем во 143 году сентября в 12 день от Алтына-царя к нему, Якову, и ко мне, Дружине, в Кузнецкой острог с томским служивым человеком с-Ывашком Кудровым писал Семейка Щепеткин. А с ним, Ивашком, Алтына-царя пришли 4 человеки Чебучейко да Койтайко тот же, которово он, Яков, и я к Алтыну-царю с томскими служивыми людьми ис Кузнецково острогу послали, да Булатко да Чебучейко. А про само[во] Алтына-царя служивой человек Ивашко Кудров сказал, что он Алтына-царя не видал и в улусе ево, Алтына-царя, в те поры не было. Послала их Алтына-царя мать Чечен-катун.

И сентября в 13 день он, Яков, и я. Дружина, тех Алтына-царя людей велели перед собою поставить. И Алтына-царя люди Чебучейко да Койтайко с товарыщи, став /л. 262/ перед ним, Яковом, и передо мною, про государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии говорили неугожее слово. А неугожее слово про государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии те Алтына-царя люди говорили не против того, с чем он. Алтын-царь, прислал в Томской город бити челом ко государю: Алтын деи царь рад брата своего государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии большово государеву жалованью, а не холопством государю царю и великому князю Михаилу Федоровичю всеа Русии те Алтына-царя люди говорили. И по своему он, Яков, изволу про то неугожее слово им, Алтына-царя людей, смолчал и давал им за то государевы сукна. А толмачю про то неугожее слово, что про государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии говорят, и я, Дружина, ему, Якову, о том государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии неугожем слове учел говорить, чтоб он, Яков, про то неугожее слово в Томской город к стольнику и воеводам ко князю Никите Ивановичю Егупову-Черкаскому да к Федору Григорьевичю Шишкину, да к диаку к Ондрею Строеву писал об указе, а до указу бы ис Кузнецково острогу он, Яков, з государевым жалованьем к Алтыну-царю не ходил. И за то учел он, Яков, мне, Дружине, грозить смертным убойством.

А наперед тово тот Яков, как мне, Дружине, велено итти на государеву службу с ним, Яковом, вместе, и в Томском городе перед стольником и воеводы перед князем Никитою Ивановичем Егуповым-Черкаским да перед Федором Григорьевичем Шишкиным, да перед диаком перед Ондреем Строевым похвалял он, Яков, в розряде, дорогою идучи и на государеве службе будучи, хотел меня, Дружину, бить батоги. А я, Дружина, ему, Якову, товарыщ и бить меня по государеву указу не указано. И бояся я, Дружина, смертново убойства, о том неугожем слове в Томской /л. 263/ город ис Кузнецково острогу не писал, потому писать было мне ис Кузнецково острогу не с кем: что в Кузнецком остроге воевода Федор Хоненев по ego Яковлеву науку и по ево Федорову ложному [217] письму, что он, Федор, писал на меня, Дружину, в Томской город о подводех и о лошеди, и о покупке, и о своем бесчестье ложно, и на государеву службу к Алтыну-царю итти будтось я, Дружина, не хочю, прислан ис Томсково города обыскивать сын боярской Павел Рыхлевской. И Кузнецково острогу служивым людем заказал всем, чтоб ко мне нихто на двор не ходил и письма у меня никакова имать не велел. И кузнецкие служивые люди, боясь воеводы Федора Хоненева, на двор ко мне нихто не ходил. А томские служивые люди меня. Дружины, в том государеве деле нихто не слушал же по ево Яковлеву и Лукину науку.

А что он, Яков, по своему изволу. а не по государеву указу, тем Алтына-царя людем за то неугожее слово давал государевых сукон, тех, которые сукна даны были ему, Якову, на лошединую покупку: Чебучейку дал он, Яков, Сукна 4 аршина, а Койтайку, которому по государеву указу дано государева жалованья в Томском городе, дал он, Яков, 2 сукна 7 аршин, а Булатку да Бурачейку по сукну по полутретья аршина человеку. А про то неугожее слово толмач Федька Федоров сказал ему, Якову, у нево в горнице вслух при всех томских служивых людех. Да в те ж поры были тут Кузнецково острогу служивые люди Петрушка Дорофеев, Куземко Володимеров, толмач Савинко Никитин и многие кузнецкие служивые люди, а имена им ведают Петрушка Дорофеев, Куземко Володимеров, толмач Савинко. А наперед тово, в кою пору служивым людем заказу не было про ево Яковлев извол, что он, Яков, учел делать не против государева наказу один по своему изволу, и на Якова и на сына боярсково на Луку, и на служивых людей, и на толмача в непослушанье я. Дружина, в Томской город в явке писал /л. 264/ с томским служивым человеком с-Ывашком Мамоновым. А Ывашко мне. Дружине, говорил, что Федор Хоненев и Яков Тухачевской ему. Ивашку, заказали письма у меня никакова имать оне не велели, и ему бы. Ивашку, письмо у меня взять тайно. И как он, Ивашко, поехал в Томской город рекою, и за ним. Ивашком, посылал он, Яков, служивого человека Митьку Вяткина. И Митька Вяткин догнал ево от города версты за 2 и ево, Ивашка, перепел. И тот Ивашко к берегу к нему, Митьке, приставал и то письмо у него взял, а в Томской город того письма в том государеве деле на него, Якова, не довез.

А в Кузнецком остроге про то же государево дело, что он. Яков, учел делать по своему изволу, а не по государеву наказу, я, Дружина, дал явку попу Меркулью нынешнего 143 году сентября во 8 числе. А в той явке написано: будет он, Яков, впредь учнет государево дело делать по своему изволу, а не по государеву наказу, и мне бы, Дружине, в том ево Яковлеве изволе от государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии не быть в опале, а что он учел делать по своему изволу, и то писано в той явке имянно.

И не писав Яков в Томской город о государеве указе, з государевою казною к Алтыну-царю ис Кузнецково острогу пошел сентября в 16 числе, а я, Дружина, пошел с ним же, Яковом, а остатца в Кузнецком остроге не посмел. /л. 265/ И как он, Яков, и я, Дружина, з государевою казною пришли в Киргизы, и он, Яков, тех Алтына-царя людей Кайтайка с товарыщи научил, велел меня, Дружину, за то ж государево неугожее слово лаеть и ворочать меня из Киргиз назад в Кузнецкой острог, чтобы мне где пропасть безвесно. И Алтына-царя люди по ево Яковлеву науку меня, Дружину, лаели и назад ворочали. И я. Дружина, боясь государева указу, шол на государеву службу за ним, Яковом, назором пеш, покаместа наймом нанел, а после того покупил лошедь дорогою ценою.

И ноября в 4 день к нему, Якову, и ко мне, Дружине, от Алтына-царя у Кокуй озера приезжая навстречю Кйченги Майзи, которой был [218] наперед сево для посольства в Томском городе с товарищи, всего сам-четверт. И говорил на встрече Алтына-царя словом, чтоб ему, Якову, и мне, Дружине, итти в улус ево, Алтына-царя, к матери к Че[че]н-катуне, а к Алтыну деи царю притти в улус после, потому наперед деи сево в Мугалы к Алтыну-царю послы лрихаживали из окольних земель Алтына-царя к матери к Чечен-катуне в улус, а к Алтыну деи царю прихаживали после. И по Алтына-царя приказу Алтына-царя люди ево, Якова, и меня, Дружину, повели в улус Алтына-царя к матери к Чечен-катуне.

И он, Яков, да я, Дружина, з государевою казною и с служилыми людьми Алтына-царя к матери к Чечен-катун в улус пришли ноября в 6 день. А катун Чечен в те поры кочевала на речке на Теси, а Алтына-царя у катун Чечени в улусе в те поры не было. /л. 266/

И ноября в 7 день учел я, Дружина, ему, Якову, говорить, чтобы то ево, Алтына-царя, челобитье из наказу выписать и шертовальную запись переписать, и по-мугальски перевесть, или бы меж строк назна-менить по скаске толмача (В тексте ошибочно: фельмача) Федьки Федорова по-мугальски ж для тово, что Алтына-царя люди в Кузнецком остроге про государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии говорили неугожее слово. И он, Яков, из наказу выписать мне не дал, и толмачю шертовальные записи перевесть по-мугальски не велел, и толмачю и служивым людей всем заказал, слушать меня, Дружины, в том государеве деле никому не велел, чтоб ему, Якову, то государево дело делать по своему изволу, а не по государеву наказу и шертовальные записи, утоясь, мимо меня, Дружины, тайно одному ему, Якову. И толмач Федька по ево Яковлеву приказу меня, Дружины, ни в чем не слушал и шертовальные записи по-мугальски не перевел.

И Алтын-царь к матери своей к Чечен-катуне в улус пришел без олусных (Так в тексте) своих людей ноября в 9 день, а мугальских ево людей пришло с ним всего с 15 человек.

И Алтын-царь ево, Якова, и меня, Дружину, велел перед себя поставить ноября в 10 день.

И к Алтыну-царю в юрту он, Яков, и я, Дружина, пришли, и Алтын-царь сидел в юрте против дверей. С правую сторону сидели у него в те поры лабинцы, а з другую сторону, в левой /л. 267/ стороне, ево, Алтына-царя, мугальские люди в обеих сторонах до дверей. И государсково величества о здоровье спрашивал Алтына-царя табун Биюнт, а сам Алтын-царь про государское величество о здоровье не спрашивал.

И против того Биюнтово спросу про государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии величество о здоровье сказал, он, Яков, против государева наказу. А толмач Федька Федоров государсково величества о здоровье сказывал коротко, сполна государсково величества сказать не умел.

Да подал Яков Алтыну-царю государеву жаловальную грамоту. И Алтын-царь государеву жаловальную грамоту принел у него, Якова, сидя, и велел ему, Якову, и мне, Дружине, сесть. И сидел он, Яков, и я, Дружина, у него, Алтына-царя, в юрте у дверей ниже всех лабинских и мугальских людей.

Яков же и я, Дружина, Алтыну-царю говорили: в прошлом во 140 октября в 28 день в Томской город присылал он, Алтын-царь, посланника своего Байгула Байсаева сына бакши. И тот ево алтынов посланник Байгал по ево, Алтына-царя, приказу бил челом государю царю и [219] великому князю Михаилу Федоровичи) всеа Русии, чтоб государь пожаловал, велел ево, Алтына-царя, со всею его ордою принять под государеву царскую высокую руку и велел бы его, Алтына-царя, от Чегир-кана оборонить. А Чегир-кан деи с людьми своими его, Алтына-царя, и людей его истеснил. И от Чегир-кановы деи он тесноты выходил ис старово своего кочевья и кочевал на речке на Кемчике. И по той ево алтынове присылке ис Томсково города князь Иван Татев с товарыщи посылали к нему, Алтыну-царю, томских служивых людей сына боярскова Казыя Корякина с товарыщи. И в прошлом же во 140 году от него, Алтына-царя, в Томской город томские служивые люди Казый Корякин с товарыщи приехали, а с ними прислал он, Алтын-царь, посланников своих Сулумкича Аргу да Ерденека Кисандина да подьячево Тархана-бакши. И те ево алтыновы посланники Сулумкичи Аргу да с товарыщи говорили в Томском городе: прислал деи их /л. 268/ он, Алтын-царь, а велел бить челом государю по прежней своей присылке, чтоб государь пожаловал, велел ево, Алтына, со всею ево ардою принять под государеву царскую высокую руку, и велел им за себя, Алтына-царя, и за вою свою орду дати [государю] шерть на том, что ему. Алтыну царю быти под государевою царскою высокою рукою в холопстве навеки неотступну. Да он же. Алтын-царь, велел государю бить челом, будет государь пожалует, велит ево, Алтына-царя, принять под свою государеву царскую высокую руку, и он, Алтын-царь, сам за себя и за всю свою орду шерть готов дати, где государь укажет. И по тому ево, Алтына-царю. челобитью те ево алтыновы посланники за нево, Алтына, и за всю ево орду в Томском городе шертовали на том, что ему. Алтыну-царю, быти под государевою царскою высокою рукою в прямом холопстве навеки неотступну и дань с себя и своих улусных людей государю давати, какую государь укажет. И государь царь и великий князь Михаиле Федорович всеа Русии самодержец и многих государств государь [и] облаадатель по ево алтынову челобитью ево. Алтына-царя, и всее ево алтыновы орды людей пожаловал, велел ему быть под своею государевою царскою высокою рукою со всею ево ордою по-прежнему. А кочевать ему, Алтыну-царю, со всею своею ордою указал государь на прежнем своем кочевье, а на государеве земле не кочевать. А дани с нево. Алтына, и с ево алтыновы орды людей указал государь имать на себя, государя, какова ему, Алтыну-царю, дати в мочь. И на том на всем велел ему. Алтыну, за себя и за всю свою орду на куране шертовати (См. прим. 82). И по государеву цареву и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии указу для того шертованья к нему, Алтыну-царю, присланы ис Томскова города он, Яков, да я, Дружина. И он бы, Алтын-царь, за себя и за братью свою, и за детей и за внучат и за племянников, и за весь свой род, и за всю свою орду шертвал на куране (См. прим. 82) по записи, какова от государя с Москвы прислана. Да как ты, Алтын-царь, шертуешь, и государь царь и великий князь Михаиле Федорович, всеа Русии самодержец и многих /л. 269/ государств государь [и] аблаадатель, пожаловал ево, Алтына-царя, своим царским жалованьем 2 купка серебреные золочены с кровлеми, братена серебрена позолочена, чеканная с кровлею, тесак прорезной, оправа серебреная золочена, чеканная с каменьем с яхонты и с л алы из бирюзы, отлаз двойной, 2 портища сукна скорлату червчатова, половина сукна лундышу празеленово, половинка сукна лундышу светло-зеленово, 8 аршин 6 вершков сукна лундышу малинового, 5 аршин 2 вершка сукна лундышу бруенишной цвет. [220]

И те его Яковлевы и мои Дружинины речи Алтыну-царю толмач Федька Федоров сполна ли все говорил или не сполна, или в тех речей место иное что говорил, и мне. Дружине, про то про все неведомо, по-мугальски не знаю. Делал он, Яков, то государево дело от меня, Дружины, тайно. Хаживал он, Яков, да сын боярской Лука Васильев, да толмач Федька Федоров, да кузнецкой татарин Кокайко из юрт днем и ночью, неведомо культ.

И против ево, Яковлевы, и моей, Дружинины, речи Алтын-царь говорил: посылал деи он, Алтын-царь, людей своих Байгала Байгаева сына бакши, а после того з государевым посланником с Казыем Корякиным посылал он, Алтын-царь, людей своих вдругоряд Сулумкича с товарыщи, а приказывал деи им бить челом государю, чтоб государь его. Алтына-царя, пожаловал, прислал людей своих и оружья, и велел бы его, Алтына-царя, оборонить /л. 270/ от Дючина, чегирскова кана. А шертовать де тем своим людей за себя и за весь свой улус, что ему, Алтыну-царю, со всем своим улусом под ево государевою царскою высокою рукою в прямом холопстве быть навеки неотступну, не приказывал, и про то, что ему самому, Алтыну-царю, шертовать, где государь укажет, с теми своими людьми не приказывал ж. А послал деи было он. Алтын-царь, людей своих о том бить челом ко государю к Москве. И в Томском деи воеводы князь Иван Татев тех ево людей ко государю к Москве не отпустил и шертовать деи в Томском городе тем ево людем за себя и за нево, Алтына-царя, и за весь ево улус, велел князь Иван Татев с товарыщи поневоле. А тово деи в их вере не повелось, что ему. Алтыну-царю, самому шертовать, и то деи грех великой, что парю гамому шертовать, нешто деи на нево зятеели государевы люди Казый Корякин с товарыщи да воеводы князь Иван Татев с товарыщи. А он деи, Алтын-царь, про шертованья однюдь с теми своими людьми не приказывал. Да и ныне он, Алтын-царь, не шертует. И про шертованья им, Якову и Дружине, отказал. Да он же. Алтын-царь, говорил: людей деи ево, Сулумкича с товарыщи, в Томском городе воеводы мопили и держали в поганой избе. /л. 271/

Алтына ж царя табуны Биюнт да Дурал, пришед в юрту, к нему, Якову, и ко мне. Дружине, и говорили ему, Якову, и мне, Дружине, Алтына-царя словом, чтобы ему, Якову, и мне отдать Алтыну-царю прежних ево киштымов, с которых киштымов он, Алтын-царь, преже сево имал на себя ясак.

И он, Яков, и я, Дружина, толмачю Федьке велели говорить, чтоб он допрошал Алтына-царя табунов, которые киштымы имены Алтьтна-царя и в коих местех оне живут, которых у нево, Якова, и у меня, Дружины, оне просят.

И Алтына-царя табуны говорили: Енисейсково острогу тунгуских тотар, да Красново острогу качинских тотар, да Кузнецково острогу абинских тотар, да ечинских тотар, да чатцких мурз и тотар, а ечинские и чатцкие мурзы и тотаровя Томсково уезда. А те деи мурзы и тотаровя будтось ево, Алтына-царя, киштымы. И есак деи наперед сево с тех мурз и тотар имал он, Алтын-царь, а ныне деи с тех мурз и тотар есак емлют на государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии.

И я. Дружина, толмачю велел говорить против государева наказу и ево алтынова челобитья, что Якову и мне, Дружине, велено ево, Алтына-царя, привести к шерти на том, что ему, Алтыну-царю, со всею своею ордою быть под государевою царскою высокою рукою в прямом холопстве навеки неотступну, а то оне Алтына-царя табуны говорят не дело, и ничему тому не статца. И говорил я, Дружина, о том с великим шумом, а Яков во всех в тех статьях прималчивал. [221]

И служивые люди мне, Дружине, говорили: как я, Дружина, у Алтына-царя в улусе смею так говорить, Алтын деи царь велит их всех побить до смерти. И за то те служивые люди учели мне грозить /л. 272/ смертным убойством, чем деи им быть побитым всем, и они деи убьют одново меня, Дружину.

И тое речь толмач Федька ему, Якову, и мне, Дружине, говорил Алтына ли царя табунов речь, или он, Федька, не Алтына-царя табунов тое речь говорил, или он, Федька, собою затеел тое речь, и мне, Дружине, про то неведомо, мугальсково языка не знаю.

И ноября в 18 день говорил я, Дружина, ему, Якову, как будет он, Яков, и я. Дружина, перед Алтыном-царем, и он бы, Яков, Алтыну-царю велел толмачю говорить, что ево Алтына-царя люди Чебучейко да Койтайко с товарыщи в Кузнецком остроге говорили про государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии неугожее слово, и за то бы неугожее слово Алтын-царь велел над ним учинить какое наказанье. И он, Яков, в те поры промолчал.

И ноября в 19 день он, Яков, с толмачи из юрты пошол неведомо куды, и без себя (Так в тексте) за то, что я, Дружина, ему, Якову, говорил про государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии неугожее слово, сыну боярскому Луке Васильеву да служивому человеку Тимошке Серебренику да человеку своему Гришке приказал меня, Дружину, бить ослопы. И по ево Яковлеву приказу тот (В тексте тот повторено дважды) Лука и Тимоха и человек ево Гришка били меня ослопы до полусмерти влежачь, и бив, говорили мне, чтоб я, /л. 273/ Дружина, в том государеве деле во всем молчал, и делать мне, Дружине, то, что он, Яков, велит делать, то и делать. А будет я, Дружина, молчать не учну, и мне, Дружине, быть убиту до смерти. А служивые люди только на тот мой бой смотря, все смеялися, от смертново убойства ис тех служивых людей отнел меня и не дал убить до смерти ево Лукин шурин Васько Бурнашов. И бояся, я, Дружина, от нево, Якова, и от Луки Васильева и от талмачей и от служивых людей смертново убойства, что он, Яков, ни делал, говорить ему, Якову, не смел, во всем молчал.

И декабря в 6 день Яков Тухачевской да сын боярской Лука Васильев с служивыми людьми и с толмачи по своему изволу, а не по государеву наказу к Алтыну-царю государево царево и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии жалованье понесли. А мне, Дружине, к Алтыну-царю он, Яков, велел итги с собою ж вместе. И то государево жалованье Алтыну-царю он, Яков, подал. Да сверх тово государева жалованья Яков же Тухачевской, взяв у служивых людей оружье, пищали и сабли, и отдал то оружье Алтыну ж царю.

Да генваря в 1 день Алтын-царь ему, Якову, и мне, Дружине, велел быть перед себя. /л.274 /

Тово ж дни он, Яков, и я, Дружина, пришед к Алтыну-царю, и против государева наказу о шертованье ему, Алтыну-царю, говорили по-прежнему.

И Алтын-царь ему, Якову, и мне, Дружине, говорил: велел деи я табуном своим Биюнту да Дуралу да Дайчину дати за себя шерть. И изговоря то слово, Алтын-царь сам пошол из юрты, а табуны ево Биюнт да Дурал, да Дайчин да Номча-табун с ними, Яковом и со мною, осталися в той юрте и учели о шертованье говорить, и шерть готовить, залото терть и, изтерши, то золото в вине розвели.

И я, Дружина, учел им, табуном, честь шертовальную запись и учел [222] говорить: се яз, Биюнт, да яз, Дурал, да яз, Дайчин. И шертовальную запись я, Дружина, Алтына-царя табуном учел честь всю по строкам с простойкою слово в слово. И говорили бы оне, табуны, то, что я, Дружина, чту шертовальную запись и что то говорю ему, толмачю Федьке, и выговоря бы то все, дали шерть по своей вере, пили в вине золото. И говорил я, Дружина, про то толмачю трожды, что оне, табуны, только слушают, а ничево против шертовальные записи те Алтына-царя табуны не говорят. И толмач Федька мне говорил, будтось он то все, что в шертовальной записи писано, Алтына-царя табуном по-мугальски говорил, а оне, табуны, будтось тех речей не умеют изговорить. А что я, Дружина, шертовальную запись чел и говорил толмачю трожды, и табуны только стояли, а ничево не говоряли. И он, Яков, против того говорил, что я, Дружина, по той шертовальной записи, что умного в шертовальной деи записи писано небылицы много, а небылицу деи на Москве писали моя братья, подьячие.

И по своему он изволу, /л. 275/ а не по государеву указу, велел он, Яков, толмачю Алтына-царя табуном говорить, чтоб им, табуном, за Алтына-царя и за себя и за всю ево Алтына-царя орду дать шерть на том: Алтына бы царя орды людей з государевыми людьми быть в совете и в дружбе, мугальским бы людем женитца у руских людей, а руским бы людем против того женитца у них, мугальских людей, и меж бы себя всяким торгом торговать, мугальским людем с торги приходить под государевы городы и остроги, а государевым бы людем к ним в Мугальскую землю с торги приходить. На том бы оне, табуны, и шерть свою дали.

И против ево Яковлевых речей Алтына-царя табуны говорили ему, Якову, да сыну боярскому Луке, что оне за Алтына-царя и за себя и за всю Алтына-царя орду дадут шерть, а он бы, Яков, и мне бы, Дружине, да сын боярской Лука им, табуном, против той их шерти дали им, табуном, свою шерть, и шертовать ему, Якову, и мне, Дружине, и Луке преже их, Алтына-царя, табунов.

И в том, кому то вино з золотом пить наперед, у нево, Якова, Алтына-царя с табунами учинился спор. И к тому слову в тое пору /л. 276/ Алтына-царя Номча-табун про государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии говорил такое ж неугожее слово, что Алтына ж царя люди говорили в Кузнецком остроге. А неугожее слово тот Номча-табун говорил: только Алтына-царя табуны преж ево, Якова, учнут вино з золотом пить, и Алтыну деи царю быть в большом братстве, а не холопством государю царю и великому князю Михаилу Федоровичю всеа Русии. Тот Номча-табун про такое неугожее слово говорил. А про то неугожее слово толмач Федька Федоров ему, Якову, и мне, Дружине, не сказал вслух, и про то неугожее слово он, Яков, смолчал.

И я, Дружина, про то государево неугожее слово толмачю Федьке Федорову, что он, Номча, про государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии говорил неугожее слово: по государеву указу Якову и мне, Дружине, велено самово Алтына-царя по ево Алтына-царя челобитью привесть к шерти на том, что ему, Алтыну-царю, быть под государевою царскою высокою рукою в прямом холопстве навеки неотступну. И толмач Федька в том меня, Дружины, не послушал, Номче-табуну про то неугожее слово ничево не говорил, а Яков то все слышал и стоял молча.

И Алтына-царя табуны, выговоря те свои речи, Биюнт да Дурал да Дайчин, пили вино з золотом.

А он, Яков, да сын боярской Лука Васильев по своему изволу, а не по государеву наказу, Алтына-царя табуном дали свою шерть, пили то ж вино з золотом. А меня, Дружину, тое шерть, вино з золотом, заставили [223] пить сильно, потому [что] преже шертованья бит ослопы до полусмерти. А только было мне, Дружине, с ними не шертовать, и мне было, Дружине, быть убиту до смерти.

А как по ево Яковлеву изволу, а не по государеву указу и шертовальные записи, по ево ж Яковлеву и Лукину договору, Алтына-царя табуном Яков и Лука шерть свою давали и меня сильно заставили, /л. 277/ и я, Дружина, толмачю Федьке Федорову говорил: на чом он, Яков, и Лука Алтына-царя табуном шерть дают и мне, Дружине, с собою велят сильно шертовать, и он бы, Федька, мне, Дружине, про тот Яковлев и Лукин и Алтына-царя с табунами договор сказал именно, и мне бы, Дружине, про то было ведомо. И против тово слова служивые люди все учели мне, Дружине, говорить с великим шумом: наперед деи сево, как оне, служивые люди, посылана в-ыные во многие землицы, и оне ден, служивые люди, в тех землях тем людей наперед сами оне, служивые люди, дают шерть, а после деи тово тех земель людей приводят они к шерти, а мне будтось такие дела не за обычей; и будет я, Дружина, не учну делать тово, что Яков учнет делать, и оне, служивые люди, меня, Дружину, убьют до смерти.

Сперва вино з золотом пил Биюнт-табун, а после Биюнта то ж вино пил он, Яков, а после Якова пил Дурал-табун, а после Дурал-табуна заставили пить меня, Дружину, а после меня, Дружины, пил то вино Дайчин-табун, а после Дайчина-табуна пил сын боярской Лука Васильев, а лабинец Мерген-ланзу тут же был. /л. 278/

И говорил он, Яков, Алтыну-царю и брату ево Даин-наену и лабинцу Мерген-ланзу и всем Алтына-царя табуном, чтобы Алтын-царь с ним, Яковом, послал послов своих, чтобы им про ту ево Яковлеву лживую службу сказать им, Алтына-царя посланником, мимо ево, Якова, и меня, Дружины. И государь царь и великий князь Михайло Федорович всеа Русии пожалует ево, Алтына-царя, и братью ево и табунов ево своим государевым многим жалованьем по-стольку или больши того, сколько он, Яков, и я, Дружина, к одному к нему, Алтыну-царю, привез, всякому человеку порознь. И лабинца Мерген-ланзу назвал он, Яков, себе отцом названым. А Мергеню-ланзе про государево многое жалованье сказывал он, Яков, то же. И Алтын-царь и лабинец Мерген-ланзу ко государю послали послов своих по ево Яковлеву слову, по государево многое жалованье, и сказывают оне про ту ево Яковлеву ложную службу, хотя у государя вылгать многое себе жалованье.

А Яков Тухачевской сказывает, будтось Алтына-царя табуны за Алтына-царя и за себя и за всю ево Алтына-царя орду дали шерть против государева наказу и ево Алтынова челобитья и шертовальные записи, что ему, Алтыну-царю, со всею своею ордою быть под государевою царскою высокою рукою в прямом холопстве навеки неотступну. /л. 279/ А мугальское одно слово мне, Дружине, ведомо, что по-мугальски холоп, по-мугальски хоглоп китан или китат. То слово сказывал мне он же, Федька, в те поры, как ему заказу не было, и ехали ис Томсково города к Алтыну-царю в Куз[не]цкой острог. И тово слова толмач Федька Федоров по ево Яковлеву изволу Алтына-царя табуном у той шерти про кинство однюдь не говаривал. И толмач Федька Федоров то ли Алтына-царя табуном, что я, Дружина, ему говорил против государева наказу и шертовальные записи, и сполна ли он говорил, или он, Федька, по Яковлеву изволу в тех речей место иное, что говорил, и мне, Дружине, про то не ведомо, по-мугальски не знаю. Только бы он, Федька, и про те государевы неугожие слова, что говорил Номча-табун, и в Кузнецком остроге ево ж Алтына-царя люди вслух не сказали, и мне было и про то не ведать. [224]

И за ту шерть, что Яков Алтына-царя табунов по своему изволу, а не по государеву наказу и шертовальные записи, к шерти приводил, и сам против тово шертовал, Алтын-царь и мать ево Чечен-катун ево, Якова, дарили жонкою да двемя девками, да 4 коня, да седло и с уздою, да двои наручни, да рысь, да 2 тулупа бораньих, да шубу сурью, да шапкою, да 2 сорока соболей, да кошму, на жонке и на девках платье, тулупы и сапоги и шапки; 2 девки привез с собою в Томской город, а жонку продал, /л. 280/ от Алтына-царя дорогою идучи, продал в Мугальокой ж земле. А Луку Васильева за ту ж шерть Алтын-царь и мать ево Чечен-катун дарили девкою, да 7 лошедей, да тулуп бораней, да лисицу, да кошму. А толмачем Федьке Федорову 4 коня, да бобр, да 40 соболей, да тулуп. А татарину Кокайку 3 коня, да тулуп бораней, да шапку рысью, а тотарин Кокайко житьем жил и ночью спал Алтына-царя матери у дворовой жонки Убаши безпрестанно.

К Якову ж до шертованья приезжала в юрту Дурал-табуна жена Абака и ночью часу в третьем и была у него в юрте до полуночи. И в те поры он, Яков, тое Дурал-табуна жену дарил перснем серебреным позолоченым, да поясом толковым, да белилы, да румянцем, да емурлуком сукно настрафиль червчато, да киндяком черчатым. Да и в юрту он, Яков, к той Дурала-табуна жене к Абакан ездил часто, не ведомо для чево.

Яков же, дорогою идучи, лечил многих мугальских людей. Был болен Бок Баатур, а послан был он из Мугал в Киргизы против государевы казны и против ево, Якова, и меня, Дружины. И Яков ево лечил, давал пить. Алтын-царя брата Даин-наена Убашин человек был болен, и Яков ево излечил, давал пить же. Да в улусе Алтына-царя матери' дворовой жонки Убашину сноху, томила[сь] робенком, и Яков ей давал пить. И как то ево питье пила, и от тово в родах робенком и прост учинилось. А что им давал пить, и мне про то неведомо. Чечен же катуни дворового человека Манзи были глаза больны, и на глазу было бельмо. И Яков тому человеку глаза излечил и бельмо согнал, а чем согнал и чем лечил, и мне про то не ведомо ж. Только и ведомо, как он, Яков, спрашивал про то свое лекарство сына боярскова Луки да толмача Федьки. И Лука да толмач Федька ему, Якову, про то сказывали, что по ево Яковлеву лекарству тем всем мугальским людей облехченье учинилося. А по государеву цареву и великого /л. 281/ князя Михаила Федоровича всеа Русии указу послан он, Яков, и я, Дружина, к Алтыну-царю з государевым жалованьем, и для тово, что ево, Алтына-царя, по ево Алтына-царя челобитью привесть к шерти, а речь ему, Якову, и мне, Дружине, говорить остерегательно, а не для лекарства он, Яков, послан.

И как Алтын-царь ево, Якова, и меня, Дружину, с служилыми людьми ис своего улусу ко государю в Томской город учел отпускать, и ему, Якову, и мне, Дружине, сказал: отпускает он с ним, Яковом, и со мною, Дружиною, ко государю посланников своих Конжина-лабу да Тархан-бакши, а с ними деи посылает он ко государю куяк да барс, да 5 сороков соболей. И опричь тово он, Алтын-царь, ему, Якову, и мне, Дружине, ничево не сказал, и письма он в те поры ко государю ему, Якову, и мне, Дружине, никакова не объявил, и, дав подводы, отпустил ево, Якова, и меня, Дружину, с служилыми людьми генваря в 11 день.

И он, Яков, учел мне, Дружине, говорить, чтоб мне статейной список j писать по ево Яковлевой скаске, что он, Яков, скажет. И я, Дружина, ему, Якову, в том отказал, что статейной список напишет он, Дружина, в Томском городе. И за то он, Яков, что я, Дружина, у Алтына-царя по ево Яковлеву веленью статейново списка не писал, научил на меня Алтына-царя людей, которые посланы были провожать ево, Якова, и [225] меня, Дружину, до рубежа и подводы переменять, и велел у меня подводы отнять. И по ево Яковлеву веленью, те Алтына-царя люди подводы у меня отнели, а иных в то место не дали. И учел я лошеди покупать дорогою ценою.

И Алтына-царя посланники табунов Алтына-царя киштыми — Номчи-табуна киштым Кошкин, а другой Дурал-табуна киштым Бакши по ево Яковлеву веленью писали на меня, Дружину, челобитные, будтось я, Дружина, Алтына-царя самово /л. 282/ и мать ево Чечен-катун и лабинца Мерген-ланзу и ево Алтына-царя посланников лаел. И Алтына-царя посланники по ево Яковлеву науку писали на меня челобитные в Киргизах за то ж, чтобы я, Дружина, в тот ево лживой статейной список писался с ним, Яковом, вместе, а им бы, Алтына-царя посланником, тем своим челобитьем у государя вылгать себе большое государево жалованье. А я, Дружина, никоторою мерою Алтына-царя и матери ево катун Чечен и посланников ево и Мерген-ланзу не лаивал. По-мугальски я, Дружина, никакова слова не знаю, как мугальская лая, а по-руски, хотя бы я и лаел, ино оне мугальские люди по-руски той руской лай не знают. А только бы я, Дружина, толмачю говорил, и велел бы ему Алтына-царя и мать ево и посланников и лабинца Мерген-ланзу лаеть, ино бы он, толмач, не лаел, и в гой бы лае толмач меня, Дружины, не слушал. И я, Дружина, ему, толмачю, отнюдь про лаю не говаривал. И сам я, Дружина, никакою мерою Алтына-царя и мать ево и посланников и лабинца ни по-мугальски, ни по-руски не лаивал. Затеели на меня, Дружину, по ево Яковлеву науку в Киргизах вместе с лабинцом с Мерген-ланзою. А Мерген-ланзу ему, Якову, названой отец. Пришед в землю к Алтыну-царю, как было мне, Дружине, у него, Алтына-царя, в улусе ево, Алтына-царя, и мать ево Чечен-катун и посланников и лабинца Мерген-ланзу сметь лаеть, хто бы мне в такой дальней стороне за ту лаю помог? Алтын-царь в своей земле называетца царем, а мне, Дружине, ево, Алтына-царя, и мать ево и лабинца и посланников ево лаеть?

По ево ж Яковлеву науку, дорогою идучи, тех ж Алтына-царя посланников кошевары отнели у меня, Дружины, котел, хотя меня, Дружину, он, Яков, уморить голодню смерть для тово ж, чтобы я, Дружина, написался с ним, Яковом, в тот ево лживой статейной список. И варить было мне, Дружине, дорогою идучи, мяса не в чем, и ел мясо у огня, опекая на рожнах, 5 дней. И за тот котел тех Алтына-царя посланников и кошеваром не смел никакова слова молвить, а Алтына-царя и мать ево и лабинца и посланников, как было мне, Дружине, сметь лаеть?

И служивых людей он, Яков, в свидетели наговорил, чтобы им тою ево Яковлевою лживою и составною службою вылгать многое государево жалованье. А нагаваривал им про государево многое жалованье: наперед деи тово /л. 283/ к Алтыну ж царю посылай был ис Козаков Лука Васильев, которой ныне с ним, Яковом, был у Алтына-царя, и за ту деи алтынову посылку пожалован он, Лука, в дети боярские. А сын боярской Лука Васильев про государево жалованье за алтынову посылку служивым людей сказывал то ж, что ис казаков за алтынову посылку пожалован он, Лука, в дети боярские. И те служивые люди за ту ево Яковлеву лживую службу тово ж государева жалованья чают, что пожалует их государь в дети боярские. И, по ево Яковлеву наговору, те служивые люди хотят быть в свидетелех. А мне, Дружине, у Алтына-царя в улусе говаривал он, Яков, многижда же всякою мерою, чтобы ему, Якову, вылгать многое жалованье и взяту бы быть ему, Якову, из Сибири, и на пример тое свою лживую службу словом прикладывал к неметцкому посольству окольничево Василья Гавриловича Коробьина с товарыщи ⁹²; и та деи ево Яковлева мугальская служба равна с тем неметцким посольством; и за то деи неметцкое [226] посольство Василей Гаврилович пожалован из дворян в окольничие, а Ивану деи Боклановскому денежная и помесная придача прибавлена большая, да сверх деи тово в большом приходе велено ему сидеть в боярское место, а диак Иван Грязев пожалован был в думные диаки. И я, Дружина, ему, Якову, в том отказал, будет жив буду, и статейной список писать мне будет в Томском городе, как было.

А служивые люди Семейка Щепеткин с товарыщи, всего 10 человек, говорили мне, Дружине: добро де нашей братье, служивым людей, в тех землях, где в которую /л. 284/ землю посыланы их братья, служивые люди, одне, и в тех деи землях им бывает и добро. Которово бы деи часу их братья, служивые люди, пришли з государевою казною, и тово бы деи часу государево жалованье в той земле тому, х кому послано, и отнесли, а к Олтыну деи царю пришли оне, а государево деи жалованье к Алтыну-царю я, Дружина, долго не несу. И я им, Дружина, в том отказал: как по государеву наказу велено делать, так тому и быть.

Семейка ж Щепеткин говорил мне, Дружине, дорогою едучи один, как от Алтына-царя шли в Томской город: как деи их братью, служивых людей, посылают, и оне деи в тех землях будучи, хто что слышит худое, и приехав деи в те городы, откуды их посылают, и про худое деи ни про што оне не сказывают. А только деи ис тех земель бывают с ними, послы, и они деи дорогою идучи, тем послом крест целуют, что им, приехав, никакова худова слова не сказывать. А я деи, Дружина, один из них тех мугальских людей неугожие и худые слова хочю сказывать, и тому деи не поверят, а поверят деи Яковлеву и их служивых людей слову, что оне ни скажут.

Яков же научил на меня, Дружину, служивого человека Тимошку Серебреника, будтось деи я, Дружина, в Мугалех у Алтына-царя говорил, что жив Рост[р]ига ⁹³. И такова слова я, Дружина, отнюдь не говаривал, затеел и научил на меня тово Тимоху за то, чтобы я, Дружина, в тот ево лживой статейной список писался с ним, Яковом, вместе. А после тово на Страшной неделе Великово поста (С 31 марта по 5 апреля 1634 г.) в Киргизах на усть речки Юбату Гриша Тюменец по 2 дни дорогою едучи, говорил мне, Дружнне, двожды: слушал он, Гриша, от тово Симохи, как я, Дружина, с Яковом в том /л. 285/ государеве деле буду в миру, и он, Тимоха, тово дела, что Рострига жив, извещать государю не станет.

И в Киргизах лабинец Мерген-ланзу толмачю говорил, чтобы ему, Мергеню, меня, Дружину; с ним, Яковом, в том государеве деле помирить. И как я, Дружина, толмачю Федьке велел ему, Мергеню, говорить, что мне, Дружине, в государевом деле с ним, Яковом, миритца не уметь, и служивые люди Мезеня с товарыщи, по ево Яковлеву науку, в Киргизах меня, Дружину, имали и водили к лабинцу к Мерген-ланзу неволею и перед лабинцом за ту Яковлеву лживую службу убить меня хотели до смерти.

И как Яков и я, Дружина, пришли в государевы есачные волости, не дошед до Томсково города за 12 дней, на реке на Кее, и учел я, Дружина, толмачю говорить, чтоб те государевы есачные люди дали мне, Дружине, подводы и корм. И толмач Федька мне, Дружине, в том отказал: есачные деи люди подвод мне, Дружине, и корму /л. 286/ не дадут. А он, Яков, велел толмачю государевым есачным людей всем заказать, чтоб мне, Дружине, подвод и корму оне не давали. И сам он, Яков, с служилыми людьми пошол в Томской город, а меня, Дружину, покинул на той реке Кее одново для тово, чтоб мне умереть голодною смертью или [227] бы где в реке утонуть. А та бы ево ложная служба государю была явна, а что я, про ту ево Яковлеву ложную службу ведаю, и то бы было тайно. А в те поры была полая вода, и рек больших и малых, к Томскому городу идучи, было много. И как он, Яков, в Томской город пришел без меня, и стольник и воеводы князь Никита Иванович Егупов-Черкаской да Федор Григорьевич Шишкин, да диак Ондрей Строев для мертвово моево тела ис Томсково города послали на реку на Кею служивых дву человек да моих Дружининых 2-х же человек. И застали меня, Дружину, те служивые люди только чють жива, 9 дней сряду не едал.

А что я, Дружина, на нево, Якова, и на Луку и на служивых /л. 287/ людей и на толмача в прошлом во 142 году ис Кузнецково острогу о том государеве деле писал в Томской город, и про то письмо Ивашка Мамона велели допросить. А в Кузнецком остроге попу Меркулью о том же государеве деле, что он, Яков, учел делать по своему изволу, а не по государеву наказу, дана явка. И тое бы явку, взяв ис Кузнецково острогу, к сему же статейному списку приклеить. И в том бы государеве деле, что он, Яков, делал по своему изволу, а не по государеву наказу и шертовальные записи, от государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии не быть мне, Дружине, в опале и в казни.

На листах по склейкам рукоприкладство: Статейной список писал Дружина Агарков, своею рукою.

На л. 259 об. отметка о подаче: 143-го майя в 12 день подал подьячей Дружина Огарков.

Ф. Сибирский приказ, стб. 74, лл. 259-287. Подлинник.— Имеется второй экземпляр статейного списка, скрепленный Д. Агарковым (ф. Монгольские дела, 1633 г., д. № 1, лл. 114-151).

Комментарии

92. Посольство Василия Гавриловича Коробьина, Ивана Ивановича Баклановского и дьяка Ивана Кириллова сына Грязева было отправлено к датскому королю в декабре 1631 г. для обновления мирного договора.

93. Речь идет о Лжедмитрии.