СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

МОНГОЛЬСКАЯ ПОВЕСТЬ О ХАНЕ ХАРАНГУЙ

ПЕРЕВОД ЭПИЧЕСКОЙ ПОВЕСТИ О ХАНЕ ХАРАНГУЙ

(Начало каждого листа оригинала обозначается соответствующими цифрами, причем знаком а отмечается лицевая сторона, а знаком б - оборотная, например: 2а, 4б и т.д.)

1. Давно это было: в последний период будды Дипанкары, в одно из первых прекрасных времен будды Шигемуни, Айхан тохой было его кочевьем, Алаг ула - его опорой; Молочное море было его кочевьем, гора Сумбер - его опорой; широкая равнина была его кочевьем, Хухэ ула - его опорой. Был у него прекрасный хан батюшка Митал угэй [Бесстрашный], была у него прекрасная матушка царица Тунхэ Гоа. Родился он [таким могучим, что мог] соразмеряться [своей силой с самой] Землею, [что мог] он состязаться с тэнгринэрами. С самого рождения своего не упустил он свою державу и религию; с самого появления своего не упустил он [в чужие руки] свои земли и воды. Когда ему было семь лет, [его имя уже] гремело, семь больших жилищ он переменил. На темени у него было благословение Дзонхавы, на челе - величие Махакалы, у горла - [величие] Хоншим-бодисатвы, на его двух плечах утвердилась сила двадцати одной дара-эхе, в груди у него утвердилась мощь тринадцати драконов, на пояснице - сила царей драконов. /2а/ Это был, говорят, лучший из мужей хан Харангуй, неуязвимый для стрелков, непобедимый силачами и обретший в совершенстве мудрость мужей. По всему Алтаю бродят его сто тысяч темнопегих табунов, по всему Хангаю пасутся его двести тысяч темносоловых табунов. Для выездов на охоту он имел большого вороного коня; малого вороного коня имел он, чтоб ездить между айлами своими. А для выездов на лютого врага имел он темнорыжего коня с широкими красивыми гривами, с красивым и пышным хвостом, с прелестной спинкой, как у зайца, с прелестной причесанной шейкой, с [убранным] красивым хвостом, с черными глазами, как у теленка, с красивым статным телом, с красивой грудью, с зубами из драгоценного нефрита, с губами [точно из] серебра, с копытами, [твердыми как] черный булат... Меж ребер [этого коня] не было промежутка, в задней части не было сустава. Длиною он был девяносто шагов, уши были в девять четвертей. [А посмотреть на него, так казалось, что] он покрыт признаками восьмидесяти верховых коней. /2б/ Имел он черный кнут, сплетенный втрое из кожи трехлетнего быка, сплетенный вчетверо из кожи четырехлетнего быка. Были тридцать четыре подхвостника, двадцать четыре надгрудника, сорок четыре подпруги, витая серебряная узда, семь белых [48] потников и черное седло с белой лукой. Была золотая попона с привесками точно лиственный лес. Был большой сагадак черный с серебряными украшениями. Был у него лук из слоновой кости, украшенный пятидесятью перьями черного орла, посаженными без промежутка, снабженный тридцатью красными стрелами, облицованный рогами девяноста коз; для прочности был натянут лук жилами цариц, а для крепкости - жилами мужей; на кобылках лука были разрисованы козы и маралы, а на ручке были изображены барсы и медведи; силою же лук был [равен] тысяче слонов. Было у него красное копье с черенком в тридцать шагов; было у него девять черно-золотых мечей с серебряно-булатной спинкой и лезвием, как ледяной булат. /3а/ Был у него шлем из чистого золота, облицованный драгоценным стеклом. Была у него пестрая кольчуга; имел он семьдесят мечей. Было у него три миллиона триста тысяч подданных... Зверей задней стороны убивал он позади же; зверей передней стороны убивал он впереди же [стреляя]; так забавлялся, говорят, он и утром и вечером; таким, говорят, был этот муж.

Однажды хан Харангуй сказал своему хану батюшке и своей матушке царице: «Как быть с голосом славного мужа, с гиком прибывшего [сюда]? - Как быть с грохотом оружия, с лязгом доставленного [сюда]? Как быть с копытами лошади, с фырканьем прибывшего [сюда]? - Не окажусь ли я подавленным в пропасти? Не будет ли конь мой подавлен этим грохотом?» Говорил ему тогда хан батюшка: «Глупый ты, мой негодный. [Ведь] это дело твое еще маленькое, еще жидка твоя кровь, еще тонка твоя кость. /3б/ К чему тебе спешить к встрече с подобными врагами», - такие слова, говорят, сказал [хан батюшка своему сыну]. И пока [так хан батюшка] беспокоился, [хан Харангуй] сел на своего темнорыжего коня, на двух своих вороных коней сложил все свое оружие и направился в сторону восхода солнца. К краям своих кочевьев, в место, расположенное на расстоянии пятнадцати суток [езды], он прибыл и в местности, покрытой горами, водами и лесами, своим волшебством воздвигнул субурган из стекла, высящийся до небес. Убивал он из изюбрей самого жирного и из соболей самого черного.

Тем временем уже четвертый год сын небес Эрхим Хара, говорят, сватается к прекрасной дагини Толи Гоа, дочери хана Аги Бурал, живущего прямо к востоку [отсюда]. И приказала тем временем прекрасная дагини Толи Гоа своему седому пастуху верблюдов: «Иди, старик, я посылаю тебя к лучшему из мужей - к хану Харангуй, что живет там, где всходит солнце. /4а/ Собери свою одежду и возвращайся через семь суток». Так сказав, заколола она семь волов, мясо их превратила в экстракт величиною в большой палец. Тогда старик поймал быструю соловую верблюдицу, которую и ветру не догнать, и прибыл к прекрасной дагини. Сказала старику эта дагини: «Отсюда на расстоянии девяностодевятилетней езды находится лучший из мужей хан Харангуй. Айхан тохой - его кочевье, Алаг ула - его опора, а широкая равнина - его кочевье, Хухэ [49] ула - его опора. Родился он [таким могучим, что мог] соразмеряться [своей силой с самой] Землей, [что мог] он состязаться с тэнгринэрами. Ты поезжай к нему, старик, и скажи: «Твою суженую девицу собирается взять себе сын небес Эрхим Хара. Потому ли муж должен робеть, что он славен? Потому ли дураковатый должен сидеть, что он глуп? Отчего же ты, будучи славным мужем, сидишь такой бестолковый?» Так скажи ты ему. /4б/ Славный муж может [тебя] убить. Ты скажи ему поосторожнее и хорошенько. Затем возвращайся, не показывая и соринки, как букашка, и пылинки, как оса» - [сказав слова такие, дагини] положила старику в его черный огнивник засушенное мясо величиною в большой палец. «Когда ты будешь голоден, то будешь откусывать понемногу; когда ты будешь испытывать жажду, то облизывай» - сказала старику дагини и трижды это повторила [чтобы старик крепко запомнил ее наказ]. И отправила она старика, девяностодевятилетнее расстояние превратив в девяностодевятимесячное, а девяностодевятимесячное расстояние же в девяностодевятисуточное, соединила [она также] две [большую и малую] горы в одну.

Вслед за тем, старик поехал на быстрой соловой верблюдице, которую и ветру не догнать, колотя ее и правой и левой рукою. Прибыл он к краям кочевья Айхан тохой и очутился среди бесчисленных стад и табунов [хана Харангуй]. /5а/ Закружилась его голова, и трое суток он блуждал, подавленный пылью [которую поднимали стада и табуны]. И кое-как, крича и свистя, выбрался старик на край. И когда забрался он на вершину Болдзотын Боро, то увидел, как на северо-западе загорался большой пожар. Захотел он посмотреть на этот пожар. И когда старик, мигом подъехав, посмотрел, то оказалось, что это не пожар, а сияние стеклянного дворца высящегося точно пожар до небес. Увидел он также перед дворцом пасущихся двух вороных коней и одного длинного и статного темнорыжего коня. Посмотрел он внимательно на темнорыжего коня с макушки до хвоста и с хвоста до самой его макушки. И увидел он, что это был красивейший конь, в ребрах не имеющий промежутка, а в задней части - сустава. Посмотрел он на этого коня, обходя его трижды. Темнорыжий конь трижды позевывал и трижды испражнялся. Решив, что в этом дворце живет хан Харангуй, /5б/ направил старик свою быструю соловую верблюдицу в сторону своей езды, а сам повернулся держась за правую ляжку, и, своей правой рукой держась за заднюю луку своего седла, сказал: «Эй, ты хан Харангуй! Сын небес Эрхим Хара пятнадцатого числа второго месяца будущего года собирается жениться на прекрасной дагини Толи Гоа, дочери хана Аги Бурал, живущего отсюда на востоке, там, где всходит солнце. Хан Харангуй! Потому ли ты робеешь, что ты славный муж? Потому ли ты лежишь, что никудышный ты глупыш? Так ли ты позволишь постороннему человеку отобрать у тебя твою суженую? Отчего же ты, будучи славным мужем, ничего не соображаешь?» С этими словами, говорят, старик исчез, не оставив [после себя] и соринки величиною с букашку и пылинки величиною с осу. [50]

Хан Харангуй, лежавший в это время сонный, вскочил испуганный! /6а/ Держа в правой руке рубашку с золотыми пуговицами, стал он всматриваться во все четыре стороны, оглядываться по всем восьми направлениям. Нигде ничего не видно было совсем. Тогда вернулся он обратно [во дворец], и одел на ноги черные чулки, сшитые из шкур восьмидесяти изюбрей, - передки же чулков были заделаны из шейной шкуры семидесяти изюбрей. На голову одел он большую черную шапку, сшитую из ста соболиных шкур; на правое плечо накинул он полушубок из дорогого шелка. Затем он бегом поднялся на макушку своего стеклянного дворца и стал одновременно всматриваться во все четыре стороны и по восьми направлениям. И увидел он вдали, где солнце всходит, как исчезает соринка величиною с букашку и пылинка величиною с осу. Хан Харангуй так изменился, что красное и мутное лицо могло навести страх на десятки тысяч людей, /6б/ что страшное лицо его могло испугать тысячи людей, Свою золотую косу забросил назад, свою серебряную косу забросил на плечи, свои черные кудри, красивые как павлиньи перья закинул за уши, прочитал свое заклятие на белых своих силках и их направил на макушку своего дворца: «Пусть исполнится то, что мною задумано», - сказал он и, взяв свою витую серебряную узду с драгоценной отделкой, поймал своего темнорыжего коня, своих двух вороных лошадей также; затем прочистил он свое оружие, отряхнув пыль со своей кольчуги, приготовил двух своих лошадей, нагрузив их своим снаряжением. Потом возжег он белую благоуханную траву и сделал тринадцать воскурений.

Поехал он на своем статном темнорыжем коне, поскакал он точно сокол: заколебалась Алаг ула, задрожала золотая земля, заколебалась Хухэ ула, широкая земля задрожала, заволновалось Молочное море, заколебалась Сумбэр ула... Говорят, поехал он, держа путь на юг. /7а/ Тем временем хан батюшка и мать царица говорили между собою: «Заколебалась Алаг-ула, задрожала золотая земля. Наверное наш старший сын поехал на какого-нибудь зловредного врага». Затем сказали они младшему брату хана Харангуй - Уладай мэргэну: «Твой старший брат поехал на врага. Ты садись на сивого свирепого коня с белой шерстью на лбу, на нем ездит твой отец, и величиною он с гору. Поезжай затем вслед за своим старшим братом. Когда он будет останавливаться на ночлег, побереги его лошадь и место [ночлега] очисти от деревьев. А когда же он будет собираться в путь, приготовь ему лошадь, седло ему также оседлай. Чужая земля - [одно] название, своя земля - [что] кость». И [когда хан батюшка] положил Уладай мэргэну в торока два кувшина молока, тогда поехал он (за своим старшим братом).

Вот поехал трехлетний Уладай мэргэн вслед за [ханом Харангуй] и, увидев издали своего старшего брата, крикнул ему: «Братец остановись». Так крикнул он трижды, но хан Харангуй все едет, ничего не замечая. Закричал тогда Уладай мэргэн: «Не собаку я зову, а человека». /7б/ Ударил он своего коня с белой шерстью на лбу своим кнутом и, точно [51] синий холм, очутился перед ханом Харангуй. Хан Харангуй, как только увидел его, вытащил свое красное копье с 33 золотыми наконечниками и направил его в подмышку Уладай мэргэна: «Ну, что ты за молодец с огнем в глазах и с величием в лице? Как твое имя, где твое кочевье, откуда и куда ты едешь и чей ты сын?» - так спросил его хан Харангуй. Ответил тогда Уладай мэргэн: «Имею я старшего брата по имени хан Харангуй. Это лучший из мужей; сын хана батюшки Митал угей и прекрасной царицы матушки Тунхэ Гоа. Айхан тохой его кочевье, Алаг ула - его опора. Родился он [таким могучим, что мог] соразмеряться (своей силой с самой) Землей, [что мог] он состязаться с тэнгринерами. Хан батюшка и царица матушка сказали мне, чтоб помогал я своему старшему брату. Положили они мне в торока два кувшина молока и отправили вслед за вами. Таковы дела», - закончил Уладай мэргэн. /8а/ Тогда хан Харангуй бросил на землю копье, которое он держал в руках, стянул [своего младшего брата] с его коня, обнюхал его щеки, обнял его в своих объятьях, лаская его русые [sic!] волосы. Увидели это их кони и тоже стали между собою [радостно] ржать.

Вытащил затем хан Харангуй из своего огнивника прядь сахарного жасмина и накормил ею своего младшего брата. Затем сказал он: «Этот сивый конь величиною с гору, имеющий белую шерсть на лбу, служит моему хану батюшке в его походах на лютого врага». И с этими словами снял он с коня узду и отпустил его на свободу, чтоб ускакал он домой.

Потом хан Харангуй посадил Уладай мэргэна на своего малого вороного коня и с громкими разговорами [поехал вместе с ним дальше]. Закурили они сине-лиственный табак, тонкий дымок потянулся [из трубок]; повели они между собою хорошие речи, заиграли на звучных, хороших белых флейтах, сочетая тринадцать мотивов. И поехали они пониже синего серебряного неба, повыше земли. /8б/ Поехали, ускакали они так, что под ними не гнулся толстый стебелек, не нагибалась тонкая травка; ускакали они, не прерывая своего крика и не мигая своими глазами. Ехали долго, до тех пор, пока новорожденный ребенок не превратился в мужа, пока не отлетели привески железных стремян, пока время не истекло. Тем временем из под правого стремени хана Харангуй и из под левого стремени Уладай мэргэна выскочил пятнадцатиголовый сморщенный черный мангус. И пока старший брат смотрел за младшим, а младший - за старшим [этот мангус] проглотил Уладай мэргэна вместе с его конем и исчез в Дзамбутиб [Индию].

Говорил тогда хан Харангуй своему коню: «Ну, темнорыжий ты конь, если ты не догонишь мангуса, то убью тебя, отсекая все твои четыре копыта [лапы]. Если тебя обгонят и если я не сумею тебя убить, то я отрежу себе пальцы и убью себя». [С этими словами] хан Харангуй так стянул поводья справа, что [удила] дошли до коренных зубов, так ударил коня по его стегну, что кнут врезался до костного мозга. /9а/ И когда они дважды объехали Дзамбутиб и объезжали его в третий раз, [52] темнорыжий конь хана Харангуй свою косую серебряную пасть положил на редкие гривы черного мангусова коня. Хан Харангуй, сидя на свом коне, выдернул пятнадцать голов мангуса, разрезал своим черным мечом живот мангуса и вытащил оттуда своего младшего брата - Уладай мэргэна. Из живота мангуса вышли люди целыми аилами [селениями], люди десяти языков с навьюченными верблюдами. Эти люди пришли к хану Харангуй и сказали: «Из какой страны ты святой [избавитель], спасший наши души нашу жизнь? Пусть согласно [помыслам] религии совершатся все твои задуманные дела и начинания». С этими словами, все избавленные люди разошлись по своим странам и домам. Спросил хан Харангуй: «Ну, мой Уладай мэргэн, испугался ты или нет?» Ответил ему Уладай мэргэн: «Чего мне бояться, коли есть мой старший брат да темнорыжий конь!» Превратили братья в пепел кости мангуса [и поехали дальше].

Едут они повыше стебельковой травки, пониже облачного неба, мчатся они точно бдительные волки, скачут они пока меняются [выходят] луна и солнце, долго-долго скачут, говорят. /9б/ Скачут быстро, пуская коней вскачь по равнинам и летая над лесами. Расстояние 99 лет покрывают в 99 месяцев, расстояние 99 месяцев покрывают в 99 суток. Так достигли они быстро границ великого владения хана Аги Бурал.

Изменили они свой облик и превратились в двух грязных и плешивых парней; трех своих коней превратили в трех шелудивых жеребят; и в облике двух плешивых и грязных парней с тростниковыми и ковыльными луками пошли они дальше, шлепая [по грязи] и волоча свои ноги. Вскоре встретился с ними седой старик, пасший 10 тысяч белых верблюдов, и спросил их: «Откуда вы идете, молодые, с величием в лице и огнем в глазах, такие невзрачные собою и с дождевой накидкой (на плечах)? Где ваши кочевья, кто ваш владетельный повелитель, откуда и куда вы держите свой путь, чьи вы дети?» /10а/ Отвечают старику плешивые: «Мы вдвоем потеряли трех верблюдов, с тех пор прошло уже триста девяносто лет, и все еще не можем их найти. Мы прибыли сюда, думая, что, может быть, наши верблюды забрались сюда». Сказал им тогда старик: «Эх, вы, мои глупые, как могут верблюды верхнего мира забраться в этот нижний мир? Какие же это были верблюды, я буду их примечать?» Сказали тогда плешивые: «Один из них - черный самец с проткнутым носом, вместе с ним - трехлетняя черная верблюдица, необъезженная и с не проткнутым носом; третий же - черный холощенный верблюд с задерганным [удилами] носом». Сказал тогда старик: «Юрта, что там виднеется, наша. Вы, мои дети, приезжие люди. Вы идите туда и выпейте чаю, а я приду, собрав своих верблюдов». С этими словами старик отправился к верблюдам.

Двое плешивых отправились к юрте старика и, зайдя в нее, сказали старухе: «Мы пришли к вам пить чай по приглашению вашего старика». Когда старуха налила им чай в разбитой чашке, в которую наливают воду при расчесывании волос, старший плешивый сразу же бросил чашку [53] к двери. /10б/ Затем старший плешивый разбил сундук [старухи] и достал из него большую разукрашенную фарфоровую чашку, бывшую у семидесяти людей. Затем развязал сосуд, в котором был кумыс, налил оттуда для себя кумыс пятнадцать раз, столько же налил он и младшему брату, [Таким образом] выпили они весь кумыс и убрали чашки. Тогда старуха сказала им: «Это чашка не для подобных вам грязных плешивых. Это чашка для нашего хана, чтобы пить ему кумыс во время выездов на охоту». Говорили ей тогда плешивые: «Разве ханские уста не такие же, как у простолюдина!»

Тем временем, когда заалело вечернее солнце, пришел старик, пригнав со свистом свои десять тысяч белых верблюдов, которых он загнал туда, где они обычно лежали. Зайдя в свою юрту, старик спросил: «Налила ли ты этим парням чай?» Затем сказал старик: «Ну, дети мои, теперь уже стало поздно. Будете ли вы здесь ночевать или поедете дальше?» Старший плешивый сказал: «Нам незачем спешить, а так как теперь уже стало поздно, то заночуем; мы не знаем ни дороги, ни людей. Поедем завтра». /11а/ Старик тогда сказал: «Коли так, то у меня ни овцы, ни барашка, чтоб заколоть [для вас на ужин]. Но в верблюжьем стаде есть одна быстрая соловая верблюдица, которая ростом выше семидесяти верблюдов и перескакивает через семьдесят верблюдов, уже восемь лет ходит она яловой. Целых три года мы не можем ее поймать для того, чтоб подать нашему седому хану во время его выездов на облавную охоту. Если вы сможете, если вы способные мужи, то поймайте ее и заколите себе на ужин и ночлег. Если уже не сможете, то ночуйте здесь голодными, такова будет ваша доля». Младший плешивый попросил старика показать ему эту верблюдицу и, когда старик показал ему во дворе эту верблюдицу, взял в руки большой черный камень, выдернув его из земли около юрты, предварительно засучив свои подолы. Затем он ударил камнем [между грудью и задом] эту верблюдицу, которую показал ему старик и которая, вставши выше семидесяти верблюдов, собралась было перепрыгнуть через них. Убивши верблюдицу, он мигом содрал с нее шкуру. /11б/ Затем держа в одной руке эту шкуру, а в другой - мясо, зашел в юрту, где приказал быстро налить в котел воду, после чего в этом же котле сварил все мясо верблюдицы. А пока варилось это мясо, младший плешивый успел уже так приготовить [размять] шкуру, что тут же сделал из нее ремни и передал (хозяевам). Затем этот плешивый разделил мясо всем; мякоть - же из груди и задней части отдал старику и старухе а все остальное положил в миски и съел вместе со своим старшим братом. Большие кости побросали они через свои пасти, а мелкие - через нос и рот; после этого они передали хозяевам пустые миски и выпили весь суп.

Когда стало поздно, они расположили своих трех шелудивых жеребчиков есть траву и улеглись спать. Ночью спрашивает у старика старший плешивый, лежа [в постели]: «В чем чары и могущество вашей ханской [54] дагини - царевны, в чем чары и талант мужа и вашего [царского] зятя?» Отвечал ему тогда старик: «Наша дагини может устранить бедствие двенадцати прошедших лет и наперед уничтожить бедствия будущих двенадцати лет. Она может вырастить плоды на засохшем дереве и достать воду на засохшем месте. /12а/ Она воскрешает умершего, обогащает обедневшего человека. Таково ее могущество. Она так прелестна, что когда она спит, повернувшись лицом назад, то люди задней [северо-западной] стороны от ее блеска поднимаются [с постели], открывают дымоход юрты, выносят [ночной] пепел и доят коров, думая, что с утренним рассветом взошло солнце. Она так прелестна, что когда она спит, повернувшись лицом вперед, то люди передней стороны поднимаются [с постели], открывают дымоход своей юрты и доят своих коров, думая, что настала утренняя заря. Такова наша дагини с таким красивым и лучезарным лицом, блеск от которого проникает сквозь юрты, сияние от которого проходит сквозь войлочные обшивки. Что же касается могущества сына небес Эрхим Хара, то я хорошо не знаю. На вид как будто бы лучший и красивый муж», - так старик, говорят, сказал. «Рад тому, что ты так складно рассказал о сем прекрасном могуществе своей дагини», - сказал старший плешивый и подарил в награду старику свои десять золотистых шелковых платков.

Вот ночью спят. Вдруг стало светло. Двое плешивых, думая, что настала заря, поднялись [с постели]. /12б/ Когда они собрались ловить лошадей, старик, говорят, сказал: «Ну, дети мои, ведь на самом деле не заря настала. Когда наша дагини поворачивается во сне в нашу сторону, то такой бывает блеск от нее. Спите спокойно и, когда выспитесь, поедете потом». Сказали тогда плешивые: «Что ты за странный старик, не разбирающийся в утреннем рассвете; ведь ты столько жил, что волосы твои давно поседели». С этими словами, не обращая внимания на стариковы слова, они накинули свои серые накидки и поехали дальше. Тем временем вновь стало темно, тогда вспомнили плешивые о чудесном могуществе дагини и вновь легли спать в степи, где не было никого.

Когда настала заря, а желтое солнце утра [поднялось уже], поехали плешивые дальше и поднялись на гору, которая находилась перед дворцом хана Аги Бурал. Хан Харангуй говорил своему младшему брату, Улудай мэргэну, всматриваясь в даль: «Виднеется с великим блеском восемьдесят восемь золотых субурганов-строений посреди трехрядной горы, над вершиной которой тянется туман с земли, а по хребтам - расположены вечные снега. [Их блеск] затмевает сияние солнца. Среди них виднеется один храм из драгоценного стекла, в котором установлена (статуя) будды Шигемуни, установлены золотые изображения ганджура и данджура. /13а/ К югу от этого храма находится белый длинный дворец без стенных обручных веревок. На северной же стороне расположен дворец, построенный из шкур черных соболей и покрытый дорогим шелковым покрывалом. На южной стороне устроен пруд, в котором собраны утки и гуси. Вот [55] это большое величавое строение, окруженное прочными и длинными стенами, где павлины поют, где колышется синий лес, где поет соловей. Вот уж истина, а не ложь, что это хан-владетель целого мира света». С этими словами закурили они сине-лиственный табак, пустили тонкий синий дымок и, говорят, любовались они там.

Вот пошли они шлепая ногами, к дворцу и увидели там, как Аргай Бухэ и Шаргай Бухэ очищали место для игр и забав. Когда эти плешивые, собрав в подолы своих халатов песок и прах земли, разбрасывали, забавляясь, в выровненном месте прах-песок, Аргай Бухэ и Шаргай Бухэ сказали им: «Эй, мои дети, не сорите на выровненной площадке; здесь будет место для игр и забав нашего хана». /13б/ Так трижды они сказали плешивым и умоляли их не сорить, тем не менее плешивые продолжали поднимать пыль. Тогда Аргай Бухэ, весьма рассердившись, выдернул с корнем большое растущее дерево и приблизился к плешивым. И, поднявшись, ударил старшего плешивого по самой шее. Дерево же [которым ударили плешивого] разломалось, обломки его составили двадцать вязанок дров. У Аргай Бухэ заломило в ребрах, берцовая кость его лопнула [от потуги]. «Ах, мерзкий», - воскликнул Аргай Бухэ, затем взял он золотой костыль, слева оперся на серебряный костыль и, отправившись к хану, доложил ему обо всем случившемся. Аги Бурал тогда послал своего пажа: «Иди и приведи сюда грязного плешивца». Когда привели к нему плешивого, спросил он: «Ну, грязный плешивец. /13а/ Почему ты испортил то место, приготовленное для игр и забав, хотя это запрещал тебе Аргай Бухэ», - такой, говорят, издал хан указ. Сказал тогда плешивый: «Что за Аргай Бухэ? что за выровненное место? Ничего я не понимаю». Сказал хан: «Говорят, что когда ты, нарушая запрет, сорил там, то Аргай Бухэ, выведенный из терпения, ударил тебя большим деревом. Ты и это также не знаешь?» Сказал тогда плешивый: «Не очень-то хорошо помню. Но, как будто бы, у меня на шее чуть-чуть что-то почувствовалось. Больше ничего не знаю». Приказал тогда хан силачу Шаргай Бухэ: «Уведи этого [плешивого] поскорее». Шаргай Бухэ взял старшего плешивого за его правый пояс и вывел вон, тогда плешивый сказал: «В ограде у вашего седого хана кажется много дворовых собак». Затем, немного повозившись, содрал с дворового его грудь и зад и бросил, говорят, его собакам.

После этого Бурал хан собрал свой великий народ, /14б/ ударив в большой барабан; собрал также и малый свой народ, ударив в малый барабан, и всем мудрецам-вельможам, министрам и прочим чинам подробно доложил хан обо всем том, что сделали плешивые. Когда спросили: «Кто будет казнить их?» - то сайты, прибывшие с запада и востока, доложили, говорят: «Кто же может сделать это, кроме небесного Наран Саран Тулая!» Тогда, посоветовавшись между собою, отправили к Наран Саран Тулай сто человек посланцев. Посланцы прибыли к Наран Саран Тулаю и сказали: «Есть у нашего хана двое очень вредных плешивых. Нас послали [56] просить тебя, чтобы ты их уничтожил». Тогда ответил посланцам Наран Саран Тулай. «Нет я не пойду. Кто победил когда-то десять лучших мужей из десяти [разных] стран и сто лучших мужей из ста [разных] стран, тех мужей, которые развалили твои [ханские] горы, засушили твои воды и разорили твой народ? Между тем уже три года, как меня за это не вознаградили!» /15а/ С этими словами он отказался итти. Посланцы отправились обратно и доложили Бурал хану: «Силач Наран Саран Тулай не пришел сюда, говоря: "Кто победил когда-то десять лучших мужей из десяти [разных] стран и сто лучших мужей из ста [разных] стран, тех мужей, которые развалили твои горы, засушили твои воды и разорили твой народ? Между тем уже три года, как меня за это не вознаграждают"».

Снова отправили сто посланцев с поручением всяческими способами доставить силача, которому вместе с посланцами послали сто бурдюков вина, сто кусков длинных белых хадаков. Посланцы прибыли к силачу и стали его всячески просить, чтоб [помог он их хану]. Сказал тогда силач: «Может быть со временем и будет какое дело итти [к хану]. Ведь я, кажется: сказал [разве я не сказал], что не пойду». С этими словами он отказался итти наотрез. Тогда сказала его жена Наран Гэгэн: «Во-первых, это - хан, владетель целого мира. Во-вторых, это - твой тесть и батюшка. Если пойдешь, то скажи, что пойдешь; если же не пойдешь, то к чему тебе особенно многословить». /15б/ Тогда сказал силач: «Пожалуй пойду». Взял хадаки и выпил вина [присланные ему ханом]. Сел на свою тысячу одноколок и поехал. Двинулся он, говорят, стреляя из ста оружий, пуская тысячу стрел, в одну сторону крюча одной тысячею багоров, в другую сторону размахивая одной тысячью сабель, рубя одной тысячью мечей и толкая одной тысячью пик. Прибыл Наран Саран Сулай ко дворцу Бурал хана и сказал: «Ну, Бурал хан! Кто победил десять лучших мужей из десяти [разных] стран, сто лучших мужей из ста [разных] стран, тех мужей, которые развалили твои горы, засушили твои воды и разорили твой народ? Кто восстановил твою державу и благословенную религию? Не я ли победил всех твоих врагов, питаясь своей черной плотью и выпивая свою кровь? За [все эти] свои заслуги [вот уже] три года я ничем не вознагражден». От ярости своей великой на свою тысячу одноколок сел он [так, что они] разломались.

/16а/ Сказал тогда старший плешивый: «Если ты разломал свои одноколки, сев на них [в гневе], то я могу так сесть на черную землю, что она даст углубление [буквально: разрушится]». С этими словами старший плешивый так уселся на землю, что получилось углубление величиною в колено, и когда он подошел к Наран Саран Тулаю, они схватились друг с другом и стали кидаться туда-сюда. Тогда Наран Саран Тулай понял, с каким плешивым он имеет дело, отпустил первую схватку [т. е. сделал в борьбе перерыв], решив одеть свои одеяния для борьбы. Одел он на себя куртку из шкуры верблюда и штаны из шкуры изюбря. Затем попятился на расстояние одного дня [езды] и понатужился, с [57] расстояния полдня [езды] расправил свои члены. И схватились они [вновь], не отдыхая в течение дней и не прерывая в течение двадцати суток. На расстоянии десяти суток [езды] они развалили, борясь, все горы, разлили все воды [рек и озер]. Тем временем силач Наран Саран Тулай выставил свои железные ногти в несколько четвертей и свои костяные ногти в несколько четвертей и вонзил их в спину [заднюю кожу] старшего плешивого до самых коленных жил, вонзил их также по передней коже до самых колен; /16б/ ранил он [плешивому] лопатки, раздвинул низкие ребра и, волоча его по твердой скале и [колючим] шипам кустарника, кинул [плешивого], задевая Алтай, через Хангай. Сел он затем на белую широкую грудь плешивого, придавив его к земле, и сказал: «Если есть что сказать, говори свое последнее слово!» Отвечал, говорят, тогда плешивый: «Я не таков, чтобы говорить свое последнее слово перед таким человеком, как ты». Вынул тогда Наран Саран Тулай свой черный меч и попытался кончить черную душу [плешивого], но не смог. Разложил он тогда на плешивого свою постель и лег, говорят, [спать]. Уладай мэргэн пошел тогда со своим длинным красным копьем, метя в алую подмышку Наран Саран Тулая. Сказал тогда старший плешивый: - «Остановись, братец мой, ведь будут говорить, что двое братьев, сговорившись, вместе убили одного никудышного человека: плохая будет слава о нас. Ведь твой старший брат еще не совсем разгорячился, а когда же он разгорячится, то такой человек [как этот силач] нигде не устоит [против меня]. Братец мой, отойди в сторону и смотри». /17а/ Сказав эти слова, он немного полежал, после чего его спинные позвонки [широкие как ящик] расширились и стали большими, как хангайская сопка; его четыре конечности так увеличились, что стали похожи на четыре большие горы; со лба его потекли капли пота величиною с трехлетнего бычка. И, обругав силача: «Эх, ты негодный!» - перебросил его через Алтай, волоча по Хангаю; затем уперся своими черными [голыми] коленями в черную [голую] широкую грудь силача и сказал: «Итак, негодный силач небес, если есть у тебя что сказать, то говори свое последнее слово». Сказал тогда силач: «Есть у меня шесть хороших заветных желаний». «Ну, говори по порядку свои желания», - сказал тогда плешивый.

Отвечал тогда силач: «Одно мое хорошее заветное сожаление - это то, что последовал за Бурал ханом [и стал ему служить]. [Еще] одно мое хорошее заветное сожаление - это то, что я сказал о тебе, плешивом, что могу тебя побороть. [Еще] одно мое хорошее заветное сожаление - это то, что я оказался побежденным тобою, плешивым, хотя и одолел [в свое время] десять лучших мужей из десяти [разных] стран и сто лучших мужей из ста [разных] стран. /17б/. [Еще] одно мое хорошее заветное сожаление - это то, что я хотел дожить, но не доживу до того, как мой единственный сын [станет взрослым настолько, что] его рука дойдет до тороков седла, а ноги его - до стремян. [Еще] одно мое хорошее заветное сожаление - это то, что мне до конца своих дней не удалось встретиться со славным мужем [58] ханом Харангуй, лучшим из мужей, живущим отсюда в сторону восхода солнца. [Об этом] думал я [давно]. [Еще] одно мое хорошее заветное сожаление - это то, что я когда-то дал клятву покончить с собою [убить черную свою душу, умертив свое тело], если буду побежден силачом и взят стрелком. Таковы мои шесть хороших и заветных сожалений; больше мне нечего сказать, больше мне не о чем сожалеть. Покончи со мною поскорее». Так, говорят, сказал силач. «Хан Харангуй, это - я. [Ведь] я не буду есть твое черное мясо, не буду пить твою кровь. Сделаемся мы кровными братьями и, наши жизнь-душу соединив, будем мы втроем братьями. Как тебе думается?» - спросил [в заключение] хан Харангуй. /18а/ «Для мужа это все равно. То, что ты говоришь, справедливо. Однако, во первых, есть препятствие в том [трудно], что я дал клятву убить себя, если буду кем-либо побежден. Во-вторых, муж, родившись, в юрте, должен умереть в поле. [Прошу тебя] воспитать моего единственного сына как своего». С этими словами Наран Саран Тулай поднял свой черный стальной меч, чтобы покончить со своей черной жизнью.

Хан Харангуй со своим младшим братом собрал большие деревья, воздвигнул большой [темный] костер, на котором сожгли до тла остатки [кости и воду] силача так, что не осталось и косточки, чтоб рычать быку, и кала, чтоб обнюхивать лисице. Растоптали затем пепел и закурили сине-лиственный табак, пуская тоненький синий дымок. Скрежеща своими белыми зубами, большими как лопата, забрасывая назад свои красивые золотые косы, закидывая на плечи свои красивые серебристые косы, приняв свой обычный облик, пошли они [оттуда]. /18б/ С лицом красным как сырое мясо, подавляющим величие десятков тысяч людей, с лицом красным как шелк, подавляющим величие несколько тысяч людей, с шумом и грохотом тысячей людей, направились они ко дворцу хана Аги Бурал.

Сказала прекрасная дагини Толи Гоа: «Где-то позади раздается ржание коня. Милая моя Уйлэн Солонго, сходи-ка, посмотри». Уйлэн Солонго вышла и, осмотревшись, вернулась [во дворец] со следующими словами: «Прямо с восточной стороны как будто бы идет сюда Хиргис Сайн Буйдэр с холодным синим сердцем и пестрым конем, а ведет он с собою триста ратников. А с западной стороны как будто бы идет сюда черный витязь Хатан Цэнгэль, а ведет он с собою тридцать витязей [богатырей] и триста ратников. А прямо с северо-западной стороны как будто бы идет сюда девяностопятиголовый Эрту Мангус, а ведет он с собою своего младшего брата Хабшин Хара Бургэд, мигом сразу пускающего по семидесяти-восьмидесяти стрел». /19а/ Тогда прекрасная дагини Толи Гоа продырявила своими пальцами свой дворец из черных собольих шкур и посмотрела [сквозь продырявленную щель], а затем обругала Уйлэн Солонго: «Что же ты не можешь разобрать двух людей, идущих сюда с тремя конями, а несешь что-то непутное!»

Тем временем хан Харангуй со своим младшим братом остановился у дворца из черно-соболиных шкур, к золотой осине привязал своих [59] коней, свои большие сайдаки положил на черно-соболиный дворец и вошел во дворец. Уселся он там на правую сторону золотого трона о восьми ножках так, что трон затрещал. Прекрасная дагини Толи Гоа приветствовала хана Харангуй, а Уйлэн Солонго - Уладай мэргэна.

Уладай мэргэн приветствовал Уйлэн Солонго, хан Харангуй подсел к прекрасной дагини Толи Гоа, с ее правой стороны [оперся], заговорил с нею точно барс, с лицом радостным и румяным, золотую свою прекрасную косу закинул назад, серебристую свою прекрасную косу закинул на плечи и стал кушать там.

/19б/ Прекрасная дагини Толи Гоа спросила, говорят: «Откуда вы, хан Харангуй, и куда держите свой путь?» Отвечал тогда хан Харангуй: «Я прибыл сюда, чтобы быть другом-спутником для тебя, неразумной, и завладеть суровой страной; [я прибыл сюда] из страны, откуда надо ехать девяносто девять лет». Сказала тогда прекрасная дагини Толи Гоа: «С верхней небесной нашей стороны прибыл сюда сын небес Эрхим Хара. Привез он с собою вина и яства, нагруженные на сто белых верблюдов. Привез он с собою тридцать черных беркутов, тридцать также черных своих евнухов и сто восемь своих пажей. Остановился он на восточной стороне Бурал хана, навалил он в белом дворце Бурал хана несметное количество мяса, чая и вина. Хан Харангуй, не пойдете ли вы к нему?» Ответил тогда хан Харангуй: «Ведь это же - игра детей, лежащих в колыбели, лай собачьей суки, а не пир, не стоило бы итти на такой [ничтожный пир]». С этими словами отправился он туда с не особенной охотой.

Пошел хан Харангуй к тому белому дворцу, большое сияние четырех дверей которого он затмил, и сел он там пониже Бурал хана и повыше Эрхим Хара. /20а/ Хан посмотрел тогда на свою царицу, а царица - на своего хана, и все люди, там сидевшие, от изумления совсем замолкли, говорят. Сказал тогда хан Харангуй: «Что это за мясо и вина привезли? Это же ведь лишь для маленьких-премаленьких младенцев да суки. Уладай мэргэн, сходи-ка и принеси еду, чтобы можно было кушать людям». Тогда Уладай мэргэн принес в одной своей руке вина, а в другой - мяса. Хан Харангуй налил вина в пестрые фарфоровые чаши, большие как море, которое еле пройти и семидесяти людям; подал затем [вина] хану и царице пятнадцать раз, другие пятнадцать [чаш] подал своему младшему брату. Сделался он прекрасным, румяно-рыжим; лицо его сделалось мутно-красным, устрашающим величие многих десятков тысяч людей; облик стал его грозным, устрашающим величие нескольких тысяч людей. Тогда паж Эрхим Хара [по имени] Тэмэчин Хара Нидун [верблюдовод] продвинулся и, говорят, сказал: «Эй, хан Харангуй. /20б/ Откуда и куда вы направляетесь?» Отвечал тогда хан Харангуй: «Говорили, что когда-то давно в прежнее время мой хан батюшка Митал угэй и матушка моя царица поставили [оставили] свой желтый клей величиною с лодыжку и длинный белый хадак. Я прибыл теперь сюда получить за это [что-либо] в ответ из своего кочевья Айхан тохой!» Так, говорят, он сказал. Хан соизволил [60] тогда сказать: «Я как будто бы это позабыл, но, может быть, знают об этом моя царица и дети!» Затем добавил: «Ну, мои дети, не стоит вам тут между собою кушать мясо и кровь. Кто из вас выйдет победителем в трех состязаниях мужей, тот пусть берет мою дочь. Если нет, то останется и так. А ты, сын небес Эрхим Хара, скажи: с какого расстояния пускать лошадей? с какого места [вам] стреляться из лука? В каком месте [вам] бороться?»

Отвечал тогда Эрхим Хара: «Пустим мы коней с девятимесячного расстояния, с девятимесячного расстояния будем мы стреляться, будем мы бороться у ханского дворца!» Сказал тогда хан Харангуй: «Ведь это же детская игра, лай собачьей суки! /21а/ Надо пустить лошадей с расстояния девяноста девяти месяцев, поскачем до Айхан тохоя и пустим их до сих пор. Стреляться из лука будем также с расстояния девяноста девяти месяцев. На самом краю мы поставим белый камень величиною с овцу; подалее мы поставим черный камень величиною с быка; еще подалее мы поставим пятьдесят телег дров; еще подалее воткнем [в землю] надбедренную кость быка; еще далее водрузим стебельковую белую травку; еще далее водрузим золотую иглу; соорудим еще скалу. Вот нужно будет насквозь прострелить эту скалу так, чтобы можно было проехать через нее на одноколке; и пусть стрела, пройдя через скалу, приведет в смятение половину подданных хана и сделает там пожар. Стрелять мы будем здесь!» Сказал тогда Эрхим Хара: «Коли так, пусть будет и так!» Затем они установили место, откуда стрелять из лука. /21б/ Эрхим Хара натянул свой древний пестрый лук и прицелился своей драгоценной стрелой. Начал он натягивать свой лук утром, когда взошло желтое солнце, и кончил натягивать вечером, когда солнце заалело; пустил он стрелу так, что с наконечника вспыхнул огонек, а с тетивника - дымок. Стрела пролетела и засела среди дров пятидесяти телег, выдернув белый камень величиною с овцу и черный камень величиною с быка. Сказал тогда хан Харангуй: «Теперь моя очередь стрелять!» С этими словами он прицелился своей мощной стрелою с тетивником величиною с горную покатость, натянув свой белый лук [из слоновой кости] мощностью в тысячу сил; нацеливался он с самого раннего утра, когда поднялось солнце высоко, до вечернего красного солнца; так пустил он свою стрелку, что с ее железа загорелся огонек, с тетивника - дымок. Полетела стрела так, что она выдернула белый камень величиною с овцу и черный камень величиною с быка, пробилась сквозь дрова на пятидесяти телегах, прошла через дырочку надбедренной кости [расширив ее], сняла белую стебельковую травку и пробилась через золотую иглу. /22а/ Сделала стрела, летя так, - большую дорогу, по которой могли пройти люди целыми айлами и навьюченные верблюды. Далее стрела устроила черный [с черным облаком дыма] пожар и прилетела в ханские кочевья, где произвела опустошения половине всех подданных хана и большой пожар с черным облаком дыма. Тогда Уладай мэргэн взял волшебный камень за пазуху, сел на [61] темнорыжего коня и поехал вслед за стрелою; там кое-как погасив пожар, с большим трудом при помощи своего золотого аркана удержал он стрелу и вернулся обратно, говорят. Провозгласил тогда хан Харангуй: «Первая победа [ставка] за мною!» Сказал тогда Эрхим Хара: «Верно, что первая победа за тобою. Вы немножко меня здесь подождите, я схожу за своим конем!»

Отправился Эрхим Хара в сторону верхнего неба и привел оттуда от тридцати трех тэнгриев шесть коней: /22б/ Первый конь слоново-красночалой масти, с ртом как у льва. Затем две кобылицы слоново-белой масти с рыжими ногами и медной мордочкой. Также желто-пестрого коня, которого и ветру не обогнать. И еще быстрого пестрого коня, не обгоняемого и вихрем. [Привел он также] и выездную лошадь, [быструю] как тысяча ветров. Тогда прекрасная дагини Толи Гоа дала хану Харангуй своего выездного красночалого коня с крепкими поводьями, говоря, что у него мало коней, «хан Харангуй пусти моего коня!» Когда она так сказала, прибежал темнорыжий конь [хана Харангуй], раскрыв свой рот, широкий как ущелье, и топая своими булатными копытами, сказал: «хан Харангуй! Ты меня ли не пустишь, или кого? Если не меня, то скажи, и я [тогда] умчусь к кочевьям Айхан тохой, к горе Алаг ула, к кочевьям широкой равнины, к своей синей горе, к кочевьям Молочного моря и к горе Сумбэр ула. Я пойду и присоединюсь к своим пегим стадам и табунам, что заполнили собою весь Алтай, и к своим черным стадам и табунам, заполнившим собою весь Хангай!» Когда темнорыжий конь так сказал, хан Харангуй сказал [ему в ответ]: «Стоит ли пускать тебя в состязании, [представляющем собою] игру младенцев и лай суки? /23а/ Только я решил пустить большого вороного коня да красночалого с крепкими поводьями [а не потому, что пренебрег тобою]!» Отвечал тогда темнорыжий конь: «Так зачем же ты приехал на мне из столь далекой земли на эту забаву младенцев и лай суки? Ну, если ты [поэтому] пускаешь завтра вороного коня, то я остаюсь!» [Сказал хан Харангуй]: «Коли так, то пустим тех коней». Стал хан Харангуй заранее готовить коней к скачкам, натягивая подпруги и ремни, а затем сказал, хорошенько трижды повторяя, Уладай мэргэну: «Когда ты поскачешь отсюда к твоим кочевьям в Айхан тохой и пустишь сюда обратно лошадей, хорошенько их выстроив, то в этот миг не оглядывайся назад!» Затем, соединив своих коней с конями Эрхим Хара, отправил их [с таким криком], что голос его гремел то по земле, то по небесам. /23б/ Вот помчались кони двух сторон [противников], отдыхая по ночам на стоянках и скача днем. Вот примчались они к границам кочевья Айхан тохой: первыми примчались небесный конь слоново-красночалой масти с львиной пастью и темнорыжий конь, примчались они, соединив свои удила [бок о бок, т. е. одновременно]; за ними примчались, соединив свои удила, две кобылицы слоново-белой масти; третьими примчались, соединив свои удила, большой вороной конь да красночалый с крепкими поводьями; что же касается остальных лошадей, [62] быстрых как тысяча ветров, то они, говорят, частью устали, измучившись, частью прибыли захудалые.

Отдохнули они немного и, хорошенько выстроившись, приготовились вновь к бегу. Уладай мэргэн подумал: «Ведь сказал мне мой старший брат, чтоб я не оглядывался назад. Что бы там могло быть?» С этими словами он поднялся и посмотрел. Увидел он, как его кочевье Айхан тохой было как бы покрыто сугробами, как синие горы его колыхались, как синие также леса колыхались, как соловьи распевали, как распускались цветы и ягоды, как разнообразные птицы голосили, как волновалось его Молочное море, как высилась его гора Сумбэр ула. /24а/ Увидев все это, он вспомнил и взгрустнул о прекрасном своем хане батюшке и прекрасной матери своей Тухэ Гоа. Из-за этого потерял, говорят, он свое сознание и [неизбежно] свалился со своего коня. Остальные лошади умчались [с меты], поднимая пыль. Темнорыжий конь очень удивился этому, стал он звать Уладай мэргэна точно человек и лягаться по конски, но не мог его поднять. Сильно пожалев об этом, темнорыжий конь кое-как из двух своих ноздрей влил [помазал] ему в уши холодные черные слюны, помочился на его плечи и, приподняв его, сказал, говорят: «Увы, мой Уладай мэргэн! Что сделалось с тобою? В таком ли месте сокрушаться? С тех пор, как ускакали первые кони, прошло девять месяцев, конский кал уже стал кизяком. Ведь твой старший брат и Эрхим Хара поднялись на Болдзотынский холм и, всматриваясь сюда, спорят между собою о том, чья лошадь поднимает пыль [это - пыль твоей лошади, это - пыль моей лошади]. /24б/ Ведь не так ли? Увы, как жаль! Спереди на мне пусть навьючатся два камня величиною с трехлетнего быка, а сзади - два камня величиною с четырехлетнего быка!»

С этими словами темнорыжий конь помчался [вслед за прочими конями] летя махом точно беркут, рыская точно синий волк, подпрыгивая как голодный лось; скачет он, дальние горы приближая [укорачивая путь], перешагивая через широкие равнины, и мчась без отдыха десять суток, на расстоянии девяти месяцев увидел пыль коней, [сильных] как тысяча ветров. Когда темнорыжий конь обогнал этих коней, они попадали друг на друга, подавленные его величием. Далее темнорыжий конь, мчась уже на расстоянии десяти месяцев, увидел пыль двух коней: желто-пестрого, не обгоняемого и ветром, и пестрого, не обгоняемого [даже] вихрем. Когда он обогнал их, они попадали друг на друга, подавленные его величием. /25а/ Мчась далее с топотом, увидел темнорыжий конь пыль большого вороного коня и красночалого коня с крепкими поводьями, мчавшихся удила в удила. Боясь, как бы и эти не попадали, подавленные его величием, темнорыжий конь перелетел [перепрыгнул] над ними и далее с топотом помчался. Увидел также пыль двух кобылиц слоново-белой масти и, задевая их, помчался, говорят, далее, разбив им передние ноги и засунув их [ноги] в их кобыльи кушаки [пояса]. Когда же темнорыжий конь [таким образом] рассек кобылиц по сердцу и заду, то они, очень об этом сожалея, [63] помчались вслед за ним с пустой грудью. Далее мчась с топотом на расстоянии пятнадцати месяцев, увидел темнорыжий конь пыль коня слоново-красночалой масти со львиной мордочкой и снял с него его узду. Затем сказал темнорыжий конь: «Ну, мой Уладай мэргэн, сбрось с меня четыре навьюченных камня. Теперь я ускачу как полагается аргамаку. /25б/ Ты же крепко держись, как полагается мужу, и во время скачки держись крепко, мой Уладай мэрген, не прерывая свое гикание и не мигая своими ясными глазами!» Быстро обогнав коня слоново-красночалой масти со львиной мордочкой, темнорыжий конь помчался далее.

Тем временем Эрхим Хара и хан Харангуй вдвоем поднялись на Болдзотынский серый холм и стали, говорят, спорить между собой: «Это - пыль моей лошади! Это - пыль твоей лошади!» [Тем же временем] примчался, говорят, темнорыжий конь; из дыхания его загорался огонь, пуская облаками дым, из его четырех копыт бились черные ключи и отдавалось пылью, покрывавшей все и вся. Подъехал тогда хан Харангуй на своем малом вороном коне и золотым своим арканом кое как поймал своего темнорыжего коня на том же холме; затем снял с него седло, вытер пот и привязал его к золотой осине, что стояла около дворца, построенного из шкурок черных соболей. Тогда прекрасная дагини Толи Гоа и Уйлэн Солонго взяли свои золотые и серебряные гребни. /26а/. Затем девицы стали темнорыжему коню гладить шею, вытирать его пот и расчесывать хвост и гриву, [таким образом] почистили его. Весь народ Бурал хана собрался около темнорыжего коня и стал хвалить его, дивясь: «Чей это такой быстрый конь, что это за прекрасный конь и как родился такой конь!»

Тем временем прибыл небесный конь слоново-красночалой масти со львиной мордочкой. За ним прибыли две кобылицы слоново-белой масти. За ними прибыли большой вороной конь, да красночалый конь с крепкими поводами, соединив свои удила. За ними прибыли желто-пестрый конь, не обгоняемый и ветром, и быстрый пестрый конь, не обгоняемый и вихрем, прибыли они удила в удила. Затем последними прибыли и немногие другие [сильные как тысяча ветров], иные - устали и остались. Хан Харангуй провозгласил: «И второй заклад за мною!» Тогда, говорят, сказал Эрхим Хара: «Хан Харанхуй, вы меня здесь подождите! /26б/ Я схожу за своими силачами!» С этими словами Эрхим Хара отправился в страну тридцати трех тэнгринэров [небес] и попросил их: «Соизвольте пожаловать мне одного хорошего силача!» Тэнгринэры посовещались между собою и сказали: «Где же для тебя взять силача? Силача Наран Саран Тулая убили, какого же теперь взять силача? Что же ты уступаешь сам хану Харангуй? Во всем нашем небесном мире нет для тебя ни красавицы, ни коня [и ни силача]. Ничего другого не остается для тебя, как быть побежденным ханом Харангуй и потерять свою черную жизнь. Попробуй взять силача Дархан Хара, мигом переосиливающего зараз семьдесят верблюдов, и силача Хог Хара, бросающего камнем сквозь тридцать верблюдов!» [64]

Тогда Эрхим Хара взял этих двух силачей и вернулся обратно, говорят.

Затем, решив пуститься в бой силачей, силач Дархан Хара и хан Харангуй одели свои куртки. Хан Харангуй, повозившись некоторое время, сбросил силача Дархан хана так, что земля в девяти местах разбилась. Затем, повозившись некоторое время с силачом [бросившим камнем сквозь тридцать верблюдов] бросил его так, что кипарисовые деревья в пятнадцати местах разломались вдребезги. /27а/ Сказал хан Харангуй: «Ну если есть еще силачи, то приведи их сюда!» Сказал тогда Эрхим Хара: «Вы немного подождите, я привезу одного хорошего силача!» И с эти словами отправился к тридцати трем тэнгринэрам, которых стал он умолять дать ему хорошего силача, наклонив свои колена и разостлав свои подолы. Высшие тэнгринэры сильный сделали ему выговор: «Разве ты не слыхал, что в раннее время родился хан Харангуй таким могучим, что мог соразмеряться своей силой с самой землей и состязаться с тэнгринэрами? Сверху мы, тэнгринэры, и снизу сама земля не смогли этого мужа одолеть и заставить его присмиреть. Надо обыкновенному человеку заранее покориться, пока целы седло и узда!» Так сказали тэнгринэры и добавили: «Если хочешь еще раз испытать страх, то попробуй сходить к двадцатипятиголовому вредному долговязому красному мангусу, что живет между небом и землею [на меже земли и неба], и попросить его!» /27б/ Так соизволили сказать тэнгринэры. Тогда Эрхим Хара взял свой скот целыми загонами и людей целыми хошунами-уделами и отправился к долговязому красному мангусу, которому изложил все свои дела [прося у него помощи]. Тогда долговязый красный мангус, прибыв к хану Харангуй, лишил его сознания и вместе со всем черно-соболевым дворцом и пристройками положил его к себе в подмышку, затем поднялся, говорят, к себе на небо. Опростоволосившийся хан Харангуй, придя в сознание, сказал: «Что это я так оказался в подмышках этого паршивца, чего ради я здесь оказался!» С этими словами он схватился за голову мангуса и, трижды сделав заклятие, бросил его [точно камень] в нижний Дзамбутиб [Индию]. Затем, говорят, вернулся обратно и сказал: «Ну, если есть еще борец, то приведи поскорее, а если - нет, то скажи. Но не за мною ли все три победы в состязании? Возьмем то, что полагается каждому из нас; дадим то, что причитается с каждого из нас!» /28а/ Сказал тогда Эрхим Хара: «Пусть будет так, как случилось. Хан Харангуй пусть берет то, что ему полагается; хан и царица пусть жалуют то, что они соизволят. У меня [теперь] нет никакой злобы [против вас]!» С этими словами, говорят, он уехал на своем сильном коне.

Бурал хан ударил [разложил] свой большой барабан и народ большой свой собрал; ударив в малый барабан, собрал свой меньшой народ; затем выбрал [назначил] лучший день лучшего месяца. Прекрасная Толи Гоа и хан Харангуй поженились, говорят, соединив свои изголовья. Уйлэн Солонго выдали за Уладай мэргэна, и они тоже поженились, соединив свои [65] изголовья. Устроили великое пиршество, выставили большое угощение, где благоухало мускусом; пировали они с наслаждением восемьдесят суток. Уйлэн Солонго стала звучно наигрывать на тонких черных гуслях, сделанных из ряда козьих костей и облицованных слоновой костью; а народ, который слушал, был очень тронут этой игрою. Когда она второй раз провела рукою по гуслям, то /28б/ в белооблачном дворце все шелковые занавески заколыхались, развеваясь, говорят. Вот они пируют с наслаждением много дней, и однажды хан Харангуй сказал прекрасной дагини Толи Гоа: «Мы прибыли из дальней земли и далеких вод, теперь пора уже в свои кочевья возвращаться. Не доложить ли нам об этом батюшке и нашей матушке?» Сказала тогда Толи Гоа: «Когда ты будешь уезжать, то тебя попросят взять у них то, что ты захочешь. Ничего ты не бери, а проси у них две святыни - золотые ганджур и данджур, а также хрустальную драгоценность величиною с конскую голову!» Так наказала она хану Харангуй. Вот пошли они, говорят, к Бурал хану, чтобы попрощаться перед дорогою; взяли они с собою десять бурдюков вина десяти перегонков и двадцать бурдюков вина двадцати перегонков, а также мясо белого барана и длинный белый хадак. Сказал им тогда Бурал хан: «Дождь, который идет, прекращается [уходит]; приезжающие - уезжают. Справедливо то, что ты теперь возвращаешься домой. /29а/ А теперь проси у меня то, что хочешь!» Отвечал тогда хан Харангуй: «Мне ничего не нужно, но коли хан батюшка и матушка царица что-то жалуют мне, то я хотел взять золотые ганджур и данжур, а также хрустальную драгоценность величиною с конскую голову!» Тогда Бурал хан и царица, которую звали Наран Гэгэн дагини [Волшебница солнечного блеска], заплакав в обратную сторону и смеясь открыто, соизволили дать золотые ганджур и данджур, а также хрустальную драгоценность. Прекрасная дагини Толи Гоа и Уйлэн Солонго, поднеся отцу и матери свои золотые белые хадаки, поклонились святыням - богам своих родителей и сказали ем: «Прекрасный хан батюшка наш, прекрасная матушка царица! Расширяйте свою великую державу и свою прекрасную величественную религию и живите крепко и спокойно!» Тогда хан и царица обняли своих дочерей и сказали им: «Ну, наши дети, будьте счастливы, где бы вы ни были!» Так благословили они дочерей. /29б/ Хан Харангуй также поднес хану и царице свой хадак и пожелал им счастья. Затем быстро перешагнул их прекрасный порог, сложил дворец, построенный из шкур черных соболей, собрал все имущество двух дагини, их юрты, народ и стада и сложил их на тысячу белых верблюдов. На десяти тысячах белых верблюдов сложил он ганджур и данджур; ничего он не оставил: ни волосинки войлока и никакого обрывка. Затем тронулись они в путь. Вот едут они скача, десять дней без отдыха, двадцать суток без еды и сна. Вот остановились они на ночлег в месте, где были воды и травы. Тем временем сказала прекрасная дагини Толи Гоа, знающая бедствия двенадцати минувших лет и предчувствующая бедствия двенадцати грядущих лет: «Из твоих айхан-тохойских кочевьев Эрхим Хара [66] поднимается на верхнее небо, ведет он с собою сто восемь прекрасных пажей, подающих чай, и испускает сияние разнообразных красок. /30а/ Говорят, что муж, родившись дома, должен умирать в поле, пойти ли тебе на Болдзотынский серый холм?» Тогда сказал хан Харангуй: «Какая прекрасная эта речь! Какое это справедливое слово!» С этими словами он поспешно отправился в путь, взяв с собою своего младшего брата Уладай мэргэна, и поднялся на Болдзотынский серый холм, где сел, озираясь кругом. А в это время Хиргис Сайн Буйдэр с холодным синим каменным сердцем, владеющий северно-восточной стороной, вышел навстречу к хану Харангуй, ведя за собою тридцать витязей и триста наездников передовых на пестрых конях. Хиргис Сайн Буйдэр, оставив в одном месте своих витязей и наездников, изменив свой облик и превратившись в желтую жалящую осу, прибыл к хану Харангуй и, чтобы ужалить его, вошел во внутрь его через правый нос, но не смог там найти место, где бы ужалить, так как у хана Харангуй в ребрах не было промежутка, а в задней части - сустава. Поэтому он вышел из нутра хана Харангуй и сказал своим тридцати витязям и трем стам наездникам: /30б/ «Этот хан Харангуй в своих ребрах не имеет промежутка, в своей задней частив сустава, он как бы весь состоит из твердого камня; такому, как мне, его не одолеть, а [потому] отправляйтесь вы отсюда обратно. Я же пойду к нему и буду ему и его брату третьим кровным братом!» С этими словами он отправил своих витязей и наездников домой и, оправив свой вид, прибыл к хану Харангуй, около которого привязал своего коня, вздыбив его поводьями точно гору и стянув как ящичек. Затем он приветствовал хана Харангуй и Уладай мэргэна и сел, говорят, рядом с ними. Спросил его хан Харангуй: «Кто ты, имеющий в лице огонь, а в глазах - величие? Откуда и куда ты направляешься и где твои земли и воды? Как твое имя и звание? Отвечал тогда Хиргис Сайн Буйдэр: «Я Хиргис Сайн Буйдэр с холодным сине-каменным сердцем, имеющий пестрого коня и владеющий северо-восточной стороной. Услышав, что вы со своим братом Уладай мэргэном, победив врагов, завоевав славное имя дархана и получив [в жены] дагини, возвращаетесь домой, решил приветствовать вас, как людей, прибывших с дальних вод и далеких земель» /31а/ Намеревался также стать вашим третьим кровным братом!» Тогда отвечал хан Харангуй, что на это согласен, и поставил ему на голову изображение Вачирпани, а на лоб будды Махагалы. Дали они друг другу клятвы и обещания в вечной дружбе и, сделавшись втроем кровными братьями, запели звучными и зычными голосами. Затем с одинаковыми обликами, ранее бывшие далекими друг другу, прибыли к месту остановки и рассказали прекрасной дагини Толи Гоа и Уйлэн Солонго обо всем, что случилось. Закурили они затем синий листовой табак, пуская тонкий синий дымок, заиграли на тонких черных гуслях и стали так наслаждаться, забавляясь. Тем временем Хиргис Сайн Буйдэр сказал: «Мои кочевья далеки, мои родители уже стары. Я отправлюсь отсюда домой. Если до ваших айхан-тохойских кочевьев встретится с вами какой-либо [67] неприятель, то тогда я непременно прибуду и по мере своих сил и возможностей помогу!» С этими словами Хиргис Сайн Буйдэр отправился, держа путь к своим кочевьям.

/31б/ Снова на тысячу своих белых верблюдов навьючили свой дворец и пожитки, а на десятки тысяч верблюдов - свои ганджур и данджур и поехали, не отдыхая по десяти суток и не кушая в течении двадцати суток. Когда они вновь остановились на ночлег в одном месте, где были воды и травы, сказала прекрасная дагини Толи Гоа, знающая бедствия двенадцати минувших лет и предчувствующая бедствия двенадцати грядущих лет, сказала слова такие: «С небесной земли есть для тебя слегка гневный муж. Муж, родившись дома, должен в поле умереть. Не отправиться ли тебе на Болдзотынский серый холм!» Сказал тогда хан Харангуй: «Какая прекрасная это речь! Какое это интересное дело!» С этими словами он немедленно отправился торопливо на Болдзотынский серый холм и сел там ожидая. Тем временем потянулся черный туман, зашевелился черный ветер, пошел черный дождь, стал приближаться все ближе и ближе рев пяти драконов, и пять драконов пяти мастей прибыли, низвергли пятьсот пятьдесят стальных стрел в качестве молнии по пяти равнинам. /32а/ Хан Харангуй сказал: «Да сплетутся мои невообразимые белые силки!» С этими словами он собрал в своих силках те пятьсот пятьдесят стрел, поймал тех пятерых драконов, схватив их своею левою рукою, и по одиночку свернул им шеи, а затем подложил их под свое колено и сел на них. Тогда сразу прекратился дождь, и небо стало ясным. Затем сел хан Харангуй на своего темнорыжего коня и помчался домой, гикая точно барс и грохоча точно дракон.

Снова на тысячу белых верблюдов навьючили они свои пожитки и дворец, на десяти тысячах верблюдов - ганджур и данджур, и ускакали дальше. Вновь остановились они на ночлег в одном месте, где были воды и травы. Пока они здесь ночевали, сказала прекрасная Толи Гоа: «Муж, родившись дома, должен в поле умереть. Не пойти ли тебе на Болдзотынский серый холм!» Хан Харангуй тогда сказал: «Какое это интересное дело!» /32б/ С этими словами он поспешно отправился со своим младшим братом на Болдзотынский серый холм и стал там всматриваться вдаль. Тем временем прибыл черный витязь Хатан Цэнгэль, живущий в нефритовых скалистых кочевьях юго-западной окраины; прибыл он верхом на вороном коне, большом как Хангай; взял он с собою все свое оружие, своих сильных и могущих тридцать славных витязей, а также свои войска числом около трех миллионов и трехсот тысяч. Окружил он своими войсками хана Харангуй в три ряда. Хан Харангуй и Уладай мэргэн бросились к ним рубиться; тем временем прибыл на помощь к ним Хиргис Сайн Буйдэр и стал тоже рубиться. Рубятся они и стреляются из лука, не отдыхая десять суток и без сна и пищи в течение двадцати суток. Многих они разредили, а разреженных перекрошили; и когда они втроем по-братски стали добивать последние войска, то черный витязь Хатан [68] Цэнгэль и хан Харангуй встретились друг с другом. Хан Харангуй, говорят, сказал: /33а/ «Ты ли должен [первым] стрелять, уже разгорячившийся [точно] солнце? Или должен стрелять я, уже близкий к смерти?» Витязь Хатан Цэнгэль сказал: «Я буду (первым) стрелять, уже разгорячившийся [в бою]!» И с этими словами на свой крепкий черный лук наложил острую белую стрелу и пустил ее, метя прямо в черное сердце хана Харангуй. Пущенная стрела с треском отскочила назад и упала, точно попала в скалу [а не в сердце хана Харангуй]. «Теперь мой черед!» - сказал хан Харангуй и прицелился из своего мощного слоново-белого лука, наложив на его гигантский зарубок большую сине-белую стрелу. Пустил он эту стрелу, метя прямо в черное сердце Хатан Цэнгэля; и говорят, что стрела отлетела назад, точно попала в скалу. Тогда они вынули свои крепкие булатные мечи, но, рубясь между собою, не смогли одолеть друг друга, [а потому] прекратили бой. «Не годится для нас любое оружие, каким бы мастером оно ни было сделано. Попробуем состязаться тем, что создано нашими родителями!» С этими словами одели они куртки, сшитые из верблюжьих шкур, и штаны, сшитые из шкуры изюбря. Отошли они затем на расстояние одних суток: на расстоянии полдня ходьбы расправляли они свои члены; наконец схватились друг с другом и стали бороться, не отдыхая десять суток и не кушая двадцать суток. /33б/ Тем временем Хатан Цэнгэль на свое прекрасное хангайское бедро хотел низвергнуть хана Харангуй; и чтобы ударить его сзади, сделался он золотистым клещем: чтобы ударить его спереди, сделался голодным клещем. Сказал, говорят, тогда темнорыжий конь: «хан Харангуй! Что же ты теряешь все годы и месяцы и не разгорячишься?» Хан Харангуй тогда всем своим телом разгорячился, потекли у него капли черного пота, и, с криком «ай», схватив Хатан Цэнгэля, сбросил его под Хангай. Затем встал он, упершись на белую грудь Хатан Цэнгэля, и сказал: «Ну, Хатан Цэнгэль, если есть у тебя что сказать, говори! Если - нет, то умри ты молча!» Отвечал тогда Хатан Цэнгэль: «Мне нечего сказать. Уничтожил я десять мужей в десяти странах, захватил я себе несметное богатство... Что же мне теперь сказать? Муж, родившись дома, должен в поле умереть. Кончай меня скорее!» /34а/ Хан Харангуй своим черным мечом заколол его, черную душу его прервав, сжег его кости и останки [буквально: кости и воду] и развеял его пепел. Затем братья вдвоем [сбоку приписано: втроем] примчались домой точно беркуты какие. Дома поели они приготовленное кушание и выпили густой чай: так, говорят, наслаждались они там.

Затем Хиргис Сайн Буйдэр отправился в свои кочевья. Хан Харангуй на свою тысячу верблюдов сложил свои ганджур и данжур, нагрузил свои пожитки и дворец и поехал со своими домой, не отдыхая десять месяцев и не засыпая двадцать месяцев. Вновь остановились они в одном месте. Говорила прекрасная дагини Толи Гоа, знающая все бедствия двенадцати минувших лет: «Муж, родившись дома, должен в поле умереть. Не отправиться ли тебе на Болдзотынский серый холм!» Сказал тогда хан [69] Харангуй: «Какое прекрасное это дело! Какое интересное это дело»! В это время верхние тэнгринэры совещались между собою. /34б/ Говорили они так: «Во-первых, хан Харангуй отобрал у нас невесту. Затем убил он трех наших хороших силачей. Затем сломал руки и ноги двух наших слоново-белых кобылиц. Затем испортил нашего коня [силою] тысячи ветров. Теперь мы должны потребовать у него за все это сразу ответ!» С этими словами они отправили с тремя гонцами послание к Эрлик Номун хану, хану мангусов и хану шилмусов. Написали они в этом послании, что тому, кто победит хана Харангуй, они дадут готовую державу и благословенную религию. В три разные стороны было отправлено послание. Эрлик Номун хан и хан шилмусов вернули обратно гонцов с ответом, что они не справятся с ханом Харангуй. Девяностопятиголовый черный мангус, хан мангусов, сказал: «Я его убью и одолею! Если я его [хана Харангуй] одолею, то получу за это готовую державу и благословенную религию!» С этими словами черный мангус сел на своего гороподобного пестрого коня. /35а/ Взял он с собою своего младшего брата Хабшин Хара Бургуда, снимающего семьдесят - восемьдесят мет. Взял он также триста тысяч своих мангусовых войск - копьеносцев. Со всем этим он без отдыха отправился по небесной дороге. Тем временем хан Харангуй со своим Уладай мэргэном поднялся на Болдзатынский серый холм и, оглядываясь во все четыре стороны, заметил, что с небесной стороны как бы течет большая черная река с тремя истоками и восьмидесятью одним притоком. Река прибыла и окружила [оцепила] хана Харангуй сто семьдесят раз. Хан Харангуй стянул сильнее подпруги и сбрую своего темнорыжего коня и полетел на нем точно гигантский сокол, ведя за собою своего Уладай мэргэна. Полетели они с громким непрерывным гиканием, не моргнув своими глазами. Стали они рубить своею черною саблею с ледяным булатным лезвием и серебряно-булатным обухом; стали они рубиться с врагами и тут и там.

Тем временем прибыл Хиргис Сайн Буйдэр и тоже стал рубиться с одной стороны. /35б/ В течение десяти суток рубились они без передышки, двадцать суток они рубились без пищи и сна. Когда Уладай мэргэн оглянулся назад, то Хабшин Хара Бургуд пристрелил его спереди. Свалился тогда Уладай мэргэн со своего большого вороного коня, перелетев через него. Увидел это хан Харангуй и, прибежав, воскликнул: «Увы, мой Уладай мэргэн, ставший жертвой меднолицего Бургуда, этого ястреба для людей». Обнял он его голову и сказал: «Если окажусь я способным, мощным и славным мужем, то черного мангуса я убью и поставлю на нем свое ложе. Если же не сумею это сделать, то [хоть] уничтожу его на половину». С этими словами снова бросился он в бой, рубясь с врагами. Тем временем Хиргис Сайн Буйдэр, смотревший все вперед, оглянулся назад, а в это время Хабшин Хара Бургуд пристрелил его из лука с семидесятью-восьмидесятью заставками. Свалился, говорят, тогда Хиргис Сайн Буйдэр со своего пестрого коня, перелетев через него. /36а/ Увидел [70] и это хан Харангуй и, прибежав, воскликнул: «Увы, мой Хиргис Сайн Буйдэр с холодным черно-каменным сердцем». С этими словами обнял он его голову и сказал: «Если окажусь я способным славным мужем, то одолею черного мангуса и на нем устрою свое ложе. Если же не сумею это сделать, то хоть наполовину его уничтожу». С гневом снова бросился он в бой. Тем временем подошел к нему Хабшин Хара Бургуд и из лука пустил в него сразу семьдесят-восемьдесят стрел. Эти стрелы, не пробив хана Харангуй, отскочили назад. Сказал тогда хан Харангуй: «Эй, ты вредный, ставший осою и комаром». И когда Хабшин Хара Бургуд, смотревший все вперед, оглянулся назад, пустив свои стрелы, то он свалился со своего гороподобного черного лысого коня, перелетев через него и закрывая собою и солнце и луну. Увидел это его старший брат, черный мангус и, прибежав, обнял его голову с плачем и сожалением: «Увы мой бедный и любимый». /36б/ Затем сказал слова такие: «Если окажусь способным и славным мужем, то убью я хана Харангуй с его братьями и на их трупах устрою свое ложе. Если же окажусь неспособным, то покончу свою черную жизнь». С этими словами устремился он на хана Харангуй, пустил в него стрелы из своего черно-пестрого лука и стал рубиться чернобулатным мечом, но не смог его одолеть. Хан Харангуй пустил в черного мангуса стрелы из своего белого лука, мощного как тысяча слонов, но не смогши и этим одолеть, стал вынимать свой чернобулатный меч. Тогда спросил его, говорят, темнорыжий конь: «Эй, ты хан Харангуй. Как же ты хочешь его убить?» «Я думаю, - отвечал хан Харангуй, - что он не уйдет от [удара] оружия, сделанного мастерами». «Нет, - сказал тогда конь, - так нельзя его убить. Его душа в облике двух змей будет торчать, высовываясь из конских ноздрей. Когда ты будешь отступать, оглядываясь назад, и повернешь вдруг к нему навстречу, то увидишь, как из двух его конских ноздрей будут высовываться две змеи, золотая и серебряная. /37а/ Вот их-то сумей не упуская пристрелить». Когда темнорыжий конь так сказал, хан Харангуй стал отступать по сказанному, а мангус стал его преследовать; тогда он пристрелил тех двух змей. Девяностопятиголовый черный мангус свалился тогда со своего гороподобного черно-пестрого коня и, опираясь на красное копье с черенком в тридцать шагов сказал: «Если родится муж с головой, то пусть родится таким, как хан Харангуй, если родится конь, то пусть родится таким, как темнорыжий конь; если родится дагини, то пусть она родится такой, как прекрасная дагини Толи Гоа». С этими словами черный мангус свалился, загораживая собою и солнце и луну. Хан Харангуй собрал большие деревья, пустил большой пожар, собрал черные останки черного мангуса, сжег его кости и, превратив их в пепел, развеял по черному ветру, а затем вернулся домой.

Прибыв домой, хан Харангуй разорвал струны тонких черных гуслей. /37б/ Затем сказал прекрасной дагини Толи Гоа и Уйлэн Солонго: «Из-за вас, двух служанок, потерял я своих двух младших братьев. Правда ли, [71] что ты можешь оживлять умерших и обогащать обедневших. Если правда, то мигом оживи моих братьев». Тогда прекрасная дагини Толи Гоа и Уйлэн Солонго налили нектар в свой златосеребряный сосуд, сели вместе верхом на красночалого коня с крепкими поводьями и вместе с ханом Харангуй прибыли на место боя, где трижды брызнули нектаром на трупы Уладай мэргэна и Хиргис Сайн Буйдэра и трижды перешагнули через них. Тогда [убитые] приняли свой прежний облик и, быстро выскочив, стали рассказывать всем, что было с ними. Затем впятером вернулись обратно и стали наслаждаться. Хиргис Сайн Буйдэр сказал: «Далеки мои кочевья, а родители - стары. Теперь поеду я домой. Прибуду я на следующий ваш бой и по мере своих сил помогу». /38а/ С этими словами он ускакал домой.

Хан Харангуй на тысячу белых верблюдов сложил свои ганджур и данджур, на десяти тысячах белых верблюдов - свои пожитки и дворец и вместе со своими откочевал домой. Вот собрались они ночевать в одном месте, обильном водами и травой. Сказала тогда прекрасная Толи Гоа: «Муж, родившись дома, должен умереть в поле. Со стороны верхнего неба к тебе придет один приятель». Тем временем сын небес Эрхим Хара прибыл к хану Харангуй, везя с собою вина на ста белых верблюдах и ведя с собою сто восемь прекрасных пажей: остановившись у дворца, Эрхим Хара вошел во дворец прямо через парадную дверь. Хиргис Сайн Буйдэр же вошел через заднюю дверь и также сел [о приезде этого витязя не говорилось Г. С.]. Хан Харангуй спросил: «Эрхим Хара, для чего ты приехал сюда?» «Когда-то раньше, - отвечал Эрхим Хара, - в молодости я сделал вам неприятность. /38б/ Это я хотел бы загладить, а потому привез самые лучшие свои кушания. Признав свою прежнюю вину, я хотел бы стать вашим кровным братом». «То, что он говорит о братании, - сказали тайком хану Харангуй Уладай мэргэн и Хиргис Сайн Буйдэр, - явный обман, это видно по его холодным глазам. Не слушайся его слов». «Ничего, - сказал хан Харангуй, - я знаю». С этими словами он побратался с Эрхим Хара, выпил с ним его разные вина [ардза и хордза] и сделался лицом рыжим и румяным. «Должен я своему старшему брату подать его долю вина», - сказал Эрхим Хара хану Харангуй и подал ему через человека вино в пестрой фарфоровой чаше, большой как море. Хан Харангуй растянулся, говорят, как ремень и покраснел как тамариск. После этого Эрхим Хара подал вина ардза и хордза Уладай мэргэну и Хиргис Сайн Буйдэру и повел их, чтобы поохотиться на дичь близ айхан тохойского кочевья. /39а/ Там он намазал ядом острие стрелы и пристрелил их, а затем, вернувшись домой, никак не смог умертвить разными оружиями хана Харангуй. Тогда Эрхим Хара пустил на его голову черный туман и, взяв с собою прекрасную дагини Толи Гоа, отправился на верхнее небо. Удивилась, растерялась тогда Уйлэн Солонго: «Куда же теперь деваться нам, людям с короткими поводьями?»

Тем временем хан Харангуй вдруг пришел в сознание [вошел в свое сознание], трижды кликнул своих двух младших братьев, но ничего не [72] было слышно; трижды кликнул он: «Прекрасная моя Толи Гоа». Тоже ничего не было слышно. Тем временем, пока он так удивлялся, пришла Уйлэн Солонго и сказала: «Прибыв, чтобы [якобы] побрататься с вами, Эрхим Хара дал вам свои ардза и хордза [вина десятой и двадцатой перегонок] и отравил вас этим. Затем он, охотясь на дичь около айхан тохойского кочевья, куда заманил ваших братьев, пристрелил их отравленными стрелами. /39б/ Он там намазал стрелы ядом и, якобы стреляя в зверя, убил ваших братьев. Затем вернулся он сюда и, чтобы убить, вас, перепробовал разными оружиями, но не смог покончить. После этого он пустил [стянул] на вашу голову темный черный туман и исчез к себе на верхнее небо, захватив с собою вашу прекрасную дагини Толи Гоа». Обо всем этом подробно рассказала Уйлэн Солонго. Хан Харангуй тогда, говорят, с горечью сказал; «Ведь вот правду говорят "муж может сбиться, а большой палец - обвалиться". Ну, моя Уйлэн Солонго, ты оставайся здесь и вылечивай моих двух младших братьев, я поеду вслед за Эрхим Хара». Сказал он затем своему темнорыжему коню, покрытому признаками восьмидесяти коней: «Если не сумеешь ты доставить меня на небо, то убью тебя, разрезав повыше четырех твоих копыт. /40а/ Если же [после того, как ты доставишь меня на небо] я не сумею получить ответ [отомстить] и освободить свою прекрасную дагини Толи Гоа, то пусть я погибну, начав разваливаться с большого своего пальца».

С этими словами сел он на своего темнорыжего коня и помчался, летя точно гигантский сокол. После того, как уехал хан Харангуй, - Уйлэн Солонго поймала своего любимого пегого коня с восьмью украшениями и поехала к двум славным мужам, которых и вылечила, говорят. Мигом достиг хан Харангуй небесного драгоценного дворца и слез с коня около дверей этого золотого дворца. Когда же он вошел во дворец, то там уже собирались заставить прекрасную дагини Толи Гоа совершить [брачное] поклонение. Взял тогда хан Харангуй своею правою рукою свою прекрасную дагини Толи Гоа и положил ее за свою пазуху [затем схватил он Эрхим Хара и], держа его за вихри, стащил вон. Тогда тридцать три тэнгринэра взяли свой длинный [в один шаг] золотой хадак и вышли вслед за ханом Харангуй, пред которым преклонили колена и, поднеся хадак к его груди, сказали: /40а/ «Хан Харангуй! Ты сам знаешь, справедлив ты или нет; соизволь же пожалеть нашего молодца». Так стали они его умолять. Хан Харангуй, говорят, сказал: «Говорится, что женщина с кушаниями делает, что она хочет, а мужчина - в своем гневе. Поэтому у всякого человека не бывает ли [всякое]». С этими словами он сбросил Эрхим Хара, которого держал, и добавил: «Кабы был я не у вас, тэнгринэров, а в другом месте, то я бы вам показал что-нибудь похуже. Держался я у великих покровителей - заянов [установленных правил]. Знайте вы мои настроения, как вам сказал, пожалев, милосердие». С этими словами хан Харангуй на своем темнорыжем коне вместе с Уйлэн Солонго ускакал к прекрасной дагини Толи Гоа, взяв которую он вернулся к себе [73] домой, в нижний мир Дзамбутиб. После возвращения домой все братья втроем, сделавшись не то пьяными, не то глупыми, зажгли бездымный огонь и стали кушать, успокоившись.

/41а/ Тогда сказала прекрасная дагини Толи Гоа: «Глупые вы, неразумные мои. Когда вы будете скромничать, как подобает славным мужам, и робко с кем обходиться, с неба прибудут двое неприятелей. Вы втроем этой ночью не засните и сидите с оружием в руках. Тогда прибудет некое безобразное существо без волос и сядет у дымохода, а затем трижды кликнет вас. Вы тогда без всякого звука тихо и метко пристрелите и рассеките его». Настала ночь. Прекрасная дагини Толи Гоа собрала их в одной юрте и всем троим дала в руки оружие, луки со стрелами и копья; затем строго наказав, чтобы они не спали, прикрыла дымоход юрты, закрыла двери и пошла спать в свою юрту. /41б/ Когда настала ночь, трех мужей склонило ко сну, и они заснули, положив свои головы друг на друга. Тогда прибыло с неба совсем голое безобразное существо без волос, прибыло, когда стало темно-темно. Село оно у дымохода и, просверлив его, крикнуло: «Хан Харангуй, это вы здесь втроем». Тогда они испуганные проснулись, и пока они говорили «а» и «э», это существо бросило в масло трехлетнего сбережения смесь яда и, обмакнув его в смеси же черного кушания многих лет, сунуло им в рот, а затем тотчас же незримо исчезло. Хан Харангуй, выбежав из юрты, превратился в девяностоголового глупого черного мангуса и убежал к горе Сумэр ула [Сумбэр ула?]. За ним вслед вышел, чтобы поискать его, Хиргис Сайн Буйдэр и, сделавшись желтым вепрем, исчез в большой роще, растянувшись по земле. За ними вышел поискать их Уладай мэргэн и поехал на темнорыжем коне, однако конь превратился в каменное конское изваяние, а сам он погиб, сделавшись каменным человекообразным изваянием.

/42а/ Две дагини весьма удивились: «Куда же исчезли наши люди с короткими поводьями [т. е. немощные]?» Пока они там так поживали, от Уйлэн Солонго родился один мальчик с золотой грудью и серебряным задом и медным лбом. Родившись утром, он днем стал ползать, а вечером уже ходить. Через десять дней ему исполнился уже один год, в двадцать дней он вырос как двухлетний и стал уже играть. Однажды он, попробовав стрелять из лука Уладай мэргэна, сказал: «Не очень-то велик этот славный муж, должно быть просто славный муж». А попробовавши из лука Хиргис Сайн Буйдэра, сказал: «Не очень то велик этот славный муж; должно быть это муж, не отступающий от своих слов, имеющий одно стремление, одно слово, одного коня и один кнут».

Попробовал он из лука хана Харангуй и сказал: «Этот, должно быть, родился своей силою с самой землею и соразмеряться с тэнгринэрами; он неуязвим для стрелков и непобедим силачами. /42б/ Что это за славный муж!» - воскликнул мальчик.

Однажды мальчик попросил: «Матушка, дай мне вылущенные зерна». Матушка дала ему вылущенные зерна, и мальчик, взяв матушку за правую [74] руку и прикоснувшись к зернам, спросил: «Бывает ли ребенок без отца? Бывает ли юрта без хозяина? Кто мой отец, и куда ушли владельцы всего этого?» Так спросил мальчик по своему глупому разумению. Тогда матушка рассказала ему обо всем, что было с давних пор до сего времени. Сказал тогда мальчик: «Не будет ли своевременно, если отправиться теперь? не будет ли поздно, если отправиться потом? В какую бы сторону мне направиться?» Матушки посовещались между собою, препоручили своего румяного мальчика [на попечение] святыне Хоншим бодисатвы, находящейся за следующим кочевьем, посадили его на красночалого коня с крепкими поводьями и сказали ему так: /43а/ «Ты проедешь, - через кочевья нашего батюшки и матушки, находящиеся на расстоянии девяноста девяти лет, и приедешь далее в местность пятнадцати суток езды, где увидишь блестящую белую скалу, высящуюся до неба. Ты трижды обойдешь эту скалу и трижды поклонишься, тогда тебе откроются врата, через которые внутри увидишь многочисленное собрание-богослужение Хоншим бодисатвы и двадцати одной дара-эхэ. Когда ты поклонишься, соизволит спросить тебя Хоншим бодисатва: «Зачем ты прибыл?» Тогда ты поклонись и попроси у него волшебный золотой силок, красный животворный рилбу [шарик] и золотую тарелочку, сказав, что тебя послали матушки. Когда тебе дадут просимые вещи, ты получи с благоговением и вернись». С этими словами они при помощи солнца и луны сократили ему путь, как если бы ехать только день, дали ему в торока кувшин молока и, поцеловав его в щеки, отправили в путь.

Бедненький мой мальчик скачет повыше земли и пониже синего серебряного неба. /43б/ На расстоянии девяноста девяти лет миновал он кочевья Бурал хана и далее мигом прибыл в местность пятнадцати суток езды, где была блестящая белая скала, у которой он трижды поклонился. Затем стянул поводья своего красночалого коня с крепкими поводьями, точно скалу какую, и затянул его точно ящичек. Стал он потом молиться, преклонив свои колена, и тогда открылись врата, через которые он вошел и стал кланяться. Соизволил спросить его Хоншим бодисатва: «Ты зачем сюда прибыл?» С преклонением мальчик отвечал: «Послала меня мать просить у вас волшебный золотой силок, красный животворный шарик (рилбу) и золотую тарелочку».

«Что это твоя матушка не может насытить тебя, славного мужа, черным мясом хорошего мерина и горячей кровью напоить», - сказал Хоншим бодисатва и дал ему волшебный золотой силок, красный шарик и золотую тарелку. Мальчик, взяв все это, поехал на коне своем обратно. Тем временем на голове румяного мальчика как бы оказался Хоншим бодисатва, а на двух его плечах - двадцать одна дара-эхэ. /44а/ У коня на голове и ляжках происходило многочисленное собрание-богослужение.

К полдню проехав все расстояние, к вечеру прибыл в свое кочевье. На безлюдной ровной равнине он воздвиг кумирню и устроил шумное собрание-богослужение. Прекрасная дагини Толи Гоа и Уйлэн Солонго [75] повели за собою своего румяного мальчика, держа благовонный лист, поклонились Хоншим бодисатве и, изложив все дела, поднесли большой белый хадак. Хоншим бодисатва, говорят, сказал: «Кудрявый мой румяный мальчик. Ты с этими тремя святынями ступай к ближайшему каменному конскому изваянию, сделай красным животворным шариком знамение, благослови золотым силком и трижды ударь золотыми тарелочками. Далее ты найдешь человекообразное каменное изваяние, с ним сделай то же самое. Еще далее ты найдешь в густой роще желтого вепря, прыгающего на месте. /44б/ То ты тем же способом благословишь и ускачешь дальше. Там, на вершине одной горы, вскоре увидишь лежащим девяностопятиголового глупого черного мангуса; к нему подойдешь осторожно, бросишь ему в рот животворный красный шарик, благословишь золотым силком и, трижды ударив золотой тарелочкой, возвратишься назад». С этими словами отправил Хоншим бодисатва мальчика, посадив его на красночалого с крепкими поводьями. Поехал мальчик и вскоре сделал благословение над каменным изваянием коня. Конь принял свой настоящий облик и стал там топтаться на месте. Далее он сделал благословение над каменным изваянием человека, и Уладай мэргэн также принял свой прежний настоящий облик. Ускакав далее, мальчик в густой роще встретил желтого гарцующего на месте вепря, над которым также сделал благословение.

Далее, ускакав, он на вершине одной горы увидел спящего девяностопятиголового глупого черного мангуса.

Привязал он своего красночалого коня, стянув его поводья точно скалу и как ящичек затянув. /45а/ Затем он осторожно подкравшись, точно курица, бросил черному мангусу в рот животворный золотой шарик, благословил золотым силком и, трижды ударив золотой тарелочкой, поспешно ускакал назад. От великого страха и конь скакал без передышки; так прискакал домой мальчик. Дома расставил он на место свои святыни.

Черный мангус проснулся испуганный, превратился обратно в хана Харангуй и, поднявшись на корточки, с изумлением стал озираться во вез четыре стороны и по всем восьми направлениям. По близости увидел он красночалого коня с крепкими поводьями, оседланного детским седлом и привязанного уздечкой. С недоумением покачав головой, сел он на красночалого коня с крепкими поводьями и, отправляясь к месту остановки, встретил Уладай мэргэна и Хиргис Сайн Буйдэра, ехавших вдвоем на одном темнорыжем коне, вспоминая, что их старший брат когда-то отправился на гору. Они встретились вечером в поле и, рассматривая друг друга, стали с недоумением расспрашивать друг друга, что с каждыми из них случилось. /45б/ Но понять, в чем дело, они не сумели и, попав на свой прежний путь, вернулись к своему черно-соболиному дворцу. Их встретила прекрасная дагини Толи Гоа и, расспрашивая обо всем, сказала: «Разве я вам не говорила, чтобы вы не заснули? Несмотря на мой наказ пристрелить [некое существо], севшее у дымохода, вы беспечно заснули. Вам дали в рот черное грязное кушание; тогда ты, хан Харангуй, сделался глупым черным [76] мангусом и скрылся на вершине Сумбэр уда; Уладай мэргэн на темнорыжем коне отправился вслед за тобой на поиски, но сам превратился в человекообразное каменное изваяние, а конь - в конское каменное изваяние. Отправился на поиски и Хиргис Сайн Буйдэр, но и он погиб, превратившись в темной роще в желтого вепря. Пока мы, женщины, недоумевали, от моей младшей сестры Уйлэн Солонго родился мальчик с золотой грудью, серебряной задницей и медным лбом. Родившись утром, стал он к полдню ползать, а вечером уже ходить. /46а/ Через десяток суток он вырос как однолетний, а через двадцать суток ему как бы стало два года, и стал он играть, бегая там и сям. Не находя выход, снарядили мы, беспомощные женщины, румяного мальчика и на красночалом коне с крепкими поводьями отправили его к Хоншим бодисатве и двадцати одной дара-эхэ, чтобы устроил он у них богослужение и попросил волшебный золотой силок, животворный красный шарик и золотую тарелочку. Румяный наш мальчик принес все это и вас троих вернул к жизни при помощи этих святынь. Вот этот мальчик, спасший вас. С этими словами показала им Толи Гоа кудрявого румяного мальчика, уложенного в свою постельку. Тогда мужи поцеловали и обняли мальчика, отнимая его друг у друга и не отпуская на землю. Стали они там долго наслаждаться; болтали они громко точно барсы: шумели точно драконы; закурили сине-лиственный табак, пуская тонкий синий дымок.

Сказал хан Харангуй: «Братья мои, втроем отправимся к своим кочевьям, успокоим мысли отца и матушки. /46б/ Пусть этот черно-соболевый дворец, и весь этот скот, находящийся на этой обстановке, весь этот подвластный народ достанутся этому мальчику и двум этим матерям». С этими словами он направился скача к своим айхан тохойским кочевьям, ведя за собою своих братьев. Тем временем они увидели, как черный злобный враг рубится и сражается с ханом батюшкой Митал угэй со всем своим войском. Подскакали братья втроем и стали рубиться с трех разных сторон. Разя, метя, убивают они по тысяче врагов; разя с напором, уничтожают они по десяти тысяч. Воскликнул тогда, зовя своих сыновей, отец хана Харангуй: «хан Харангуй мой с черно-каменным сердцем, ставший жертвой черного беркута. Уладай мэрген мой с бурым каменным сердцем, ставший жертвой птицы!» Кончив все свое оружие, которое он держал в руках, хан батюшка схватил большой деревянный шест и стал вновь биться во все стороны. Увидев, что ему не сесть на гороподобного сивого лысого бешеного [дикого] коня, стал он всех врагов уничтожать, уменьшая их, стал он разреженных истреблять. /47а/ Увидев и узнав своих сыновей, хан батюшка упал на землю, перелетев через сивого бешеного коня, упал он, землю обнимая. Подбежал к нему с братьями хан Харангуй, поднял его на ноги и, с плачем посадив его на коня, превратил в пепел последние вражеские войска. Затем прискакал хан Харангуй к своему белому дворцу, воздвигнутому без обручных шнуров. Увидела его прекрасная матушка Тунхэ Гоа и упала в обморок у своих стен. Хан Харангуй поднял [77] ее и понес во дворец. И когда хан батюшка и матушка царица обнимались со своими сыновьями, заколебалась, говорят, великая земля. Хан Харангуй дал своим родителям лекарства и, приведя их в прежний вид, рассказал им обо всем, что случилось со времени его отъезда до самого возвращения. Стали они громко смеяться, раскрывая свои белые бронзовые зубы. /47б/ Закинули они за уши свои кудри, красивые как павлиньи перья; стали они так наслаждаться, устроили пир и торжество, собрав свой малый простой народ.

Тем временем прибыл румяный мальчик с кудрявыми волосиками, ведя за собою своих двух матерей, а также десять тысяч белых верблюдов, нагруженных пожитками и дворцом, и тысячу белых верблюдов, нагруженных ганджуром и данджуром; прибыл он с шумом и грохотом. Встретил его весь народ, разгрузил [этот народ] его вьюки и, подняв его черно-соболевый дворец, пожелал ему всяческого счастья и благодати. Ударив в большой барабан, собрали большой народ; ударив в малый барабан, собрали малый свой народ и подданных; выставили море вина, рядами выставили мясо [кушание], - так пир устроив, наслаждались в том великом и приятном ликовании. Сказал хан Харангуй своим братьям - Уладай мэргэну и Хиргис Сайн Буйдэру: «Поезжайте вы вдвоем поскорее. /48а/ И привезите сюда всех жен и детей всех подданных Хиргис Сайн Буйдэра и Хатан Цэнгэля». С этими словами отправил их хан Харангуй. Быстро поехали те братья, отправили они всех людей и имущество Хиргис Сайн Буйдэра; затем забрали все то, что принадлежало Хатан Цэнгэлю, ничего они там не оставили, даже войлочный обрывок. Затем они в тот же день вернулись обратно и заполнили все айхан тохойское кочевье. Построили они тут же дворец Хиргис Сайн Буйдэру.

Чтобы совершить обряд брачного поклонения трех прекрасных дагини, вошли они в белый большой дворец хана батюшки Митал угэй, построенный без обручных шнуров; вошли они во дворец, перешагнув через высокий порог. А во дворце в большой широкий огонь-очаг капнули масло-жир, разложили черный ковер и, наклонив нежные головки прекрасных дагини, совершили брачный обряд. Батюшке и матушке поднесли они длинный золотой хадак, преклонили их [невест] колена, наклонили их головки и совершили брачное поклонение. /48б/ Прекрасный хан батюшка Митал угэй сказал такое благопожелание: «[Милые] мои невестки. Живите долго и счастливо, долго радостно живите. Крепко держите то, что получите в жизни; своему подвластному народу дайте счастье; чтобы сохранить свою державу, имейте каждая по три прекрасных сына [могучих как] железо». Такое, говорят, благопожелание сказал. Так шестьдесят суток они наслаждались, на восемьдесят суток устроили пир и торжество. Радовался там миллион людей, пировало восемьсот тысяч людей.

Тем временем от прекрасной дагини Толи Гоа родился один прекрасный мальчик с золотой грудью, серебряной задницей, медным лбом и красивейшим станом. «На радостях снова радость, на счастье снова [78] счастье», говорят, на шестьдесят шагов воздвигнули пламя и поймали маленького жеребенка; на двадцать шагов воздвигнули пламя и поймали жеребенка ростом с ягненка; воздвигнули большой костер и устроили пир, где благоухало мускусом. /49а/ Уйлэн Солонго стала играть на тонких черных гуслях, сделанных из костей диких коз, облицованных слоновой костью, [а подставки под струнами] были из сандального дерева. Как только провела она по струнам раз, весь сидевший там народ был растроган бесконечно [во всех членах]; когда провела она во второй раз, задрожал весь белый дворец от дверей до макушки. Через некоторое время собрались они, чтобы трем прекрасным мальчикам дать имена и звания. Сыну хана Харангуй дали имя «Всепобеждающий и совершеннейший хан Соно». Сына Уладай мэргэна нарекли «Непобедимым вражьими силами и неуязвимым стрелою Харалдзан Бэтэгэ». Сына Хиргис Сайн Буйдэра нарекли «Одолевающим приходящих врагов и всеми непобедимым Боролдзон Бэтэгэ».

С тех пор стали они все поживать, во вне не подпуская бедствия, в юрте не допуская зла, распивая вина точно море, кушая вкуснейшую пищу, обретая вечность и, не видя смерти, пребывая в богатстве без бедности, над собою не зная властелина, а возле себя - врага. Так прекрасно и счастливо они поживали.

Да будет вечное блаженство.
Манг-га-ла.
Ом-ма-ни бад-ме хум!