-

НИКОЛЬСКИЙ И.

ЗАПИСКИ РУССКОГО СВЯЩЕННИКА

О ПОЕЗДКЕ В МОНГОЛИЮ В 1864 ГОДУ

В начале марта настоящего года я получил предписание Иркутского епархиального начальства о выезде в Монгольский город Ургу, для отправления богослужения у христиан, проживающих в консульстве, и особенное поручение от преосвященного настоятеля забайкальской миссии собрать нужные сведения, в видах учреждения православной миссии в Монголии.

(В Монголии не было православной миссии со времен Сибирского митрополита и апостола Сибири Филофея Ладинского. Тогда кроме чрезвычайных духовных посольств к Хутухте, Забайкальская миссия командировала своих членов в Ургу для постоянного пребывания. Еп. В-н.)

С благословением Божиим, 6-го числа пустился я в дальний, неведомый для меня путь, и на 8-е число марта прибыл в Кяхту. Здесь я должен был Запастись средствами для дороги и на все время пребывания в Урге, потому что скудная средствами забайкальская миссия не могла мне доставить ничего более, кроме прогонов до Кяхты и обратно до Посольского монастыря. Кяхтинский купец я почетный гражданин Я. А. Немчинов, по просьбе преосв. Вениамина, еще прежде обещал свою помощь. К сожалению, его на ту пору не было дома, и я, с половины пути, может быть, возвратился бы назад, если бы не принял на себя всех издержек по поездке родственник его [69]

М. Ф. Немчинов. Благодаря его помощи и содействию г. кяхтинского пограничного комиссионера, я в два дня совсем собрался дальний путь.

9-го числа, очистив совесть покаянием, я отслужил литургию прежде-освященных Даров, а 10-го в одинадцать часов утра со спутниками своими — причетником, казаков и проводником монголом, вступил в пределы поднебесной империи. Торжественное шествие наше началось из дома М. Ф. Немчинова на семи верблюдах. Три верблюда были под вьюками, два под казаком и Монголом и два под двумя китайскими тележками. Об этих тележках, — а в особенности о той, на которой я имел несчастие путешествовать, было бы не простительно не сказать ни слова. Болон моей тележки, или вернее пещеры, был три аршина длины, два вышины и один аршин ширины. Внутри обит китайскими дабами, а с внешней стороны — такими же холстинами. Но тут речь не об украшении, за которым я не гнался, — а об удобстве и поместительности, что в дальнем путешествие составляет существенную необходимость. К сожалению, этого то и не доставало. Сколько нужно было усиленного терпения, чтоб проехать в такой колеснице семнадцать часов в сутки. Сколько требовалось телесных сил, чтоб перенести разные толчки и внезапные повороты изнеможенной плоти? Верховая езда на верблюде, хотя и имела преимущество, но для успокоении больного тела и она не приносила существенной пользы. Один был исход — просить убедительно монгола чаще останавливаться для отдыха и кормления верблюдов. Но и здесь не всегда удавалось иметь успокоение духа и плоти. Лишь только остановишься, [70] как отвсюду налетят голодные монголы, особенно женщины и дети, с самыми бесцеремонными требованиями. Дерзость, ругательства и оплевания сопровождали нас почти на каждом шагу. Требуют подарков, — хоть черствого куска хлеба. К сожалению, мое положение не давало мне права на большую щедрость, и голодные толпы еще сильнее делали нападения. Не знаю, встречают ли подобное нападение другие путешественники по Монголии, или моя беззащитность давала к тому повод, только оно мне весьма надоело в моем путешествии. Чем ближе подвигались мы к священному для Монголов городу Урге, тем более увеличивалось нахальство и бесстыдство женщин. Мущины, повидимому, были скромнее. В них не случилось заметить такой дерзости и нахальства. Но вот бывала потеха для женщин и детей, когда проводник наш — монгол завозил вас в такие улусы, куда русские, вероятно, и не заглядывали. Монголы отвсюду сбегались к нам и начинали рассматривать нас, как необыкновенных чудовищ. Первая гроза смеха всегда разражалась над причетником, которого за белокурые волосы, неизвестные между монголами, прозвали игреним, а нас с казаком — почему-то страшными. Особенно занимали, их наши кушанья. Брошенную рыбную. Кость они ловили с диким смехом, а потом начинали ее то нюхать, то лизать. Картину монгольской дикости дополняют странники и странницы, толпами идущие на поклонение Хутухте. Алчностию они далеко превосходят прочих монголов. Бедные монголы, проживающие около дороги, сами, видимо, тяготились непрошенными посетителями. Несмотря на собственную нищету, хозяин должен каждого [71] из них накормить и еще дать что-нибудь на дорогу. По принятому обычаю, бедный монгол волей-неволей тянется в своей яме, где у него сохраняется буда (особенный род просо), и из последних крох уделяет малую толику дармоедам.

Монголия, по местоположению своему, страна пустынная, гористая и безлесная. Ничто, кроме купеческих караванов, не представится вашему утомленному однообразием взору. Но за то, как приятно смотреть на живую картину движущихся огромной массой верблюдов. Представьте себе, впереди, верхом на верблюде Монгола-командира, а за ним длинную цепь вьючных верблюдов, которые гордо поднимают голову и осматривают дерзких путников, решившихся обеспокоить их мирное шествие. Вот единственная, живая картина в пределах Монголии. Попадаются еще на нути бедные кумирни, устроенные Ламами на более видных местах. Сами они около кумирен не живут, а предоставили это право бедным Шибашицам, которые и охраняют их среди степи. Ламы появляются несколько раз в году, для отправления идолослужения в известные праздники. Замечательным показалось для меня то, что у монголов нет нигде бумханов, которые за Байкалом в Сибири, среди Бурят, можно встретить почти на каждой горке. Обоны в Монголии также попадаются часто, как и у наших Бурят, только устроиваются не из хворосту, как в Сибири, а из груды камней. Значение их — привлекать к себе читкуров (злых духов) сокрытыми под ними жертвами, чтобы тем избавить от их посещения юрты монголов.

Не доезжая версты три до Урги, я заметил на [72] склоне горы единственное, изящное по архитектуре, ламское капище. Вид его поразителен для глаз, особенно после того, как несколько дней ничего не видел, кроме пустыни, немногих бедных кумирень и груды камней, составляющих обоны. В Ургу я прибыл утром 15 марта. Не предуведомленные о приезде православного священника, ургинские христиане были изумлены и обрадованы моему нечаянному прибытию. Столько лет жили они вдали от отечества и Церкви, что забыли уже о возможности видеть среди себя священника. Сам г. консул Я. П. Шишмарев принял мена с христианскою любовию и на первый раз на собственный счет содержал меня со всеми спутниками.

Урга (Урга (от урго — дворец) Так названа собственно русскими, по монгольски называется Да-курень — большой монастырь, потому что она есть ничто иное, как Ламайский дацан, а все прочее около него есть не более, как позднейшие пристройки. Еп. В-н.), главный город Монголии, местопребываний Хутухты-гыгэна, средоточие Лагаизма и резиденция правителей, расположена на долине превосходной на вид (издали), а на самом деле — каменистой и мертвой. Западные ветры кажется никогда здесь не утихают. Они бушуют, как пассаты между тропиками, только от Запада к Востоку. Да-курень (большой Монастырь), кроме ветхих и безобразных частоколов извне, и грязи и нечистоты внутри, ничего не представляет взору русского. Это жилище десяти тысяч лам, живущих здесь, как и все монголы, в простых юртах: В трех с половиною верстах от Курен находится китайский маймачин, такой же грязный и бедный, как и самый Курень. В средине двух грязных и вонючих подворий возвышается, [73] как исполин, наше русское консульство. Все постройки в консульстве еще не окончены, но величием своим удивляют диких монголов (Более всего монголов удивляет то, что у русских домов много дверей, потому что они каждое створчатое окно не иначе почитают, кок дверью и, без сомнения, воображают себе, что каждым из них входят и выходят люди.).

Тотчас по прибытии начались мои занятия.

16-го числа занимались мы устройством залы для совершения утрени, часов и вечерни. В этот же день отпеты были мною два давно умершие повойника, доселе остававшиеся не отпетыми, по неимению священника.

17-го числа, по отправлении молебна с водоосвящением, освятил жилища и житницы консульства. С этого же числа началось отправление ежедневного Богослужения.

22-го числа, после пятидневного говения, десять человек удостоены были принятия святых Христовых Таин. Минуты были умилительные и трогательные, как для них, так и для меня. Слезы, орошавшие глаза их, показывали, как дороги были для них настоящие минуты. Я также не мог быть безмолвным зрителем такого торжества. Содержанием моего слова естественно служила знаменательность самого события.

24-го числа, накануне Благовещения, отправлено было всенощное бдение с Освящением хлебов и проч. В самый день Благовещения еще пятнадцать человек удостоились вкусить Тело и Кровь Христову. Остальные десять человек приобщены мною 16 апреля в великий четверток. Всех постников в Урге было тридцать пять человек: Слава и благодарение Господу!

По удовлетворения духовным нуждам православных христиан в Урге, я решился ближе осмотреть курень с его капищами. Прежде всего осмотрел я [74] капище, в котором обитает дивный Майдар с двумя учениками. Идол Майдара слит из меди, позолоченной чрез огонь; а внутри его помещается разный хлам Ламского закона. Величина его, вместе с пьедесталом, не менее четырех сажен. Голова подобна паровому котлу, руки и туловище пропорциональны голове, а ноги журавлиные. Весу в нем смело можно положить до трех сот пудов.

В курени капищ китайской архитектуры нет. Монголы дали кумирням свою форму. Это — вид круглой огромной юрты, или палатки. Весь курень разделается на двадцать семь аймаков, — а в каждом аймаке проживает жрецов — Лам от трех до пяти сот. Всего же в Курене, как я сказал, насчитывают до десяти тысяч Лам. Пятьсот из них состоят на полном содержании Гыгена, — а остальные питаются подаянием.

Около Куреня проживают Монгольские и Маньчжурские чиновники, и не много Китайцев в своих торговых лавках. Здесь же отведено место и для нашего торгующего общества. Всех русских домиков, устроенных в китайском вкусе, пять. Один из них, послу чаю прекращения торговли, закрыт. Вблизи куреня монголы низшего класса, кроме чиновников, не живут. В китайском же Маймачине, отстоящем от куреня в трех с половиною верстах, находится до тысячи монгольских семейств; но и это, не более, как ублюдки, происшедшие от китайцев. Их называют Эрлидзами. Подобные же подозрительные лица проживали и около куреня, но одно важное лицо, прибывши извнутри Китая и увидевши среди Лам развившийся разврат, приказало немедленно [75] переселиться. Впрочем разврат все таки не уничтожен. Сифилис до того развит в Монголии, что на каждом почти шагу встречаешь зараженного любострастною язвою. В курени эта зараза проникла все население. Между тем в Да-курень каждый день собираются до нескольких тысяч человек поклонников. Чрез два дня, из собравшейся массы до тысячи человек поклоняются Хутухте-Гыгену (Хутухт в китайской империи четыре. Это, по буддийскому учению о переселении душ, воплощения известнейших распространителей будизма. Ургинский Хутухта или Гыген (воплощение Пандиты) считается важнейшим по своему политическому значению в Монголии и потому более всех уважается китайским правительством. До 1864 года и Сибирские ламайцы свободно относились к ургинскому хутухте, которого в этом году Русское правительство решило заменить своим Бандидо-Хамбою. Но прежнее почитание Хутухты-гыгена чрез это нисколько не уменьшилось а ваши Буряты доселе толпами идут в Ургу на поклонение Хутухте. Еп. В-н.). Фанатическое почитание Гыгена, соединенное с крайним невежеством и дикостию, довело поклонников его до того, что извержениями его они окуриваются и окропляются, как святынею, а многие, хотя не все, считают за счастие даже принимать их вместо пищи и пития. Иные дают такие странные обеты, которые для всякого другого покажутся сумасбродством. Так одни лижут землю около жилища Гыгена, — а другие в распростертом положении обходят кругом всего куреня. Последний обет очень труден и стоит несчастным поклонникам двухнедельного срока. Самое же поклонение Гыгену можно разделить на четыре категории. Первого рода поклонение совершается только монгольскими князьями, которые приносят жертву в тысячу лан серебра (около 2,500 р. с.). Жертва эта называется Даишик. Второго рода поклонение совершается теми, которые могут принести 50 лан серебра (около [76] 125 р.). Она называется Мандал. Третьего рода — совершается теми, которые могут принести в жертву Гыгену конфект, пирожного и немного серебра. Приношение сие называется Дзок. Поклонники, приносящие означенные жертвы, могут входить в жилище Гыгена и лично принять от него вызолоченным шариком удар в голову (благословение). Четвертого рода поклонение совершается бедными, которые не в силах принести ни одного из выше писанных приношений. Они удостаиваются видеть Гыгена на площади, пред воротами жилища гыгенова. Здесь их рассаживают рядами. При этом у каждого поклонника должен быть на голове ходак (род небольшого и узкого платка с изображением бурханов), а жертвы, которые они в состоянии принести Гыгену, должны находиться при них же на земле. По знаку трубы, эта толпа мертвеет от страха и благоговения. До ворот ограды Хутухта идет пешком; а в самых воротах ламы сажают его в кресла на свои плеча и проносят по всем рядам сидящих поклонников. С обеих сторон Гыгена идут ламы и кропят сидящих поклонников (чем, — смотри выше); а прочие собирают хадаки и жертвы. Гыген, по окончании кропление, уносится в свое жилище. Вот до какого безумия может довести слепота душевная.

5-го апреля я был свидетелем ужасной сцены, свойственной только диким варварам. Этого числа монголы отправляли торжество в честь идола своего Майдара. Идола вместе с Гыгеном возили кругом куреня. На западной стороне, около русских и китайских лавок жрецы остановились для принятия пищи. Во время стоянки, двое лам отправились в [77] китайские лавки, для закупа товаров, и там успели поссориться с Китайцами. Ссора доведена была до сведения Гыгена, который, как мальчик (лет четырнадцати или пятнадцати) (Ургинские Хутухты никогда не достигают совершеннолетия. Одни причину ранней смерти их видят в китайской политике, а другие просто в самих, окружающих их, ламах. Еп. В-н.), мало думавший о последствиях, приказал ламам поколотить Китайцев. Магическое слово Гыгена мгновенно разнесловь во всему стану жрецов. Целые тысяча лам бросились к воротам лавок, которые Китайцы успели запереть и заложить бревнами. Но перед такой массой не могли устоять никакие закрепы. Ворвавшись внутрь двора, ламы приступили к осаде лавки. Двери и окна были выбиты. Все, что было внутри, предано разрушению. Прикащики были избиты. Ни одного целого мета на осталось на них. Мясо на лице висело кусками. Один монгольский чиновник, видя страшный разгар ламских страстей, употребил в дело нагайку, но за такую дерзость подвергся той же участи, как и прикащики. А Хутухта, с оставшимися при нем жрецами, спокойно посматривал на страшную бойню. Разбой продолжался около трех часов и был прекращен уже китайским Дзаргучеем. В числе злодеев были и знаменитые ламы Гыгена. Но так как правосудие у Китайцев и Монголов определяется весом серебра, то богатые оправдались, а бедные, может быть и невинные, в числе полутораста человек должны подвергнуться всей строгости китайских законов.

Но среди занятий по обязанностям пастырским и наблюдений над дикою средою, в которую попал, я не мог забыть и данного мне поручения по отношению к Евангельской проповеди. Я старался собрать [78] нужные сведения, как от русских, живущих при консульстве, так и из личного знакомства с монголами. По счастливому стечению обстоятельств, я имел случай познакомиться не с однимпростонародием, которого полудикое состояние я мог видеть еще во время путешествия в Ургу, но и с самыми высшими властями Монголии.

Судя по неожиданности моего приезда в Ургу для самих русских, можно было бы подумать, что языческие власти Монголии придут в раздумье о цели необыкновенного посещения; но на деле ничего подобного не оказалось. Судя по характеру монголов можно думать, что если бы я проехал всю Монголию, никто не спросил бы о цели моего путешествия. Более трех недель прожил я в Урге, отправлял открыто христианское Богослужение, причем были посетителями и Монголы и Китайцы и даже сами ламы, но ни эти посетители, ни сами правители Монголии (амбани), ни кто не спрашивал меня, за чем я к ним прибыл и имею ли законные документы на заграничное путешествие. Я сам уже решился посетить правителей.

В Урге живет два амбани, один Монгольский, другой Манчжурский и Дзагурчей Китайский. Все принимали меня ласково, заинтересованные главным образом невиданною личностию. Моя широкая и свободная одежда особенно интересовала их, так что монгольский амбани не раз восклицал: саин, саин (хорошо, хорошо). О христианстве при этом свидании, конечно, не могло быть речи. Самое общечтвенное положение их не позволяло этого делать, по крайней мере, с первого раза. Я искал себе человека, который бы доступнее был для меня по своему общественному [79] положению и в то же время не так дик и груб, как простой народ. Такого человека я нашел в лице одного монгольского чиновника, живущего в Урге в качестве поверенного в делах от своего князя. Простота и откровенность его делали и мне возможность откровеннее говорить с ним о христианстве и ламайстве. Библия на монгольском языке в переводе бывших за Байкалом английских миссионеров, которою и снабжен был из библиотеки посольского монастыря, дала мне возможность читать ему подлинные речения Духа Божия. Скачала я читал с ним из книги Бытия о творении мира и человека и о падении прародителей, а потом перешел к пришествию Спасителя мира. Жизнь Иисуса Христа, Его учение и чудеса, крестная смерть и воскресение, по-видимому, произвели спасительное действие на моею собеседника. В порыве откровенности он прямо высказал, что христианская вера — первая вера: но, очевидно, он далек еще был от признания ее единою истинною верою. Когда я после нескольких собеседований стал склонять его к признанию христианства единственною истинною верою, он даже испугался моего предложения. Я понял, что измену своей вере он считал как бы изменою отечеству. Монголы, подобно нашим Бурятам, верят, что Бог сам дал разным народам разные веры и принадлежность к русской вере, по их понятию, должна соединяться с принадлежностию к русской национальности. Теперь для меня понятно стало и то, почему монголы, часто посещающие Россию, не хотят принимать христианства при всем убеждении в его истинности.

(Летом 1863 г. приходил к нам за Байкал один монгол и усердно просил крещения, с принятием в русское подданство. Его усердие к христианской вере (с которою он ознакомился, бывши в Кяхте), заставляло меня принять в нем участие, но трактат наш с пекинским правительством не позволял принять его в русское подданство, а он боялся дома подвергнуться за крещение гонению. Это то обстоятельство главным образом и побудило отправить в Ургу священника для собрания сведений в видах учреждения в Монголии миссии, чтобы желающие принимать христианство могли в самой Монголии исполнить свое желание, не вынуждаясь просить о принятии в русское подданство. Еп. В-н.) [80]

За чтение книги Бытия принимались. еще два ламы, но суждений их то этому предмету мае не удалось слышать. Чтобы сеяние Слова Божия могло продолжиться и мосле меня, я оставил в Урге на руках одного боголюбца из русских десять букварей, три экземпляра Евангелия и два экземпляра книги Бытия. При букваре содержится краткое изложение веры, краткая Св. История и несколько молитв. Все эти книги перевода бывших за Байкалом английских миссионеров. Чтобы более заинтересовать чтением их, я советовал не отдавать их в собственность, а давать да время с требованием отчета в прочитанном. Вообще из кратковременных наблюдений своих над монголами, я пришел в тому заключению, что для успеха Евангельской проповеди, при полудиком состояния монголов и при их понятии о вере, как национальности, необходимо, во-первых, покровительство христианского правительства принявшим христианство. Без этого христиане всегда будут преследоваться не просто как люди чужой веры, а как изменники отечеству. Французская и английская миссия в Китае, кажется, давно поняли это. По требованию французского и английского посланников по всей Монголии давно разослано циркулярное предписание о покровительстве действиям их миссий и монголы ожидают теперь иностранных миссионеров, как новых [81] начальников из покоривших Китай государств. Но действия иностранных миссий пока ограничиваются южными пределами Монголии. Подобным же путем, слышно, идет распространение римско-католического и протестантского христианства в самом Китае. Все китайцы-католики и протестанты с принятием христианства переходят под покровительство французского и английского посланников, под осенением которого они больше безопасны, нежели язычники под управлением своего начальства.

Собственно миссионерские действия должны начаться с открытого Богослужения. Русский Монгол-Бурят не требует продолжительных наставлений в вере, потому что он давно более или менее знаком в нею, по крайней мере, с внешней стороны. Заграничный монгол со всем не имеет о ней понятия. Чтобы дать ему о ней понятие, прежде всего нужно наглядно показать ее, а это возможно не иначе, как если у него на глазах будет православный русский храм с открытым для всех Богослужением. Монголы, как показал опыт, охотно будут посещать наш храм. Почитая изменою отечеству принятие христианства для них самих, они не только спокойно смотрят на открытое исповедание его другими, но и сами оказывают ему уважение, как вере равно данной от Бога, хотя не им — монголам. Переход к признанию христианства, как единой истинной веры, назначенной не для одного какого нибудь народа, а для целого человечества, нужно предоставить действию благодати Божией и Евангельской проповеди. Кяхтинское купечество, всегда готовое на все доброе, изъявило уже благочестивое желание на свой счет построить [82] церковь в Урге; стоит дело только за разрешением русского министерства иностранных дел. Ужели православное русское правительство откажет в дозволении построить храм и тем даст случай иностранцам так же овладеть Монголиею, как овладели они Китаем?

В Урге Господь благословил мне провести и светлые дни св. Пасхи к утешению тамошних христиан, никогда не видевших светлого торжества в столице язычества.

Ночь на светоносный день Воскресения Христова была тихая и ясная. Дом консула весь был освещен плошками. На возвышенном месте поставлен был деревянный крест, который также освещен был огнем и ясно виден в самом курени. Во время пения: Христос воскресе, стреляли китайскими ракетами, которые издавали довольно порядочный гул. И так темная страна языческая теперь в первый раз оглашена победным гласом: Христос воскресе!!! Дай Бог, чтоб и в будущие времена победный глагол никогда не умолкал в языческой Монголии.

Здоровье мое на третий день светлого Христова Воскресения очень расстроилось; но ежедневная служба, не смотри на слабое здоровье, продолжалась не опустительно до самого моего отъезда.

26-го апреля, по отпении часов, с благословения Божия, выехал я из Урги; а 4-го мая в четыре часа утра прибыл в Верхнеудинск.

Забайкальский священик
Иоанн Никольский.

Верхнеудинск,
6-го июля 1864 г.

Текст воспроизведен по изданию: Записки русского священника о поездке в Монголию в 1864 году // Христианское чтение, Часть 1. 1865