-

А. ГАМИЛЬТОН,

АФГАНИСТАН

AFGHANISTAN

Глава XI.

Англо-афганские сношения.

(Продолжение).

После окончания тирахской кампании наша активная политика уже не ограничивалась обменом англо-афганских острот и любезностей. Сношения между Кабулом и Калькуттой базировались теперь на том впечатлении, которое произвел на Абдуррахмана вновь вступивший в исполнение своих обязанностей вице-король лорд Керзон, при посещении им Кабула в 1894 году. Этот выдающийся изыскатель тщательно и глубоко изучил нашу окраинную политику, и результатом его трудов явилась целая серия научных исследований, а именно: «Россия в Средней Азии», «Персия и персидский вопрос», «Памиры и верховья Оксуса» и «Недавнее путешествие в Афганистан». Благодаря этим путешествиям через Азиатскую Россию, на Памиры, в Афганистан и Персию и благодаря своей поразительной наблюдательности, неподражаемому искусству в сопоставлениях, умению сразу схватывать сюжет, ясной логике и блестящему слогу, мистер Джордж Керзон не имел равного себе авторитета в пограничных вопросах. Когда этот светлый и неутомимый дух, в лице лорда Керзон Кедлестона, был призван в Индию, методы, которыми регулировалась наступательная политика в [296] последнее десятилетие XIX столетия, были оставлены и работа ее воссоздания была вверена человеку, который был в то время первым знатоком своего дела. Преобразования его были существенны. Лорд Керзон сразу провел много серьезных реформ в экономическом и военном контроле на северо-западной границе. Регулярные силы читральского гарнизона были уменьшены на одну треть. Число солдат в Нижнем Свате и в Малаканде было уменьшено с 3550 человек до одного батальона, национальная милиция уменьшена на половину, а кавалерия была доведена до небольшого отряда. В тоже время эти войска были изъяты из ведения гильгитского агента. Вместе с тем сообщение с Малакандом было усилено железной дорогой, шириною колеи в 2 фута 6 дюймов, от Ноушара до Даргая. На охрану дороги были поставлены 4 роты, тогда как в Ноушаре был устроен обширный лагерь. Регулярный отряд в Хайбере, в 3700 человек, был заменен 2 реорганизованными батальонами (по 1200 человек), с усиленным составом английских офицеров и улучшенным содержанием. Проект постройки дорогих и громадных укреплений в Хайберском проходе был отменен и вместо них были возведены укрепления, приспособленные к требованиям гарнизона афридиев, поболее дешевой и усовершенствованной системе. План прокладки полотна железной дороги через Хайберский проход был заменен продлением уже существующей северо-западной железной дороги от Пешавера до Джамруда на 10 миль.

Между Пешавером и Кохатом, при мирном содействии местных племен, была построена давно желанная [297] колесная дорога через Кохатский перевал и стратегическая дорога через страну Муллагори в Хайберском районе, в дополнение к уже существовавшей дороге на Али-Месджид. В тоже время была проектирована узкая вьючная дорога, обращенная теперь в широкую, имевшую соединить Тал, via Кохат, с Кушалгархом на Инде. Несколько позднее Нушки был соединен с Кветтой. Конечным штрихом в этой прекрасной системе пограничных путей сообщения являются недавно начатые работы по проведению дороги вдоль левого берега реки Кабула до Дакка.

Военный отряд в Самана, к югу от Кохата, состоявший из 450 человек туземной милиции, под командою английских офицеров и набиравшийся из племени оракзаев, был усилен резервным батальоном пограничной военной полиции, а местный регулярный гарнизон был уменьшен с 1700 до 600 человек. Милиция в Курамской долине была реорганизована в 2 батальона (1250 человек) под командой английских офицеров. Два батальона вазиристанской милиции, по 800 человек в каждом, были оставлены, один в долине Точи, или северном Вазиристане, а другой в долине Гомуль, или южном Вазиристане. Таким образом освободился регулярный отряд в 4000 солдат. Эти перемены возможно было осуществить, благодаря организации и дрессировке пограничной полиции, численность которой равна 10.000 человек. Вверить эти передовые посты иррегулярной милиции можно было без особого риска, так как в Пешавере, Банну и Дера-Измаил-Хане были расквартированы летучие отряды и одновременно были значительно улучшены колесные и железные [298] пути сообщения между всеми стратегическими центрами северо-западной провинции. Этим была достигнута значительная экономия, хотя боевая сила отнюдь не уменьшилась, а скорее увеличилась, ибо полки перестали разделяться на мелкие отряды. Число регулярных войск за административной границей было уменьшено в 1899 году с 10.200 солдат до 5000, а вспомогательные гарнизоны (милиция) увеличились с 22.000 до 24.000.

Когда вице-король убедился, что эти меры достаточно успешны, он пожелал завершить свой опыт пограничного устройства заключительной фазой. 27 августа 1900 года, после 18 месяцев терпеливой работы и постоянного наблюдения, он составил записку, в которой доказывал необходимость выделения северо-западной пограничной области из администрации Пенджабской провинции. Его коллеги поддерживали настояние вице-короля и подписали депешу, отправленную 13 сентября. Приведя выдержку из знаменитой записки лорда Литтона от 22 апреля 1877 года, лорд Керзон представил имперскому правительству блестящий и строго выдержанный анализ существовавшего порядка пограничной администрации. Статс-секретарь по делам Индии, лорд Гамильтон, 20 декабря 1900 года уведомил вице-короля о солидарности английского правительства с его взглядами, но учреждение повой области, под наименованием: «Северо-Западная пограничная провинция», последовало только 9 ноября 1904 года.

Пока лорд Керзон, в первые три года своего управления — от января 1899 до ноября 1901 г. — был занят исправлением административной машины на индийской границе, Афганистан, с ранней весны 1900 года, [299] сделался объектом обмена дипломатических нот между покойным лордом Сальсбери, статс-секретарем (министром) иностранных дел и покойным русским послом в Лондоне фон-Сталь, действовавшим по инструкциям русского министра иностранных дел, графа Муравьева. Письмом от 6 февраля 1900 года, фон-Сталь уведомил «Foreign Office», что русское правительство предполагает установить непосредственные сношения между Россией и Афганистаном по пограничным делам, но что эти сношения не будут иметь политического характера, так как русское правительство намерено соблюдать свои прежние обязательства и будет продолжать считать Афганистан вне сферы русского влияния. На это требование был дан немедленный ответ, что, принимая во внимание соглашение, по которому Афганистан признается вне сферы русского влияния,

...Британское правительство не может согласиться на изменение существующих условий и войти с предложением к Эмиру без более точного выяснения того способа, который Россия желала бы ввести для сношений между пограничными властями, какие должны быть границы этих сношений и гарантии, что эти границы будут соблюдены.

На это указание в то время не последовало никакого ответа (Как известно, последним англо-русским соглашением установлен принцип торгового равноправия в Афганистане, и Россия может содержать в Афганистане торговых агентов.) и англо-афганские сношения остаются опять в неопределенном положении. В тот период, когда лорд Керзон был так поглощен пограничными [300] делами и административными реформами, Абдуррахман также не дремал. Несмотря на свои угасающие силы, он с большой энергией и решительностью завершал свою жизненную задачу. Справившись с нею и убедившись в доброжелательстве индийского правительства, когда вскоре после прибытия в 1899 году лорда Керзона было пропущено оружие, задержанное во время тирахских беспорядков, Абдуррахман принялся за свои семейные дела. Удовлетворенный усовершенствованием своей военной системы и реформами в хозяйственном управлении своего государства и установив, посредством тонких ухищрений, независимость своей страны, он опять подумал о продолжении своей династии. Чтобы приготовить свой народ к признанию и восшествию на престол, после своей смерти, Хабибулла-Хана, Абдуррахман еще в 1891 году дал своему сыну власть председательствовать на общественных дурбарах в Кабуле. В тоже время он сохранил за собою заведывание иностранными делами, показав этим, что он придает большое значение положению Индии и ставит от него в зависимость положение Афганистана. Под угрозою возрастающей физической немощи и как-то предчувствуя близкую кончину, он нарочно созвал осенью 1900 года на специальный дурбар аристократию и высших чиновников и объявил им, что он более не в силах справляться с возрастающими кипами дел. При этом старый эмир сказал с чрезвычайным пафосом, что его сыну, Хабибулла-Хану, будет дана еще более широкая власть.

Через несколько месяцев, в мае 1901 года, было получено более угрожающее известие об опасном [301] состоянии здоровья эмира. Из Кабула дошли сведения в Пешавер, что Абдуррахман уже не может ходить и что он, вероятно, не доживет до зимы. Хотя эмир изнемогал от болезни Брайта, в соединении с подагрой, умственные способности его не были затронуты и на склоне своей жизни он пользовался ими на благо своей страны. Заинтересованный южно-афганской войной и видя главные недостатки в нашей неподготовленности, эмир ассигновал большую сумму денег на схему мобилизации 1900-1901 гг. В мае 1901 года он добился разрешения доставить из Германии 30 гаубиц и полевых орудий. В тоже время, без ведома индийского правительства, он заказал большое количество орудийных снарядов. Заказ этот был потом отменен Хабибулла-Ханом. В августе 1901 года Абдуррахман лично руководил приготовлениями к подавлению начинавшегося бунта в Хосте, а в сентябре принимал меры против восстания племени Таги в Гериабе возле Дайвера. Эти события были последними выдающимися делами, в которых Абдуррахман принимал личное участие. Но даже увлекаясь операциями против тагийцев, его высочество стал заметно ослабевать и 20 сентября от удара паралича у него отнялась правая сторона.

Туземные врачи приготовили ему смесь редких лекарств, стоившую несколько тысяч рупий, но так как удар паралича хранился в дворце в строгой тайне, то это зелье опоздало, и когда его хотели дать эмиру, он не мог уже принять лекарства. Сентября 28 дня его высочество, чувствуя приближение смерти, призвал своих сыновей, придворных, главных гражданских и военных властей и главных раисов Кабула, индусов [302] и мусульман. Не было только одного сына, 13 летнего Мухаммед-Афзуль-Хана, жившего со своею матерью в Бальхе, так как эта дама происходила от бальхских сеидов. Когда они собрались, эмир взглядом ответил на их поклоны и затем сказал им слабым, но отчетливым голосом:

Вы знаете, что, когда государь стареет и заболевает, он всегда желает перед смертью назначить себе преемника. Я хочу, чтобы мой наследник был назначен теперь. Посмотрите друг на друга, кого вы находите достойным наследовать мне.

При этих словах все присутствовавшие зарыдали. Они объявили, что шахзадэ (принц) Хабибулла, который так хорошо вел государственные дела в течении 8 лет, есть желанный для них правитель. Тогда умирающий эмир приказал одеть на Хабибулла-Хана саблю и пояс, усыпанный драгоценными камнями, вместе с толстым томом, заключавшим в себе инструкции для будущего управления страною. Затем он приказал Насрулла-Хану надеть на своего брата пояс и саблю и распустить собрание. Абдуррахман всегда предчувствовал, что он умрет в тот год, как и оплакиваемая наша государыня, королева Виктория. После этой аудиенции состояние его быстро ухудшилось и 1 октября 1901 года Абдуррахман скончался. Эту весть скрывали до утра 3 октября, когда Хабибулла, приняв меры предосторожности против могущих подняться беспорядков, показался народу. Днем 3 октября на специальном дурбаре Хабибулла был торжественно провозглашен [303] эмиром, после чего он издал следующий манифест на имя высших государственных сановников:

Ваше Превосходительство (афганский сановник) получили извещение о смерти моего покойного отца, света веры и государства (да будет рай его жилищем), который, как говорит стих корана — смерть есть удел всякого и нельзя ее отсрочить ни на одну минуту, когда она приблизится — отозвался на зов Бога и отправился по дороге в рай.

Вашему Превосходительству сообщается теперь подробно, как это произошло. Покойный государь часто хворал, но несмотря на свое расстроенное здоровье, он ни на одну минуту не оставлял своих царских обязанностей, пока не угас свет его жизни. Он провел свою последнюю ночь в четверг 19 Джемадиус-Сани в Кала-Баге, своей летней резиденции, где отдал свое последнее воздыхание Создателю вселенной. В пятницу 19 числа известие это распространилось по городу и было сообщено чиновникам. Все население страны и войска, как один человек, выражали свое горе. Без всякого сомнения, они считали монарха своим добрым отцом и милосердным правителем. Уроженцы Герата, Кандагара и Туркестана, бывшие в это время в Кабуле, ожидали увидеть высокую семью и меня, раба Божия, и восхваляли Бога. Стечение народа, присутствовавшего на «фатиха» (похоронной службе) было так велико, что число его известно одному Богу. Все они молились от искреннего [304] сердца и чистой души. Затем они присягнули мнеj восхваляя Всемогущего Бога. Они говорили следующее: «мы желаем сделать Ваше Высочество нашим государем, чтобы не жить в неустроенной стране. Мы желаем принести Вам нашу присягу и просим Ваше Высочество управлять государственными делами и нашей нацией, посвящая им Ваши дни и ночи, как наш покойный властелин, и даровать нам тишину и спокойствие».

После их речей и молитв, Я, со своей стороны, принял их присягу и просьбы, со присущей трону милостью и дал им столь полное удовлетворение, какое только мог дать. В этот день все ваши братья (сослуживцы) приносили присягу, а после них все члены царствующего дома, представители благородных фамилий Мухаммедзаев и других родов, сеиды, муллы и все чиновники, гражданские и военные. Я также присягнул за свое царствование. Вслед за сим все молились за покойного монарха (да будет рай его жилищем) и возблагодарили Бога за мое царствование. По окончании этой церемонии, все гражданские и военные власти и все те, кто мог на время отложить дела, отправились в Кала-Баг и присоединились и похоронной процессии света народа и религии. Бренные останки этого державного и могущественного государя были доставлены, согласно его воле, на царское кладбище с большою роскошью и почестями. Он был предан земле и оставлен на том месте, которое есть [305] действительное и последнее жилище человека. Этот державный и сильный монарх, этот милостивый и кроткий государь отдал последний вздох и отошел в вечность по милости Божьей (да будет небо его жилищем).

Ваше Превосходительство теперь осведомлены о всем, что произошло, и дадите ответ о получении полных сведений. Особое оповещение отправлено Его Превосходительству вице-королю Индии, в виду существующего между нами союза.

Второй дурбар состоялся 6 октября, когда главнокомандующий войсками, главные военные власти, вожди племен, бывшие в Кабуле, представители знатных родов и главные муллы публично возобновили свое соглашение, заключенное с покойным эмиром осенью 1900 года о наследовании Хабибулла-Хана. Имея перед собою коран, они прилагали свои печати к нижеследующей клятве:

Мы, офицеры, вместе со всею армией, вожди всех афганских племен, сердары, муллы и другие последователи ислама в Афганистане клянемся кораном, что признаем Эмира Хабибулла-Хана своим Царем Ислама.

Хабибулла ответил:

Вы назначили меня своим царем и я принимаю это звание. Даст Бог, я всегда буду последователем религии пророка Божия Магомета (да будет над ним мир) и буду стражем мусульман в Афганистане, которые будут повиноваться мне, как Царю Ислама.

Тысячи народа, присутствовавшие на этом дурбаре, [306] торжественно сняли свои чалмы и громко провозгласили Хабибулла-Хана своим новым правителем. Депутация индусов, во главе с Диван-Харинжаном, присягнула затем эмиру, который милостиво принял их выражение верноподданности и уверил их, что они могут жить спокойно, обещав при этом уменьшить налог, лежащий на индусской общине. В Кабуле 8 октября состоялся третий дурбар, на который сердар Насрулла-Хан принес коран, саблю и знамя покойного эмира. При приближении своего брата, Хабибулла встал, положил коран себе на голову, обвязав саблю вокруг поясницы, поднял знамя и поклялся править Афганистаном, как верный магометанин. Он сказал, что его братья, вся армия и народ признали его государем, что он принял это звание на глазах народа и просит Бога простить ему его грехи. Затем эмир заявил, что он утверждает своего брата, Насрулла-Хана, в тех должностях, которые он занимал при покойном эмире и в тоже время назначил Омар-Хана министром финансов, а Аминулла-Хана верховным судьей (министром юстиции).

Одновременно с этими назначениями были обнародованы некоторые милости. Заключенные в тюрьмах больших городов за незначительные преступления были освобождены и местным властям были разосланы деньги, в общей сумме до 100.000 рупий, для раздачи нищим. Кабул, конечно, был особенно обласкан. Торговое сословие было освобождено от самых тяжких налогов, а некоторым цехам были обещаны особые привиллегии казначейства. В Кабульской провинции было также освобождено 500 преступников. Так как система [307] Абдуррахмана брать в солдаты одного из 8 способных носить оружие вызывала неудовольствие, то Хабибулла увеличил жалованье всем регулярным и иррегулярным войскам. Жалованье кавалеристу было увеличено с 20 до 25 рупий в месяц, пехотинцу от 8 до 10 рупий и милиционеру — от 6 до 8 рупий в месяц. Офицеры получили соответственно более высокое содержание. Эти знаки внимания обеспечили спокойствие народа при перемене правителя, в то время как дальновидность покойного эмира при выборе жен для Хабибулла-Хана из влиятельных семей в армии и среди духовенства закрепила за Хабибулла-Ханом симпатии этих двух руководящих сословий. Поэтому его вступление на престол было безмятежно и в то время как курьеры оповещали об этом событии властей, новые монеты с турецким штемпелем: «Эмир Хабибулла-Хан, эмир Кабула, искатель Божьей помощи» стали обращаться на базаре. В Индии в день 14 октября, когда было получено оффициальное сообщение о смерти Абдуррахмана, был наложен траур, и Хабибулла-Хан был поставлен в известность, что в Кабул прибудет мусульманская депутация для выражения от имени индийского правительства соболезнования и поздравления с восшествием на трон. Уже через несколько дней Хабибулла перешел от занятий государственными делами к делам духовным, впервые обнаружив те зловещие признаки ханжества, которыми он с этих пор всегда отличался. Первый раз в истории Афганистана глава светской власти исполнял обязанности муллы на пятничной службе в мечети Идгах. Главный кабульский мулла немедленно объявил Хабибулла-Хана [308] наместником пророка, на что эмир ответил манифестом, дышащим нетерпимостью клерикализма. Между прочим, он установил штраф до 10 рупий за несоблюдение вечерних и утренних молитв в мечети. Приказано была завести особые списки правоверных каждого квартала и следить за исполнением ими религиозных обрядностей и даже установлена судебная камера, куда всякий мог тайно доносить на тех, кто пренебрегает своим религиозным долгом.

Удар Провидения постиг Абдуррахмана в самый неблагоприятный момент. Хотя мир на индийской границе был нарушен в 1901 г. только операциями племени Махсуд-Вазири, благодаря наследству, завещанному лорду Керзону деятельностью лорда Эльджина в. Вазиристане, но русско-афганские сношения в этом году явно угрожали равновесию в Средней Азии, вследствие неудачи британского оружия в Трансваале. Можно было бы с полною вероятностью ожидать со смертью Абдуррахмана взрыва восстания в Афганистане. К этому были направлены все помыслы и интриги. Даже оставляя в стороне исторические параллели, было так много тревожных признаков, что кабинетные мудрецы прокричали на весь свет, будто бы смерть Абдуррахмана явится сигналом к общему столпотворению в Азии, в котором Россия и Англия составят два враждебных лагеря. Русские не менее нас самих разделяли эти предсказания, и когда сомнительное состояние здоровья Абдуррахмана весною 1901 года стало тревожным, мнение это как будто подтверждалось молчаливыми приготовлениями на русско-афганской и индо-афганской границах. Под бдительным руководством лорда Керзона ни один [309] признак тех опасений, которые вызывала в душе индийского правительства смерть Абдуррахмана, не мог распространиться в публике. Хотя первые указания на возобновление русской деятельности на афганской границе появились еще за 2 года до смерти Абдуррахмана, но новым щелчком был внезапный отъезд на афганскую границу русского военного министра, генерала Куропаткина, покинувшего Петербург немедленно по получении известия о смерти эмира. Почти первым действием бывшего начальника Закаспийской области, по его прибытии в этот край, было освобождение из мервской тюрьмы 19 октября 1901 года, шести афганских шпионов. Призвав их к себе, он велел им передать следующее добропожелание новому эмиру:

Несчастие постигло Афганистан, Эмир Абдуррахман умер и Хабибулла, один из его сыновей, взошел на престол. Мы, русские, всегда считали себя друзьями Афганистана и желаем остаться таковыми и при настоящей перемене правления. Поэтому, отпуская вас на свободу, я предлагаю вам отправиться к ближайшему афганскому начальнику и повторить ему слова, которые вы слышали от русского Военного Министра.

Когда генерал Куропаткин выехал из Мерва в Ташкент для инспектирования войск и участия в закладке южного участка Оренбург-Ташкентской железной дороги, индийское правительство ответило на это дерзкое (?) заявление тем, что поручило своему мусульманскому агенту, выехавшему 20 ноября 1901 года из Пешавера в Кабул, пригласить его высочество эмира [310] афганского посетить Индию. Несмотря на усиленные занятия, генерал Куропаткин, во время посещения им. Средней Азии, уделил много внимания наследнику Абдуррахмана. Еще до 11 декабря, когда депутация индийских мусульман покинула Кабул, Хабибулла получил донесение от правителя Мазари-Шерифа, что к концу зимы 1901-02 гг. туркестанский генерал-губернатор отправит из русского Туркестана мусульманскую депутацию, которая примет участие в праздновании ноуруза 9-12 марта в Кабуле. Эту депутацию должен был сопровождать конвой с несколькими батареями полевых орудий, предназначавшихся в дар его высочеству, в память восшествия его на престол.

Значение этих обстоятельств было угадано Хабибулла-Ханом, умственные способности которого были бы, конечно, слишком слабы, если бы антагонизм англо-русских интересов при кабульском дворе ускользнул от его внимания. Симпатии его во внешней политике обнаружились в первые же дни его царствования, когда он приказал своему народу сохранять в силе воспрещение Абдуррахмана пользоваться северною частью Кветта-Чаманской железной дороги до первой станции с южной стороны Ходжа-Амранского тоннеля. Поэтому было крайне интересно узнать, как выскажется по этому поводу Хабибулла-Хан в речи, обращенной к индийской сочувственной депутации.

На первом приеме депутации поведение Хабибулла- Хана отличалось негостеприимностью. Ему было передано предложение индийского правительства выплачивать субсидию, которой пользовался Абдуррахман. Поблагодарив за оказываемое ему вице-королем внимание [311] и намекнув, что он затрудняется принять в настоящее время приглашение вице-короля посетить Индию, Хабибулла-Хан заметил, что он не связан обязательствами, заключенными его отцом. Наконец, он оказал делегатам некоторую долю снисхождения, обещав следовать по стопам своего оплакиваемого отца. Позднее на дурбаре, в присутствии миссии, он изложил свою политическую программу, повторив, что он намерен уважать предвзятые мнения Абдуррахмана, относительно проведения телеграфных и железнодорожных линий, реорганизации армии, назначения англичанина агентом в Кабуле и устройства таможен на европейский образец — даже употребление европейских лекарств подверглось критике. Школы для обучения персидскому и арабскому языкам и магометанской религии будут открыты, но страна будет ревностно охраняться от всякого внешнего влияния.

По причинам, которые не были обнаружены, но которые было бы не трудно угадать, мусульманская депутация из русского Туркестана не состоялась. Между тем, изумление, вызванное обнародованием последних распоряжений эмира, еще не улеглось, как вдруг Хабибулла стал выказывать особое расположение к своему прежнему наставнику и зловредному пограничному фанатику, хаддайскому мулле Наджиб-Уддину. Такое поведение эмира выдвинуло на арену англо-афганских сношений крайне беспокойную фигуру. Желая на показ всем сделать честь своему учителю, Хабибулла призвал нескольких учеников этого муллы для мусульманского крестового похода на Кафиристан. Он увеличил силу Наджиб-Уддина, подчинив его религиозной власти [312] значительную часть пограничной полосы, приказал выстроить для него новую мечеть и пригласил его участвовать в праздновании ноуруза в Кабуле, подарив ему для этого путешествия слона. Такое же приглашение получили и другие руководители восстания на границе 1897 года, не исключая знаменитого Повиндинского муллы из Вазиристана, мятежного глотателя огня мулла Сеид-Акбара из Тираха и Сефи-Муллы. Отвергнув полупрезрительно представления индийского правительства, сделанные ему через депутацию индийских мусульман, и демонстративно покровительствуя тем людям, которые недавно вызвали неудовольствие индийского правительства, Хабибулла-Хан показал, что импульс ханжества сильнее в нем, чем требования политики. Покойный эмир умел пользоваться муллами для укрепления своей власти и установить между своею страною и внешним миром страшную стену фанатизма. Но он умел также сдерживать их властной рукой, когда этого требовали обстоятельства и сделал их всех казиями, имамами и муфтиями, т. е. чиновниками. Умение вселить в них воинствующее правоверие и подчинить в тоже время церковь государству было самым ярким доказательством политического гения Абдуррахмана.

Вмешательство Хабибулла-Хана в дела религии носило совсем иной характер; оно дало повод не доверять его способности держать кормило правления с тою твердостью и с тем светлым умом, которые помогали его отцу сдерживать различные течения. Поведение Хабибулла-Хана, угрожавшее сохранению спокойствия на границе, встретило вежливое, но несомненное порицание. Когда старый мулла отказался приехать к ноурузу в [313] Кабул, ссылаясь на свои преклонные лета и трудность путешествия по горам в марте месяце, то его ученик простил ему это ослушание. Эмир вел себя на празднестве ноуруза очень осторожно, ограничившись довольно бесцветным восхвалением божественности шариата, и внушал всем добрым мусульманам строго следовать его заповедям. Однако, через пять дней после празднования ноуруза приглашение Хадда-Мулле было повторено, но эмир принял этого знаменитого прелата очень холодно, чтобы не возбудить кривотолков.

Административные и домашние неурядицы преследовали Хабибулла-Хана с самого начала его царствования. Открытый им весною 1902 года заговор в самом дворце, успевший пустить глубокие корни, побудил его на дурбаре 8 июня приказать восстановить в Кабуле охранное отделение, донесения которого должны были представляться эмиру каждое утро. В тоже время Хабибулла-Хан сделал интересную попытку примирить деспотизм с правовым порядком, приказав представителям каждого племени заседать вместе с правителями при разборе племенных дел. Более важные случаи должны были рассматриваться государственным советом по племенным делам, к учреждению которого эмир теперь приступил. Он составлялся из наиболее влиятельных лиц различных племен, собиравшихся каждую неделю в Кабуле под личным председательством Хабибулла-Хана. Это учреждение было некоторой уступкой племенам, обусловленной общим протестом в августе 1903 г. Гильзаев, Дурани и Сулейман-Хель против существовавшей при Абдуррахмане воинской повинности, которой подлежал один человек из [314] 8 способных носить оружие. Протестанты предлагали заменить эту систему обучением новобранцев стрельбе на месте, в больших городах. Изменение этой системы Абдуррахмана было отложено до окончания Насрулла-Ханом порученной ему эмиром инспекции всех войск в Афганистане.

Пока эти события происходили в Кабуле, для Европы (Т. е. для Англии.) стало ясным, что, хотя Россия ничего не ответила на возражения нашего министерства иностранных дел на русскую ноту от 6 февраля 1900 года, она все же не отказалась от той цели, которую она преследовала. В середине августа 1902 года русские власти, не взирая на те рамки, в которые Россия была поставлена договорами, дважды входили в тайные сношения с афганским правительством, защищая свободу непосредственных сношений с Афганистаном при помощи бесстыдной (?) агитации в печати. Орган русского министерства иностранных дел «Новое Время» напечатало 19 (31) августа 1902 года нижеследующую заметку («Новое Время» никогда не было ни оффициальным, ни официозным органом министерства иностранных дел.):

...Необходимость более близких сношений (с Афганистаном) так увеличилась, что теперь уже невозможно соблюдать соглашение 1873 года. Русское Правительство уведомило Англию, что усилия последних двух лет войти в непосредственные сношения с Афганистаном продолжаются. Поэтому мы не можем считать себя связанными какими бы то ни было обязательствами, касательно непосредственных сношений [315] с Афганистаном по всем интересующим нас вопросам. Развитие сношений между местными народностями, возрастающих с каждым годом, вследствие одной близости друг к другу, требует принять меры к установлению нормальных сношений с Афганистаном, которые только и возможны с соседним государством. Время, когда эти меры будут приняты, будет зависеть только от общего хода событий и от результата культурного влияния России на туземцев...

Четырьмя днями позже, 4 сентября, «С.-Петербургские Биржевые Ведомости», имеющие близкое отношение к министерству финансов, писали:

...Вопрос, который уже назрел и не терпит отлагательства, есть вопрос о дипломатическом представительстве России в Кабуле. Теперь, когда русские передовые посты выдвинуты на афганскую границу, было бы неблагоразумно, если бы Кабул продолжал оставаться недосягаемым...

К инициативе «Нового Времени» и «С.-Петербургской биржевой газеты» присоединились «С.-Петербургские Ведомости» и «Московская биржевая газета». Пока русская пресса обсуждала характер обязательств России к Англии в Афганистане, туркестанский генерал-губернатор отправил в Кабул Искендер-Хана, туркмена по происхождению. Прошло около 2 месяцев, пока известие о прибытии Искендер-Хана в Кабул достигло Индии. Доказательства поведения России были налицо, когда 5 сентября на специально созванном [316] государственном дурбаре Хабибулла-Хан прочел письмо русского правительства:

...По мнению Русского Правительства, теперь настало время для более тесного товарообмена между Афганистаном и Россией. Афганцам нечего бояться русского нападения, так как дружбе, существующей между Англией и Россией, грозила бы опасность, если бы ИМПЕРАТОРСКОЕ Правительство овладело какой нибудь частью Бадахшана или Вахана. Этот факт сам по себе представляет твердую гарантию мира Принимая в соображения эти обстоятельства, было бы безумием продолжать подозрительную и скрытную вражду, существующую теперь между начальниками афганских и русских постов. Поэтому Русское Правительство предлагает Эмиру открыть для русских караванов торговые пути между Кушкой и Гератом и Кушкой и Кабулом. Русское Правительство, с своей стороны, позволит афганским купцам свободно переходить русскую границу и беспрепятственно вести торговлю в русских пределах. По этому делу уже сделано сообщение Английскому Правительству, но это письмо адресовано лично Афганскому Эмиру, так как благоприятный ответ Афганского Правительства значительно облегчит русскую задачу...

Прочитав это письмо, эмир спросил мнение дурбара, настроение которого было выражено нижеследующими словами Али-Яр-Хана:

«Пусть эта турецкая собака, исполняющая [317] поручения неверных, будет избита сапогами по голове, пока не отлетят ее уши. Вот какой ответ нужно дать русским!»

Эмир, которому это заключение крайне не понравилось, заметил, что, если говорить об избиении сапогами, то такого обращения более достоин тот, кто советует избить посланца, и приказал наградить курьера 50 рупиями. После прений дурбар был распущен и Хабибулла-Хан приказал государственному секретарю заготовить ответ, что русская нота получена и что хотя он и не отказывается от обсуждения этого вопроса, но впредь обмен мнениями должен происходить через индийское правительство, согласно порядка установленного его отцом эмиром Абдуррахманом. Выступления России обратили на себя внимание парламента, и лорд Гамильтон впервые познакомил английский народ с нотой русского министра иностранных дел, переданной через русское посольство 3 года тому назад. Корректность ответа эмира представляла разительный контраст с некорректностью русского обращения. Еще в 1868-69 годах князь Горчаков уверял лорда Кларендона, что русское правительство считает Афганистан лежащим совершенно вне сферы русского влияния. Это обязательство было подтверждено в 1875 г. и повторено господином Гирсом господину Кеннеди 2 октября 1883 года. Это обязательство постоянно возобновлялось при личных переговорах, как только вопрос касался этой темы.

Поступок России по отношению к Афганистану обратил внимание на неопределенность сношений между Кабулом и Калькуттой. Все прежние соглашения между [318] Кабулом и Калькуттой автоматически закончились со смертью Абдуррахмана. Наследнику эмира оставалось только упрочить существующее положение, попросив индийское правительство возобновить договоры, по которым Афганистан находился под протекторатом Индии и пользовался английской субсидией. Хотя после смерти Абдуррахмана прошел целый год, Хабибулла-Хан не выказывал ни малейшего желания войти в какие бы то ни было переговоры с Индией. Тем не менее, у него хватало совести получать ежемесячную субсидию и брать вклады своего отца, которые, по особому соглашению с покойным эмиром, были помещены в индийском казначействе. Беспристрастному наблюдателю представляются довольно странными такие регулярные требования уплаты по чекам на индийское казначейство, так как Хабибулла с первых дней своего правления обнаружил полную нелояльность. Покровительство, которое он оказывал Хадда-Мулле, вызвало соответствующее замечание со стороны вице-короля. Дальнейшее упорство эмира, несмотря на полученный им выговор, освобождало индийское правительство от ответственности за свои меры. Помимо этого, откладывание эмиром в долгий ящик приглашения лорда Керзона ясно показывало, какое значение имели те любезные выражения Хабибулла-Хана, которыми он награждал вице-короля.

С самого своего восшествия на престол, Хабибулла- Хан, нарушая политику своего отца, принимал множество депутаций афридиев, не исключая самого мятежного племени к югу от Хайбера, Закка-Хель, враждебность которого британскому правительству была известна на границе. Хорошее впечатление, создавшееся в [319] сентября месяце, когда эмир предложил Хадда-Мулле окончательно возвратиться на родину и дал ему для этого путешествия «тахтиреван» (Крытый паланкин, который перевозится двумя вьючными животными.), исчезло вместе с необдуманным заигрыванием Хабибулла-Хана с горными племенами, отошедшими под власть Англии по соглашению Дюранда. В это время Хабибулла-Хан имел намерение окружить себя телохранителями из афридиев, на верность которых он смело мог бы положиться, в случае переворота во дворце. Известие об этом подействовало возбуждающим образом на наиболее неспокойные пограничные элементы, которые решили выделить афридиев из под власти индийского правительства. Они пришли к общему соглашению, которое было представлено эмиру одним из афридийских маликов Хавас-Ханом, бежавшим в 1897 году в Кабул от мести английского оружия. Этот достойный человек, судьба которого всецело зависела теперь от благорасположения правительства эмира, советовал своему покровителю произвести набор рекрутов среди афридиев, на что Хабибулла-Хан имел глупость согласиться. Племенные вожди получили почетные халаты, а рекрутам было обещано жалованье, превышавшее в два раза жалованье афганских солдат, с выдачею его за месяц вперед. Через неделю в Кабул пришли 2000 афридиев, из коих 500 человек, получив жалованье вперед, дезертировали. Тем не менее, это предприятие увенчалось успехом на некоторое время, но в конце концов всю эту гвардию пришлось распустить, [320] вследствие враждебного отношения к ней афганцев. Афридиям было позволено сохранить обмундирование, новые казеннозарядные ружья и аммуницию, которые они получили. При этом влияние на Хабибулла-Хана оказал его брат Насрулла-Хан. К сожалению, через короткое время эмир отказался подчиняться властной воле своего брата и снова завязал сношения с Хадда-Муллой. В начале ноября этот святой, но надоедливый, прелат письменно просил Хабибулла-Хана назначить специальный дурбар, чтобы принять от мулл титул: «Сирадж-уль-Миллет-ва-уд-Дин» — «Светоч народа и веры». — Поэтому, когда 23 декабря 1902 года Хадда-Мулла скончался, смерть его была всеми встречена, как счастливейшее предзнаменование мира на индо-афганской границе. Эмир пожертвовал 30.000 рупий на похороны своего святого protege.

Еще препятствия к дружественному соглашению между Россией и Великобританией, по отношению к Афганистану, не были устранены, когда 14 января 1903 года министерство иностранных дел в Петербурге выпустило следующее сообщение, в ответ на декларацию лорда Гамильтона:

Что касается сношений России с Афганистаном, то необходимо заявить, что Россия не предъявляла никаких требований к Английскому Кабинету, а просто осведомила его о своем желании и предположении войти в непосредственные сношения с Афганистаном в будущем. Никаких иных заявлений по этому поводу сделано не было.

Если язык имеет, вообще, в дипломатии то же [321] значение, что и в обыденной жизни, то подобному манеру изъяснять свои мысли можно назвать самым вопиющим извращением правды, которое всегда омрачало историю русской политики. Нота от 6 февраля 1900 года была совершенно правильно истолкована, как скрытое требование учреждения в Кабуле русского представительства. Предполагалось, что это требование будет, вероятно, удовлетворено, ибо такое агентство служило бы только для улажения недоразумений и столкновений на русско-афганской границе. Не надо забывать, что почти в идентичном случае, когда Шир-Али-Хан принял миссию Столетова, Великобритания начала вторую афганскую войну. Едва ли можно отрицать, что если бы уступка, которую требовала нота 1900 года, была сделана, то в Кабуле появилось бы влияние, враждебное нашему по духу, которое с первых же дней своего существования стало бы подкапываться под наше положение.

Большое неудобство представляет система, по которой каждое мелочное затруднение на русско-афганской границе должно передаваться на разрешение с Аму-Дарьи в Ташкент, из Ташкента в Петербург, из Петербурга в Лондон, из Лондона индийскому правительству и из совета вице-короля в Кабул, откуда, после большой траты времени, то же дело совершает обратное путешествие. К сожалению, сохранение такой стеснительной процедуры сильно отзывается на гармонии англо-афганских сношений. Хотя Россия и уверяет, что она ищет облегчений в пограничных сношениях только в коммерческих целях, но теже возражения довели Манджурию до уровня вассального государства России, [322] пока не вмешалась Япония. Великобритания не желает воевать в Средней Азии, пока Россия, соблюдая данные ею обязательства, будет сдерживаться в своих стремлениях. Но продолжение зловредного вмешательства в дела Персии (Автор, очевидно, считал также и Персию вне сферы русского влияния.) и Афганистана, которым отличались до сих пор ее действия, есть угроза мировому миру, так как снисходительность британского правительства доведена теперь до той границы, которую она уже не может перейти.

Новый 1903 год не предвещал никакого улучшения в англо-афганских сношениях. Возможно, что масса дел, связанных с дарованием Хабибулла-Хану в начале апреля титула Сирадж-уль-Миллет-ва-уд-Дин, помешала афганскому эмиру посетить Индию весною этого года. Но помимо неправильного поведения эмира, инцидент 6 апреля, когда полковник Ят, командир 24-го белуджистанского пехотного полка, стоящего в Чамане, был арестован афганскими властями за невинный (?) переход индо-афганской границы и доставлен в крепость Балдак-Спин, освещает значение дружеских уз, соединявших оба государства. Кроме того, следовало бы серьезно изменить тот способ, которым пользовались афганские эмиры, злоупотребляя разрешением индийского правительства ввозить военные материалы. С прибытием 30 крупповских пушек, заказанных Абдуррахманом накануне своей смерти, было обнаружено также большое количество снарядов к тяжелым орудиям, тайно приобретенных покойным эмиром у [323] завода Эссена. Небольшое количество мулов и верблюдов, взятых у индийского правительства, довезли эти тридцать орудий из Пешавера до Джеляль-Абада, откуда 40 слонов, присланных для этой цели Хабибулла-Ханом, доставили их в Кабул. Само собою разумеется, что часть транспорта, обнаружившая странное нарушение Абдуррахманом своих договорных прав, не была пропущена. Более того, Хабибулла-Хан нисколько не затруднился признать неправильным поступок своего покойного отца и отменить заказ. К сожалению, однако, прежде чем этот инцидент мог считаться исчерпанным, от агентов эмира в Англии поступило несколько миллионов рулонных патронов, в числе которых были взрывчатые и потому запрещенные Гаагской конференцией. Так как в намерения индийского правительства никогда не входило, чтобы право ввоза оружия, дарованное покойному эмиру, давало возможность собрать в Кабуле военный материал в неограниченном количестве, то вице-королю Индии ничего не оставалось сделать, как только задержать и эти запасы.

Следовательно, равнодушие, которое выказывал Хабибулла-Хан к Индии, как сюзеренному государству, заключало в себе нечто более серьезное, чем боязнь уронить свой престиж, и понуждало индийское правительство повторить свои прежние представления. Конечно, в данном случае, не было необходимости прибегать к силе. Нужно было лишь настолько забрать поводья, чтобы правитель Кабула понял свои действительные обязанности по отношению к Индии. В переписке с вице-королем эмир ссылался на свое право ввозить военные материалы на основании договора индийского [324] правительства с Абдуррахманом. К сожалению, Хабибулла-Хан не имел такого нрава, равно как на индийском казначействе не лежало нравственного долга оплачивать его ежемесячные чеки. Об этом дали понять эмиру, у которого не было ни денег, чтобы заплатить за аммуницию, ни власти, чтобы приказать доставить задержанные на границе военные припасы. Этот урок не пропал даром. Надменный тон первого письма афганского эмира в последнем письме уже едва проглядывает. Так как в поведении индийского правительства не было никакой враждебности, то афганский эмир был опять приглашен посетить Индию для переговоров с вице-королем. Холерная эпидемия, свирепствовавшая в Кабуле и северо-восточном Афганистане в 1903 году, самая сильная после эпидемии 1879 года, была уважительной причиной отказа эмира принять приглашение. Еще до прекращения эпидемии Россия возобновила свои притязания на Афганистан. В виду точного объяснения ею своих договорных прав, изложенного в сообщении января месяца 1903 года, в этом не было ничего неожиданного. Лорд Кранборн во время весенней и осенней парламентских сессий 1903 года отрицал в палате общин существование сношений между Россией и Афганистаном. Тем не менее, в середине февраля этого года правитель афганского Туркестана, сердар Али-Хан, послал в Кабул 4 русских шпионов, арестованных им в Мазари-Шерифе. Но самое вопиющее посягательство на английские права имело место в августе месяце, когда туркестанский генерал-губернатор выслал обратно в Афганистан несколько афганских дезертиров, бежавших в русские пределы. Нота, [325] которая была при этом послана, бросала явный вызов сюзерену Афганистана. Она гласила:

Так как Царь и Эмир дружественно расположены друг к другу, то ЕГО ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО изволил повелеть приложить все усилия к продолжению дружественных отношений, существующих между Россией и Афганистаном.

Как представитель ЦАРЯ, я отсылаю обратно всех дезертиров и злоумышленников, которые приходят во вверенный мне край из Афганистана. По этой причине я возвращаю Вам этих 11 солдат вместе с их оружием.

Прошу не отказать донести об этом Эмиру.

Несмотря на эти настойчивые старания установить дружественные сношения с Кабулом, имеется мало оснований предполагать, чтобы Хабибулла-Хан поощрял русских пограничных властей. Закоренелая недоверчивость к иностранному влиянию есть характерная черта его внешней политики, что в равной мере испытали на себе и Россия и Великобритания. Абдуррахман безусловно верил искренности индийского правительства и достаточно изучил своего северного соседа, чтобы понять, что Россией руководила не дружба к Афганистану, а желание подвинуться ближе к Индии. Хабибулла-Хану следовало бы поучиться у своего отца, который выказывал полное доверие (к Индии) там, где его сын сам себя обессиливает нелепою подозрительностью. Будь на месте лорда Керзона менее искусный правитель, терпение индийского правительства, вероятно, давно бы [326] иссякло. Это исключительное знание Азии, которым отличался бывший вице-король, помогло ему пройти через восточные лабиринты с большим умением и еще раз предотвратить кризис между Афганистаном и Индией. Не обращая внимания на обструкцию в Кабуле, он приступил к разрешению затруднений таким способом, который не требовал личных объяснений со строптивым вассалом. В начале зимы 1903-04 гг. индийское правительство обратило свое внимание на ту часть границы, которая со времени ухода миссии Удни 8 лет тому назад, нуждалась в установлении. Будучи вынужден, хотя и не без тревоги, согласиться на это разграничение, эмир в январе 1904 года начал обширные приготовления к встрече своего представителя с начальником британской миссии маиором Рос Кеппелем. Во время короткого отсутствия лорда Керзона из Индии, колебание эмира разрушило эти планы в их последней стадии. Одинаково нелепо было распоряжение Хабибулла-Хана, отданное Насрулла-Хану в июле 1904 года, выбрать 24 офицера, которые назначались посланцами в Англию, Францию, Германию, Россию, Персию, Китай, Японию, Турцию и Египет и даже в Америку.

Если прекращение переговоров об установлении момандской границы увеличило натянутость отношений между Кабулом и Калькуттой, то нельзя было терпеть это еще более прямое нарушение принципов, на которых зиждилась вся система наших сношений с Афганистаном. Встревоженное угрожавшим разрывом между Индией и Афганистаном, в то время, как лорд Керзон уехал из Индии, и слишком трусливое, чтобы [327] настоять на приглашении вице-королем эмира в Индию — имперское правительство прибегло к последнему средству, возобновить прежние соглашения с Афганистаном и решило послать миссию в Кабул. По настоянию статс-секретаря по делам Индии, мистера Джон Бродрика, и. д. вице-короля Индии лорд Эмпсиль, познакомил Хабибулла-Хана с намерениями правительства его величества. В ответ на это; его высочество, надеясь извлечь для себя возможные выгоды во время дипломатических переговоров и в виде уступки вице-королю, выразил желание послать на встречу лорду Керзону, при возвращении его из Индии, своего старшего сына Инаятулла-Хана. Этот очаровательный юноша, несмотря на свои 16 лет, отличается большим умом и тем поразительно ранним развитием, которое встречается только на востоке. Как бы ни были безотлагательны вопросы, возникшие между индийским правительством и эмиром, и как бы ни было желательно посещение Кабула английской миссией, но последнее было унизительно для правительства, ибо приглашение посетить Индию самого главы государства, которого готовились встретить с такою помпой, не было уважено. Несогласие лорда Керзона с этим проектом хорошо известно, но, кроме него, немногие государственные люди ожидали того злополучного отпора, который получила эта миссия в Кабуле. Без сомнения, здесь был допущен серьезный промах. Но главная ошибка, которая совершенно расстроила нашу индо-афганскую политику, кроется не в самом факте отправления этой миссии, а в той, что королевское правительство, посылая миссию, не решило предварительно, до какой степени и на какой почве кабинет [328] будет настаивать на своих требованиях в случае упорства Хабибулла-Хана.

Миссия состояла из мистера (теперь сэр Луи) Дэна, секретаря по иностранным делам в Симле мистера Доббса, — недавно возвратившегося с маиором Ванлисом после установки столбов на персидско-афганской границе — маиора Маллесона, капитана Виктора Брука и английского доктора. Выехав из Пешавера 27 ноября, миссия прибыла в Дакка 29 ноября и была встречена в Лунди-Хана 200 афганскими кавалеристами, во главе с сипех-салар Гулям-Хусейном, комендантом Дакка и Мухаммед-Хусейном-Ханом. Маиор Рос Кеппель, политический агент в Хайбере, проводил миссию несколько миль за Лунди-Хана, до Торхана, где был выстроен почетный караул хайберского отряда. В Кабул миссия прибыла 10 декабря. Мистеру Дэну были переданы подарки, для поднесения эмиру, как-то: автомобиль, стоющий 700 фунтов стерлингов, некоторые принадлежности спорта и др. Чтобы оказать внимание дамам гарема, индийское правительство послало также кинематограф с человеком, умеющим с ним обращаться. Среди подарков от его высочества были золотые часы и золотые запонки для манжет, которые Хабибулла-Хан подарил мистеру Дэну. Беспорядочность при ведении переговоров походила на ту музыку, которой афганцы отпраздновали отъезд миссии, когда семь граммофонов одновременно смешались в звуках нестройной оргии. Однако, грохот этих инструментов слышали уши тех людей, от которых можно было ожидать более плодотворных результатов, ибо облака, во время [330] англо-афганских сношений 1904-05 гг. нависли очень низко над Кабулом (Автор, вероятно, хочет сказать этой фразой, что мистер Дэн должен был прибегнуть к угрозам.).

Многие вещи в нашем буферном государстве требовали улучшения, как в интересах самого эмира, так и в интересах Индии. Нужно было обсудить причины, по которым эмир воспрещал своим подданным, следуя примеру своего отца, пользоваться северной частью Кветта-Чаманской железной дороги, а также следовало добиться согласия Хабибулла-Хана на продолжение железных дорог от Чамана до Кандагара и от Пешавера до Кабула. Кроме этих важных вопросов, были и другие, а именно: проведение индийской телеграфной линии на Кабул и Кандагар и устройство телеграфного сообщения между Кабулом, Мазари-Шерифом и Гератом, а также между Кабулом и Кандагаром, Кандагаром и Гератом. Равным образом нельзя было оставить без внимания реорганизацию афганской армии. Проведение демаркационной линии на момандской и сеистанской границах, определение власти эмира над пограничными племенами, вопрос о субсидии и право Хабибулла-Хана ввозить военные припасы-были теми пунктами, от которых ожидалась взаимная выгода обеих договаривающихся сторон. В Индии, правда, полагали, что по этим вопросам могут встретиться затруднения со стороны эмира, но что в конце концов, после долгих настояний, наши требования будут удовлетворены. Поэтому начальник миссии был снабжен проектом договора, выработанным лордом Керзоном во время его [331] короткого пребывания в Лондоне и заключавшим подробное перечисление всех старых соглашений, с целью устранить все прежние недоразумения и поводы к разногласию в будущем.

Этот договор состоял из трех статей, но Хабибулла-Хан, притворяясь обиженным той статьей, которая ограничивала его право ввоза оружия, отказался даже входить в его обсуждение. После четырехмесячного пребывания миссии в афганской столице, единственное условие, на которое соглашался Хабибулла-Хан, заключалось в возобновлении прежних обязательств, вошедших в соглашения между Абдуррахманом и индийским правительством.

Поэтому договор Дэна гласил нижеследующее:

Он есть Бог, да будет прославлено Его совершенство.

Его Величество Сирадж-уль-миллет-ва-уддин Эмир Хабибулла-Хан, независимый Властелин Афганского Государства и его земель, с одной стороны, и почтенный мистер Луи Вильям Дэн, иностранный секретарь могущественного государства Индии, представитель высокого Британского правительства, с другой стороны.

Его вышеназванное Величество сим обязуется. Во всех принципиальных делах и в делах, имеющих второстепенное значение, в договорах, касающихся дел внутренних и внешних, и в обязательствах, данных Его Высочеством моим покойным отцом, Зия-уль-миллет-ва-уддин, который снискал свою участь, да освятит Бог его могилу, как он договорился и [332] действовал с Британским Правительством, я также действовал, действую и буду действовать, согласно тех же самых соглашений и не нарушу их ни словом, ни делом.

Вышеназванный почтенный мистер Луи Вильям Дэн сим обязуется. Все соглашения и обязательства, которые заключило высокое Британское правительство и действовало по ним с благородным отцом Его Высочества Сирадж-уль-миллет-ва-уддин, т. е. с Зия-уль-миллет-ва-уддин, снискавшим свою участь, в делах внутренних или внешних, принципиальных или второстепенных, — я подтверждаю и пишу, что они (Британское правительство) не будут действовать противно этим соглашениям и обязательствам, каким бы то ни было образом и когда бы то ни было.

Заключено во вторник, 14 дня Мухаррем-уль-Харама 1323 года гиджры, или 21 марта 1905 года {Персидская печать Эмира Хабибулла-Хана).

Это верно. Я приложил печать и подписал:

Эмир Хабибулла.

Луи В. Дэн, секретарь по иностранным делам, представитель индийского правительства.

Таким образом, положение до прибытия мистера Дэна в Кабул нисколько не изменилось перед его отъездом из афганской столицы, если не считать существенные уступки, сделанные афганскому эмиру, который взамен ничего не уступил. Кроме изумительного и [333] совершенно ненужного возвеличения стиля и титула правителя Афганистана, заключенного в словах: «независимый властелин афганского государства» и в наименовании «его величество» — неизбежным следствием этого договора явилось продолжение субсидии в 1.800.000 рупий и возмещение накопившейся не задолго до смерти Абдуррахмана недоимки, в сумме около 400.000 фунтов стерлингов (Такая сумма могла накопиться только в 3-4 года. Нам кажется, что автор напрасно обвиняет Хабибулла-Хана в недобросовестном пользовании субсидией, так как эмир, очевидно, отказался от субсидии и согласился ее принять только после прибытия Дэна в Кабул.).

Не следует думать, что ратификация такого договора удовлетворила задачи британской политики в Средней Азии. Нужно было гораздо больше; но так как представившийся удобный случай был умышленно упущен и эмир отклонил наши предложения, то очевидно, что подчинение Афганистана нашим интересам не имеет под собою почвы. Важно установление того факта, что эмир не расположен к нам и ненадежен. Это, положим, и раньше подозревали, но все-таки, объясняли его столь обдуманную оппозицию британскому правительству скорее свойственным ему тщеславием, чем действительным недоброжелательством. Кабульская конференция сделала этот пункт ясным, но так как имперское правительство предпочитает многозначительно замалчивать обстоятельства этого злосчастного эпизода, то другие вовсе не обязаны ему подражать. Ничего нельзя также выиграть от объявления всему миру подробностей позора, не имеющего себе равного в истории индийской [334] политики, если такое признание не считается с общественным мнением в оценке результата, вызванного отсутствием удовлетворительного соглашения между Кабулом и Калькуттой. Что правительство не желает следовать по этому пути, это было доказано 21 июня 1905 года во время дебатов в парламенте о бюджете Индии и позднейшею речью мистера Бальфура, защищавшего правительственную программу. Министры, говорившие по этому делу, скорее утаили правду, чем раскрыли истину, и речи их нельзя назвать корректными или удовлетворительными. Заявление мистера Бальфура, что «постройка Россией стратегических железных дорог в Афганистане» вызовет Великобританию на войну, не объясняет нам характера англо-афганских сношений и не устраняет невыгодности нашего положения. Напротив, такая манера выражаться вводит лишь в заблуждение, ибо Россия не станет строить железных дорог в Афганистане, пока не соберет всех своих сил, чтобы напасть на Персию и Афганистан. Следовательно, вопрос об англо-афганских сношениях остается неразрешенным и создает то положение, которое бывший вице-король и каждый член его совета считал серьезною опасностью.

(пер. С. П. Голубинова)
Текст воспроизведен по изданию: Гамильтон А. Афганистан. СПб. 1908