А. ГАМИЛЬТОН,

АФГАНИСТАН

AFGHANISTAN

Глава IX.

Кабул и его базары.

Кабульские базары недостойны столицы Афганистана, и радикальное улучшение их возможно только в том случае, если весь город будет перестроен. В некоторых местах построены новые базары, часть которых воздвигнута при Хабибулла-Хане на его собственный счет, но старый принцип постройки есть большой камень преткновения для существенных нововведений. Узость улиц, большинство коих представляет собою переулки, вызывает постоянные столкновения. Они вечно грязны и завалены отбросами из домов, особенно зимою, когда они загромождены снегом, сбрасываемым с крыш. Из всех городских базаров главные три, идущие неправильными параллелями друг к другу, следующие: Шор-Базар, Орг-Базар и Дерваза-Лагори-Базар. Первый тянется от востока к западу от Бала-Гисара до Зиярет-Баба-Худи, на расстоянии немного более 3/4 мили. Последний, начинаясь от Дерваза-Лагори, пересекает дровяной рынок и кончается у Нового моста. Орг-Базар пересекает весь город и соединяется с мастерскими. Западная часть базара Дерваза-Лагори называлась Чар-Чата и была когда-то самым красивым базаром в Афганистане. Эта постройка, приписываемая [226] Али-Мердан-Хану, имя которого бессмертно в Афганистане, была прелестно выполнена и украшена рисунками. Четыре крытых свода, одинаковых длины и объема, были разделены между собою открытыми скверами с бассейнами и фонтанами. Все это было разрушено в 1842 году генералом Поллок, в возмездие за убийство сэра Вильяма Макнейтена и за поругание над его останками.

Накуш-Базар, или рынок рогатого скота, расположен к северу от реки Кабула и к западу от пули (Пуль означает мост.) Кишти, в квартале Индераб. Менди-Калян и Менди-Шахзадэ, главные хлебные рынки, находятся в квартале Тандур-Сази, между Шор-Базаром и Дерваза-Лагори. Квартал Шикарпури, примыкающий к пули Кишти на правом берегу реки, есть фруктовый рынок. Сюда свозятся разные фрукты, которыми так славится столица Афганистана. Этот базар знаменит виноградом, яблоками, абрикосами и грушами. Около фруктового базара помещаются дровяной и каменноугольный рынки. Каждая отрасль торговли располагается отдельно и имеет свой специальный рынок.

В Кабуле имеются сапожный ряд, мясной и зеленой рынки, медный и шелковый базары и центральные рынки, где продается оружие, табак, меха, лекарства и платье. На сапожном базаре продаются индийский и русский товары. Туземная обувь делается из кожи, изготовляемой на заводе эмира. Более богатые купцы имеют мастерские в подвалах под своими лавками, где работают ремесленники, специальность которых [227] видна по товарам, выставленным в лавке над их подвалом. Эти подвалы так низки, что рабочие должны стоять на коленях в то время, как заказчики, приносящие вещи для починки, сидят на улице. На медном базаре, где продаются предметы домашнего обихода, раздается несмолкаемый стук бесчисленных молотков. Мастеровые, которым помогают мальчики, зазывающие покупщиков и подбрасывающие уголь в горнило, выделывают кувшины с длинными горлышками, кальяны, котлы, кастрюли, бутылки с изящными ручками и горлышками, жаровни, подносы и медные ларцы всевозможных форм и величин. Рабочие на металле, будь они кузнецы, серебрянники, медники или бронзовщики, вполне стоят получаемой ими платы, ибо они прилагают к своему труду необыкновенное терпение и точность. Особенно изумительна работа серебрянников, но также заслуживают внимания резчики, вырезающие на медной посуде своими грубыми инструментами фантастические рисунки. Без перерыва с раннего утра до полудня, когда жара делает всякую работу немыслимой, они работают своими клещами и молотками, не покладая рук, выделывая сережки, браслеты и гравированные кувшины. Качество их тяжелой работы далеко не пропорционально заработной плате, и кузнец, и заказчик платят им деньги только через много дней после покупки товара, испытав сначала его доброкачественность.

Система купли и продажи на востоке всегда одна и таже. Покупатель садится рядом с продавцом и начинает рассматривать товар и осведомляться о его цене, одобряя некоторые предметы и критикуя другие, пока [228] разговор не дойдет до той вещи, которую покупатель желает приобрести. Десять раз покупатель переспрашивает цену сызнова, хотя бы она и была запрошена вполне, добросовестно пока, наконец, он не встанет с места с намерением уйти. Тогда продавец сбавляет несколько рупий на покупаемый товар. Благоразумие требует уйти в это время с тем, чтобы возвратиться через несколько дней и начать торговаться с начала. Часы, проводимые на восточном базаре, до такой степени интересны, что ими охотно жертвуют и не легко их забывают. Обстановка этой сцены очень романтична; базарная жизнь проходит, как в калейдоскопе, в бесконечной смене характеров, костюмов, людей и животных. Никогда не следует торопиться со сделкой в этом обществе. Время ничего не стоит в глазах купца, который смотрит равнодушно на приторговывание публики. Он рассчитывает, что в конце концов покупатель от него не отвертится, но продавец никогда не покажет, что он доволен предлагаемой ценой и никогда не упустит случая поторговаться. Возле лавок всегда толпятся группы, хотя и праздных, но глубоко заинтересованных зрителей. Одни из них удостоверяют цену, уплаченную мастеровому за работу, другие допрашивают купца, сколько он хочет нажить на товаре и, в надежде выманить что-нибудь за комиссию у хозяина лавки или с покупщика, они изо всех сил стараются уверить покупателя в доброкачественности покупаемой ими вещи и доказать ему, сколько именно он должен за нее заплатить.

На шелковом и ситцевом базаре царят те же суетливость и толкотня оживленной торговли. Беспрерывными [229] рядами проходят ярко одетые покупатели, оптовые торговцы из Индии с караванами шелкового товара и из Туркестана с тюками ситца, дешевого каленкора и других предметов русской мануфактуры, купцы и коробейники из самых далеких углов Афганистана, из Персии и из Кашгара. Рядом с изумительной яркостью цветов шелковых тканей в лавках с красным товаром выставлен разнородный ассортимент английского платья, бумажные и шерстяные жилеты, мужские рубашки, кальсоны, носки, разноцветные пояса, чудесный выбор галстухов и индийских платков, которые, действительно, приводят в восторг покупателя. Эти лавки, содержимое которых привозится из Индии и Туркестана, находятся большею частью в руках индусов, ведущих очень выгодные дела с афганцами. Однако, продолжительные сношения с Афганистаном совершенно обезличили индуса и стерли всякий след его оригинальной индивидуальности, увеличив его врожденные приниженность и скудоумие. Индусы платят в Кабуле подушную подать и имеют право носить тюрбаны только красного или желтого цвета. Раньше они носили красные и голубые «лунги» (Шарф.), но теперь афганцы любят одевать их сами, а потому воспретили носить их индусам. То же оживление наблюдается и на меховом базаре, где меховщики изготовляют шубы, которыми Кабул прославился. Здесь можно найти некоторые дорогие сорта мехов, мех куницы, красной лисицы, беличий мех и каракулевые шкурки. Последние составляют монополию эмира. Более дешевые сорта мехов идут на отделку [230] платья, шапок и высоких сапог русского и туркменского образцов. Некоторые меховые шапки очень дороги и прекрасно отделаны. Сделанные из бархата, украшенные внизу мехом и густо обшитые золотой бенаресской тесьмою, они продаются в Кабуле только самым богатым классам и составляют обыкновенно последнее придаточное украшение к костюму, который по яркости цветового эффекта не оставляет желать ничего лучшего.

Характер одеяния афганца зависит, до некоторой степени, от того, горный ли он житель или горожанин. Если он только случайно знакомится с жизнью в городах, в которые он приходит из какой-нибудь деревушки, или в качестве проводника пограничного каравана, то его одежда проста, но эффектна. Афганец выглядит красавцем: высокого роста, с большой иссине черной бородой, с бритой головой, или длинными волосами, спускающимися прядями на плечи. Он носит на голове простую, невышитую тюбетейку, которую обматывает лунги из грубой синей ткани. Открытый кафтан, обвязанный в талии широкими складками пояса «камар», доходит до колен. В фалды пояса заткнуты пистолет и несколько громадных ножей. Его шаровары из бумажной материи, спускающиеся лишь немного ниже колен, очень мешковаты. На плечи небрежно, но с заметной грацией, накинут большой синий бумажный шарф. На ногах его красуются кожаные сандалии с высокими загнутыми вверх носками.

Одежда афганцев высших классов отличается от одежды обитателей гор. Первые носят шаровары, стянутые у поясницы и спускающиеся узкими складками до [231] лодыжек, к которым шаровары плотно прилегают. Они носят туземную обувь без чулок, которые употребляются только богатыми людьми. Поверх шаровар надевается вышитая рубашка, доходящая почти до колен и жилет немного ниже талии, с длинными рукавами и разрезом позади. Широкий халат дополняет этот костюм. Стеганый жилет из бархата или сукна обыкновенно вышит золотом. Халат делается из тонкого туземного сукна. Постоянный житель Кабула пополняет обыкновенно свой национальный костюм европейскими нововведениями. Вообще, чем выше поднимается афганец по социальной лестнице, тем более европеизован его костюм.

Готовность следовать европейской моде зависит исключительно от личного влияния эмира, хотя приверженность к обычаям страны сильнее в Кабуле, чем во многих местностях в Индии. Конечно, европейское оружие носится всеми, кто имеет на это право, но первым и самым поразительным изменением одежды была замена «камара» медным и серебряным поясами, украшенными двумя ярлыками — «made in Germany» (Сделано в Германии.) и «сохрани, Боже, счастливую родину». Можно оспаривать целесообразность этого нововведения по более серьезным причинам, так как афганский климат подвергается большим колебаниям температуры, и туземный камар хорошо предохранял область живота от простуды. Носки, иностранные сюртуки и патентованные башмаки на пуговицах также не отвечают цели. Европейские брюки на выпуск мало распространены в [232] Афганистане и носятся преимущественно высшими классами, придворным и военным сословиями. Брюки эти шьются просторными и надеваются поверх туземных шаровар «пайджама». Несмотря на популярность европейского платья в Афганистане, его избегают носить в семейном кругу. Хотя ничто не доставляет Хабибулла-Хану столько удовольствия, как показаться в обществе в европейском платье, ничто также не заставит его одеть это платье, когда двери его дворца закрываются и он может свободно расположиться на своих комфортабельных подушках. Хабибулла доказал свою нелюбовь к роскошной одежде во время празднования «Ноуруза» (Новый год, празднуемый 9-го марта.) в 1903 году, когда он приказал всем аристократам-магометанам избегать вышитой золотом или другой дорогой обуви и одеть брюки так, чтобы лодыжки и ступни были голыми. Индусам было приказано одеть желтые тюрбаны и опоясаться веревкой в знак отличия и унижения.

Обыденный наряд афганца значительно отличается от одежды царедворца. Регулярный придворный костюм состоит из сюртука, жилета и брюк черного сукна, черной круглой барашковой шапки, белого воротника и черного галстуха. Всякий, кто желает быть при дворе или присутствовать на дурбаре, должен одеть это платье, которое шьется по особому образцу. Военные носят свою форму. Для государственных церемоний эмир надевает ярко красный сюртук, богато обшитый золотым позументом, белые суконные брюки и белые перчатки. Головным убором его служит черная барашковая шапка, [233] украшенная бриллиантовой звездой. Костюм дополняется золотым поясом с бриллиантовой застежкой, шашкой и золотыми аксельбантами с бриллиантовыми знаками. В менее оффициальных случаях Хабибулла облачается в черную форму с обшитыми отворотами, каракулевыми обшлагами рукавов, обшитыми брюками черного сукна и высокими кожаными сапогами до колен. Рукава, головной убор, шашка и эксельбанты те же, что и при полной парадной форме. В остальных случаях эмир носит обыкновенное платье английского джентельмена. Он очень не любит чрезмерных ювелирных украшений, находя, что простота не только желательна, но и рекомендуется догматами мусульманской религии. Следуя этому взгляду, он ограничил ношение драгоценностей мужчинами одними кольцами с печатью [234] и запретил носить бьющие в глаза шелковые платки, которые были в моде и набрасывались на плечи. Афганцам трудно побороть в себе страсть к чванству. Пятница, которая у магометан соответствует нашему воскресенью, начинается посещением бани и короткой молитвой в мечети, после чего вся семья, нарядившись в свое лучшее платье, идет подышать свежим воздухом. Для этого в Кабуле есть много садов, которые наполняются публикой, сидящей по сторонам дороги с узлами фруктов и подносами со сластями, или же лежащей и слушающей с восхищением своих певчих птиц. Почти каждому афганцу прислуживают рабы, которые несут за ним кальян, клетку с певчей птицей, сласти и фрукты. Каждая партия выбирает себе укромный уголок, где, расположившись поудобнее и отвечая на приветствия своих друзей, прислушивается к пению любимой птицы.

Домашний костюм афганской женщины не менее живописен, чем одежда ее повелителя. Даже простой и неинтересной женщине он придает некоторую грацию. Рубашка «пирахен» идет от шеи до лодыжек, а рукава доходят до кисти рук. Она делается из шитого золотом сукна, бархата, шелка, кашемира или каленкора и по покрою мало разнится от нашего платья «принцесс». Под рубашкой находятся шаровары, похожие на мужские («Восемь лет среди афганцев», мистрис Кэт-Дэли.). Они тоже из сукна, шитого золотом, или из шелка, кашемира, или из каленкора и оканчиваются у лодыжек повязкою из драгоценных камней, золота или серебра. Круглая шапка, вышитая [235] вся золотыми нитками, так что выглядит как бы сделанной из золотой материи, плотно одета на маковке головы. Волоса, разделенные пробором, сплетены в тонкие косички и покрыты вышитой косынкой, которая одевается под золотою тюбетейкою и свешивается до талии. Волоса замужней женщины, часто вьющиеся, спадают с обеих сторон лица. С головного темени до подола рубашки свешивается изящная чадра из тончайшей кисеи, легкого газа, или нежно окрашенного шиффона. Черные волосы в большой моде у красавиц гарема; если в локонах замечается какой-нибудь светлый оттенок или они начинают седеть, то эти тщеславные создания, подражая своим западным сестрам, тотчас же окрашивают их в черный цвет. Как и весь прекрасный пол, афганские женщины питают слабость к драгоценным камням и блестящим украшениям. Значительная часть их сбережений уходит на покупку ожерелий, сережек и браслетов, а те дамы, которые могут доставать цветы, носят их над правым ухом. Они также не пренебрегают косметикой. Краски и пудра, румяна для губ, тушь для подкрашивания бровей и ресниц служат вспомогательными средствами к их естественным чарам.

Гордые своими пленительными качествами, афганские женщины так стали пользоваться своими чарами, что Хабибулла-Хану пришлось положить предел возрастающей привлекательности уличного наряда женской половины своих подданных. В один прекрасный день, весною 1903 года, к невыразимому ужасу многих красивых женщин и молодых девиц, он отдал приказание сменить белую «бурка», которая, хотя и [236] покрывала голову и фигуру, оставляя лишь небольшой вырез у лица, но была, все-таки, привлекательна. Поэтому было предписано перекрасить в двухнедельный срок эти белые бурнусы в сизый цвет для мусульманок, красный или горчичный цвет для индусок и грифельный цвет для остальных женщин. Неповиновение этому закону каралось штрафом в 50 рупий. К сожалению, с этой переменой исчезла привлекательная черта городской жизни и жалкое ярмо, наложенное эдиктом эмира на бедных дам, только подчеркивает грязь и некомфортабельность кабульских улиц.

В Афганистане, как и во всех магометанских странах, женщины ведут очень уединенную жизнь и редко выходят на улицу. Условия их замужней жизни плачевны, так как религия позволяет афганцу иметь четырех жен, а число наложниц неограничено. Но и по отношению жен закон часто нарушается. Так как многоженство есть привиллегия мужа, то оно не пользуется фавором среди жен, сердце которых лежит к обычаям запада. Мало того, женщины не единственные спутницы своего мужа, так как в Афганистане, как и в большинстве восточных стран, красивые мальчики чаще бывают вхожи к мужчинам. Эта характерная восточная черта наблюдается и при дворе и в домашней жизни принцев. Существование этих мальчиков допускается и муллами, которые сами страдают этим врожденным пороком.

Несмотря на свое положение, женщины играют важную роль в жизни государства и способствуют сохранению многих старых народных суеверий, так как их страстная легковерность оказывает влияние на [237] чувства их мужей. Самое большое их суеверие приписывает лягушке силу любовного колдовства. Женщины, особенно в гареме эмира, необычайно ревнивы и постоянно прибегают к колдовству, чтобы упрочить свое положение. Эта процедура состоит в следующем: две лягушки связываются спиной к спине, на самце вырисовывается черное сердце и голова самки украшается тем же рисунком. Такая связанная пара жарится живьем и затем толчется в порошок, который, будучи посыпан на какую нибудь дорогую приятельницу, должен повлечь за собой потерю расположения ее мужа, в пользу соперницы. Это колдовство применяется так часто даже среди низших классов населения, что едва ли можно найти дом, где бы не прибегали к этому средству в течении нескольких дней. В дворцовом гареме первая царица содержит мальчика-раба, единственная обязанность которого доставлять лягушек для этой операции. Туземные дамы часто замечают, после посещения ими царицы, что они осыпаны этим порошком рукой какой нибудь тайной прислуги.

Другая легенда, принятая афганскими женщинами со слепой верой, связана с проходом Латабенд-Даван или Рахбенд. Она гласит, что женщины будут иметь здоровых детей и пользоваться расположением своих повелителей, если привяжут часть своего туалета к кустам прохода Рахбенд. Эта церемония, конечно, должна сопровождаться особым заговором и верхняя часть прохода представляет необыкновенное зрелище множества развивающихся, в виде знамен, лохмотьев ситца, каленкора и сукна.

У мужчин пуля, вынутая из тела человека, [238] ценится очень высоко. В сверхъестественную силу этого талисмана верит и сам эмир. Все пули, извлекаемые в кабульских госпиталях, поступают в собственность Хабибулла-Хана к большому огорчению пациента, который одинаково убежден, что такая пуля предохранит его жизнь. К несчастию, жалобы не достигают результата; человек, который осмелился бы предъявить свое право собственности, поплатился бы тюремным заключением и даже казнью.

Несомненно, что большая часть суеверий, существующих в Афганистане, есть прямое следствие религиозного ханжества. Афганистан является после Турции самой могущественной магометанской страной на всем свете, и религия имеет решающий голос в делах государства. Настоящие правители народа — муллы, или мудрые люди, совершившие паломничество в Мекку или даже бродячие факиры с их легко возбуждаемым фанатизмом. Население Афганистана разделяется на две главных секты: суннитов и шиитов. Кафиры (Арабское слово «кафир» или искаженное «гяур» значит неверный.) Кафиристана — язычники. Между этими двумя сектами царит страшная вражда, которая далеко не ограничивается одним Афганистаном. Презрение друг к другу и непримиримая вражда отличают приверженцев этих сект, где бы они ни встречались. Хабибулла — вождь суннитов, но его власть только внешняя; настоящим вождем суннитов является Насрулла-Хан. Эмир недавно предложил духовенству высказаться формально, в какой мере следует проявлять терпимость к афганским шиитам. [239] Решение было формулировано так: «религия суннитов есть единственная правая вера, признаваемая его высочеством, как царем Ислама». На этом основании все религиозные церемонии шиитов в Кабуле и во всем Афганистане были воспрещены. Однако, поступить также с индусами эмир не решился, так как среди них были денежные тузы и крупные промышленники. Уступку пришлось сделать и кизилбашам (персидского происхождения), которые тоже составляли зажиточную общину. Поэтому было приказано, чтобы шиитские мечети строились на 5 футов ниже суннитских и чтобы уже выстроенные мечети были соответственно перестроены. Так как шииты недостаточно многочисленны, чтобы поднять восстание, то они, вероятно, подчинятся этому приказанию, которое, конечно, было встречено суннитами с большим сочувствием.

Рамазан, соответствующий нашему великому посту, соблюдается очень строго. Он продолжается один лунный месяц, в течении которого эмир, его двор и подданные строго постятся. Пушечный выстрел на рассвете дает сигнал, указывающий, что с этого момента никому не позволено есть, пить и курить. Пост кончается с закатом солнца, когда перед вечерним выстрелом у съестных лавок наблюдается невыразимая давка. Зрелище всеобщей суеты и приготовление к еде во дворце, богатых домах, лачугах бедняков и на запруженных народом улицах тем более поразительно, что после вечернего сигнала разрешается делать все, что угодно. Между вечерним и утренним выстрелом едят два раза, после чего благоразумный человек превращает день в ночь и спит до того времени, когда опять [240] нужно приготовлять пищу. Конец поста ознаменовывается пушечным залпом, всеобщим празднеством и ликованием. Первый день после поста — большой праздник «ид» в магометанском календаре. В этот день эмир и его двор, в полном составе, направляются в мечеть Идгар, где читает молитвы (коран) сам Насрулла-Хан. После службы устраивается общественный дурбар в «селям-ханэ», где Хабибулла-Хан принимает свой народ.

В Афганистане бывает в году четыре религиозных праздника. Первый праздник следует в первый день после месяца Рамазана (Малый байрам.), второй праздник (Курбан байрам, т. е. большой праздник.) — через два месяца и 10 дней после первого; третий праздник «берат» празднуется за 45 дней до наступления месяца Рамазана. Четвертый праздник «Ноуруз» или новый год всегда бывает 21 марта (нов. стиля). Абдуррахман создал пятый праздник 28 месяца Асада в память поднесения ему народом титула «свет народа и веры».

Влияние духовенства в Афганистане далеко не благотворно. Муллы пользуются народной простотою, скрывая свою праздность под личиною набожности. Их власть противится иностранному прогрессу, так как поднятие завесы на афганской границе нанесло бы жестокий удар их положению. Хабибулла-Хан вполне подчинен их воле, а брат его Насрулла-Хан почерпнул свои анти-европейские взгляды из их фарисейского учения. Являясь одновременно проклятием и силой в этой [241] стране, они составляют самую серьезную угрозу нашему влиянию в Афганистане. Магометанская религия требует постоянного восхваления свойств божества. Слово Аллах в разных интонациях, или фраза «Бог всеведущ» не сходит с губ каждого преданного последователя пророка. Во всякой оффициальной и частной корреспонденции первое место отводится высшему божеству — письма начинаются фразой «во имя Бога» и кончаются прощальным приветствием «с Божьей волей» или «в руки Божьи». Эта особенность не способствует возбуждению глубокого религиозного чувства в широких слоях афганского народа, хотя в западном Афганистане преобладает воинственный дух газавата (Борьба за веру.), который поднимает чувства до состояния крайнего напряжения.

Религия тесно связана с медицинской практикой и системой обучения в Афганистане. Что же касается воспитания, то на этот предмет нет установившегося метода. Абдуррахман имел намерение основать в Кабуле национальный университет, и Хабибулла, действительно, выписал в 1904 году пять профессоров мусульман из Лагорского колледжа, с целью основать школу для воспитания детей афганских аристократов. Этот план встретил противодействие со стороны мулл и был оставлен. Теперь эмир мечтает об учреждении военной академии. К несчастию, дороги вокруг Кабула вымощены добрыми намерениями, но система воспитания в Афганистане не подвинулась от них далее принципа изустного обучения. В Афганистане нет средней и [242] высшей школы под руководством европейцев, подобных тем, которые существуют в других восточных странах. Мальчиков учат только читать и писать по персидски, читать коран (по арабски), стрелять и ездить верхом. Муллы больше ничего не желают, ибо их заветное стремление — сохранить свою власть свободной от иноземного влияния.

Муллы играют в жизни Афганистана двоякую роль. В каждой деревне имеется мулла, который вдалбливает в тупые умы своей аудитории начала грамоты и религии. Но кроме обучения крестьянина, мулла еще и лечит его, хотя от времени до времени в Кабуле были попытки установить европейский медицинский контроль. Но двор подозрителен. Хотя Абдуррахман и признал в теории необходимость улучшения медицинской части в Афганистане и пригласил в марте 1889 года мистера Грея своим лейб-медиком, но на практике он отказался ввести новую медицину. Тем не менее, некоторые образованные люди (англичане) старались обучить туземных врачей оспопрививанию и первоначальной медицине, а в 1894 году мисс Гамильтон открыла в Кабуле госпиталь. По настоянию этих лиц, в Кабуле были основаны военные госпитали, отданные в ведение туземных фельдшеров, ознакомленных с западной медициной. Народные предрассудки так сильны в Кабуле, что эти усилия не имели большого успеха, и медицинская часть в Афганистане осталась под руководством туземных знахарей, кроме случаев экстренной необходимости, когда эмир вызывал из Индии более компетентных лиц.

Мисс Гамильтон провела три года при дворе Абдуррахмана. История ее превращения в лейб-медика эмира [243] очень любопытна. Абдуррахман обратил внимание на хорошие результаты сообщества англичан с его придворными. Тогда у него явилась блестящая идея воспитать также своих жен, приставив к ним англичанку. Когда появилось объявление, что требуется англичанка для шестимесячного пребывания при дворе эмира, мисс Гамильтон предложила свои услуги, которые были приняты. Ее назначение врачем произошло во время одной из аудиенций у эмира, когда Абдуррахман почувствовал себя дурно, и мисс Гамильтон, как единственный человек, обладавший потребными качествами, сумела его вылечить. Мисс Гамильтон всегда описывала покойного эмира, как человека простодушного, но обладавшего прогрессивным умом. На вопрос ее, почему он дружелюбно относится к Великобритании, эмир ответил:

«Если бы я вам сказал, что это потому, что я люблю англичан, то вы бы мне не поверили. Поэтому я скажу вам, что дружелюбное отношение к Англии соответствует моей политике. Россия мой географический враг (?) (А Англия?), который завладел бы моей страною, если бы мог это сделать, так как Афганистан лежит на дороге России к открытому морю и представляет плодородную страну, в которой она могла бы иметь продовольствие, а Англии мне нечего бояться (?)».

Этот очаровательный и хорошо известный врач рассказывает несколько характерных анекдотов о покойном монархе, один из коих мы воспроизводим ниже. После одного солнечного затмения Абдуррахман сказал [244] мисс Гамильтон: «вы считаете себя умной женщиной, но вы не могли бы объяснить это столь простое явление, которое мог бы понять ребенок». Мисс Гамильтон ответила, что она сумеет это сделать и дала наглядное объяснение при помощи свечи и апельсина. Вечером, когда у Абдуррахмана, по принятому обыкновению, собрались гости, он сказал своим придворным, что они настолько глупы, что, наверное, никто из них не сумеет объяснить солнечного затмения. Придворные делали самые нелепые предположения, пока эмир не предложил мисс Гамильтон продемонстрировать перед ними это явление. Когда мисс Гамильтон повторила свой опыт, все собрание было глубоко поражено мудростью эмира.

Множество больных обращались за советом к мисс Гамильтон, иные даже располагались на ночлег перед ее госпиталем, чтобы попасть к ней на следующее утро в первую очередь. Эта женщина-врач впервые ввела оспопрививание в Афганистане, где оспа является самой распространенной болезнью, а эмир раньше противился прививке.

Как только иностранный врач покидал Кабул и на его место являлся другой, последний заставал, вместо больниц своего предшественника, школы, или склады военных материалов, а то и одни развалины. Самая долговечная больница была построена Насрулла-Ханом в угоду мистрис Дэли, которая состояла врачем при гареме вместе с мисс Гамильтон. Больница была оборудована на 100 кроватей. Это здание обращено теперь в артиллерийский магазин. Другое здание, служившее больницей при докторе Грей, переделано теперь в школу. [245] Мистрис Дэли состояла 8 лет лейб-медиком жены Абдуррахмана, Биби-Халима, и кроме того лечила весь кабульский двор. По подсчету ее, ее посещало ежедневно от 300 до 500 человек. Хотя работа ее очень занимала, но на нее изнурительно действовало постоянное шпионство, которого она была сознательной жертвой. Высокое мнение афганского правительства о заслугах мистрис Дэли прекрасно иллюстрировано свидетельством Хабибулла-Хана, которое ей было вручено осенью 1902 года. Оно гласит:

Во имя Бога.

Я лично удостоверяю, что мистрис Кэт-Дэли выделяется из всех людей своею ревностной работой и внимательностью к пациентам. Я доволен ее службою, лечением обеих моих дочерей, рабочих, серьезно пострадавших на заводах, и вообще моих подданных, которых она ежедневно пользовала.

Хабибу лла,

Эмир Афганистана.

Сентября 22 дня 1902 г.

В следующем 1903 году, проживающие в Кабуле европейцы, в лице трех своих представителей, преподнесли мистрис Дэли благодарственный адрес, составленный в нижеследующих выражениях:

Кабул, ноября 20 дня 1903 г.

Проживающие в Кабуле европейцы имеют удовольствие представить это свидетельство мистрис Кэт-Дэли, как выражение благодарности за оказанную нам врачебную помощь и восхищения блестящей медицинской и [246] хирургической работой, которую она выполняла в течении прошедших 8 лет, особенно во время эпидемий холеры, оспы и др.; ее преданность своему делу, самоотверженность и неутомимая энергия снискали здесь всеобщее уважение. Она уносит с собою наши искренние пожелания ей счастья и успеха в будущем.

Франк А. Мартин, инженер афганского правительства.

Г. Флейшер, управляющий артиллерийскими заводами его величества эмира.

Эрнест Т. Сорнтон, управляющий кабульскими кожевенными заводами.

В Афганистане существует несколько разрядов туземных практикантов. Первый класс занимается перевязкой ран и язв, выправлением переломов и зондированием огнестрельных ран. Эти люди не имеют достаточной сноровки и плохо знают свое дело. Они не имеют понятия об анатомии. Зло, приносимое этими, так называемыми, «перевязчиками», равносильно вреду, причиняемому клиентам доморощенными хирургами-цирюльниками. Эти люди специалисты по вытаскиванию зубов и заговору, который применяется к затяжным болезням, как-то: лихорадка, несварение желудка, ревматизм и подагра. Кроме этих двух, имеется еще и третий лекарь-окулист, который, как и его коллеги первых классов, круглый невежда в своем деле. Этих трех представителей медицины нужно отличать от «хакима», который не прибегает ни к ножу, ни к заговору. Принципиальный метод лечения хакимов не находится в патологической связи с причиной и [247] проявлениями болезни пациента и заключается в назначении слабительных средств, в целебные свойства которых они очень верят. Они добывают себе средства к жизни, эксплоатируя суеверия и простодушие публики. Эти четыре разряда знахарей-перевязчики, цирюльники, окулисты и хакимы — ответственны, по крайней мере, за 70% ежегодной смертности в городе. От времени до времени, особенно при режиме доктора Грея, были сделаны энергичные попытки побороть это зло. Вместо этих, так называемых, лечебных средств, были устроены курсы, на которых преподавалась элементарная медицина, физиология и анатомия. Но эти стремления не увенчались успехом и возбудили сильную враждебную пропаганду, направленную против иноземных врачей.

К несчастию, деятельность наших врачей в Кабуле стеснена зловредной свободной практикой уличных лекарей, которые, прослужив несколько месяцев фельдшерами при каком нибудь госпитале в Индии, устраиваются в афганской столице. Эти люди, слабые познания которых так же опасны, как полное невежество афганских доморощенных лекарей, раздают европейские лекарства, не различая их химического состава. Афганский хаким пользуется частыми ошибками этих индийских шарлатанов, и так как он имеет пациентов преимущественно среди высшего класса городского населения, то предубеждение против иностранных врачей сильнее развито в кабульской аристократии, чем среди бедного люда. Невежественный и неряшливый афганец глубоко ценит европейскую медицину, и искушаемый бесплатными лекарствами и лечением, имеет достаточно здравого рассудка, чтобы отказаться от услуг [248] туземного врача и обращаться к иностранному, которому он так доверяет, что проглатывает в один присеет лекарство, выдаваемое на неделю.

Новейшим лейб-медиком эмира является маиор Клевеленд, один из крупных авторитетов Индии, избранный специально для службы в Афганистане, по получении индийским правительством непосредственной просьбы Хабибулла-Хана о командировании врача. Было бы трудно найти более подходящего кандидата на этот пост. Помимо глубокого знания туземцев, маиор Клевеленд выдающийся лингвист, свободно владеющий французскии, немецким и персидским языками и наречиями пушту и индустани. Нужно также отметить, что скромность составляет его отличительную черту и что он ничего не берет за визиты. Полный список докторов, состоявших на службе у эмира, следующий (Любопытно отметить, что в 1890 году эмир Абдуррахман приглашал в Кабул нашего русского врача Иосифа Федоровича Пензякова, заведывающего и поныне русско-туземной лечебницей в Бухаре. Приглашение было передано через афганского торгового агента в Бухаре, которого пользовал И. Пензяков. Несмотря на предложенное высокое вознаграждение (15.000 руб. в год), доктор Пензяков не принял этого приглашения, опасаясь английских интриг.): мистер О’Мира, дантист (18 87 г.); мистер Грей, хирург (1889 г.); мисс Гамильтон, женщина-врач (1894 г.); мисс Дэли, которая в 1895 году сопровождала мисс Гамильтон, в качестве ассистента, когда она возвращалась в Кабул с Насрулла-Ханом, после посещения им Англии; маиор Клевеленд, который вступил в должность лейб-медика эмира в 1904 г., и сестры Браун, которые в 1904 г. заместили мистрис Дэли. Кроме врачей, в Кабуле перебывало много специалистов техников, а [249] именно: сэр Сальтер Пайн, сэр Аккин Мартин, гг. Джером, Мак Дермот, Камерон, Сорнтон, Клементс, Мидлетон, Стюарт, Вальтер, Грант, Донован, Эдуардс, Таскер, Ричес, Ф. Мартин, Финлесон и другие, которые все вместе и каждый в отдельности своей преданной и неутомимой службой при дворе эмира немало способствовали поднятию престижа и достоинства белой расы в Афганистане. Их услуги не всегда ценились эмиром, который по временам обходился без европейского врача. Так например, маиор Клевеленд заместил доктора Грея, но промежуточное время, которое было продолжительно, было заполнено мисс Гамильтон и позднее мистрис Дэли. Далее наступил перерыв, когда вслед за мисс Гамильтон, которая теперь практикует в Англии, ушла и мистрис Дэли. В этот промежуток времени Абдуррахман вверил свое здоровье скудным познаниям одного индийского фельдшера, невежество которого было так же глубоко, как непоколебимы были предрассудки эмира и его наследника. Кризис наступил после поранения руки Хабибулла-Хана. Благодаря скорому облегчению, которое маиор Бирд (Борд) доставил августейшему страдальцу, эмир переменил свой нелепый взгляд на европейскую медицину и попросил лорда Керзона прислать ему доктора и двух женщин-врачей.

Индийское правительство всегда уделяло много внимания на это дело и не встретилось бы больших затруднений к основанию в Кабуле постоянного медицинского учреждения. Жизнь доктора, действительно, всегда в безопасности даже среди самых фанатичных племен за нашей границей. Несколько успешных [250] операций, как бы просты они ни были, делают его другом народа. Его слава разносится быстро и пациенты стекаются к нему из дальних мест. Никто не смеет тронуть его и даже зависть местных хакимов не может поколебать его положения. В таком большом городе, как Кабул, резиденция афганского дворца, условия несколько видоизменяются. Конечно, доктору Грею, бывшему в продолжении нескольких лет врачем Абдуррахмана, пришлось разрешать нелегкую задачу. Он часто приходил в отчаяние от интриг своих туземных конкуррентов. Но придворный врач в полуцивилизованной стране всегда будет иметь врагов, которых он может побороть только успешным лечением. Если в будущем в Кабуле будет учреждена медицинская миссия, то она не должна быть связана лечением особы эмира, но должна поместиться в общественном госпитале, который будет предоставлен ей его высочеством, дабы все классы населения могли пользоваться знанием и искусством европейских врачей. Их время не должно уходить на частые приглашения во дворец во всякое время дня и ночи, с неизбежным долгим ожиданием в приемных. Они должны добросовестно относиться к наплыву обыкновенных пациентов, в которых, конечно, не будет недостатка. Для искусного хирурга открыто в Афганистане широкое поле деятельности и если эмир серьезно желает установить медицинскую помощь в своей столице, то врачи должны пользоваться популярностью во всех слоях населения.

Европейцы, служившие в Афганистане, принадлежали к разного рода специальности. Большинство их было причислено к артиллерийскому департаменту в [251] Кабуле, для заведывания различными отделами великолепного арсенала, которым эмир обогатил свою столицу. Позднее возникли затруднения с вопросом о топливе. Большой спрос на топливо для заводов возбудил в кабульском районе угольный голод. Хабибулла предполагает разрешить эту задачу путем разработки угольных залежей в афганском Туркестане и введением электрической силы на заводах. Попытки в этом направлении начались в 1903 г., когда угольный счет возрос до 800.000 кабульских рупий. Винтовки Снайдера (Шнейдера) и Мартини, орудия Гочкисса и Гатлинга и полевые орудия, шашки, сабли и кинжалы, аммуниция, обозные фургоны, мундштуки, уздечки и седла, сапоги и другие предметы обмундирования — все изготовлялось кабульскими заводами, выпускавшими в день 25 винтовок и в неделю два орудия и 20.000 патронов к ружьям Мартини.

Кабульские заводы обязаны своим возрастанием, в течении первых 15 лет царствования Абдуррахмана, исключительно инициативе покойного эмира и содействию сэра Сальтер Пайна. Этот известный инженер вложил свою душу в оборудование заводов и познакомил афганцев с механическими орудиями и усовершенствованиями запада. Результатом этих усилий явился длинный ряд зданий, расположенных вне городской черты на берегах реки Кабула. На заводах работают 1500 туземных рабочих, под руководством 100 мастеров индусов, обученных в факториях и мастерских Индии. Монетный двор, выпускающий ежедневно 20.000 монетных знаков, кожевенные заводы, свечной завод, выделывающий в неделю 100.000 свечей, и мыловарни, [252] на которых изготовляется в тот же период десять тонн (600 пудов) мыла — помещаются рядом с серией артиллерийских заводов.

Кроме кожевенных заводов и мастерской, в которой в 1904-5 гг. было заготовлено 300.000 комплектов обмундирования для пехотинцев, все остальные предприятия бездействовали в последние 3 года, вследствие крайнего недостатка в топливе. Хотя заготовление аммуниции и прекратилось, продажа этой аммуниции местного производства поощрялась властями, и неисчерпаемые запасы винтовок Мартини и Снайдера продавались туземцам. Патрон стоит в Кабуле только 4 анна (1 анна = 1/16 рупии = 4 пайса.), так что можно приобрести большой запас патронов за небольшую сумму. Так как те же патроны стоют у наших пограничных племен по 8-12 анна, то закупка их в Кабуле выгодное предприятие. После того как в англо-индийской армии были введены винтовки 303 и когда вышел приказ возвращать пустые гильзы в артиллерийский арсенал, приобретение аммуниции к винтовкам Мартини затруднилось. Но в Кабуле, вследствие огромного запаса аммуниции, кочевники всегда могут раздобыться патронами в каком угодно количестве. Абдуррахман строго наказывал лиц, промышлявших торговлей винтовками и патронами иностранного производства, так как считал опасным хорошее вооружение племен. Подражание Хабибулла-Хана политике своего отца крайне нелепо и характеризует слабое и нерешительное правление настоящего эмира. Нужно также заметить, что, в виду легкости приобретения в Кабуле патронов, на [253] афгано-индийской границе развилась выгодная торговля винтовками. Большое количество винтовок и карабинов Мартини английской марки доставлялось в последнее время в Афганистан через Персидский залив. Многие из этих ружей ввозились через северо-западную границу Индии и продавались в Афганистане по очень дешевой цене, 180 рупий за штуку, т. е. более, чем в два раза дешевле той цены, которую платили кочевники за ружье Мартини до введения в индийских войсках винтовки 303. Ружья Мартини хорошей работы и носят арабскую надпись «ма-ша-Аллах» (Т. е. «что хочет Аллах», или «с Богом».). Надо полагать, что они доставлялись в Афганистан из Турции, вероятно, через Багдад и что первоначальное назначение их было в средне-азиатские ханства (?). Индийское правительство не обращает внимания на такое положение вещей. Между тем, возможность столь дешевой покупки оружия патанскими племенами за индийской границей есть серьезное дело. Ружья Мартини вышли из употребления, вследствие трудности достать патроны, но теперь, когда их так легко достать из запасов эмира, нужно быть настороже, так как горцы, которые должны платить от 600 до 700 рупий за винтовку 303 и могут купить Мартини за 180 рупий штуку, сберегают много денег на патроны.

Кроме европейцев, о полезной службе которых при кабульском дворе мы говорили выше, в Кабуле были еще две европейские женщины, которые своим необузданным поведением уронили репутацию белой расы в грязи кабульских базаров. Имя одной из этих женщин фрау [254] Либерцейт, немка по происхождению, семья которой живет в Германии, служившая некоторое время горничной у г-жи Флейшер, а другая — англичанка. Обе они перешли всякую границу стыдливости. Г-жа Либерцейт, развлекавшая в Кабуле г. Флейшера, когда его жена уехала в Европу, приняла потом магометанство и просила эмира дать ей мужа. Даже сами афганцы отказались от этой дамы, а индусу Хабибулла не позволил бы на ней жениться. Наконец, Хабибулла розыскал ей кафира, который был обращен в мусульманство. Англичанка, вступив в связь в Индии с афганским «верблюдчиком», переоделась в туземное платье и переехала границу на верблюде своего мужа. Прибытие ее в Кабул возбудило любопытство всех туземцев на базаре и подняло такую сенсацию, что событие это скоро дошло до ушей Хабибулла-Хана. К несчастью, эта женщина, не знавшая ни одного европейского языка, кроме своего родного, также не владела и туземным языком. Поэтому, когда ее призвали к эмиру, она оказалась буквально немою. Хабибулла послал за немкой, чтобы объясниться с прибывшей из Индии англичанкой, но они не могли понять друг друга, так как каждая говорила только на своем языке. Объяснение состоялось только по прибытии в Кабул супругов Клевеленд и одновременно с ними сестер Браун. В обоих случаях эмир старался убедить женщин возвратиться в Индию, но обе они не пожелали последовать этому совету и приняли мусульманство. Теперь они живут в базарных лачугах, где, закрытые от всего света, они ведут жалкое существование, грязная трагедия которого не позволяет говорить о нем подробнее. [255] Нужно сказать этим женщинам, которые находят наслаждение в связи с цветнокожими — течет ли в их жилах кровь африканских негров, арабов Египта, принцев, или студентов Индии — что жизнь их есть растление, а поведение их — позор. Раз они нарушают расовую границу, то на них всегда будут смотреть, как на парий человеческого рода.

Глава X.

Англо-афганские сношения.

Согласно инструкциям, преподанным вице-королем Индии, маркизом Рипон, командующему английскими силами в северном и восточном Афганистане, генерал-лейтенанту сэру Дональд-Стюарту, сэр Лепель-Гриффин, 20 июля 1880 года, передал Абдуррахману, признанному сердарами в Кабуле в 1880 году афганским эмиром; следующее письмо:

...Если бы какая нибудь держава вмешалась в дела Афганистана и такое вмешательство сопровождалось бы невызванным нападением на владения Вашего Высочества, то в этом случае британское правительство окажет Вам помощь в таком размере и таким способом, которые британское правительство признает целесообразными, при том условии, чтобы Ваше Высочество неуклонно следовали советам британского правительства во внешней политике...

В первые годы своего царствования Абдуррахман строго соблюдал условия, предложенные сэром Лепель-Гриффин. Корректность его поведения побудила лорда Рипона через три года, а именно, 16 июня 1883 года написать ему в одном из своих писем следующее: [257]

...В виду этих соображений, я решил предложить Вашему Высочеству лично... субсидию в 12 легов (1.200.000) рупий в год, которая будет выплачиваться ежемесячно и предназначается для платы Вашим войскам и для других мер защиты Вашей северо-западной границы...

В следующем 1884 году, наступательное движение России в Средней Азии возбудило опасения за положение Афганистана. Мерв был присоединен в феврале этого года, когда, после повторных настояний со стороны Великобритании, было решено созвать в октябре англорусскую пограничную комиссию в Серахсе, который также был занят Россией. Этому решению не суждено было осуществиться. Хотя английский уполномоченный сэр Лемсден (Лемсден прибыл с сильным конвоем в Герат и начал его укреплять.) и был отправлен на это «rendezvous», но русский уполномоченный (Лесар) уклонился от свидания. Опасения за Афганистан не были устранены захватом в октябре 1884 г. Пули Хатуна, ради которого, собственно, предполагалась серахсская конференция, и явными приготовлениями к дальнейшему наступлению. Законность этих действий обсуждалась между Петербургом и Лондоном, Кабулом и Калькуттой, но, не взирая на все ручательства, русские овладели в 1885 году Зульфикаром и Акрабатом. Тем временем в Индии готовились к государственному дурбару (Т. е. съезд вассальных владетелей Индии.) в Раваль-Пинди, назначенному на 8 апреля в честь их королевских высочеств герцога и герцогини [258] коннаутских. Афганский эмир был приглашен вице-королем на этот дурбар, где между ними имело состояться совещание о защите северо-западной границы и проведении демаркационной линии, об укреплении Герата и продлении Саккур-Сибийской железной дороги до Кветты. Тогда как англо-русское соприкосновение на афганской границе не помешало Абдуррахману лично засвидетельствовать свое уважение августейшей чете, русские не упустили случая завязать 30 марта 1885 г. дело с афганцами у Таш-Кепри, где более 1200 солдат (Эта цифра вдвое преувеличена автором.) эмира были немилосердно истреблены. На другой день после этого сражения Абдуррахман прибыл в Индию и был торжественно встречен. Во время интервью с лордом Дофферин, эмир, ссылаясь на взятие русскими Пенде, сетовал, что на его предсказания о намерениях России, не обратили внимания. Вице-король ответил ему, что всякое будущее нападение России на Афганистан будет принято Англией, как casus belli, объявив при этом, что приготовления к войне уже начаты — приказ о мобилизации двух армейских корпусов был, действительно, отдан — и предложил эмиру услуги английских военных инженеров. На следующей аудиенции 5 апреля 1885 г. эти прекрасные слова были подтверждены подарком в 1.000.000 рупий, 20.000 казенно-зарядных ружей, батареи из 4 тяжелых орудий, горной батареи из 6 орудий и 2 гаубиц, кроме щедрых запасов патронов и снарядов. Эти подарки были гарантией благосклонности, искренности и доброжелательности индийского правительства. Через 3 дня Абдуррахман сказал в благодарственной речи, обращенной к вице-королю: [259]

...В воздаяние за эту любезность и благосклонность, я готов со своей армией и народом оказать всякую услугу, которая потребуется от меня и афганской нации. Так как британское правительство объявило мне, что оно поможет мне отразить всякого внешнего врага, то справедливость требует, чтобы Афганистан связал себя крепчайшими узами и стал бы плечом к плечу с Англией...

Несомненно, что язвительный юморист, каким выказал себя Абдуррахман, сыграл с вице-королем злую шутку, напомнив ему Пенде и заставив его формально подтвердить те отношения, которые установились между Индией и Афганистаном. Однако, эти вещи проходят незамеченными в жизни. Остается пожалеть, что последние годы отношения между Россией и Великобританией, касательно Афганистана, часто приводили к таким невинным шуткам.

Переговоры с Россией о русско-афганской границе тянулись весь 1886 год, пока они не были перенесены в Петербург и Лондон и затем снова перешли на местную сцену, где, наконец, закончились в 1887 году. Затруднения между Россией и Индией уже были близки к разрешению, когда в 1888 году маркиз Дофферин уступил место вице-короля Индии маркизу Лансдауну. С его прибытием началась деятельная пограничная политика. Результатом ее явилось продолжение Кветтской железной дороги, которая в январе 1888 года была доведена до Кала-Абдулла, далее через Ходжа-Амран и Старый Чаман до Нового Чамана. Афганский эмир посмотрел на это удлинение дороги, как на нарушение [260] Гандамакского договора, по которому афгано-белуджская граница встречалась у подножия Ходжа-Амрана, являвшегося нежелательным конечным пунктом для железной дороги. Это предприятие повлекло за собою усиленную военную деятельность. В этом году состоялись две экспедиции против газаринцев Черной горы. Экспедиции возбудили волнение на границе и воспламенили афганцев. В это время, в 1889 году, эмир находился в афганском Туркестане и принимал некоторые оборонительные меры на северной и северо-западной границах, но летом 1890 года он возвратился в Кабул. Весною этого года был подавлен мятеж кидарзаев в долине Зоб и возрастающая энергия индийского правительства увеличила опасность разрыва сношений между Индией и Афганистаном. В виду такого положения вещей, индийское правительство запретило ввоз военных материалов в Афганистан, задерживая не только винтовки, пушки и аммуницию, но также все железные изделия, сталь и медь. Эмир ответил на это отказом от субсидии в 12 легов рупий, подаренной ему лордом Рипон. В тоже время он написал письмо лорду Сальсбери, бывшему тогда премьер-министром и, в виде более практичного протеста против занятия нами Нового Чамана, он воспретил своим подданным пользоваться железной дорогой от Ходжа-Амрана до первой станции с южной стороны горного тоннеля.

В следующем 1891 году дважды были посланы отряды в долину Миранзаи против оракзаев, операции против газаринцев возобновились и были начаты военные действия, имевшие результатом покорение Хунза и [261] Нагара и взятие Читрала. Войска эмира также действовали и заняли в декабре 1891 года долину Асмара, под предводительством сипех-саляра Гулям-Хайдар-Хана. Этот поступок до некоторой степени одобрялся индийским правительством, которое оставалось простым зрителем. В 1892 году англо-индийские войска опять были посланы на границу по ту сторону Инда против племени исазаев. Вся граница находилась теперь в таком положении, в котором она не могла долго оставаться. Натянутость между Кабулом и Калькуттой все возрастала и явилась необходимость дать эмиру случай высказать свои намерения. Поэтому лорд Лансдаун пригласил Абдуррахмана в Индию, а когда эмир отказался от этого приглашения, под предлогом расстроенного состояния своей страны, то вице-король предложил устроить свидание на индо-афганской границе. Эмир, все-таки, колебался, и так как война казалась неизбежной и к ней спешно готовились, то было решено послать английскую миссию в Кабул, что сам Абдуррахман предлагал раньше лорду Рипону и затем лорду Дофферину в 1887 г. Абдуррахман был извещен, что военная миссия, во главе с главнокомандующим индийскою армией лордом Робертс и с эскортом бригады английских войск, посетит Джеляль-Абад. Лорд Робертс был деятельным сторонником наступательной политики со времени назначения лорда Лансдауна вице-королем Индии. Выбор для этой мирной миссии лорда Робертса, предпринявшего длинную серию походов в пограничном районе, был неприятен эмиру, который, конечно, разделял нежелание афганского народа видеть у себя героя войны 1878-80 гг. Кроме того, в [262] самом Афганистане, в то время, как этот ультиматум был послан в Кабул, грозило возгореться восстание. Газаринцы взбунтовались против эмира и недовольство проявлялось даже в столице. Присущая Абдуррахману находчивость никогда не была ему так нужна, как в этот период. На ноту индийского правительства он ответил очень вежливо и дипломатично, присовокупив, что он посылает вице-королю личного представителя. Через небольшой промежуток времени эмир вручил мистеру Пайну (Инженер при кабульском дворе, см. гл. IX, стр. 251.) письма на имя вице-короля и секретаря (министра) иностранных дел индийского правительства мистера Дюранда. Медленное путешествие Пайна и его строго обдуманные действия завершили порученную ему эмиром задачу, состоявшую в том, чтобы, затянуть дело, пока лорд Робертс, бывший тогда накануне отъезда в Англию, не покинул Индии. Этим способом война была, несомненно, предотвращена, недоразумения были улажены и почва была подготовлена Пайном для миссии Дюранда, так как посланец эмира отстаивал отправление гражданской миссии без эскорта.

Спорные вопросы с Афганистаном в это время не ограничивались независимыми племенами, занимавшими территорию по северо-западной границе Индии. Русские нарушали соглашение 1873 года, по которому течение Оксуса было признано афганской границей, но уверяли, что соблюдают это соглашение в точности. Со времени Пендинского конфликта и пограничной комиссии 1884-87 гг. Россия обратила свое внимание на Памиры, которые до сих пор касались только Китая [263] и Афганистана. Пограничный пост, форт Памир, был воздвигнут капитаном Ионовым на Сариз-Памире в 1891 году; жестокое избиение тем же офицером 60 афганских солдат, находившихся под командой Шемсутдит-Хана, имело место в Соматаше на Аличур-Памире 22 июня 1892 г., а за месяц до прибытия миссии Дюранда в Кабул произошло другое русско-афганское столкновение на бадахшанской границе. Эти стычки были, пожалуй, неизбежны при таком положении, когда чужое право так сильно мешало политике, интересам и планам России. Настояния на справедливости афганских претензий, не поддерживаемые силой, были бы бесполезны. Поэтому приглашение эмира (прислать миссию) давало возможность разрешить не только очень важную задачу о племенах, населяющих северо-западную границу Индии, но также и вопрос о юрисдикции на Памирах.

Миссия Дюранда выехала из Пешавера 19 сентября 1893 года в нижеследующем составе:

При прибытии в Кабул миссии были оказаны обычные почести. Она была встречена генералом Гулям-Хайдар-Ханом и помещена во дворце Индикки, резиденции Хабибулла-Хана; «зияфет» (Угощение.) миссии обошелся в 33.895 кабульских рупий. После прелиминарных переговоров, следуя инструкциям лорда Лансдауна, мистер [264] Мортимер-Дюранд 11 ноября 1893 года передал Абдуррахману следующее письмо:

Когда Ваше Высочество взошли на престол Афганистана, сэр Лепель-Гриффин получил инструкции дать Вам заверение, что если бы какая нибудь иностранная держава вмешалась в дела Афганистана и такое вмешательство сопровождалось бы невызванным нападением на владения Вашего Высочества, то в этом случае британское правительство окажет Вам помощь в таком размере и таким способом, которые британское правительство признает целесообразными, при том условии, чтобы Ваше Высочество неуклонно следовало советам британского правительства во внешней политике. Я имею честь сообщить Вашему Высочеству, что это обещание остается в силе и что оно распространяется и на территорию, которая может перейти в Ваше владение по договору, заключенному Вами сегодня со мною, относительно Аму-Дарьинской границы. Британское правительство желает, чтобы та часть северной границы Афганистана, которая еще не определена, была бы ясно установлена. Когда это будет сделано, то вся граница Вашего Высочества со стороны России будет так же несомненна, как и обеспечена.

Признание Абдуррахманом англо-русского соглашения 1873 года было подтверждено 12 ноября 1893 года особой нотой, подписанной эмиром и английским уполномоченным.

Так как британское правительство довело [265] до сведения Его Высочества Эмира, что русское правительство стоит на буквальном выполнении соглашения 1873 года между Россией и Англией, согласно которому река Оксус признается северной границей Афганистана, от озера Виктории, или Сарыкола на востоке до впадения реки Кокча в Оксус и так как британское правительство считает себя обязанным точно следовать этому соглашению, если русское правительство также ему следует, то Его Высочество Эмир Абдуррахман-Хан Эмир Афганский, желая доказать свою дружбу к британскому правительству и готовность принять его совет в делах, касающихся сношений с иностранными государствами, сим обязуется эвакуировать все земли, занятые им к северу вышеозначенной части Аму-Дарьи при том очевидном условии, что все земли, лежащие к югу этой части Оксуса и составляющие его, Эмира, владения, будут в обмен ему возвращены. Сэр Генри Мортимер-Дюранд, секретарь по иностранным делам индийского правительства, сим заявляет от имени британского правительства, что, так как передача Его Высочеству Эмиру земель, лежащих к югу от Оксуса, есть существенная часть этого условия, он, Дюранд, примет меры к тому, чтобы состоялось соглашение с русским правительством об обмене означенных земель к северу и югу от Оксуса.

На основании этой ноты положение Афганистана на Памирах было передано на обсуждение англо-русской [266] памирской комиссии 1895-96 гг. В промежуток между ноябрем 1893 г. и собранием комиссии произошла новая стычка в Иемсе (?) в 1894 году, когда афганский пост был уничтожен казаками.

Разрешение недоразумений между Россией и Афганистаном было предварительно выработано миссией Дюранда. Эта задача, имевшая целью изгладить обиды, причиненные эмиру наступательной политикой, была основана на многих существенных уступках, на которых только и зиждились надежды миссии. Обещание помощи в случае невызванного нападения, данное в 1880 году и повторенное в 1885 году, было подтверждено; субсидия в 12 легов рупий была увеличена до 18 легов и запрещение ввоза военной аммуниции было отменено. Кроме того, в соглашение Дюранда от 12 ноября 1893 г. вошел следующий пункт:

Индийское правительство не будет вмешиваться во владения, находящиеся... принадлежащие Афганистану, а Его Высочество Эмир в тоже время не будет вмешиваться во владения, находящиеся... принадлежащие Индии.

Через два дня после окончания своих трудов, 14 ноября 1893 г., миссия Дэна покинула Кабул и была встречена в Индии с громадным почетом, который далеко не соответствовал достигнутым ей результатам. Мистер Пайн, заслуги которого были несомненно полезным фактором при ведении переговоров, получил рыцарское звание. Тем же отличием был награжден глава миссии. Время, однако, доказало, что [267] договор Дюранда был только претенциозен, но пользы принес мало.

В противоположность развитию нашей политической деятельности при лорде Робертсе, эвакуация Нинграгарской долины после афганской войны 1878-80 гг. значительно содействовала неудовлетворительному положению, в которое мы были в это время поставлены. Если бы эта позиция была удержана нами вместе с Джеляль-Абадом, то мы отрезали бы афридиям, оракзаям, момандцам, свати и другим беспокойным племенам отступление в Афганистан. При настоящих же условиях эти племена всегда могут найти убежище в Афганистане и даже защиту. Во время пребывания миссии Дюранда в Кабуле, индийское правительство предъявило свои права на весь район — Буленд Хель, Момандистан, Асмар и Ягистан, включая Читрал, Баджаур, Сват, Бунэр, Дир, Чилас и Вазиристан. Эмир же просил уступить ему Чаге и долину Асмара, которую он предусмотрительно занял, и возражал на претензии Англии. Права индийского правительства были фактически установлены завоеванием и моральным превосходством, так как эта зона, убежище пограничных разбойников, всегда требовала энергичной инициативы и сильного правительства. Следовательно, положение Англии было бесспорным. Мало того, так как мы были готовы увеличить субсидию эмиру в вознаграждение за отказ его от своих интересов в Читральском районе, то не было никакой надобности делать какие бы то ни было уступки. С дипломатической точки зрения, следовало воспользоваться случаем и включить в договор специальный параграф о том, что добавочная субсидия [268] налагает на эмира обязанность помогать нашим войскам в подавлении наиболее мятежных пограничных элементов. Эту предосторожность не приняли во внимание и даже не сочли нужным прикомандировать к миссии землемера. В конце концов, после долгих споров и заключения переговоров, оказалось, что уступка эмиру долины Асмара, господствующей над входом в Памиро-Читральский район и юго-восточный Афганистан и важного стратегического пункта на индийской границе- была совершенно ненужной жертвой, а отделение в стране момандцев Бирмала от Вазиристана течением реки Кунара и Пянч-Кора было этническим абсурдом. Такую вивисекцию не может выдержать племя, которое, хотя и враждует иногда между собою, но все же составляет одно целое.

Письмом на имя вице-короля Индии, перед отправлением миссии Дюранда в Кабул, Абдуррахман предостерегал индийское правительство от вмешательства в дела пограничных племен. Он писал:

Если бы эти племена, известные под именем Ягистанцев, были бы отданы в мое владение, то я сумел бы заставить их сражаться против врага Англии и моего врага, под названием войны за веру и под знаменем единоверного им мусульманского государя (моим знаменем). Этот народ, эти храбрые воины и истые магометане, составили бы внушительную боевую силу против державы, которая могла бы напасть на Индию или Афганистан. Я постепенно сделаю их мирными подданными и добрыми друзьями Великобритании. Но если вы вырвете их из моих [269] владений, то они не принесут пользы ни вам, ни мне. Вам всегда придется воевать с ними, или иметь другие неприятности, а они постоянно будут заниматься грабежом. Пока ваше правительство имеет за собою силу и спокойствие, то вы сможете сдерживать их сильною рукою, но как только появится иноземный враг на границах Индии, то эти пограничные племена будут вашими злейшими врагами. Вы должны помнить, что они, как слабый враг, могут быть сдерживаемы под пятою сильного врага, пока он силен; но в ту минуту, когда он перестанет быть настолько сильным, чтобы удержать своего слабого врага, последний быстро оправится и с своей стороны нападет на противника. Если вы отнимете от меня эти пограничные племена, которые принадлежат к моей нации и моей религии, то вы уроните мой престиж в глазах моих подданных и сделаете меня слабым, а моя слабость невыгодна для вашего правительства.

В начале 1894 года, когда маркиза Лансдауна сменил орль (граф) Эльджин, и лорд Росбери сделался первым министром, Абдуррахман был приглашен в Индию. Это приглашение было возложено на сэра Генри Фоулера. Полагая, что миссия Дюранда должна быть дополнена и не останавливаясь перед тем фактом, что пограничные вопрос сильно обострился во время пребывания миссии в Кабуле, индийское правительство образовало несколько пограничных комиссий. Одна из них предназначалась для [270] афгано-вазиристанской границы и должна была собраться 1-го октября в Дера-Измаил-Хане в составе гг. Кинга, Андерсона, Гранта и Брюса, с военным отрядом в 3000 солдат при 6 орудиях. Другая комиссия имела собраться в Лунди-Хана и имела целью моманд-баджаур-асмарскую границу. Она состояла из политических комишнеров, мистера Удни и мистера Гастинга, врача капитана Мак-Набба и землемеров полковника Гольдих и капитана Кольдстрима.

Эти действия индийского правительства обратили на себя внимание эмира, который призвал сипех салара (главнокомандующего) из Джеляль-Абада в Кабул на совещание по этому поводу. Быстро распространились слухи, что Абдуррахман намерен воспротивиться разграничению страны Моманд, и грозовые тучи сгустились над долиной Кунара, когда 12 июня пешаверский комишнер Ричард Удни, начальник будущей пограничной комиссии, выпустил нижеследующее воззвание:

ВОЗЗВАНИЕ

От мистера Ричарда Удни, комишнера и суперинтенданта Пешаверской дивизии.

Всем Баджаури, Моманди и другим племенам, населяющим страну, прилегающую к индийской империи, от реки Кабула до южной границы Читрала и пограничной полосы, ныне условленной между британским правительством и афганским Эмиром.

1) Так как были возбуждены некоторые вопросы, касающиеся границы между [271] Афганистаном и Индией, то Его Высочество Эмир и индийское правительство желают дружески разрешить эти вопросы, так чтобы в будущем не было разногласия по этому поводу между обоими государствами, которые связаны друг с другом договорами и обязательствами. Великобританское правительство, с согласия Его Высочества Эмира Афганского, в сентябре 1893 года — в Рабиуль-Эввеле 1311 гиджры послало в Кабул миссию, состоявшую из нескольких офицеров, во главе с сэром Мортимер-Дюранд. По милости Всемогущего Бога, оба государства заключили 12 ноября 1893 года — 2 Джемадиуль-Эввеля 1311 года гиджры дружеский договор, касавшийся границ страны Его Высочества с Индией на сотни миль от Вахана на север и Персии на юг.

2) В этом соглашении между обоими правительствами, уже связанными договорами и обязательствами, было решено, что индийское правительство не будет вмешиваться в страну, лежащую на афганской стороне пограничной линии и что Его Высочество также не будет касаться страны, лежащей на индийской стороне от границы.

3) С целью отметить эту длинную границу возможно легче и скорее, оба государства, уже связанные трактатами и обязательствами, пришли к соглашению разделить эту пограничную линию на несколько частей, чтобы каждая соответственная часть отмечалась бы британским и афганским уполномоченными. [272]

4) Поэтому я обращаюсь к вам с этим воззванием, что я назначен комишнером от индийского правительства, чтобы разметить ту часть границы, которая обозначена в начале этого воззвания. В качестве такого уполномоченного, я, вероятно, начну работать от афганской границы Асмара, где мы встретимся с уполномоченным от Его Высочества Эмира и будем размечать границу Афганистана от Чанака до реки Кабула. Тогда я надеюсь установить границу на месте, но пока я сам там не побываю, мне не легко будет определить, где именно пройдет пограничная линия. Все же я хочу дать Вам сейчас общее понятие о предполагаемой границе.

5) Так как Великобритания согласилась чтобы Его Высочество Эмир удержал за собою область Асмар, расположенную по реке Кунар или Кашгар, то разграничение начнется от Чанака в юго-западном направлении вверх по Кунару и через несколько английских миль от берега Кунара в сторону Баджаура. От Кунара пограничная линия пойдет к югу и сделав поворот, поднимается на горы и дойдет вплоть до гор Саталасар, которые разделяют бассейны рек Кунара и Пянчкора. От Саталасара пограничная линия пересечет вершину гор, с одной стороны которых воды впадают в реку Пянчкора, а истоки другой стороны протекают через долину Сатала и впадают в реку Кабул. В центре этой возвышенности лежит Котал [273] (перевал) Сатала. Крайняя часть границы доходит до реки Кабула около Паласа.

6) Из рассмотрения этой границы вы поймете, что Его Высочество Эмир, кроме земель, орошаемых рекой Кунаром, и лежащих в пределах индийских владений, согласился не вмешиваться в ту страну, восточные истоки которой впадают в реку Пянчкора, и не касаться и не распространять свою власть на ту часть страны Моманд, воды которой впадают в реку Кабул ниже Паласа.

7) Поэтому в будущем вы будете иметь дело только с британским правительством и ни с кем более, и я надеюсь, что постепенно между вами с одной стороны и мною, пограничными офицерами и британским правительством с другой стороны, установятся те же дружеские отношения, которые установились между этими офицерами и другими племенами, живущими за границей Пешаверского округа.

8) Последняя моя к вам просьба состоит в том, чтобы вы твердо верили — и я вам даю в этом полное обещание — что индийское правительство не имеет намерения расширить эти границы и что оно отнюдь не желает вмешиваться в дела вашей страны. Написано 7 Зильхидже 1311 г. гиджры = 12 июня 1894 года.

Так как в действительности ничего еще не было решено относительно проведения Момандской пограничной линии, то распространение подобного рескрипта было [274] крайне нечистоплотным провокаторством. Эмир был оскорблен, а сипех-салар приказал в отместку уничтожить все экземпляры этого воззвания, которые распространились на границе. Несомненно, что только раздражение, причиненное этим поступком, побудило эмира отклонить соглашение с Дюрандом в той его части, которая касалась моманд-баджаурской границы. Гулям-Хайдар вполне ясно высказал взгляды эмира при свидании 12 августа в Джеляль-Абаде с мистером Удни и капитаном Мак-Наббом. Сипех-салар совершенно воспротивился разделению момандцев, потребовав, взамен Пянчкора-Кунарской линии, уступить Афганистану власть над момандцами, живущими в Пешаверской долине. Равным образом, афганский главнокомандующий отказался уступить хотя бы пядь земли в Кафиристане. Беспорядки сопровождали также работу миссии Брюса, которая выступила 1 октября через Гомульскую долину в южный Вазиристан. Вазирийцы напали 3 ноября на лагерь миссии в Вано и имели такой успех, что потребовалось немедленно снарядить против них экспедицию под начальством сэра Вильяма Локхарта. В конечном результате граница от Гомуля на юге, до Точи и Куррама на севере, была проведена. Проведение 9 апреля 1895 года границы через страну Моманд обязано своим осуществлением исключительно выдающимся трудам полковника Гольдиха, заведывавшего межевой частью моманд-баджаурской пограничной комиссии. Не останавливаясь перед громадными недостатками соглашения Дюранда и противоречивостью манифеста Удни, этот офицер сумел использовать природное расположение и провести границу, хотя вся пограничная линия [275] к югу от Гиндукуша не имеет ничего общего с границей Дюранда и Удни.

События в области Моманд не ограничились волнением по поводу разграничения этой страны. В последние пять лет афганский разбойник из Джандола, Омра-Хан, делал смелые попытки восхитить власть у джандауского хана и у мира (владетеля) Дира, соединяясь то с первым, то со вторым, когда это отвечало его интересам. Он имел успех, пока, при нападении на часть Кунарской долины, которую облюбовал Абдуррахман, он был жестоко разбит Гулям-Хайдаром. Впрочем, Омра-Хан скоро оправился и, овладев Диром и Наваги, заключил союз с Шир-Афзалем, впоследствии мехтаром (правителем) Читрала. С этой минуты Омра-Хан, в глазах Абдуррахмана, перестал быть разбойником и сделался эмигрантом, которому Абдуррахман дал возможность ускользнуть, чтобы сделать его своим орудием и пойти по его следам, если бы Омра-Хан имел большой успех в Читрале. Более того, Гулям-Хайдар и Омра-Хан пришли к соглашению, по которому афганский авантюрист получил припасы, волонтеров и аммуницию. Если характер договора между Абдуррахманом и Шир-Афзалем никогда не был вполне ясен, то соглашение между сипех-саларом афганского эмира и удачливым разбойником из Джандола обнаружилось очень скоро. Так как Гулям-Хайдар поджидал прибытия комиссии Удни в долину нижнего Кунара, то положение от страны Моманд до Читрала обострилось лишь в начале 1895 года. Внезапное появление Омра-Хана, во главе своего сброда, принявшего на себя защиту [276] Шир-Афзаля, возбудило династическую войну. Омра-Хан овладел крепостью Дорош и провозгласил Шир-Афзаля владетелем Читрала. Английский резидент в Гильгите, Робертсон, быстро двинулся на Читрал и посадил правителем Читрала одного из представителей царствовавшей династии. Омра-Хан, поддерживаемый хорошо вооруженной афганской пехотой из Асмара, предоставленной в его распоряжение сипех-саларом, выступил против Робертсона и разбил его на голову. Впечатление от этого поражения и падение британского престижа было до некоторой степени искуплено мужественной защитой читральского гарнизона, который был осажден Омра-Ханом 3 марта 1895 года. Торжество его было недолговечно, так как 18 апреля осаждающие войска были разбиты подоспевшим из Гильгита на выручку осажденных полковником Келли с отрядом в 650 человек. Вслед за сим в страну Сват-Баджаур-Читрал выступила уже более внушительная экспедиция под начальством генерала сэра Роберта Лоу, в распоряжении которого находились 15.000 солдат, 30.000 вьючных животных и 10.000 обозной прислуги.

Вследствие стечения этих обстоятельств, дела в Моманд-Баджаур-Асмарском районе дошли до мертвого узла. Комиссия Удни была отозвана, закончив только часть своей работы, и начальник ее был удостоен рыцарского звания. Везде положение было неудовлетворительно. Пограничные племена, встревоженные перспективой насильственного разграничения и еще более напуганные установлением военных постов в Вано, в долинах Точи и Куррама и в Малаканде — ключе [277] Свата и военной охраной мостов, построенных через реку Пянчкора у Чакдара и Самана, дрожали за свою независимость. Мало того, Гулям-Хайдар пользовался присутствием партий саперов и возбуждал в горцах ненависть к англичанам. Он действовал, конечно, на основании точных инструкций и с ведома эмира. Абдуррахман затеял, таким образом, двойную игру. Употребив во вред нам все свое влияние во время читральского кризиса, эмир, когда это дело не удалось, старался выказать свое расположение к Великобритании. В апреле 1895 года, почти одновременно со снятием осады с Читрала, Насрулла-Хан выехал из Кабула в Англию. Он прибыл в Лондон в мае месяце и, получив высший английский орден для себя и для державного брата, он в августе выехал обратно в Кабул. Действительной задачей миссии Насрулла-Хана было добиться открытия непосредственных сношений между Кабулом и Лондоном на тех же началах, как и с вице-королем Индии; но ходатайство об учреждении афганского представительства в Лондоне не было уважено. Афганский эмир усмотрел в категорическом отказе имперского правительства пренебрежение к своей особе и был крайне возмущен. Однако, нет ничего удивительного в том, что просьба эмира была отклонена. Сэр Генри Фаулер совершил промах, санкционировав приглашение (Насрулла-Хана), только увеличившее недоразумения и приготовившее путь для нелепых притязаний на независимость, которыми отличались последние годы царствования Абдуррахмана и которые после его смерти унаследовал Хабибулла-Хан.

Осенью 1895 года Читрал был укреплен, а [278] остальное время года ушло на процедуру Памирской пограничной комиссии, тогда как афганская армия занялась покорением Кафиристана. Это завоевание закончилось весною 1896 года. Помимо этих операций, интерес на границе был возбужден любопытными теологическими изысканиями Абдуррахман-Хана в Кабуле. Внимание было также поглощено сношениями, которые явно происходили между Хайдаром и главарями пограничных фанатиков: Сеид-Акбаром — племени Акахель, Сарлор-Факиром — сумасшедшим муллой Свата — и Хадда-Муллой. После долгих трудов и переписки Абдуррахман составил трактат «Таким Уддин», в котором перечислялись заслуги джехада, или священной войны и добродетели газия (борца за веру), Удовлетворенный своей работой, Абдуррахман, в конце 1895 года, назначил на праздник ноуруза (21 марта 1896 г.) великое собрание мулл со всех концов своей страны и индо-афганской пограничной полосы. На этом собрании Абдуррахман изложил существенные принципы своей доктрины, которая имела специальною целью уничтожение неверных. Признание Абдуррахмана одним из главных руководителей ислама было очень опасно и явно угрожало испортить мирные отношения между горцами и индийским правительством. После самых серьезных словоизлияний, святые люди были отпущены с подарками и любезностями. В виду такого образа действий Абдуррахмана и поведения Гулям-Хайдара, вице-король Индии (Эрль-Эльджин) 2 мая 1896 года обратился к Абдуррахману с представлением против недружественного отношения его пограничных властей. Ответ на это представление из Кабула лучше всего [279] иллюстрируется поступком мулл, которые были приглашены на празднество ноуруза. В день праздника паломников 25 мая Абдуррахману был ими преподнесен титул «Зияуль-Миллет ва Уддин» — Свет народа и веры. Когда весь Афганистан согласился даровать Абдуррахману этот титул, эмир принял его на специальном дурбаре 24 августа, присвоив себе в тоже время и звание царя ислама.

Кроме этих событий в Кабуле, некоторых волнений в долине Точи в феврале месяце и окончания работ Памирской пограничной комиссии, 1896 год прошел незаметно. Однако, пропаганда действовала, и эмисары мусульманской религии, под видом бродячих факиров, ревностно пропагандировали мусульманское восстание. В начале мая 1897 года Абдуррахман торжественно принял турецкого посланца из Константинополя. В тот же день эмир пригласил к себе на частную аудиенцию всех столичных мулл. В тоже время шла переписка между светилами мусульманского мира с обеих сторон границы, и признаки беспокойства и недовольства возрастали. Пограничные офицеры, подозрения которых были усыплены 18 месяцами сравнительного спокойствия и отсутствием нападений на читральские посты, исследовали дороги в долине Точи, делали измерения и проводили дороги к тем оборонительным сооружениям, которые начали строиться, как только долина Точи была занята. Точи лежит немного севернее Вазиристана и находится так близко от Вано, что муллам представлялся удобный случай натравить афридиев на англичан. Это и случилось с прибытием 10 июня 1897 г. политического офицера в [280] Точи, мистера Джи, в Майзар, где на его партию было сделано предательское нападение, причем было убито 72 человека. Несмотря на страшную жару, были немедленно приняты карательные меры, возложенные на генерала Корри-Бирда, во главе отряда в 7000 солдат, 10.000 вьючных животных и 3.000 обозной прислуги.

Муллы усердно проповедывали джехад своим ученикам, когда долгие усилия Хада-Муллы возбудить фанатизм магометан в Свате, Баджауре и Дире были неожиданно поддержаны появлением в Свате сумасшедшего муллы. Последний провожал Хадда-Муллу во время призыва (эмира) в Кабул и теперь явился в Сват прямо из афганской столицы, проповедуя везде, что священная война объявлена. Вследствие энтузиазма и красноречия своего буйного ума, сумасшедший факир имел в Свате триумфальный успех. Тгана присоединилась к нему, а 26 июля этот неистовый ураган увлек за собою Чакдара и Малаканд. 1 августа две бригады под командою генерал-маиора Блуда подступили к Малаканду. Число кочевников доходило до 20.000 человек. Между тем, сторонники этого движения ожидали распоряжений из Кабула; посыпались письма и прокламации, имевшие целью вовлечь эмира в священную войну. Хадда-Мулла, под знамена которого одно за другим собирались племена, поддерживаемый любезными услугами Гулям-Хайдара и следуя примеру сумасшедшего факира, атаковал 7 августа британский пограничный пост в Шебкаддаре. К несчастию для англо-афганских сношений, в этом деле принимали участие, кроме нескольких тысяч момандцев, много [281] афганцев долины Кунара, страны Кугиани, Лагманского и Джеляль-Абадского округов, селений Басаула и Хазарнау и солдаты, одетые в форму кабульского гарнизона. Индийское правительство не могло более игнорировать участие в священной войне афганских пограничных властей. Их сочувствие восстанию было столь очевидно, что Абдуррахман прислал сипех-салару фирман (указ), с выражением серьезного неодобрения его непристойного образа действий.

Дела зашли слишком далеко, чтобы их можно было исправить такою мерою, и 13 августа 1897 года сэр Ричард-Удни, вместе с британским генералом Эллис, который командовал пешаверским гарнизоном, оставив Хайберский проход на произвол афридиев, обратились к афганскому эмиру с очень выразительной нотой. Его высочество был поставлен в известность о сведениях, дошедших до индийского правительства, и эмиру было предъявлено категорическое требование немедленно отозвать своих подданных и предупредить повторение столь серьезных событий. Напомнив эмиру, что вице-король в мае 1896 года обратил внимание его высочества на недружелюбное поведение сипех-салара, Удни закончил свое письмо следующими словами:

Невозможно допустить, чтобы афганские сипаи принимали участие в этом нападении без ведома Сипех-Салара. Поэтому вице-король вынужден предупредить Ваше Высочество, что если Вы не обуздаете Сипех-Салара и не устраните его от командования войсками на границе, то Ваше Высочество будете отвечать за его действия. [282]

Абдуррахман сразу ответил на обвинение правительства Индии, отрицая свою вину и приведя документальные данные о дурбаре в Кабуле 18 августа, в память принятия им титула «Зияуль-Миллет ва Уддин». Но факты были слишком красноречивы, чтобы можно было придать значение такому оправданию. Выговор, полученный Абдуррахманом, несомненно дал ему понять, что он дошел до крайней границы терпения индийского правительства. Переписка по этому вопросу затянулась, и едва был получен первый ответ из Кабула, как на границе снова произошла стычка. Несколько дней, начиная с 16 августа, стали получаться предостережения, что афридии готовятся занять Хайберский проход. Затем поступило сведение, что оракзаи нападут одновременно на мост в Самана, чтобы поддержать афридиев. К своему воспоследовавшему разочарованию, индийское правительство в это время слишком доверяло донесениям сэра Ричарда Удни, пешаверскаго комишнера, и бригадного генерала. Эллиса, который, вполне сознавая серьезность положения, не позаботился усилить хайберские посты какой-либо частью 10.000 солдат, бездействовавших под его командой. Меры генерала Эллиса, как и действия Ричарда Удни, были крайне плачевны.

Малик-Амин-Хан донес 17 августа, что войска афридиев, числом 10.000 человек и 1500 мулов, собираются напасть на Хайберский проход. Тогда сэр Ричард Удни телеграфировал в Симлу:

Я опасаюсь осложнений со стороны Оракзаев и Афридиев, но по всем моим сведениям из [283] надежных источников пока не предвидится серьезного восстания ни Оракзаев, ни Афридиев.

Через два дня, 19 августа, бригадный генерал Эллис телеграфировал в Симлу, что сэр Ричард Удни сообщил ему, что донесение Малик-Амин-Хана сильно преувеличено, и добавил, что капитан Бартон, начальник хайберского отряда, донес ему, что сборище афридиев гораздо незначительнее, чем казалось раньше. На следующий день, 20 августа, встревоженный серьезностью положения, сэр Удни, по совету начальника пешаверского гарнизона, отозвал капитана Бартона из Лунди-Коталя. После совещания с полковником Асман-Ханом и генералом Эллисом, Удни в тот же день послал телеграмму пенджабскому губернатору, в которой настаивал, несмотря на возражения полковника Аслам-Хана против такой политики, на предоставлении защиты хайберских позиций туземной милиции, согласно хайберского соглашения 1881 года, по которому на афридиев возлагалась ответственность за безопасность прохода. Эта странная точка зрения разделялась генералом Эллисом, который, не взирая на угрожающее положение вещей, удовлетворился добродушной и бесполезной прогулкой в сторону Джамруда. Между тем отказ в помощи умышленно вовлекал нас в беду. Двадцать третьего августа, когда сэр Ричард Удни в своей телеграмме на имя индийского правительства опять ссылался на хайберское соглашение, надвигавшаяся волна афридиев ринулась на Али-Месджид. С раннего утра этого дня афридии дрались с афридиями в кровавой борьбе за британское владычество в этой пограничной твердыне. Нужно отдать справедливость людям, [284] которым вверена была защита наших постов. Они сражались против своих же сородичей и отчаянно сопротивлялись, пока это было возможно. Крепости Мауд и Али-Месджид сдались в ту же ночь, а форт Лунди-Коталь (или Лунди-Хане) доблестно защищался до 25 августа и капитулировал в тот момент, когда оракзаи атаковали Саманайский мост, где позиция была очищена генералом Итман-Бигс, который, несмотря на усиленный гарнизон, променял победу на позорное отступление и бежал, преследуемый неприятелем. Тактическая ошибка довершила, таким образом, политическую слабость по отношению к Хайберу.

В какой бы мере афганский эмир, письмом своим от 18 августа, ни оправдался в событиях, предшествовавших тирахской экспедиции, наплыв вооруженных банд из афганской территории продолжал встречать лишь пассивное сопротивление со стороны наших пограничных властей. В виду очевидного участия афганского правительства в восстании горцев, о котором доносил из Кабула английский агент, вице-король Индии обратился с другим письмом к Абдуррахману. В этой ноте он писал, между прочим, следующее:

...Я должен заметить Вашему Высочеству, что, по имеющимся у меня сведениям, племена, обитающие земли, подвластные Вашему Высочеству, присоединились к Хаддайскому Мулле и принимали участие в других агрессивных действиях против британского правительства. Люди из Джеляль-Абада открыто переправлялись через реку Кабул с развевающимися [285] знаменами и барабанным боем. После сражения при Шебкаддаре они возвратились таким же образом, унося с собою убитых и помогая раненым. Жители Хоста угнали за афганскую границу много верблюдов моих войск в Даваре и мне даже доносят, что эти верблюды были украдены по приказанию Сердара Шириндиль-Хана. Ваше Высочество, конечно, не откажете в соблюдении приличия и сделаете распоряжение возвратить верблюдов, принадлежащих индийскому правительству и украденных и угнанных на афганскую территорию.

Ваше Высочество сказали: «кочевники никогда не осмелятся присоединиться к такому движению из страха передо мною. Если они и принимали в нем участие, то только скрытым образом». Теперь я прошу Ваше Высочество, основываясь на уверениях в дружбе, которые Вы мне даете, открыто объявить подвластным Вашему Высочеству племенам через местных властей, что если они будут переходить границу и присоединяться к мятежным элементам против британского правительства, то они навлекут на себя Ваше неудовольствие. Некоторые злонамеренные лица вселяют в них убеждение, что им не угрожает Ваше неудовольствие, если они будут действовать враждебно против британского правительства. Это убеждение может искорениться, если местные власти Вашего Высочества будут следить и препятствовать подданным Вашего Высочества [286] переправляться через реку Кабул, или переходить границу в других местах с враждебными намерениями, будь они тайны, или явны. Поэтому я прошу Ваше Высочество отдать соответствующие распоряжения...

Прежде чем эмир успел ответить на письмо вице-короля от 30 августа, в Джеляль-Абад уже прибыла депутация старшин афридиев, направлявшаяся в Кабул для поднесения петиции Абдуррахману. Намерения этой депутации как нельзя лучше оттенили справедливость заявления вице-короля. Этот документ гласит следующее:

Британское правительство с давних времен постепенно захватывало нашу страну, и даже покушалось на афганскую территорию, и построило крепости в различных пунктах в наших пределах. Мы несколько раз жаловались на это Афганскому правительству, но Ваше Высочество не обращали внимания на наши жалобы. Поэтому, не имея другого исхода и принимая во внимание исповедание нами одной веры ислама, мы теперь, по воле Божьей, открыли двери джехада перед названным правительством и прервали с англичанами всякие сношения. Мы разграбили и разрушили пять крепостей на горе Самана выше Хангу, один форт в Шинаури у подножия Самана, на английской территории, один форт в Убланском (Боланском) проходе возле Кохата и пр. и пр. Однако, остались три сильных крепости на вершине упомянутой горы (Самана), которые мы пока не [287] могли взять. Даст Бог, мы их также уничтожим. Все население Тираха укрепилось на вершине горы (Самана). У ее основания от Кохата до Руди-Курмана в Куррамской стране идет граница Оракзаев. Это племя также вело джехад от времени до времени в своих пределах. Мы никогда не согласимся присягнуть британскому правительству и сделаться его подданными. Мы никогда не вручим бразды правления нашей страной в руки Англии. Наоборот, мы хотим присягнуть Царю Ислама. Мусульманское правительство должно иметь в виду не только наши интересы и наше положение, но интересы всего Афганистана. Поэтому мы посылаем 18 наших маликов (вождей), мулл и старшин с челобитной к Вашему Высочеству. Теперь мы начали джехад в горах Самана и просим Ваше Высочество оказать нам благодеяние и по милости Аллаха мы будем действовать по указаниям Вашего Высочества, ибо мы вполне вверяем нашу волю и наши дела в руки Вашего Высочества. Мы употребили все свои усилия, чтобы угодить Вашему Высочеству. Теперь настало время для Вашего Высочества воспользоваться случаем. Все мусульмане готовы теперь представить Вашему Высочеству войска, оружие и деньги. Если британцы победят, то они раззорят мусульман. Пусть Ваше Высочество укажете, какие услуги от нас требуются. Мы надеемся, что, прочитав нашу челобитную, Ваше Высочество осчастливите нас [288] ответом. 7 Рабиус Сани 1315 года = 7 сентября 1897 года.

Эта челобитная афридиев еще не успела дойти до Кабула, когда 6 сентября индийское правительство отправило эмиру следующее письмо, с просьбою задержать Муллу-Хадда в случае, если бы он бежал в Кунарскую долину. Явные сношения между Кабулом и мятежными племенами, закончившиеся депутацией афридиев, были в полном разгаре, когда Абдуррахман 10 сентября ответил вице-королю на письмо от 30 августа нижеследующее:

...Я приказал местным властям возможно зорче следить за афганскими подданными и препятствовать им присоединиться к Мулле-Хадда... Ни один кочевник на моей территории не может так действовать открыто, но некоторые из них уверовали в Муллу-Хадда и возможно, что они присоединились к нему ночью, пробравшись, как воры, по глухим дорогам. Разве можно уследить за ворами ночью на столь широкой границе... Мой дорогой друг! это возможно было бы предпринять, только расставив 10.000 солдат по всем горным вершинам и у всех переправ в этой области. Только тогда власти будут в состоянии выполнить такое распоряжение, иначе же как можно остановить народ, освоившийся со своею страной? Если хорошо известные дороги будут для них закрыты, то они, благодаря знакомству с местностью, найдут горные тропинки и проскользнут незаметно через границу. Однако, в пределах [289] возможности, местные власти следили и продолжают следить за открытым движением кочевников.

Что же касается мертвых и раненых, о которых Ваше Превосходительство писали, что кочевники уносили их с собою после битвы при Шебкаддаре, то я смею утверждать, что они делали это скрытно и уже, по своему обычаю, успели их похоронить так, что теперь нельзя найти никакого следа. Что же касается раненых, то если их станут допрашивать, они всегда скажут, что они воевали друг с другом и что они часто убивают и ранят своих же сородичей; а так как других свидетелей, кроме них же самих, не имеется, то трудно установить что-либо противоположное тому, что они показывают...

Относительно верблюдов, украденных разбойниками Вазири у войск в Даваре и проданных ими в Хосте местным властям, я должен сказать, что Шириндиль-Хан приказал теперешним владельцам верблюдов никому не перепродавать их. Если Ваше Превосходительство найдете необходимым, чтобы эти верблюды были у них отобраны обратно, то, так как эти верблюды куплены жителями Хоста у воров Вазири, им будет возмещена стоимость верблюдов по существующим ценам, чтобы мирные жители не понесли ущерба...

Отвратительное торжество, которым было проникнуто это сообщение, не вызвало порицания. Вполне естественно, [290] что правительство, которое не приняло действительных мер к усилению туземной охраны британских постов в час крайней необходимости, не обратило внимания на обороты персидской фразы. Через 2 дня, 12 сентября, ответ на письмо вице-короля от 6 сентября отличался таким же нахальным тоном, сопровождаемым дружескими излияниями. С поразительною наглостью Абдуррахман выражал опасение, что в Кунарской долине может произойти столкновение между афганскими и британскими войсками, если преследование Хадда-Муллы зайдет слишком далеко.

События, достигшие, с падением 12 сентября крепости Сарагхари, своей кульминационной точки, требовали жестокого наказания афридиев, и тирахская армия в 60.000 человек была сосредоточена для этой цели в Когате, под командою генерал-лейтенанта сэра Вильяма Локхарта. Опасаясь экономических затруднений, которые могли бы возникнуть с закрытием Хайберского прохода, и напуганный внушительностью армии генерала Локхарта, эмир прекратил свою обструкцию, вывел войска из заграничных постов, отказав в убежище беглецам и холодно отвернулся от тех, кто просил его о помощи. Эмир не позволил старшинам афридиев явиться в Кабул, задержав их в Джеляль-Абаде, и всенародно составил 23 сентября нижеследующий ответ:

Я ознакомился с вашими челобитными, которые все содержат одно и тоже. Теперь я пишу вам в ответ, что уже прошло 18 лет с тех пор, как я прибыл в Кабул и вы сами знаете, что я отправился в Раваль-Пинди [291] (в апреле 1885 года) по Хайберской дороге. В виду своей дружбы с британским правительством, я поехал в их страну, как их гость, и по дороге видел много ваших соплеменников по обе стороны прохода, приветствовавших меня селямом. Если то, что вы теперь утверждаете — правда, почему вы мне тогда же об этом не заявили, чтобы я мог переговорить об этом с Его Превосходительством вице-королем. Через несколько лет после этого, когда предполагалось провести границу, сэр Мортимер Дюранд проехал через Хайберский проход и прибыл в Кабул. Все пограничные племена знали об этом. Почему ваши муллы, малики (вожди) и старшины не пришли ко мне, когда сэр Мортимер Дюранд прибыл с полномочиями установить границу, чтобы я мог обсудить с ним это дело. Я не знаю, почему теперь произошло недоразумение между вами и англичанами, но уже после того, как вы затеяли с ними войну и раздражили их, вы мне сообщаете об этом.

Я вошел в союз с британским правительством о государственных делах и до сих пор со стороны англичан не было нарушения соглашения, несмотря на то, что они христиане. Мы — мусульмане и последователи веры пророка и признаем также четырех Калифов пророка (сунниты). Как же можем мы нарушить соглашение? Что вы скажете на стих Корана: «исполняйте свои клятвы»? Исполнять обещания есть первая обязанность мусульманина. Бог в тот [292] день, когда была дана первая клятва, спросил всех людей, Бог ли Он, или нет? Они ответили: «да, Ты наш Господь и Создатель». Поэтому в судный день первый вопрос будет о соблюдении соглашений. Неверные и мусульмане будут отличены этим признаком. И так, вы видите, что соглашение есть дело очень важное. Я никогда без причины и основания не отступаю от договора, ибо англичане до настоящего времени не нарушали пограничной линии, проведенной на карте, с которой они вошли со мной в соглашение. Так почему же я буду нарушать договор? Такое нарушение было бы далеко от справедливости. Я не могу, по настоянию и в интересах небольшой части населения, опозорить себя и свой народ.

То, что вы сделали своими руками, вы должны ими же исправить. Я не имею до вас никакого дела. Вы сами лучшие судьи в своих делах. Теперь, когда вы подняли восстание, вы прибегаете к моей помощи. Вы упустили время, когда дела могли быть легко улажены. Теперь я ничего не могу вам посоветовать, или сделать для вас. Я отослал обратно из Джеляль-Абада ваших представителей. Я подарил каждому из них по лунги (шарф) и по 10 рупий на дорожные расходы и не хотел затруднять их прибытием в Кабул.

Несмотря на отношение эмира к депутации афридиев, выразившееся в письме от 23 сентября, и энергичное отрицание им участия Гулям-Хайдара в [293] движении пограничных племен в письме на имя вице-короля от 18 августа, доказательства этому были налицо. Мирные переговоры с кочевниками затруднялись действиями афганского главнокомандующего. Так например, 1 сентября, когда Хадда-Мулла был вынужден распустить афганское войско, по приказу эмира, Гулям-Хайдар отправил посланцев, чтобы поддержать в нем бодрость духа и подарки: 5 английских винтовок, патроны и лошадь. Через 5 недель, 8 октября, маиор Дин, политический агент Дир-Сват-Читральской области, донес, что 2 мула, навьюченных аммуницией, посланные Омра-Ханом из Кабула, были пропущены через лагерь Гулям-Хайдара в Асмаре. Несколько дней раньше, 23 сентября, сэр Биндон доносил из Пянчкора:

Джирга (племенные ополченцы) сознались туземному политическому агенту, что Сипех-Салар советовал им напасть на английские войска, обещая аммуницию и вознаграждение натурою, хлебом и т. п.

Когда, наконец, Момандцы были окончательно покорены, то, боясь репрессалий со стороны Кабула за свою сдачу, они просили защитить их от Абдуррахмана и Гулям-Хайдара. Хотя подобные заявления в начале Тирахской экспедиции, в 1897 году, были сравнительно редки, но зато, по окончании ее в 1898 году, фанатики всех наименований указывали на поддержку, которую они получали от Сипех-Салара и Абдуррахмана. После поразительно частых промахов, которыми отличалась наша индийская [294] администрация в эти два года и продолжительных неудач нашего оружия в длинном ряде сражений, предшествовавших Тирахской экспедиции, следует, наконец, поднять завесу. Но и Тирах представляет такую же стадию англо-афганской истории, как и прежние пограничные стычки и потому не заслуживает особого интереса в нашем кратком обозрении. Эти события дело преходящего прошлого и теперь мы можем говорить о них с облегчением, ибо назначение в январе 1899 года лорда Керзона Кедлестона (Бывший вице-король лорд Керзон был и остается ярым сторонником «forward policy», т. е. империалистической политики захватов.) вице-королем Индии открыло более счастливые горизонты и во внешних сношениях Индии проявилось больше твердости.

(пер. С. П. Голубинова)
Текст воспроизведен по изданию: Гамильтон А. Афганистан. СПб. 1908

© текст - Голубинов С. П. 1908
© сетевая версия - Thietmar. 2017
© OCR - Иванов А. 2017
© дизайн - Войтехович А. 2001