ВАСИЛЬЕВ П.

АХАЛ-ТЕКИНСКИЙ ОАЗИС

ЕГО ПРОШЛОЕ И НАСТОЯЩЕЕ

ОЧЕРКИ

Где некогда, в эпоху доисторическую, бушевали волны Гипперборейского моря, где позднее, во времена Александра Македонского, процветали густо населенные города, там ныне бушует не менее грозное море, но море безводное, море песков. Не малое пространство заняли эти пески известные под именем Ахал-Текинского оазиса у туземцев и Закаспийской области у нас, пески простирающиеся до берегов Аму-Дарьи, захватывающие части Хивы и Бухары с одной стороны и доходящие до границ Афганистана и плодоносной Персии с другой. Песочные волны ведут постоянную, упорную борьбу с Мервом, врезавшимся в них в виде полуострова. На юге песков, у подошвы гор Коппет-Дага, на сравнительно узкой полосе земли, мало-мальски годной для обработки, поселился человек, загнанный сюда беспощадным песочным морем, грозно, незаметно и медленно подвигающимся все вперед и вперед. Дальше бежать ему уж некуда, и здесь-то, на обездоленной полосе, принужден Текинец влачить жалкую полу-оседлую, полу-кочевую жизнь полу-дикого пахаря. [392]

Не веселую картину представляет собою Ахал-Текинский оазис, далеко не сходящийся с тем понятием которое сложилось у вас об оазисах пустыни, как о местностях изобилующих водой и растительностью. Если узкая полоса земли идущая параллельно персидской границе и сколько-нибудь годная для обработки и именуется оазисом, то лишь по отношению к Кара-Кумской пустыне, лишенной не только растительности и орошения, но даже жалких колодцев. Закаспийская область, образовавшаяся вследствие действия подземных вулканических сил из два морского, о чем на каждом шагу говорят почва и уцелевшие остатки свойственных морю растений, животных и минералов, представляла некогда плодоносную страну, в которой могли возникнуть города и большие поселения, но со временем, подвергаясь разрушительному нашествию переносных песков, она мало-по-малу обращалась в пустыню, чему не мало способствовало палящее солнце, выжигавшее растительность, иссушавшее источники. Но это было так давно что памятники былой культуры, свидетельствующие о былой жизни народов, попадаются редко, хотя и служат живым доказательством справедливости вышесказанного. Так, например, в аулах Дуруне и Анау уцелели развалины мечетей, развалины грандиозные, говорящие о вкусе и культуре строителей; в последней мечеть стоит более 600 лет.

Закаспийская область, простираясь почти на тысячу верст от восточных берегов Каспийского моря к юго-востоку, хотя и имеет повсеместно одинаковый климат и одинаковую среднюю температуру, тем не менее представляет во многих местах резкие контрасты во флоре и фауне, а также и в царстве минеральном. Главною причиной таких контрастов является большая или меньшая степень орошения, служащего здесь важным фактором жизненной деятельности страны и размещения ее населения, которое скучилось на узкой полосе идущей у подножия гор Коппет-Дага, представляющих собою отроги Парапамиза и большею частию известных под названием Балханов. Полоса эта, к северо-востоку гранича с Кара-Кумскою пустыней, сама начинается у Каспийского моря на протяжении тридцати верст сыпучими песками, переходит затем в суглинок настолько твердый что, еслибы не степной [393] ковыль и кусты молочая, то его можно было бы правят за грунт вполне окаменевший, и идя параллельно Персидской границе, доходит до пределов Бухары и Афганистана. Полоса эта и есть так называемый Ахал-Текинский и далее Мервский оазис. Повторяю еще раз, горько ошибся бы путешественник еслибы думал отыскать себе здесь полное отдохновение, встретить то что обыкновенно соединяется с понятием об оазисе. От берегов Каспийского моря на расстоянии 100 верст до аула «Казанджик» не встретишь нигде ни жилья, ни воды, и только от этого аула по направлению к Кизил-Арвату и Асхабаду через шесть, семь верст попадаются небольшие источники, именуемые арыками; но эти арыки бедны водой, мелководны, грязны и во время жаров совсем высыхают. Не веселую картину представляет тогда выжженная солнцем степь, с ее серою окраской, окаймленная целью таких же серых, скалистых гор. Тяжело становится на душе у непривычного Европейца-путешественника; солнце немилосердно палит голову, жгучий ветер проникает через платье, раскаленный воздух затрудняет дыхание; жажда становится невыносимою; путник ждет, жаждет источника, чтоб освежить пылающий лоб, промочить пересохшее горло... вот показался источник, но и он не особенно радует: та же серая степь, те же кусты ковыля; умирающий арык тихо катит маленькие воды свои, до того маленькие что долго приходится выбирать местечко чтобы почерпнуть воды не набрав грязи. Жутко становится в этом царстве окаменения и полнейшего безмолвия. Только мальчик пастух из Текинцев нарушает подчас молчание; не обращая внимания ни на жару, ни на солнце, ни на бедность окружающей природы, он распевает свои заунывные песни, в конец расстраивающие и без того напряженные нервы.

Но вот вы прибыли в аул; сотни кибиток серого цвета в беспорядке лепятся друг возле друга; слышно блеяние овец, рев верблюдов. Мущин в ауле не много — они в степи, женщины же заняты домашними работами: пекут чурек (хлеб), ткут ковры, дубят бараньи кожи. Проголодавшегося путника принимают очень любезно: угощают кальяном, съютом (верблюжьим молоком), финиками, арбузами; но долго оставаться в ауле он не может, не будучи в состоянии побороть чувство брезгливости при виде [394] грязной и неряшливой обстановки; он спешит в укрепление, где его ожидает более или менее сносный комфорт.

Вот вам в общих чертах понятие об Ахал-Текинском оазисе. Сам собою напрашивается вопрос: что побудило человека поселиться в столь негостеприимной стране? зачем он не покинет ее, если она, бывши прежде плодородною, в последствии обратилась в такую? И оказывается что он не покидает ее потому что пришел сюда загнанный силою обстоятельств. Если всмотреться внимательна в жизнь и обычаи Текинца, в его обстановку, то нельзя не заметить что все это представляет у него компиляцию отдельных черт различных народностей населяющих странами Центральной Азии; и поневоле приходишь к тому заключению что Текинское племя не есть племя самостоятельно, естественно развившееся подобно другим кровным горским племенам, в роде Нухурского, но есть племя происшедшее от смешения. Между обычаями религиозными и житейскими вы замечаете у Текинца многие обычаи иных народностей. Наряду с обычаем Перса встречается здесь обычай Хивинца, Бухарца, Киргиза и др. То же самое замечается и в наречии. Язык Текинца, не будучи тождественным с каким-либо другим языком, напоминает собою все азиатские наречия вместе и стал как бы языком международным, вследствие легкости понимания его и Персом, и Узбеком. Если же принять во внимание русский перевод имени этого племени (Ахал-Теке в переводе означает: новое племя), то должно придти к заключению что оно появилось недавно, не более 300 лет назад, чему имеются ясные доказательства, о которых скажу ниже. Если вы углубитесь к северу в Кара-Кумские пески, то можете заметить путь по которому подвигалось в оазис это племя, или, вернее сказать, банды из которых оно в последствии составилось. Путь этот обозначен целыми рядами колодцев, изрытых в различных направлениях, сообразно с тем как двигались кочевники. Колодцы эти стоят теперь безводными.

Образование Текинского племени в Закаспийской области много напоминает собою образование Сечи и Донского казачества. Формирование этого племени и дальнейшая его жизнь сложились под влиянием тех же условий благодаря которым некогда возникла у нас Сечь, долгое [395] время бывшая страшилищем для Поляков, Татар и Турок. Как у вас в былое время всякий недовольный своею судьбой бежал в Сечь или на Дон, бежали туда раб и господин, преступник и монах, молодой и старый, точно также было и здесь. Тот кого уж очень прижала судьба, уходил в пески. Бежал Туда Хивинец, Афганец, Бухарец, раб и Узбек (свободный человек; князь), преступник избегающий кары и несчастный не сносивший рабской доли. Все это бежало в пустыню, решаясь переносить все невзгоды и подвергаться всем опасностям, лишь бы отстоять свою личную независимость. Многие беглецы погибали, настигнутые ураганом, погребенные песчаными заносами, но многие и спасались; мало-по-малу они сплачивались и составляли банды, для которых средством жизни явились аламаны (набеги с целью грабежа) предпринимаемые на мирных Персов, обитавших оседло у северных подножий Коппет-Дага и занимавшихся, насколько позволяла мало плодородная почва, земледелием и скотоводством. Банды эти, не имея сперва строгой организации, не зная старшинства одного над другим, принимали в свой состав всякого без отказа, требуя лишь, подобно Запорожцам, удали и молодечества. Здесь были все равны: и бывший раб, и богатый Узбек; уважались лишь по заслугам оказанным в походах. Героев своих, как они называли, богатырей, уважали, повиновались им беспрекословно, о них слагались песни, их память чтилась, их могилы считались священными. Существенное различие их принципов от принципов сечевиков заключалось в том что у них не было как у последних в девизе «война за веру»; хотя и магометане, они чужды фанатизма свойственного другим мусульманам Востока, к религии относятся индифферентно, можно даже сказать что они не исповедуют никакой отдельной религии, признавая лишь единого Бога, творца вселенной, который для всех един. Во всяком случае, к воинскому девизу их не примешивались никакие религиозные тенденции, воевали же они и погибали в борьбе за существование, за независимость. Другое, не менее важное различие между этим племенем и Сечью было во взгляде на женщину. В Сечи она не признавалась, присутствие ее не терпелось; здесь же, при неизвестности строгих монашеских правил, присутствие женщины было желательно, и если ее не было [396] среди мусульманской вольницы, то лишь на первых порах, благодаря трудностям бегства чрез песчаную, безводную пустыню, трудностям непреодолимым для женщины. Но новообразовавшееся племя, как я уже сказал, не пользовалось обществом женщин только в первое время. В последствии Текинцы добыли себе жен.

Подобно первым гражданам древнего Рима, они позаимствовали себе жен у соседей, Персов, но не хитростию, а огнем и мечом. Взяв себе в жены женщин из другого племени, они начади размножаться уже путем естественным. В скором времени, суровая природа и бесплодие песков, не давая возможности обитать в них и делать быстрые переходы во время набегов, понудили молодое племя передвинуться к югу. Они покорили обитавших там Персов, разрушили их города, и затем слились с ними в одно целое, образовав таким образом ту народность которую мы видим теперь в оазисе и которая в то время впервые получила от бывших жителей название Ахал-Теке, что означает «Новое племя». Победители освоились с этим именем и удержали его за собой по настоящее время. С переселением Текинцев на более плодородную почву, Кара-Кумские пески вновь опустели, сделавшись достоянием диких лошадей и шакалов.

Новое племя зажило новою жизнью. Впрочем, новизна эта сказалась только в присоединении к аламанам хлебопашества и скотоводства; аламаны не были забыты, продолжались с прежнею силой, только арена их несколько расширилась, будучи перенесена через горы в Персию. Да и прекратиться они не могли, так как при несовершенстве земледелия и скотоводства, при скудости продуктов добываемых этим путем, аламаны служили главным средством к жизни, имея за собой, в виде подспорья, хозяйство.

Переселение и образование племени совершилось, как надо полагать, недавно, не более 300 лет тому назад, подтверждением чему служат развалины персидской мечети в Дуруне, разрушенной Текинцами при нашествии. Мечеть эта, как гласит сохранившаяся на персидском языке надпись на мраморной доске вделанной в стену, была возобновлена, по нашему счислению, за 375 лет. Следовательно в то время Текинцы не могли владеть этою полосой, а завладели ею позже. [397]

Поселившись здесь и занявшись, хотя и в малых размерах, земледелием, Текинец должен был неминуемо вступить в борьбу с природой. Хотя, собственно говоря, борьба эта является у него одностороннею, но тем не менее далеко не легкою. Видя и сознавая все важное значение воды, видя в ней жизнь, он твердо, упорно пошел наперекор природе, заставляя ее подчиниться и служить ему; во всем остальном он раб природы; отстаивая одну воду, во всем остальном он и не думает бороться с природой, заботясь лишь о том как бы сообразовать с нею свой образ жизни, свою одежду, свое жилище и обстановку. Природа-то и помешала ему бросить кочевую жизнь и начать оседлую, она-то и наложила на него, на его домашний быт, на весь его нравственный строй особую печать, резко выделяющую его из толпы азиатских народов.

Приспособление к условиям поставленным природой, так сказать стремление подделываться к природе, видно на каждом шагу. Климат страны, отличающийся резкостью перемен, до невозможности жаркий в одно время, жестоко холодный в другое, создал для туземца особый тип одежды, который покажется может быть крайне смешным и на первое время не целесообразным в глазах Европейца, не знакомого с условиями азиятской жизни. Действительно, в шестидесятиградусную жару, когда вас тяготит даже холщевый китель, когда вы ищете спасения под легким бедуином (туземная белая одежда в виде плаща), на первый взгляд кажется странным встретить Текинца обряженного в два ваточные халата поверх верхней одежды, подпоясанного большим холщевым поясом, в громадной бараньей шапке, обливающегося обильным потом. В этой же самой одежде, и в редких случаях в легком нагольном тулупе, вы встретите его и в студеную зиму при 25° мороза. Но если принять во внимание резкие и быстрые переходы в температуре от плюса к минусу и обратно, если вы увидите как быстро и легко подготовляет раскаленный воздух почву для всевозможных заболеваний, то легко поймете почему этот полудикарь, незнакомый с самыми элементарными понятиями по части гигиены и медицины, находит спасение от заболеваний в этом оригинальном костюме, способствующем выпотению, а следовательно и предохраняющем здоровье. Холщовая, а подчас и ситцевая рубаха, [398] такие же холщевые широкие шаровары, остроконечные сафьянный туфли, расшитые шелком или шерстью, на высоких и узких каблуках, с загнутыми кверху носками, носимые летом поверх шерстяных чулок, и нечищенные, желтой кожи, на таких же высоких и остроконечных каблуках сапоги, заменяющие собою на зиму туфли, завершают незатейливый убор Текинца.

Тот же самый климат, который заставил туземца носить вышеописанную одежду, выработал для него и особый вид жилья, незнакомый оседлому обывателю цивилизованных стран. Слишком резкие переходы от знойного лета к суровой зиме, быстрое иссушение почвы под влиянием жгучих лучей солнца и выгорание полей годных для пастбищ, заставляют его переходить с места на место, сообразуясь со временем года и годностью почвы. Уходя на зиму в пески, где холод менее ощутителен, он к лету снова появляется у подножия гор, для посева хлеба. Понятно что при подобном образе жизни он не может иметь постоянного жилья, требуется переносное, каковым и является кибитка, не мудреная по своему построению, удобная для жилья и легкая при перевозке. Кибитка представляет собою круглую, около 2 1/2 сажен в диаметре решетчатую основу, в роде наших беседок крытых вьющимися растениями, высотой не превышающую 2 1/2 аршин. Стенка-решетка, состоя из отдельных связываемых между собою частей, будучи сделана из деревянных прутьев соединенных не гвоздями, а ремешками заменяющими шарниры, легка и может складываться не занимая много места при перевозке. Верхняя часть жилья состоит из такого же решетчатого круга, соединенного с основой помощью несколько выгнутых в наружную сторону жердей. В общем, кибитка имеет куполообразный вид, будучи же обтянута с наружной стороны в один или два ряда серыми кошмами (войлоком), походит издали на копну старого сена. Это незатейливое жилье, помимо удобной перевозки, обладает еще теми достоинствами что хотя во время жаров и не дает прохлады, но гарантирует от проникания вертикально падающих лучей солнца, зимой же, будучи обложена, вокруг основания, землей, достаточно ограждает от стужи, делая жизнь в ней сносною при самых лютых морозах. [399]

Обстановка кибитки не богата, собственно говоря, этой обстановки и совсем нет, если не считать развешанных по стенам ковров и паласов, да ценовок связанных из горного тростника и раздробленного на мелкие трости бамбука, служащих ложем для всей семьи. Даже сундуков и ящиков не увидите, ибо таковые затруднили бы перекочевку при отсутствии телег: вместо последних, у туземцев в употреблении переметные сумы, приспособляемые к верблюжьим и конским седлам. Кибитка перевозится на вьюке, требуя под себя двух верблюдов; времени для сборки и постановки ее вновь требуется не более получаса, и исполняется это женщинами. Посуды вы увидите в ней не много, и то самую необходимую, как-то: большой железный котелок для варки пищи, деревянную миску, медный чайник для кипячения чаю, до которого Текинцы большие охотники. Что же касается ножа и вилки, то употребление последней туземцу неизвестно, складной же нож, а равно и фаянсовая чашка в кожаном футляре, носимые на поясе, составляют необходимую принадлежность каждого. Кибитки по своему внешнему и внутреннему виду в большинстве случаев одинаковы, так что непривычный человек не отличит богатого от бедного, чему не мало помогает однообразие как в одежде, так и в обстановке. Да обстановка-то, собственно говоря, и не нужна Текинцу, она стесняла бы его свободу действий, служила бы лишнею обузой. Ему не нужно много посуды, потому что неприветливая природа не избаловала его обилием и изяществом кушаний.

Обычную пищу туземца составляет похлебка приготовленная из хлеба сваренного или в верблюжьем молоке, иди же в кипятке с бараньим жиром, каши из джугурмы, приправленной тем же жиром или же сойотом (верблюжьим молоком), чурека (хлеба) и чаю. Летом к этому присоединяются арбузы, дыни и другие овощи, но они являются не десертом, а средством к литанию. Мясо Текинец ест очень редко, преимущественно в дни праздника байрама: для него дорог каждый баран, дающий доход своею шерстью, дороги и верблюд и лошадь, служащие средством к передвижению. Коров же в оазисе мало, они с большим трудом акклиматизовываются, да и прокормление их затруднительно при ограниченном количестве собираемого в стране [400] клеверного сена, употребляемого исключительно для лошадей. Пищу приготовляет себе Текинец и печет хлеб первобытным способом, не прибегая к помощи печей. Для варки пищи выкапывается в земле небольшая ямка, заменяющая очаг, с наклонною канавкой, служащею поддувалом; поверх ямы утверждается котелок, а под мим разводится огонь из степного ковыля или кусков саксаула. Приспособления для печения хлеба несколько сложнее; тут тоже выкалывается яма, но глубже, горшкообразной формы, стены ее смазываются глиной, на дне же разводится огонь из саксаула. Пока накаливаются стенки заменяющие при хлебопечении под наших печей, Текинка занимается приготовлением теста; разведя водой муку в деревянной миске и вымесив, она раскатывает тесто на разостланном халате в лепешки не более полувершка толщиной. Лепешки эти она прикладывает к успевшим уже накалиться щекам ямы, тыча в них пальцами; верхнее отверстие закрывается, и через четверть часа чурек (хлеб) готов. Нельзя отказать ему в хорошем вкусе, но видевший как его приготовляют вряд ли согласился бы его есть: такою неряшливостью и неопрятностью сопровождается это приготовление. Да и вообще в домашней жизни Текинца трудно встретить опрятность, так как кибитка, доставляя ему и семье жилище, служит в то же время зачастую хлевом для ягнят и телят; пыль же и лесок, в большом количестве попадающие в нее, делают соблюдение опрятности невозможным, несмотря на желание. Не имея печей, импровизованное жилье это согревается зимой при помощи костра, раскладываемого посредине; трубою служит верхнее отверстие, на этот раз освобождаемое от войлока; оно же служит окном и вентилятором, так как других окон не имеется.

Вся обширная страна известная под именем Закаспийской области, заключенная между границами Хивы с севера и северо-востока, Бухары и Афганистана с востока и юго-востока, Персии с юга и Каспийского моря с запада, занимая собою около тысячи верст в длину и столько же в ширину, омывается лишь тремя небольшими речками, сгруппировавшимися в Мервском оазисе, Кушкою, Мургабом и Теджентом, причем последний летом высыхает. В остальной части страны попадаются лишь небольшие [401] источники (арыки) не более 2 1/2 аршин шириной и полуаршина глубиной. И то их можно встретить только в южной части области, в северной же нет даже мало-мальски сносных колодцев. В такой-то стране, где 60-градусные жары не редкость, принужден был Текинец положить начало земледелию и скотоводству. Удивляешься как хватило силы воли, энергии и твердости этому народу начать борьбу из-за воды с почвой и солнцем и выйти из нее победителем. Человек стоящий на низкой степени умственного развития может в данном случае служить образцом для цивилизованного Европейца. Он не только озаботился добыть себе воду там где ее нет, но и предохранил ее от влияния все иссушающих солнечных лучей. Сооружения сделанные для добывания воды и предохранения ее от солнца и раскаленного воздуха поистине изумительны. Они просты и однообразны, как и все окружающее Текинца, но в то же время грандиозны, целесообразны и представляют гигантскую работу.

Так как в юго-восточной части оазиса, кроме небольших арыков, не могущих орошать необходимое количество пашень, других источников не имеется, то явилась потребность провести воду из гор, где попадаются озера и обильные источники. Но проводя ее в виде ручьев, приходилось озаботиться чтобы солнце не уничтожило трудов, иссушив воду прежде чем она достигнет места своего назначения. Невольно поражаешься при виде приноровленных к этой цели приспособлений, называемых карызами. Карыз, это не что иное как подземная галлерея идущая на протяжении 15, 20 и более верст, которую проводят от озера или источника в то место где является настоятельная потребность в воде. Эта подземная галлерея служит руслом ручью, искусственно выпускаемому из озера или горного источника. Подземный свод должен служить щитом от солнца и препятствовать испарению и высыханию. Трудная работа этим не ограничилась; устроив русло для нового ручья или заставив повернуть в него один из старых, нужно еще оградить его от засорения, что тоже не было забыто и составило не легкий труд. В виде средства от засорения появились в галлерее колодцы, выкапываемые чрез каждые 15 или 20 сажен, причем у верховья карыза [402] выкалывался один большой, глубиною доходящий до 20 сажен, глубина же последующих постепенно уменьшается, но не опускается ниже десяти сажен. Дойдя до пашен нуждающихся в орошении, галлерея или карыз прекращается, вода освобождается из своего заточения и выпускается наружу, имея по обоим своим берегам пашни, отделенные одна от другой не межами, как у нас, а небольшими глинобитными стенками полуторафутовой высоты. Так как при жарком климате и затвердевшей почве одна лишь близость воды не может иметь орошающего значения, то явилась потребность производить орошение посредством заливания пашен на некоторое время водой. Так как одновременное орошение всех полей истощило бы источник и было бы делом невозможным, то поля орошаются поочередно, как бы по расписанию. Вода, помощью небольших приспособленных для того шлюзов, напускается сперва в один участок, состоящий из нескольких пашен; простояв здесь часа три или четыре, вода переводится в русло посредством запирания бокового шлюза и открытия поперечного (Весь ручей обыкновенно покрыт шлюзами. Около каждого участка таковых два: один поперек русла, другой поперек канавки ведущей от русла к пашне. Закрывая первый и открывая второй, заставляют воду разливаться по полю.), чтобы сейчас быть пущенною на следующие участки. Точно также поступают и с арыками. Это, так сказать, первый вид карыза; второй же его вид несколько сложнее и требует большей степени ума и развития в строителе. Мы имеем тут ту же самую подземную галлерею, также идущую зачастую на большом расстоянии, с теми же очистительными колодцами, но с тою разницей что назначение ее быть водопроводом не из надземного, а из подземного источника.

В местах где нет озер или видимой воды, Текинцы, Бог их ведает как, каким-то инстинктивным чутьем, находили подпочвенную воду и, случалось, на весьма значительной глубине. Отыскав такую воду, они рыли колодезь, от стен которого начинали вести карыз. Нечего и говорить сколько требовалось ума, энергии и смелости при подобных работах, сколько гибло людей [403] задавленных обвалившимися сводами, убитых сорвавшимися бадьями.

И что всего страннее и поразительнее, это что люди не имеющие понятия о нивеллировании провели галлереи с требуемым уклоном, без помощи инструментов придавая им прямолинейность. При всем этом они в своих работах достигли того чего не достигает человек образованный.

В Европе все существующие водопроводы доставляют воду из надземных источников; здесь же эксплуатируются и подземные источники, что незнакомо Европейцу. Подобные карызы существуют до настоящего времени, ими пользуются и теперь. Более грандиозные из них можно встретить в ауле Кара-Бенд и около Асхабада, причем последний, начинаясь на Персидской территории, в долине Алла-Дага, у кишлака (поселение) Рышган, тянется на 25 верст. Карыз этот представляет собою исключение между другими, так как он состоит из двух галлерей, из которых одна предназначается собственно для Рышгана и его мельницы. Путешественника удивляет грандиозность этих сооружений; но если он обратит внимание на инструменты которыми располагает Текинец, то будет поражен окончательно. Ведро, веревка, лом, лопата — и ничего больше! Не знаю как производились эти работы, но если судить о них по способам рытья колодцев в настоящее время, то нельзя не назвать этот способ оригинальным. Колодцы, как бы глубоки они ни были, имея круглую форму, без сруба, никогда не делаются более полутора аршина в диаметре; выкалываемая земля устраняется помощью ведра подымаемого веревкой; сам же землекоп, спускаясь и подымаясь, обходится без веревки, двигаясь единственно с помощью спины и ног. Упираясь спиною в один борт колодца, ногами же в другой, он как бы пресмыкается, что не мало смешит непривычного зрителя.

Не менее искусно устроены и мельницы. Ветряных здесь нет совершенно, так как чрезвычайно сильные ветры ломали бы их; встречаются исключительно водяные, причем строятся они в горах, где есть источники падающие с высоты, как, например, в Кизил-Арватском ущелье, или же по близости гор, и в таком случае [404] вода из озера ада источника переводится в искусственно приготовленное русло, находящееся на специально устроенной для того насыпи, тянущейся на несколько верст уступами, причем каждый нижний уступ не служит продолжением верхнего, так что в общем линия эта имеет над ломаной и в горизонтальной и в вертикальной проэкции. В углах, где образуется передом, воду заставляют, поворотив, падать в ниже лежащее русло, и при падении своем она приводит в движение колесо устроенной здесь мельницы; дальше повторяется то же самое, так что подучается целый ряд мельниц следующих в нисходящем порядке.

Недостаток воды в этой местности и трудность ее добывания поставили ее выше денег, сделали предметом высокой ценности, мерилом достаточности, а в последствии и общественного значения человека, так как оно определяется здесь не количеством скота или земли, которыми владеет тот иди другой, а правом его на воду, ибо не все пользуются ею одинаково: одни имеют право напускать ее на поля, другие только поить перевозочный скот, третьи удовлетворять лишь домашние потребности. Да, не дешево досталась туземцу победа над природой, коли она повела к установлению градации в праве владения таким насущным предметом как вода. Эта вековая борьба не могла пройти бесследно, не наложив на Текинца особой печати выделяющей его из других сродственных племен. Особенность эта резко проглядывает, между прочим, в отношении Текинца к женщине и во взгляде на нее.

Текинка не похожа на других мусульманок, не имеющих права показаться постороннему мущине, не знакомых с иною жизнью кроме жизни гарема, но не похожа, по своему общественному положению, и на европейскую женщину. Она равноправна; Текинец не смотрит на свою жену, как на наложницу или только как на рабочую силу в хозяйстве, а видит в ней жену и друга, человека себе равного; он не постыдится признать над собою умственное и нравственное превосходство женщины и подчинится ему, если таковое за ней имеется. За примерами ходить не далеко: еще недавно правителями у них являлись женщины, пред волей которых склонялись, но склонялась как пред неоспоримым авторитетом ума и добродетели. Так, в 1884 году [405] по одному слову Мервской ханши целое племя приняло подданство России; ее примеру последовали и другие вассальные ханы.

Подобные взгляды на женщину и отношения к ней, столь противоречащие духу магометанства и религиозным его воззрением, выработались в Текинце под влиянием той же мачихи-природы, которая принудила, в борьбе с нею, дружно сплотиться мущину и женщину, заставив их искать друг в друге опоры и поддержки.

Текинец не мог обречь свою жену на жизнь наложницы, подчинив ее правилам гаремной жизни, не мог уже потому что не справился бы сам со своим полем: волей или неволей, жена должна была явиться его помощницей; не мог также обратить ее и в рабыню, взвалив на ее плечи все тягости работ, сам предаваясь кейфу, ибо он дорого бы поплатился за свою леность: раскаленный воздух и жгучее солнце не дают возможности продержать хлеб лишний день на корню. В данном случае он был бы принужден обратиться в помощника своей жены, а равномерный труд уравнивает и людей. Наконец, женщина, работая на ряду с мущиной. имея возможность выказать свои способности, не уступающие его способностям, могла во очию убедить его в справедливости того что «ум — хорото, а два — лучше». Ко всему этому, совместное жительство в одной кибитке и нахождение последней в общем ауле, слишком скученном, не могли развить гаремной жизни. Мало того, осенью, кончив свои полевые работы, Текинец отправляется на аламан, оставляя дом и все хозяйство на руках жены. Будь она создание воспитанное для развлечения, или загнанное, забитое существо, привыкшее только беспрекословно исполнять прихоти и приказания мужа, а не равноправный член семьи, плохо бы пришлось тогда оставленному у нее на руках дому. Песок, пустыня, нескончаемая, ожесточенная борьба с нею и окружающими людьми, потребовали полного развития всех сил человеческих и уравняли женщину и мущину. женщина мало-по-малу отвоевывала себе место, сделавшись сперва помощницей мужа, затем его советницей и наконец другом. Всему этому не мало способствовал полнейший индифферентизм туземца к магометанской религии, освобождающий его [406] от множества религиозных предрассудков. Хотя в браке Текинца и сохранились некоторые обычаи магометанства, так, например, он должен покупать себе жену, внося за нее калым (наше древнее вено), но и калым, с каждым годом уменьшаясь в ценности, стал теперь выводиться.

Только при таких установившихся отношениях двух полов и мог Текинец, одержав победу над природой, отстояв воду, положить начало земледелию и скотоводству. Тем не менее, продуктов этой промышленности было дня него недостаточно, и этот недостаток он с избытком пополнял грабежом соседних персидских провинций, отличавшихся большим плодородием почвы и относительною зажиточностью оседлых Персов. Грабежи эти, иди аламаны, с поселением Текинцев у подножия Коппет-Дага развились в больших размерах, благодаря сравнительной скученности племени, близости к границе, хорошему знакомству с горами, их тропинками и проходами. С этого времени среди Текинцев начинает появляться большая и более правильная организация, являются ханы или сердари. Впрочем, ханы эти в деле управления народом имели мало значения. В ханы избирались люди составившие себе хорошую боевую репутацию, знакомые с пограничною местностью, которые должны были руководить аламанами. Управление же и суд были общественные. В дележе добычи ханы не пользовались преимуществами, все делилось между членами шайки поровну. При этом набеги производились не целым племенем, а частями, небольшими бандами, не превышавшими численностью 1.000 человек, по инициативе то одного, то другого хана, не приказывавших, однако, тем или другим лицам принимать участие в предприятии, а вызывавших охотников. Как рассказывает Француз Фурье, долгое время служивший в Персии, вызов этот делался следующим образом: хан желавший предпринять поход выставлял возле своей кибитки копье с прикрепленною к острию горящею паклей, а по аулам разъезжали глашатые, громко возвещавшие о предстоящем аламане. Желающие принять в нем участие втыкали свои копья рядом с копьем хана. Через несколько времени, когда собиралось достаточное количество копий свидетельствующих о числе желающих, делались [407] приготовления к выступлению. Смотря по степени популярности хана, собиралась и более или менее многолюдная банда охотников готовых идти с ним на аламан. Уходя в Персию, Текинцы ведение всего хозяйства, как я уже сказал, возлагали на жен.

Врываясь в соседнюю страну, разбивая иногда на голову десятитысячные армии, предавая все огню и мечу, наводя панику на далекие окрестности, грабя имущество, Текинцы уводили с собою в плен население, и поработив его, обращали на тяжелые работы. Доставалось при этом и хорошо вооруженным пограничным персидским крепостям, которые нередко обращались в развалины, подобно разрушенным до тла укреплениям в Анау и Лютфабаде.

Эти аламаны развили воинственный дух у Текинцев, вселили в них веру в свою непобедимость, что так дорого обошлось нам в последствии и так пригодилось теперь. Они породили среди туземцев героев, память о которых переходит из рода в род, и имя коих служит символом гражданской доблести. О них слагались песни, в роде наших былин, и теперь распеваемые народом; могилы их и теперь, отличаясь своим наружным видом от прочих, считаются священными и содержатся в исправности. Могилы эти бывают двух родов: или в виде больших насыпных курганов, подобных тем что встречаются у нас в Малороссии, или же в виде склепов, то есть небольших глинобитных домиков с куполообразною крышей, поставленных над могилой; домики эти без окон, с одною узкою стрельчатою дверью. Крыши бывают об одном, двух и трех куполах, смотря по заслугам покойного. Такими могилами усеяна дорога от Кизил-Арвата до Мерва; курганы же можно встретить в Бами, Арчепаке, Беурме, Дуруне и Геок-Тепе.

С окончанием аламанов, Текинцы перекочевывали на зиму в пески, где отдохнув, возвращались весной к горам для работы до осени и для грабежа до зимы. Но в мире нет ничего вечного, настал конец и аламанам, давший Персам возможность вздохнуть свободною грудью, благословляя русское имя. В начале семидесятых годов разбойничью свободу Текинцев начало стеснять появление Русских на их территории, а в 1881 году этой свободе [408] был совсем положен конец. С той поры Текинцы были вынуждены забыть аламаны и исключительно трудом добывать себе пропитание.

II.

Умиротворение а покорение Ахал-Текинского оазиса произошло не сразу, а постепенно, в течение нескольких лет. Долгое время, кроме траты людей, денег, и притом не малых, мы не имела никаких результатов. Такая длинная проволочка происходила от полнейшего незнания и народа с которым мы имели дело, и страны в которой приходилось оперировать. Мы слишком понадеялись на себя, на свою боевую опытность, на обученное и дисциплинированное войско, пренебрегая Текинцами, считая их простыми халатниками, видя в них нестройную азиатскую толпу которая при первом же орудийном выстреле рассеется вместе с дымом; мы посылали сначала незначительные отряды, упуская из виду то обстоятельство что непривычный нашим солдатам климат разредит их ряды на половину. В последствии мы разочаровались на горьком опыте и понесли не малые потери.

Не говоря уже о мелких экспедициях, достаточно указать на то что и последняя экспедиция 1880 и 81 годов, имевшая в своем распоряжении несравненно большее количество войск чем предыдущие и значительную артиллерию, при вполне обеспеченном тыле, с опорными пунктами и с заранее наполненными складами продовольствия, наглядна доказала что Текинцы неприятель сериозный, и что их ни в каком случае нельзя приравнивать к другим среднеазиатским народам. Воспитанный на грабеже, взросший на разбое, с молоком матери всосавший убеждение что убийство для защиты своей независимости есть великая добродетель, с презрением относящийся к жизни себе подобных, да и к своей собственной, терпеливо переносящий физическую боль, привыкший к лишениям всякого рода, прекрасно владеющий холодным оружием и считающий себя непобедимым — каждый Текинец представлял собою тип непобедимого воина.

Не буду подробно описывать каждую экспедицию в отдельности; это не входит в план моего очерка, и подобные [409] описания уместнее в трудах специально им посвященных. Ограничусь кратким обзором этих экспедиций с целью указать как трудно далось нам завоевание оазиса и как энергично отстаивал Текинец свою независимость, и отмечу при этом некоторые отдельные факты обрисовывающие нравственную физиономию туземца.

В 1869 году, на восточном берегу Каспийского моря, в Красноводском заливе, впервые высадился небольшой русский отряд и основал поселение, которое обратилось в последствии в город Красноводск, сделавшийся базой для операций мелких отрядов. Позднее, базою для более крупных отрядов сделался город Чикишляр, так как переход из этого пункта в Ахал-Текинский оазис менее затруднителен чем от Красноводска, отделенного от оазиса полуторастоверстною безводною пустыней.

Небольшой отряд высадившийся в Красноводске, вследствие своей малочисленности и недостаточности артиллерии и перевозочных средств, при сравнительно малом санитарном составе, не мог переносить театра своих действий далеко от опорного пункта, а потому задача его ограничилась защитой мирных Туркмен обитавших по восточному берегу Каспийского моря от набегов разорявших их Текинцев. Последние, оставив в покое Туркмен и лишь изредка появляясь в их землях, не переставали грабить Персию, где наводили панику и уныние; не забывали также Хивы и Бухары. Солоно приходилось от них соседям, но бороться с Текинцами они не могли.

Несколько раз пробовали Русские увещевать Текинцев, уговаривая их бросить аламаны, но это ни к чему не вело. Даже позднее, в 1879 году, когда генерал Ломакин, явившись со внушительными силами, потребовал покорности, Текинцы, подобно древним Спартанцам защищавшим Фермопилы, отвечали лаконически: «приди и покори».

Пришлось перейти от слов к делу, но это оказалось не легко. Для того чтобы покорить Текинцев, мало было разбить и рассеять две, три шайки, надо было уничтожить хищничество в корне, а это возможно было только в его гнезде, для этого нужно было проникнуть в самый оазис, так тщательно ими оберегаемый, окруженный самою природой такими трудно преодолимыми преградами. [410]

Переходе во 101 версту до аула Молла-Кары а в 50 верст к юго-востоку до аула Казанджик по безводным пустыням летом, когда жары достигают своего апогея, порождал в изобилии солнечные удары и развивая всевозможного рода заболевания, от простой лихорадки до тифа и воспаления легких, — переход этот просто немыслим. Не менее труден он и зимой, когда лютые морозы оковывают льдом берега Каспийского моря, делая доставку боевых и жизненных припасов затруднительною, а иногда на месяц и на два совершенно невозможною. Оставались свободными для операций лишь сравнительно короткая весна и осень, да и последняя, с ее тропическими ливнями, растворяющими почву оазиса до невозможности маневрировать, доставляла не мало возни и хлопот не только обозам и артиллерии, но даже войскам, как конным, так и пешим. Если же ко всему этому прибавить целый ряд, хотя и своеобразных, тем не менее сильных крепостей или кал, как называют их туземцы, то сделается вполне ясною вся трудность задачи возложенной на крошечный отряд, долженствовавший бороться чуть не с полумиллионным населением вооруженным от мала до велика.

Небольшая по ширине полоса населенной страны, не давая тому или другому пункту значения середины или предела, в стратегическом смысле, дала Текинцу возможность, где бы он ни поставил крепость, защищать ею вход в оазис. Целый ряд таких крепостей, как-то: Коджь, Бами, Сунга, Арчепак, Беурма, Бехардеа, Дурун, Мурча, Келатэ, Караган, Яраджи, Карыз, Янги-Кала, Бабараб, Акба, Актезапак, Кипчак, Мирава, Геок-Тепе, Ашкабац, Анау и Гяурс, не считая мелких укреплений именуемых калами и массы разбросанных по стели сторожевых башень, защищают оазис со стороны Персии, равно и от нашествия Русских, избравших местом десанта Чикишляр, так как путь из него лежит чрез второй водораздельный хребет Коппет-Дага, Бендесенским ущельем, по выходе из которого разветвляется: две дороги ведут на Беурму и одна на Бами, отстоящий от ущелья в 23 1/2 верстах. Со стороны же красноводской базы доступ в оазис защищали Казанджик и Кизил-Арват. Впрочем, еслибы даже и были устранены эти укрепления, отряду неминуемо пришлось бы иметь дело с вышепоименованными. [411]

Все этих крепости, не хитрые с виду, не представляющие повидимому ничего не только грозного, но мало-мальски сериозного, обманывают, подобно замаскированному морскому корсару, даже опытный взгляд регулярного солдата. Обманывает неправильная форма укреплений, противная самым элементарным правилам фортификации, форма допускающая большие мертвые пространства, изобилующая необороненными секторами. Но нужно принять во внимание что строители этих крепостей, незнакомые с таким видом орудия как артиллерия, не допускали его и у неприятеля, и потому могли не стесняясь придавать кале подобные формы, так как при ружейном огне, который без особого затруднения можно направлять в различные стороны, ни мертвого пространства, кроме неизбежно вытекающего из свойств оружия, ни необороненных секторов, при самых разнообразных исходящих углах, не получалось. Но что всего страннее, так это то что стены, предназначавшиеся для защиты от штурма и ружейного огня, выдерживали в последствии с успехом и артиллерийский огонь. Крепости эти имели большею частию вид правильного четырехугольника, в редких случаях многоугольника, обнесенного вокруг глинобитною стеной около трех сажен высоты и наружным, не превышавшим полуторасаженной глубины, с 2 1/2 саженною шириной, рвом. Внутренний же вид крепости невольно поражает зрителя, так противоречит он неправильному внешнему. Внутреннее устройство крепости отчасти, разумеется только в идее, напоминает собою устройство европейских крепостей; здесь вы встретите и цитадель, и валганг у бруствера с банкетом, и блиндажи, причем не только цитадель со внутренностью, но и валганг фронтов не были лишены траверсов, прикрывающих от огня как демонтирного, так и амфиладного; точно также были снабжены траверсами и все выходы из крепости, которых было по одному на каждом фронте.

Стены крепости, а равно и цитадели, были сложены из саманного кирпича, то есть не обоженного (сырца), смешанного с саманом (разновидность клевера), и смазаны толстым сдоем глины. Представляя в своем основании трех и четырехсаженную ширину, кверху они [412] суживаются до двухаршинной толщины над банкетом, где находятся зубчатые бойницы. Под валгангом же расположены блиндажи, имеющие вид наших казематированных построек. Во внутренности цитадели точно также настроены глинобитные сакли куполообразной и пирамидальной формы, предназначавшиеся как для жилья, так и для хранения боевых и жизненных припасов; во дворе помещался во время осады весь скот, как вьючный, так и домашний, там же были выкопаны ямы, заменявшие собою интендантские склады. Эти глиняные стены, окрепнув от действия солнца, так отвердели что большинство наших артиллерийских снарядов не были в состоянии проникать и до половины их толщи. Пришлось пустить в ход навесную стрельбу, что, при отсутствии мортир, с одними полевыми орудиями было делом не легким.

Крепости эти обыкновенно стояли пустыми, имея лишь небольшой караул, на обязанности которого лежал и ремонт; собирались же туда все жители со скотом и имуществом лишь когда угрожала опасность извне.

С такими-то крепостями, перешедши пустыню, приходилось иметь дело небольшому отряду, почти лишенному артиллерии. Понятно что долгое время всякие попытки были безуспешны, войскам не всегда даже приходилось проникать в оазис; на половину поредевшие от всевозможных болезней и нечаянных нападений, с недостаточными перевозочными средствами, они должны были возвращаться ко своим базисам.

В 1876 году, нашим войскам впервые удалось проникнуть в оазис и дойти до Кизиль-Арвата, но разрушив его, они должны были снова отступить, не будучи в состоянии удерживать натиск вдесятеро сильнейшего противника, лишившись притом в песках большей половины верблюдов и истощив боевые и жизненные припасы. Отступление это подняло дух Текинцев, возвратило им самоуверенность и сделало немыслимым какое-либо миролюбивое соглашение. Пришлось послать более значительные силы чтобы разгромить эту орду в ее гнезде. Последующие экспедиции генералов Лазарева и Ломакина, имевшие в своем распоряжении значительно большие силы, пешие и конные, а также и артиллерию, избрали своею базой укрепление [413] Чикишляр, отстоящий от Красноводска на сутки морского пути. Пункт этот представлял собою больше удобств чем Красноводск уже потому что переход из него в оазис менее затруднителен, хотя в одном месте представлял также полосу песков на протяжении 37 верст. Тем не менее и эти экспедиции были неудачны; так, например, в 1878 году не пришлось даже проникнуть в оазис. Много способствовало этому незнание местности и отсутствие карт; приходилось делать переходы относительно расстояния гадательно, двигаться по расспросным картам, а насколько последние удовлетворяли своему назначению можно было видеть по ходу камлании; лазутчиков нельзя было отыскать ни за какие деньги, ни один Текинец не хотел продавать интересы своей страны; кроме того, для перевозки грузов в несколько сот тысяч пудов требовалось иметь верблюдов minimum 15.000, а удалось достать не более трети, так как в Персии они в весьма малом употреблении, Бухара же, отрезанная от нас неприятелем, не могла доставить своих; приходилось довольствоваться небольшим количеством верблюдов с трудом добытых из Оренбургского округа и нанятыми у местных Туркмен, но последние шли не особенно охотно и вскоре покидали отряд. Воною тому были интендантские подрядчики (по большей части из Армян), как прежних, так и последующих экспедиций, немилосердно обиравшие Туркмен. Они их обсчитывали, кормили в проголодь и всячески обижали.

При таких-то обстоятельствах, в 1879 году, войска под начальством генерала Ломакина, истощенные и изнуренные жарами, проникли чрез Бендесенское ущелье в оазис и достигли главной крепости, Геок-Тепе, но потерпев при штурме ее страшную неудачу, принуждены были отступить. Хорошо еще что Текинцы, незнакомые с порядками регулярных армий, видя в отступлении, совершаемом в порядке, только маневр, не решились преследовать, боясь засады. Иначе небольшое количество войск, которое решилось показаться у грозных стен Геок-Тепе и вступить в бой со многотысячною толпой, неминуемо было бы истреблено в Келятинском ущелье. Отряд возвратился в Чикишляр. Впрочем, результатом этого похода было очищение Бами и изъявлении покорности [414] Кизил-Арватским ханом и населением. В последующее время, кроме небольших стычек, не происходило ничего особенного. Так длилось до 1880 года, когда начальство над войсками принял покойный генерал Скобелев. Прибыв к отряду, он прежде всего озаботился улучшением санитарной части и полевого интендантства, для чего сделал еще весною распоряжение о покупке и найме верблюдов. В Мангишлакском приставстве (в Киргизских степях) приставу, полковнику Навроцкому, было поручено приобрести 5.000 голов; в Оренбургском округе 5.500, остальное количество должно было быть нанято подполковником Щербиною у местных Туркмен. Всего следовало добыть 15.000, но добыли, как и надо было ожидать, лишь половину, да и та была доставлена только в конце дета. От прежних же экспедиций осталось только 1.000 голов, притом на половину больных и изнуренных. Только осенью 1880 года отряд, составив кое-как транспорт, мог двинуться в путь. Переход песчаною пустыней в 37 верст до Бендесена был ничто в сравнении с тем что пришлось ему испытать в оазисе.

С половины сентября беспрерывные ливни превратили почву в море жидкой и клейкой грязи, обладающей свойством втягивать в себя все попадающие в нее предметы. С трудом можно было вытаскивать ноги, на которые глина налипала фунтами... Отряд изнемогал, изнемогали также лошади и верблюды. На четырнадцатый день похода верблюды были узко неузнаваемы, представляя из себя страшное зрелище: горбов не было, на их месте зияли громадные раны, наполненные темною кровью и гноем. Фуражировка была затруднительна, животные падали от голода и истощения; для того чтобы заставить легшего на землю верблюда подняться и продолжат путь приходилось прибегать к варварским средствам. Вокруг несчастного животного раскладывали сухой ковыль и поджигали, желая огнем сдвинуть его с места, но тот издыхал, а дальше не двигался. К тому же не мало беспокоили отряд налетавшие шайки джигитов, производившие в рядах переполох и затем скрывавшиеся. Не мало также переносили офицеры и солдаты от недостатка пищи, вследствие отсутствия маркитанта, явившегося только в средине [415] экспедиции. Но несмотря на такое бедственное положение отряда, не предвещавшее, повидимому, ничего хорошего, солдаты и офицеры не унывали, не падали духом, бодро подвигаясь к Геок-Тепе. Они знали что с ними Скобелев, что стало быть победа обеспечена.

В декабре месяце, появившись под стенами Геок-Тепе, куда собралось все население оазиса, войска остановились, построили укрепления, вырыли ложементы и начали осаду, подготовляя штурм. Не дешево он нам обошелся, вырвав из строя генерала Петрусевича, убитого на повал, массу офицеров и нижних чинов, и образовав по близости громадное кладбище. До 11 января 1881 года все время проходило в более или менее крупных схватках с делавшими вылазки Текинцами. Наконец, к 12 января, была готова проведенная от Великокняжеской калы минная галлерея, сделанная инженером капитаном Масловым, предназначавшаяся для взрыва юго-восточной части стены, куда заранее были направлены штурмующие колонны. 12-го числа ожидался штурм, и чтобы навести панику, генерал Скобелев приказал сделать накануне два взрыва по соседству, с помощью динамита и пироксилина. Охотниками произвести взрывы вызвались поручик (ныне штабс-капитан) 1-го Закаспийского железнодорожного баталиона Остолопов, с десятью нижними чинами того же баталиона, и гардемарин (ныне мичман) Каспийского экипажа Майер, с четырнадцатью матросами. Пользуясь темнотой ночи с 11 на 12 января, захватив с собою полтора пуда динамита и столько же пироксилина, они спустились в неприятельский ров. Несмотря на то что камеры выделывались стамесками, во избежание шума, осажденные все-таки услышали стуки, решили что Русские делают подкоп под стену, чрез который думают проникнуть в крепость, но не захотели мешать нам, а собрались в большом количестве на валганге минируемой стены с целью убивать по одиночке всех кто только будет выходить из подкопа. Эта простодушность жестоко покарала их; в скором времени камеры были готовы, заряжены, фитиль зажжен, и чрез две минуты, с оглушительным треском, глыбы земли взлетели на воздух, увлекая за собой тысячи наивных простаков. При взрыве пострадал немного и Майер, не успевший [416] выскочить изо рва и подброшенный на воздух. Но он отделался ушибами, судьба пощадила его до следующего дня, когда он, обливаясь кровью, упал, тяжело израненный (Пуля, прострелив левую щеку и язык, засела под ключицей.), во главе своих храбрых матросов. На другой день, прежде чем Текинцы могли опомниться, был произведен новый взрыв (капитана Маслова), образовавший обвал, по которому ворвались в крепость штурмующие колонны... Закипел страшный, ожесточенный рукопашный бой, в котором приняли участие и женщины, и подростки. Каждую канавку, каждую кибитку приходилось брать штурмом, земля была усеяна человечьими и лошадиными трупами, в лужах крови плавали умирающие... Чрез несколько времени все стихло, и на стенах взвилось русское знамя, замененное вскоре Императорским штандартом. Текинцы бежали в Асхабад, чтобы заявить затем свою покорность Русскому Царю.

Штурм 12 января, уничтожив независимость Ахал-Текинцев, положил конец и аламанам.

Геройская защита Геок-Тепе и безусловное самопожертвование рельефно охарактеризовали Текинца, умеющего так доблестно, так рыцарски умирать за свою свободу. Там не было отличавшихся храбростью: все были равны, все соревновали в любви к родине, в пренебрежении к жизни; женщины не были исключением. Факты изумительного хладнокровия и мужества текинской женщины встречались на каждом шагу. Так, например, у аула Арчман поручик Хан-Нахичеванский, увидев что женщину ведущую верблюда с навьюченным имуществом окружают несколько человек наших конно-иррегулярцев, обратился к ней, конечно по-татарски, со словами: «Не бойся, они тебе ничего не сделают, тебя не тронут». Женщина, гордо подняв голову, ответила на это: «Да я и не боюсь, вот ты-то смотри не трусь наших, а мне чего бояться?!» Другая Текинка, сидя на краю канавы с куском ноги оторванным нашею гранатой, стреляла из револьвера по проходившим мимо драгунам. Несколько других женщин принесли на руках к Дагестанской сотне отделившегося от нее всадника, попавшего в аул и убитого там Текинцами. Более эффектную картину как [417] вынос тела убитого врага группой женщин, трудно себе представить.

Как я уже сказал, удачным штурмом Геок-Тепе закончился ряд экспедиций, а в 1884 году поручику, ныне подполковнику, Алиханову удалось повлиять на Мервскую ханшу, склонившую жителей принять подданство России. Текинец, так упорно отстаивавший свою свободу, легко свыкся теперь с долей побежденного. Раз покорившись и поселившись на прежних местам, крайне разбросанно по оазису, не имея ни общей связующей идеи, ни ханов, ни властителей, он только в таком случае мог бы восстать против Русского правительства еслиб оно давило его. Но Текинцам оставлены их собственный суд и самоуправление, семействам разоренным во время войны оказано денежное вспоможение, и благодаря всему этому, в новом своем подданном Россия имеет теперь честного и спокойного человека.

Конечно, многие спросят: зачем понадобилась нам эта неприветливая страна с ее жарами, и ее сыпучими песками? зачем истрачено столько денег и людей на ее приобретение?

Ответ на эти вопросы очень прост. Раз мы имеем в своем подданстве мирных жителей в азиятских владениях, мы должны были озаботится и об ограждении их от хищных соседей, а единственным средством к этому являлось покорение Текинцев, подчинение их своей воле, своим законам. Притом и страну эту далеко нельзя назвать бедною.

Бедна она для дикаря, могущего эксплуатировать только внешность, но быть может не окажется бедною для человека цивилизованного, при эксплуатации ее недр.

III.

Еще не так давно, при взгляде на карту Европейской России испещренную городами и селами, дорогами и реками, взор наш, переходя на восточное побережье Каспийского моря, отдыхал на белом поле, гласившем только «Туркмены». Прошло пять лет. Взгляните снова на карту, и [418] увидите как испещрилось это поле, покрытое новыми городами, изборожденное дорогами, свидетельствующими что и сюда по этим дорогам, хотя медленно, по неизменно, шаг за шагом подвигается вперед и вперед цивилизация. Прошло пять лет со времени присоединения этого края, а между тем он преобразился до неузнаваемости. Где прежде Текинец чинил аламаны, наводя панику на все окружающее, там теперь он, поселившись, в поте лица добывает хлеб, все более расширяя круг своей полезной мирной деятельности. Недостаток воды является ему не малою преградой на пути культурного движения, но и с этим он продолжает вести упорную борьбу, каждую каплю воды обращая себе на пользу.

Текинцы, после покорения, остались жить у подножия Коппет-Дага; по соседству с ними поселились и Русские, основав целый ряд городов, или, вернее сказать, поселений, около тех мест где прежде были туземные укрепления. Первое время контингент Русских был чисто военный, кроме необходимого, сравнительно малого, числа торговцев и маркитантов; но мало-по-малу начали появляться и частные лица: мастеровые, ремесленники, аферисты, предприниматели; с проведением железной дороги до Асхабада и продлением ее на Мерв и Самарканд, появились фабриканты, горнопромышленники, представители различных фирм завязавших сношения с Центральною Азией, так что в настоящее время некоторые города уже представляют собою оживленные пункты. Здесь можно встретить представителей всех европейских наций (только Евреев сравнительно мало, и те — ремесленники).

Поселившись на прежних местах и прекратив аламаны, Текинцы должны были не только обратить свой труд и внимание на хлебопашество и скотоводство, но изыскивать и другие поддерживающие существование способы, в силу чего земледелие неминуемо должно было не только расширяться, но и разнообразиться. Помимо хлебных злаков, на полях появились хлопок и другие растения, ранее неизвестные. С появлением же в области Русских, туземное население начало мало-по-малу сближаться с ними, брать примеры оседлости; так, например, теперь можно встретить не мало аулов бросивших свои кочевья, хотя не [419] отказавшихся еще от кибиток. Аулы эти преимущественно оседают возле русских поселений, центром которых служит Асхабад, в 402 верстах от берега Каспийского моря. К западу от Асхабада, по направлению к морю, расположены укрепления: Геок-Тепе у аула того же имени, в 40 верстах от Асхабада, Бами во 110 верстах от Геок-Тепе, чрез 50 верст Кизил-Арват, стоящий на полулути между морем и Асхабадом, далее Михайловск, Красноводск и Чикишляр, расположенные по восточному берегу моря. Последние два города обладают хорошими, вместительными бухтами. К юго-востоку от Асхабада идут: Каахка (во 125 верстах), Кары-Бенд (195 верст), Куйма-Аджар (250 верст), Мерв (333 версты), Ташкепри и Пендэ (в 40 верстах от Мерва) и Серахс в углу Персидской и Афганской границ.

К сожалению, для всех вышеприведенных поселений, кроме приморских, именуемых городами, Русские выбрали очень неудобные места вблизи подошвы гор (Коллет-Дага), места нездоровые сравнительно с другими частями Ахала, почему в некоторых из них свирепствуют тяжелые малярийные лихорадки. Геок-Тепе, например, считается колыбелью всевозможных болезней.

В административном отношении вся облает разделена на округа: Красноводский, Чикишлярский, Асхабадский, Мервский и Серахский, во главе коих стоят окружные начальники, непосредственно подчиняющиеся начальнику области (он же командующий войсками), который, в свою очередь, находится в административной зависимости от главноначальствующего гражданскою частью на Кавказе.

Новые реформы в область еще не проникли, да и не могут проникнуть еще долгое время по причине разбросанности населения и незнания им русского языка, так что власть полицейская и судебная всецело принадлежит воинским начальникам и их помощникам, подчиняющимся начальникам округов. Хотя Закаспийская область в судебном отношении и причислена в Бакинскому судебному округу, тем не менее до сих пор в судебной практике не было ни одного примера чтобы туземец судился Бакинским окружным судом.

Ко вмешательству окружного суда могли бы повести только уголовные преступления, потому что дела разбираемые [420] обыкновенно мировыми судьями разбираются местным военным начальством, причем аллелляционные жалобы дальше начальника области не идут. Помимо того, разные проступка преступления, совершенные в их среде, Текинцы предпочитают не доводя до окружного суда, разбирать своим общественные судом, налагая взыскания по собственному, своеобразному но очень практичному кодексу, не писанному, однакоже в целости и неприкосновенности переходящему из рода в род, из поколения в поколение. Кроме того, есть масса наказаний не вошедших в этот кодекс, но избираемых и применяемых судом смотря по обстоятельствам, причем, в деле наложении таких взысканий, руководятся индивидуальными особенностями подсудимого, его привычками, слабостями и т. п. (В лето 1885 года, во время натянутых отношений наших с Англией, прошлось строить плотину. Собранные Текинцы работали лениво; хан Махтум-Кули-Хан приказал раздеть их и поставить нагими на берегу Теджента, отдав на съедение комарам, через полчаса работа закипела.) Преступления же уголовные, как-то: убийство, грабеж, возмущение (впрочем, примеров последнего не было), караются судом военным, и большинстве случаев полевым.

Вообще в Закаспийской области чиновничьего элемента пока мало, за исключением самого необходимого, как, в пример, почтовых, телеграфным, интендантских и казначейских чиновников.

Будучи лишена чиновничьего духа, настоящая организация областного управления, очень не хитрая, вполне удовлетворяет потребностям и нуждам края; относясь в высшей степени справедливо и гуманно к населению, она вселила в туземцев уважение к русской власти, к русским законам, вселила в каждого Текинца глубокое убеждение в том что он сам и его собственность вполне гарантированы законами, преступление которых кем бы ни было, исключая самих начальников, не может оставаться без казанным. Администрация области приучила туземцев смотреть на себя не как на страшилище, карающее и за что следует и за что не следует, а как на защитника и покровителя, всегда готового помочь и словом и делом. И [421] это вместе взятое уже вселило в них глубокую преданность к Ак-Падишаху (Белому Царю) и Его слугам, правящим от Его имени. Слово Белого Падишаха столь же священно для Текинца как и слово Корана, за то как же и гордится он бешкешем (подарком) Русского Царя! Так они называют медали, кресты, даже значок рассыльного. Таким подарком Туркмен дорожит больше чем священным амулетом. Амулет, говорит он, можно купить за 2 крана (персидская монета = 70 коп.), а бешкеш Падишаха можно приобрести только заслугой.

Человека побывавшего в городах и весях нашего обширного отечества, когда он попадает сюда, в эту дальнюю окраину Империи, где, повидимому, есть полнейшая возможность ловить рыбу в мутной воде, невольно поражают здешние порядки, отношения общественных деятелей к их делу, долгу и службе. И не одна только администрация здесь достойна уважения. Человек знающий хорошо армейскую среду нашей Империи, ознакомившись с военным обществом области, не может не воздать ему должного. Там где, повидимому, можно было бы встретить людей отупевших, так называемых «бурбонов», смотрящих только в рюмку, вы встречаете разумную, хорошую, честную молодежь, с отчетливым понятием о своих обязанностях. Составу офицеров каждого из Закаспийских баталионов может позавидовать любая часть войск внутренних губерний Империи. Я до сих пор с удовольствием вспоминаю об обществе офицеров 5-го (ныне 1-го) Закаспийского стрелкового баталиона, в среде которых мне приходилось вращаться, и которые известны там под именем «Закаспийской гвардии». Понятно что подобная среда, выделяя из себя должностных лиц, как например полицеймейстеров, воинских начальников, их помощников, и других, не могла не дать честных и хороших людей, сумевших так высоко поднять русский престиж.

Влияние этой среды, благотворно отзывающееся на общественной (служебной) деятельности, не могло остаться бесследным и в частной жизни общества, исключив из нее цинизм, грязь и пошлость свойственные не только дальним окраинам, но и захолустным городкам внутренней России, Вдвинув эту жизнь в рамки приличия [422] и благопристойности, внеся в нее цивилизующие элементы. Это влияние создало общую тесную, семейную жизнь, если и не оградив ее окончательно от провинциальных дрязг и сплетен, то на половину уменьшив и смягчив последние. В области появились библиотеки и клубы, в которых устраиваются спектакли, литературные и музыкальные вечера. В общем жизнь здесь, в столь неприветливой стране сложилась не только сносно, но и симпатично. С появлением русского населения и приращением его, во всех укреплениях появились школы, которые обставлены несравненно лучше наших сельских шкодл и оказывают не малую услугу населению отделенному от коренной России таким большим расстоянием. Одна из бесспорно лучших школ в области, Асхабадская, обязана своим благосостоянием и успехами А. А. Комаровой (дочери командующего войсками), а равно и учительнице Весич. Заботы гжи Комаровой по отношению к школе сказываются не только в ее попечительстве над нею, но и в непосредственном ее участии в деле преподавания; она приняла на себя безвозмездно обязанности учительницы.

Вообще появление Русских в крае оказало хорошее действие на туземцев, обративших ныне внимание исключительно на трудовую деятельность, которая с некоторого времени начала разнообразиться, представляя в разных районах особые специальности; так, например, если проехать от Каспийского моря до Афганской границы, можно заметить как поделились различные виды промышленности между аулами, сообразно почве, количеству воды и условиям местной жизни.

Племена кочующие вдоль восточных берегов Каспийского моря, не имеющие, кроме одежды и религии, ничего общего с Текинцами (обитающими от аула Молла-Кары вглубь страны), подразделяются на отдельные, родственные между собою группы. Северо-восточный берег Каспийского моря занят Киргизами, юго-восточный — разновидными племенами, под общим наименованием Туркмен; самое многочисленное из них и наименее симпатичное, это — Юмуды; небольшого роста, коренастые, юркие, с маленькими глазами, они много напоминают своих сородичей Киргизов. Единственный вид промышленности у них скотоводство, за отсутствием плодородной почвы, и подчас [423] набеги на персидскую территорию, если только это можно назвать промышленностью. Затем, от аула Молла-Кары начинается племя Текэ, уже своим внешним видом резко отличающееся от Киргизов и Юмудов. Такого рослого и прекрасно сложенного народа в Азии я еще не видывал. Бесспорно, кавказские горцы более грациозны и ловки, но по физическому развитию Текинцы стоят выше, хотя народ этот нельзя назвать красивым вообще, а его женщин в особенности; только ослепительно белые зубы и глубокие добрые и умные глаза придают ему симпатичный и добродушный вид. Я говорил уже о костюме Текинца; женский костюм еще менее красив и состоит из трех частей: сорочки, кумачовых, по большей части, красных шальвар (шаровар) и синей с красными полосками блузы, с небольшим шлейфом; туфли те же что и у мущины. В виде украшения, в жидкую черную косу вплетаются иногда персидские серебряные монеты. На ряду со внешнею ризницей между этим племенем и племенами упомянутыми выше, является разница и в деятельности; так, например, аулы Молла-Кары, Яшак, Ахча-Куйма, Казанджик, вплоть до самого Кизил-Арвата занимаются скотоводством и в небольшом размере земледелием, а также охотой на газелей, диких баранов и туров, попадающихся в горах в большом изобилии. От Кизил-Арвата и дальше хлебопашество увеличивается в ущерб скотоводству, кроме того, к нему присоединяется небольшое огородничество и травосеяние, главным видом которого является посев юнжи (разновидность клевера). Преобладающие виды хлебных злаков — пшеница и ячмень, заменяющий здесь овес. Сено же бывает двух родов: вопервых, горное, или саман, назначение которого служить не только кормом скоту, но и строительным материалом или, вернее сказать, составною частью последнего (Сырцовый кирпич приготовляется из сырой глины смешанной с саманом и носит название саманного кирпича.), вовторых, юнжа. Посеянная весной, юнжа вскоре дает первый сбор прекрасной сочной травы, часть которой идет на текущий год, другая же часть заготовляется на зиму, для чего ее скручивают в толстые жгуты и затем сушат; после первого сбора, поля, уже без посева, [424] прерываются снова зеленью, и таким образом бывает с поля до трех сборов в течение года.

В 130 верстах от Кизил-Арвата, у аула Келятэ, огородничество стоит уже на ряду с хлебопашеством, давая в лето по три и до четыре сборов хороших арбузов, тыкв, дынь и огурцов. Бахчи сдует больном подспорьем в жизни жителей, несмотря на низкие цены их продуктов, гораздо более низкие чем у нас в степных губерниях. Огурцы, которые по вкусу не уступают малороссийским и во всяком случае лучше великороссийских, также не дороги. К хлебным злакам прибавляется здесь возделывание джугурмы (сорго), растения с вида похожего на нашу кукурузу (креме устройства плода; у джугурмы плод представляет собою гроздь в виде виноградного, с тою только разницей что его твердые зерна мелки, бело-грязного цвета и имеет вкус крупы). Джугурма растет густо, высоко подняв переполненные зерном гроздья, после сбора коих стебли и листья доставляют прекрасный корм лошадям, домашнему скоту и верблюдам. Зерно же, обращенное в крупу или муку, составляясь один из главных предметов продовольствия жителей.

Здесь же, около этого аула, начинается приготовление ковров и паласов, которое, затем, расширяясь, концентрируется в Мерве, занимая почти каждую кибитку ткачихами. Ковры эти, имея шерстяную основу и будучи коротко острижены и окрашены растительными красками, несравненно лучше, прочнее и дороже прославляемых персидских, имеющих основу бумажную и окрашенных минеральными красками. Если текинские ковры до сих пор не были у нас в употреблении, то лишь благодаря отсутствию путей сообщения и замкнутой жизни Туркмен; теперь же, с проведением железной дороги, они не замедлят появиться на европейских рынках. Рисунок ковра отличается строгостью и простотой; он состоит из прямолинейных фигур, чрезвычайно искусно расположенных. В Келятэ уже попадаются тутовые деревья, но тем не менее шелководство здесь еще в зародыше. За Келятэ следуют аулы окруженные садами; лучшие из них Безмеин, Каши и Асхабад. Здесь развито садоводство, дающее персики, урюк, финики, миндаль, грецкие орехи. В 40 верстах за Асхабадом, от аула Гяурс, на первый план выступает [425] скотоводство и служит главным видом промышленности вплоть до самой границы, где, у Мерва, снова начинается садоводство и разведение винограда, чему не мало способствует почва, обильно орошаемая трема реками: Теджентом, Мургабом и Кушкой. Скотоводство юго-восточной части Ахала с успехом может конкуррировать с нашими степными губерничми; это сказывается и в ценах на его продукты; так, например, баранья шуба, которую у нас нельзя купить дешевле 25 руб., не идет там дороже 8 руб. Кроме садоводства, в окрестностях Мерва сеют хлопок, а под Зульфагором можно встретить даже целые хлопчатобумажные плантации; по дороге же к Сераху, у Руф-Набата попадаются уже не малые строевые леса, где преобладают кипарис, орех и дуб.

Горы Коппет-Даг, состоя из пяти параллельных целей, с виду кажутся пустынными и бесплодными; но если углубиться в них дальше, то неожиданно открываются очень живописные картины; такими картинами изобилует долина Алла-Даг, находящаяся между третьим и четвертым водораздельными хребтами; здесь попадаются ореховые и лимонные рощи, быстрые ручьи и роскошная растительность. В этих-то горных местах и лежит центр садоводства всего Ахала; в особенности славится им горный аул Нухур, находящийся в 12 верстах от Арвата и следовательно во 102 верстах от Кизил-Арвата. Нухур населен Евреями магометанского вероисповедания, известными под именем Нухурского племени, которое, в силу своего географического положения, успело сохранить независимость при самом мирном образе жизни.

Внешним своим видом и костюмом Нухурцы не отличаются от Текинцев, но гораздо красивее их и ведут уже вполне оседлую жизнь, давно заменив кибитку глинобитными двухэтажными домами, где нижний этаж всегда служит конюшней, сараем и кладовой; в окнах, вместо стекла, натягивается бычачий пузырь. Аул Цухур служит центром виноделия, появившегося с приходом Русских.

Итак, мы видим что даже при бедном орошении, при невыносимо жаркой температуре, туземцы сумели отыскать себе средства для безбедной жизни, а что было бы еслибы дать им воду?... Между тем нельзя сказать чтобы воды небыло, она есть, только нужно поискать ее, она скрыта под землей. [426] На такую подпочвенную воду уже наталкивались в Арчмане, Сунче и Дуруне. Кроме того, в Келятэ имеется большое подземное озеро. Замечательную картину представляет это озеро, именуемое Голубиным (Голубиным называется оно благодаря обилию голубиных гнезд в пещере.). В восьми верстах от аула, в горах, футов на тридцать от подошвы, имеются три отверстия; спустившись в большее из них футов на 20, вы попадаете в обширный природный зал, своды которого поддерживаются массивными, словно человеком построенными колоннами; пройдя несколько шагов, вы слышите плеск волн. Термометр здесь даже зимой указывает +22 по Р. Как обширно озеро не могу сказать; при обширности пещеры, свет моих шестнадцати свечей рассеевался в пространстве, не достигая берегов; но надо полагать что озеро большое, о чем свидетельствует плеск воды. Озеро это, находясь на 20 футов ниже отверстия, лежит, следовательно, на 10 футов выше подошвы; еслибы пробить тонкую стену, воды его могли бы быть выпущены наружу в виде ручья, даже реки.

Помимо обыкновенной подпочвенной воды, в области попадаются минеральные источники, а именно: в Арчмане серные, издали по цвету похожие на молочные, и в Анау тождественные по вкусу и действию воды с эмсскими, что и подтвердилось опытом. При лечении доктором П-ко катарров и вообще желудочных болезней анаускою водой, результаты получились такие же как и при лечении эмсскою.

Таким образом оказывается что Закаспийскую область и по отношению к воде нельзя назвать окончательно бедною; по крайней мере имеются положительные данные что в будущем можно будет добыть воду. Но еслиб усовершенствование орошения и не подвинулось вперед, то помимо земледелия и скотоводства в крае имеются данные для развития иных видов промышленности, которые если не были известны прежде, по отсутствию путей сообщения и невысокому развитию народа, то теперь, с проведением железной дороги, наверно появятся. До сих пор на горы не обращали никакого внимания, а между тем они вполне его заслуживают. К нам привозят мрамор из Каррары, а свой, мало уступающий каррарскому, обростает мхом в [427] Бендесенском ущелье; серой снабжает нас Сицилия, а между тем своя сера целыми залежами покоится в Закаспийской области. Впрочем, теперь небольшая компания Армян уже занялась с успехом разработкой серы во 100 верстах от Геок-Тепе и снабжает ею Бакинский серно-кислый завод. Помимо мрамора и серы, в горах отыскивается не мало бирюзы. Медь сама просится наружу: осадки медного купороса на каждом шагу. Кроме всего этого, вряд ли какая страна изобилует такими массами гипса как Красноводские возвышенности, причем гипс попадается всевозможных цветов и теней, но никем не разрабатывается. Придется, пожалуй, ждать еще не мало лет, но надо надеяться что все это добро не останется под спудом и что, по выражению Лермонтова,

Железная лопата
В каменную грудь.
Добывая медь и злато,
Врежет страшный путь.

Сказав о царствах растительном и минеральном, мне остается сказать еще несколько слов о царстве животном. Помимо домашних животных, как-то: лошадей, коров, верблюдов и собак, есть здесь не мало диких животных, служащих для туземцев предметом охоты. Горы изобилуют тиграми, барсами, турами, газелями и леопардами, равнина же дикими лошадьми (в Каракумских песках), дикими кабанами и шакалами. К царству пернатых принадлежат: орды, дрофы, фазаны, утки, дикие куры и голуби. Фазанов под Кары-Бендом так много что пара битых стоит 17 копеек.

Насекомыми область не богата, но за то здесь есть такие страшилища как скорпион и фаланга. Фаланга — это род паука с большим наливным брюхом грязно желтого цвета; скорпион сноснее фаланги уже потому что его укушение хотя и вредно, но не смертельно, тогда как укушение фаланги угрожает смертью. Туземцы употребляют против ее укушения такое средство: весной, когда фаланга более ядовита, кладут ее в деревянное масло и настаивают в течение 22 дней; затем устраняют органические части насекомого, и этим маслом смазывают укушенное место. Пузырек такой настойки каждый туземец всегда носит при себе.

П. ВАСИЛЬЕВ.

Текст воспроизведен по изданию: Ахал-текинский оазис, его прошлое и настоящее. Очерки // Русский вестник, № 5. 1887

© текст - Васильев П. 1887
© сетевая версия - Thietmar. 2017
© OCR - Иванов А. 2017
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский вестник. 1887