-

СУМАРОКОВ А.

КУЛЬДЖА НАКАНУНЕ СДАЧИ

II.

Возьмите карту Азии за последние 5-6 лет, и бы найдете под 44 градусом северной широты, на границе Китая, провинцию реки Или с городом Кульджей, обведенную тем же пограничным цветом, как и вся обширная наша Империя. Этот клочок земли, бывший 10 лет русским, как острый клин вбит в Китай севернее Кашгарии. Углом своим он почти достигает до узла всех военных и торговых путей Западного Китая. Не даром китайцы так настойчиво добивались этой провинции, столь для них неудобной в наших руках — и добились. Теперь Кульджа уже город китайский, и с весны 1882 года там водворяется китайское управление. Кроме того, эта небольшая в географическом отношении провинция может прокормить более миллиона населения, — так как она весьма плодородна: просо, пшеница, рис, маис, опийный мак ростут здесь замечательно хорошо. Климат прелестный: лето жаркое (до 40° в тени Р., но не знойное, так как воды и зелени много, а кругом на расстоянии 70-100 верст горы вечных снегов, в 14 и 16.000 футов высоты. С севера это отроги Ала-тау, — с юга — Тян-Шаня. Долина Или с городом Кульджей лежит между этими двумя почти параллельными цепями гор. Кульджа лежит в котловине междугорья, на высоте около 2.500 фут., почему здесь зима, хотя мягкая, но снежная и морозы доходят до 12-15°, а в последние годы, с уничтожением нашими линейными баталионами лесов в соседних предгориях, и до 20°. Эти морозы повредили много садов и фруктовых деревьев; особенно пострадали гранатовые и грушевые.

Весна начинается в марте, а осень, тихая и ясная, до конца ноября.

Русская колония здесь развилась быстро, так как Кульджа по своему положению представляла самые выгодные условия для торговли с Западным Китаем, связывая его с рынками Ташкента и Кокана с одной стороны, а на севере непосредственно с Семипалатинском и Омском. В Кульдже можно встретить торговцев из Кашгарии, Ферганы и даже Афганистана. С падением Кульджи, как русской колонии, вся торговля наша с Западным Китаем, исключая ничтожной меновой в Чугучаке близ сибирской границы, — останется только одним правом на бумаге, потому что ни один караван (если бы кто и рискнул снарядить таковой), благополучно не дойдет до места и будет наверно разграблен бесчисленными шайками китайских дунган и таргоутов, которые и теперь грабят открыто вблизи наших границ; а придирок самых мелочных от китайцев не оберешься. Это всегда было, есть и будет. Они морочат нас на каждом шагу и, приседая вежливо перед нашими чиновниками, посмеиваются в ус нашей простоте и насмехаются над нашей политической неумелостью, а по их мнению слабостью. Положение множества русских семейств: купцов, мещан, отставных чиновников и солдат, водворившихся в Кульдже для разного рода торговли, построивших дома, купивших земли и сады, одним словом, основавших особый русский городок, с каменною церковью во имя св. Илии пророка, — не менее плачевно. Оставаться в Кульдже, когда из нее уйдут наши войска и все местное население, исключая китайского, незначительного, прокуренного опием и ленивого, - немыслимо в виду голодных и грубых китайских солдат, которые заменят русские войска, и дороговизны, которая неизбежно возникнет при невозможности доставать предметы первой необходимости, — когда уйдет все мусульманское население, снабжающее теперь всех наилучшим каменным углем, которым заменяется здесь топливо, клевером, мукой, мясом, птицей, овощами и всякой всячиной.

Постоянное пребывание в Кульдже русского консула никого особенно не обеспечит, потому что, при всем желании защищать интересы русских подданных, из не сделает же casus belli за покражу и даже насилие в русском мещанском семействе; а перепиской с китайцами ничего не добьешься при их уклончивости, это знает всякий, кто имел с ними какое-нибудь дело. Всякая деловая переписка с китайскими властями напоминает наши древние порядки, когда дела лежали неоконченными по нескольку лет, за переездом ответчика в другой уезд. Таким образом и участь заброшенных судьбою в Кульджу русских семейств — тоже неопределенна. Между тем, пока что, а с первыми заморозками наши парнишки несомненно будут вместе с маленькими таранчатами беззаботно раскатываться на подмерзших арыках и проточинах, с раскрасневшимися от холода щеками, и перекидываться безобидными снежками. Но обратимся к сценам Кульджи перед расставанием с нею.

III.

К таранчинской мечети, китайской архитектуры, с приподнятыми к верху углами трехъярусной крыши, похожей на те дома, которые изображаются на чайных ящиках, прилегает окруженный глиняною стеною двор. [12] Из-за стен свесились ветви широколистой шелковицы; внутри двора видны огромные кусты клещевины с большими лапчатыми листьями и красными шишками, вокруг них в изобилии ростут бархатцы и астры. Со двора слышно выкрикивание нараспев многих звонких голосов хором: элиф, бэ, тэ, айн, чайн, дал, зал, мим, нун, — это школа. Человек 20 мальчиков, сидя вдоль стенки, учат арабскую азбуку, общую у всех мусульманских народов. В руках у них дощечки. Учитель — молодой мулла, в белой чалме, с черной бородой и орлиным носом. Дети, видимо, любят его и не боятся. Некоторые исподтишка заигрывают с кошкой, у кого на руке сидит ручной сокол, цепко обхвативший длинными когтями пальцы мальчика, грызут лепешку или сладко-мучнистые плоды местного дерева, похожие на небольшой финик с такою же длинной косточкой.

Урок кончен; мулла уходит в свою саклю, устланную коврами и пестрыми войлоками, с низким восточным столиком посреди комнаты. Там у него уютно. Большие окованные жестью сундуки стоят один на другом в нишах стен, где сложены также и круглые цветные подушки. Узорчатый камин-очаг выдается из оштукатуренной стены, покрытой красивыми лепными арабесками; свет падает сверху через продолговатое решетчатое окно, заклеенное бумагой. Прибежали и два его сына, торопливо укладывая дощечки с азбукой и какую-то книжку, чтобы скорее убежать на улицу.

Там уже вся компания в рассыпную: кто у арыка моет свою смуглую рожицу; кто пьет из пригоршни, или начерпывает воду в выдолбленную тыкву, стоя по колени в воде, кто возится с ученым соколом, напевая песню, кто уже успел сбегать домой и гарцует без седла и уздечки на осле, занузданном веревочкой, тщетно стараясь загнать его в воду понуканьями и усиленным маханьем босых йог. С полей гонят стадо коров и баранов, которые поднимают целую тучу невообразимо мелкой пыли. Подростки купают лошадей, жадно пьющих воду, с шумом и пеною бегущею из-под колеса Дунганской мельницы, приютившейся под развесистыми ветлами.

Южные сумерки наступают быстро. Серебристая луна засветилась желтоватым сиянием. Одна за другою загораются звезды в безоблачном пространстве, не то сипим, не то фиолетовым и вдали за садами раздается рожок, трубящий зорю в нашей казачьей сотне...

Русские дети в Кульдже также бегают по утрам в школу, где учатся закону Божию у местного священника, — есть и учитель. И вся эта жизнь скоро остановится в своем течении, повернет по новому руслу и разобьется на многие канавки.

Выдвинется на первый план китаец, и первенствующую роль на улицах и в садах будущей Кульджи будут уже играть китайские дети, которые теперь прячутся в грязных и тесных улицах китайского квартала и развлекаются только на китайском базаре.

Китайцы также любят детей, балуют их, наряжают, особенно тщательно причесывают девочек, но не дают им такой свободы, и потому китайчата небойки и несколько смотрят пойманными зверками.

В мусульманские праздники уразы (Рамазан — пост, каждый вечер оканчивающийся разговением.) и байрама (Курбан-байрам — праздник жертвоприношений (обыкновенно баранов).) дети, как таранчей, так и дунган, особенно нарядно одеты. У последних оригинальные башмаки на толстых подошвах, украшенные узорчатой строчкой; нарядные курмы, — род китайской кофты с широкими расшитыми рукавами и замечательны прически девочек с цветами и серебряными шпильками в волосах. У таранчинок азиатские востроносые туфли с красными шарообразными кистями и яркие халаты-блузы.

В эти дни на улицах Кульджи и по дороге к реке Или, протекающей в версте от города, встречается много крытых арб в роде двухколесных маленьких карет, битком набитых нарядными детьми. У девочек-таранчинок брови густо подкрашены и соединены вместе черно-синей полосой, сделанной соком какого-то растения, что придает им вид масок. Такие яркие, живописные группы детей, под горячими солнечными лучами, можно видеть только на Востоке. Здесь уличная жизнь более развита, вследствие отсутствия замкнутости женщин и семьи и, кроме того, много разнообразия от разноплеменности. Кроме таранчей, дунган и китайцев встречаются еще киргизы, калмыки, монголы и сарты тюркского племени, сабины и солоны — манчжурского.

В праздники, из ворот домов — сакель, из-за садовых оград украдкой выглядывают девушки в своих новых парчовых заостренных к верху шапочках, с какими-то блестящими украшениями на груди, а бедные босые в одних грязных рубашках мальчики, у которых нет даже чистого белья, умильно и почтительно поглядывают на проезжающих мимо богато одетых сверстников, хотя часто играют вместе, не стесняясь костюмом.

Любимое гулянье детей на базарах, где грудами навалены фрукты: дыни и арбузы и где продают разные безделушки, а также у мечетей в те дни, когда на соседних плоских крышах толпятся женщины и мужчины, увлекаясь монотонными и несколько резкими звуками мандолин и других азиатских инструментов.

Из всех базаров самый модный и шумный - китайский. Там груды всяких овощей и фруктов, там — стряпают и едят на улице. С восхода и до заката солнца толпится там и пеший, и верховой разноплеменный люд.

IV.

На длинном деревянном столе, под развесистыми ивами, расставлены большие фарфоровые чашки китайского фасона, блюда и разная деревянная посуда; в ней нанизанные на прутиках или соломинах жареные в масле пирожки-пилемени, имеющие аппетитный вид; рядом кучки лепешек — они заменяют хлеб. Горячий пар от какой-то похлебки вкусно пахнет луком. Тут же стоит переносная глиняная круглая печка-кухня с отверстием на верху, утвержденная на деревянной подставке. Из этого круглого отверстия вырывается дым и красное пламя, когда с него снимают сковороду или какое-нибудь блюдо. Хозяин, он же и повар этого подвижного ресторана, желтолицый, с черной косой, в обыкновенном китайском полукостюме серого или грязно белого цвета и в черной шапочке с шариком на макушке. стола, сидя на скамейке спиной к улице что-то уписывает за обе щеки согнувшийся над чашкой китайский работник. Молодой китаец ест, стоя, с блюдечка гороховую лапшу, ловко захватывая ее, двумя деревянными палочками. [13]

Вблизи на другом столе разрезают огромный арбуз, ломти его оранжевого цвета с большими черными семечками раскладывают рядами для потребителей, которых немало. Кругом на скамьях и под ними корзины с яблоками, с персиками разных сортов и виноградом. Дыни и арбузы лежат кучами на земле. Взглянув несколько выше, по 2-й этаж противустоящего дома, увидите террасу или комнату, открытую со стороны улицы; перед ней снаружи висит украшенный кистями большой китайский фонарь. Там снуют взад и вперед не совсем чистые китайцы с чашками в руках, прислуживая сидящим за столиками гостям. Тут китайский ресторан. По обе стороны улицы и сзади столов с фруктовым и мелочным товаром тянутся открытые китайские лавки. Внутри их за прилавками видны толстые или совсем изнеможенные желтые лица китайцев-купцов в очках с огромными круглыми стеклами, большею частью из дымчатого топаза — по пекинской моде. Там продают всякую всячину.

Это китайский базар. Несмотря на то, что по распоряжению властей тут же жгут на жаровнях какую-то ароматическую траву или ветки душистого можжевельника, в некоторых местах запах ужасно скверный, особенно сильно пахнет чадом какого-то пригорелого жженого масла. Но китайцы к этому привыкли.

Женщины их с прическами в роде бантов из волос, как бы склеенных чем-то липким, всегда с непокрытыми ничем головами (разве цветок живой или искуственный украшает туго зачесанные назад черно-синие волосы), едва пробираются вдоль лавок на своих уродливых коротеньких ступнях, похожих на обутые кулаки, точно на ходулях, опираясь на длинную палку, причем ноги их мало сгибаются. Некоторые тащат за руку маленьких китайчанок, нести их на руках, верно, невмоготу, при такой нетвердой устойчивости на ногах. Детей и здесь множество. Они сидят и на прилавках, в фанзах китайских купцов, часто совершенно голые, или играют около грязных канавок, бегущих по обеим сторонам улицы; на некоторых только короткие штанишки с тесемками через голые плечи, или яркие расшитые нагрудники. Группы этих голышей, от самого крошечного до 10-ти-летнего, напоминают маленьких акробатов, цвета жженого кофе. Девочки никогда не ходят голые, они одеты, а особенно причесаны всегда очень кокетливо.

Китайский базар после заката солнца совершенно пустеет, только в щели некоторых запертых лавок мелькает красноватый огонь, да колотушка или трещотка полусонного караульщика-китайца звонко стучит дробным деревянным стуком из какого-нибудь темного закоулка.

Но вот, недалеко от улицы китайского базара, которая с двух сторон обсажена ветлами, слышны однообразные удары в какой-то бубен и дребезжание металлических струн, туда бегут дети разных возрастов и племен, спешат верхом туземцы. Проехала и извощичья линейка, едва пробираясь шагом в тесном пространстве под ветлами; на линейке русская дама с девочкой в соломенной шляпе и малороссийском платьице. Цель общего стремления китайский театр, устроенный в конце улицы близ кумирни. Большие треугольники из разноцветной бумаги, с крупными китайскими буквами, развешаны на веревке, протянутой между деревьями и колеблемые ветром, заменяют афиши.

Представление в ходу: китайская речь актеров, которую понимают не многие, заглушается часто хохотом публики, обступившей кругом подмостки, — точь-в-точь как у нас на балаганах. Музыка помещается тут же на сцене. Два китайца, одетые женщинами, похаживают взад и вперед, обмахиваясь веерами и говорят нараспев. Они возбуждают общий смех, когда быстро превращаются в мужчин, или падают, проделывая те же фарсы, как и все балаганные лицедеи. Вообще представление однообразно. Гораздо интереснее был разговор двух кумушек, стоявших тут же в толпе в клетчатых пестрых платках-шалях, столь знакомых каждому уездному русскому городу.

— Капусту-то будете нонче солить?

— А что, неужели уж Кульджу-то сдавать собираются, разве слышали что про китайцев?

— Да, говорят весною придут.

— И как это с ними переговоры ведут, ведь они, прости Господи, десятирукому истукану поклоняются.

— От этого ему, матушка, и удача во всем, нынче он уж и казака перестал бояться; намедни кашгарец у нас рассказывал, что они у них там похваляются всю Сибирь за себя отобрать.

— А слышали вы, когда звезда-то эта с хвостом проявилась, — так китайская-то царица...

Взрыв хохота около китайского балагана прервал разговор на самом любопытном месте, и он более не возобновлялся.

С решением участи Кульджи, здешние китайцы оперились и подняли головы; у них происходили разные радостные манифестации, которые начинались даже ранее, так сказать, преждевременно, за что им не раз доставалось. Мужчины, между прочим, совсем не такие узкоглазые, как привыкли их считать, еще усиленнее закурили опиум, потребление которого здесь сильно развито, так же как у мусульман курение гашиша, по здешнему ганаша, который они приготовляют из дикой конопли.

Замечательно, что политика отражается и в детском мире. Китайские дети стали недружелюбнее относиться к русским, высовывая языки и гримасничая, что прежде боялись делать, - это за уступку Кульджи. Нередко увидишь двух сцепившихся, как петухов, китайчонка и сарта, а с ними иногда и какого-нибудь Ванюшку или Егорку, принимающего сторону таранчинца.

Мы последний раз взглянули с грустью на эти знакомые места.

Прощай Кульджа!

А. Сумароков.

Текст воспроизведен по изданию: Кульджа наканне сдачи // Восточное обозрение, № 22, 26 августа. 1882