-

НОВАЯ АФГАНСКАЯ ГРАНИЦА

(Nineteenth Century, October 1887.)

Капитана Риджвей.

Перевод с английского К. Военского.

Переговоры относительно афганской границы, достигшие наконец удовлетворительных результатов, дают возможность обнародовать более точные сведения относительно сущности, характера и результата работ коммисии.

Прошло немного более трех лет с тех пор, как английская коммисия по афганскому разграничению, в составе около 1.300 человек, из коих было всего 400 солдат, а остальная часть представляла разнохарактерную, многоязычную, недисциплинированную толпу, оставила Кветту и направилась в границе Афганистана, везя с собою, на 2.000 верблюдах и мулах, палатки, провиант и военные запасы, необходимые при долговременном пребывании в бесплодных пограничных областях Афганистана. Коммисии пришлось сначала идти по пустынной и почти безводной степи в 230 миль, отделяющей Белуджистан от Гельмунда, при следовании по которой воду необходимо было везти с собою в кожаных мехах и раздавать людям, когда в колодцах воды не оказывалось. Благополучно достигнув отрогов Гельмунда, коммисии предстояло еще пройти 550 миль по неизвестной стране, населенной дикими племенами, лежащей между нами и долиной Герата; страна эта отличалась бедностью и в разных пунктах ее встречались остатки древних развалин и некогда больших городов, погребенных в песках. Дойдя до долины Герата — о которой будет говорено ниже — коммисии снова пришлось сделать 220 миль по гористой местности — родине племени Аймак — прежде чем достигнуть места назначения афганского пограничного поста — Бала-Мургаб, [88] соседнего с Пенджде. Это расстояние в 1.100 миль было пройдено (с остановками, считая по 14 миль в сутки средник числом) без потерь в людях и имущества. Движение началось в сильную жару и кончилось при таковом же холоде, как раз в то время, когда парусинные палатки не могли защитить от стужи, особенно с наступлением ожидавшейся зимы с ее 40° (Ф.) морозами и порывистыми ветрами. С приближением весны, последовал Пендждинский погром, за ним отступление коммисии в долину Герата, и страшный снежный ураган, который застиг ее в проходах Паропамиза, где люди мерзли в повалку и животные погибали сотнями. Затем снова утомительно жаркое лето в долине Герата, когда война с Россией казалась неизбежной и когда мы с лихорадочною деятельностью занялись укреплением этого города. Далее Лондонский протокол 1885 г. и прибытие к месту назначения русской разграничительной коммисии, с приходом которой работы по разграничению пошли веселее и затруднения разрешались взаимными уступками. Вторая зима, суровее первой, дала себя чувствовать нам, членам коммисии, еще более ощутительно, так как по прежнему нашею единственною защитою от стужи были те же парусинные палатки. Поэтому мы с удовольствием приветствовали начало весны и возобновление работ по разграничению. Но болгарские события оттеснили на второй план работы по разграничению и хотя они подвигались постепенно вперед, но весьма медленно. Шаг за шагом отвоевывали мы установление границы, имея, в счастью, довольно уступчивых противников, и, двигаясь таким образом, дошли до берегов Аму-Дарьи, где работы, в виду существенного разногласия, приостановились. Снова нас застигло жаркое и длинное лето, но уже в нездоровых болотах Оксуса, когда по временам в палатках наших термометр показывал 110°; почти с отчаянием ожидали мы постепенного приближения зимы, долженствовавшей закрыть путь в Индию и продолжить наше изгнание еще, по крайней мере, на год. Велика же была наша радость, когда, в сентябре, телеграмма лорда Сольсбери (доставленная из Мешеда, через 500 миль пустыни, немного более, чем в 5 дней, нашими туркменскими [89] курьерами) известила нас, что коммисия прекращает свои работы и дальнейшие переговоры по установлению границы будут ведены в Европе. Тогда только началось наше мирное и почетное движение по афганским областям (бывшим свидетелями самого ожесточенного боя в минувшую войну, среди населения, привыкшего ненавидеть нас, как могут ненавидеть только фанатичные афганцы), к Кабулу, где 5 лет тому назад мы взвели на царство Абдул-Рахман-хана. В этом самом Кабуле нас ожидала дружественная встреча и прием, подобающий почетным гостям. После празднеств, угощений и наград мы продолжали наш путь к Лагору и были более чем вознаграждены за наши лишения и труды любезным приемом вице-короля и великодушною оценкою наших трудов англо-индийской и туземной публики. В заключение переговоры в С.-Петербурге с их счастливым исходом.

Вот беглый обзор хода работ афганской разграничительной коммисии. Теперь я приступлю вкратце к изложению результатов, к которым они привели, и для большей ясности займусь описанием местностей, чрез которые проходит граница, избегая однако, по возможности, трудно произносимые азиатские названия.

Долина Герата.

Пограничная линия не проходит долиною Герата, и я с удовольствием свидетельствую, что граничная черта пролегает значительно севернее; тем не менее, однако, следовало бы, по моему мнению, уничтожить несправедливое убеждение относительно ее значения, красоты и плодородия, которое поддерживается английскою публикою. Долина эта вовсе не представляет из себя одного из плодородных участков вселенной. Напротив того, по ней, только у южных склонов бесплодных гор, коими она окружена, разбросано несколько деревушек и одна центральная часть ее, по течению реки, представляет удобную для обработки почву, каковая по обеим сторонам Герируда, шириною от 2 до 5 миль, вполне хорошо обработана. И так как поля и селения здесь расположены тесно друг в другу, а [90] главная дорога проходит через них, то вполне простительно путешественнику, обобщая наблюденное им по пути следования плодородие отнести его ко всей долине. Но если бы он проехал по одной из дорог, пролегающих по долине вне культурного участка ее, то он был бы разочарован. Что же касается до самого плодородия, то, насколько я помню, средний урожай обработанной части долины — сам 5, а в местностях, отличающихся исключительным плодородием — сам 10. Растительности почти нет, население бедно, а Герат представляет собрание глиняных лачуг, вмещающих около 5.000 жителей, исключая гарнизона, окруженных огромным земляным валом. Относительно стратегических свойств и значения этого пункта, я, по некоторым причинам, умолчу, равно как и об окружающих город укреплениях; скажу только, что они были усилены во время нашего там пребывания.

Пройдя горы, лежащие в северу от долины и достигнув области известной под именем Бадхыса, я могу сказать теперь несколько слов о так называемом «ключе в Индии». Те 300 или 400 миль, чрез которые проходит афганская граница, мне представляются песчаною, лишенною растительности, безводною пустынею, за исключением только тех мест (шириною около 300 миль), по которым, считая с юга на север, протекают 3 реки: Герируд, Мургаб с его двумя притоками Кушком и Кашаном и Оксус (Аму-Дарья), и единственно удобные для возделывания местности лежат только по берегам этих рек; хотя, правда, весною, с началом таяния снегов — вскрывающиеся поляны тоже представляют удобные пастбища.

Таким образом, очевидно, что единственные пути в Афганистан — т. е. в Герат, Маймене или Балх, по которым могут двигаться войска, пролегают по берегам этих 3-х рек.

Местность между Герирудом и Кушком известна под именем Бадхыса. Тут северные склоны гор (неправильно называемых Паропамизом), отделяющих ее от долины Герата, покрыты травою и обильно снабжены родниками, из которых текут ручьи в северу по плодородной и волнистой равнине и затем постепенно теряются в бесплодной степи, по которой [91] проходит граница. В Бадхысе всюду видны следы прежних жилищ и даже городов и усердной культуры, но последние туземцы были изгнаны около столетия тому назад туркменами. Когда мы впервые появились в Бадхысе, местность эта была совершенною terra incognita для самих афганцев и даже для соседних гератцев. Единственный обитатель здесь — дикий осел, составляющий любимый предмет охоты туркмен, когда они не в набегах.

Со времени занятия Мерва русскими, страна сделалась безопасною, и теперь, когда соединенная коммисия включила эти плодородные места в афганскую территорию, ее стали постепенно заселять колонистами.

Долина Кушка.

Долина Кушка плодородна, но очень узка, и вода реки в нижнем своем течении, до впадения в Мургаб, имеет вкус горький. К осени река во многих местах совершенно пересыхает, оставляя лишь кое где незначительные озерки. Между Кушком и Мургабом природа совершенно отлична от таковой же Бадхыса; только склоны гор обитаемы. Далее в югу страна представляет ряд холмов, которые раннею весною покрываются травой, но без малейшего следа воды, исключая времени половодья Кошана. Умеренная в питании местная порода овец находит себе здесь достаточный корм, даже очень жирна и имеет приятный вкус, нуждаясь в водопое не более 3 или 4 раз в неделю, эти животные не ощущают особенного недостатка в воде, тем более, что пастухи удовлетворяют потребность их, принося с собою необходимый запас ее. Вот эта-то область и представляет ту самую, которую мы возвратили пенджденским туркменам, и в которой, по словам критиков, русские должны сосредоточить свои войска для движения в Индию.

Прежде, однако, чем окончить с этою областью, я хочу сказать еще несколько слов о Кошане, впадающем в Мургаб у Пенджде. Зимою и весною он разливается настолько, что достаточно орошает пендждинскую часть долины, но летом [92] совершенно высыхает. Что же касается Мургаба, то последний постоянно имеет достаточное количество воды, весною же он обращается в бурный поток, через который можно переправиться в некоторых только местах, и то с трудом и опасностью. На правом его берегу, в пределах афганской границы, находятся укрепления Бала-Мургаб и Меручак; последний представляет из себя покинутые глиняные развалины, коими командуют окружающие высоты.

Местность, лежащая между Мургабом и Аму-Дарьей, во многом похожа на таковую же между Герирудом (или Теджентом) и Мургабом. С северных склонов Гиндукуша стекают реки, орошающие долины Балха, Меймене и Андхоя, и затем теряются в бесплодном и лишенном жизни чуле, простирающемся от Мургаба до Аму-Дарьи, — чрез который проходит граница. Чуль — местное название безлесной, безводной открытой долины, которая, после таяния зимних снегов, на короткий срок покрывается роскошною растительностью и цветами. Почва хороша, но, по мере приближения в Аму-Дарье, пески делаются все чаще, а растительность все реже, уступая место низким песчаным холмам, которые постепенно окаймляют узкую обработанную полосу на левом берегу Оксуса. В этой полосе лежат Ходжа-Салех и Хамиаб.

Граница была проведена от Мургаба к Аму-Дарье так, чтобы оставить за афганцами все удобо-возделываемые земли, о которых я говорил выше, а также полосу чуля, шириною средним числом от 12 до 15 миль. Но у источника, называемого Дукчи, в 35 милях от Аму-Дарьи, разграничение приостановилось, в виду того, что оба уполномоченные не могли договориться относительно того, — должна ли граница быть проведена от Дукчи к Аму-Дарье и Хамиабу или к могиле Ходжа Салех (Могила мусульманского угодника. Пр. перев.), которая находится в 15 милях выше по течению реки. Обработанная полоса между этими двумя местностями занимает пространство в 30 кв. миль, с населением в 13.000 душ и дает ежегодного доходу около 1.500 фунтов стерл. К этому [93] же участку присоединены еще около 700 кв. миль чуля. Русские основывали свои требования на договоре 1873 г., по которому условлено, что афганцы не могли простирать свои требования на земли, лежащие ниже Ходжа-Салеха. Весьма жаль, что ни один из специалистов, нападавших на соглашение лорда Сольсбёри, сообщая при том столько чисто топографических подробностей, не указал ни тогда, в 1873 году, ни теперь, в 1884 году, лорду Гренвиллю на всю невыгодность упомянутого договора, по которому значительная область, лежащая ниже Ходжа-Салеха, отходила от афганцев. Но они этого не сделали и вопрос этот тогда только выяснился, когда топографы разграничительной коммисии достигли Аму-Дарьи. Тогда русский уполномоченный и заявил требование на эту местность.

Таковы требования России. Теперь я попрошу читателя возвратиться к лондонскому протоколу 1885 года. В силу этого протокола Пенджде был формально уступлен России. Не желая упоминать об унизительной пендждинской истории, я смею надеяться, что дело это окончилось навсегда, но здесь произошло одно событие в связи с ним, о котором было слишком много толков. Всем известно существовавшее предположение, что эмир был принужден или подвинут нами к тому, чтобы согласиться на занятие Пенджде Россиею. Это совершенно ошибочно. История Равул-Пиндского свидания доказывает, что на эмира не было произведено давления; напротив того, в то время даже существовало всеобщее убеждение, что Англия готова была отомстить войною за акт насилия, который выделил Пенджде из ведения международной юрисдикции, назначенной для разрешения спора России и Афганистана. Несмотря на это, эмир неожиданно пришел в заключению, что Пенджде не стоит войны. Эмир, быть может, ошибался, но во всяком случае он проницательный правитель. Он знал, что верховные права его на Пенджде ограничивались только сбором небольшой подати, которая вся поглощалась расходами на собирание ее; он также, без сомнения, понимал, что пендждинские туркмены сарыки ненавидели афганское правление, и что если долина будет включена с афганскую территорию, то она должна управляться [94] английскими офицерами. В виду этих-то соображений Пенджде и был оставлен за Россией лондонским протоколом. Уполномоченные предполагали, что туземцы туркмены поселились в главной долине, тогда как на деле они обработывали земли и в боковых, — Кушка и Кошана, имея свои пастбища, описанные мною выше, на безводных местностях между Кутком и Мургабом. В виду этого было постановлено провести границу, с расчетом оставить эти незаселенные места в афганской черте. Когда же соединенная коммисия достигла места и ошибка была обнаружена, русский уполномоченный пожелал исправить ее; но британский настоял с своей стороны на соблюдении буквы лондонского протокола и таким образом туркмены лишились этих земель.

Я желал бы обратить внимание читателя на замечательное сходство русских требований с одной стороны и английских домогательств с другой, выставленных после того, когда сделались известны притязания России на Ходжа-Салех. Мы домогались для афганцев земель, кои никогда ими не были обитаемы и заняты и издавна принадлежавших пендждинским туркменам, основывая эти требования на букве лондонского протокола 1885 г.; Россия же, с своей стороны, настаивала на отводе для Бухары земель по Аму-Дарье, издавна принадлежавших Афганистану, опирая свои притязания на соглашение 1873 года. Таким образом, если когда-либо мог представиться удобный случай придти к соглашению на взаимных уступках, то это именно был настоящий. Некоторые полагают, что правительство ее величества преследовало свои личные выгоды и интересы, но, к счастью, не таков был взгляд лорда Сольсбери и он решился пойти на компромисс, если Россия, с своей стороны, захочет принять предложенное соглашение. Определение общих оснований переговоров представлялось задачею несравненно более легкою, нежели установление детальных подробностей, долженствовавших, к тому же, удовлетворить и Россию, и афганского эмира. Но, в конце концов, благодаря умеренности обоих кабинетов, соглашение, наконец, состоялось. Петербургский корреспондент одной из лондонских газет, в своих длинных [95] телеграммах, старался доказать, что его соотечественники не одержали дипломатической победы над Россией, но это не так; соглашение последовало благодаря благоразумной и достойной умеренности обоих правительств и теперь мы можем надеяться, что для двух великих цивилизованных держав Востока наступила новая эра, которая ознаменуется отныне распространением мира и согласия на земле. Люди не военные делали нам упреки относительно стратегического значения вновь определенной границы; я, с своей стороны, могу заметить, что в дело разграничения не входили специально военные соображения. Ни один просвещенный и знающий военный не будет утверждать, что в рассматриваемом соглашении хотя бы одним словом упоминалось о том, насколько русская граница приблизилась в Герату. Было бы крайне странно, если бы Англия, допустившая Россию приблизиться на несколько сот миль к Герату, возбудила бы теперь переговоры для обозначения той черты, которую, в силу международного трактата, Россия обязалась бы не переступать в будущем.

Во всем вышеприведенном заключается сущность афганского разграничения; интересы России и Англии, казалось бы, удовлетворены и, повидимому, афганский эмир совершенно доволен решением настоящего вопроса. Тем не менее, однако, между нами существуют недовольные, которым афганские интересы как бы дороже, чем самим афганцам. Я позволю себе возразить им, что у них нет достаточного основания скорбеть о воображаемых потерях Афганистана. Правда, эмир потерял Пенджде, но несмотря на это и даже на уступку земель туркменам по петербургскому соглашению, в конечном результате является, все-таки, увеличение его территории, чрез проведение границы, и афганские посты теперь мирно занимают места, в которые ни один афганец не решался спокойно вступить со времен Дост-Могаммед-хана. Отбрасывая в сторону вопрос о Пенджде, эмир, приобретая по разграничению земли, не потерял, благодаря ему, ни полушки своего дохода, ни одного подданного и ни одного акра земли. Но пессимисты все недовольны и [96] предсказывают мрачное будущее. Столкновение, говорят они, должно произойти между русскими и афганцами и опасения их настолько сильны, что они впредь создают подробные описания воображаемых столкновений. Я уже сказал выше, при описании границы, что она была проведена по безлюдным местностях и, исключая Аму-Дарьи, где пограничные племена родственны и живут дружелюбно, нет, в других пунктах ее, никаких причин к сообщению, а тем более к столкновению между русскими и афганскими подданными. Столь же мало могут иметь влияния на спокойствие на границе и внутренние беспорядки в Бухаре и Афганистане. Правда, все эти мрачные опасения могут и осуществиться, но, во всяком случае, независимо от настоящего разрешения вопроса о разграничении, установленном между Россиею и Афганистаном. Но прежде, чем публика согласится отказаться от пессимистических пророчеств, как от нечто неизбежного, я бы просил обратить внимание на то, что до сих пор пророчества пессимистов не оправдывались событиями, а потому нам нет особых оснований опасаться и в будущем их значения. Для примера я позволю себе указать на последние предсказания Арминия Вамбери — отважного путешественника, известного ученого, но страшного пессимиста. В его статье, помещенной в 1884 году в «National Review», он предсказывал, во-первых, что коммисия будет представлять из себя не более, как «дорого стоющую комедию»; во-вторых, что никакой границы не будет проведено, и если таковая будет установлена, то она отдаст в руки России всю страну между Гинду-Кушем и Паропамизом; в третьих, что мы не можем ожидать ни сведений, ни содействия со стороны наших афганских союзников. Тем не менее, однако, все эти предсказания не сбылись, и есть достаточно оснований надеяться, что и последующие пророчества его постигнет та же участь.

Прежде, чем кончить с этим очерком, я желал бы ответить на два возражения, которые делались относительно самого существа разграничения. Некоторые утверждают, что с нашей стороны было вообще ошибкой проводить афганскую границу, на том основании, что мы этим самым определили и [97] увеличили нашу ответственность. Конечно, она была определена, но это, по моему мнению, и было одною из главных заслуг разграничения. В настоящее время нами руководит определенная и твердая политика и мы уже не находимся в зависимости от первого порыва бури, раздирающего нашу парламентскую атмосферу, и при такой политике, как я укажу ниже, обе правительственные партии одинаково ответственны. Кроме того, очевидно, что в 1884 году правительству ее величества не представлялось другого выбора, кроме проведения афганской границы. Как для либеральных, так и для консервативных министров было аксиомой, что Афганистан находится вне пределов русского влияния и это даже было формально признано самою Россией и положено было, так сказать, в основу договора 1873 года. Во имя этого принципа либеральное и консервативное правительства решились на войну и когда, правительство Гладстона эвакуировало Кандагар, то они (1-го августа 1881 года) решились не допустить вмешательства какой бы то ни было державы во внешние и внутренние дела Афганистана. Более того, утверждая на престоле настоящего эмира, они (т. е. оба правительства — тори и вигов) обязались защищать его от иноземного нашествия до тех пор, пока он будет выполнять известные обязательства. В то время ответственность, взятая правительствами, была еще не так велика, так как тогда ближайшие к Афганистану русские посты находились у берегов Каспийского моря, в 700 мил. от Герата по Серахской дороге. В 1884 году Россия постепенным и незаметным движением уже выдвинула свои передовые посты до Серахса, менее чем в 200 мил. от Герата; был занят Мерв и началась постройка железной дороги, соединяющей в настоящее время Мерв с Каспийским морем и Аму-Дарьей и которая вскоре соединит Мерв с Самаркандом. Наконец, соприкосновение России к Афганистану стало совершившимся фактом и русские войска двинулись, как мы это полагали, но как Россия это отрицала — границе Афганистана. Эмир потребовал исполнения нашего обещания. Какой же мог быть тут другой исход, если не [98] определение границы, за которую мы были ответственны? Вопрос заключался не в сохранении нами неприкосновенности территории эмира (эта ответственность была уже взята), но правительству ее величества предстояло разрешить вопрос, берется ли эта ответственность за Афганистан, граница которого неизвестна и спорна, или за Афганистан, граница коего определена и принята Россиею в силу формального международного обязательства. Могло ли быть сомнение в выборе, который мы сделаем? Если бы граница осталась неопределенной, то тогда действительно вопрос о мире был бы в руках какого-нибудь честолюбивого пограничного офицера, и целый ряд пендждинских унижений был бы следствием всего этого. Предположим, что нет определенной границы и что русские аванпосты или даже туркмены — подданные России — двинулись по направлению к Кила-Хауз-и-Хану или к другому месту со столь же трудно произносимым для англичанина именем, — вызвало ли бы это движение войну, особенно если в журналах (которые любят всякую страну более своей собственной) было сказано, что Кила-Хауз-и-Хан не имеет никакого значения? При таком постепенном и беспрепятственном движении разве трудно скоро достигнуть укреплений Герата? Правда, так как Англия, под некоторыми условиями, гарантировала настоящему эмиру неприкосновенность афганской территории, то война была бы непременным следствием такого желания избегнуть точного определения ее ответственности. Но, будут утверждать, — такое проведение границы дает возможность России объявить нам во всякую минуту войну. Согласен. Но с другой стороны надо заметить, что Россия не нарушит границы, пока она не будет готова к войне и, очевидно, не в одной только Средней Азии, но и во всех частях света.

По моему мнению, и по отзывам других лиц, имеющих более прав на такое суждение, весьма мало вероятия в том, чтобы нарушение афганской границы послужило поводом в войне; разумеется, если по другим каким либо причинам вспыхнет война, весьма вероятно, что тогда Россия перейдет Афганскую границу, если в этом движении будет видеть удобную [99] диверсию и военные успехи. Другими словами, война в Европе может быт причиною нарушения афганской границы, но не наоборот. Делая такое предположение, я не только уповаю на честность, прямодушие и миролюбивые стремления Императора — качества, в которые я твердо верю, но и на дальновидность русских государственных людей. Даже наши пессимисты должны допустить, что для России война с Англией будет войною томительной и истощающей. Вероятно ли поэтому, что в то время, как вся Европа приготовляется к Армаггеддонской битве, долженствующей перевернуть карту всего мира, Россия будет ослаблять себя войною с Англией. И из-за чего? Из-за Герата? Я не сомневаюсь, что Россия понимает настоящую цену Герата и не думаю, чтобы в такое критическое время она пожертвовала за него хотя бы одним казаком! — Из-за Индии? В этом отношении я слишком высоко ставлю опытность русских государственных людей и военное образование ее генералов, чтобы предполагать, что они задаются такою трудноразрешимою задачею. Но если бы нашелся какой нибудь из них, который был бы настолько пылок, что попытался бы двинуться в Индию, полагаясь на единственную, наскоро построенную железнодорожную линию, соединяющую Каспийское море с Аму-Дарьей, которая еще может подвергнуться опасности заноса летом движущимися песками, а зимою снегами; если, повторяю, полагаясь на эти слабые и хрупкие средства, он направит армию свою по безлюдным раввинам, окаймляющим Аму-Дарью, и оставляя за собою в тылу враждебные племена Средней Азии, решится вступить в трудные проходы Гиндукуша и окружить свою армию в горах фанатических и вероломных афганцев, тогда наши счастливые генералы могут себя поздравить с избавлением от неприятеля, который предан будет в их руки. То же можно сказать и относительно движения в Индию со стороны Гератской дороги. Вообразите себе положение русской армии, когда она подойдет к нашему укрепленному лагерю в Кандагаре, соединенному железными дорогами с огромными нашими запасами в Индии. Армия эта очутится тогда в стране, лишенной продовольствия, с сильны [100] противником перед собою и окруженною с флангов и тыла фанатическими племенами, ведущими партизанскую войну. Нет, я надеюсь, мы можем оставить эти чисто химерические опасения будто Россия нарушит границу с целью похода в Индию, или даже в Афганистан, поддерживаемый Англиею. Если война начнется в Европе и Россия будет в противоположном с Англией лагере, тогда весьма вероятно, смотря по ходу военных действий, Россия и перейдет границу. Если же она нарушит ее до подобной войны, то это будет только при условии полной уверенности со стороны России в успехе предприятия и безнаказанности его; поэтому я просил бы наших пессимистов прекратить свои сетования по поводу падения Англии и не распространять по всему свету о нашей воображаемой слабости и неспособности войною отстаивать ненарушимость последовавшего торжественного международного соглашения.

Судя по статье лэди Galloway о России, помещенной в настоящем журнале, английская публика имеет не совсем правильное понятие о России и быть может одна из величайших ошибок наших заключается в несправедливом убеждении, что русские питают непримиримую вражду к англичанам. Напротив того, я полагаю, что здравомыслящие русские офицеры и большая часть народа — чиновное сословие, быть может, составляет исключение — любят и уважают англичан. Я уверен, что русские не питают того застарелого антагонизма к Англии, каковой усматривается в них по отношению к Германии и у нас к Франции, хотя вполне естественно, что с своей стороны русские имеют основание быть недовольными той оппозицией, которую мы противопоставляем их честолюбивым стремлениям.

Теперь я обращусь ко второму возражению, по которому «граница, обозначенная столбами, водруженными в песок, есть картонная граница. Как может она удержать русских?» На это легко ответить тем, что до сих пор единственно известный и принятый способ разграничения заключается в постановке столбов с нанесением таковых на карты, и он может быть признан неудовлетворительным только в том случае, если от соединенной коммисии могли бы ожидать [101] устройства китайской стены вокруг всего Афганистана! Сущность здесь не в способах разграничения, а в том обещании, подтвержденном царским словом русского Императора, по которому граница будет уважаться. Существует, я это знаю, народное мнение, которое отчасти имеет долю значения, что Россия добровольно заключает договоры, чтобы затем иметь удовольствие нарушить их. Насколько это мнение справедливо относительно Черного моря и Батума (оценка этого вопроса не входит в область моей статьи) я не буду разбирать, но что касается ее движения в Средней Азии к Афганистану, я могу утверждать, что в этом случае она вне этого прискорбного обвинения. Движение ее было действительно неизбежно, до тех пор, пока она не столкнулась с другою сильною державою. Россия, судя по ее же военным отчетам, не встречала на пути своем истинно воинственных племен и даже туркмены не особенно охотно вступали в бой с сильнейшим врагом. Один известный дипломат сравнил это движение с движением ножа по маслу, пока он, наконец, не встретил твердой почвы.

Россия теперь достигла этого твердого пункта, и в ее интересах, (я полагаю, это согласуется и со взглядами ее правительства), остановиться и укрепить свои приобретения. С другой стороны, движение России в Средней Азии является торжеством цивилизации: где только она водружала свой флаг — там прекращалось рабство. Это впечатление мы с глубоким убеждением в его справедливости принесли на родину, вынеся его из нашего путешествия. Еще за сотни миль до Герата мы нашли страну разоренную и лишенную населения от туркменских набегов, и даже в самой долине Герата мы постоянно встречали отцов и братьев людей, уведенных в плен туркменами и проданных за сотни миль от их родины. Все это прекратилось с занятием Мерва, и жестокая торговля невольниками была окончательно уничтожена. Когда я иногда слышу добродушные разговоры людей, рассуждающих о возможности вытеснения России из Средней Азии, я удивляюсь, как они не представляют себе того хаоса, который был бы последствием [102] этого невозможного явления, и той ответственности, которая пала бы на нас. Нет, если Россия захочет здесь остановиться, то нет поводов, чтобы не установились дружественные отношения и совместная деятельность двух держав. Обеим предстоит много дела. Бухара плохо управляется и не спокойна, а Афганистан еще более нуждается в нашем цивилизаторском влиянии.

Одним из важнейших последствий деятельности коммисии является теперь возможность английским офицерам свободно и безопасно путешествовать по Афганистану. Двери теперь открыты. Я слышал о сомнениях, высказываемых по поводу соблюдения афганцами неприкосновенности новой границы. Я не опасаюсь этих предположений и уверен, что пока во главе будет стоять нынешний эмир все старания будут приложены в тому, чтобы избежать столкновения. Абдур-Рахман-хан один из величайших людей. Образ действий его, при помощи которого он из хаоса привел свою страну в порядок и притом в столь непродолжительное время — поразителен. Правда, он управляет железным жезлом и может быть назван строгим, даже жестоким правителем, но он управляет и диким народом. Наказания его иногда жестоки, но также поступал и князь Черногорский, когда он завоевал симпатию всего света.

Говорят, что в Афганистане смуты, но смуты бывают и у нас дома гораздо ближе. Зато там нет невольничества и мало преступлений. Разбои почти неизвестны, разве только во время последних беспорядков в некоторых округах. Я поэтому не вижу причины вмешательства во внутреннее управление Афганистана. Что же случится после смерти эмира — об этом бесполезно говорить теперь. Без сомнения, у лорда Дёфферина есть свои твердые и установившиеся планы на этот счет. Но я опять повторяю, что не вижу никакого отношения между беспорядками внутри Афганистана и спокойствием на границе. Разумеется, политика г. Гладстона может не восторжествовать, и независимый Афганистан, который он оживил и поставил под покровительство Англии, окажется непокорным и сделается [103] больным местом, о бок с Индией находящимся. В этом случае необходимо будет обсудить нашу политику, но нужно надеяться, что прямодушие, с которым Россия будет относиться к вопросам о ее влиянии, в пределах, ею теперь впервые признанных, внушит английской публике доверие к ее добрым намерениям и побудит наше правительство пересмотреть настоящее соглашение, в видах, одинаково выгодных для обеих сторон.

В настоящем очерке я старался доказать: 1) что проведение афганской границы являлось конечным заключением политики Гладстона, стремившейся защитить эмира от нашествия; 2) что, не смотря на большие затруднения, разграничение окончилось удовлетворительно, и 3) что есть вполне основательная надежда на продолжение status quo.

Текст воспроизведен по изданию: Новая афганская граница // Сборник географических, топографических и статистических материалов по Азии. Выпуск XXIX. СПб. 1888