-

Письма из Мерва, которые были помещены летом настоящего года в газете «Daily News», обратили на себя всеобщее внимание. Не говоря уже об интересе, возбуждаемом личною судьбою автора этих писем, долгое время путешествовавшего по северной Персии и испытавшего массу самых разнообразных приключений, письма, сами по себе, представляются чрезвычайно любопытными по заключающимся в них сведениям обо всем, что довелось видеть г. Одоновану. Отличаясь беспримерною предприимчивостью и неустрашимостью, кореспондент этот совершил одно из самых рискованных путешествий в степях, и под конец, как известно, попал в плен к туркменам и только с большим трудом, благодаря дипломатическому вмешательству, получил впоследствии свободу. Как по оригинальности похождений этого журналиста, так и по талантливости его рассказа, помянутые письма прочтутся, конечно, и у нас не без интереса; поэтому мы приводим ниже их содержание, опуская некоторые подробности, представляющие второстепенное значение, и держась преимущественно на почве описываемых кореспондентом фактов. Мы пройдем молчанием описание предшествующих странствий г. Одонована и начнем наше изложение с прибытия автора писем, на пути к Мерву, в Менэ, откуда он писал от 3-го марта нового стиля. [177]

Разъезды г. Одонована по Персии возбуждали всюду, где он появлялся, крайнюю подозрительность со стороны местных властей, принимавших его почему-то за русского лазутчика. За всеми его передвижениями наблюдали самым тщательным образом и, чтобы не упустить его из вида, власти почти всегда снабжали его конвоем, которому поручалось проводить его, от одного пункта до другого и, так сказать, сдать с рук на руки местному начальству. Надзор этот мотивировался, для вида, желанием оградить путешественника от могущих встретиться в дороге несчастий, но г. Одонован очень хорошо понимал истинное значение всех этих проводов. Он не мог отделаться от провожатых и тогда, когда выехал из Келата, решив во что бы то ни стало пробраться в Мерв, чтобы, по возможности, приблизиться к театру военных действий под Геок-Тепе: келатский хан дал ему конвой из десяти всадников, к числу которых г. Одонован присоединил и своих двух слуг. Путешествие было направлено из Келата, через одно из ущелий кратерообразной келатской возвышенности, в котором протекает речка Идалык, к северу, на Каку. Оттуда г. Одонован намеревался проехать к реке Тедженту, где тогда собирались беглые ахал-текинцы, а с Теджента пробраться, если будет возможно, на Мерв.

По прибытии в Каку, Одонован застал там русского агента, приехавшего частью для ознакомления с местностью, частью же для закупки провианта и фуража для отряда казаков, прибытие которых ожидалось с часа на час. Агент этот, помимо своего желания, оказал Одоновану большую услугу: поссорившись с ним, он своими угрозами так напугал сопровождавших англичанина всадников, что те наотрез отказались следовать за ним далее. Между тем, всадникам этим было ранее приказано особенно заботиться о том, чтобы не допустить Одонована в Мерв, куда он, с своей стороны, непременно желал попасть. Ни русский агент, ни помянутый конвой не допускали даже мысли, чтобы англичанин решился ехать в Мерв один, без провожатых. И вот, чтобы еще более утвердит их в этом мнении, Одонован заявил, что вернется в Келат и будет жаловаться хану на делаемые ему притеснения. Взяв с собою двух своих слуг, он действительно выехал из Каки, верхом, по направлению к Келату, и, видя, что за ним зорко следят из-за стен Каки, нарочно проехал в этом направлении миль двенадцать; но затем, скрывшись из вида за холмами, повернул к востоку и [178] быстро поехал, руководствуясь компасом, по направлению к Мерву. Ряд холмов совершенно заслонял его теперь от Каки. Дороги в этом направлении не было никакой; приходилось ехать сплошь по пустынной, холмистой местности, отчасти поросшей тростником и изобиловавшей дикими кабанами и фазанами; местами встречались отдельные экземпляры рыси и леопарда, торопливо скрывавшиеся в чаще тростника при виде трех всадников. В общем, местность представляла картину первобытной природы; кореспондент полагает, что до него едва ли бывал здесь европеец.

По мере движения всадников вперед, почва становилась вязкою, болотистою, и потому им пришлось подняться на линию холмов, высота которых доходила местами до нескольких сот футов; с гребня одного из этих холмов глазам Одонована открылся великолепный вид на равнину, расстилавшуюся на бесконечное пространство к северу и востоку. Не смотря на раннее время года, солнце пекло весьма сильно. Вдали, за слабо фиолетовою дымкой, виднелось множество городов и деревень, ныне оставленных жителями и стоящих пустыми; там и сям попадались старинные насыпи и как бы плотины, несомненно сооруженные рукою человека. Все эти остатки минувшей жизни, подернутые дымкою знойного колеблющегося воздуха, производили среди пустыни почти фантастическое впечатление; царившая кругом тишина и палящее солнце могли убаюкать человека, еслибы у него не сохранялось сознание, что эти виднеющиеся вдали, опустевшие здания в сущности не пусты, а служат притоном степным разбойникам.

Внимательно оглядев окрестности в бинокль, Одонован решил направить путь к единственному из ближайших населенных пунктов, Душаху, который на картах именуется неизвестным среди местных жителей названием Хардэ или Харардэ. Спустившись с холмов, он поехал чрезвычайно плодородною долиною к этому пункту, который теперь принадлежит Персии, но в старину составлял часть мервской територии.

Часть равнины, которую нужно было проехать, чтобы попасть в Душах, имела скользкую глинистую почву, по которой бешено неслись бегущие с окрестных возвышенностей ручьи, сверкавшие среди роскошного ковра дико растущих цветов и разнообразных трав. По отношению к травам, здесь замечалась свойственная келатской возвышенности особенность: встречались все только травы высокие, цветущие, тогда как места, поросшие обыкновенною [179] мелкою травою (дерном), составляли крайне редкое исключение. Правда, вдоль берегов ручьев местами поражали глаз полосы мелкой травы необычайно-яркого зеленого цвета, но такие газоны держались всегда особняком, как бы избегая сообщества высокорастущих трав.

Душах оказался небольшим городком, вокруг которого выведена низкая глиняная стена, имеющая вид неправильного четырехугольника. Жители этого пункта, числом в несколько сот душ, имеют постоянное местопребывание в Мерве, а в Душах (или Хардэ) приезжают только на время посева и жатвы. Почва, которую они обработывают, орошается ручьями, берущими воду с келатской возвышенности; поэтому успех их земледелия находится в полнейшей зависимости от милости келатского хана, могущего отрезать им водоснабжение. Чтобы этого не случилось, душахцы уплачивают хану десятую часть своей жатвы.

Появление англичанина вызвало в городе большой переполох. Жители стекались посмотреть на него и, по выражению Одонована, рассматривая его без всякого стеснения, каждый подходил так близко к его лицу, точно собирался заглянуть ему даже в горло, лишь бы угадать, что это за человек и для чего он приехал в эти глухие места. Вскоре явился и местный начальник, Аджем-Сердарь, который хотя тоже не знал, с кем имеет дело, однако, на всякий случай, осыпал приезжего приветствиями и ввел его в низенькую, грязную комнатку дома, похожего скорее на землянку. Большинство толпившегося на улице народа решило, что прибывший — не кто иной как «русский шпион». Спустя около часа, Одонована пришел посмотреть и проезжавший через Душах, по казенной надобности, персидский полковник; человек этот, видевший на своем веку более, чем все жители городка вместе, сразу объявил, что заявление приезжего о принадлежности его к английской нации верно, так как он, несомненно, «кара-русс» (т. е. черный русский) — так называют туркмены англичан, в отличие от русских, которых они именуют «сары-русс» или желтый русский. Тогда местный начальник, Аджем-Сердарь, подойдя к Одоновану, любезно сообщил ему на ухо, что жители городка, по большей части, страшнейшие воры и легко могут украсть его лошадей, которых он поэтому и поставил в надежное место.

После ужина, состоявшего из жирного рисового кушанья, поданного в большой деревянной чашке, откуда каждый брал его, до местному обычаю, руками, все улеглись спать; но уснуть было [180] трудно, вследствие громадного количества блох, на столько крупных, что, по словам Одонована, скачки их можно было явственно слышать в тишине. На рассвете следующего утра Одонован благополучно выехал из Душаха, в сопровождении двух своих слуг, четырех новых всадников, данных ему в виде конвоя, и музыканта, которому велено было играть дорогою на двухструнном подобии гитары. Остановившись на пути для привала, Одонован разговорился со своими конвойными о том, как ближе проехать в Мерв, и последствием этого разговора было то, что конвойные отказались сопровождать его далее, боясь ответственности за указание иностранцу пути в город, в который въезд чужеземцам закрыт. Одонован расстался с ними и, вооружившись компасом, двинулся в путь, направляясь на Менэ (к западу от реки Теджента), куда и прибыл ночью, после незначительных приключений. Дорога к Менэ, расположенному милях в шестнадцати от Душаха, шла по совершенно невозделанной местности; ближе к названному пункту, на расстоянии нескольких миль от него, не встречалось даже ручьев, хотя, по множеству находящихся здесь высохших канав, можно безошибочно заключить, что в прежнее время долина эта обильно орошалась. Глинистая почва покрыта была в изобилии какою-то кудрявою травой и групами захиревшего кустарника. По дороге виднелись следы присутствия здесь дикого осла и антилопы; местами грунт был взрыт — несомненно дикими кабанами. Наезженные колеи свидетельствовали, что через долину проведена грунтовая дорога, вдоль которой, на расстоянии двух или трех миль друг от друга, попадались сложенные из кирпича вышки и развалины небольших укреплений, построенных некогда для охранения караванного пути. Опуская подробности пребывания Одонована в Менэ, перейдем к изложению интересных писем, писанных им уже из Мерва, куда он прибыл к 3-му марта.

Отъезд Одонована из Менэ сопровождался следующими любопытными обстоятельствами. Собираясь выехать из Менэ на другой же день по прибытии, он нанял себе в проводники четырех туркменов; однако солнце начинало уже садиться, а никаких приготовлений к отъезду туркмены не делали. На вопрос о причине такого промедления они отвечали, что отправиться в путь днем было бы небезопасно, так как это непременно обратило бы на себя внимание мародеров, которые и подстерегли бы путников где нибудь в дороге. Лишь спустя два часа после заката солнца, [181] туркмены явились с известием, что все готово к отъезду. Ночь была темная; месяц едва-едва просвечивал сквозь собравшиеся тучи. Сев на коней, путники, по обычаю туркменов, посвятили еще с полчаса курению кальяна и, наконец, тронулись. С трудом пробравшись в темноте между ямами, в которых жители хранят свои зерновые запасы, всадники выехали из городка на равнину и, сколько мог разглядеть привыкнувший к темноте глаз, около двух часов ехали по вспаханной земле, после чего дорога стала более ровною. Привал был сделан далеко после полуночи, среди песчаных холмов, причем проводники сообщили Одоновану, что река Теджент уже близко, но переправляться через нее ночью опасно. Зажгли огонь, дали корма лошадям, а на заре снова двинулись в путь к речке Тедженту, через которую вскоре и переправились вплавь на лошадях. Река имеет глинистые берега, на которых, однако, растительность довольно богата; по ту сторону реки тянется однообразная долина, почва которой вполне пригодна для обработки. Чем дальше, тем растительность становилась роскошнее. По мере того как солнце поднималось все выше, воздух делался знойным, и хотя у путников был запас воды для питья, но лошадей напоить было нечем; в Кезиль-Динге — место, где скопляется дождевая вода, держащаяся иногда по целым неделям — не оказалось на этот раз ни капли. Положение становилось затруднительным, так как лошади сильно приморились, а воды нигде нельзя было найти, не смотря на усиленные поиски и разъезды в сторону. Разъезды эти отняли много времени; наступил вечер, вскоре перешедший в ночную тьму. На пути попадались разные дикие животные: леопарды, шакалы, рыси, дикие кабаны; сделать привал усталые всадники не решались, опасаясь степных разбойников, но наконец, выбившись из сил, решили расположиться на отдых, отъехав несколько в сторону от проезжего пути. Одонован, разбитый своими продолжительными и почти беспрерывными поездками, свернулся кое-как на земле и тотчас же заснул, но судьба не сулила ему покоя: он был разбужен криками своих спутников и шумом ненастья, приближение которого можно было предвидеть еще с полуночи по удушливости атмосферы. Дождь лил как из ведра; платье у всех было мокро до нитки. На измученных лошадях всадники, к рассвету, едва доплелись до развалин старого каравансарая, Даштерабада, постройку которого относят ко временам Тамерлана. Отсюда до мервской територии оставалось уже не более шестнадцати миль; казалось, цель поездки [182] будет вскоре благополучно достигнута. Однако, едва путники стали подъезжать к Мерву, сопровождавшие Одонована туркмены внезапно переменили свое обращение с ним и начали грубо выражать сомнение в подлинности его английской национальности, утверждая, что он наверное русский. После долгих переговоров, решено было ехать в ближайшую деревню, состоявшую, как потом оказалось, приблизительно из полутораста кибиток. Туркменская деревня видом своим очень похожа на обширную пасеку, так как беспорядочно расставленные жилища имеют остроконечную форму, наподобие ульев. Из деревни готовился в это время выступить в Мешхед караван, и потому улицы были загромождены всевозможною поклажей. Толпа народа, имевшая довольно дикий вид, с любопытством и как бы с завистью глядела на Одонована, полагая, что он захвачен сопровождавшими его туркменами где нибудь в степи. Особенно сильные вожделения возбуждал в народе зонтик Одонована — вещь, дотоле невиданная в этих краях. По выражению лиц и враждебному говору толпы, Одоновану не трудно было догадаться, что положение его среди этих людей весьма опасно. Кибитка, куда его поместили, сразу переполнилась зрителями, глядевшими на англичанина во все глаза и ощупывавшими различные принадлежности его костюма. Проводники обменялись с толпою несколькими словами, из которых Одонован понял, что они сообщили, будто бы он едет из русского лагеря и кто он такой — неизвестно, тогда как дорогою они не раз выражали удовольствие по поводу того, что случай доставил им возможность проводить англичанина в Мерв. Это сообщение еще более усилило враждебное настроение толпы, из которой слышались теперь возгласы, в роде следующего: «Должно быть, он русский и приехал сюда для того, чтобы разглядеть наши дороги». Рослый, толстый детина выступил вперед и, злобно глядя Одоновану в глаза, потребовал от него категорических объяснений насчет его личности. Англичанин растолковал ему, как умел, что он «кореспондент», причем оказалось, однако, что мервские туркмены имеют крайне неясное понятие о том, что такое газета. Тогда Одонован заявил, что личность его может быть удостоверена в несколько дней, посредством письменного сношения с британстим агентом в Мешхеде. Предложение это было встречено всеобщим протестом, и англичанину было даже объявлено, что он будет тотчас же зарезан, если осмелится написать кому-нибудь хоть одну строчку. Дело в том, что народ в этих местах находился в крайнем страхе, в [183] виду быстрых успехов русских войск под Геок-Тепе (Иенги-Шехером), и сильно опасался, как бы генерал Скобелев не явился и под стенами Мерва, почему появление среди них иностранца и возбудило такую тревогу. Пока в толпе шли толки, Одонован вынул свою записную книжку, чтобы записать вкратце некоторые из своих путевых впечатлений; но тут в народе поднялся страшнейший шум, среди которого можно было разобрать громкие требования, чтобы иностранца казнить, «так как он что-то пишет». Неизвестно, чем кончилась бы эта сцена, еслибы снова не выдвинулся прежний ражий детина, который и объявил англичанину самым определенным образом, что если он еще раз возьмет в руки карандаш и бумагу, то пусть тогда уже не пеняет на мервцев. Вскоре вслед затем, народ был удален из кибитки, в которой остались только Одонован, да двое его спутников, а у дверей поставили сильную стражу.

Когда солнце село, дверь отворилась, и к англичанину вошел какой-то человек, которого он до тех пор не видел. В этом новом лице один из слуг Одонована тотчас же узнал известного главного предводителя ахал-текинцев, Тыкма-Сардара, которого ему случалось видеть ранее, в Геок-Тепе, до взятия этого пункта русскими. То был человек плотного сложения, немного ниже среднего роста, отличавшийся спокойною манерой; в маленьких серых глазах его по временам светился юмор. Внимательно осмотрев Одонована, Тыкма-Сардар, очевидно успевший ознакомиться с особенностями русского типа, убедился, что перед ним не русский, и в разговоре пояснил, что так как англичане не вступились за ахал текинцев, то последние, вероятно, в конце-концов, сблизятся с русскими. Кстати, он прибавил, что еслибы Россия решила двинуть свои войска на Герат, то она едва ли признала бы нужным занять сперва Мерв. Разговорившись, Тыкма-Сардар просидел у Одонована весь вечер. На следующее утро, Одоновану было приказано отправиться в главную квартиру, в Мерв, местопребывание текинского правительства; данный ему конвой состоял из двадцати всадников и нескольких сот человек пеших. Дорога, направляясь к северо-востоку, шла открытою равниной, которая была вся вспахана под хлеб и баштаны; всюду виднелись глубокие оросительные канавы.

Переправившись, по грубо сколоченному мосту, через реку Мургаб, кавалькада прибыла вскоре в резиденцию верховного текинского начальника (ихтиара) Хаджар-хана, в Кушид-Xан-Калу. Форт [184] этот, служащий преддверием Мерва, состоял из нескольких сот кибиток, имевших подобие пчелиных ульев и расположенных на пространстве от двух до трехсот ярдов в длину. Над одною из передовых кибиток развевался небольшой красный флаг, присутствие которого обозначало, что здесь помещается квартира Хаджара-хана, начальника исполнительной власти, выбранного влиятельными людьми всей мервской територии. В некотором расстоянии от города, с северной его стороны, виднелись неясные очертания длинной линии земляного вала, тянущегося на протяжении нескольких миль. К востоку и западу окрестность была покрыта обширною лесною порослью, сквозь которую, местами, можно было разглядеть вдали рассеянные по равнине отдельные трупы кибиток. Позади жилища Хаджар-хана оказалась довольно большая палатка, очевидно отнятая некогда у какого нибудь злосчастного персидского офицера и предназначенная, как вскоре выяснилось, для Одонована. Последний встречен был, за отсутствием Хаджар-хана, его братом, который обошелся с англичанином довольно сухо, видимо разделяя общее подозрение, что это русский лазутчик, высланный вперед наступающим, будто бы, на Мерв отрядом. Вскоре после того как Одонован поместился в отведенной ему палатке, повторилась одна из недавних сцен: в палатку нахлынула масса народа поглазеть на подозрительного чужеземца; многие тотчас же уселись перед ним на корточках и, обхватив руками колена, в этом удобном положении уставились на англичанина, обнаруживая несомненное удовольствие при виде редкостного гостя. За парусиною палатки слышались шумные суждения толпы о неожиданном посетителе их захолустья, которого большинство признавало за самого подлинного русского. По возроставшему шуму можно было догадываться, что толпа ежеминутно ростет; в последующие дни вокруг палатки образовалось даже нечто в роде публичного гулянья, которое бывало особенно многочисленно в базарные дни. Движение не прекращалось даже по ночам, свидетельствуя о силе сенсации, произведенной на мервцев появлением загадочной личности.

Так прошло с неделю времени, пока, наконец, в базарный день собрался общий меджлис, или совет мервских старшин, чтобы решить, что делать с иностранцем. Нужно заметить, кстати, что подозрительность мервцев по отношению к Одоновану была отчасти усилена нелепыми рассказами одного из его слуг, который, трепеща за свою участь, распустил слух, будто бы его [185] барин — очень важное лицо и везет с собою британский флаг, чтобы водрузить его в Мерве; бедняк думал запугать этим мервцев и побудить их к мягкому обращению как с ним самим, так и с его барином. Совет старшин, собравшись, вызвал в свое заседание и самого виновника всей тревоги. Одонована повели на задворки, и тут он увидел своих судей, которые, в числе около ста человек, сидели полукругом на голой земле. Кругом толпилась огромная масса народа, который в Мерве беспрепятственно допускается к присутствию при обсуждении даже самых важных дел в совете старшин. Посредине полукруга лежал большой войлок, на который англичанина и пригласили сесть; затем наступила мертвая тишина. Присутствующие смотрели на Одонована во все глаза; во взорах их светилось недоброжелательство к нему. Вдруг из среды судей раздался густой бас: седой старик, огромного роста, обратился к Одоновану с вопросом, кто он такой, откуда и зачем приехал сюда (впоследствии Одонован узнал имя вопрошавшего: то был Киллидж-Ак-Саккал, «человек меча»)? Англичанин отвечал, что он уроженец той части Франгистана (Европы), которая называется Англиею, что занятие его состоит в наблюдении за движением русских войск, о чем он сообщает потом письменно на родину, и что в Мерв он прибыл, уходя от надвигающихся войск генерала Скобелева. На вопрос о том, какие он может представить доказательства в подтверждение своих слов, Одонован предъявил свою записную книжку и разные, имевшиеся у него, документы на английском и персидском языках, удостоверявшие его личность и професию. «Человек меча» с важным видом начал рассматривать эти бумаги, потом прочитал их вслух и тут же изустно перевел их на местное наречие. В толпе послышался одобрительный ропот.

— Хорошо, сказал «человек меча»; но почем знать, может быть вы все-таки русский, но, убив какого нибудь англичанина, воспользовались его бумагами». В ответ на это, Одонован просил снестись с британским агентом в Мешхеде и посланником в Тегеране; но из завязавшегося между судьями разговора он понял, что они, признавая его действительно англичанином, верят, однако, басне, пущенной в ход его перепуганным слугою. Допрос длился около часа, после чего Одонована отвели обратно в его палатку; впрочем, через полчаса его снова вызвали в совет старшин, где ему было объявлено, что совет решил: [186] смертной казни его не подвергать, но держать в плену впредь до получения сведений от британского агента в Мешхеде, куда тотчас же отправить гонца. Этим закончилось заседание.

Вслед затем, главнейшие из вождей посетили пленника в его палатке. В числе прочих, зашел к нему Баба-хан, сын знаменитого среди мервцев Кушид-хана, по имени которого назван форт Кушид-Хан Кала. Баба-хан считается наследственным предводителем тохтамышского колена мервских туркменов, живущих вдоль восточного или правого берега реки Мургаба и далее, к востоку, на територии, орошаемой двумя рукавами этой реки.

Баба-хан — мужчина среднего роста, с виду лет сорока, с грубыми чертами лица, хранящего спокойное, но лукавое выражение. На левом глазу у него бельмо — явление, очень распространенное среди туркменов. Баба-хан ни за что не хотел поверить Одоновану, утверждавшему, что он не русский, и прямо заявил, что его «провести» невозможно, что он уже по покрою длинных сапог видит, к какой национальности принадлежит приезжий (кстати сказать, сапоги были куплены Одонованом в Константинополе). По мнению Бабы хана, заявление приезжего не могло быть верным уже и потому, что английские войска стоят далеко от Мерва, тогда как до русских — рукой подать.

Другим посетителем был Аманиаз-хан, предводитель отамышей, занимающих западную часть мервской територии. Этот оказался человеком более приятного нрава, хотя производил тягостное впечатление своими слабыми, слезящимися глазами и вообще унылым видом, свойственным всем потребителям опиума. Страсти своей к опиуму он не скрывал и рассказал Одоновану, что именно вследствие этой страсти потерял здоровье. Курение и употребление опиума в пищу вообще сильно распространено в Мерве.

Все эти гости отличались роскошью пестрых шелковых халатов и на головах имели высокие черные бараньи шапки. Сменяя друг друга в течение целого дня, они все обращались к Одоновану с одними и теми же вопросами; лишь к вечеру приехал посмотреть на иностранца вернувшийся в город ихтиар Хаджар-хан. Появление его в набитой посетителями палатке не произвело среди присутствовавших никакого движения, так как демократизм мервцев не допускает никаких внешних проявлений уважения к начальству. Внешностью своей Хаджар-хан резко [187] отличался от прочих. Высокий, сухощавый, он был одет в простой халат не яркого цвета; совершенное отсутствие бороды, за исключением нескольких едва заметных волосков на подбородке и верхней губе, придавало его лицу такой вид, будто бы он только что выбрился. Черты лица его были тонки, глаза имели хищное, ястребиное выражение, которое еще более усиливалось плотно сжатыми тонкими губами и постоянным судорожным сокращением челюстных мышц, какое замечается у человека, чем нибудь сильно взволнованного. Несколько времени он стоял в палатке неподвижно, устремив взор в пространство и беседуя сам с собою, что производило на Одонована крайне тяжелое впечатление. Англичанин припоминал, что он видел где-то этого человека раньше, и, наконец, вспомнил, что это было в Тегеране, куда Хаджар-хан приезжал, в начале года, с депутациею, для переговоров с персидским шахом на счет взаимных отношений между Персиею и Первом. Хаджар-хан обменялся с Одонованом несколькими отрывочными фразами, потом внезапно повернулся и вышел из палатки. Так кончилось первое свидание пленного англичанина с именитыми гражданами Мерва.

Кушид-Xан-Кала, или форт Кушид-хана, как сказано было выше, получил свое название в честь последнего правителя Мерва, умершего года три тому назад. Пункт этот занимает пространство около двух миль в длину, при ширине в одну милю; пространство это образует хорду большой дуги, делаемой рекою Мургабом, причем обе оконечности форта упираются в берега этой реки. Постройка Кушид-Хан-Калы была совершена лет двадцать слишком тому назад, причем имелось в виду преградить персидской армии доступ на мервскую територию через Мургаб; потом форт этот был заброшен, а года полтора тому назад снова приобрел значение оборонительного пункта. С прибытием туда Одонована, которое, возбудив подозрительность мервцев, вместе с тем усилило и их энергию, укрепления Кушид-Хан-Калы были закончены. Благодаря любезности Хаджар-хана, Одонован имел возможность осмотреть крепостные сооружения, вооруженные отбитыми у персов орудиями. Некоторые из этих орудий оказались, впрочем, в дурном состоянии: они валялись на земле, около поломанных лафетов. Орудия были большею частью шестифунтовые, бронзовые, гладкоствольные; попадались пушки бухарской работы, как свидетельствовали сделанные на них надписи. Почти у всех внутренняя сторона ствола была сильно исцарапана, [188] вероятно действием снарядов, состоящих из мелких камней, гвоздей и т. п.

Описывая свою прогулку по укреплениям, Одонован приводит характерный разговор, происходивший между ним и сопровождавшим его Хаджар-ханом. Очутившись внутри крепостной ограды, где помещалась и квартира Бабы-хана, сына покойного Кушида, Одонован увидел здесь двадцать восемь пушек самого разнообразного калибра и в весьма дурном состоянии; он выразил удивление по поводу того, что, в виду возможного наступления русских, не принято никаких мер к улучшению средств обороны и даже не сделано распоряжения относительно установки пушек на лафеты. «О, сказал на это Хаджар-хан: у нас пропасть людей, которые сумеют сделать все это в несколько недель. В садах у нас много деревьев. Железные же части почти все на месте, около пушек; если же на ином колесе не хватает шины, то я знаю, где ее отыскать: она, наверное, затонула в реке, когда мы переправляли орудия». Толпа праздных зевак, толпившихся в это время вокруг Одонована, была, очевидно, вполне удовлетворена этими успокоительными словами. Когда англичанин спросил, есть ли в Мерве артилерийские снаряды, особенно крупные, то Хаджар-хан заявил, что снаряды есть у различных торговцев на базаре и употребляются вместо гирь при взвешивании товара. «Притом, прибавил он, персы стреляли ужасно много, и старики, смотревшие на их пальбу, легко могут указать, куда падали ядра; когда будет нужно, мы выроем их». Относительно пороха даны были такие же успокоительные уверения; по словам Хаджар-хана, в городе очень многие знают, из чего приготовляется порох, да и бухарский эмир, конечно, не откажется прислать этого снадобья, если ему сделать приличный подарок. В заключение, Хаджар наивно выразил надежду, что, в случае надобности, и сам Одонован не прочь будет помочь в установке пушек на лафеты и разыскании ядер. Беспечность мервцев в военном деле Одонован не мог объяснить себе иначе, как их совершенным незнакомством с нынешними потребностями воюющих.

За осмотром артилерии последовал обзор укреплений. Взобравшись по крутому откосу на вершину крепостного вала, Одонован увидел, что вал этот тянется ломаною линией, и уже готов был приписать это обстоятельство желанию строителей создать нужные условия для перекрестного и флангового огня, как спутник рассеял его предположения, выразив сожаление по поводу того, [189] что вал насыпан не по прямой линии. Вал этот напоминает собою железнодорожную насыпь и имеет в основании около шестидесяти футов, а на вершине — футов шестнадцать ширины, при высоте, по вертикальному разрезу, в 35 футов. Наверху, вдоль наружного края вала, сделан глиняный бруствер, футов в семь вышиною. Вал был насыпан без всякого знания тонкостей земляных работ и потому часто осыпается то тут, то там, требуя постоянного ремонта; глиняные части сооружения, в свою очередь, выветриваются, размываются дождем и во всяком случае, не могут служить защитою против артилерийского огня.

Стоя на крепостном валу, можно видеть, что вся окрестность Кушид-Хан-Калы представляет хорошо возделанную равнину; помимо зерновых посевов и баштанов, местами виднеются огороженные фруктовые сады и виноградники. Сады эти могли бы быть с пользою употреблены осаждающим на топливо и другие нужды. Вдали, на востоке, заметны следы старинных земляных насыпей и небольших укреплений. Относительно работ по постройке и ремонту укреплений в Кушид-Хан-Кале, Одонован сообщает, что во время его нахождения в названном пункте делом этим было ежедневно занято от шести до семи тысяч человек, причем на работы наряжались только люди моложе тридцати лет. Каждый обязан был выходить на работу четыре дня в месяц, а в случае (неисполнения этой обязанности подвергался штрафу в два круна (около шилинга и восьми пенсов на английские деньги). Ответственность за все лежит на двух предводителях двух больших колен мервских текинцев — отамышей и тохтамышей, заселяющих територию к востоку и западу от реки Мургаба.

В письме из Мерва, от 30-го апреля, Одонован, описывая свою поездку к развалинам старых городов, расположенных в окрестностях, передает любопытную сцену, очевидцем которой ему довелось быть на обратном пути. Туркмены, в сопровождении которых он совершил эту поездку, вздумали позабавиться. Местность, по которой вся компания проезжала верхами, изрезана была канавами; грунт был местами скользкий, глинистый, и потому всадникам приходилось внимательно править лошадьми. Но едва только случалось выехать на ровное место, как кто-нибудь из участников прогулки оглашал воздух диким криком и пускал своего коня вскачь. Все прочие (в том числе поневоле и сам Одонован) тотчас же пускались, сломя голову, за ним, и возникала бешеная скачка, в жару которой уже не [190] принимались во внимание никакие препятствия. Всякий выхватывал из-за спины ружье и на всем скаку стрелял в какую-нибудь избранную им цель; затем выхватывались сабли, которыми и производились разные движения. Пока грунт был ровный, все это сходило благополучно; но случалось, что на пути снова попадалась канава, и иной ездок, в избытке азарта, падал с лошади. Одонован, участвовавший в этой скачке против своего желания, с удовольствием смотрел, когда какой-нибудь разодетый туркменский аристократ стремглав летел с коня в грязь, из которой потом вылезал с выражением сильного негодования на лице. Впрочем, туркмены любят щегольнуть удальством, и пострадавший, едва оправившись от падения, спешил тотчас же выкинуть какую-нибудь новую штуку. Громадное удовольствие доставляло всей компании, когда представлялся случай нагнать на всем скаку групу возвращающихся с базара поселян и стремительным натиском смять или разогнать во все стороны женщин, детей и нагруженных припасами ослов. В каждую попадавшуюся на пути деревню кавалькада вносилась ураганом, всюду производя неистовый переполох: овцы и козы разбегались, женщины и дети, как полоумные, спешили попрятаться где попало, полагая, что налетела шайка разбойников, которые обыкновенно употребляют такой же прием при нападениях на деревни. В одной из деревень ворвавшаяся туда кавалькада застала стоявшую на улице групу людей; один из всадников, сын некоего хана, поскакал на них во весь карьер — и один из поселян, не успевший увернуться, был повален в бессознательном состоянии на землю. Доставив себе такое развлечение, вся кавалькада вихрем уносилась вон из деревни, и злополучный Одонован должен был скакать вместе с прочими, так как еслибы он остался на месте, то, конечно, был бы застрелен кем-нибудь из взбешенных жителей деревни. Пока особенных насилий не совершалось и дело ограничивалось только возбуждением ужаса среди поселян, Одонован относился к этим набегам лишь как к глупой забаве, но сцена с человеком, без чувств опрокинутым наземь, возмутила его на столько, что негодование невольно отразилось у него на лице. Тогда к нему подъехал один из участников поездки, Макдумкули-хан, и спросил: бывают ли такие забавы во Франгистане (в Европе)? После отрицательного ответа со стороны Одонована, он приказал кавалькаде не делать более набегов во время настоящей прогулки. [191]

Говоря о Макдумкули-хане, Одонован сообщает о нем следующие сведения. В то время Макдумкули-хан жил временно у своего младшего брата, Юсуф-хана, не решив еще, где водвориться на постоянное жительство. Вместе с ним прибыло в Мерв большое число ахал-текинских семейств, которые остались верными ему, отказавшись от сделанных им Россиею предложений относительно возвращения их на старые пепелища. Большинство же ахал-текинцев, как известно, приняло означенные предложения и состоит теперь в подданстве России, вследствие чего мервцы считают этих текинцев своими врагами, и говорят, что в случае войны с Россиею им придется драться с прежними союзниками. Впрочем, между ними сохранялись еще в то время внешние признаки приязни, и жителям Иенги-Шехера (Геок-Тепе) дозволялось посещать Мерв. Сильное негодование вызвано было в Мерве поступком защитника Геок-Тепе, Тыкма Сардаром: люди, бежавшие в Мерв, чтобы сохранить свою независимость, выходили из себя, услышав, что Тыкма-Сардар добровольно отправился в Петербург и поверг свой меч к стопам русского Царя, поклявшись вечною верностью Его Престолу (Одонован, успевший достаточно ознакомиться с вероломством туркменов, не придает, конечно, этой клятве никакого значения). Ахал-текинцы, провожавшие Тыкма-Сардара до того пункта, где начиналась в эту пору линия закаспийской железной дороги, рассказывали Одоновану об его отъезде в Россию в довольно забавных выражениях. «Тыкма-Сардара, говорили они, и еще двух человек посадили в огромный сундук (вагон), заперли на замок и повезли чрез Сахару. Аллах ведает, что с ними будет в этом сундуке!»

Макдумкули-хан не пользовался в Мерве никакою властью и не принимал участия в заседаниях мервского исполнительного совета. Младший же брат его, Юсуф-хан, признается мервским ханом, так как все его владения находятся на мервской територии. Дом Юсуф-хана или, вернее, его поселок, так как у него несколько домов, значительно отличается от типа жилищ обыкновенных туркменских ханов. Поселок этот украшен живописною рощей, в которой преобладают фруктовые деревья: абрикосы, гранаты и т. п.; посредине рощи находится чистая поляна и тут то размещены жилые здания хана. Одно из зданий имеет вид масивной четырехгранной башни, футов в 35 вышиною; башня эта построена из необожженого кирпича и снаружи обмазана желтою глиной. В нижний этаж ведет низкая дверь, [192] украшенная грубой резьбой и открывающая вход в большую комнату с кирпичным полом, которая освещается четырьмя узкими прорезами в стене. Крутая лестница, находящаяся с наружной стороны башни, ведет в комнату верхнего этажа, снабженную четырьмя окнами; на самом верху устроена тераса, которая окаймлена низеньким парапетом и служит только для спанья ночью. Вокруг окружающей башню четырехугольной площадки лепятся с полдюжины обычных в здешних местах кибиток ульеобразного вида и несколько длинных кирпичных строений, служащих конюшнями. Оба хана, Макдумкули и Юсуф, помещались в кибитках; туркмены вообще предпочитают этого рода жилища всякому другому. Башня же построена исключительно для придания резиденции хана более величественного вида и для помещения посетителей, не умеющих ценить прелести жилья в кибитке. Оба хана вышли встретить Одонована, когда он, подъехав к их поселку, слез с коня у входа. Ханы были одеты так же, как обыкновенно одеваются у туркменов люди высшего класса: длинный халат из грубой шелковой материи малинового цвета с черными и желтыми полосами, широкий белый шерстяной пояс, из-за которого торчал вложенный в ножны и роскошно отделанный кинжал, длиною в один фут; широчайшие белые шаравары, красные кожаные туфли и огромная баранья шапка — таков был костюм обоих ханов. Одонован явился к ним в гости в таком же одеянии, так как его европейское платье сильно износилось во время продолжительных странствий, и, кроме того, он желал избегнуть привлечения многочисленной толпы зрителей, постоянно собиравшихся глазеть на него, когда он появлялся одетым по европейски. Ханы вышли на встречу гостю с самым вежливым видом, в сопровождении толпы слуг; правила вежливости предписывают в подобных случаях выступать медленным, задумчивым шагом, положив ладонь одной руки на тыльную сторону другой и сохраняя на лице выражение грусти, как будто сейчас сообщишь что нибудь крайне печальное. Все это должно свидетельствовать о глубочайшем смирении приветствующего и его готовности быть покорнейшим слугою посетителя. Подойдя к гостю, хозяин внезапно протягивает к нему руки, причем каждый из них берет руку другого обеими руками. Затем, следует ряд самых подробных расспросов о здоровье и о различных новостях, хотя бы собеседники виделись друг с другом не более получаса тому назад. Проделав все эти церемонии, оба хана и Одонован уселись на [193] земляном накате, всегда имеющемся с наружной стороны, у входным дверей, в жилищах туркменов высшего круга и служащем для собеседования, по вечерам, с друзьями. Накаты делаются в несколько футов вышиною и сидеть на них очень приятно в вечерние часы, когда они бывают несравненно более прохладны, чем накаленная солнцем за день поверхность земли на общем уровне. Завязался разговор, но, по словам Одонована, разговор бессодержательный до скуки, как почти всегда бывает у туркменов. Одонован попытался завести беседу о развалинах, которые были посещены им, в течение дня, в сообществе ханов; но собеседники ограничились лишь отрывочными суеверными рассказами о разных святых, совершавших в пустыне великие чудеса. Беседа была прервана появлением женщины, которая пришла объявить, что обед готов. Женщина эта была одною из вдов покойного Нур-Берди, хана иенги-шехерского и мервского; на ней была надета длинная, по щиколку, шелковая рубашка темносинего цвета, застегнутая на шее масивною застежкой в виде серебряной стрелы. На шее у нее красовался тяжелый ошейник, к которому посредством множества цепочек прикреплена была висевшая на груди бляха с золотыми арабесками и сердоликовыми украшениями; на руках были надеты тяжеловесные браслеты, тоже украшенные сердоликом. Кроме всего этого, вся грудь и даже живот этой женщины были густо завешаны серебряными монетами, так что издали можно было бы подумать, что она в кольчуге. На голове торчало нечто в роде резной серебряной каски, подбитой красною шелковой материей и заканчивавшейся шпицом, как настоящая прусская каска. Такой серебряный головной убор, носимый у западных туркменов только девушками, употребляется в Мерве безразлично и замужними, и незамужними женщинами. У иомудов женщины носят громадный головной убор, размерами и формой напоминающий картонку из-под обыкновенной европейской дамской шляпки; спереди убор этот обвешивается множеством золотых и серебряных монет, а с макушки спускается до поясницы покров из красной, синей или зеленой материи. Трудно представить себе что нибудь более некрасивое и нелепое. Лет тридцать или сорок тому назад, такой же головной убор носили и мервские женщины, но с тех пор, как они удалились из соседства с сараками, мода эта оставлена ими.

Макдумкули-хан повел гостя по крутой лестнице в верхнюю комнату башни, носящую название бала-ханэ, где был [194] приготовлен поздний обед, оказавшийся чрезвычайно простым. Черный грубый хлеб был накрошен в большую деревянную чашку, диаметром в фута два, и полит бараньим бульоном, а поверх всего положены были мясо и кости. Около чашки лежала большая деревянная ложка с длинною рукояткою. Баранину и куски хлеба обедающие вылавливали из чашки руками, а жидкость хлебали большою ложкой, поочередно передавая ее друг другу. Таким образом обедают в Мерве повсюду, даже в так называемом самом высшем обществе. Вокруг обедающих сидели, скрестив под собою ноги, голодные слуги, жадными глазами следившие за едою, остатки которой служат обыкновенно обедом для них; по выражению лиц было видно, какую злобу возбуждает в них каждый кушающий с большим апетитом. По замечанию Одонована, туркмен феноменально прожорлив и может есть когда и что угодно; как бы, казалось, он ни был сыт, но, даже наевшись самого тяжелого блюда, он через пять минут готов снова приняться за еду. — По окончании обеда, хозяева и гость расположились у окон и, закурив кальяны, долго созерцали, как загоняют в хлева возвратившийся с пастьбы скот. Когда стемнело, в комнату подали глиняную лампадку первобытного устройства, которая, мигая и чадя, слабо осветила неказистую комнату и собравшееся в ней общество. Огонь не замедлил привлечь из щелей мириады земляных блох, от которых непривычный человек всю ночь мечется, ругаясь и рыча. Спутники Одонована, раздевшись, растянулись на кошме и, не смотря на присутствие блох, крепко заснули, а Одонован, конечно, провел бессонную ночь. На следующее утро Одонован рано собрался выехать от Макдумкули-хана, но любезный хозяин не согласился отпустить его без обеда, сервированного совершенно так же, как и накануне.

Выехав, наконец, в сопровождении своих спутников, в числе которых находился некий жалкий ходжа (писарь), взятый Одонованом с собою по знакомству, всадники направились к западу, к большому кургану, носящему название Геок-Тепе и служащему отличным путеводным признаком для проходящих чрез равнину караванов. Курган этот находится на расстоянии около восьми миль от поселка Макдумкули-хана и около тридцати миль от самого восточного из разрушенных городов, Гаур-Калы. По правую и левую сторону дороги, проходящей по хорошо вспаханным полям, встречалось много деревень, около которых заметна была лесная поросль, хотя в этой восточной части [195] окрестностей Мерва деревья попадаются вообще гораздо реже, чем в западной части. Курган Геок-Тепе расположен близ западного берега главной (восточной) ветви Мургаба, от которой проведено большое число канав, орошающих поля. Б извилинах русла этой ветви встречаются места, поросшие гигантским тростником, и местами виднеются трупы неуклюжих водяных мельниц. Осмотрев Геок-Тепе, Одонован двинулся в юго-западном направлении, к другому большому кургану, Марма-Хан-Тепе, находящемуся на прямой линии между Геок-Тепе и Кушид-Хан-Калою. Недалеко от Марма-Хан-Тепе, в направлении к северо-востоку, расположена большая деревня, где каждый четверг бывает базар; сюда съезжаются те из туркменов-тохтамышей, которые живут восточнее других. Курган Марма-Хан-Тепе окружен обширною площадью бесплодной земли, скудно поросшей хилым кустарником и усеянной обломками кирпича, что служит следом некогда существовавшего здесь города, от которого лишь кое-где остались фундаментные кладки. Местность эта изобилует змеями, длиною фута в два; свинцово-серого цвета, с черными крапинками, змеи эти отличаются несколько своеобразным видом: тело их, у головы, на одну треть всей своей длины, чрезвычайно тонко, сравнительно с остальною частью. Сопровождавшие Одонована туркмены посвятили с полчаса охоте на змей, которых они убивали ударами кнута, а к солнечному закату все вернулись домой, в Мерв.

В продолжение своего двухмесячного пребывания в плену у мервцев, Одонован тщательно собирал всевозможные сведения как о самих жителях Мерва, так и о времени, когда они окончательно осели на северном течении Мургаба. Не раз случалось ему беседовать с современниками событий, о которых будет рассказано ниже, и люди эти сообщили ему любопытные сведения относительно выселения текке-туркменов из области сараков в их нынешнее место жительства. Передавая эти исторические сведения, Одонован оговаривается, что за полную точность их он поручиться не может, в виду того, что рассказчики не могли сообщить ему никаких хронологических данных; но так как описываемые ниже события обнимают сравнительно короткий период времени, всего каких нибудь 120 лет, то некоторая неточность в показании времени не может иметь особенного значения. Не следует забывать, что сведения свои Одонован почерпнул из уст престарелых мервских туркменов, принимавших видное участие в событиях последних 60-ти лет и потому сохранивших в памяти полную [196] картину минувшего, хотя хронологические подробности и спутались в их головах, как обыкновенно бывает у людей неграмотных и темных.

Сопоставляя слышанные им рассказы, Одонован приходит к заключению, что по смерти прославленного Надир-шаха, когда воспоминание об его военных предприятиях исчезло и могущество Персии начинало клониться к упадку, состоявшие в подданстве Хивы кочевники двинулись к югу и заняли область Ахал-Текке и теджентские болота, распространив свое влияние до подошвы Алах-Акбарского кряжа гор — этой крупной естественной границы, отделяющей Персию от расположенной к северу обширной равнины. Люди, избравшие, себе оседлость вдоль северных склонов гор, остались, по видимому, довольны местом своего поселения; те же, которые разместили свои кибитки вокруг теджентского болота, сочли за лучшее перебраться на другие места, вероятно по причине господствующих в болотистой местности лихорадок. Восточная партия переселенцев, занимавшая, 120 лет тому назад, область, которая казалась им раем и никогда не страдала от недостатка воды, передвинулась к югу, к тому месту, где река Теджент ровно течет в берегах. Вопрос об избрании здесь оседлости, очевидно, обсуждался ими долго, так как всего сорок шесть лет тому назад они покинули свое жилье у теджентского болота и решили основаться в Сараке. То были нынешние мервские текинцы. Тем временем, другие туркмены, воспользовавшись упадком военного могущества Персии, заняли берега Мургаба, вплоть до нынешней границы Афганистана у Пендждэ; это были туркмены племени салоров. Местность, обитаемая ныне мервскими текинцами, была в течение столетия територией сараков. В продолжение двадцати двух лет текинцы владели Сараком и окрестною територией, доходившею, на юге, до Турбат-и-Шайкама, по направлению к Сеистану. Затем, двадцать пять лет тому назад, в первые годы царствования нынешнего персидского шаха, територия эта подверглась нападению персов, которые и вытеснили текинцев на их нынешнее место жительство. Последнее было уже, однако, занято туркменами-сараками, которые, конечно, отказались очистить место для новых пришельцев, хотя те и находились в некоторой родственной племенной связи с ними; Это было причиною ряда битв, завершившихся тем, что сараки были оттеснены к югу, вдоль Мургаба, где и живут теперь; принадлежавший им город, Порса-Кала, перешел [197] к победителям. Город этот расположен милях в двух от Мургаба, на косе, образуемой главным руслом этой реки и ее восточною, искусственно сделанною, ветвью, которая носит название канала Али-шаха. Спустя три года, нынешний персидский шах Наср-Эдин лично сделал попытку завоевать мервский оазис. Сараки соединились с ним против общего неприятеля, текинцев; война длилась три месяца и окончилась поражением союзников под городом Мервом и бегством их в Мешхед. Поражение это было самое полное; вся персидская артилерия осталась в руках туркменов и много высших офицеров персидской армии были взяты в плен. Впоследствии за них получен был огромный выкуп. Один из них, артилерийский полковник, уже совсем состаревшийся, доныне остается в Мерве и, не имея никаких средств, ходит в рубище. Оттесненные к югу, сараки до сих пор питают злобу к своим единоплеменникам, вытеснившим их из старого пепелища. Некоторые их них, живущие рядом с териториею мервских текинцев, поневоле поддерживают, впрочем, с ними хорошие отношения, так как находятся в зависимости от них по части орошения полей; другие же, живущие выше но Мургабу, питают к мервцам непримиримую ненависть. Салоры, область которых находится непосредственно между териториями мервских текинцев и сараков, состоят в безусловной зависимости от мервцев, по отношению к пастбищам. Что касается туркменов-эрсари, то они хотя и считаются тоже текинцами, однако уже так давно отделились от мервцев, что всякая связь между ними ослабла; они тяготеют к Бухаре и нередко делают набеги в пустыню, откуда угоняют принадлежащие мервцам стада.

Внутренняя организация населения мервской територии имеет чисто племенной или клановый характер. Выше было уже упомянуто, что население это делится на два большие колена: тохтамышей, живущих к востоку от Мургаба, и отамышей, живущих к западу от этой реки. Предводителем старейшего колена, тохтамышей, состоит Баба-хан, сын Кушид-хана, нанесшего персам поражение, когда они, двадцать два года тому назад, напали на Мерв; предводителем младшего колена, отамышей, считается Аманиаз-хан. Тохтамыши имеют притязание на главенство, не только вследствие своего превосходства по численности, но также и потому, что их предводитель является потомком старинной ветви какого-то давно забытого семейства, которое, в свою очередь, признается [198] происходящим от какого-то чудесного лица, впрочем, никому неведомого. Эти два большие колена подразделяются на следующие племена: тохтамыши делятся на бегов и кекилей, а отамыши на сичмазов и бакшиев. Названные племена, с своей стороны, распадаются, в общем, на 24 рода или групы, признающих свое взаимное родство. Ради наглядности, приводим это дробное деление в виде следующей таблицы:

Тохтамыши.		Отамыши.
Беги.	Кекили.	Сичмазы.	Бакшии.
Амастии.	Язи-юсубы.	Карачметы.	Мириши.
Гуне.	Кара.	Перенги.	Султан-азизы.
Ковки.	Каксал-баукеры.	Топазы.	Закуры.
Зеренги.	Арк-Карадже.	Хаджи-суфи.	Буркозы.
Иегрэ.	Халили.	Кор-сагуры.	Геок.
Битли		Аладжа-гузы.	Ак-Дашухи.
			Кара-Даш ухи.

Одонован тщетно пытался выяснить себе, по каким признакам какие-нибудь «ковки» узнают «миришей» — до такой степени все они похожи друг на друга; между тем, туземцы с первого взгляда в состоянии определить, к какому из мельчайших подразделений тохтамышей или отамышей принадлежит тот или другой человек. Однажды, гуляя по базару, Одонован попросил своего путника, смышленого туркмена, указать ему экземпляры различных племен, и туркмен тотчас же стал показывать. — «Да почему же вы различаете их?» спросил Одонован. — «Очень просто», отвечал туркмен: «посмотрите, как человек носит шапку и как у него завязан кушак. Вон стоит султан-азис; а вот этот, у которого туфли подвязаны особенным манером — это буркоз», и т. д. Вероятно, требуется известный навык, чтобы замечать эти мелкие различия. Каждое из двадцати четырех племенных подразделений имеет особого начальника, в роде старшины, именуемого кетхода, от этих лиц исходят все распоряжения и сообщения. Если случится, что приедет кто-нибудь посторонний, его ведут в жилище кетходы, где ему подносится угощение, в виде простокваши из верблюжьего молока, холодной баранины и ломтей поджареного хлеба. При отъезде, приезжий, конечно, делает кетходе подарок, стоющий гораздо дороже этого угощения. Гостеприимство оказывается совершенно одинаковое по отношению к достаточному и неимущему посетителю, с тою разницей, что бедняка кетхода отпускает потом беспрекословно, тогда [199] как человеку, видимо располагающему средствами, не всегда удается благополучно выбраться от этих полудикарей.

Лицам, которые пожелали бы посетить эти места, Одонован, на основании собственного опыта, советует являться к мервцам под видом нищих; тогда их задерживать не станут. Если же начать делать подарки, то гостеприимству не будет конца до тех пор, пока из заезжего не извлекут всего, что он способен дать. Двадцать четыре кетхода, собравшись под председательством двух ханов обоих колен, при участии ак-сагалов или «седобородых», лета и опытность которых дают им право на участие в решении дел, образуют меджлис, или мервский парламент. Собранию этому подлежат дела всякого рода, и именно таков был, между прочим, меджлис, судивший Одонована, о чем было рассказано выше. Совещания совета происходят всегда публично и даже самые важные вопросы о мире или войне дебатируются открыто, с полным доверием к скромности массы толпящегося вокруг народа. В таких собраниях постановляется решение относительно общей политики по данному вопросу; ханы же, при помощи главных членов меджлиса, делают немедленно соответствующие распоряжения. Кроме того, у мервцев есть еще «сердари», относительно которых, по словам Одонована, в Европе сложилось не совсем верное понятие. Одонован не знает, какую роль играет сердарь в Афганистане, в Мерве же сердарь — просто человек, проявивший особенные дарования по части предводительства на войне. Человек, отличившийся храбростью, именуется багадуром или, сокращенно, батуром. К числу сердарей принадлежит, между прочим, ахал-текинекий Тыкма-Сардар, человек, повидимому, довольно выдающихся боевых дарований. Говоря о нем с Одонованом, Макдумкули-хан с похвалою отзывался о его военных способностях и горько сожалел о его переходе на сторону России, что он считает изменою. По словам Одонована, сожаление это не особенно тронуло его; одною из особенностей характера туркменов является такое полное отсутствие чувства глубокой, искренней преданности делу или предводителю, что «измена» Тыкма-Сардара едва ли могла удивить кого-нибудь из его земляков.

За время пребывания Одонована в Мерве, мервцы подвергли значительному преобразованию организацию своей полиции. Как в заседаниях меджлиса, так и в частных беседах своих с обоими ханами, Одонован с такою настойчивостью [200] доказывал необходимость принятия мер против разбойнических набегов, что мервцы решили организовать центральную полицейскую стражу. Учреждена была должность главного начальника полиции, язуэль баши, обязанность которого состоит в том, чтобы приводить в исполнение постановления меджлиса; для этого, в его распоряжение предоставлена сотня всадников. В настоящее время (писано в мае) должность язуэль-баши занимает один из немногих в Мерве честных людей, Ягмур-хан. Титулом хана он пользуется в качестве потомка древней фамилии; до назначения на должность главного полицейского начальника, он занимался тем, что водил караваны между Мешхедом и Бухарой. В то время он содержал конвой, людям которого вознаграждение уплачивалось из денег, взимавшихся с каравана, в размере 25 франков с каждого вьючного верблюда и 10 франков с каждой вьючной лошади или мула, проходивших чрез мервскую територию. Благодаря настояниям Одонована, полицейская стража была впоследствии увеличена до тысячи всадников. Люди эти переселены были, по приказанию обоих ханов, в Мерв из окрестностей и, живя в привезенных ими с собою кибитках на пространстве между дугою реки Мургаба и стенами новой крепости, обязаны являться в полном сборе по первому требованию язуэль-баши. При известии о появлении какой-нибудь разбойничьей шайки, весь отряд тотчас же выезжает для ее поимки. Так как система эта была придумана Одонованом, то в случае захвата разбойников, вместе с награбленною ими добычей, мервцы постоянно обращались к нему за советом, чем покончить дело, и он постоянно решал: награбленное возвратить прежним владельцам, а в пользу полицейской стражи взыскать с виновных небольшое вознаграждение. Не смотря на видимый успех, с которым на первых порах привилось новое учреждение, Одонован уже тогда питал опасение, что общественное мнение туркменов, относящееся вообще одобрительно к набегам, заставит впоследствии отказаться от названного нововведения. Туркмены не любят решать дела на законном основании; частные споры решаются у них дракою или ударом кинжала, за что никакого взыскания не полагается. Споры об имуществе или по купле-продаже разбираются ханом данного колена, который, в случае надобности, расправляется с тяжущимися палкою. Налогов в Мерве не существует никаких, а потому нет и общественного фонда на общие нужды. Армия состоит из всех физически пригодных к службе людей, так как [201] все туркмены без исключения имеют оружие и умеют владеть им. Ни высших офицеров, ни вообще военно-чиновной градации нет, и отсутствие духовной связи между солдатами делает невозможным продолжительное сопротивление организованным войскам.

Находясь в плену, Одонован встречал в Мерве самое вежливое, даже почти предупредительное обращение со стороны как низших, так и высших лиц; он объясняет это тем, что мервцы, по видимому, рассчитывали взять за него хороший выкуп, причем каждый надеялся получить от него какой-нибудь подарок. Как бы то ни было, такое обращение дало ему возможность воспользоваться своим пребыванием в Мерве, чтобы видеть и слышать много такого, чего, при иных условиях, ему не удалось бы узнать. Так, благодаря любезности обоих ханов, он посетил, между прочим, разрушенный город IIореса-Калу, который, как уже было сказано выше, принадлежал прежде туркменам-саранам. Рано утром он отправился туда, в сопровождении обоих ханов, тохтамышского и отамышского, и сотни конного конвоя. В настоящее время город этот, где двадцать два года тому назад кипела жизнь, стоит заброшенный, необитаемый, но по его развалинам можно судить о разнице, существующей между образом жизни сараков и мервцев, не смотря на их единоплеменность. Мервский текинец — неисправимый кочевник; он не только предпочитает жить в кибитке (аладжаке), но даже, как бы обижается, если его считают способным жить в «доме». Напротив, сараки имеют уже некоторое стремление к домовитости и любят жить в постоянном помещении; быть может, в этом отразилось на них близкое соприкосновение с Бухарой, из непосредственного соседства с которою они вышли. Солнце стояло высоко и воздух имел красноватый оттенок, как всегда бывает в полдень в этих краях, когда Одонован, оставив своих заснувших в тени спутников, пошел осматривать развалины Порса-Калы. Всюду преобладал здесь желтовато бурый цвет; на выжженном солнцем пространстве нигде не было видно следов растительности. Кое-где можно было заметить растянувшуюся во всю длину змею свинцового цвета; еслибы блестящие глаза не обличали, что она бодрствует, можно было бы принять ее за пораженную летаргией. Судя по размерам города, Порса-Кала, эта прежняя столица сараков, должна быть тем самым пунктом, который на картах, составленных по путешествиям Бернса, Шекспира [202] и Тэлора Томсона, показан в виде города «Мерв». Путешествия названных лиц относятся, однако, ко времени, предшествовавшему прибытию сюда нынешних обитателей Мерва, текинцев, которые никогда не жили в Порса-Кале. Они разместились со своими кибитками у мургабской плотины, на расстоянии около двух миль от помянутого города. Существующее здесь ныне селение, около 700 кибиток, носит название Бенти, что значит «плотина». Выше по течению реки, в расстоянии двух или трех дней езды, расположены Бенти-Казаклы, где живет северная часть сараков, и Бенти-Султан, где сохранились остатки старой плотины, построенной прежними обитателями Мерва, в видах снабжения водою Майрама-Али, Султан-Сажара и старинного Мерва (Гаур-Калы). Эти старинные города, особенно Гаур-Кала, расположены на несколько более высоком уровне, чем место, заселенное теперь мервскими текинцами, а потому им приходилось проводить к себе воду из более южной части Мургаба. Нужно заметить, что непосредственно за текинскою плотиной от реки Мургаба идут два главные канала, из которых каждый недалеко от главных разветвляется, в свою очередь, также на два канала. Из главных каналов восточный называется Нивур; в общем, он разветвляется на шесть каналов, вдоль которых поселены различные племена тохтамышского колена текке-туркменов, состоящих под начальством Бабы-хана. Западный канал носит название Амашэ и распадается на четыре канала, которые орошают поля отомышских или западных туркменов, состоящих под предводительством Аманиаза хана. По отзыву Одонована, на всех виденных им картах мервской територии все эти подробности показаны крайне сбивчиво.

Передав вышеприведенные сведения, Одонован переходит к рассказу о тех разновидностях большого туркменского племени, которые в настоящее время живут между границею Афганистана и Аму-Дарьей или Оксом (бухарцы называют Аму-Дарью — Жихуном). Эти туркмены поселились здесь после смерти Надир-шаха, когда военное могущество Персии стало падать; явились они сюда с больших равнин, расстилающихся между Хивою и Каспийским морем. Прибыв на новые места, они, с течением времени, распались на пять отдельных родов, между которыми не замедлила возникнуть неизбежная в подобных случаях враждебность; роды эти были следующие: ахал-текинцы, мервские текинцы, салары, эрсари и сараки. Общее название «текке», по [203] объяснению самих текинцев, заимствовано от особого рода дикой горной овцы, носящей это название. Эрсари живут по соседству Шарни или (по их произношению] Шаржоу, будучи отделены обширною безводною равниной от Мерва, на територию которого они делают беспрерывные набеги, грабя также караваны, ходящие через Мерв из Мешхеда в Бухару. По численности, эрсари занимают второе, после мервских текинцев, место; их насчитывается около 70,000 семейств. Салары живут вместе с мервскими текинцами (отамышского колена), вдоль канала Амашэ, но мервцы считают их как бы подвластными им. Численность саларов Одонован определяет, приблизительно, в 700 семейств, но в это число входят только те салары, которые живут совместно с западными мервскими текинцами; большое число их живет на територии эрсари, а также выше по течению Аму-Дарьи, между сараками и близ Герата. Среди туркменов они, повидимому, уподобляются евреям, не имея постоянной оседлости и шатаясь повсюду. Сараки делятся на две отрасли: одна живет в Иолатуне, к югу от текинской плотины, а другая пасет свои стада на самой границе Афганистана, переходя и за ее черту. Иолатунские сараки находятся с мервскими текинцами в более или менее дружественных отношениях; те же, которые живут у афганской границы, открыто враждуют с ними, храня воспоминание о том, как мервцы вытеснили их из прежних кочевьев.

В средних числах мая в Мерв приезжал персидский посланец, Батур-хан, который прислан был шахом, чтобы склонить мервских текинцев к переходу в персидское подданство, взамен чего им обещана была со стороны Персии помощь, в случае вторжения в Мерв русских войск. Посланца этого проводили, однако, отказом, так как мервцы вообще не доверяют обещаниям персов, да притом и сомневаются еще в достаточности материальных средств шаха Наср-Эдина. Приезд Багур-хана не остался, однако, совсем без последствий. Перед окончательным выездом своим из текинского оазиса, он пробыл несколько дней у салоров и, повидимому, успел вскружить им головы, потому что вскоре после его отъезда в Мешхед салоры стали выражать желание всею массою переселиться в Персию. Дело в том, что Багур-хан обещал им, от имени персидского шаха, обеспеченное содержание, если они согласятся охранять границу. При этом им было внушено, что Мерв находится накануне падения, так как русские войска уже приближаются к нему. И [204] вот однажды, ночью, Одонован был разбужен поднявшеюся в Мерве тревогой: слышалась торопливая беготня людей, ржание лошадей, частые ружейные выстрелы. Оказалось, что получено известие о выступлении салоров, в полном составе, из места их поселения. После наскоро сделанных приготовлений, мервская полицейская стража, в числе тысячи всадников, была выслана в степь остановить салоров. Всадники проездили всю ночь и воротились только к утру, пригнав шестнадцать салорских семейств, вместе с их верблюдами, лошадьми и разным скарбом. Люди эти были захвачены в пути, который они предприняли, намереваясь выселиться в Персию. По установившемуся с некоторых пор обыкновению, спрошено было мнение Одонована о том, как поступить с захваченными людьми, которые сознались, что желают перейти в персидское подданство. Из толпы слышались голоса, предлагавшие просто перерезать пленников, и Одонован едва спас им жизнь, указав на то, что до сих пор не было еще сделано распоряжения, которым воспрещалось бы кому бы то ни было выселяться; благодаря вмешательству Одонована, не менее салоров желавшего выбраться из Мерва, переселенцы были отпущены по домам, с строгим внушением — впредь сидеть смирно. Эпизод этот как нельзя лучше обрисовывает отношения, существующие между мервцами и салорами, равно как и чувства мервцев относительно Персии. Сближение их с Наср-Эдином представляется невозможным по многим причинам; с одной стороны, мервские туркмены дорожат своею независимостью, с другой — опасаются установления слишком дружественных отношений между Россиею и Персией; кроме того, они просто не верят, чтобы персидский шах, которому они некогда нанесли поражение, мог искренно питать к ним иные чувства, кроме вражды.

В заключение, приведем из писем г. Одонована небезынтересное описание базара, собирающегося в Кушид-Хан-Кале два раза в месяц. На мервской територии бывает в разных местах, еще несколько местных базаров, но главнейшим и наиболее многолюдным является кушид-хан-кальский. Базарная площадь занимающая около трехсот ярдов, расположена внутри крепостной ограды, у юго-восточных ворот. Площадь эта окаймлена с двух сторон глиняными стенами, которые снабжены глиняными же переборками; между этими переборками обычные торговцы и размещают свои товары. Каждый торговец завешивает свое отделение сверху какою нибудь цыновкой или кошмой, чтобы защититься от солнца, [205] и помещается в устроенной таким образом лавочке со своим товаром. Посредине площади располагаются торговцы съестными припасами, сидя, частью, под открытым небом, частью под курьезными зонтами четырехугольной формы; такие зонты встречаются и в Испании. За право торговли на базаре «правоверные» не платят ничего; евреи же, появляющиеся здесь в небольшом числе, обложены небольшим вносом. Купцы, посещающие базары, несут расходы по ремонту жалких мостов, перекинутых на пути через оросительные канавы; но определенного взноса на этот предмет не установлено, а в случае надобности в починке торговцы делают между собою добровольную складчину. Бывает, что, за неисправностью какого нибудь моста, иной торговец, вместе с вьючным скотом, проваливается в воду и, в лучшем случае, лишается товара. На базар в Кушид-Хан-Калу съезжаются от четырех до пяти тысяч человек, большею частью хивинцев, бухарцев и персиан из Мешхеда, не говоря уже о местных жителях, мервцах. Бухарцы привозят преимущественно различные ткани, грубые шелковые материи, изделия из верблюжьей шерсти, а также табак (тумбаки), зеленый чай и сахар. Туземные торговцы являются на базар с грубо сделанною деревянною посудой и ложками, туркменскими кинжалами и местными съестными припасами. Персидские купцы торгуют преимущественно материями более высокого сорта и вывозимыми из России произведениями европейской промышленности. Продаваемый здесь ситец — весь русской работы, также как стеклянная и металическая посуда; посуда же чайная привозится из Китая. На базаре бывают и мясники, которые, по мере требования, тут же и режут скот. За исключением мяса, плодов и зернового хлеба, все здесь страшно дорого; например, кирпичный чай продается, если считать на английские деньги, по шести шиллингов (около 2 руб.) за фунт. По части мяса, на базаре можно найти говядину в небольшом количестве, а баранину и козлятину в изобилии. Продают также и мясо верблюдов, но обыкновенно только искалеченных или больных; кроме того, пригоняют для убоя диких ослов и антилоп. Что касается диких кабанов, то туркмены хотя и употребляют их в пищу, однако конфузятся торговать ими открыто на базаре. Дичи всякого рода привозят множество: зайцы, кролики, фазаны, тетерева, куропатки, дикие утки — все это продается по крайне дешевой цене. Рыбы туркмены, повидимому, не едят, хотя ее и много водится в Мургабе; они, кажется, полагают, что рыбная пища [206] вызывает лихорадку, которой они очень боятся. Из фруктов на базары привозятся персики, абрикосы, арбузы, дыни, сливы, виноград, фисташки. Из дыни туркмены приготовляют особого рода лакомство: ее режут ломтями, которые потом высушиваются на солнце, после чего они походят вкусом на винную ягоду, но только вкуснее и ароматичнее. Западная часть базара отведена в распоряжение торгующих лошадьми, ослами и верблюдами. Лошади попадаются иногда превосходные, но таких бывает мало, за недостатком охотников платить большие деньги. Впрочем, туркмен за всякую лошадь запрашивает баснословную цену, осыпая покупателя рассказами о ее необыкновенных достоинствах. Относительно туркменской лошади Одонован говорит, что она весьма вынослива, но с вида некрасива: грудь узкая, шея у соединения с туловищем имеет перехват, и верхняя ее линия изогнута внутрь, что делает ее несколько похожею на верблюда.

«Было время — говорит, в заключение г. Одонован — когда барышники скупали пленных персиан, с расчетом перепродать их с прибылью в Бухаре, Самарканде и Кокане. Блестящий цивилизаторский шаг русской армии, проникшей до невольничьих рынков Средней Азии и закрывшей их, положил конец эфемерному процветанию мервских базаров. Еслибы только русские могли слышать ожесточенную брань, посылаемую им мервцами, не как врагам на поле битвы, а как людям, уничтожившим доходы, которые Мерв извлекал из торговли человеческою кровью, они порадовались бы совершенному ими здесь делу так же искренно, как радуюсь ему я. У нас, дома, есть люди, готовые подозрительно относиться к каждому делаемому русскими шагу вперед. Насколько мне известно, они, быть может, и правы. Но до настоящего времени, как я видел в Средней Азии, каждый шаг вперед, сделанный «московитами», сопровождался неисчислимыми выгодами для дела цивилизации и свободы».

Текст воспроизведен по изданию: Письма англичанина из Мерва // Военный сборник, № 11. 1881