АБДУРРАХМАН-ХАН

(Из воспоминаний о нем).

VII.

Оставим, однако, в стороне деловые переговоры хана с Кауфманом. Ухо необходимо, потому что, как уверяют, последние телеграммы, есть большие надежды окончить возникшие недоразумения миром, поэтому я и воздержусь, до поры до времени, от подробного изложения этих разговоров, а перейду к частностям.

Вы знакомы уже с внешностью Абдуррахман-хана, а, пожалуй, отчасти и с тем, как он поставил себя в [***] отношении генерал-губернатора и всего русского общества Ташкента. Абдуррахман-хан, кроме ласкового обращения со всеми, замечателен, как азиатский гастроном. И не мудрено, ему, воспитанному в гареме, привыкнуть к изысканному столу. Его повар до того разнообразил единственное блюдо, которым хан питался в Ташкенте, что можно положительно сказать, что в течение недели ни разу не повторялся один и тот же пилав. Ему подавали пилав с бараниной и изюмом, потом пилав с курицей, миндалем и шафраном, затем пилав с потрохами, пилав с морковью и с гороховым соусом и всего не пересчитаешь. Сколько я припоминаю, у нас, в русском посольстве в Тегеране, также был обычай употреблять разные пилавы и пловы, но, как известно, последние приготовляются из риса на воде и к ним подается разнообразная подливка. Особенно хороша была подливка из воробьев.

Абдуррахман-хан, как я заметил, питает веру в Привидение и сохраняет всегдашнее равнодушие ко всем неудачам.

Я говорил как-то, что случалось мне слышать крики наказываемых по пятам людей, но этим я вовсе но хотел сказать, чтобы Абдуррахман-хан был жестокосерд, впрочем я подтвержу это впоследствии примером.

Раз я заехал к нему и не застал его дома, а нашел только одного генерала и вступил с ним в беседу.

Приведу здесь отзыв его об отваге хана в виду опасности, не полагая, чтобы отзыв этот был преувеличен из преданности генерала к своему повелителю.

— Не верь, чтобы он был равнодушен к своей судьбе и что ему приятно ждать перемены обстоятельств в бездействии в Ташкенте, говорил генерал. Он, как порох — попадет в него искра и ты его не узнаешь. Нужно видеть его во время войны, когда он командует своими войсками, тогда он делается положительно неузнаваем. Даже и под Везири, мы несколько раз переходили в наступление, только несчастная позиция и не дисциплинированное войско были причиной потери сражения. Хан вовсе не бежал из под Визири, как он вам говорил, а повидавшись с Шир-Али-ханом, обещал ему на коране оставить край, перебраться чрез Аму-Дарью и жить на покое. Только последние письма из Афганистана возбудили в нем желание восстановить свои права.

— Я читал все письма из [***] Афганистана, но ни в одном не нашел достаточных причин к этому.

— Ты читал те письма, которые были тебе вручены ханом, а не все, какие он получал.

— Интересно бы знать, что заключалось в письмах, которые от меня были скрыты.

— Я тебе об этом говорить не хочу на том же основании, на котором и хан не показал тебе этих писем: он тебя боится, как огня, опасаясь, что ты все сообщишь Кауфману; ведь испуганный выстрелом из ружья скворец улетает из скворешницы, когда ты потом покажешь ему даже палку.

Возвращение хана с охоты прервало нашу беседу. Его кречетники, сокольничьи и беркутники говорили за то, что хан обзавелся любимой им ловчей птицей и от безделья развлекается охотой.

Бросая поводья верховой лошади, хан потрепал коня по гриве и приказал принести всю сегодняшнюю добычу в комнату, желая похвалиться передо мной удачной охотой. Действительно, до десятка фазанов, несколько зайцев, одна лисица, штук тридцать убитых перепелов, и несколько куропаток составляли трофеи ханской охоты.

— Мы выехали до зари к р. Чирчику, оттуда пробрались чуть было не до д. Старого Ташкента, сказал хан.

— А не встретили ли вы там тигра? опросил я.

— Люди говорят, что видели одного, но я не видал, хотя не испугался бы, имея в руках скобелевскую скорострелку (М. Д. Скобелев в это время находился в Ташкенте и был с ханом в самых дружеских отношениях). Конечно, каждый выстрел портит соколиную охоту и после него сокол не пустится за добычей. Уберите эту дичь, приказал Абдуррахман-хан прислуге. — А вот я теперь покажу вам самую интересную добычу настоящей охоты: это четыре перепела, пойманные живыми в сетку. Внесите их сюда.

Каждый перепел помещался в сите, дно которого состояло из сетки, так же, как и верх, за который держали сито, показывая нам перепелов. Из дальнейших разговоров я узнал, что у афганцев существует перепелиный бой и назначенных к бою перепелов содержат к таких ситах, с сеткою вместо дна, и носят под одеждой для того, чтобы перепел находился постоянно в возбужденном состоянии. Хан вынул из сита [***] одного перепела, подрезал ему крылья и сказал, обращаясь ко мне:

— Этого назову Абдуррахманом, а ты выбери мне другого, который будет представлять Шир-Али и мы через четыре дня устроим бой. Попытаем судьбу. И он принялся подтачивать острым ножом клюв птички.

Я не присутствовал при этом бое, но видел и ел этих пташек, приготовленных во вкусном пилаве.

— Мой Абдуррахман был хорош, потому что его славно выхолили, а Шир-Али после первого же удара пустился наутек. Конечно, я понимаю, что это случилось потому, что последнего плохо выносили для того, чтобы угодить мне, сказал хан, бросая дружеский взгляд на свою свиту.

О.

Текст воспроизведен по изданию: Абдуррахман-хан (Из воспоминаний о нем) // Новое время, № 3268 от 6(18).IV. 1885