АБДУРРАХМАН-ХАН

(Из воспоминаний о нем).

VI.

Через несколько дней я нашел хана в особенном расположении духа: он был добр, свеж, румян, красив, словом, помолодел на десяток лет.

— Как дела, хан?, что нового? вижу, что вы получили добрые вести.

— Добрых вестей нет, а добрый совет получил и попрошу тебя устроить мое свидание с губернатором, весело отвечал Абдуррахман-хан.

— О чем же вы будете говорить с Константином Петровичем? спросил я, желая предупредить генерала о предмете новых переговоров.

— Ничего теперь не скажу, потом узнаешь; ведь мне без тебя, как без языка, обойдтись невозможно, и к чему тебе знать?!

— Собственно говоря, я спросил вас об этом с того целью, что не лучше ли будет вам изложить ваши доводы письменно? схитрил я.

— Писать не о чем, а попроси только, у генерала назначить мне час, когда он мог бы меня принять.

К. П. Кауфман пригласил его в тот же день к себе обедать и в назначенный час мы были у генерала. После весело проведенного в разговорах обеда, генерал-губернатор удалился с Абдуррахман-ханом в кабинет. Хан непринужденно поместился за столом против генерала и повел с ним речь, прикидываясь равнодушным, как будто предмет их беседы его мало интересует.

— К каким же результатам вы пришли? спросил Кауфман.

— Прежде сообщения моей мысли я попрошу вас сказать мне: сделали ли вы последние ваши предложения по приказанию Белого Царя или об этом ему ничего неизвестно?

— Понятное дело, что Государю Императору было заблаговременно доложено как о прибытии вашем, так и о предстоящих переговорах на основании слов ваших, переданных мне г. Струве. Никто, кроме самого Государя, не мог бы назначить вам содержания в двадцать тысяч; даже припомните мое первое ответное письмо, — и его я не решился бы послать к вам без воли Императора. Вам оказан здесь радушный прием вследствие письма вашего, в котором вы выразили желание посетить Россию по пути дружбы и доброго знакомства. Поверьте, если бы я предвидел ваши настоящие требования, я никогда не пригласил бы вас к нам и оставил бы письмо ваше без ответа. [***]

— Генерал должен был предвидеть, что я, как претендент на афганский престол, не могу иметь к Белому Царю ничего другого, кроме просьбы о содействии мне к восстановлению похищенных у меня прав.

— Даю вам слово, что я вовсе не имел в виду подобных требований, что если б я знал об этом, то и не подумал бы пригласить вас в Ташкент. Вспомните, что вы просились к нам, заявляя, что явитесь с мирными намерениями, а теперь выражаете желание вовлечь нас в борьбу с Шир-Али ханом, что составляет не азиатский, а общеевропейский вопрос. Повторяю прежний совет мой, что хану следует держаться выжидательной политики, а не пускаться в рискованные предприятия. Что же теперь скажете мне, хан? до чего вы додумались?

— Конечно, я не имею права сомневаться в ваших словах, но все-таки просил бы вашего разрешения написать письмо к Белому Царю или самому ехать в Петербург.

— Относительно письма отвечу, что писать для хана будет совершенно бесполезно, так как письмо его не будет даже доложено Императору, а о поездке в Петербург ведется уже переписка; приходится хану немножко обождать.

— А долго ли придется ждать? спросил хан.

— На это я скажу хану, что будущей весной я сам поеду в Петербург и лично доложу Императору о желании хана представиться Государю и о результате своего ходатайства сообщу по телеграфу, если только прежде не будет получено из Петербурга ответа на сделанное уже представление об этом.

— Ждать так долго для меня невозможно, потому что из многих городов Афганистана я получил письма, в которых преданные мне лица умоляют меня поспешить избавлением от притеснений Шир-Али-хана. Убедительно прошу генерала разрешить мне немедленно отправиться в Петербург; я возьму с собою только двух человек из моей свиты и через месяц вернусь обратно.

— О поездке хана в столицу и речи быть не может.

— А если я тайком уеду в Петербург?

— А тогда вас вернут обратно и вы весьма легко можете лишиться милостей, которые вам оказывает наше правительство.

Хан задумался и долго оставался в [***] этом положении. К. П. не мешал ему и ждал, дока он очнется.

— А, что же пушки, взятые от бухарцев, будут мне даны или нет? спросил Абдуррахман-хан, поднявши голову.

— Все что ему обещано в прошлый раз будет ему дано, если он предпочтет жизнь авантюриста мирному пребыванию в Ташкенте. Дам ему даже несколько берданок, но только с условием, чтобы он вручил вам теперь те письма, которые им получены из Афганистана.

Хан приложил руку к сердцу и наклонил голову в знак своего полного согласия на это. Он раскланялся с генерал-губернатором и вышел, а я пошел за ним.

— Эх-ма, как жаль, что дело не выгорело, приходится жить мирным гражданином и ожидать ответа из Петербурга, сказал хан в раздумье.

Письма, переданные им мне, большею частию были от его родичей или от лиц, занимавших при Мир-Афзаль-хане видные места и смененных Шир-Али-ханом. В них заключались жалобы на притеснения нового правителя, выражалось желание возвращения Абдуррахман-хана в Афганистан и вообще они не заключали в себе ничего особенно, интересного. На брожение в народе и недовольство его Шир-Али-ханом и намека не было.

На другой день, когда я приехал к Абдуррахман-хану, я нашел в нем большую перемену, он совершенно овладел собою и спокойно рассуждал о своему положении.

— Вообразимой друг, я видел сегодня во сне, что ко мне явился ангел и посоветовал мне жить в мире и покое, о родине думать меньше, а больше о самом себе, так как я, быть может, пригожусь еще послужить своей отчизне.

Когда я рассказал это Кауфману, он заметил, что этот ангел дает хану такие добрые советы, каких сорок тысяч братьев выдумать не могут.

О.

Текст воспроизведен по изданию: Абдуррахман-хан (Из воспоминаний о нем) // Новое время, № 3268 от 5(17).IV. 1885