МОЗЕР ГЕНРИ

ПУТЕШЕСТВИЕ В СТРАНЫ СРЕДНЕЙ АЗИИ

КИРГИЗСКАЯ СТЕПЬ - РУССКИЙ ТУРКЕСТАН - БУХАРА - ХИВА - ЗЕМЛИ ТУРКМЕН И ПЕРСИЯ

A TRAVELS L'ASIE CENTRALE. LA STEPPE KIRGHIZE; LE TURKESTAN RUSSE; BOUKHARA; KHIVA; LE PAYS DES TURCOMANS ET LA PERSE

В СТРАНАХ СРЕДНЕЙ АЗИИ

Путевые впечатления Генриха Мозера

1882-1883 гг.

VII. 1

«29-го ноября, в 4 часа пополудни, показались на горизонте минареты и обширные здания Хивы, видимые уже на расстоянии 4-х верст; чем ближе подъезжаешь к городу, тем величественнее и роскошнее кажутся все эти многочисленные постройки; не доезжая одной версты от города, по правую сторону дороги тянется роскошный парк, обнесенный высокою стеною; посреди него возвышается дворец, любимое местопребывание хана; рядом находится сад Ата-Джан-Тиуры, брата хивинского хана, служившего некогда в русской армии на Кавказе. Его дворец, представляющий собою собрание киосков и веранд, отличается от всех прочих дворцов Средней Азии тем, что он двух-этажный и с его крыши открывается роскошный вид.

«Для меня, говорит Мозер, было отведено помещение в доме всемогущего Мат-Мурата, правой руки и советника хана, который велел передать мне, что это жилище наиболее комфортабельное в его столице и наиболее соответствующее привычкам европейца. Действительно, владелец этого дома, Мат-Мурат, проживший в России семь лет, построил его по своему собственному плану, хотя над ним трудились рабочие туземцы. С первого же взгляда на [384] это жилище, меня поразила мебель, обитая трипом, диваны, столы, настоящие створчатые окна, и, о чудо! тут был даже рояль. Рояль этот имеет свою историю: он был подарен хивинскому хану русским императором, а хан, в свою очередь, подарил его своему любимцу, в знак своего высочайшего благоволения.

«В то время, когда русские овладели средним течением Зеравшана и тем, волей-неволей, вынудили бухарского эмира сделаться союзником России, его надменный сосед, хивинский хан Сеид-Мохамед-Рахим-Багадур, считал себя совершенно в безопасности от нападения русских войск, полагая, что его оазис достаточно уединен окружающими степями, которые ни одна русская армия не проходила до тех пор безнаказанно.

«Между тем, поддержка, оказанная в 1869 г. хивинцами разбойничьим шайкам киргиз, совершившим набеги на русскую территорию, и уверенность русских властей в том, что подданные российского императора содержались в плену в Хиве, вынудила с.-петербургский кабинет повелеть поход против этой страны, бывшей центром невольничества и очагом вечных волнений.

«В декабре месяце 1872 г. было окончательно решено предпринять экспедицию в Хиву: план кампании заключался в том, чтобы напасть на оазис одновременно с трех сторон, двинув отряды из Оренбурга, Ташкента и с Кавказа.

«Чтобы легче преодолеть препятствия, с коими был сопряжен переход через степи, эти три отряда были подразделены на несколько колонн. Оренбургский отряд, под командою ген.-лейтенанта Веревкина, должен был сосредоточиться у крепости Емба, к северу от Усть-Уртского плоскогория; Туркестанский отряд был разделен на две колонны: Казалинскую, под командою одного полковника и Джизакскую, под начальством генерала Головачева, которые должны были сойтись у подошвы Букан-Тау, в центре степи Кизиль-Бум; наконец, Кавказский отряд должен был выступить тремя отдельными колоннами из Чикишляра, Красноводска и Киндерлинска, лежащих на берегу Каспийского моря. Последняя колонна, состоявшая под командою полковника Ломакина, получила приказание идти через Усть-Уртскую степь и соединиться в Кунграде с Оренбургским отрядом, между тем как две первые колонны, образовавшие отряд Маркозова, должны были соединиться к востоку от Большего Балкана.

«Генерал Кауфман, которому было вверено главное начальство над этой экспедицией, имел в своем распоряжении всего 60 рот пехоты, 26 сотен кавалерии и 56 орудий. [385]

«Узнав об этих приготовлениях, хивинский хан тщетно искал себе союзников; предоставленный своим собственным силам, ему оставалась одна надежда, что русским не удастся пройти через степь, которая, по словам его советников, должна была послужить могилою его врагам.

«Дзижакская и Казалинская колонны выступили в поход в марте месяце 1873 г.; с первых же дней им пришлось много пострадать от холода и ураганов. Когда ген. Кауфман, находившийся при этой колонне, прибыл к подошве Букан-Тау, то к нему явилось посольство от бухарского эмира с изъявлением полной готовности с его стороны оказать содействие движению русских войск в этих негостеприимных странах.

«24-го марта Казалинская колонна соединилась с Джизакской; между тем температура внезапно изменилась, жара и песчаные ураганы причиняли солдатам невыразимые страдания, к тому-же они стали подвергаться с этих пор нападениям со стороны туркмен. Из 10 тысяч верблюдов, которых отряд имел при своем выступлении, их уцелело вскоре не более 3-х тысяч, так что солдатам пришлось бросить часть своего багажа в этих ужасных степях, где ветер подымал постоянно целые облака мелкого песка, а в колодцах не хватало воды, чтобы напоить этот огромный караван.

«Наконец, авангард отряда, имея всего 1240 верблюдов, достиг 10-го мая подошвы Уч-Утака, где он наткнулся на значительные массы туркмен; на следующий день небольшая русская армия подверглась с трех сторон стремительному натиску со стороны неприятеля; сражение было жаркое, хотя и непродолжительное, туркмены обратились в бегство, оставив победителям дорогу в Хиву открытою. Четыре дня спустя ген. Кауфман вступил в Ак-Камыш, близь Шурахана, переправился с войском через Оксус на понтонах, привезенных из Казалинска, и расположился лагерем в окрестностях Питняка, на берегах Оксуса, где солдаты, имея в изобилии всякого раза продовольствие, позабыли все бедствия, испытанные ими в степи.

«Оренбургский отряд, со своей стороны, выступил в марте месяце; для перевозки его понадобились сани и более 10 тысяч верблюдов; солдатам этого отряда также пришлось испытать много невзгод, так как температура понижалась нередко до 20° ниже нуля; не смотря на это, они достигли благополучно Кунграда, лежащего к югу от Аральского моря, где к ним вскоре [386] присоединился отряд Ломакина, составлявший одну из колонн кавказского отряда, выступившего из Казалинска.

«Двум колоннам Маркозова пришлось с самого выступления претерпеть величайшие затруднения, так как хивинский хан обязал туркмен не доставлять русским ни съестных припасов, ни верблюдов. Маркозов, беспрестанно тревожимый туркменами, жившими по течению Атрека, пустился их преследовать, рассеял их и отнял у них 2,000 верблюдов, что дало ему возможность продолжать свой путь через степь Кара-Кум. Однако, войско терпело на этом пути от жары и жажды; наконец, ему удалось с неимоверными трудностями достигнуть колодца Бала-Ихем, лежащего на полупути к Хиве; но к этому времени почти все верблюды околели или были до того истощены, что не могли двинуться далее, так что пришлось бросить все вещи в степи; сознавая совершенную невозможность идти далее, при подобных условиях, Маркозов дал сигнал к отступлению.

«В то время как этот отряд вступил совершенно измученный в Красноводск, Оренбургский отряд, соединившийся с отрядом Ломакина, двинулся на Хиву, плывя вверх по Аму-Дарье и гоня перед собою неприятеля, оказывавшего весьма слабое сопротивление. Ген. Веревкин, не имея никаких известий от главнокомандующего, подступил с Оренбургской и Киндерлинской колоннами под самые стены Хивы и, когда бомбардировка была уже начата, тогда только он узнал о присутствии ген. Кауфмана и его войска в 16 верстах к востоку от города.

«Устрашенный бомбардировкою и полагая, что настал его последний час, хан поручил инаку Иртасами вступить в переговоры с победителем, а сам, не дождавшись возвращения своего уполномоченного, бежал с диван-беги, Мат-Муратом, стоявшим во главе партии, требовавшей войны.

«Когда город был таким образом покинут его владетелем, то партия, жаждавшая мира, провозгласила ханом Ата-Джан-Тиура, младшего брата исчезнувшего хана, который содержался до тех пор в неволе, так как хан обвинял его в сочувствии к России. На следующее утро вновь провозглашенный хан, в сопровождении своего дяди и нескольких сановников, вышел на встречу ген. Кауфману. Между тем, к северу от города продолжали греметь орудия и Скобелев, во главе осадной колонны, первый проник в Хиву через брешь, произведенную в ее стенах. Город сдался.

«Бывший хан, бежавший к иомудам, получил приказание [387] явиться в главную квартиру; согласившись на все условия, предписанные победителем, он был восстановлен на престоле и по заключении мира должен был уплатить два миллиона двести тысяч рублей военной контрибуции и уступить весь правый берег Аму-Дарьи, образовавший новую русскую область Аму-Дарьи.

«Результатом этой победы русских войск над хивинским ханом было повсеместное уничтожение в его владениях рабства. Вот текст прокламации, которую его вынудили обнародовать:

«Я, Сеид-Мохаммед-Рахим-Бахадур-хан, повелеваю всем моим подданным, из уважения к русскому царю, отпустить немедленно на волю всех невольников моего ханства. С этой минуты рабство на веки уничтожается в моих владениях. Да послужит этот акт человеколюбия залогом вечной дружбы и уважения между моим славным народом и народом великой России».

Эта прокламация навсегда положила предел торговле невольниками и даровала свободу 21 русским и 25 тысячам персов, томившимся в то время в неволе в Хиве. Число русских подданных, попадавших в рабство в Хиву, было довольно значительно во все времена; войны с Россией и неудавшиеся набеги казаков доставляли большую часть этих невольников; уже во времена Петра Великого, Флорио Беневи, проведший несколько лет в Бухаре, сообщил царю, что в Бухаре, Самарканде и их окрестностях находится более трех тысяч русских невольников. Набеги, произведенные на восточные границы России киргизами, в начале XVIII века, в особенности во время Пугачевского бунта, были поистине ужасны и стоили свободы многим русским, даже земледельцы западного склона Уральских гор не считали себя в безопасности и, бросив свои работы, искали убежища в крепостях.

«Ханы брали в виде дани десятого невольника в свою гвардию или артиллерию, считая казаков весьма искусными во владении оружием; этим людям жилось, без сомнения, лучше других невольников; те из них, которые были взяты в плен в детстве, воспитывались в правилах магометанской веры и впоследствии зачислялись в войско. Что же касается женщин, то они редко пользовались таким успехом, какой имели уроженки Кавказа в турецких или персидских гаремах, так как жители Средней Азии женятся на своих рабынях лишь в том случае, если они отличаются особенною красотою.

«Вообще говоря, положение невольников было крайне тяжелое; плохо одетые и полуголодные, они составляли буквально собственность своего господина, который мог казнить их, не давая [388] в том никому отчета, хотя это случалось весьма редко, но за то их жестоко наказывали за малейшую провинность плетьми, отрезали им уши, нос, выкалывали глаза и т. п.

«Однако, пленные не были обречены на вечное рабство; они могли получить свободу, приняв магометанскую веру или дав за себя богатый выкуп; из числа русских, которым не удалось откупиться, многие изменили своей вере, женились на магометанках и повидимому примирились с этим новым образом жизни; что же касается до побега через степь, то об этом нечего было и думать: бежавший неминуемо попадал в руки кочевников, которые продавали его вновь в ту же Хиву, и если он попадал случайно к своему прежнему владельцу, то его без милосердия садили на кол, в назидание прочим.

«Россия с 1720 года старалась, путем дипломатических переговоров, добиться освобождения невольников; каждое посольство, отправлявшееся в ханство, приводило с собою несколько человек этих несчастных, выкупленных с большими затруднениями и за неимоверные деньги. Но что значили эти жалкие результаты в сравнении с громадным числом христиан, томившихся под игом мусульман. Число русских невольников значительно уменьшилось лишь в начале нынешнего столетия, когда киргизы признали русское владычество; так, например, в 1840 г. их было всего 474 человека, которых Аллах-Куль поспешил освободить, напуганный угрозами русских, построивших в то время на берегу Каспийского моря форт Ново-Александровск». [389]

————

VIII.

Вот что рассказывает Генрих Мозер о своем пребывании в столице Хивинского ханства:

«1-го декабря я отправился во дворец для представления хану; здесь аудиенция происходила гораздо проще, нежели в Бухаре: меня не сопровождал во дворец конвой; я вручил подарки, привезенные мною для хана: большой сундук с полным чайным и кофейным серебряным сервизом, превосходной работы, с эмалированными видами Москвы. Во время проезда моего по улицам и базарам Хивы меня все приветствовали, принимая за русского, и я мог убедиться в том, что народ относился тут ко мне гораздо дружелюбнее, нежели жители той местности, по которой я проезжал по пути в Хиву.

«Дворец хивинского хана не может похвастать особенным великолепием; это просто глиняное здание, с большими дворами, окруженное невзрачными лачугами; тут нигде незаметно и следа той роскошной архитектуры, какою отличаются резиденции эмира бухарского.

«В течении 10 дней, проведенных мною в Хиве, я был пять раз на аудиенции у хана и каждая из этих аудиенций продолжалась часа два — три, оставив во мне самое приятное воспоминание. В хане я встретил человека умного, понимающего с полу-слова такие вещи, которые обыкновенно бывают недоступны для понимания азиата. Аудиенция, начавшись церемонно, оканчивалась всякий раз интимною беседою; хан приказывал подать чаю и курил мои сигары, к которым он привык в России. Разумеется, предметом всех наших бесед был запад: хан чрезвычайно желал познакомиться с европейской цивилизацией, которую он научился ценить во время своего пребывания в Петербурге. Его особенно интересовало политическое состояние Европы, взаимное отношение государств, их военные силы, образ правления и проч.

«Заговорив о моей родине, Швейцарии, он спросил меня, как зовут моего падишаха и находился-ли его представитель в Москве, во время коронации?

«Я ожидал этого вопроса и заранее подготовил моего переводчика к соответствующему ответу; каково же было мое удивление, когда хан, выслушав его объяснение, заметил, что он думал до сих пор, что Америка единственная страна, управляемая самим народом. [390]

«Выслушав с особенным интересом все то, что я сообщил ему о нашей маленькой швейцарской армии, хан неоднократно воскликнул: «я сам взгляну на это, если будет возможно»; он желал предпринять путешествие по Европе и надеялся получить на это соизволение русского императора.

«Услыхав от меня о том, что князю Витгенштейну удалось добиться согласия бухарского эмира на проведение телеграфа между Бухарою и Ташкентом, Сеид-Мохамед-Рахим был весьма озабочен этим известием, так как он не любит своего соседа, Мозаффар-Эддина, и с этой же минуты он возъимел честолюбивую мысль соединить свою столицу телеграфной проволокой с Казалинском.

«Десятидневное пребывание мое в Хиве было интересно для меня во многих отношениях: я осмотрел все достопримечательности Хивы, свободно гулял по городу, осматривал окрестности, а вечера проводил у главных сановников хана; между прочим мне пришлось присутствовать при крайне оригинальном зрелище, устроенном в честь моего приезда, это национальное увеселение — бой баранов; во всяком зажиточном доме ханства вы увидите привязанного к цепи, более или менее рослого, барана, из породы курдючных; эти животные обладают неимоверною силою и за них платят, сравнительно, весьма большие деньги.

«Как раз во время моего пребывания в Хиве, в этот город был привезен из Ургенча баран, пользовавшийся у себя, на родине, репутацией искусного бойца; он должен был сразиться с бараном Мат-Мурата, который до тех пор ни разу не был еще побежден; это сулило весьма интересное зрелище, поэтому во двор, предназначенный для ристалища, собралась огромная толпа любопытных; на возвышенной террассе были разосланы ковры и расставлено несколько стульев; внизу, под террассой, помещались зрители, люди почти все сановные, а перед нами, за загородкой, штук с двадцать баранов было привязано цепями к столбам, врытым в землю 2.

«Зрелище было живописное. Бараны, горя нетерпением вступить в бой, рыли землю копытами и старались оборвать свои цепи. Лишь только мы прибыли, два огромных барана были отвязаны и выведены на арену; три или четыре человека держали животных за рога и по данному сигналу отпустили их.

«Низко опустив голову, бараны кинулись друг другу на встречу; [391] стук, произведенный их рогами при столкновении, походил на удар молота по наковальне и просто невероятно каким образом их череп не разлетелся от этого удара в дребезги; за первым ударом следовал второй, третий, до тех пор, пока один из сражающихся не отступил; тогда победителя приветствовали громкими криками одобрения. Перед началом состязания, владельцы животных и остальные присутствующие держат между собою пари зачастую на довольно большие суммы.

«Самые интересные борцы, баран Мат-Мурата и баран того богатого купца, который был вызван ханом нарочно для этой цели из Ургенча, должны были выступить на арену последние. Одинаковой величины, прекрасно содержимые и выхоленные, эти два барана могли назваться красавцами. Баран Мат-Мурата, едва завидев своего противника, вырвался из рук людей, державших его за рога, и напал на своего противника; все присутствовавшие, как один человек, вскочили на ноги и впились глазами в борцов; ослепленные кровью, текшею у них изо лба, бараны не сдавались; бой кончился ничем, так как при двадцать седьмом столкновении у ургенчского барана сломился рог и его увели с арены, ибо дальнейшая борьба при подобных условиях немыслима; оставшийся кусочек рога неминуемо пронзил бы соперника на смерть.

«Это оригинальное ристалище сопровождалось поистине чудовищным угощением, на которое были приглашены все присутствовавшие».

8-го декабря г. Мозер оставил Хиву, на следующий день он остановился на ночлег в Ташаусе, крепости, построенной весьма недавно, где его ожидал приятный сюрприз: ему доложили, что двое людей, говорящих по русски, желают его видеть; произношение тотчас обличило в них немцев; можно себе представить радость этих людей, когда путешественник заговорил с ними на их родном языке; «это были менониты, переселившиеся сюда, в числе 400 человек, из Самары; во время переезда через степь они испытали неимоверные страдания и, наконец, после многих невзгод поселились в Кипчаке, на берегах Аму-Дарьи; хивинский хан отвел им небольшое пространство земли, на котором они построили себе жалкие лачушки, но так как они не были знакомы с употреблением ирригационных каналов, то их первые жатвы дали весьма плачевные результаты; едва имея чем существовать, они не теряли, однако, бодрости духа; узнав о приезде европейца, они отправили к нему депутацию, прося его замолвить слово в их пользу; сами по себе в высшей степени миролюбивые, [392] они подвергаются беспрестанно нападениям со стороны туркмен, которые угоняют их скот. И так как они не решаются преследовать грабителей, а обращаются за защитою к властям, то остаются вечно в убытке, ибо разбойники успевают скрыться прежде, нежели дело их дойдет до разбирательства.

«Иеллали — последний форт на границе обработанных земель и в то же время последний кишлак, населенный узбеками; за ним начинается степь, владение туркмен. Трудно определить с точностью число этих туркмен, игравших столь видную роль в истории Хивы; генерал Кауфман определял число их кибиток в 50,000; полагая в каждой кибитке по 6 особ, мы получим цифру 300,000. Туркмены разделяются на две категории: на оседлых и кочующих. Туркмен; подобно киргизу, предпочитает кочевой образ жизни и весьма неохотно предается занятию земледелием; однако, с 1873 г., число оседлых жителей этого племени, а следовательно и количество пахатной земли на границе степи значительно увеличилось; не имея более возможности предпринимать набегов, туркмены утратили вместе с этим источник своего богатства, к тому же налоги, взимаемые ханом, от которых прежде им удавалось нередко отделываться, взимаются ныне весьма правильно.

«Хотя некоторые племена совершенно отказались от кочевого образа жизни, но большинство туркмен находится еще в переходном состоянии; владея на границе степи клочками пахотной земли, на которой они построили первобытные навесы для защиты своих запасов и скота, они помещаются с своими семьями в кибитках, рядом с этими навесами.

«Все эти туркмены, ставшие после кампании 1873 г. данниками хивинского хана, играли некогда в этом ханстве совсем иную роль; из их среды ханы набирали лучшее войско, но за то эти доблестные воины в свою очередь имели значение во всех событиях и составляли таким образом при дворе влиятельную партию, с которой ханам приходилось считаться. Хотя они были плохими плательщиками податей, за то всегда были готовы доставить войско для любой экспедиции.

«Так шли дела до взятия Хивы русскими. Сейд-Мохамед сам объявил генералу Кауфману, что он не будет в состоянии выполнить мирный договор, заключенный с Россией до тех пор, пока туркмены не будут усмирены и не признают его власти.

«Туркменам было повелено уплатить 300 тысяч руб. военной контрибуции и когда они отказались исполнить это требование, то генерал Кауфман решил одним энергичным ударом сломить этих [393] кочевников, не признававших над собою никакой власти. Выполнение этого проекта было возложено на генерала Головачева, который двинулся на Хазават. 25-го Июля 1873 г., в окрестностях Чандира (Tchandir), на него напали значительные массы кавалерии, которые, не страшась орудийного и ружейного огня, врубались неоднократно в самые ряды русских, между тем как их товарищи, обойдя позицию русских с тыла, успели овладеть верблюдами аррьергарда. Однако, огонь, открытый русскими, вынудил их обратиться в бегство и бросить захваченных было верблюдов; но они снова выстроились в боевой порядок, и после неудачного для них вторичного боя, наконец, удалились, преследуемые казаками до поздней ночи.

«Два дня спустя после этого поражения, туркмены напали на заре па укрепленный лагерь русских между Иелали и Кизиль-Такиром.

«Это сражение было особенно кровопролитно; на маленький отряд Головачева напало около 10 тысяч неприятеля, которые сражались с отвагой и энергией, незнакомой дотоле мусульманам Средней Азии. У каждого всадника был за спиною другой воин, босой, одетый в одну рубашку, с засученными рукавами. Подъехав к фронту русских войск, всадники останавливали коней, человек, сидевший позади их, спрыгивал на землю и, прикрыв глаза левою рукою, а в правой держа саблю, кидался с диким воплем на штыки. Разумеется, тотчас завязывалась рукопашная схватка и первые лучи восходящего солнца осветили ужасную картину кровавой резни. Туркмены, со свойственным им фанатизмом и равнодушием к смерти, врезались в самые каре русского войска. Артиллерия должна была смолкнуть, пришлось действовать одним холодным оружием, но дисциплина и хладнокровие, присущие несравненному туркестанскому русскому солдату, одержали, наконец, победу над неприятелем, который был в десять раз сильнее их. Восемьсот туркменов оросили поле битвы своею кровью. С этой битвой, в летописях истории, будет связано воспоминание одного из славнейших подвигов русского оружия.

«В последующие затем дни, герцог Евгений Максимилианович Лейхтенбергский преследовал туркмен и уничтожил их три укрепленных лагеря; при этом погибло туркмен еще до 500 чел.; пять тысяч голов скота, множество верблюдов, большие запасы продовольствия и оружия достались в руки победителя. После целого ряда поражений, туркмены, наконец, совершенно упали духом и, чувствуя себя не в силах долее сопротивляться, изъявили свою покорность». [394]

IX.

11-го декабря, под вечер, г. Мозер добрался до форта Сакис-Атлук, построенного в песках и который бывает занят войском лишь во время сбора податей. Крепость эта представляет собою квадрат, каждая сторона которого имеет в длину около 100 шагов; в нее ведут всего одни большие ворота, вокруг самого форта тянется наружная стена, вышиною около 5 фут, и теперь в этой ограде находился целый лагерь туземной кавалерии 3. На первом плане около 60 нукеров (хивинские солдаты), только что возвратившихся из экспедиции, далее шелковые бухарские палатки, захваченные вероятно во время набега, масса ковров самых ярких цветов, забранных из какого нибудь туркменского аула и служащих теперь постелью солдатам; возле самой крепости был разложен костер, возле коего суетились повара, приготовляя пилав. Этот оригинальный форт, окруженный безграничною степью, составляет временное местопребывание диван-беги, Мат-Мурата, который объезжает ежегодно обработываемые земли для взимания податей; выехав из Кунграда, этот сановник доезжает до окрестностей Хивы, останавливаясь по пути в подобных маленьких крепостцах, выстроенных на границе пустыни, куда и вызывают всех окрестных жителей, обязанных платить подать; если они не являются, то за ними посылают отряд нукеров; если же они укрываются от преследования в степь, то нукеры угоняют их скот, забирают их кибитки и даже уводят их жен; само собою разумеется, что подобный способ взимания податей зачастую подает повод к вооруженному столкновению.

Во время пребывания в крепости Сакис-Атлук, г. Мозер много охотился в окрестности, изобилующей кабанами, сайгами, антилопами и другою дичью, а вечера проводились в беседе с Мат-Муратом, который живо интересовался его рассказами о современном состоянии европейских государств.

Приготовления к переезду по степи доставили нашему путешественнику массу хлопот. «Я взял с собою из Хивы войлочные палатки, говорит он, а в Сакис-Атлуку надобно было запастись продовольствием; генерал Гротенгельм снабдил меня для моего личного употребления юламейкой, небольшой войлочной палаткой, более легкой и удобной при перевозке, нежели юрта, и которую [395] употребляют обыкновенно в экспедициях русские офицеры. Кроме того, благодаря любезности этого генерала, меня снабдили двумя боченками пресной воды, для моего личного употребления, так как вода, которая набирается караваном в меха, приобретает крайне неприятный вкус от бараньей кожи.

«Последний аул, встреченный мною на границе пустыни, был Уас-аул, в котором жил Медрим-Сердар, сын бывшего диван-беги хивинского хана и начальника иомудов. Он описывал мне живыми красками печальное положение своего народа, страдающего под игом хивинцев и которому приходится завидовать текинцам, платящим дань русским, так как текинцам приходится платить гораздо менее податей. Более всего туркмен огорчает то обстоятельство, что помимо огромных податей, уплачиваемых хану, их жестоко грабят чиновники-узбеки, которых приходится подкупать, иначе они раззорят плательщика до тла.

«Не могли ли бы вы выхлопотать для нас, как милость, говорил мне Медрим-Сердар, чтобы мы уплачивали подати прямо русскому коменданту Петро-Александровска; так как эти деньги поступают в конце концов в руки русской администрации, то мы сберегли бы этим путем те рубли, которые остаются в карманах хана и его сбиров.

«В конце концов, Медрим-Сердар дал мне добрый совет изменить мой первоначальный маршрут и направиться вместо Асха-бада на Кизиль-Арват: «от Хивы до Кунграда все ханство знает о проезде богатого иностранного боярина, сказал он, твои люди рассказали всем, что ты едешь в Асхабад; хотя они и преданы тебе, но что вы сделаете в случае нападения со стороны туркмен; если бы ты носил русский мундир и если бы тебя сопровождало несколько казаков, то, быть может, они не посмели бы напасть на тебя; жители Мерва хорошо знают какие могут быть последствия аламана, предпринятого против русских, в нынешнем году многие из них поплатились жизнью за двух убитых казаков, но ты иностранец, поэтому поезжай лучше двести верст лишних и не подвергай себя неминуемой опасности.

«Разумеется, я с благодарностью принял этот совет и, изменив сообразно с ним мой маршрут, вступил на следующий день в туркменскую степь, известную под названием Кара-Кум (черный песок), которая ограничена Персией и Афганистаном с юга, Аму- Дарьей и Хивинским оазисом с севера и Каспийским морем с запада. Внутренность этой степи совершенно необитаема, только по краям ее живут туркмены. [396]

«Мы подвигались медленно; меня охватывала, мало по малу, неопределенная грусть, дарившая в степи; моя маленькая колонна извивалась змейкой на желтоватом фоне необъятной пустыни, однообразие которой действует на человека самым удручающим образом. Наш первый привал был у развалин старинного форта Кизиль-джа-Кала, близь колодца того-же названия». Затем потянулись однообразные переезды от одного колодца до другого — все те-же картины, те-же однообразные впечатления, не прерываемые никаким событием, которые столько раз были описаны путешественниками, что на них не стоит останавливаться; вовремя 12 дней, проведенных Генрихом Мозером в степи, он повстречал всего два раза текинцев, ехавших с товарами в Хиву, все остальное время в пустыни не было видно ни одного живого существа; 6-го января, на рассвете, караван покинул Демирджен, последний колодезь, и к полудню показались на горизонте горы Кизиль-Арвата.

«Трудно представить себе впечатление, которое производит обитаемая земля после стольких дней, проведенных среди безмолвной степи, говорит автор, — и невозможно описать в каком жалком виде мы совершили въезд в Кизиль-Арват: в течении двенадцати дней мне удалось вымыться всего лишь один раз; лица наши загорели, потрескались от ветра, были грязны до невероятия. К сожалению, я не имел в этот город ни к кому рекомендательных писем и поэтому с трудом нашел себе приют.

«Из Кизиль-Арвата я хотел направиться через горы прямо в Асхабад, но от этого плана пришлось отказаться, ибо по ту сторону Атрека, между Чикишляром и Астрабадом, происходило волнение между туркменами, иомудами и другими племенами и сообщение было окончательно прервано. Поэтому я решил направиться на Асхабад и, если удастся, на Мерв, а оттуда пробраться в Персию.

«Русские упрочили свое владычество на восточном берегу Каспийского моря впервые в 1869 году, когда ген. Столетов основал военную станцию Красноводск, на месте бывшей казацкой деревни. В 1871 г. русские овладели Чикишляром, лежащим при устье Атрека, но этот пункт был вскоре оставлен, по причине окружающей его нездоровой и бесплодной местности. К тому же чикишлярский рейд не представлял собою удобного якорного места; тем не менее он послужил исходным пунктом для отряда ген. Лазарева, которому было поручено в 1878 г. предпринять экспедицию против текинцев, производивших разбойничьи набеги до самых стен Красноводска.

«Русские, игнорировавшие численность и храбрость неприятеля, [397] укрепившегося за стенами Геок-Тепе, были разбиты. Чтобы не посрамить славу русского оружия, надобно было во что-бы то ни стало овладеть этою крепостью; эта трудная задача была возложена на М. Д. Скобелева». Все подробности и отдельные эпизоды этого похода хорошо известны публике, но вот некоторые не безъинтересные подробности, относящиеся до этого похода, сообщаемые г. Мозером из письма одного из его соотечественников, швейцарца, служившего офицером в русской армии.

«Предвидя трудности, сопряженные с походом по степи, Скобелев разделил свой отряд на две колонны, из коих одна должна была выступить из Чикишляра, а другая из Михайловской бухты, с тем чтобы соединиться около Бами, текинской крепости, стоявшей на границе Ахальского оазиса; хотя движение по железной дороге, строившейся от Михайловской бухты до Кизиль-Арвата, открылось лишь в сентябре 1881 г., но Михаил Дмитриевич воспользовался некоторыми уже оконченными ее участками, для перевозки снарядов и войска. 10-го июня, авангард, под командою самого Скобелева, овладел Бами; укрепив этот пункт и снабдив продовольствием, генерал с 400 войска и 16 орудиями произвел в июле месяце рекогносцировку под самые стены Геок-Тепе, но ему удалось обложить эту крепость лишь в декабре месяце (1880 г.) Геок-Тепе представляла собою четыреугольник, имевший в окружности 8 верст. Довольно толстые глиняные стены этой крепости имевшие в вышину до 7 метров, были окружены рвом, в значительной мере наполненным водою. Подступ к нему был защищен тремя выдвинутыми фортами, в которых засели превосходные стрелки, между тем как с северо-востока над всей местностью господствовал холм, в виде кавальера. Внутри этой крепости, которою командовал знаменитый Токма-Сердар, текинцы разбили до 9 тысяч палаток, куда укрылось население оазиса, так что, в момент осады, в Геок-Тепе находилось от 30—40 тыс. человек; кроме того, ее защищал отряд в 7 тысяч всадников. Скобелев с первого же взгляда понял, как трудно будет овладеть этой крепостью штурмом и решился вести правильную осаду. В это время русские захватили в плен двух текинцев, которым генерал позволил вернуться в крепость, поручив им склонить гарнизон к сдаче или, в случае отказа, убедить его вывести стариков, женщин и детей. Ответ не замедлил: Токма-Сердар отослал генералу в мешке головы обоих посланцев, приложив к ним письмо, полное ругательств.

«Однажды, осматривая вблизи неприятельские укрепления, [398] Скобелев был осыпан градом пуль: несколько конвойных солдат были ранены. В ответ на замечание некоторых офицеров, советовавших ему не подвергать столь неосмотрительно свою жизнь опасности, Скобелев приказал подать себе стул и стакан чаю, и усевшись на расстоянии 300 метров от неприятеля, продолжал внимательно изучать местность, куря и отпивая чай, в то время, как вокруг него свистали пули; но когда текинцы начали стрелять из толстого единорога, стоявшего на кавальере, и одно ядро врезалось в землю в нескольких шагах от его стула, то Скобелев отвесил поклон артиллеристам и медленно возвратился в свою палатку.

«Вскоре началась бомбардировка; траншеи подвигались быстро, не смотря на частые вылазки со стороны осажденных; когда русскими было сбито, наконец, орудие, то текинцы с ожесточением кинулись на пехоту, перепрыгивая через трупы, одною рукою хватали ружья русских, а другою рубили их с такою яростью, что земля была усеяна головами, руками и ногами. Ничто не может быть ужаснее этой рукопашной схватки, в которой слышится только лязг холодного оружия, глухие стоны, проклятия и раздирающие душу крики и время от времени громкие: «Аллах» и «Ура»! Говоря об этой достопамятной осаде, Скобелев рассказывал следующий факт:

— «Текинцы, во время своих ночных нападений, взбирались на брустверы моих траншей и, находясь таким образом над головами моих стрелков, стоявших во рвах, рубили их сверху, при чем не было никакой возможности защитить их; однажды вечером, обходя аванпосты, я услышал как один солдат говорил своему товарищу: «Генерал напрасно ставит нас ночью во рвы, так как текинцы взбираются на брустверы и рубят нас в то время, как мы не можем защищаться; если бы он ставил нас шагов на десять позади, так текинцам пришлось бы спускаться в траншеи, где мы могли бы без опасности истребить их». Это было откровением для меня, говорил Скобелев, и на следующее утро, сотни неприятелей лежали во рвах. Солдат, подавший Михаилу Дмитриевичу эту блестящую мысль, был награжден георгиевским крестом.

«Когда траншеи достаточно подвинулись, было решено штурмовать крепость. 12-го января 1881 г., по утру, артиллерия начала свое разрушительное действие. Стены обваливались во рвы, между тем как защитники крепости затыкали бреши мешками, наполненными землею; когда бреши были уже достаточно велики, то артиллерия превратила внутренность крепости в настоящий ад. После отчаянной защиты и кровопролитной рукопашной схватки, текинцы оставили позицию, [399] преследуемые казаками, рубившими их без милосердия. Вечером, внутри крепости было подобрано 6 тысяч трупов: 1500 раненых женщин и детей, оставшихся в живых, бродили, объятые ужасом, по этим развалинам. Взятие этой крепости произвело во всем оазисе такое впечатление, что самое дикое и непокорное племя туркмен изъявило свою покорность победителю и сам защитник Геок-Тепе, Токма-Сердар, присягнул на верноподданство в главной квартире».

Во вновь присоединенном к России Ахальском округе, с главным городом Асхабадом, насчитывают до 60 тысяч кибиток, в которых живут текинцы (козы), получившие это прозвище, вероятно, вследствие той быстроты, с какою они взбираются на своих конях по крутым склонам гор, граничащих оазис с юга. Подобно туркменам, текинцы разделяются также на оседлых, чомрис, и кочующих, чарвасов; все богатство этих последних составляют стада; они разводят больших, сильных верблюдов и прекрасную породу овец, но особенной славой пользуются, даже за пределами Средней Азии, их кони, отличающиеся замечательною смышленностью и необыкновенною кротостью; впрочем, они отличаются не столько породой, сколько работой, которую от них требуют. Аламан (вооруженный набег) создал текинскую лошадь и развил ее чудесные качества; когда эти набеги перейдут в область преданий, и когда текинцам не придется более приучать своих коней к этим продолжительным экспедициям, то порода их наверно измельчает.

Будучи нрава дикого и неукротимого и имея могучего союзника в своем коне, туркмен стал грозным разбойником, наводящим ужас на своих трусливых соседей персиян. Аламан составлял цель его жизни, единственное средство приобрести богатство и известность: аламанщик, которого в ином месте просто окрестили бы названием разбойника, не только не пользовался общим презрением, но воспевался даже поэтами, как храбрый рыцарь. Эта охота на людей доставляла победителю скот и пленных, за которых они получали нередко весьма значительный выкуп. Из своих набегов на соседние страны, как, напр., на Персию, аламанщики возвращались, ведя с собою целые толпы кизильбахов (презрительное прозвище, даваемое ими персам), которые наполняли невольничьи рынки Средней Азии.

Число всадников, принимавших участие в аламане, колебалось обыкновенно от одной до трех тысяч человек. Туркмен, не признающий в своем ауле над собою господина, во время набега [400] слепо повинуется избранному им вождю; знание дорог, колодцев умение повелевать и личная храбрость — вот качества, которые были необходимы для того, чтобы сделаться сердарем (начальником экспедиции). Всякий туркмен, принимавший участие в этих экспедициях, должен был иметь хорошего коня, оружие, быть храбрым и не бояться смерти.

«Жаркое время года прекращало на время набеги туркмен, но текинцы не знали отдыха круглый год и своею жестокостью и зверством наводили на всю окрестность такой страх, что их нападения почти всегда венчались успехом; население того местечка, на которое они нападали, по большей части ночью, объятое ужасом, не имело обыкновенно мужества защищаться и текинцы, раззорив и разграбив их жилища, уводили их в плен без малейшего с их стороны сопротивления. Подробности этих разбоев, передаваемые курдами, превосходят всякое воображение. До взятия Геок-Тепе, большая дорога, шедшая из Мешеда в Тегеран, была до такой степени наводнена текинцами, что караваны отправлялись из Шахруда под конвоем пехоты, кавалерии и даже артиллерии.

«Совершив более или менее удачный набег, аламанщики спешили домой, чтобы воспользоваться добычей, и тут-то благополучное возвращение зависело главным образом от быстроты их коней 4. Дети и молодые и красивые женщины привязывались к седлу позади всадника и лошадь с этой двойной ношею должна была пробежать иногда без остановки несколько сот верст до аула ее хозяина. Здоровые мужчины, которым надевали на шею железный ошейник, с длинной, тяжелой цепью, привязанной к седлу аламанщика, бежали за ним до изнеможения, подгоняемые ударами его хлыста. Если разбойникам надобно было скрыться очень быстро и пленный не имел сил бежать довольно скоро, то удар сабли прекращал его страдания.

«Чувство сострадания, повидимому, совершенно незнакомо туркмену: невольник, в его глазах, не что иное, как товар; его грубость и жестокость не имеют границ. Возвращение аламанщиков домой, возвещаемое особым гонцом, всегда сопровождалось празднествами; все жители аула выходили им на встречу, чтобы полюбоваться скорее этими храбрыми воинами и их богатой добычей.

«17 января я покинул скучный Кизиль-Арват, пишет г. Мозер, и направился к Асхабаду, через степь Ахал, совершив этот путь в 5 дней, делая по 50—60 верст в день; каждый вечер я [401] останавливался на ночлеге в какой ни будь крепости или в текинском ауле, где туркмены всегда встречали нас радушно.

«Асхабад, со своей небольшой крепостцою, с церковью и с белыми домами, выстроенными в русском стиле, имеет чистенький и веселенький вид.

«Не без волнения направился я, на следующий день по приезде, к дому губернатора Закаспийской области, задавая себе вопрос, как я буду принят этим всемогущим человеком, к которому я не имел оффициальных рекомендаций, и который, насколько мне было известно, находился не в особенно хороших отношениях с моим покровителем, М. Г. Черняевым. Одно слово с его стороны и мне пришлось бы вернуться назад, так как без его разрешения весьма трудно переехать границу, через которую, по крайней мере в этом пункте, насколько мне известно, не переступал еще ни один турист. Но к счастию, я встретил в лице генерала А. В. Комарова человека весьма ученого, замечательного археолога и энтомолога и в то же время истинно русского боярина, гостеприимного и радушного. В его доме собиралось все образованное общество Асхабада и в его семействе я провел лучшие минуты моего пребывания в этом городе. Археологические коллекции, которые ген. Комаров начал собирать на Кавказе, содержат настоящие сокровища. Не смотря на многочисленные занятия, так как во время моего пребывания в Асхабаде совершалось весьма серьезное дело: мирное присоединение Мерва, он нашел, однако, время показать мне свои сокровища и заняться со мною фотографированием разных предметов. Я был свидетелем первых успехов, вызванных движением отряда Муратова, перешедшего границу Баба-Дурмы, что вызвало присылку большой депутации из Мерва в Асхабад; но мне было суждено присутствовать при зрелище, еще более интересном.

«Я преспокойно обедал, однажды, у начальника местного эскадрона, поручика Лопатинского, и мы успели уже опорожнить несколько бутылок прекрасного Кахетинского вина, когда его ординарец, черкес, доложил о прибытии 40 туземцев, служивших в его эскадроне, которые привели с собою кул (невольников) из Мерва. Нас ожидало любопытное зрелище: перед домом поручика выстроился взвод, только что прибывший из оазиса; это были все отважные наездники, — верхом на своих конях, в живописном туземном одеянии, вооруженные с головы до ног и покрытые, от дальней дороги, пылью, они представляли весьма красивую картину. У семнадцати из них сидели за спиною живые существа, измученные, истощенные, с блуждающим от страха взором; в числе [402] их были женщины и дети. Перед нами были последние персидские невольники, захваченные во время набегов мервцами осенью 1883 года, на границе персидского Хорасана, и возвращенные русскому правительству по требованию генерала Комарова. Эти несчастные не отдавали себе отчета в том, что с ними происходит; взятые в плен туркменами, затем отобранные у них и привезенные в Асхабад другими туркменами, они лишь тогда поняли, что их бедствия кончаются, когда им принесли пищу и роздали им одежду.

«Я оставил Асхабад в самый интересный момент, когда туда ожидалось прибытие вышеупомянутой депутации; А. В. Комаров снабдил меня рекомендательными письмами к русскому агенту в Буджнуре и к персидским властям. Так как еще в Асхабаде я дал себе слово не оставлять этой страны, не познакомившись с кап. Стеценко, имя которого было тут у всех на языке и о котором ходили самые невероятные рассказы, то я направился прежде всего в Геок-Тепе, где жил капитан.

«Стеценко было в то время 26 лет; родом малоросс, он считал себя прямым потомком гетмана Мазепы; красивой наружности белокурый, росту выше среднего, с изящными манерами и прекрасной осанкой, вся фигура его, в блестящем мундире кубанских казаков, дышала силой и отвагой; он представлял собою замечательный тип запорожца, коих храбрость и удальство вошли в пословицу; будучи всего 26 лет от роду, он успел уже получить семь ран, и его грудь была украшена всеми русскими орденами с мечами и Георгиевским крестом. Но при том это человек в высшей степени горячий: будучи поручиком, он застрелил перед фронтом полковника кн. О...., назвавшего его дураком, стрелял в другого своего начальника и убил ударом кинжала одного из своих друзей. Так как вследствие его горячности, Стеценко неудобно держать в большом гарнизоне, то его послали с сотней в горы, на границу Персии; как истый казак, он страстный и смелый охотник, отваживающийся, между прочим, на охоту на страшного дикого кабана, водящегося в Копет-Даге, что сопряжено с большими опасностями».

Проведя некоторое время в Геок-Тепе и поохотившись там вдоволь Генрих Мозер отправился далее, в Персию, через земли курдов поселения коих составляют военный кордон между персидским Хорассаном и землями, населенными туркменами. У них везде понастроены крепосцы и вся их жизнь проходит в борьбе с этими неспокойными соседями да в обработке своих жалких полей. Население этих крепостей принимает русских с распростертыми [403] объятиями, как своих избавителей, и оно, по свидетельству г. Мозера, было бы весьма радо, если бы их земли были включены в черту русской границы, которая в этом пункте определена еще не вполне точно. За то их ханы много потеряли от соседства с русскими; с тех пор как текинцы покорены силою русского оружия и аламаны их прекратились, курдский военный кордон значительно утратил свое значение. В прежние времена, курдские ханы, отлично понимая как велики услуги, оказываемые ими Персии, не обращали особенного внимания на приказания, получаемые из Тегерана, и действовали самостоятельно, не платили никакой подати, говоря, что содержание курдских кавалерийских полков поглощает все их доходы, но со времени занятия русскими Ахала персидский шах снова захватил над курдами власть, и ханы, бывшие до той поры независимыми владетелями, обратились в простых управителей, подчиненных персидским властям.

29 января Мозер достиг Буджнура, резиденции хана, владетеля провинции того же названия, где он встретил гостеприимный прием у Иагиа-Бег-Таирова, русского дипломатического агента, который был извещен генералом А. В. Комаровым о проезде г. Мозера через Буджнур. Отдохнув в этой крепости и подкрепив свои силы, он двинулся в Персию, перебравшись с неимоверными трудностями через цепь Ала-Даг, где его застиг страшный снежный ураган, едва не стоивший ему жизни.

«Среди этих диких, почти неприступных гор, лежит курдская крепостца Гассор, построенная на южном склоне скалистого хребта; ее четыреугольные стены, построенные из глины, возвышающиеся амфитеатром одна над другою, походят на исполинскую лестницу; над ними возвышается самая цитадель, увенчанная коническими башнями. По другую сторону оврага тянется громада скал, называемых курдами Кугу-Салик, коих главная вершина имеет не менее 10 тысяч фут вышины и покрыта вечным снегом 5.

«Все население деревни вышло путешественнику на встречу и все говорили ему единогласно, что до него ни один европеец не бывал в этой мало доступной горной местности».

После утомительного, 25-ти дневного путешествия, Генр. Мозер достиг, наконец, Тегерана, совсем разбитый и больной, и тут окончательно слег в постель и прохворал несколько недель; у него сделалась жаба и страшный упадок сил; однако, медицинская [404] помощь и молодость взяли верх над недугом; больной оправился, мог, наконец, осмотреть город и явиться на аудиенцию к шаху.

Те страницы рассматриваемой нами книги, которые посвящены описанию столицы Персии, местных нравов и обычаев, хотя написаны столь же правдиво и интересно, как и все сочинение талантливого и энергического швейцарца, тем не менее рассказ его о Персии не заключает никаких новых исторических данных или любопытных личных впечатлений, тем более, что автор оставался в Тегеране не особенно долго; так как все то, что автор говорит здесь об обычаях персов, о положении женщины, и пр., хорошо известно читающей публике, то было бы излишне останавливаться на этих подробностях. Скажем только, что автор вспоминает в этих строках с живейшею благодарностью об участии, оказанном ему во время его болезни всею местною европейскою колониею, которая распадается на два кружка: на кружок русских и англичан. Во главе русского общества, во время пребывания Мозера в Тегеране, стоял русский посланник, г. Мельников, с супругою, «люди в высшей степени гостеприимные и любезные, соединявшие в своем доме несколько раз в неделю всю русскую колонию, жившую в столь добром согласии, что она, по свидетельству нашего путешественника, производила впечатление как бы одной семьи».

Из Тегерана Мозер отправился через Баку, Тифлис и Батум в Константинополь, при чем посетил проездом южный берег Крыма; этим путевым впечатлениям посвящена последняя глава его объемистого сочинения; не вдаваясь тут ни в какие этнографические и бытовые подробности, он дает лишь беглый очерк этих, всем знакомых и много раз описанных, местностей и городов и заканчивает описание своего путешествия приездом в Константинополь.

Голубые воды Босфора и роскошная прелесть Золотого Рога с его дивными красотами произвели на путешественника чарующее впечатление; он вспоминает с восторгом о немногих днях, проведенных им в Стамбуле, и этому городу посвящены последние страницы его интересного и замечательно добросовестного сочинения.

Извл. и перев. В. В. Тимощук.

КОНЕЦ.


Комментарии

1. См. Русскую Старину» изд. 1888 г., т. LVII, январь, стр. 137-167; март, стр. 605-626.

2. Прилагается рисунок: бой баранов.

3. Рисунок: форт Сакис-Атлук.

4. Рисунок: возвращение с набега.

5. Рисунок: Курдская крепость.

Текст воспроизведен по изданию: В странах Средней Азии. Путевые впечатления Генриха Мозера. 1882-1883 гг. // Русская старина, № 5. 1888

© текст - Тимощук В. В. 1888
© сетевая версия - Thietmar. 2018
© OCR - Андреев-Попович И. 2018
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русская старина. 1888