ЗАМЕТКИ О ЗАКАСПИЙСКОМ КРАЕ И СОСЕДНИХ СТРАНАХ

ЛЕССАР П. М.

Поездка в Персию, Южную Туркмению, Мерв, Чарджуй и Хиву.

В 1882 году я проехал по разным частям Средней Азии более 5000 верст; окончательная обработка собранных мною, во время разъездов, сведений потребует, конечно, немало времени; теперь же сообщу предварительно только несколько заметок о своих путешествиях во второй половине прошлого года. Главное место при этом отведено описанию пройденных дорог и некоторых менее известных местностей; я везде, по возможности, избегал повторения ранее сообщенных путешественниками сведений; не имея в виду представить что-либо полное и законченное о посещенных странах, я старался изложить отдельные интересные факты.

Сообщаемая сведения о характере и жизни текинцев отрывочны: я упоминаю лишь о тех сторонах, в которых истина наиболее расходится с господствующими у нас до сих пор понятии. Вообще существующая представления о текинцах и о Мерве не вполне соответствуют действительности: в английских источниках, в виду политических соображений, факты часто извращены, выводы же почти всегда пристрастны. Мы, русские, только в последнее время стали в условия, благоприятные для изучения народа; до войны же сношения с текинцами были весьма редки, сведения о них большею частию собирались у их соседей и, конечно, не могли иметь большой цены; по взятии Гёк-тепе сближение происходило медленно, и потому неудивительно, что люди, возвращавшиеся из Закаспийского края, незнакомые с действительностью и великодушные, как победители, наделяли текинцев всевозможными добродетелями. И пошли рассказы о храбрости, честности и рыцарстве текинцев, о вполне организованной республике, о конституции более совершенной, чем английская и американская; невольно являлся страх, что, покорив текинцев, мы разрушили [162] нечто столь совершенное, что не съумеем его ничем лучшим заменить. Те, которым пришлось остаться в Закаспийском крае и иметь частые сношения с текинцами, быстро разочаровались: недостатки и норови их так резво выдаются, что никакие иллюзии относительно этого невозможны.

Приступая к описанию моих путешествий, мне необходимо сделать две оговорки. Во-первых, в описании часто встречаются соображения о пригодности того или другого направления к проложению железной дороги, хотя таковую, насколько известно, вовсе не предполагается строить; в России едва ли от кого можно услышать предположение о проведении в настоящее время железной дороги на восток от Асхабада; даже вопрос о продолжении Закаспийской железной дороги в Бами и Асхабаду обсуждается главным образом в Англии и только из английских газет и журналов от времени до времени узнаешь, что линия продолжена то до Бами, то до Асхабада. Но важно было бы произвести исследование теперь же, пользуясь, сравнительно, спокойным состоянием степи, так как обстановка может измениться быстро и кто знает, через год или два не будут ли всякие исследования сопряжены с слишком большими трудностями; а между тем, если когда-нибудь возникнет вопрос о продолжении Закаспийской дороги, то весьма важно будет знать впереди лежащую местность; все соображения о дороге зависят от того, может ли она быть введена в связь с другими линиями, или же останется навсегда отдельною ветвью.

Во-вторых, необходимо выяснить степень достоверности сообщаемых мною сведений. Я передаю или то, что видел и наблюдал сам, или же то, что узнал из расспросов. В последнем случае всегда оговариваю это, так как трудно ручаться за собранные среди туркмен и персиян расспросные сведения, даже проверивши их из самых разнообразных источников. Ошибки и неточности, замеченные мною в описании прежних путешествий, я исправляю здесь. Но нигде, при изложении фактов, я не руководствовался политическими соображениями, хотя такое обвинение и взводит на меня Лондонское географическое общество. Читая переводы русских статей о Средней Азии на английском языке, нельзя было не обратить внимание на то, что многие факты, переведены не верно; конечно, это нужно приписать недостаточному знанию русского языка лицами, переводившими статьи. Иначе трудно объяснить неточную передачу моих слов английскими авторами, [163] которая допущена в статье о моем путешествии (Заседание Лондонского географического общества 15/27 ноября.) Хотя полковник Стюарт, в записках этого же общества, решительно заявляет, что «хан Дерегеза, находя невозможным существование курдского или тюркского населения в этих пограничных деревнях, убедил текинцев и других туркмен занять их» ¹ (это вполне согласно с моими словами о составе населения); но желая доказать присутствие в Атеке персиян, составитель отчета говорит: «полковник Стюарт передает, что население Атека состоит из курдов, персиян и туркмен» ².

Факты в действительности такие, как я их передал (ниже помещены подробные сведения о населении Атека). Точно также не основательно то, что алиелинцы, живущие в Кахка, пришли из Авганистана; действительно, близь Аидкоя есть алиелинцы, но те, которые населяют Кахка, пришли из Хивы, где и теперь еще есть туркмены этого племени. Факт этот известен всем не только в Атеке, но и в Келате и Дерегезе, и его не могут не знать английские путешественники, посещавшие эти страны.

Эта вторая оговорка необходима в виду того, что, при отсутствии разъяснений с моей стороны, опровержения могли бы быть приняты за истину, а при изложении фактов следует избегать подобных недоразумений.

_______________________

Уже в мае 1882 г., перед возвращением в Асхабад, ³ выяснилась необходимость продолжать исследования местности между Гери-рудом и Мург-абом; о ней имелось слишком мало сведений: была пройдена только одна дорога через Хомбоу. Сопровождавшее меня алиелинцы и текинцы уверяли, что это лучшая дорога из Серахса в Бюсан; напротив того, персы говорили, что более восточный путь через Ак-рабат, Гюрлен и Каруан-ашан несравненно лучше пройденного, но что, будучи близок к поселениям сарыков, он очень опасен и что по этой причине мои спутники скрывают его преимущества, боясь как бы я не заинтересовался им и не пожелал его осмотреть.

Продолжать путешествие в мае было совершенно [164] невозможно: ведь в 35 дней мы прошли 1600 верст; люди жаловались на утомление; конечно, это препятствие можно было устранить обещанием хорошей награды, но лошади, действительно, не были в состоянии идти далее; по дороге из Догару в Зур-абад некоторые из них захромали и вообще все были совершенно истощены, — туркмены, вследствие своей жадности, даже при самых трудных переходах, не кормят достаточно лошадей, и потому они ни в каком случае не способны на путешествие долее 20-30 дней. Пришлось дальнейшие исследования отложить и снарядить для этого новую экспедицию из Асхабада.

3-го августа выступили мы в путь. Прикрытие, состоявшее в первую поездку из 20 человек, я уменьшил до десяти. Теперь я уже знал страну, которую требовалось проехать, и для снаряжения не нуждался в указаниях местных жителей. К указаниям этим следует прибегать только в крайности: туркмены никогда не говорят правды и всегда стараются обмануть человека, с которым имеют дело. В апреле месяце старшина селения Кахка, желая, чтобы я поболее нанял людей, старался меня убедить, что проехать, даже по персидскому берегу, из Серахса в Кюсан невозможно без прикрытия по крайней мере во сто всадников; но когда я заявил, что более 20 человек ни в каком случае не возьму, то старшина согласился и на это. В действительности, 10 человек совершенно достаточное прикрытие: на разбои туркмены выходят партиями в пять, десять человек; партии в тридцать, сорок человек очень редки; соединение же в одну шайку более 50 разбойников должно считаться совершенно исключительным случаем; при этом, они вооружены очень плохо; если к текинцам и попало несколько берданок во время войны с Россиею, то у сарыков скорострельного оружие вовсе нет. В виду этого, 10 хорошо вооруженных всадников вполне обеспечивают безопасность движения. Говорить нечего, что двигаться надобно весьма осторожно: если даже прикрытие будет и в 20, и в 30 человек, но по ночам около лагеря не будет часовых, то самая небольшая партия весьма легка может перерезать спящих или по крайней мере угнать лошадей.

Взятые мною 10 человек были все текинцы. Кроме них, меня сопровождал переводчик и один авганец Маммед-Алам, в качестве повара и конюха. Этот последний уже несколько лет служил при русских и научился немного говорить по-русски. Он был человек ловкий и расторопный, но плут; уже в [165] Асхабаде, он не пропускал случая чем-либо воспользоваться при покупках. Как всякий авганец, он выдавал ржавчину на своей шашке за кровь англичан и уверял, что отец его был приверженцем Эюб-хана и что поэтому он, Маммед-Алам, не может вернуться в Авганистан. Неизвестно, почему в этой стране сложилось весьма странное мнение: хотя Эюб-хан никогда не имел с Россией никаких сношений и был врагом бывшего русского гостя Абдурахман-хана, всякий авганец, желающий поступить на службу к русскому или получить от него что-либо, считает вернейшим способом для достижения своих целей заявить, что он из приверженцев Эюб-хана и, следовательно, (?) пострадал за Россию. В начале путешествия Маммед-Алам был очень полезен. Своим знанием персидского и тюркского языков он много помогал мне при всех покупках и, — что было особенно важно, — выучил ничего не знающих текинцев вьючить лошадей так, чтобы вещи не падали во время дороги и не били бы спин животным.

Хотя главную цель путешествия и составляло дальнейшее исследование местности между Мург-абом и Гери-рудом, но я не направился по прямой дороге к Серахсу через Атек. Путь этот был уже вполне известен и не представлял никакого интереса; я предпочел окружный путь через Дерегез, Келат и Мешхед. Дороги Дерегеза и Келата уже много раз описаны и здесь достаточно сказать несколько слов лишь об их значении для Ахала.

Из Асхабада я проехал в Мешхед через Кельте-чинар, Маммед-абад, Козган, Кябуд-гюмбет и через горы Хэзар-Месджид, между селениями Карде и Вардэ. Путь через Кельте-чинар и Маммед-абад составляет часть лучшей дороги из Асхабада в Мешхед: по ней происходит почти все торговое движение между этими пунктами. Хотя путь из Маммед-абада через Атек и Гяуарс ровнее и удобнее для колесного движения, но для вьючного все преимущества на стороне дороги по долинам речек Кельте-чинар и Дурангяр: он короче, очень обилен водою, везде населен и, главное, безопаснее; купцы же и теперь, где есть возможность, предпочитают не доверяться спокойному состоянию степи; всегда может встретиться шайка в 2—3 человека, совершенно достаточная, чтобы отбить у персиянина все его товары.

Перейдя из долины р. Кельте-чинар в долину Дурангяра через невысокий (около 40 сажень) и легкий перевал, дорога у [166] селения Дурангяр разделяется на две: одна идет в Кучан, другая в Маммед-абад. Эта последняя весьма порядочно разработана для вьючного движения: везде есть мостики, крутые косогоры срезаны; грунт весьма удобный для движения, — дорога эта одна из лучших в крае. Дорога из Маммед-абада переходить в Мешхед через перевал Алла-Экбер; склон его, обращенный к Дерегезу, уже теперь весьма порядочно разработан, хотя, впрочем, он с очень крутыми уклонами.

Южный же склон гораздо хуже и составляете трудную часть пути. На нем встречается один из интереснейших исторических памятников в этой местности: это Нардбан (лестница) Надир-шаха. Находясь в стороне от дороги, лестница эта мало известна и ни у одного из путешественников мне не случилось встретить описание ее. Я наткнулся на нее случайно. Недалеко от вершины горы спуск к Мешхеду разделяется на два: направо идет более удобная для вьюков и кратчайшая дорога к селению Дербенды; но тропинка настолько узка, что колесное движение здесь невозможно. Поэтому, когда я в ноябре 1881 г. проезжал из Мешхеда в Маммед-абад, имея с собою две повозки с вещами, то пришлось разыскать какой-либо обход вьючной тропинки. Жители селения Дербенды указали на Нардбан. Сначала из селения мы шли несколько времени на северо-восток, вдоль р. Рудбара; потом, повернув на север, подошли к подножию гор, где и увидели в скале лестницу в тысячу ступеней, вырубленных по приказанию Надир-шаха, как гласила надпись на камне около 400-й ступени. Работа громадная: хотя скала выбрана довольно ровная, но все же пришлось преодолеть немало препятствий, не считая труда высечения ступеней в скале; длина ступеней — 5 аршин, ширина их — 1 аршин, а высота — 1/4 аршина. Лестница, конечно, строилась, как памятник величия Надир-шаха; о разделке дороги никто не думал, — от конца лестницы до вершины горы остается около версты отвратительной дороги, заваленной камнями. Об улучшении ее и до сих пор не подумали, хотя оно потребовало бы работ ничтожных, сравнительно, с трудом, потраченным на сооружение Нардбана.

От селения Теберрик дорога проходить до Мешхеда по долине Кара-су (Кешаф-руд), по местности, совершенно ровной, с удобным дли движения грунтом.

Во время пребывания моего в Маммед-абаде я ездил по [167] Дерегезу и расспрашивал весьма многих, не сохранились ли здесь какие-нибудь предания о бывшем в этих местах христианстве, — никто ничего не мог сообщить. Вообще исторические воспоминания между жителями этой части Азии не восходят далее Надир-шаха, да и те весьма смутны и сбивчивы. Мнение полковника Стюарта о сохранившихся здесь следах христианства есть результат грамматической ошибки: полковник принял слово Каласы («кала» — крепость, «сы» — суффикс, обозначает отношение, принадлежность) за слово Келиса, означающее церковь, и на этом основании считал развалины персидских укреплений за остатки христианских церквей. Названия текинских крепостей: Ходжа-каласы, Карахан-каласы объяснились бы также происхождением от бывших здесь христианских церквей. Само собою понятно, что правильный перевод будет: укрепление Ходжи или Кара-хана, а не церковь Ходжи или Кара-хана ⁴. Дорога из Маммед-абада в Келат, через Козган и Хеба-абад, проходит по холмистой местности; тропа вьючная, но трудностей при движении не встречается. Вообще, как Дерегез, так и Келат состоят из нескольких почти параллельных хребтов, идущих с северо-запада на юго-восток. Поперечный возвышенности, соединяющие хребты между собою, не высоки и потому дороги, как по Келату, так и по Дерегезу, вообще довольно удобны при переездах из пункта в пункт параллельно горам, но становятся крайне трудными, если ехать поперек страны, тем более, что они нигде не разделаны. В горах они лепятся узкими тропинками на краю пропастей и никто не позаботится, даже в самых труднейших местах, расчистить дорогу. Перевал из Келата в Мешхед через Хэзар-Месджид, между селениями Карде и Вардэ, хуже Алла-Экберского и движение по этой дороге весьма незначительное.

Говоря о поездке по границе Персии, нельзя умолчать о впечатлении, которое здесь произвело умиротворение степи, последовавшее за взятием Гёк-тепе. Русские освободили край от разбойников-туркмен, на русских вся надежда пограничных жителей. Ко мне постоянно обращались они с настоятельными просьбами о защите их от туркмен и о принятии под наше покровительство; «русские освобождают всех», говорили они, «несправедливо было бы забыть наше селение». [168]

В Мешхеде все более и более привыкают в русским; чаще встречаются по улицам наши кавказские купцы, на базаре наши товары; пройдет два-три года, и святой город потеряет, вероятно, большую часть своей замкнутости.

_______________________

Мешхед. — Зур-абад. — Южная Туркмения.

Из Мешхеда я направился на восток по р. Карасу до селений Бахбаги. Здесь я был в ноябре 1881 года. Самые поселения, конечно, мало изменились; одно было ново: близ каждого из них были расположены персидские солдаты. Мои текинцы, смеясь, объясняли, что в Персии всегда так: войска располагаются там, где безопасно; теперь край умиротворен и хорасанский вали (наместник) разместил солдат вдоль реки для сбора с жителей усиленных податей.

Обитатели Бахбаги с осени 1881 г. почти не поправились: селение так же бедно, как и прежде; с трудом удалось достать курицу и немного корма для лошадей. В селении оказался один пленный, который воспользовался нашим проездом, чтобы освободиться. Утром, выступивши из Бахбаги, в полуверсте от укрепления я увидел всадника, который прикладом ружья бил какого-то человека; несчастный бросился под ноги моей лошади и стал просить о защите. Это был сарык, попавший в плен 8 лет тому назад; сначала он работал в Мерве, потом перешел вместе с своим хозяином в Бахбаги. «Теперь пришли русские», говорил сарык, «и я свободен; русские везде освободили рабов». Мое положение было крайне трудное: до настоящего времени в Мерве много рабов-персиян, а в Персии туркмен; обмен не происходит, и уже, конечно, я не имел никакого права освобождать кого бы то ни было. Но, с другой стороны, нельзя было не помочь пленному, так как попытка бежать могла ему стоить жизни или по крайней мере истязаний; приходилось его взять с собой; надо было только обдумать, как оформить дело. Помог сам хозяин. Для него также было аксиомою, что если русские пришли, то рабы свободны, и он стал уверять, что сарык вовсе не раб, а рабочий и заслужил побои лишь за то, что хотел уйти без спроса. Конечно, за это бить человека нечего, и после нескольких минут переговоров сарык получил разрешение от своего хозяина идти за нами. Радость освобожденного не знала пределов: сняв башками, он весело бежал, не чувствуя усталости и не отставая от лошади, все время [169] разговаривал, смеялся и старался быть полезными чем-нибудь. Впрочем, при приближении к Зур-абаду, он стал тревожнее: тут были расположены персидские войска, и сарык боялся, как бы мои текинцы при вражде, существующей между обоими племенами, не выдали его персиянам; верстах в 10-ти от Зур-абада он исчез, и я более его не видел.

Дорога из Бахбаги шла прямо на юго-восток; она обходить с юга кряж гор Пескемер, находящийся между Гери-рудом и Кара-су. На всем протяжении от Мешхеда до самого Зур-абада дорога колесная, даже в теперешнем ее состоянии; есть два или три места, где потребуются исправления, и то небольшие и в мягком грунте. На 12 версте от Бахбаги отделяется дорога через горы Пескемер в Пюл-и-хатун. Между Бахбаги и Зур-абадом один переход; вода есть в двух местах: 1) в 4 часах езды от первого пункта — ручеек, в весеннее время впадающей в Кара-су между Ак-дербентом и Бахбаги, и 2) в 3-х часах езды от Зур-абада ручеек, теряющийся в овраге. Оба совершенно пресные. Зур-абад — название персидское, туркмены его зовут Зереве. После умиротворения этого края и поселения здесь салыров, персы возобновили часть старой крепости, построили в ней казармы, базар и поставили 200 солдата и одну пушку. Коменданта укрепления, один из многочисленных в Персии шах-заде (принцы крови, родственники шаха), человек любезный, но довольно странный. Он хотел меня задержать на несколько дней и послать спросить в Мешхед: можно ли мне ехать далее? Действовал он на основании, бумаги от властей Хорасана, но в бумаге было ясно сказано, чтобы задерживать людей, желающих проникнуть с восточного берега Гери-руда в Персию; я же желал выехать именно из ее пределов. С трудом выяснил я это шах-заде; но все же он согласился меня отпустить только с условием, что я с его провожатым проеду в Серахс, а там пусть уже коменданта поступить, как захочет. Эти задержки были крайне не кстати, Зур-абад не представлял ничего привлекательного. Салыры и здесь уверяли в своей преданности жаловались на персиян, просили о заступничестве и принятии в русское подданство; я, конечно, не считал себя вправе вмешиваться в местные дела и желал только поскорее уехать. С другой стороны, существенное условие для безопасного движения по степи — это держать в тайне свой маршрут; при этом, встреча с разбойниками может быть только случайная и не [170] опасная; на разбой туркмены собираются не в один день, так как для приготовлений нужно время. Если бы я остался в Зереве 3-4 дня, то вести о моем движении дошли бы до сарыков и снаряжение шайки нам на встречу было бы весьма возможно. Надо было принять решительные меры. Заметив, что шах-заде сам сомневается в справедливости своих требований, я согласился принять от него провожатого до Серахса, но заявил, что поеду по восточному берегу Гери-руда; затем я принял обиженный вид, отказался от угощения и, садясь на лошадь, объявил окружившим меня салырам, выражавшим свое неудовольствие на образ действий хана, что подобные дела разбираются не в Зур-абаде, а в Тегеране. Хан это слышал и угроза подействовала.

Выйдя из крепости, мы перешли в поселение салыров, расположенное в полуверсте южнее. Здесь я объявил своим спутникам мои намерения: купить все необходимое для людей и лошадей на 7 дней и немедленно перейти на туркменский берег в сопровождении ханского человека, которому и объяснить, что для поездки в Серахс я выбираю кружный путь через земли сарыков; если персу угодно меня сопровождать, я очень рад и даже готов назначит ему жалованье за указание дороги; если нет, то ему предоставляется вернуться в Зур-абад. Я не сомневался в решении перса: страх сарыков наверно должен был перевесить желание получить деньги. Через два часа снаряжение было окончено, хлеб и ячмень у всех был в мешках. Салыры всеми силами старались услужить; при неподвижности туркмен можно считать за подвиг и за лучшее доказательство расположения то, что хлеб наш приготовили в течение двух часов. После этого я послал просить шах-заде поскорее прислать назначенного человека и получил ответ, что он нагонит меня по дороге. Мы выступили, направляясь к Гери-руду, и никто нас не нагнал. Только впоследствии у салыров близь Пюл-и-хатуна я узнал, что произошло далее: не желая меня раздражать, шах-заде пустил нас ехать, куда хотим; с другой стороны, несмотря на все разъяснения, он все еще боялся ответственности перед хорасанскими властями и через два часа после моего отъезда собрал конных салыров и приказал им меня нагнать и вернуть, зная хорошо, что это не будет сделано. Салыры не спешили и когда собрались, то зная, куда я поехал, сами отправились подругой дороге и донесли, что меня не могли найти. Много пришлось посмеяться над всей историею и над неловким комендантом укрепления. [171]

Зереве находится в 12 верстах от Гери-руда. Дорога ровная, по средине пути ручей и далее рукав реки. В самом русле воды не было, только кое-где сохранились плесы воды, местами почти пресной, местами настолько солоноватой, что лошади ее неохотно пили. Ложе везде состоит из крупного булыжника и, по уверению жителей, когда проходят высокие воды, то течение продолжается, но лишь подземное и обнаруживается только в глубоких местах русла; во всяком случае, подземный приток существует: иначе нельзя объяснить мелкие плесы, не пересыхающие всю осень; вода такой глубины, даже на глинистой почве, а не на булыжнике, высохла бы в два-три дня. Течение прекращается к концу июля или в начале августа несколько севернее Кяфыр-кале и затем возобновляется только от Пюл-и-хатуна, где в Гери-руд впадает река Кара-су, и особенно усиливается около Науруз-абада от выходящих из дна богатых родников. Здесь воды так много, что каналами она всегда проводилась к поселениям салыров у Старого Серахса и снабжение их было непрерывное в течение целого года. Вода снова появляется во всей реке в конце ноября или в декабре; далее же на север, к Карры-бенду, она проходит иногда также в декабре, а иногда в январе и даже в феврале. На юг от Пюл-и-хатуна, по берегами русла, везде есть родники; плесы, в которых летом сохраняется вода, настолько часты, что путь вдоль Гери-руда во всякое время года может считаться очень богатым водою; но кое-где препятствуют двигаться вдоль реки горы, близко подходящие к самой воде. Осенью везде можно пройти самим руслом; в высокую же воду не то: от Серахса до Пюл-и-хатуна дорога хорошая по обоим берегам; от этого последнего пункта на юг надобно по западному берегу идти через горы Пескемер до Зур-абада, а по туркменскому — можно обойти, по ровному месту, с востока горы Келат-кая, тянущиеся обрывами по самому берегу реки от Гярмаб-дербента до Зюлфагарского ущелья. Затем снова оба берега удобны для движения. Во второй раз горы идут вдоль реки на расстоянии 20 верст на север от впадения р. Джам.

Дорога из Зур-абада на юг, по ровной местности, выходить к Гери-руду против Зюлфагарского ущелья, переходить на текинский берег и в 10 верстах далее оставляет реку вправо, по оврагу соленого ручья углубляется внутрь страны и через 2 1/2 часа доходит до вытекающего из кэриза ручья [172] Кэриз-Илиас; по дороге есть несколько пресных родников, впадающих в соленый ручей главного оврага, а в стороне от дороги есть колодцы; вообще, чем ближе к Гери-руду, тем чаще вода. У Кэриз-Илиаса видны следы бывших здесь когда-то полей, развалины баяши и небольшого укрепления; здесь пересекается одна из дорог из Кюсана и Мосын-абада в Серахс с дорогою из Зереве в Кизил-булак и Гюрлен; по обеим дорогам в прежнее время должно было происходить оживленное движение: везде видны развалины башен и укреплений. В 5 вер. далее на В. от Кэриз-Илиаса, недалеко от дороги, два пресных колодца и небольшой родник Денгличишме. В 10-ти верстах от Кэриз-Илиаса мы вышли на пройденную в апреле дорогу к роднику Кизил-булак.

Не смотря на осеннее время, родник был довольно обилен, но вода застаивалась в камышах и пришлось долго расчищать болото, чтобы спустить загнившую воду. Родников и колодцев здесь никто не чистит, и потому после жаркого лета вода в них имеет затхлый и горьковатый вкус. Проводники говорить, что вода соленая, но, в действительности, соленых родников и колодцев немного, остальные требуют только расчистки. Главное зло загнивших родников — это масса пиявок (в речках на равнине и в колодцах их не бывает); они при водопое забираются в рот лошадям и присасываются очень глубоко в горле и только после длинных безводных переходов, когда горло пересохнет, спускаются поближе к железам, откуда их можно достать. У некоторых лошадей только на десятый день по выходе из гор были вынуты последние пиявки. В путешествии это большое зло: лошади становятся скучными, неохотно едят и тощают. Случается, что от пиявок страдают и люди. При всем этом, текинцы никогда не чистят родников и не заботятся о предрхранении себя от беды. Когда я стал рассказывать своим спутникам, сколько труда при походе по Ауреку стоило избавить неосторожных солдат от забравшихся к ним в горло пиявок, то ответ был: «да, от этого умерло немало текинцев», и затем только один последовал моему примеру и пропустил воду для питья через платок; остальные становились на колени и прямо тянули ее ртом из болота. По остаткам костров и следам, текинцы определили, что у родника прошлую ночь были всадники, — место лагеря означали кучи скорлупы фисташковых орехов. Одно из удобств этой местности для разбоев — это [173] возможность осенью везде найти хотя какую-нибудь пищу; от голода человек не умреть; разбойники в дорогу не могут взять много хлеба и дополняют недостаток его фисташками, собранными с деревьев, которые здесь по холмам растут в изобилии.

Из Кизил-булака в Хомбоу (36 верст) дорога уже описана ⁵. Близь рабата, на берегу Шор-аба, но следам животных к водопоям, мы нашли еще несколько пресных родников; теперь они все впадают в соленый рудой; очевидно, прежде их отделяли, и они-то служили для снабжения рабата. Насколько можно судить по времени, проведенному мною здесь (одна неделя в апреле и одна неделя в августе), мнение текинцев, что в этой местности не бывает хорошей погоды, верно; хотя на равнине было вполне спокойно, но здесь, к югу от Пюль-и-хатуна, нас преследовали сильнейшие северные ветры, дувшие на склонах гор Борхут с силою шторма. Часто набегали облака и на северном склоне, при нашем проходе оба раза шел дождь, впрочем очень мелкий, едва смачивавший дорогу. На южном склоне гор, ветер, по мере удаления от них, становится все слабее и на полдороге до Кюсана уже вовсе не чувствителен. В Персии мне объясняли, что самое название «Вадхыз» страна, соседняя с пройденною мною частью Южной Туркмении и имеющая одинаковый с нею климат, получила от этого состояния атмосферы: бад значит по-персидски — ветер, хастен (корень хыз) — подниматься, вставать ⁶. Текинцы и персы, с которыми мне приходилось говорить, называют горы, проходящие между Хомбоу и Гери-рудом, Борхут, производя это название от имени святого Борхута, жившего здесь когда-то очень давно. Как и обо всем, относящемся к сколько-нибудь отдаленному времени, текинцы знают об этом святом очень мало; они не знают, чем он был замечателен, а говорят, что это был очень святой человек, что с людьми он не знался, питался фисташками и молоком диких коз; животные его не боялись и не бегали от него. Вот все, что о святом Борхуте знают [174] текинские муллы; персияне об нем вовсе ничего не знают, название же взяли у текинцев. Переночевав в Хомбоу, мы спустились на равнину, к Кюсанской дороге; потом, повернув на юго-восток, пошли мы вдоль гор Борхут, до пересечения с Гурьянскою дорогою, и отсюда стали подниматься на перевал. Персияне были вполне правы, говоря, что дорога на Каруан-ашан (что значит: караванный проход) лучше идущей через Хомбоу. Подъем с юга и спуск на северную сторону почти нигде не круче 0,02; перевал на 300 фут. ниже, чем у Хомбоу; гор собственно нет нигде, — все бугры; Паропамиз отделяется от Борхута понижением, по которому весьма легко проложить железную дорогу, тем более, что предгория с обеих сторон делают всю местность кругом более возвышенною и, следовательно, к перевалу легко подойти; спуск от Каруан-ашана к Шебешу очень удобен, — придется пройти только через невысокие отроги (баиры) Паропамиза; спуск же к Кюсану совершенно пологий. Родники есть с обеих сторон перевала; особенно обилен ручей, текущий на С.; он прекращается два раза, течет под камнем и снова выступает на поверхность, обогащается новыми родниками и выходить на равнину. У Каруан-ашана был прежде пограничный авганский караул; сохранились еще башни. Дорога из Мерва на юг в Каруан-ашане разделялась на пути: 1) в Герат, 2) в Шекиван и Гурьян и 3) в Кюсан. Судя по развалинам поселений и рабатов, следует думать, что движение здесь было очень оживленное. Между Хомбоу и Каруан-ашаном есть еще несколько проходов, которые, по словам туркмен, хуже этого последнего; их весьма полезно осмотреть: не осторожно полагаться на мнение текинцев о преимуществах того или другого пути.

В 5 вер. от вершины перевала, уже в долине, мы прошли мимо развалин укрепления; здесь брошенный кэриз, сохранились и следы полей; теперь сарыки и мервцы сделали это место совершенно необитаемым, караваны не ходят и караула более нет. Несколько далее лежать развалины большого рабата и видны следы обширного кладбища. Вода проводилась, вероятно, из описанного ручья по канаве и оттуда кэризом к рабату. Чрез час после полудня мы пришли в Гюрлен (20 1/2 вер. от вершины перевала и 61 вер. от Шебеша). Здесь из окрестных бугров и кэриза вытекает очень богатый ручей; видны развалины калы, мельницы и вообще большого поселения; широкая эллиптическая долина была очень удобна для обработки; теперь ручей разлился; [175] все место покрыто камышами. После остановки на 20 минут, чтобы напоить лошадей, мы продолжали путь в Кэриз-Суме (34 версты от Гюрлена), куда и прибыли к 7 часам вечера по совершенно ровной дороге, идущей почти прямо на север. Дорога идет по широкой долине; русло протекающего здесь ручья в августе было почти сухое и по сторонам покрыто налетом соли; вода в сохранившихся лужах совершенно соленая. Близ Кэриз-Суме следов поселений не видно; у дороги вырыты 3 колодца; вода на глубине двух аршин имеется только в одном из них; остальные засорены. К воде сделан пологий спуск; она совершенно пресная, но затхлая от застоя. Корма кругом мало. Отсюда идет дорога в Ак-тачи и Кизил-кая к Чемен-и-биду (по-текински: Джевепевейд) на Кушке.

В 12 верстах от Кэриз-Суме развалины кирпичного караван-сарая Ак-рабат; при нем несколько колодцев с пресною, но затхлою водою, на глубине 6 аршин. Корма мало. Пункта этот очень важный: в нем сходятся дороги из Пенде, Мерва, Зур-абада, Герата и Кюсана. Путь из Кэриз-Суме почти все время ровный, лишь на небольшом протяжении пролегает по пологим, невысоким глиняным буграм.

Приближаясь к Ак-рабату, мы обратили в бегство 4 человек, подъезжавших туда же со стороны Адам-ёлен. Мы остановились у колодцев и один из наших людей (конечно, соблюдая при этом все требуемые предосторожности) поехал переговорить с беглецами; оказалось, что это мервцы: они просят позволения явиться. Пришли, рассказали, что они калтаманы (разбойники), вышли из Мерва на грабеж у сарыков, едут не прямою дорогою, а кружным путем на Шор-калу, Назык-абад, мимо Старого Серахса, на Адам-ёлене и затем, чрез Ак-рабат, к Мург-абу. На прямой дороге всегда много сарыков, отправляющихся на грабеж к Мерву; разбойники же обоих племен предпочитают не встречать друг друга и нападать на безоружные, случайные жертвы. По словам текинцев, Пенде есть единственное направление, по которому мервцы еще делают набеги; но судя по тому, что мне говорили персы и что мне самому пришлось впоследствии видеть, это неправда: хотя редко, но мервцы ходят и в сторону персиян и авганцев, прикрываясь при этом именем сарыков. Мы уехали, оставив еще разбойников на колодцах.

Из Ак-рабата дорога к Кунгрюэли (28 верста) идет по [176] глиняным буграм; колесная дорога не потребовала бы никаких работ, а железная потребовала бы самых незначительных. На небольшом расстоянии на В. от дороги лежит соленое озеро Ер-ойлан — впадина, глубиною до 20 саж.; оно покрыто солью; добываемою на западной половине сарыками, на восточной мервцами; соль хорошего качества, выламывается большими кусками; по восточную сторону озера идет дорога в Коюн-куисы. Ер-ойлан значит: провал земли; есть предание, что здесь когда-то была крепость, которая провалилась и на ее месте явилось соленое озеро. На впадинах по дороге, во многих местах, виден был белый налет.

В Кунгрюэли, поджидая отставших людей, мы расчистили один колодезь; вода вовсе не соленая, а затхлая от застоя, как и следовало предполагать: рабата не построили бы у воды, негодной для питья.

Перевал через Каруан-ашан настолько лучше Хомбоу, что восемь верст от Кунгрюэли к Акар-чишме хотя и нетрудный, но становятся худшим местом на всей линии; здесь дорога пересекает невысокий кряж, идущий от Зюлфагара на В.; неровности, хотя значительно меньшей высоты, встречаются и на дороге из Ак-рабата к Коюн-куисы. От Гюрлена до Пюл-и-хатун весною весьма много корма; теперь же его совсем не было, — все было выжжено. Текинцы говорить, что это происходит от неосторожности: закурят кальян, бросят огонь на траву, и выгорают громадный пространства. Акар-чишме мы не узнали; камыши и трава кругом сгорели, родник засорен; вырыт бассейн, в котором стояла гниющая вода; вероятно, в мае месяце здесь пасли лошадей отряда Рухнуд-дауле, так как по персидскому берегу неосторожные солдаты еще при мне выжгли, почти всю траву. Из Акар-чишме по прежней дороге прошли мы в Адам-ёлен. Здесь у колодца нас догнал один из 4 калтаманов, встреченных в Ак-рабате; лошадь его захромала и он решился вернуться с нами; остальные три продолжали свою дорогу к Пенде. Из Адам-ёлена мы прошли по ровной дороге к развалинам моста Пюл-и-хатун (30 верст). Остановившись здесь, мы послали за ячменем и также за мясом в поселение салыров, расположенное в 3-4 вер. от развалин. Все 6 дней единственную пищу моих текинцев составлял хлеб и фисташки; я же хлеб, загнивший, вследствие жары, на третий день, заменял варенным рисом; запас мяса летом делать нельзя, кур же в [177] Зур-абаде мы не нашли. Выступая, мы надеялись на охоту, но текинцы плохие стрелки: мы встречали много джейранов (антилоп), было потрачено немало патронов, но ничего не убито. Кабанов считать нельзя, так как летом это очень вредная пища. Также лучше вовсе обходиться без мяса, чем прибегать к консервам: в большие жары организм их совершенно не выносит. С припасами явилось в лагерь и несколько салыров, сообщивших подробности о посланной за нами из Зур-абада погони. Я снял фотографию моста и, пользуясь низкою водою, точно измерил развалины. Все расстояние между наружными пятами крайних сводов 28 1/2 саж. Из них 4 быка, неровной толщины, занимают 9 1/2 саж., а для пропуска воды служат пять пролетов, имеющих в общей сложности 19 сажень: один от туркменского берега имеет 4 саж., затем два по 5 саж. и два у персидского берега по 2 1/2 саж. Разрушена часть арки среднего пятисаженного пролета. Ширина моста немного более 2 саженей. Мост сохранился довольно хорошо, трещин в сводах нигде не видно; в случае возобновления средней арки, он и теперь годился бы для вьючного движения. Подмывов у быков нигде нет; в некоторых местах облицовка их на горизонте высокой воды сорвана течением; исправления здесь были бы вообще не трудны, так как от конца июля до декабря мост находится почти на суше, только под одним-двумя пролетами бывает по 2-3 вершка воды.

Вечером на привале меня встревожил присоединившийся к нам калтаман: он все бродил по лагерю, как бы высматривая что-то; это было тем более подозрительно, что лошадь его, с тех пор как он с нами ехал, более не хромала; конечно, могло быть, что она поправилась, но еще вероятнее было, что все сказанное им ложь, и что мервец желает ночью нас ограбить, или, по крайней мере, угнать лошадей; товарищи его могли быть недалеко. Но мои текинцы объявили, что все хорошо знают разбойника и ручаются за него; в виду этого, я его не удалил, но приказал ночью лежать спокойно и не ходить по лагерю, предупредив, что пустое недоразумение в таком опасном месте может иметь самые серьезный последствия. Утром на следующий день оказалось, что я принимал предосторожности не с той стороны, где следовало: мой авганец Маммедь-Аллам бежал, украв лучшую лошадь, ружье и несколько мелких вещей. Преследовать мы не могли: побег произошел около часа [178] ночи; оставшиеся лошади все были хуже и утомлены; я предложила награду во 100 рублей за возвращение ружья и лошади. Сначала охотников между салырами нашлось много, но когда они узнали, что негодяй увез скорострельное ружье, то все отказались. Сто рублей очень привлекательная сумма, но отнять ружье и лошадь без борьбы, конечно, было нельзя, а одно название «созон» ⁷ всегда остановит самого предприимчивого туркмена. Стали припоминать, и оказалось, что Маммед задумал бегство гораздо раньше. Когда в Мешхеде я у него потребовал отчет в данных ему на покупки деньгах, то он увидел, что много красть нельзя и что надежды его пользоваться во время путешествия не оправдаются; поэтому он стал ждать случая сделать то, что можно. Уже в Акар-чишме он просил позволения на ночь поставить лошадей на гору под предлогом, что там корм лучше. В Пюл-и-хатуне Маммед объявил караульным, что не будет спать всю ночь, что они могут ложиться; затем увел лошадь переводчика и ускакал на ней по дороге к Адам-ёлен, вероятно, направляясь через Хомбоу в Авганистан.

Мы продолжали путь по восточному берегу Гери-руда. Дорога ровная; железная дорога может быть проведена по берегу до пункта за три версты южнее Шир-тепе; здесь бугры удалены от воды на 50-100 саж. и река имеет пологие берега. За три версты от Шир-тепе начинаются берега крутые и обрывистые, а потому здесь надо подняться на слегка волнистую возвышенность до 5-6 саж. над водою и идти по ней до Науруз-абада, далее по такой же возвышенности (10-15 сажень над водою) вдоль берега, между рекою и существующею теперь вьючною дорогою, по которой мы шли в апреле месяце. Место может быть пройдено без затруднений. Бугры кончаются и все дороги пойдут по равнине от Даулет-абада. У этого пункта расположены плотины, направляющие воду в теперешние каналы к Старому Серахсу; видны остатки прежней плотины и каналов к Шор-кале и далее. Из Даулет-абада, сначала вдоль берега Гери-руда, а потом по прежней дороге, мы прошли в поселение мервцев и салыров у Старого Серахса.

В заключение описания пройденных путей, я приведу несколько выводов из данных, добытых при обоих путешествиях, [179] относительно проведения здесь железной дороги. Линию от Серахса на юг выгоднее всего вести вдоль Гери-руда до Пюл-и-хатуна; персидский берег ровнее туркменского и место у Пюл-и-хатун очень удобно для постройки моста. Но если бы почему либо встретились к этому препятствия, то и восточный берег вполне пригоден для проложения линии железной дороги в описанном направлении; главное преимущество направления по тому или другому берегу — обилие воды. Версты за три севернее развалишь моста надо повернуть на Адам-ёлен, Акар-чишме, Ак-рабат, Гюрлен, Шебеш и Гурьян. Необходимо при этом изучить еще перевалы между Каруан-ашаном и Хомбоу. Также важно убедиться, нельзя ли обойти упомянутый кряж, идущий от Зюлфагара на восток, между Кунгрюэли и Акар-чишме. Кряж начинается не прямо от Келет-кая, а в некотором расстоянии от него и, судя по осмотренной части местности и расспросам об остальной, линия может был проведена от Пюл-и-хатуна по восточную сторону Келет-кая к Кэриз-Илиясу и далее близ Кизил-булака к Гюрлену.

_______________________

В виду недоразумений, бывших в Зур-абаде, я предпочел не ехать в персидское укрепление Серахс, а остановился на восточном берегу у туркмен, близ шалаша старшины Папуш-пелвана. Здесь я нашел все в смятении; пользуясь беззащитностью туркмен, персияне с них сначала взяли подать, а потом потребовали, чтобы жители продали им остальную пшеницу по низкой цене и сами переселились в Мешхеду или же уехали обратно в Мерв. Туркмены перевезли семейства в Чача и ждали решения своей участи из Мешхеда. Персидские часовые стояли по полям и не позволяли жителям пользоваться собранным ими хлебом. Просьбы их о заступничестве я отклонил, не имея никакого права вмешиваться в споры персиян с текинцами; старшины спрашивали меня, что им делать: они прекратили работы, конечно, не из страха персиян, а вследствие ужасного наказания, постигшего ахальцев: теперь же сами персияне их раздражают притеснениями. При этих условиях, трудно удержать буйную часть населения от возвращения к грабежам.

Пока я расположился у Папуш-пелвана и писал письма в Асхабад, комендант Серахса, сертиб Аббас-хан, узнав о моем приезде, тотчас же прискакал с большою свитою. Он [180] меня поздравил с благополучным окончанием второго путешествия по столь опасным местам и стал упрекать в том, что я предпочел текинский шалаш дому старого друга. Я ему объяснил все недоразумения, бывшие у меня с персидскими властями. Хан сказал, что он уладил дело относительно того, что я, в первый мой проезд, в Пюл-н-хатуне не сделал визита принцу Рухнуд-Дауле. Принц был сначала очень обижен, но удовлетворился объяснением, которое я тогда же просил сертиба передать, что в путешествии не имел платья, в котором можно явиться к столь высокому лицу, как брат Персидского шаха. Много смеялся хан над зур-абадским происшествием, особенно над преследованием меня по той дороге, по которой — как было известно преследователям — я не поехал. Этот способ выхода из затруднения все находили очень остроумным. Вечером я отдал визит хану и встретил у него несколько человек из Мосын-абада; они мне сообщили, что после моей первой поездки местность между Мург-абом и Гери-рудом посетил полковник Стюарт. Окончив работы в Сеистане, он приезжал в Мосын-абад, оттуда направился на Беш-рабат, Гюрлен и Ислим-чишме и по той же дороге вернулся обратно.

Комментарии

1. Proceedings of the R. Geographical Society, 1881, № 9.

2. Taм же, 1883, № 1.

3. Голос, 1882 г., №№ 236 и 239.

4. Об этой ошибке говорит Роулинсон в Proceedings of the R. Geogr. Society, 1883, № 1.

5. Голос, 1882 г., № 236.

6. У текинцев нет никаких письменных памятников, и потону все названия с течением времени изменяются; особенно искажены собственная имена, взятия из других языков: так, напр., Бадхыз у них обратилось в Бай-кыз (богатая девушка); в своих письмах муллы и теперь пишут Мерв, а никто из текинцев не называете оазиса иначе, как Мары; персияне говорят: Кизил-рабат, а текинцы — Кизил-арбат; прежнее Пандж-дэ называют они Пендэ, и т. д.

7. Испорченное сузени, что значит по-персидски: игольчатый (прилагается ко всем скорострельным ружьям).

Текст воспроизведен по изданию: Заметки о Закаспийском крае и соседних странах (Поездка в Персию, Южную Туркмению, Мерв, Чарджуй и Хиву) // Записки Кавказского отдела Императорского русского исторического общества, Книга XIII. 1884