-

ПИСЬМА КАЗАЧЬЕГО ОФИЦЕРА С КИТАЙСКОЙ ГРАНИЦЫ

I. От Ташкента до Кульджи.

Жил я в Ташкенте, прикомандированный к одной из местных казачьих частей, когда стали приходить тревожные известия из Кульджи. Говорили что Китайцы не согласны на сдачу Кульджи на тех условиях которые им предлагаются нашим правительством и что война неизбежна. Эти слухи мало-по-малу стали расти и наконец приняли крупные размеры. Войска стоящие в Ташкенте стали готовиться к походу. Вскоре получены были маршруты, и начиная с 1 апреля 1880 года и до самой Пасхи из Ташкента постепенно выступили к границе четыре стрелковые баталиона, одна рота 17 линейного, 1й Сибирский конный полк, 5я Оренбургская казачья батарея и рота сапер. На Страстной неделе выступила и сборная сотня, составляющая личный конвой генерал-губернатора.

Все заставляло думать что будет что-то сериозное. Я получил предписание ехать в Семиречье чтобы поступить из вновь формирующихся казачьих полков Семиреченского войска. [833]

17 апреля 1880 года я выехал к месту назначения. Тракт, вследствие усиленного движения проезжающих и почты, находился в крайне печальном положении: чтобы проехать 800 верст от Верного до Ташкента, я должен был употребить 5 1/2 суток.

Приехав в Верное, я не застал полк в городе: оказалось что он формируется в станице Коксуйской, верстах в 250 от Верного. Нечего делать, запасаюсь новою подорожной и собираюсь ехать дальше. Прихожу на почтовую станцию, отдаю прописать подорожную и спрашиваю когда будут лошади. Мне говорят что не раньше как дней через шесть, семь. Нечего делать, приходится покориться обстоятельствам. Проходит неделя, лошадей все нет; оказывается что теперь лошадей можно получить, но нет экипажей, что проезжающие в Кульджу, несмотря ни на какие увещания, провезли все экипажи туда, и назад их ждать нельзя раньше недели. Я решился обратиться прямо к управляющему почтовою частью, который очень любезно предложил мне свой собственный тарантас. Между тем пришло известие что полк выступил из Коксы в Кульджу, пришлось менять опять подорожную. Наконец я выехал из Верного 9 июня.

От Верного до Кульджи считается всего 445 верст, но ехать их приходится теперь от 7 до 10 дней, ибо тракта собственно говоря не существует, потому что подрядчик не доставляет корма лошадям уже два месяца. Лошади ходят как тени. Вам закладывают в тарантас тройку каких-то одров, вы отъезжаете от станции верст 10, 12 и останавливаетесь; на ваш вопрос ямщику: что случилось? он преспокойно отвечает «лошади пристали, покормить надоть». И вот вы стоите в степи два, три часа, пока лошади немного отдохнут и дотащут вас шагом до следующей станции. Путешествуя таким образом, я на восьмые сутки достиг наконец желанной цели. Остановиться пришлось на почтовой станции. Приехав в 8 часов утра, в десять я уже явился к полковому командиру. Принят я был им как нельзя более любезно. Сделав визиты офицерам полка, сел на лошадь (мои лошади пришли со сборною сотней) и немедленно поехал являться начальнику кавалерии генерального штаба, полковнику Матвееву, и начальнику Кульджинского отряда, [834] генерал-лейтенанту Колпаковскому. Оба приняли меня очень радушно. Командир полка сообщил мне что полк выступает через два дня из Кульджи в долину реки Каша, и что поэтому если я желаю идти вместе с подком, то должен торопиться своими последними закупками, в противном случае он предлагает мне пробыть еще несколько дней в городе и догнать полк потом. Последнее предложение я отклонил и начал торопиться к отъезду.

II. Город Кульджа.

Мне пришлось избегать Кульджу вдоль и поперек в течение двух дней остававшихся до ухода полка. Самый город представляет бесконечную сеть переулков и закоулков перекрещивающихся по всевозможным направлениям. Сначала, с непривычки, в нем трудно ориентироваться, но мало-по-малу привыкаешь, и хотя с грехом пополам, но находишь что нужно. Красивых зданий в Кульдже нет, да и вообще больших зданий кроме казенных, например, госпиталя, тоже не имеется. Генерал-губернатор К. П. фон-Кауфман остановился на даче посреди огромного сада принадлежавшего прежнему хану Кульджинскому. При входе в сад устроены триумфальные ворота, на которых посреди лавровых венков на щитах написаны 1871 и 1876 годы: год покорения Кульджинского ханства и год Кульджинского похода.

Если от сада генерал-губернатора спуститься прямо вниз, то попадешь на Кульджинский базар. Базар делится на несколько отделений: русский, ташкентский, собственно китайский и т. д. Больше всего меня заинтересовал конечно китайский; но увы! несмотря на самые тщательные поиски я оригинально-китайского не нашел почти ничего. Огромные чашки, в роде наших полоскательных, довольно толстого хотя и хорошего фарфора с восточным узором, да нож с палочками из слоновой кости, которые они употребляют для еды плова, и который всегда имеют в особом чахле привешанном к поясу, вот и все что я мог найти на базаре. О тех прозрачных, тонких как лист почтовой бумаги чайных сервизах, о которых мы так много слышали в России, здесь и помину нет. Пришлось [835] удовольствоваться и этим. Базар крайне оживлен, по узким улицам с обеих сторон идут открытые лавки, подле которых постоянно толкутся целыми кучками солдаты, Дунгане, казаки, Киргизы. Тут же можете увидать матерей дающих грудь детям, целую стаю ребят лет до восьми, совершенно голых и загорелых как сапог. Гвалт идет страшный. Вдруг раздается крик, ей! ей! берегись! Это едет извощик; публика спешит очистить место и принимается вдоль стен домов чтобы пропустить возницу. Толпа за ним замыкается снова, но вот новые крики: это сорвалась лошадь одного из Дунган, засевшего было пить кирпичный чай в соседней чайной. За лошадью кидаются в погоню, и все это с гиком и гамом исчезает в ближайшем переулке. Но самое оригинальное, это китайские дилижансы. Представьте себе длинную и узкую телегу на двух колесах (по местному арбу); сверху телеги сделан навес, обыкновенно из голубой местной материи называемой матой. Запряжена эта колесница одною лошадью в оглоблях; в ограждение от страшных местных жаров, над лошадью сделан такой же голубой навес как и над арбой. Внешний вид такой коляски преоригинальный. Внутри помещается иногда человек до десяти всякого пола и возраста. Поезд движется с оглушительным скрипом.

На другой день моего прибытия в Кульджу было воскресенье, и я воспользовался случаем чтоб осмотреть церковь. Это просторное, высокое и очень светлое здание. Внутри оно все поддерживается колоннами. Множество образов, все снимки с лучших и наиболее почитаемых наших святынь, подарки различных духовных лиц и монастырей (Подробное описание Кульджинского храма можно найти в отдельной брошюре изданной в 1876 году настоятелем этого храма.). Из церкви я поехал в госпиталь навестить одного из товарищей по полку. Госпиталь производит приятное впечатление. Хорошенький офицерский флигелек весь окружен садом. Чистота и опрятность образцовые, здесь подвизаются смиренные труженицы Красного Креста; при кульджинском госпитале их четыре. [836]

III. Движение из Кульджи к верховьями реки Каша.

Полк наш выступал из Кульджи 15 июня. Б 9 часов утра оба полка (2й и 3й Семиреченские) была выстроены развернутым фронтом на площадке пред лагерями. Начальник кавалерии генерального штаба полковник Матвеев объявил нам что мы двинемся к верховьям реки Каша, и образуем так называемый западный авангард; что к нам должны присоединиться ракетная батарея и 5я конная Оренбургская и что таким образом мы составим большой самостоятельный отряд, задачи которого, во время предстоящей кампании, будут очень широки.

Но вот по дороге к Кульдже показалась группа всадников, группа все приближается; наконец уже можно разглядеть впереди на гнедом коне генерала. Раздается шепот: «наказный атаман едет». Все быстро кидается по местам, раздаются команды, трубачи играют, и все внимание сосредоточивается на подъезжающем атамане. Это человек лет 60, очень высокого роста, замечательно сохранившийся, и своею мужественною, воинственною физиономией производящий приятное, подкупающее в свою пользу впечатление. В последствии мне много удалось слышать о нем и много раз его видеть. Казаки слепо в него веруют, и, я думаю, мало найдется начальников которых так искренно любили бы и глубоко уважали, как любят и уважают своего атамана Семиреченцы. Объехав полки и поздоровавшись с людьми, генерал стал во главе бригады и повел ее чрез город на дорогу в Ташустан. За городом генерал простился с людьми, выразил надежду что они в деле покажут себя молодцами и, пожелав всего хорошего, уехал обратно в Кульджу.

Так как мои приготовления к походу не были еще закончены, то я отпросился у командира полка возвратиться в город, с тем чтобы догнать полк у же на ночлеге. В этот день полку предстоял переход не особенно большой, верст тридцать, так что я вполне мог располагать своим временем.

Возвратившись в Кульджу, я целый день рыскал по [837] базару закупая необходимое для похода. Предстояло запастись всем нужным и на долгое время, так как повидимому не скоро можно было рассчитывать снова попасть в Кульджу. Стало уже смеркаться, когда, покончив с покупками, я приказал вьючить вещи на лошадь. Но тут меня ждал сюрприз. Вьючную лошадь я купил только накануне и, судя по всему, это была подходящая к требованиям вьючка, как здесь называют вьючных лошадей; но только что наложили и завязали вьюк, только что казак сел на лошадь и взял ее в повод, а другие отошли, как мой вьючок, дав несколько ловких козлов задом и передом, быстро все скинул с себя на землю. Операцию эту он повторил с тем же успехом еще раза два. Наконец, когда уже совсем стемнело, наш поезд с торжеством двинулся в путь.

Приказав казаку ехать по дороге на Ташустан (место ночлега отряда), я сам, рассчитывая что поспею его догнать, направился в единственный имеющийся в Кульдже ресторан съесть что-нибудь на дорогу и только часов в десять вечера выехал из Кульджи. Не знаю почему, потому ли что устал набегавшись в течение дня, потому ли что ехал один и ночью, но эти тридцать верст мне показались за пятьдесят. Наконец поздно ночью, часу в третьем я доехал до Ташустана, не встретив нигде на дороге своих вещей; значит, подумал я, они прибыли уже в отряд раньше меня. Ночь темная, ни зги не видно, начал разыскивать офицерские палатки. Дело это оказалось далеко не легким. Большой Арык, протекавший не далеко от бивака, разлился, и вот по щиколотку в воде с трудом добрался я до места, усталый, голодный, чуть не засылающий стоя; тут с ужасом узнаю что вещи мои еще не приходили. Видя что делать нечего, долго не раздумывая, я как был, не раздеваясь, завернулся в пальто, и едва лег, моментально заснул под открытым небом.

Спать пришлось однако не долго. Часа через два уже стали подыматься. Начались расспросы и сетования; отчего не зашли ко мне, да отчего не разбудили меня, и т. д. Наконец узнал я и об участи вещей. Они подошли уже пред самым утром: с лошадью никаких, говорят, сил не было управиться. Хорошо еще что переход сегодня предстоит маленький, всего верст восемнадцать. [838]

Часов в пять двинулись дальше. Дорога шла по местности крайне населенной. Справа и слева виднелась целая масса кишлаков, все поля кругом, насколько хватал глаз, были возделаны (Да и вообще сколько мне прошлось убедиться в последствии берега рек Или и Каша замечательно возделаны, ни кусочка земли не пропадает даром, везде проведено искусственное орошение, все засеяно, все обработано.). Переход мы сделали быстро, меньше чем в три часа. Часов в 8 мы уже были на месте. Солнце еще не начинало лечь как палатки уже были расставлены. Кишлак около которого мы остановились назывался Мазар, что в переводе на русский язык значит гробница, могила. И действительно, в версте от лагеря, на холмике виднелась какая-то оригинальная постройка напоминающая своим видом китайские пагоды, какими они изображаются на рисунках. Немедленно собралась компания осмотреть эту диковинку. Здание это оказалось гробницей воздвигнутою какому-то китайскому святому. С внешней стороны оно имеет вид пятиэтажной башни, причем каждый последующий этаж уже предыдущего и углы крыши каждого этажа загнуты кверху. Последняя крыша остроугольная и края ее навеса сильно выгнуты. Вид весьма оригинальный и очень красивый. Прибавьте к этому массу зелени, громадные тополя образующие целые аллеи вытянутые в струнку, чистоту и опрятность царствующие кругом. Но вот мы входим внутрь, оттуда с криком вылетает целая стая голубей. Взорам представляется довольно обширная зала устланная превосходными циновками, потолка нет, его заменяет крыша. Посредине устроено нечто в роде пирамиды, в которой и погребен святой. Все окна заделаны деревянными решетками замечательно правильной и изящной резьбы: вообще все изделия из дерева отличаются удивительною правильностью и чистотой отделки.

На другой день чем свет отряд поднялся на ноги, заседлали коней и пошли дальше. Переход верст в сорок пять. Сначала шли быстро безо всяких препятствий, но мало-по-малу небольшие холмики, все время пересекавшие дорогу, начали расти и принимать размеры весьма почтенные. Пред вами была цепь гор отделяющая долину реки Каша. Мало-по-малу мы взобрались на высшую точку перевала. Вид [839] отсюда один из лучших, какие мне удавалось когда-либо видеть. Представьте себе впереди долину реки Каша верст на сорок. Берега реки все поросли лесом, и, сама она, разливаясь несколькими рукавами, образует множество островов также покрытых богатою растительностью. Кишлака ни одного, здесь как будто сразу прекращается оседлая жизнь. Нилкинский перевал составляет рубеж за которым начинаются уж исключительно кочевники. И действительно, там и сям по берегам реки виднеются группы юрт, у порога сидят Калмычки или Таранчинки с детьми, вокруг пасется скот; и рамкой для этой чудной картины служат на горизонте две цели снежных гор, где-то вдали соединяющиеся и составляющие нашу границу. Но долго любоваться картиной не пришлось. Нужно было спускаться. До привала было еще далеко.

Спуск крайне крутой, настолько крутой что казаки, редко спешивающиеся, слезли с коней и повели их в поводу; не знаю как пройдет здесь ваша батарея, но по всей вероятности прядется поработать не мало. Сделав два перехода мы пришли на стоянку.

Место для нее было выбрано на самом берегу реки: сырое, целые леса тростника кругом. Придется стоять здесь дня два, пока спустятся обозы, а может быть и артиллерия подойдет к этому времени. Здесь нам в первый раз пришлось познакомиться со змеями. Их оказалось множество. Куда ни пойдешь всюду наткнешься на змею.

Вот уже прошло три дня, а батареи все нет. Приказано здесь оставить ей в помощь 4ю сотню 3го полка, а отряду идти дальше по долине, верст за шестьдесят, на урочище Чижган-Тугай.

Пройти эти шестьдесят верст мы должны были в два дня, так как нам предстояло сделать перевал еще более трудный чем Нилкинский. В первый день мы дошли до Джерынтая (в переводе — половинная). Здесь мы узнали что главный начальник края К. П. фон-Кауфман едет осматривать отряды. Нужно было торопиться чтобы хотя несколько устроиться на Чижган-Тугае ко дню приезда его высокопревосходительства.

От места вашего ночлега на Джерынтае начинался чуть не отвесный подъем в гору, самая тропинка очень узкая и покрыта гальками и осколками гранита. Все [840] повозки, все лазаретные арбы, вообще все колесное было оставлено в Джерынтае с тем чтобы захватать все это опять с собой если бы нам прошлось возвращаться прежнею дорогой. Наконец, часов в семь начался подъем, он оказался не настолько длинен, насколько крут. Опять прошлось нам любоваться сверху чудною картиной расстилавшеюся у ног. Спуск очень отлогий или даже вернее целый ряд подъемчиков и спусков. Наконец с последнего холмика открылся вод на долину, на которой нам предстояло простоять около трех недель.

IV. Урочище Чижган-Тугай.

Место для лагеря было выбрано шагах в трех стах от берега реки. То была долина шириной версты в две, обрамленная с одной стороны теми самыми холмами с которых мы только что спустились, с цепью снеговых гор на заднем фоне; а с другой, ограниченная течением реки Каша, совершенно непроходимый в брод в это время года. Вправо от нашего лагеря, верстах в полутора, виднеется живописное ущелье, по которому продолжает река свое течение; это ущелье не вдалеке переходит в щель, совершенно недоступную даже для одиночного всадника.

Влево, в полуверсте, распустилась густая роща, под сенью которой поместились каммакские ламы (священники).

На другой день мы отправились смотреть лам и их богослужение. Ламы эти также кочевники; здесь они живут ежегодно с месяц; в конце же июля уходят вверх по Кашу. Место для стоянки они выбрали действительно прекрасное: густая рощица вполне защищала их от дневной жары; превосходный, чистый как кристалл ручеек протекал как раз чрез их становище.

Было их здесь человек до пятидесяти, и все одни только мущины, ни одной женщины во всем становище. Но за то уже мужской пол всевозможных возрастов, начиная с мальчиков лет шести и кончая двумя столетними стариками. Все это жило по юртам расставленным вокруг главного их святилища: громадных размеров шатра, в роде тех какие у нас употребляются для полевых лазаретов. В этом шатре они после молебствия [841] совершают общую трапезу, пьют кумыс и т. д. В шатре проделана небольшая дверь, которая ведет во храм, большую юрту где помещаются идолы (бурханы). В юрте царствует внушительный полумрак. Прямо против двери устроено нечто в роде алтаря, где под навесом помещаются три бурхана, туловища у них все завернуты тряпками и видны только головы. Пред алтарем стоят низенькие столики, на которых расположены самые разнообразные предметы, как то: целый ассортимент колокольчиков, несколько тарелочек с рисом, какие-то свистульки и т. д. По стенкам юрты развешаны листы китайской бумаги, в роде стор, на которых изображены их святые. На одном из листов представлены ад и рай. Внизу видно как грешники горят в огне, висят повешенные за язык и т. д., а наверху праведники блаженствуют, во блаженствуют чисто по земному, в самых бесцеремонных и даже неприличных позах. В левом верхнем углу изображен какой-то святой, над головой сделано сияние, в роде католического. В последствии, когда нам удалось вселить к себе доверие лам, они нам развязывали и открывали своих бурханов. О богослужении их скажу ниже, при описании торжественного молебна данного по случаю приезда к нам главного начальника края. Теперь же расскажу о событии которое, конечно, памятно всякому бывшему на Чижган-Тугае: о постройке моста через Каш.

В это время (конец июня и начало июля) небольшая речка Каш до такой степени наполняется водой что пройти ее в брод, как я уже говорил выше, нет никакой возможности. Вода еще сильнее прибывает после каждого солнечного дня, ибо теплый день способствуя таянию снегов на горах и верховьях реки тем самым увеличивает массу воды. Но главное препятствие не глубина, а быстрота течения. Вся эта масса воды несется страшно быстро, клокоча, ленясь и все смывая и опрокидывая на своем пути. При таких условиях постройка моста, приняв еще во внимание ограниченность средств (отсутствие сапер и необходимых инструментов), было делом далеко не шуточным. В том месте в котором предстояло строить мост река разделяется на два рукава, образуя низменный, [842] каменистый островок. Первый рукав шириной 13 сажен, второй 18. Мост предполагалось построить на козлах. Первое время было употреблено на то чтобы заготовить необходимый материал, а затем вскоре приступлено к постановке первого козла. После неимоверных усилий козел был наконец установлен. Потом были наложены поперечины, и первая арка была готова. Но чем далее шла работа, тем она становилась труднее, скажу невозможнее. Чрез несколько дней установили второй козел, сделали вторую арку и наконец соединили всю постройку с островом. Таким образом, недели в две мост через первый рукав был перекинут. Правда что мост ходуном ходил даже тогда когда через него переходили пешие люди, правда что козлы постепенно опускались все ниже и ниже, ежеминутно грозя мосту полным разрушением, но как бы то ни было, а на остров лопасть было можно. Но тут-то и предстояло главное затруднение. Второй рукав был значительно шире, глубже, и быстрее первого, да и противоположный берег был чуть что не отвесный. Снова началась заготовка материала и перевозка его на остров.

Во время этих занятий пришло известие что на другой день в отряд должен приехать главный начальник края генерал-губернатор К. П. фон-Кауфман. Генерал объезжал все отряды чтобы лично убедиться насколько их стоянки удовлетворяют условиям как военным, так равно хозяйственным и гигиеническим. Мы начали приготовляться к приему нашего начальника.

Равно в 12 часов генерал в сопровождении большой свиты и конвойной сотни от 2го полка подъехал к биваку. Части были выстроены в пешем строе, в рубашках, офицеры в кителях и в полной походной форме. Сам генерал в сюртуке, с георгиевскою звездой на боку и крестом на шее, проехав по фронту и поздоровавшись с людьми, прямо направился в приготовленную для него юрту, в рощице за расположением калмыцких лам. Но тут его ожидал молебен, самый оригинальный какой мне когда-либо случалось слышать; ламы узнали о прибытии главного начальника края и желая сделать ему торжественную встречу и выразить пред ним свои верноподданнические чувства решили устроить богослужение. Когда генерал подъехал шагов на триста к их становищу, вдруг [843] раздались неистовые звуки исходящие из громадных размеров труб и чудовищной величины барабанов или бубнов.

Самый молебен продолжался всего с четверть часа и заключался в общем пении каких-то гимнов, пении крайне неблагозвучном. Затем вся эта арава двинулась провожать генерала к расставленной для него юрте. Начальник края, позавтракав, отдохнув, и осмотрев наше расположение, в тот же день уехал в другой отряд.

Жизнь по прежнему пошла тихо и монотонно. К постройке моста прибавилось еще новое занятие: съемка местности и исследование различных горных перевалов. Надо заметить что офицеры разъезжали крайне неохотно.

По поводу этих съемок не могу не рассказать одного куриозного случая. Начальник кавалерии призывает одного из субалтерн-офицеров (это еще было в Кульдже) и говорит ему что посылает его исследовать один горный перевал, очень трудно доступный, но, как говорят, все-таки проходимый, и подробных известий о котором не имеется. Поездка может продолжиться недели две. Потом, взяв со стола компас, передает его офицеру и говорит:

— Вот вам компас, необходимый для предстоящей съемки, пожалуста наносите углы поправильнее.

Офицер смотрит на инструмент с недоумением.

— Позвольте, полковник, вам сказать два слова.

— Сделайте одолжение.

— Да вот, полковник, в чем дело: все это прекрасно и если уже необходимо, то я поеду, но право я плохой съемщик... я компаса от контробаса отличить не могу.

Начальник не выдержал, засмеялся.

— Ну, говорит, хорошо, я вам придам в помощь другого офицера.

От Калмыков мы узнали что верстах в двенадцати от лагеря находятся серные ключи, славящиеся своими целебными свойствами. Узнав это, я сейчас же отправился к добрейшему И. С. с радостным известием что отыскана цель для поездки. Было условлено, не откладывая дела в долгий ящик, ехать на другой день.

Едва забрезжило утро, мы были уже на ногах. Захватив с собой легкую закуску, чай, сахар, мы двинулись на рысях к целебным источникам.

Верст десять мы проехали очень скоро, но за то [844] последние две версты дали себя знать: пришлось спускаться в самую глубину развернувшейся пред нами щели. Спуск чуть не отвесный, так что лошадь катится; нечего делать, слезли с лошадей и двинулись пешком, ведя их в поводу. Но все эти труды вознаградились с успехом когда мы прибыли на место. Картина представившаяся нашим взорам действительно была замечательно хороша. Вся щель поросла громадными елями, лепившимися каким-то чудом по гигантским отвесам, подымавшимся и справа и слева. Внизу под ногами стремительно несся горный ручей, то разливаясь довольно широко, то превращаясь в узенькую ленточку, свирепо клокоча, разбиваясь о каменные утесы, как бы желая их опрокинуть и унести в своем бешеном порыве. Дико и величественно! Над источником сделан сруб и в граните выбито нечто в роде ванны. Вода с большою примесью серы доходит до 35° по Реомюру. У Калмыков эта вода считается святою; масса амулетов, мелких денег, молитв развешаны на срубе. Выкупавшись, позавтракав и отдохнув, мы вернулись часам к двум в лагерь.

Между тем работы на мосту все продолжались, хотя и становились все затруднительнее. Дни все стояли чрезвычайно жаркие и вода в реке постоянно прибывала, подмывая козлы и грозя гибелью жиденькому мостику. Наконец в одно прекрасное утро пришедшей смене рабочих представилось печальное зрелище: половины моста не существовало; вода сильно прибывшая за ночь смыла средний козел и унесла большую часть моста.

Видя что ничего не поделаешь, начальник кавалерии решил бросить постройку злополучного моста а вместо переправы на тот берег Каша решил двинуться еще далее вверх по реке, верст на восемьдесят, и попытаться перейти ее там в брод. Незадолго пред катастрофой с мостом, начальник кавалерии, руководя лично работами по постройке, оступился и упал в реку; страшно быстрое течение его подхватило и понесло. К счастью один из казаков находившихся на берегу реки, пониже этого места кинулся в воду и успел вытащить полковника с опасностью жизни. [845]

V. Нилки.

Сегодня мы покинули Чижган-Тугай, и славу Богу. По правде сказать, стоянка эта нам сильно наскучила. Отряд из 5 сотен и ракетной батареи (которая пришла дня два тому назад) направился к верховьям Каша чтобы там попытаться перейти в брод. Две сотни 2го полка пошла с обозами на Нилки старою дорогой через Джерымтайский перевал. Я поехал тоже по прямой дороге. Таким образом часов в девять утра мы разъехались в разные стороны. Мне предстояло сделать в этот день верст 50 до Нилков. День был страшно жаркий, к тому же выехал я поздно и приходилось ехать в самое невыгодное время дня. И досталось же мне в этот переход. Когда я приехал часам к 4 на бивак, то кожа с лица у меня слезла, так ее напекло. Собака моя так и не могла добраться до бивака, а уже приползла только на следующее утро. Ни малейшего облачка на небе, ни малейшего ветерка. На биваке расположена Оренбургская конная батарея и 4я сотня 3го полка. Здесь-то в первый раз должен был чрез несколько дней собраться весь наш отряд. Более невыгодной местности для лагеря трудно было себе представить. Буквально ни деревца, ни кустика чтобы сколько нибудь укрыться от тропического жара. Ровная как скатерть равнина, выжженная совершенно солнцем и наводящая просто уныние на душу. Как можно сравнить с Чижган-Тугаем: там места действительно красивые, а тут ровно и голо. На этой позиции мы особено однообразно провели время. Здесь в первый раз началась картежная игра и велась в огромных размерах. Впрочем, играли больше в коммерческие игры, и только по вечерам допускалась стуколка.

В походе особенно чувствуется баснословная неаккуратность наших почтовых сообщений. Представьте себе что корреспонденция из России получается чрез два месяца по отправлении. Трудно поверить, но беру во свидетели всех офицеров нашего отряда. А именно здесь-то и дорого каждое слово от милых сердцу. В отряде письмо, — событие. Читаешь и перечитываешь его несколько раз; а оно вдруг идет два месяца! Неужели нельзя принять мер чтоб улучшить сообщения? Ответ один: лошадей на станциях нет, поневоле, мол, почта лежит. [846]

VI. Мазар.

По делам мне пришлось съездить в Кульджу. Мое отсутствие продолжалось около недели. И вот в одно прекрасное утро (6 августа), подъезжая к месту расположения отряда, мы (мы приехали назад втроем) с удивлением увидали людей выстроенных посотенно, палатки убранными и вообще весь отряд готовый к походу. Невольно сделаешь при этом гримасу: только что проехал в двое суток (при страшной жаре) около 120 верст, и вдруг в тот же день дальше. Сюрприз не из приятных, тем более что мы не знали куда, надолго ли и зачем?

Но сомнения вскоре исчезли. Оказалось что отряд отходит назад на Мазар, ибо стоянка там более отвечала военным потребностям чем здесь; там же был постоянный мост через Каш. Отряд должен был (кроме артиллерии и одной сотни 3го полка, назначенной к ней в конвой) перейти в брод Каш, пройти левым берегом реки и переправиться снова на эту сторону уже через Мазарский мост. Но так как орудиям невозможно было перейти ни в брод, ни через мост (по его ветхости и ненадежности), то батарея под прикрытием одной сотни должна была идти старою дорогой, прямо на Мазар.

Все эти новости я узнал тотчас же по приезде. Батарея уходила на другой день, а от остального отряда нам удалось застать лишь хвост колонны, ибо отряд уже вытянулся на дорогу. Мне пришлось ехать с батареей. Движение до Мазара продолжалось трое суток, ибо поднять батарею на перевал нельзя было иначе как на руках и то с неимоверным трудом. В одно время с нами подошла к Мазару с противоположной стороны реки голова другой нашей, так сказать обходной колонны.

Отряд расположился тылом к реке, примыкая правым флангом к мосту.

Мост оказался довольно ненадежен, так что сотни проходили через него справа по одному, да и то он весь ходуном ходил. Орудиям по нему пройти не было никакой возможности, это значило наверно их потопить. Мост этот китайской постройки, устои у него каменные, но стропила и настилка от времени и влияния воды сильно погнили; требовалась капитальная починка. Тут мы застали роту пехоты, которой и вверено охранение моста. [847]

Устроились мы на новом месте быстро и уже чрез два дня никто не поверил бы что мы так недавно сюда пришли. У многих офицеров появились юрты, а благодаря соединению всего отряда, лагерь принял вид оживленный и веселый. Погода стояла прекрасная, и при бивачной жизни это высшее счастье. Правда, было немножко жарко, но за то река была в двух шагах, так что купаться можно было несколько раз в день. жизнь наша потекла снова однообразно. При встречах друг с другом первый вопрос был не как ваше здоровье, а не слыхать ли что делают Китайцы? Это и понятно при том возбужденном состоянии в котором мы находились. Вот уже два с половиной месяца как нас собрали, поздравили с походом, наконец двинули на самую границу, а положение дел оставалось такое же нерешительное как было и прежде. Невольно берет досада и нетерпение.

О Китайцах слухи ходили самые разнообразные; наконец привезли известие исходившее из довольно достоверных источников что в пограничные города (Шихо-Джинхо, Манас) подошло до 20.000 человек свежих китайских войск. Понятно как заволновалась молодежь. Но к общему унынию оказалось что и это известие нас нисколько не подвинуло вперед. Мы также мирно оставались на биваке у Мазара как и прежде. В отряде началась картежная игра; одно время господствовала стуколка, но затем публика перешла к штосу и банку. Предпринимались поездка по окрестностям. Раз как-то поехали на серные источники, верст за восемь от бивака. Дорога шла сначала берегом реки, но затем, ущелье, вначале довольно широкое, мало-по-малу начало суживаться, и в конце концов нам пришлось ехать по речному руслу, так как с обеих сторон шли отвесные скалы. Серные ключи оказались гораздо холоднее Чижган-Тугайских, да и местность далеко не такая живописная. Назад мы возвращались через горы, на которые пришлось карабкаться чуть что не на руках. Наконец, измучив лошадей и устав сами порядком, добрались мы до лагеря и с истинным наслаждением засели за самовар.

Но вот пришло известие что наказный атаман (он же и начальник Кульджинского отряда) приедет на днях в отряд и будет производить смотр стрельбы, а может быть даже и инспекторский смотр. Начались [848] приготовления и ожидания. По распоряжению начальника кавалерии, все командиры частей должны были встретить генерала у авангардного лагеря. И действительно, все начальство с полковником Матвеевым во главе, почетный караул, ординарцы, все это собралось у пехотного лагеря. Каково же было общее удивление когда из главного лагеря вдруг прискакал сломя голову казак и объявил что генерал уже здоровался с людьми. Оказалось что генерал проехал по такой дороге по которой его совсем не ждали. Начальник отряда остался, повидимому, очень доволен внешним видом лагеря. Поздоровавшись с людьми и проехав вдоль всего фронта, он приказал в этот же день вывести людей на стрельбу. На другой день должно было состояться отрядное ученье.

В четыре часа пополудни отряд двинулся на заранее избранное для маневра место (8 сотен, 6 конных орудий, 8 ракетных ставков и 1 рота пехоты). Там построили резервную колонну и затем, по приезде генерала, начался маневр. Прежде всего колонну развернули, затем выдвинули батарею, потом вызвали ракетчиков. Вслед за этим произошла перемена фронта левым плечем вперед и, с выездом батареи на позицию, начался ряд атак. На левом фланге местность была крайне неблагоприятная, чуть не отвесный спуск вниз на несколько сотов футов; и по такой-то местности приходилось производить атаки в карьер. По окончании маневра отряд прошел церемониальным маршем, которым и завершился парад. Около этого времени начали поговаривать о расформировании наших льготных полков. Говорили что это расформирование должно состояться в двадцатых числах августа. Объясняли это тем что в нынешнем году уже трудно ждать военных действий со стороны Китайцев, что горные перевалы должны были скоро сделаться совершенно непроходимыми, да и войск у Китайцев пока на границе еще слишком мало для того чтоб они решились предпринять что-либо сериозное в этом году. Казаки с нетерпением ожидали оправдания этих слухов: но ожиданиям не скоро суждено было исполниться.

Наказный атаман остался крайне доволен осмотром подков и, выразив благодарность командирам, уехал в Кульджу. Вот скоро уже три недели как мы стоим в [849] Мазаре. Все это время лошади кормятся клевером, цена которого постоянно увеличивается; с 5 руб. он уже дошел до 8 и 9 руб. Не могу не упомянуть при этом об особенности местного населения брать при покупке гуртом дороже чем при розничной продаже. Так, например, если вы покупаете у Дунгана или Таранча весь имеющийся у него запас клевера пли овса, то он с вас возмет дороже чем еслибы вы купили то же самое в несколько раз. Объясняется это их необыкновенною любовью к торговле; торговец прямо говорит вам что если он продает все, то ему уже нечем будет торговать и что поэтому он предпочитает часть оставить у себя. Так, например, в Кульдже вы можете сплошь и рядом видеть лавочку в которой всего товару на пять рублей, а между тем в лавочке сидят два и три торговца. Дороговизна дошла наконец до того что начальник кавалерии задумал разделить отряд и поставить часть его поближе к Кульдже, для того чтобы район для фуражиров был шире. Вскоре наш полковник уехал в Кульджу чтоб окончательно переговорить с начальником отряда.

Жизнь ваша попрежнему текла однообразно и бесцветно; покой наш нарушался лишь изредка нападениями ядовитых насекомых. У нас в лагере развелось множество фаланг и тарантул. Беспрестанно то в одной, то в другой палатке ловились гигантская фаланга или чудовищный тарантул. Но пока, слава Богу, все обходилось благополучно, никто не был укушен. Однажды вечерком у меня в палатке собралась небольшая компания поужинать и выпить стакан глинтвейна; сидим, болтаем. Сюда же в палатку забрался и общий ваш любимец маленький котеночек. Вдруг котенок начинает пищать и метаться. Ближайший из офицеров нагнулся чтобы посмотреть и увидел огромную фалангу впившуюся ему в переднюю лапку. Фалангу успели сбросить и думали что котенку конец; но злопамятный котенок с ожесточением напал на своего врага и, не долго думая, съел его целиком. Как говорил потом доктор, благодаря этому он и не околел. Таранчи поминутно приходят со всевозможными ябедами на казачков: то у него курицу стащили, то нарвали дынь; по большей части все это оказывается вздором. За все время похода один только раз в Чижган-Тугае был [850] действительно сериозный случай, когда дело дошло до того что казака чуть не зарезала. Вообще же о сказочном казачьем мародерстве и помину нет. Не то было в Турецкую кампанию 1877-1878 годов. Я помню один случай который в последствии принял анекдотический характер. Болгары постоянно ходили жаловаться что Русские берут у них то то, то другое и не платят денег. Постоянные, чуть не ежедневные жалобы крайне надоедали начальствующим лицам. К начальнику отдельного кавалерийского отряда генералу Л* постоянно являлись с жалобами. Генерал имел сильное подозрение на казачью батарею, которая входила в состав его отряда. Однажды приходит Болгарин и заявляет генералу что у него пропал бык. Генерал крайне раздраженный созывает к себе всех начальников частей своего отряда и говорит что необходимо во что бы то ни стало прекратить мародерство, что это роняет честь мундира и т. д. И в это время пристально смотрит на командира казачьей батареи. Этому последнему повидимому все это очень надоело, и вот он с досады говорит:

— Что вы на меня все смотрите, ваше превосходительство: ведь не я украл быка.

Тогда генерал, не будучи больше в силах сдержаться, сказал:

— Ну так я украл быка, я украл! — и обращаясь к Болгарину: «вот тебе за быка 10 золотых».

Деньщики слышали всю эту сцену, и на другой день, сидя на заваленке, разговаривают:

— Ну, теперича нам и Бог велел тащить у них; слышал, братец, сам генерал сознался пред господами что он украл быка!

Наконец полковник Матвеев возвратился из Кульджи с известием, что начальник отряда едет вслед за ним докончить инспекторский смотр. На этот раз генерал пробыл в отряде двое суток и не успев посмотреть офицерской стрельбы, поручил это сделать полковнику, а сам уехал в Кульджу. И вот офицеры собрались на репетицию; в этот день компания была почему-то особенно оживлена: смеялись, болтали, рассказывали анекдоты. Между прочим один из офицеров Оренбургского казачьего войска, прикомандированный к вашему полку рассказал следующий случай: Как-то раз, при таких же [851] условиях, происходила репетиция офицерской стрельбы; махальные, по обыкновению, расположились недалеко от мишеней. Трубач который находился тут же и который уже видел раньше меткость большинства, желая предупредить могущее произойти несчастье, кричит махальным:

— Эй! махальные подальше, подальше, гг. офицеры стреляют!

Здесь мне удалось приобрести так называемый иссыкульский корешок. Это чрезвычайно сильный яд. Примешанный в водку он действует моментально. Казак отрывший его и подержавший недолго в руках, случайно провел рукой по лбу и тотчас же с ним сделалось дурно. Чем старее корень, тем он действует сильнее. Тот который мне удалось приобрести был четырехлетний. Лета корешка можно узнать по количеству рожков: каждый год выростает по одному. Казаки пользуются им для лечения лошадей; употребляемый в виде порошка, он замечательно способствует заживлению ссадин; но обходиться с ним нужно крайне осторожно, иначе лошадь можно отравить.

Наконец дождались желанного известия: завтра, 27 сентября полк выступает в Кудьджу, а оттуда в Коксуйскую станицу где и подлежит расформированию. Трудно описать восторг казаков. Вот третий год как их собирают, отрывая от хозяйства и семьи.

Ликование идет всеобщее. Везде песни и пляски. По маршруту 13 октября мы придем в Коксу.

Л. П.

Ноябрь 1880 года.

Текст воспроизведен по изданию: Письма казачьего офицера с китайской границе // Русский вестник, № 4. 1881