-

КАЛИТИН П.

АХАЛ-ТЕКИНСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

Раннею весною 1880 г. предполагавшиеся разрыв с Катаем из-за Кульджи и дерзкое нападение китайцев вызвали экстренное движение туркестанских войск на китайскую границу, под личным начальством командующего войсками, генерал-адъютанта Кауфмана.

Наша туркестанская стрелковая бригада полностию вошла в состав действующих войск, под начальством своего бригадного командира, полковника Куропаткина.

Когда мы выходили из Ташкента, в воздухе еще чувствовалась прохладная свежесть и аромат цветущих садов. Все степи были покрыты яркою, молодою зеленью и издали казались сплошным, роскошным ковром, усеянным множеством разнообразных цветов.

Масса всякой дичи наполняет степи в это время года; во время переходов многие охотились и, кроме приятного развлечения, приносили пользу, добавляя вкусную дичь в нашему походному столу. Степное киргизское население всюду, на ночлегах, заботливо приготовляло для войск юрты, сено, скот и топливо, получая за все по справочной цене, и устраивало переправы через бушующие весною степные реки и речки.

Войска шли по-эшелонно с дневками, но вскоре, по получении сведений из Кульджи о том, что китайцы наступают большими массами, — мы прибавили ходу и, несмотря на начавшиеся с половины пути уже сильные жары, скоро и привычно одолели 1200-верстное степное пространство между Ташкентом и Кульджей. [80]

Начиная с границы Аулиатинского уезда, деревни Кара-Балты, мы проходили благодатным Семиреченским краем через цветущие русские поселения. Большинство переселенцев малороссы, целиком перенесшие свою далекую, покинутую родину; хаты, крытые камышем, плетневые заборы, колодцы с журавлем и колоды пчел в цветущих молодых садиках, — все напоминает здесь Полтавскую и Черниговскую губернии. Некоторые из переселенцев, 10-15 лет тому назад, пришли сюда с парою волов, питаясь по дороге Христовым именем, а в настоящее время все живут хорошо; другие за это время достигли уже богатства и живут теперь в Верном, занимаясь торговлею.

Город Верный, живописно расположенный у подошвы Алматинского хребта, по обоим берегам горной речки Алматинки, широко и свободно раскинувшийся между садами, производит чрезвычайно приятное впечатление своим чисторуским населением и деревянными постройками с каменными церквами, общественными зданиями и хорошим гостинным двором.

20 лет тому назад здесь кочевали лишь киргизы, номинальные подданные кокандского хана, и была голая степь; а теперь, благодаря неутомимой энергии первого русского пионера и администратора, возник цветущий город, и быстро разростаются с каждым годом русские поселения, созданные его неусыпными трудами и заботами.

За р. Или характер края уже изменяется и становится более пустынным; перейдя реку Хорюсс, мы вступили уже в кульджинские пределы. На каждом шагу встречаются целые разрушенные города и обширные селения, фермы, заброшенные поля и сады, сухие оросительные канавы и полузасохшие, искусственно разведенные, леса, — все здесь свидетельствует о неутомимом трудолюбии и искусстве китайцев, и только массы могил, да всюду разбросанные человеческие кости напоминают о недавней кровавой борьбе китайцев с мусульманами, превратившей этот роскошный край в развалины. Города: Чинчахадзи, Суйдун и самая Кульджа с окрестностями густо заселены; каждый удобный клочок земли тщательно обработан с истинно китайским трудолюбием. Большинство земледельцев обработывает землю под посевы маковых плантаций, вследствие высокой цены на опиум. Главное население названных пунктов составляют: [81] таранчи, дунгане и малое число пришлых китайцев. Дунгане, хотя ярые мусульмане по религии и заклятые враги китайцев, но во всем остальном, т. е. — образе жизни, пище, одежде, трудолюбии и земледелии — те же китайцы, с тою только разницею, что они не курят опиума, отчего отличаются замечательно крепким телосложением и здоровьем.

Разводимый здесь скот и лошади отличаются хорошей породой, очень крупны и красивы.

Все мы усердно знакомились с новым еще для нас краем.

Китайские жилища, сады, храмы, лавки, бани, театры, образ жизни туземцев и их обычаи составляли для нас неисчерпаемый интерес по своей новизне и оригинальности; все обращало наше внимание, начиная с курильщиков опиума в какой-нибудь лавченке, уличного фокусника и кончая китайским рестораном, где за рубль нам подавали аристократический обед в 50 блюд, — т. е. ложек разного кушанья и приправ, разложенных, в отдельные чашечки и блюдца.

Кульджинский край составляет уже уголок Китая.

По приходе в Кульджу, мы были встречены командующим войсками и, переночевав под городом, на другой день выступили на урочище «Мазар», где и стали лагерем в 25 верстах от Кульджи. Тотчас же по нашем приходе, генерал Кауфман поручил полковнику Куропаткину охрану и оборону Борохорского горного хребта, представляющего нашу естественную границу с Китаем. Правый фланг этой позиции составлял Ачальский горный проход и дорога из Кульджи в долину реки Баратолы-Шихо, защищаемый отрядом полковника Попова из 6-ти рот пехоты, 2-х сотен казаков и двух горных орудий; левый же фланг был Талкинский перевал через Борохорокий хребет с проходящею через него большою Императорскою дорогою, его оборонял отдельный отряд полковника Плотникова из 6-ти рот пехоты, 2-х сотен и 4-х орудий, расположенный в живописной долине на берегу озера Сайром-нора, второстепенные горные проходы занимали казачьи части, как для обороны этих пунктов и связи частей войск между собою, так и для освещения разъездами всего занятого раиона обороны.

Ближайшим резервом правого фланга служил [82] кавалерийский лагерь на урочище Тура-Су, — прелестной горной долине с богатым подножным кормом. Общим же и главным резервом был лагерь войск на урочище Мазаре. Все означенные войска были подчинены полковнику Куропаткину и составляли северный авангард действующих в Кульдже войск. Среди описанного участка обороны нашей границы всюду закипела деятельная работа. Куропаткин по суткам не сходил с лошади и требовал того же от других. Борохорский хребет довольно врут, скалист и покрыт хвойными лесами. С большим трудом прокладывались тропинки и разработывались дороги для прохода артиллерии и обозов. В проходах спешно возводили укрепления, делали каменные завалы, рыли траншеи, промежуточные посты укреплялись. Топографы и особые офицеры снимали инструментально занятую местность.

Под видом переговоров о пограничных делах из войск северного авангарда было командировано разновременно в китайскому командующему войсками, и генерал-губернатору Дзин Дзяню-Дзюню в г. Шихо несколько офицеров, доставивших подробные сведения о неприятеле, съемки и подробное описание пройденного пространства (400 верст по китайской территории), планы укреплений, о числе войск, о их снаряжении, вооружении и довольствии.

После первого же столкновения одного из наших разъездов с китайскою кавалерией в долине Кизимчика, наши посты передвинулись вперед и заняли самую долину, весьма важную для нас, так как занятие ее дало нам возможность наблюдать всю долину р. Баратолы-Шихо, передвигать, в случае надобности, по Кизимчику свои войска, и защищать находящиеся здесь зимовки наших подданных киргиз-байджигитов от грабежа китайских властей.

Устроив войска на занятых ими позициях и тщательно укрепив все горные проходы и их возможные обходы, Куропаткин деятельно принялся за тактическую подготовку вверенных ему войск; производились маневры с боевою стрельбою, атака и оборона позиций. Кавалерия упражнялась в примерных партизанских действиях и разведывательной службе. Люди рот приучались подниматься на гребни гор для будущей практики. Через полтора месяца усиленного труда, обороняемая позиция северного авангарда, имея в тылу прекрасно-разработанную колесную дорогу на Кульджу [83] и хорошее сообщение между собою, сделалась грозною и недоступною даже и не для китайцев.

Мн были вполне готовы защищать Кульджу от китайской саранчи, но китайцы вовремя опомнились и притихли. В дальнейших приготовлениях прошло все лето и часть осени.

В это время далеко от Китая, в Ахал-Текинском оазисе, генерал Скобелев, назначенный командующим войсками, в Туркмении, занял Бами, куда деятельно стягивал части своего отряда, и собирал продовольствие и снаряжение, готовясь нанести оттуда решительный удар текинцам.

Еще в июле месяце он переписывался с генералом Кауфманом о привлечении части войск Аму-Дарьинского отдела в участию в Ахал-Текинской экспедиции. С самого своего назначения — Скобелев был в оживленной переписке с Куропаткиным по всем вопросам предстоящей экспедиции, о всем чрезвычайном сообщал ему телеграммами и усиленно просил Кауфмана о назначении начальником Туркестанского отряда Куропаткина, которого Кауфман не хотел отпустить от себя, в виду предстоявшего столкновения с Китаем.

Скобелев, между прочим, писал Кауфману о Куропаткине: «Ему одному можно доверить такое рискованное движение от Измукшира до Кизил-Арвата: ибо этот поход насколько желательный, настолько серьезный», и, затем, далее, развивая свою мысль в этом же письме, высказывает, что движение Туркестанского отряда с берегов Аму-Дарьи в оазис будет крайне полезно, в видах популяризации степи и поднятия нашего престижа среди соседних азиатских государств и также, как доказательство, что Россия все может сплотить и объединить, когда обстоятельства того потребуют, причем считал присутствие Куропаткина «крайне полезным и необходимым для предстоящего разграничения с Персией и для обсуждения основных начал организации края». Вследствие чего Высочайше повелено было назначить отряд из туркестанских войск, и ему было предписано явиться в Ташкент и затем отправиться для принятия отряда в Петро-Александровск, где и быть около 10 ноября.

Быстро сформировав на месте свой маленький штаб и приказав ему спешить в сборный пункт г. Джизак, Куропаткин отправился в Ташкент, откуда, по получении [84] инструкций от генерала Кауфмана, выехал в Джизак, где уже собрались с китайской границы чины его штаба.

Двое суток, проведенных нами в Джизаке, прошли в самых оживленных сборах в дорогу; лошадей купили, какие нашлись, имея в виду приобрести хороших уже по дороге в Хивинском ханстве.

Рано утром, 24 октября, наш маленький караван выступил из Джизака в сопровождении 12-ти верблюдов, несших фураж, провиант, водоподъемные средства, палатки и офицерские вещи; наш конвой составляли 8 сибирских казаков и несколько ловких джигитов.

Мы шли в Петро-Александровск на Аму через пустыню Кизил-Кум (красные пески), тем самым путем, каким следовал Туркестанский отряд в Хивинский поход 1873 года.

Погода нам благоприятствовала; стояла прекрасная, ясная осень с холодными ночами и утрами. Каждый день, встав с зарею и наскоро проглотив свой чай, мы садились на лошадей и по дороге обгоняли верблюдов, уходивших с ночлега гораздо раньше; приблизительно на половине пути завтракали холодною закускою с прибавкою чая, — где была вода, а затем уже двигались далее с таким расчетом, чтобы еще засветло прибыть на ночлег, где, не разбивая палаток и закрывшись кошмами, засыпали до другого утра. Наш доктор только в Джизаке в первый раз сел на лошадь, а потому бедняжка страдал невыносимо и чувствовал себя по приходе на ночлег разбитым. Другой молодой человек (из стрелков), желая щегольнуть, купил себе красивого, рьяного жеребца; который ежеминутно ржал, становился на дыбы, рвался на поводах, наровил сбросить, укусить своего владельца, и бил задом всех случайных соседей; вследствие чего юный наездник все время пути принужден был ехать в невольном одиночестве.

В первых переходах движение неправильно, но потом все мало-по-малу приходит в строгий порядок: люди, лошади и верблюды втягиваются в поход, все делается в назначенное время как-то само собой и входить уже в привычку.

Наш маленький штаб был богат разнообразными типами и характерами: тут были и серьезные не улыбающиеся дельцы, знатоки азиатских наречий и местных обычаев, [85] наездники, охотники, потомки малороссийских гетманов и новгородских посадников, но все одинаково были способны к труду и работе, молоды, энергичны и весело смотрели в глаза будущему.

На границах бухарских владений, по приказанию эмира, начальника отряда встретил сам Нуратинский бек (губернатор) В полном параде, со свитою в раззолоченных халатах и убранных золотом аргамаках.

Среди безжизненной пустыни, в 80 верстах от первых поселений, был раскинут бухарцами целый лагерь из зеленых палаток и юрт, устланных коврами.

В огромной шелковой палатке нас ждал уже стол, уставленный горячими кушаньями с бесчисленным множеством фруктов и сластей. Представители бухарского эмира, жеманно растопырив свои пышные халаты, сыпали цветы персидского красноречия, объясняя нам, что Дженаби-Али-Эмир (мусульманский титул эмира) строго приказал им заботиться о благополучии своих дорогих гостей, так как Россия и Бухара издавна составляют одно целое и нераздельное государство, связанное узами тесной дружбы; «Ики Давлет, бвр Давлет» (два государства, одно государство), постоянно твердили бухарские сановники, изображая, посредством наложенных один на другой согнутых указательных пальцев, крепкую цепь неразрывной дружбы, связывающей Россию с Бухарой, и, складывая затем уже выпрямленные указательные пальцы рядом, изображали Россию и Бухару, слившихся в одно нераздельное государство. Подобные встречи и проводы продолжались все время нашего пути по бухарским пустынным пределам; сначала это занимает, но потом, соблюдающийся при этом восточный этикет стесняет и утомляет, а окружающий комфорт и мишурная позолота бухарских сановников режет глаза при сравнении с нашей простой военной обстановкой. В Хал-Атинской пустыне нас догнал джигит из Самарканда с письмом от генерала Иванова, уведомлявшего, что большая партия конных и пеших текинцев на верблюдах переправилась через Аму-Дарью выше Питняка и в данное время хозяйничает среди наших туркмен правого берега, и кизил-кумских киргиз; вследствие чего далее мы пошли с маленькими военными предосторожностями, высылая вперед и назад по одному казаку и джигиту, изображавших [86] авангард и арриергард, а в боковых разъездах ехало по одному джигиту с каждой стороны. Мы держались по близости к верблюдам. На ночь из верблюжьих тюков устраивался маленький вагенбург, куда укладывали верблюдов; выставляли часовых, а оружие и патроны — наготове. Один, из офицеров назначался дежурным и не спал всю ночь. От Адам-Крылгана до озера Capдаба-Куля тянутся высокие барханы чистого сыпучего песку. Этот путь никогда не забудут участники Хивинского похода.

Груды верблюжьих костей до сих пор еще ясно обозначают его направление. Здесь туркестанский отряд потерял более половины своих верблюдов.

Пришлось бросать экспедиционные вещи и часть провианта; оставили только воду, которой было мало, патроны, сухари и часть крупы; сухарей за недостатком давали только 1/4 фунта; а воду маленькими порциями. Впереди была полная terra incognita; далеко ли, близко Аму-Дарья, — никто не мог определить в точности; разузнать было трудно: местность впереди кишела неприятельской кавалерией. По указанию одного киргиза завернули в сторону на колодцы Алты-Кудук, надеясь найти там много воды, но ее оказалось недостаточно; между тем раскаленные лучи майского солнца томили людей, страдавших невыносимо от жажды. Собрали военный совет; начальник штаба предложил отослать всех верблюдов и лошадей с посудою и турсуками обратно на колодцы Адам-Крылган, откуда, наполнив все водою и напоив животных, двигаться безостановочно вперед, уничтожив все лишние вещи. Предложение его было принято, и мы ждали водяную колонну на Алты-Кудук. Это были тяжелые дни ожиданий; знаменитый партизан Садык, все время разъезжавший вокруг, беспокоил верблюжий транспорт и как ветер появлялся там, где его не ждали.

Наконец колонна с водою пришла благополучно. Перед выступлением сожгли все вещи.

Начальство показывало пример, офицеры и солдаты бросали на костры свое последнее платье, обувь и белье; всякий остался только в том, что было на нем надето. Наконец проскользнувший к озеру Сардака-Кулю джигит привез с него пучек зеленого камыша. Надежда на близость воды поддерживала наши силы. Пошли вперед, животные поминутно падали, люди страдали от жажды, но мужественно переносили [87] свои муки и шли. Многие офицеры, отдав своих лошадей слабым, сами шли пешком. Кауфман любовался и гордился образцовым порядком и дисциплиною, царствовавшими в отряде. Еще два тяжких перехода, проведенных в борьбе с природой и непрерывных перестрелках с неприятелем, и рано утром 11-го мая туркестанский отряд, двигаясь в строгом боевом порядке, окруженный массою неприятельской кавалерии, увидал наконец перед собою давно желанную Аму-Дарью. Все забыли про существование неприятеля: цепь перестала стрелять; страстный взрыв восторга охватил всех; радостный гул «вода! вода!» стоял в воздухе.

Некоторые молились, другие обнимались и целовали друг друга; животные и те волновались и выказывали свое нетерпение; лошади радостно ржали и рвались вперед, верблюды мычали и кружились. Маститый старик, на маленькой лошади, в сопровождении огромной свиты, объезжал стройно стоявшие войска и, сняв свою фуражку, со слезами на глазах, именем Государя и России, горячо благодарил их за тяжелые труды и лишения, поздравляя с прибытием на живую воду. В ответ на его слова могучее радостное, русское «ура» впервые своими громкими раскатами огласило Хивинскую землю.

Кто из участников похода не помнит этой трогательной минуты. Благодаря опытности Кауфмана и его начальника штаба, Хивинская экспедиция, к удивлению и зависти Европы, довела свое дело до конца, и считавшееся невозможным свершилось. Трое из нас, бывших участников Хивинского похода, знакомили с проходимою местностью начальника отряда, дополняя ее своими рассказами.

Скоро на горизонте показались Учь-Учакские холмы, и через несколько часов мы уже подъезжали к заросшему камышем озеру Сардаб-Кулю. Поднявшись на Учь-Учакский чинк, перед нашими глазами открылась красавица Аму-Дарья и далее на той стороне реки вырисовывались темными пятнами Питнякские сады.

Выехавший к нам навстречу старик, бухарский комендант крепостцы на Сардаб-Куле, рассказал, что два дня тому назад туркмены нападали на его крепость, но были отбиты и теперь бродят недалеко в окрестностях. Мы выслали по берегам озера свои разъезды, подтвердившие слова коменданта, следы пребывания шаек были еще очень свежи... [88]

Устроив вагенбург из наших тюков, мы провели ночь на Сардаб-Куле вполне готовыми, имея оружие наготове; но нас никто не тревожил, и на другой день, сделав большой переход по берегу Аму-Дарьи, мы прибыли на ночлег, где застали уже выставленные юрты и приехавших почетных туземцев местного управления, высланных начальством навстречу начальника отряда. На утро сели в высланные нам экипажи; через сутки, после 14-ти дневного путешествия, мы прибыли в Петро-Александровск, 8-го ноября, двумя днями раньше назначенного нам срока.

II.

По занятии нами Хивинского ханства в 1873 году, весь правый берег Аму-Дарьи с его населением отошел к России. В том же году Кауфман, в своем присутствии, недалеко от хивинского городка Шура-Ханы, в 7-ми верстах от Аму-Дарьи, заложил укрепление Петро-Александровское, названное так в честь русских государей, начавших и окончивших покорение хивинского ханства. Туркестанский отряд, оставив в новом укреплении сильный гарнизон, возвратился домой. Вновь занятый край получил название Аму-Дарьинского отдела.

В случае нужды, высланный из Петро-Александровска отряд, переправившись у Ханка через Аму-Дарью, на вторые сутки может быть под стенами г. Хивы. Такое угрожающее положение дает возможность совершенно свободно управлять оттуда всем ханством и держать в страхе беспокойное туркменское население левого берега.

В глинобитных стенах крепости, с глубокими рвами вокруг, помещаются: дом начальника отряда, казенные здания, маленькая церковь, склады, казармы и провиантские магазины. Из бывшего ханского дворца переделан дом, занимаемый начальником отдела. В крепость ведут широкие, красивые ворота; вооружение крепости — старые гладкоствольные пушки и мортиры. Впереди крепости, кругом обширной площади, правильными рядами расположены русские лавки и магазины. Большинство русских торговцев из Перовска, Казалы и Оренбурга; виднеются кой-где и характерные типы восточных людей. За площадью широко раскинулась [89] солдатская слободка и офицерские домики. В стороне на выезде по тамдинской дороге в линию вытянулись новые казармы, защищающие слободку и форштат; возле них крытый камышем живой туземный базар с солдатскими товарами, зеленью и живностью. Здесь всегда оживленно, толчется солдатский и туземный люд, продавая свои изделия.

Петро-александровцы живут дружно между собою, веселятся по простоте и отличаются радушием и открытым гостеприимством, свойственным всем людям, живущим на далеких окраинах; у них нет ни театров, ни выездов, ни балов; развлечения их состоят в прогулке, пикниках, изредка в поездках на тот берег, катаньи на лодках по реке, охоте и рыбной ловле. Нарочный почтарь киргиз с сумкою через плечо ики ат, т. е. с запасною заводною лошадью, приезжает сюда из Перовска на 7-я сутки, имея при себе почту и газеты; денежная же почта посылается случаями. По приезде мы нашли здесь полное оживление по случаю сборов отряда в походе. Начальники частей, при содействии местной администрации, деятельно снаряжали назначенные в походе части; и надо отдать им полную справедливость, что не жалели никаких средств для того, чтобы основательно снарядить отряд в экспедицию, туркестанцы не хотели ударить лицом в грязь перед кавказцами. За некоторыми вещами, как на пример турсуками (кожаные мешки), кожаными ведрами и шубами, пришлось посылать в Бухару, так как в хивинском ханстве их производство ничтожно.

Отряд, предназначаемый для участия в Ахал-Текинской экспедиции, состоял из трех рот пехоты, 2-х сотен казаков (оренбургцев и уральцев) при двух горных орудиях и двух ракетных станках, всего 849 человек и 372 лошади. Патронов было взято по 240 на каждую винтовку и 2 комплекта артиллерийских снарядов. Войска были заботливо снабжены всеми предметами, необходимыми для зимнего, безводного степного перехода, при чем окончательное снаряжение отряда должно было последовать по приходе на колодцы Чагыл. Обоз отряда состоял из 900 верблюдов при 158 верблюдовожатых; верблюды были взяты по наряду от населения по 25 рублей в месяц, возчикам отпускалось все казенное содержание полностью и 4 _1/2, рубля в месяц жалованья. Для подкрепления сил слабых верблюдов в пустынных [90] местах были взяты верблюжьи консервы «Кунджура» (выжимки из кунджутного масла).

На другой день 9-го ноября, мы деятельно начали приготовляться к дальнему походу и закупали все нужные нам. предметы; цены на все поднялись невероятные, в особенности трудно было достать хороших лошадей.

С самого раннего утра Куропаткин лично принимал и осматривал в подробности каждого верблюда, верблюжьи седла и арканы от уездного начальника уральца Чеботарева, требуя обязательно по 2 длинных волосяных аркана на каждое верблюжье седло. «Верблюды-то плохи» замечает Куропаткин Чеботареву. «А вот этих, говорит он, указывая на забракованных, и совсем взять нельзя: они никуда не годятся». — «Этти?! Шохрани Бог! помилуйте! Этта можна шкажать просто кораб, а не верблюд! Ей Богу! извольте хоть шею минутою приказать вьючить, — пойдет куды угодно!... Конечно, они шичас только ш штепе, маленечко пугаются, от этого вам так и показывается». «Ох! уж и сколько я принял горя с этими верблюдами, господа!» горько вздыхая, обращается за сочувствием Чеботарев к окружающей публике. «Конечно, любезный Фрол Федорович, может быть, ваши корабли и хороши, но нам плыть на них опасно, потрудитесь-ка нам поскорее дать других», говорит ему Куропаткин, улыбаясь. — «Как вам угодно, в шею минутою», произносит сконфузившийся Фрол и летит за новыми верблюдами (уральский жаргон, с переходит в ш, з в ж).

На улице перед квартирою Куропаткина толпятся проводники-туркмены. Сам Куропаткин сидит перед развернутою картой и подробно экзаменует кандидатов; если туркмен может на земле начертить схематически путь нашего отряда и подробно рассказать все встречающиеся по дороге колодцы и урочища, а также местность внутри Ахала, то это значит, что он действительно знаком с этими местами, и такой принимается проводником. Некоторые берутся только за хорошо известный им путь и тут же, условившись в цене, получают часть денег вперед и распределяются в части отряда.

Самый город в это время изображал из себя сплошной базар и оживленную толчею. На площади верблюды и лаучи, (верблюдовожатые), коммиссионеры-туземцы грудами возят шубы, халаты и кошмы; там же расставляют, осматривают [91] и принимают новые кибитки и юломейки; фигура Чеботарева на лошади мелькает всюду и везде, все его тормошат, одному надо лошадь, другому сундуки, третий нуждается в переводчике, шустрый маленький Фрол, с лицом, как свежее яблоко, поспевает всюду и везде, на что способны одни только уральцы.

10-го ноября. Куропаткин вступил в командование отрядом и делает ему подробный смотр, после чего пропускает церемониальным маршем. В пехоте народ крупный и здоровый; здесь только две роты, а 3-я стрелковая — 13-го баталиона, присоединится к нам по пути на колодцах Чаглы. Сотни делают несколько построений. Лошади у оренбургцев значительно хуже, а люди очень молоды, хотя снаряжение все новое и безукоризненное, их блузы из верблюжьего сукна очень практичны. Уральская сотня — красавцы на подбор, бороды окладистые, народ крупный и плечистый, все смотрят атаманами, лошади им под стать, такие же крупные и гладкие, как сами хозяева, в сотне много георгиевских кавалеров за прошлую турецкую войну. После осмотра мы были представлены начальнику отдела.

Полковник Гротенгельм — старый боевой офицер; севастопольский служака во время Хивинского похода 1873 года командовал 2-м оренбургским линейным баталионом, откуда и был назначен на этот пост. Он хорошо знает Азию и туземцев и из Петро-Александровска зорко следит за всем ханством. Хивинские сановники боятся, как огня, русского Музафат-Хакима (областного начальника), и каждое его слово принимают за закон. Хивинский хан в важных делах ничего не делает без его совета.

Сегодня от Скобелева получена телеграмма, уведомляющая, что он нас ждет к началу военных действий; в ответ ему сейчас же посылается донесение о том, что мы выступаем 12-го ноября.

По случаю отхода отряда у начальника отдела прощальный вечер. В просторных комнатах, переделанных из бывшего ханского дворца, собралось все небольшое петро-александровское общество; вечер прошел чрезвычайно оживленно и весело, благодаря широкому гостеприимству и радушию хозяев. Мы теперь надолго прощаемся с оседлою жизнью; отныне мы станем номадами; за поздним ужином, после оффициальных здравиц, полились горячие, задушевные слова; [92] нас провожали с надеждою на успех отряда, и остающиеся от души сожалели, что не могут идти вместе с нами. Холодным ранним утром 12-го ноября петро-александровцы и остающиеся наличные войска провожали выступающий отряд. На площади служили молебствие, войска были выведены с ружьями, знаменами, отдали честь отряду и прошли мимо друг друга церемониальным маршем, после чего отряд, свернувшись в походную колонну, с музыкою и песнями тронулся в далекий путь. Все население высыпало провожать уходящие войска; жены, дети и товарищи шли вместе до самого ночлега. Провожающие землячки и друзья шли рядом, усердно угощая водочкой себя и земляков; у многих в виде резерва, из карманов шаровар торчали горлышки бутылок. — «Прощайте, тетушка Ивановна! не поминайте лихом!» кричал запевало головной роты — бравый ефрейтор высокой бабе, стоявшей возле кабачка; и затем вдруг, откашлявшись и тряхнув головой, молодецки затянул с коленцами любимую Скобелевым песню.

Хор, гремя и шумя бубнами, зычно подхватывает слова.

— Смотри, Митрий, подай оттудова весточку-то, говорит молодая баба солдатику, отирая передником заплаканные глаза; наши вечор сказывали, будто вас вон и вовсе угонят на Кавказ; ох! пропала моя бедная головушка! громко причитает баба.

— Ну будет врать-то, не плачь, утешает ее муж; все идут... «Желаем вам, Иван Петрович, чтобы, значит, беспременно Егория заслужить и в добром здравии назад в нам оборотиться», напутствует солдатик ундера и тянется с ним целоваться. Слышится гармоника, бабий плач, и какой-то остряк, выплясывая, подпевает куплеты своего произведения, вызывающие громкий хохот.

С Дарьи дует леденящий, резкий ветер; плохо навьюченные верблюды скользят и поминутно падают; назначенные к верблюдам люди еще не умеют с ними обращаться, — верблюд стал, один солдатик тянет его за повод и рвет ему ноздри; другой колотит палкой, повод лопается, верблюд бежит в сторону, и вьюк падает на землю. Пехота и артиллерия ночуют сегодня в уральском поселке в 17-ти верстах от Петро-Александровска, с населением из ссыльных уральцев, кротким и трудолюбивым народом, занимающимся охотою, рыбною ловлею и наймом в [93] прислугу, многие из них все время постятся и не едят ничего кроме хлеба, фруктов и овощей. Шах Аббас-Вали маленький городок, населенный узбеками, внутри старая крепость с водяными рвами, есть небольшой базарчик. Пройдя для начала 32 версты, мы с кавалериею стали на ночлег в расставленных для нас юртах на площади возле крепости; здесь застали Гротенгельма с Чеботаревым, они провожают отряд до первых колодцев.

(Утро) 13 ноября. Холод, пронзительный ветер, сбивающий положительно с ног. Кавалерия ушла вперед на Бий-базарскую переправу; пропустив мимо себя пехоту и обозы, начальник отряда догоняет кавалерию; на пути большое узбекское селение Бий-базар, от которого до переправы через Аму-Дарью 4 версты, в этом месте река достигает более 400 сажен ширины. Тотчас же начали переправу на 4 больших хивинских каюках. Хивинский каюк длинная и узкая, первобытная, плоскодонная лодка-барка, сколоченная из грубо-обтесанных брусьев; вместо руля служит лопата на длинной ручке, на мелях же хивинские каюкчи (лодочники) отпихиваются длинными шестами. Каюк не уклюж и не поворотлив, вследствие чего его сильно сносит течением вниз и если хотят попасть к известному месту противоположного берега, то с этой стороны надо завести каюк гораздо выше. Такой большой каюк может поднять человек 26. казаков с их вьюками и лошадьми и человек до 50-ти пехоты. На обоих берегах у пристаней были назначены дежурные офицеры для наблюдения за порядком. К вечеру было прислано еще 10 каюков, во наступившая темная, мглистая ночь мешала работе, почему для скорейшей переправы Куропаткин приказал зажечь огромные костры на обоих берегах реки, и их яркое пламя освещало всю переправу до утра. Чеботарев нагнал массу рабочих из Бий-базара и с хивинского берега. Все начальство не смыкало глаз в эту ночь и оставалось на ногах. Шустрый маленький Фрол (так называется у уральцев и в обществе Чеботарев, в отличие от других Чеботаревых, которых много) выбивается из сил с ленивыми рабочими. Для устройства сходен на каюки он притащил сюда огромные ворота с какого-то караван-сарая и снял двери и доски с ближайших селений; весь забрызганный грязью, мокрый с головы до ног, с нагайкою в руках, он, как шарик, [94] катается в толпе рабочих; звонкий голос его слышится повсюду. «Гельтыр тахта тизрек!» (скорее неси доску), «тарт, тарт» (тащи, тащи!) «Кутар биргэ!» (поднимай вместе!) «Ата-наузым сыгейм, поштрели те в бороду! Шайтан!» восклицает сердитый Фрол. Затем следуют шлепки (называемые им фантиками) раздаваемых им милостей. «Ой бой, уй-бой, ой бой!» визжит чей-то жалобный голос, и работа быстро продолжается. Всю ночь не умолкаемый гул от рева верблюдов и человеческих голосов — стоял над фантастически освещенной переправой. Крики и ругань туземцев вперемежку с отечественною бранью висели в воздухе и оглашали речное пространство. Особенно трудно переправлять верблюдов. Иной — корабль пустыни — на доске, изображающей сходки, начинает вдруг упрямиться и выкидывать затейливые па, рвет повод и падает в воду, другой ломает ногу и ревет раздирающим душу голосом; вся задержка происходит из-за них; верблюды очень боятся каюков и не любят переправ. К вечеру 14-го ноября все части отряда уже переправились на тот берег. Куропаткин е своим штабом переправился последним, на том берегу его встретил Кош-Беги хивинского хана (нечто в роде министра двора), назначенный состоять при отряде все время пребывания его в хивинском ханстве; представлялся и здешний гурленский Хаким, — симпатичный молодой узбек. Цивилизация, как видно, уже проникла и сюда; бек носит длинные русские лакированные сапоги, курит папиросы и не прочь от вина потихоньку от своей свиты. С данной минуты мы считаемся гостями хивинского хана, и все предлагается для отряда бесплатно; но части за все уплачивают деньги непосредственно самим хозяевам, что не особенно приятно хивинским сановникам, потому что лишает их возможности нагреть себе руки на счет народа.

15-го ноября, на рассвете, мы трогаемся далее вперед по Таш Хаузсвой дороге. Пройдя песками 4 версты — снова вступаем в богатую культурную страну, — тянутся непрерывные сады и обширные поля, где всюду разбросаны отдельные узбекские курганчи с высокими стенами и башнями, представляющие из себя маленькие крепостцы; в них живут жители по нескольку семей в каждой. Оголенные, громадные развесистые карагачи своими густыми шапками [95] красиво выделяются на безоблачном, голубом осеннем небе. Вот перед нами раскинулся маленький городок Гурлень с базаром и крепостью; в воротах виднеются ряды жителей с подносами хлеба и фруктов. Гурленьский бек, проскакав вперед, слез возле ворот с лошади и в почтительной позе приветствует начальника отряда; городское население от мала до велика высыпало на крыши домов и, унизав стены, любовалось на наш отряд, проходивший мимо с музыкою и песнями. За городом сейчас же лежит громаднейшее кладбище, от чего и город заимствовал свое название («Гур» значит могила). Здесь оригинальный способ хоронить покойников. Грунтовая вода находится часто на 1/2 аршина от земли, вследствие чего сначала на земле устраивается плоский фундамент из дерева или жженого кирпича, на который кладут тело, а сверху над ним выводят глухой, длинный свод из жженого или сырцового кирпича; большинство сводов часто проваливаются, и лежащие в них кости обнажаются; немудрено, что такие кладбища служат здесь источниками всевозможных зараз и эпидемий.

С Гурленя мы пошли вместе с казаками. Дивизионер уралец Гуляев, чтобы согреть лошадей, сторонкою по замерзшим полям на ходу проделывает ученье. Невыносимо холодный ветер заставил нас слезть на несколько минут погреться у ярко пылавшей колючки. «Разве мы, уральцы, прежде такие были» — рассказывал сам Гуляев — «не знали никаких чаев, палаток, обоз-курджулы (Переметная сума.) за седлом, а провиант, напекут бабы лепешек-какурок (белые, пшеничные хлебцы с запеченным внутри яйцом) — вот тебе и все; от того и народ-то прежде был легкий, сильный и здоровый, как сокола были уральцы!» Старики рассказывали, как «наш атаман Нечай с 4.000 уральцев пошел в набег с Урала о дву конь, да так с налета и захватил Хиву; несколько месяцев казаки правили Хивой, хан был в походе на Бухару, услышав, тотчас вернулся, пришлось отступать, добра с собою набрали много, навьючились тяжело; а корысть-то и погубила, на взморьи догнал хан со всей силой, сам Нечай, все старшины и казаки сложили там свои головы, немногие вернулись из плена и рассказали своим на Урале». Зашел разговор о войсковых [96] знаменах и о введении у уральцев регулярного строя. «У нас, рассказывал Гуляев об уральцах, долго не могли приучить казаков относиться к знаменам, как к святыне, на них они смотрели, как на простые значки. В царствование Императора Павла в Петербурге стоял очередной гвардейский уральский эскадрон. На каком-то параде стоят они скучные и понурые, а Павел всегда особенно благоволил к уральцам; подъезжает Государь, здоровается и, остановившись возле них, спрашивает их: «что скучны, казаки?» — «Да как же Ваше Царское Величество! сколько служим мы тебе верой и правдой, а не жалуешь ты нас знаменем». Засмеялся на это Государь, взял у преображенцев знамя, да и передал тут же уральцам, а в прочие полки были розданы особенные знамена; но служба при них велась до того плохо и небрежно, что однажды знаменной урядник при часовом, прельстившись добротной материей нового знамени, спорол его полотнище с древка и тут же из него начал себе шить шаровары и кацавейку... В 6-ти верстах за Гурленем на глубоком и широком канале Клычь-ниазбой отряд делал 2-х часовой привал. Канал Клычь-ниазбой выведен из Аму-Дарьи и составляет одну из важнейших судоходных артерий ханства. Он очень глубок и шириною 9 сажен; через него перекинут допотопный мост без перил, на деревянных покачнувшихся сваях; настилка моста сильно наклонена вниз, и перекладины пляшут, как клавиши. Здесь мы поджидаем наш растянувшийся обоз; владельцы верблюдов дали плохие седла и арканы, все это теперь рвется и задерживает движение; отсюда, по распоряжению начальника отряда, Кош— Беги посылает в Хиву за большим запасом волосяных арканов, седел и подпруг, а также за кунджурою. (так называетзя чрезвычайно питательный верблюжий консерв, выжимки от кунжутного масла, незаменимый в пустынных местностях, где надо поддержать слабых верблюдов). Все эти вещи прибудут к нам по нашем приходе на колодцы Чагыл. Сегодня Куропаткин получил телеграмму от Кауфмана, что Скобелев послал на встречу Туркестанского отряда хорунжего кубанского войска Стеценко. Мы ночуем на арыке Ярмыш у маленького узбекского селения Шейх-Кола; здесь уже заботливым Кош-Беги расставлены юрты, сложено топливо и фураж. Сегодня прошли всего 45 [97] верст. Заведен правильный порядок: отряд на месте бивуака выстраивается в общее карре, перед фасами каждой части верблюды сбрасывают свои вьюки и угоняются немедленно пастись под обороною казачьих постов и джигитов, на каждом фасе вьюки сложены и выровнены перед юломейками; для охранения лагеря выставляются казачьи и пехотные посты; на ночь верблюды вгоняются внутрь карре, а на заре их снова выгоняют в поле покормиться и напоить пред вьючкой. Отсюда уже сопровождает отряд здешний Таш-Хаузский Хаким (начальник уезда) Аппар-Бай, придурковатый человек; когда его о чем-нибудь спрашивают, он сначала хватает за полы двух своих советников, находящихся при нем неотлучно, и пошептавшись с ними, отвечает на вопрос; настоящим местом обязан своему отцу Якуб-Баю, бывшему ближайшим советником нынешнего хана.

16-го сентября. Утро ясное и хорошее, обоз выступил вперед в 6 часов утра с пехотою; кавалерия и начальник отряда — в 7 часов. Гротенгельм с своей свитой и Кош-Беги чуть свет уехали вперед, Аппар-Бай опять нас сопровождает, но сегодня он еще хуже, чем вчера, так что Куропаткин должен был пригрозить ему, что он будет просить хана сменить его с должности. Вскоре перед нами открылись сады г. Там-Хауза; отсюда уже начинаются туркменские кочевья иомудов. Крепость Там-Хауз (каменный пруд) издавна построена здесь Хивинскими ханами, как оплот границы ханства от туркменских набегов. На огромных насыпных валах выведены высокие и толстые глинобитные стены с зубцами и бойницами в 8 яруса. Стена имеет внутреннюю оборону по банкету, с хорошо приспособленными крытыми траверсами. В крепость ведут 4 ворот с высокими башнями из жженого кирпича; вокруг стен глубокий ров с вододействием; со стороны Измукшира, крепостную стену омывает канал Шават, из которого города, и крепость пользуются водою; через него перекинут допотопный деревянный мост без перил, еле держащийся на тоненьких сваях. За каналом расположен огромный ханский сад, среди которого возвышается в виде башни 3-х-этажный летний дворец хана в персидском вкусе. Город и базар помещаются внутри крепостной ограды, жилые помещения группируются в особо-укрепленные кварталы, [98] могущие долго обороняться и по взятии городской стены. Видно, что жители живут в постоянной тревоге и всегда готовы встретить врагов. Население города состоит из узбеков с малым числом торговых туркмен. Чтобы не путаться в узких улицах города, обоз направился вдоль стен и вышел на дорогу; отряд же с музыкою и песнями прошел через город. У ворот аксакалы города (белобородые старики) поднесли Куропаткину досторхан и пожелали добрый путь. В окрестностях Таш-Хауза среди кочевий иомудов разводятся лучшие лошади в ханстве; здесь многие наши офицеры приобрели себе хороших лошадей у местных жителей по очень высокой цене. Я купил у приезжего иомуда прекрасного, серого жеребца карабаира (Происходящего от арабской крови.) за 200 металлических рублей. «Бек джаксы мал» (очень хорошее животное), ободрял мою покупку наш джигит Алла-Шкур, оправляя на нем мое седло. «Ага ат якши сахла» (господин, береги хорошенько лошадь), говорил хозяин, поддерживая мое стремя (этот превосходный конь отслужил мне всю текинскую кампанию, и один выдержал сильную ординарскую езду). От Таш-Хауза местность идет хорошо обработанными пашнями и садами еще около 7 верст, после чего, перейдя через заросший камышами горько-соленый канал Дарьялык, входит в сыпучие пески; здесь отряд делал часовой привал. Отсюда до Мазарки-Ходжа-Кумбет идут пески, а начиная с этого пункта, местность проходит по пахатным полям с разбросанными зимовками туркмен-иомудов. Сегодня мы ночуем не далеко от могилы Ходжа-Кумбет на арыке Измукшир. Не далеко от нашей стоянки расстилается ровное, как стол, Чандырское поле. Здесь высланный из Хивы в июле месяце 1873 года отряд генерала Головачева во время движения в ночь на 15-е июля подвергся нападению партии в несколько тысяч конных и пеших туркмен. Нападение было отбито со страшным уроном для последних, а весь день 15 июля до самого вечера генерал Головачев продолжал преследование; это поражение навело навсегда ужас на всех хивинских туркмен.

17-го ноября, рано утром, двигаемся на колодцы Чаглы; путь лежит между пашень, покрытых сетью арыков, вокруг — иомудские кочевья; иомуды, также как и узбеки, [99] селятся отдельными курганчиками среди своих полей. Возле кибиток виднеются лошади, покрытые белыми попонами. Далее гигантские развалины крепости Измук-Шира, построенной, как говорят, еще калмыками. Крепость стоит на высокой, искусственной насыпи и далеко виднеется среди равнины.

На половине пути к колодцам пашни и проточная вода прекращаются. Отсюда путь идет мелкими песками, перемежающимися такирами. На колодцах Чаглы мы застали стоящий здесь с ранней весны Сарыкамышский отряд (2 роты, 2 стни, 2 горные орудия), прикрывающий работы ученой экспедиции по исследованию сухого русла Аму-Дарьи. Ему досталась не легкая работа: все время двигались в степи, рыли колодцы и укрепления; люди загорели, как арабы, пооборвались и обносились, но выглядывают здоровыми молодцами. Весьма странно, почему здесь расположен отряд. Четыре колодца Чаглы маловодны, с соленою водою; тогда как в 5-ти верстах отсюда лежит большое пресное озеро Кызил-Чагалды, куда гонят на водопой отрядных верблюдов. Наша кавалерия прошла прямо на озеро; а завтра и мы переходим туда же. Некоторые предлагают на карте к колодцам Чаглы добавить: «в 5-ти верстах от озера Кызил-Чагалды». К нашему отряду здесь присоединилась стрелковая рота Агафонова. Мы привезли на них все снаряжение и их вещи. За поздним временем Сарыкамышский отряд расформировывается, а ученая экспедиция прекращает свои действия до следующей весны. Экспедиция обследовала сарыкамышскую впадину и произвела рекогносцировку до Урта-Кую. Сам начальник экспедиции лично доезжал в тарантасе до Черешлы. Относительно дальнейших работ в данное время нельзя сказать ничего положительного ранее самой тщательной нивелировки местности Узбоя (сухого русла Аму), которая выяснит, существует ли общий наклон местности, необходимый для отвода реки по старому руслу в Каспий. Генерал Глуховской старается обводнить древний караванный путь от Чаглы на Урту-Кую, Игда и далее на Ахал и вырыл колодцы до Гяур-Кала; дальнейшие же работы по обводнению пути и исследованию старого русла Аму будут возможны только тогда, когда Россия Займет Ахал-Текинский оазис и Мерв, в раионе которых лежит исследуемая местность. Сарыкамышцы при своем движении ожидали стычек с туркменами, но судьба только раз побаловала их, послав в награду им [100] маленький текинский аламан, который наткнулся на казачий пост и, после нескольких выстрелов, бросился бежать. В ожидании стычек, бывший в отряде красивый полковник с баками всегда и всюду возил за собою красный значок. По его сведениям, масса туркмен стояла на Урту-Кую и Игдах, готовая обрушиться на Сарыкамышский отряд. Шутники отряда рассказывали за факт, как один начальник, двигаясь с отрядом к развалинам крепости, увидел издали ее стены, сплошь унизанные черными шапками туркмен и, подозревая засаду, немедленно приказал атаковать дерзкого врага, но тот не выдержал, закаркал и улетел.

Перед нашим приходом генерал Глуховской приказал снять все посты с попутных колодцев до Гяур-Кала и командировал вперед на Урта-Кую полковника Ковалевского с летучею колонною (из 7-ми взводов казаков и 2-х конно-горных орудий) для прикрытия ученых работ Свинцова и Гедройца, отправляющихся на Урта-Кую и Игды; причем предписал ему, какими бы то ни было средствами, доставить его письмо к генералу Скобелеву в отряд. Ковалевский разделил свою колонну на 3 эшелона и выступает сегодня вперед с 70 казаками (Впоследствии Куропаткин вернул его с Игды обратно, так как поездка в оазис была против желаний генерала Кауфмана.). Здесь нашли мы Гротенгельма с его тенью, Кош-Беги; благодаря старанию последнего, наш отряд прошел ханство со всеми удобствами. Кош-Беги останавливается на каждом бивуаке с своими многочисленными махрами (приближенными) в сторонке и едва только присядет на ковер выпить чашку чаю, как раздается повелительный зов начальника: «Кош-Беги! Кош-Беги!» и высокий сановник хивинского ханства, в атласном зеленом халате и громаднейшей бараньей шапке, летит стремглав, спотыкаясь, выслушивать волю Музафат-Хакима (Гротенгельма).

18-го ноября. Куропаткин с раннего утра лично поверяет лаучей и в заключение дарит им 10 баранов на угощение. Все части закупают здесь скот и баранов. В полдень к юрте Куропаткина подъехало 5 джигитов; один из них оказался посланный Скобелевым, переодетый Стеценко, с письмом к Куропаткину, в сопровождении 4-х (шураханских киргиз) джигитов, служащих при Скобелеве; он выехал из Дуз-Олума в ночь на 31-е октября. [101] Стеценко и его спутники отправились оттуда переодетыми в туркменский костюм о дву-конь на отличных текинских скакунах, имея при себе бурдюки для воды, ячмень, продовольствие и патроны. Проводники его долго блуждали; от продолжительной езды и изнурения половина его лошадей пала; почему, бросив все свои тяжести, он принужден был идти пешком, таща в поводу измученных лошадей, причем вынес все муки голода, жажды и утомления. 9-го ноября Стеценко в крайнем изнеможении остановился в песках, в 20-ти верстах не доходя до колодцев Черешлы, не зная о их существовании и, вероятно, погиб бы, еслибы совершенно случайно не встретился здесь ночью с 3 ротою 13-го баталиона (Из Сарыкамышского отряда), шедшею на Урта-Кую. Его накормили, напоили и направили на путь; он проехал в Петро-Александровск и теперь нагнал нас, обратно он едет вместе с нами. Стеценко симпатичный молодой человек, ходит в халате, который не идет в его безбородому юному лицу, а его светлые волосы и глаза сразу обличают в нем европейца (за свою отважную поездку Стеценко впоследствии получил св. Георгия 4-й степени). К 12 часам наш отряд перешел на озеро; вода в нем совершенно пресная и очень вкусная; вокруг — обильный корм для верблюдов и много топлива; по берегам растет камыш. Здесь мы окончательно снаряжаемся на поход через пустыню Кара-Кум. Турсуки и бочата налиты водою и распределены по частям. Хивинские мастера спешно зашивают старые турсуки и обильно смазывают салом снаружи новые, вода в которых в первое время имеет неприятней вкус и отзывается кожею. Начальник отряда взял еще несколько новых проводников, между которыми выделяется замечательный туркмен имралинец, Джума-Нияз, главный проводник нашего отряда; он хорошо знает пути в Ахал и лежащие по ним колодцы. Это чрезвычайно представительный и красивый туркмен, на прекрасной серой лошади, держит себя с большим достоинством; глубокий сабельный шрам на лице свидетельствует, что ему хорошо знакомы аламаны. Зная по опыту, что в пустыне все зависит от проводников, Куропаткин платит очень большое содержание, и за каждый пройденный участок пути, сверх платы, дает еще денежные награды; продовольствие их вполне обеспечено; они получают натурою полный [102] солдатский рацион, воду и ячмень (Верблюдовожатые получают только солдатский паек и воду.). Возле реданта рабочие тюкуют вещи и привязывают их для более удобной вьючки к лесенкам (Так называются две березовые рамы с перекладинами, напоминающие собою лесенку в виде буквы А; верхние концы рам крепко связываются между собою, после чего к каждой раме привязывают упакованные тюки, распределяя равномерно груз вьюка по обеим сторонам лесенки (как, например, котлы, ящики, патроны, инструмент, кошмы и т. д.).). Благодаря этому приспособлению вьючка в развьючка происходит быстро; верблюда кладут на землю, и несколько человек, подняв сразу лесенку с привязанными к ней тюками, быстро накладывают или снимают с седла вьюк, а верблюд идет немедленно пастись. Равномерно распределенная тяжесть и хорошо пригнанный вьюк не набивает животному спину, не трет бока, и самая вьючка для солдат не требует особенного искусства, приобретаемого лишь долголетнею практикою номадов. У юрты Куропаткина на корточках дожидаются джигиты и проводники; стоят несколько оседланных лошадей. Дежурный урядник по очереди пускает их в кибитку. Возле юломеек сотенные и ротные командиры осматривают снаряжение и вьюки, дежурные и фельдфебеля делают наряды и выкликают рабочих. Между тем, быстро темнеет. В большой штабной юрте, служащей столовой, приемной и гостиной, откинут верх; 2 фонаря, привязанные к керегам (Решетка кибиток.), освещают внутренность кибитки; хна постланных кошмах и коврах расположились ее обитатели. Все заняты: один озабоченно строчит что-то спешное, двое играют в шахматы, другой, лежа на животе, старательно вырисовывает какие-то кроки и по временам отдаляя от себя лист бумаги к свечке, любуется на свою работу; охотники насыпают свои патроны; двое спят, прикрывшись бурками, на ковре. Посреди кибитки, возле тлеющих углей, стоит большой медный чайник, разбросаны мешки с сахаром, сухарями и несколько китайских чашек. В полуверсте от отряда, на берегу озера, расположились под открытым небом проводники; на земле разложены кошмы, бурка и курджуны; возле стоят покрытые попонами и привязанные за ногу лошади. Группа туркмен сидит вокруг огня, яркое пламя лижет чугунный котел и освещает бронзовые лица [103] собеседников, слушающих с напряженным вниманием бакши (певца-трубадура). Певец поет высоким гнусливым голосом, акомпанируя себе на дутаре (инструмент в роде балалайки). Переходя по рукам, клокочет и хрипит кальян; все молчат и лишь изредка, в чувствительных местах, поощряют певца гортанными восклицаниями: Гм! гим! ай баракала!.. (одобрение), после чего певец, воодушевляясь, забирается еще выше и громче.

Но вот заиграли зорю, и утомленный лагерь засыпает, чтобы набраться сил на предстоящий впереди трудный путь.

III.

Рано утром 21 ноября с ночлега у озер, Куропаткин выступил с 2-мя сотнями и ракетным взводом вперед, на колодцы Казыл-Ча-Куюсы, с пехотою же, которая отсюда идет отдельно вслед за нами, мы соединимся только на Урта-Кую. Вчерашний дождь образовал но дороге громадные лужи и целые озера воды. Пронизывающий до костей холодный ветер сбивал с ног животных, — спотыкаясь по замерзшим лужам и утопая в грязи, верблюды скользили, падали и развьючивались на каждом шагу, задерживая наше движение.

Подтянув обоз, пришлось оставить его ночевать с прикрытием на половине дороги в степи, так как было поздно. Сделав в этот день более 60 верст, поздно вечером кавалерия пришла на колодцы Казым-Ча-Куюсы.

Голодные и Измученные, дрожащие от холода, завернувшись в бурки, все сбились в кучу на кошме в маленькой дырявой юломейке, уступленной нашему штабу казачьими офицерами здешнего поста.

Лично мне не пришлось спать, так как я был дежурным и провел всю ночь на лошади, поверяя и осматривая посты. Завтра делаем здесь дневку и будем ждать обоз.

Едва забрезжил свет утра 22-го ноября, как казаки уже были на ногах и кипятили свои чайники у ярко пылающих костров.

Посланный в обоз казак привез известие, что он будет на колодцах не раньше 4-х часов по полудни; из обоза на лошадях успели подвести баранов и котлы, и уже [104] готовили пищу, попробовав которую, Куропаткин выдал денежную премию уральцам, у которых борщ был раньше готов и вкуснее чем у оренбургцев.

Потомки московских стрельцов и разного вольного люда, когда-то заброшенные на Урал, уральцы в течение веков, живя на рубеже бок о бок с номадами, ведя с ними непрестанную войну и производя малые и большие степные набеги, усвоили себе их привычки и сноровки и сделались незаменимыми в степных походах. Уралец в пустыне все равно, что матрос на корабле; его плотный конь маштак вмещает на себе все его легкое походное хозяйство, плотно привязанное и притороченное опытною умелою рукою. В его переметных сумах найдутся: чай, сахар, мука, кишмиш, кусок бараньего сала и лишняя торба ячменя, подобранная им у зазевавшегося оренбургца.

Необходимую принадлежность каждого уральца-казака составляет всюду ему сопутствующий старообрядческий медный складень-образок, который он вешает, молясь, на луку седла, решетку кибитки или колышек палатки. Большая сотенная икона в кожаном чахле, везется через плечо бородатым казаком, который исправляет должность начетчика, за что он пользуется льготою и службы не несет. Начальство в походе особенно любит иметь при себе уральцев; развитые, умные и смышленые от природы, они весьма скоро изучают характер, наклонности, привычки каждого начальника и впоследствии становятся для него положительною необходимостью, никто не умеет лучше их ловко и быстро подать и принять лошадь, разостлать бурку, приготовить чай и закуску, причем в большинстве случаев бутылки с водкою, отданные на сохранение сынам Урала, всегда оказываются пролитыми или разбитыми.

Едва успеют уральцы на привалах и ночлегах сойти с своих маштаков и привязать их к железным приколам, как уж через несколько минут у них кипят чайники, согретые какою-нибудь травкой или кизяком.

В то время, когда другие части едят в походе только сухари, уральцы неизвестно откуда жарят пшеничные лепешки и блинцы, раздразнивая аппетит всего отряда, никто лучше уральца не может на глазах у всех украсть барана и корову, и, мгновенно зарезав ее, зарыть тут же внутренности в землю, или же по ошибке снять с чужой лошади [105] торбу и пересыпать ее в свою, зная, что лошадь этого никому не скажет. Вместе с тем, они очень гордятся своим происхождением и считают себя умнее и выше всех на свете; в словах уральца, когда он говорит с вами, всегда проскальзывает некоторая ирония и сарказм, приправленные их природным юмором. Наш дивизионер чистокровный уралец, тяжеловат, любит удобства и комфорт, его всегда сопровождает свита из казаков, везущих его бурку, закуску, чайник, подушку и бинокль.

При каждой остановке плутоватый приказный, перекрещенный киргиз, Лукин, скатываясь кубарем с своей лошади, мигом расстилает бурку и подкладывает своему властелину под бок подушку, поднося при этом соответствующие закуски и питье. Лукин занимается ботаникой и потому часто отстает; тогда гнев дивизионера разражается на нем как ураган; от головы и до хвоста колонны разносится громкий крик: «послать приказного Лукина». «Как шмел отштать! а? Ты знаешь, я например шолнче, а ты тень, и должен быть поштоянно вожле меня», грозно говорит ему рассерженный начальник. Обладая обширною памятью и недюжинными способностями, дивизионер отлично знает военную историю и на выдержку декламирует целые поэмы, а когда он разойдется, его исполненные юмора рассказы оживляли бывало не раз однообразие нашей походной жизни.

Противуположность уральцам составляют оренбургцы, хотя они хорошие служаки, но опытности и сноровки уральцев у них нет, большинство из них крестьяне-пахари, давно переименованные в казаки, им негде было воспитать в себе ту широкую самобытность, какою отличаются уральцы, и, кроме того, вся жизнь их сложилась при совершенно других условиях. Молодые оренбургцы по неопытности очень часто теряют в обозе свой ячмень, кошмы и другие мелочи, которые уральцы подбирают и навьючивают на свои вьюки...

25-ти верстный переход по пологим барханам и ровным такирам привел нас к развалинам крепости Шах-Санем, возле которых лежат два неглубокие колодца с противно горько-соленою водою; благодетельные лужи на такирах напоили нас и наших животных, а воду в баклагах берегли как зеницу ока для предстоящих безводных переходов. Верстах в двух от колодцев лежат [106] развалины города и крепости Шах-Санем, построенной на насыпном холме; стены ее полуразрушены, внутри развалины из жженого кирпича, возле стен лежит большое древнее кладбище и далеко вокруг тянутся развалины древнего города.

До сих пор хорошо еще сохранились следы городских стен, караван-сараев, дворцов и пр. построек. Легенда гласит о жившей здесь когда-то прекрасной принцессе Хоразма, укрывшейся сюда со своим возлюбленным от преследований разгневанного отца. По случаю своих именин, дивизионер пригласил нас на пирог, который был превкусный; как спекли его уральцы в пустыне, это навсегда останется тайной кулинарного искусства.

24-го ноября мы выступили в 7 часов утра; впереди нас по обыкновению идут туркмены-проводники, которые пользуются ровными, как паркет, такирами, чтобы поджигитовать, припуская в карьер своих коней; некоторые довольно ловко подбрасывают вверх и ловят свои винтовки на скаку; останавливая своих расскакавшихся коней, они никогда не осаживают их сразу, как прочие номады, а делают постепенные вольты, переходя из большого аллюра в меньший.

Было пасмурно и сыро, моросил мелкий дождь, окрестности тонули в серой дымке, кое-где из-под накинутых бурок и башлыков вспыхивал иногда огонек папирос, да дождь дробно постукивал в спину всадников. Время от времени Куропаткин припускает своего серого коня, за ним вьется красный значок и скачут вслед ординарцы и дежурство; обогнавши далеко сотни, Куропаткин по обыкновению въезжает на бугор, слезает с лошади и, поджидая сотни, пропускает их мимо себя; это постоянная и ежедневная его привычка видеть всегда все части на ходу.

Пройдя 30 верст по барханам и такирам, мы пришли на колодцы Гяур-Кала, возле которых нашли маленький редутик с прикрытым ходом к колодцам, вода в них хотя и была годна для питья, но ее было так мало, что колодцы эти были бы для нас совершенно бесполезны, еслибы нас не выручили опять дождевые лужи на такирах.

В 3-х-4-х верстах от колодцев лежат развалины укрепленного города Гяур-Кала (крепость неверных), от которых и колодцы заимствовали свое название. Один из проводников привез нам белый корень в виде моркови, [107] оставляющий во рту вкус воложского ореха, по словам туркмен, корни эти очень питательны и нередко спасают от голодной смерти блуждающих в степи туркмен. Так как завтра нам предстоит начать тяжелый безводный переход около 120 верст до Урта-Кую, то Куропаткин лично сам осматривает очень подробно спины верблюдов и лошадей, бочки и турсуки с запасною водою, седла и арканы, оружие и патроны. Одна бочка запасной воды у уральцев оказалась пустою; при чем бородатый сын Урала тщетно старался объяснить Куропаткину, каким образом вода ушла через верхнее дно бочки, и увы! попал за это на часы. Едва забрежжил свет утра, как мы уже сидели на конях; кругом пески и крупный саксаул, глухая мертвая пустыня; несколько раз по пути мы пересекаем речные русла, то спускаемся в них и идем по ним, то снова поднимаемся на верх и следуем их крутыми берегами! около 4-х часов пополудни вправо от нас высоко поднимается над окрестностью гора Занги-Баба. К 5-ти часам мы расположились на привал, из запасной воды казаки варят себе чай и пищу, лошадям выдано по полведра воды; когда стемнело, запылали яркие костры из саксаула, и казаки все время пели свои характерные песни. Наш проводник Джума-Нияз проскакал на своем великолепном коне— несколько верст вперед, чтобы засветло наметить по пескам следами своей лошади наш предстоящий путь. Мы теперь вошли уже в песчаный безбрежный океан, где память и глаза надежного проводника служат вместо карты, на которой проходимые нами места изображены лишь сплошною желтой краской. Сбив в густую колонну наших верблюдов, мы тронулись вперед, среди непроглядной темной ночи; чтобы не заблудиться задним, Куропаткин приказал авангарду на всех встречных возвышенностях раскладывать огромные костры; так шли всю ночь до 6-ти часов утра, когда остановились на привал. Через 3 часа пришел обоз, и люди из запасной воды начали готовить себе чай и пищу. Сегодня великий военный день, Георгиевский праздник; Куропаткин обошел выстроенные сотни и произвел парад, казаки стройно и отчетливо прошли церемониальным маршем, после чего-высоко подняв чарку водки, начальник отряда предложил тост за драгоценное здоровье старшего царственного кавалера, державного русского Монарха, в ответ ему, дружное и могучее [108] «ура!» не переставая долго гремело среди безжизненных песков. Кавалерам выдано по 6-ти рублей. В сотнях шло угощенье, а офицеры отправились поздравить Куропаткина.

Простой походный завтрак на бурках и коврах, приправленный радушным гостеприимством нашего главы, сплотил сегодня еще более нашу маленькую военную семью; отрезанные от мира, затерянные в песках на рубеже всевозможных опасностей, все вообще люди, а военные в особенности, инстинктивно сплочиваются еще теснее, составляя одно общее крепкое тело, способное бороться против всех невзгод и опасностей военной жизни. Забывалось настоящее, и возлагались самые теплые надежды на будущее.

Верстах в 6-ти от нашей остановки, среди глухой пустыни, одиноко возвышается странная постройка циклопов, в виде огромной круглой башни.

Неизвестно, откуда и когда были взяты громадные тесанные камни, из которых сложены стены этой башни, в нее ведут ворота в виде арки, а в толще стен устроены сводчатые ниши. Этот странный замок называется Диу-Кала (крепость дивов). Туземные легенды приписывают постройку этой крепости в древности дивам-людоедам, похищавшим и таскавшим сюда людей. По близости Диу-Кала лежат два колодца Даудыр с соленою водою. Наступила темная непроглядная ночь, не остановившая нашего движения; по-прежнему на возвышенностях разводились яркие костры, освещавшие наш путь. Пройдя около 40 верст, остановились на ночлег в глубокой балке. Я и проводник Джума-Нияз проскакали верст на 10 вперед, чтобы наметить путь на завтра, это правило строго соблюдалось Куропаткиным во избежание блуждания в песках и лежало всецело на дежурном ординарце и главном проводнике.

Каждый из чинов нашего маленького штаба имел раз на всегда строго определенные обязанности, под непосредственным надзором Куропаткина, требовавшего всегда обо воем самого обстоятельного доклада; помимо прямых своих обязанностей, дежурный ординарец должен был осматривать всю ночь посты и через каждый час докладывать начальнику отряда, который спал всегда одетым и вообще был очень чуток.

В 8-9 верстах от нашего вчерашнего ночлега лежат 5 колодцев Нефес-Куи, из которых один только с [109] соленою водою, а остальные все засыпаны. Они замечательны тем, что их посетил Скобелев, тогда еще подполковник генерального штаба, во время своей знаменитой рекогносцировки пути от Измукшира до Урта-Кую.

В июле 1873 года, вскоре после занятия столицы г. Хивы, после только что перенесенных трудностей хивинского похода туркестанскими и кавказскими войсками, всеобщий интерес возбуждал тот таинственный участок пути от Измукшира до Урта-Кую, который оставалось одолеть вернувшемуся назад Маркозову. Скобелев отважно решился исследовать этот путь и вскоре после Чандырского погрома, с разрешения Кауфмана, предпринял поезду от Измукшира до Урта-Кую, в сопровождении двух переодетых уральцев и Иомуда, проводника Нефес-Мергеня.

Перед вечером подъезжая к колодцам Нефес-Куи, с высоты соседнего бархана Скобелев увидел колодцы занятыми туркменскими аулами, бежавшими сюда после Чандырского погрома. Укрывшись в соседней балке и умирая от жажды, он послал за водой на колодцы Нефес Мергеня, весьма ловко разыгравшего роль заблудившегося путника, ему поверили и приняли как гостя; едва только стемнело, как Нефес-Мергень привез т?рсук воды своим умиравшим спутникам, когда же в аулах все заснули, Скобелев приехал на колодцы и напоил своих коней, избавясь от опасности. Рекогносцировка эта выяснила, что Маркозов с своим отрядом, растянутым на протяжении почти 80 верст, не мог пройдти этим путем к Хиве в 1873 году, и еслибы не вернулся, то погиб бы наверное в этих песках. Это был еще первый пример отважной рекогносцировки в безводной пустыне под палящими лучами июльского солнца, когда кроме всюду рыскавшего неприятеля ежечасно грозила опасность погибнуть от голода и жажды.

Скобелев мужественно справился с своей задачей и был за это достойно награжден орденом св. Георгия 4-й степени.

Но вот перед нами на ровной площадке между песчаными барханами открылись колодцы Урта-Кую, означающие в переводе «средние колодцы», так как они лежат как раз на половине пути между Кизил-Арватом и Хивою. Мы нашли здесь только один колодезь с водою, остальные же оказались засыпанными, осмотрев которые, Куропаткин немедленно приказал рыть новые и расчищать старые колодцы. [110] Работа эта требует известного навыка и своего рода искусства, для чего с нами ехали нанятые еще в хивинском ханстве три хивинские колодезные мастера «кудукчи», которые сейчас же и принялись за это дело. Раздевшись донага, кудукчи спускается на дно колодца и, ловко расчищая его короткою лопаткою, быстро наполняет отвратительно вонючей грязью подаваемые ему с верху на арканах ведра и мешки.

Очень часто, как оказалось и теперь, туркмены, уходя далее, чтобы испортить в колодцах воду, набросали туда баранов, собак и ишаков, и теперь все это нужно было вынимать и расчищать. Вынутая грязь и животные, издающие отвратительный запах, не позволяют бедному кудукчи долго оставаться на дне колодца. Он часто выскакивает на верх, вдохнет несколько раз в себя чистый воздух, покурит кальян и вновь юркнет в свою черную дыру.

Через 3-4 часа лихорадочной работы, когда вся грязь удалена, он вычерпывает черную воду до тех пор, пока она не станет светлою и годною для питья. В одном из вновь вырытых колодцев обрушившаяся сверху глыба земли засыпала глаза молодому оренбургцу-казаку. Чтобы подбодрить его, Куропаткин дал ему 25 рублей, и через три дня казак, оправившись от ушиба, был совсем здоров.

Все наше внимание теперь сосредоточено у колодцев, здесь бьется пульс отрядной жизни. Все с живейшим интересом следят за прибылью воды в колодцах, возле которых лихорадочно кипит работа. 28-29 колодцев продолжали деятельно рыться, и вода все прибывала. Наша пехота, артиллерия и обоз в отличном порядке, как на смотру, с музыкою и песнями пришли в Урта-Кую, встреченные начальником отряда.

Все было как всегда. Щеголеватый маиор, парадируя мимо Куропаткина не без шика и с некоторой грацией, делал свой заезд; за пехотой шли построенные в колонну верблюды, впереди которых, покачиваясь на высоком, гнедом аргамаке, в стареньком пальто, широчайших навыпуск желтых шароварах и громадной папахе с красным верхом, важно подбоченясь, напоминая атаманов времен Стеньки Разина, ехал начальник верблюдов, ведя в строгом порядке свою верблюжью команду.

С приходом музыки и пехоты отряд наш значительно [111] оживился, вое радовались, благополучно одолев первый безводный переход, но самое трудное еще предстояло впереди.

Поднявшийся страшный ветер, утром 28 ноября, сорвал и далеко разметал по полю кошмы с наших юрт и юломеек; все вещи перепутались, и люди бегали по полю, гоняясь за своими пожитками, которые уносил бешеный ветер. К полудню он стих, и все пришло в порядок.

Все бочки и турсуки отряда были наполнены водою и лежали рядком возле колодцев. Куропаткин сделал здесь настолько большой запас воды, что еслибы мы не встретили ее вовсе в колодцах Игды и далее до самого оазиса, или же еслибы наши проводники случайно сбились с пути, то, растянув имевшийся у нас запас воды и расходуя ее крайне бережливо, он считал возможным дойти с этой водою до Кивил-Арвата.

После того, как налита была посуда, приступили к пойду верблюдов; сам Куропаткин с своим штабом лично следил за тем, чтобы верблюды были напоены вдоволь, так как от этого зависел весь успех последующих грозных переходов.

К сожалению, среди публики и даже очень интеллигентной, благодаря старым учебникам, существует ложное понятие о том, что верблюд по целым неделям может оставаться без воды.

Многочисленные опыты степных походов, напротив, доказали, что верблюд весьма нежное животное, требующее заботливого и внимательного ухода, знания его привычек и натуры. Так например, он, в противуположность остальным животным, никогда не пьет сразу досыта, а понемногу в течение нескольких часов, при чем в промежутках гуляет и пасется. Обыкновенно же прежде у нас, не зная этого, подводили верблюдов кучами к колодцам и, дав им немного попить, видя, что верблюды стоят, потряхивая головою в раздумьн у колодцев, казаки и солдаты гнали их прочь, думая, что они уже напились.

Во время следующего же перехода истощенные верблюды падали на каждом шагу, и дорогие разнообразные вьюки приходилось бросать или сжигать в пустыне. Движение отряда в пустыне всецело должно сообразоваться с силами верблюдов, которые хотя в общем и могут пройдти много, но обязательно должны почаще кормиться и отдыхать, почему [112] мы и двигались также в общем, как верблюжий караван. Туркмены-проводники все расстояния в пустыне вследствие этого измеряют менгзилями, означающими средний верблюжий переход, т. е. от остановки до остановки для отдыха и корма верблюдов.

П. КАЛИТИН.

(До следующего №).

(В следующих номерах продолжение не обнаружено. Публикация не окончена. Thietmar. 2017)

Текст воспроизведен по изданию: Ахал-текинская экспедиция // Русский вестник, № 5. 1890