АБДУРРАХМАН ХАН АФГАНСКИЙ.

(Составлено по сведениям, полученным из Бухары или, так называемым, расспросным сведениям, и заимствованным из некоторых авторитетных источников, как «Кабулистан и Кафиристан» В. В. Григорьева.)

В половине прошлого года, на далеком юго-востоке, почти по соседству с нашими окраинами в Средней Азии, произошло чрезвычайно важное для нас историческое событие. Абдуррахман-хан, бывший наш гость в Туркестанском крае, занял принадлежащий ему по праву, видный, но сильно расшатанный ханский престол в Афганистане. Хотя Афганистан еще не сосед нам, но уже близок к этому: его разделяют от нас в центре Бухара, справа туркменские степи, а слева — высокие Памиры и мелкие ничтожные ханства верховьев Аму-дарьи. Еще недавно (Посольству Виткевича, в 1837 году, нельзя придавать серьезного исторического значения: оно не связало обоюдных интересов и не завязало тогда никаких отношений.) мы не имели никакого соотношения к нему и совершенно не были заинтересованы в его судьбах. Но, по мере поступления нашего в глубь среднеазиатской пустыни, по мере движения нашего далее и далее на юго-восток, на политическом небосклоне стал более и более выдвигаться из-за диких и мертвых пустынь высокий Гиндукуш, окоймляющий с юго-востока низменные равнины Средней Азии, — показался и вошел в район наших интересов и уже завязался было у нас с ним соседский [2] разговор. Еще недавно в этой стране вечных и постоянных кровавых раздоров, смут и переворотов, царствовала некоторое время довольно твердая власть, но ожесточенная борьба с англичанами снова расшатала там порядок и, со смертию Шир-али-хана, кровавые раздоры, хищничество и анархия снова охватили и взволновали эту нагорную страну. Эти раздоры, хищничество и анархия, с искони веков, царствовали во всей среднеазиатской пустынной равнине, отчасти местами господствуют и теперь. Они-то и вызвали нас из-за Урала и лесов Сибири, и затянули далеко на юг чрез всю необъятную пустынную степь, почти до скал самого Гиндукуша. Остановились мы на берегах Аму-дарьи, но за рекой и теперь все та же анархия, все те же хищничества и раздоры; поднялись мы на крышу мира, на высоты великих Памиров, но и там нет порядка и власти и там царит полный и дикий произвол. Если же Бухара и пользуется относительным спокойствием и некоторым порядком, то она обязана этим не своим законам и властям, а исключительно нам, или, вернее, чувству страха, что мы не потерпим ее беспорядков и смут и в случае надобности сами установим у нее свой порядок. А за нею, за Бухарою, на высотах и склонах Гиндукуша кровавая драма и анархия — и из щелей Гиндукуша уже начал было дуть на среднеазиатскую равнину дух крамолы, смут и подстрекательств. Западные наши друзья, побуждаемые завистью, боязнию, злобою, уже повели было из-за Гиндукуша темные подпольные ходы против нас, уже появились их секретные агенты на берегах Аму-дарьи и в Бухаре и даже завязались было сношения с коканцами, приверженцами старого ханского времени. Но судьба сжалилась над многострадальными народами средней Азии; обстоятельства изменились и выдвинули законного, опытного и умного вождя афганцам. Не можем мы не радоваться за афганский народ и не приветствовать воцарения Абдуррахман-хана. Богато одаренный природным умом, тактом, сдержанным характером, много изведавший, много испытавший в своей [3] тревожной боевой и разнообразной жизни, Абдуррахман-хан, будет, конечно, мудрым и опытным правителем и установит прочный порядок и твердую власть в землях Афганистана. Судьба навязала нам великую, но чрезвычайно трудную задачу, умиротворить и успокоить громадную равнину средней Азии, и водворить в ней свободу, порядок и спокойствие мирного очага. Твердая власть и прочный порядок в Афганистане много помогут и облегчат нам нашу роковую историческую задачу. Установив у себя порядок и спокойствие, Афганистан будет ограждать себя от беспорядков и анархии своих северных степных соседей и уже не окажет им поддержки и поощрения.

Афганистан важен для нас и не потоку только, что он более или менее близкий наш сосед, но и по своему географическому положению между Индией, Персией и великой низменной равниной, над которой уже летает двухглавый орел. Недавнее прошлое и даже настоящее время убедительно говорят нам, какой серьезный и глубокий интерес представляют для нас эти страны.

В силу соображений, вызываемых географическим положением и близким соседством этой страны, мы желаем Афганистана независимого, могущественного и богатого: мы заинтересованы видеть в афганцах дружественный нам народ, а на кабульском престоле расположенного к нам государя. В этом смысле и с этими пожеланиями мы приветствуем воцарение Абдуррахман-хана, в Афганистане. Он отлично понимает, что мы, в своих собственных интересах, не можем относиться к Афганистану недоброжелательно, что нам не нужно покорять или подчинять его себе, что напротив в наших интересах желать единого и сильного Афганистана, который станет оплотом мира и спокойствия на юге средне-азиатской равнины. Наконец, он также хорошо понимает, что чем мы будем сильнее и могущественнее и при этом самостоятельнее и тверже в своей национальной политике, тем спокойнее будет Средняя Азия и тем [4] более Афганистан может рассчитывать на нашу поддержку и на защиту своей независимости. Таким образом наши интересы в средней Азии так тесно сближаются с афганскими и взаимно переплетаются между собою, что мы не можем не сочувствовать единому, сильному и независимому Афганистану и воцарению в нем Абдуррахман-хана.

* * *

Афганистан вполне горная страна, он расположен на высоких долинах и равнинах, между высочайшими горами. Он занимает обширное пространство между Индом, Амударьей, степями вольных туркмен, Персиею и Белуджистаном и вмещает в себе около 4.000.000 афганского народа, до 600.000 таджиков и галча, до 200.000 туркмен, до 300.000 узбеков и, наконец, незначительное число арабов, евреев, цыган, индусов и армян. История его смутная и кровавая.

До половины XVIII века, он находился долгое время под владычеством Персии с некоторыми перерывами, когда он, пользуясь слабостию правителей персидских, освобождался от их зависимости; но, находясь в вечной международной вражде своих главных родов, разрозненный на несколько враждебных друг другу групп, как у нас в удельный период, он снова и легко подпадал под власть чужеземцев, пока не распалась громадная империя шаха Надира персидского, со смертию которого кончилось здесь могущество персов. В то время, когда после шаха Надира, Персия на западе и севере теряла одну за другой свои области и свое господствующее там положение — на восточных ее развалинах образовалось могущественное афганское ханство. Один из военноначальников шаха Надира, афганец Ахмет-хан, воспользовался смертию этого великого полководца, убитого в 1747 г. в Мешхеде. Командуя афганскими войсками в его громадной армии, он отделился от нее на возвратном пути из Индии, овладел добычей, взятой там шахом Надиром (в том числе захватил будто бы до 5.000 женщин), и провозгласил себя ханом. После него ханствовал его сын [5] Тимур-хан; за ним Земан-хан и Махмуд-хан, сыновья Тимура, а затем, после продолжительной кровавой междуусобицы и смут, ханская власть перешла, в 1823 г., к ловкому, коварному, но умному Дост-Мохамед-хану, сыну знаменитого старшины барекзайского рода, Серафраз-хана, по прозванию Пайенде-хана, управлявшего ханством во время царствования Земан-хана. Таким образом, ханская власть перешла из рода саддозайцев в род баеркзайцев, из дома знаменитого Ахмет-хана в дом Пайенде-хана, — и с Дост-махамет-хана началась барекзайская династия.

Пайенде-хан, от нескольких жен и наложниц рабынь, имел 21 сына и несколько дочерей. Дост-махамет-хан родился от наложницы персиянки. У Дост-махамета было 6 жен (В числе жен была вдова прежнего хана Азим-хана, имевшая от первого мужа сына Султан-ахмета, (он же Султан-Джан), за которого в последствии Дост-махамет выдал свою дочь Патьшу — от которых родился Искандер-хан, бывший наш гость и подполковник русской службы.), и несколько наложниц: от них он имел 13 сыновей и дочь Патьшу. В числе сыновей известны по своей деятельности Шир-али, отец Якуб-хана и Абдулладжана, Мир-авзаль, отец Абдуррахмана, Мир-агзам, отец Исхак-хана, Вали-махамет и Гулям-гайдар. Дост-Мохамед ханствовал среди постоянных смут и междуусобий с братьями и даже с сыном и пасынком; два раза был изгоняем из отечества, был в плену у англичан, но под конец подчинил весь Афганистан, даже Герат, своей власти, хотя и потерял Пенджаб, которым завладел сначала знаменитый Реджит-синг, а потом англичане. Он ханствовал 40 лет и умер 73 лет, в 1863 году; вторую половину своего царствования он вполне подчинился влиянию англичан.

Умирая, Дост-махамет-хан назначил себе преемником своего любимца Шир-Али-хана, одного из своих младших сыновей. Тотчас после смерти отца, Шир-али хитростию заманил к себе своих братьев, управлявших на правах [6] вассальных разными провинциями Афганистана и, задержав их при себе, объявил себя ханом. Но старший сын Дост-махамета, следовательно и наследник его, Мир-авзаль, управлявший тогда Балхом (Расспросные сведения об этом обстоятельстве расходятся: одни говорят, что Шир-Али, как узурпатор, захватил ханский престол; другие говорят, что Дост-Мохамед сам назначил его своим наследником.), не хотел уступить Шир-Али свое право и началась снова кровавая междуусобная война, в которой 22-х летний Абдуррахман, сын Мир-авзаля, проявил блестящие военные способности, смелость, сообразительность и храбрость. Шир-али, после нерешительной битвы у Ташкургана, обманом заманил к себе доверчивого Мир-авзаля и заарестовал его; тогда Абдуррахман бежал в Бухару. Но чрез некоторое время, пользуясь отсутствием Шир-али, отправившегося в поход против Кандагара, он возвратился в Балх, занял его и, собрав довольно значительный отряд, отправился к Кабулу. Овладев столицею до возвращения Шир-али из под Кандагара, он тотчас же выступил ему на встречу и в селении Сенд-абаде, не далеко от Кабула, разбил его на голову. Освободившись от плена, вследствие этой победы Абдуррахмана, Мир-авзаль, его отец, вступил на ханство и правил им до 1867 года. Шир-али, управляя Гератом, однако ж не унимался и два раза пытался овладеть ханством, но оба раза Абдуррахман разбивал его на голову и даже отнял от него Кандагар. Отбросив Шир-али к Герату, Абдуррахман отправился в Балх управлять Чар-вилайетом. После смерти своего отца, Абдуррахман уступил добровольно свое право дяде Мир-агзаму, который правил ханством всего один год. Пользуясь отсутствием Абдуррахмана, Шир-али быстро наступил на Кабул и занял его без затруднения от несмелого и нерешительного Мир-агзама и тотчас же обратился за помощию к англичанам, которые еще ранее забегали к нему с предложениями своих услуг. Обрадовавшись [7] обращению к ним Шир-али, они немедленно прислали ему огромную субсидию в несколько сот тысяч рублей, которые Шир-али и роздал своим войскам, чем и привлек к себе новых приверженцев. Тогда Абдуррахман-хан стал собирать отряд, а между тем обратился за помощию к нам, в Ташкент, чтобы парализовать значение и силу английской помощи Шир-али. Но генерал фон-Кауфман тогда отстранил от себя всякое вмешательство в дела Афганистана, даже не дал посланному никакого письменного ответа. Вследствие этого, посланец умолял дать ему какой-нибудь знак в доказательство, что письмо Абдуррахмана им доставлено — и получил рублевую ассигнацию и двугривенный... Между тем Абдуррахман, осенью 1868 года, не дождавшись ответа, двинулся на Кабул. Узнав об этом, Шир-али выслал против него один за другим два отряда. Разбив эти отряды, Абдуррахман, увлеченный легкостию этих побед, разделил свои без того незначительные силы на две части: одною половиною он осадил стоявшую на дороге крепость, а с другой двинулся сам к Кабулу. Но Шир-али выступил к нему на встречу со всеми своими силами и разбил его на голову. Потеряв все свои силы, Абдуррахман скитался некоторое время в горах, затем отправился в Мешхед, и оттуда обратился в Ташкент с просьбою об оказании ему содействия к занятию законно ему принадлежащего ханского престола в Кабуле. Не получив удовлетворительного ответа, он перешел в Гиссар, откуда обратился уже под покровительство русского правительства, справедливо опасаясь вероломства Бухары, и 13-го февраля 1870 года прибыл в Самарканд со свитой в 221 человек. При свидании с генерал-губернатором, Абдуррахман-хан снова пытался было склонить генерала фон-Кауфмана оказать ему содействие в борьбе за кабульский престол, для чего просил только дать ему 3.000 ружей, несколько пушек, хотя бы из числа отобранных от Бухары, и разрешить ему поместиться в бухарских крепостях, Шир-абаде или Керки. Но попытки [8] его и на этот раз были безуспешны — и он поселился в Самарканде, отложив до благоприятного времени исполнение своего заветного желания. Ему разрешено было, однако, не распускать своей свиты, на содержание которой и выдавалось ему сначала по 18.000, потом по 25.260 р. в год и затем по 24.700 р. (менее вследствие незначительной убыли в его свите).

Абдуррахману теперь не более 40 лет. Это весьма красивой и внушительной наружности человек; умное и спокойное лицо сразу внушает к нему доверие. Он сравнительно с образовательным уровнем своего народа очень развитый и образованный человек; знаком, между прочим, с историей и географией и любит по картам изучать топографию интересующих его государств и особенно сопредельных Афганистану стран.

Тихо и спокойно жил он среди нас около 9-ти лет, сначала в Санмарканде, а потом в Ташкенте, пока кровавые события в Афганистане, смуты и анархия там после смерти Шир-али-хана, не вызвали его снова на арену исторической деятельности. Смерть Шир-али-хана, а затем бестактный арест Якуб-хана англичанами, открыли ему путь к ханскому престолу в Афганистане.

В январе прошлого 1880 года мы видим его уже решительно идущим к своей цели. Чтобы дойти до Кабула, ему необходимо было овладеть прежде Чар-вилайетом или Афганским Туркестаном, которым, 10 лет тому назад, он сам управлял в качестве наиба, наместника. С этого он и начал. Но чтобы говорить о деятельности Абдуррахмана в Афганском Туркестане следует предварительно сказать несколько слов об его географии и истории.

* * *

Афганским Туркестаном собственно называется Чар-вилайет (Чар-вилайет составляют четыре, прежде, еще при бухарском владычестве, бывшие административные округа или бекства: Андхой, Шимурхан, Ахча и Сарыпуль.), но к нему относятся также и недавно бывшие [9] независимыми ханства или бекства, Бадахшанское Кундузское: они также вошли в район действий Абдуррахмана.

Бадахшан, вполне горная страна, находится в верховьях Аму-дарьи: она занимает среднее течение рек: Панджабая, Шаг-дарьи и Кукчи и граничит с востока с горными странами или вернее назвать их горными гнездилищами: Роганом и Шугнаном, где под линией вечных снегов, на скалах, над пропастями речных щелей, на горных высях, гнездятся галча и таджики, иранского племени, и аборигены края, считающие себя потомками воинов Александра Македонского. С севера Бадахшан граничит тоже горными гнездилищами по правую сторону Аму-Дарьи, Дарвазом и Кулябом, на запад Кундузом, а на юг Бадахшан упирается, или вернее склоняется под крутые скалы величественного Гиндукуша. Бадахшан еще никем не исследован и мало известен в географическом и этнографическом отношениях, а потому о населенности его еще не имеется точных сведений: по расспросным сведениям столица его, Файзабад, имеет до 5.000 дворов. Также и прошлое Бадахшана пока подернуто густою пеленой неизвестности. Можно, однако, сказать, что жизнь и судьба его были одинаковы с жизнью и судьбою других горных народов высокого центра Азии. Трудно доступные для завоеваний, мало привлекательные суровою бедностию природы, они сохранили свою независимость и свою политическую свободу под управлением своих наследственных правителей до последних времен. Великие исторические события долин, войны, кровавые распри народов, смуты, перевороты и великие движения средне-азиатских полчищ с юго-запада на северо-восток и обратно, проходят мимо этих горных жителей, почти не касаясь и не задевая их самобытности. Страны эти служили лишь убежищем недовольным, угнетенным, обиженным сынам долин и степей великой равнины. Так держались, почти в виду сильных ханств, коканского и бухарского и сохранили свою независимость и [10] самобытность горные поднебесные гнездилища верховьев Заравшана и Аму-дарьи. Хотя Бадахшан не раз подвергался посягательству на его независимость от своих сильных соседей афганцев, но до 1869 г. сохранил свою полную самобытность, управляясь из Файзабада, своей столицы, своими наследственными правителями. Не за долго до этого времени, в управление Бадахшаном, вступил Мир-джагандар — жестокий и алчный правитель. Он поборами и притеснениями довел до того бадахшанцев, что они стали думать об освобождении от его власти. Этим воспользовался Шир-али-хан и явился со своими палтанами (батальонами) в пределах Бадахшана. Он занял его без особых усилий и жертв. Бадахшанцы почти не сопротивлялись и, можно сказать, добровольно поступились своею независимостью. Таким образом, независимый Бадахшан, со своими богатейшими лапис-лазуревыми копями, стал провинцией Афганистана. Но и управление афганцев не отличалось мягкостию и справедливостию: они нисколько не уступали алчности и жестокости Мир-джагандара и даже умудрились изобрести новый и весьма странный налог, курпеджума, доказывающий не столько изобретательность их, сколько нецеремонность и грубость обхождения с покоренными народами. Курпе — постель, джума — пятница и соответствует в религиозном отношении нашему воскресенью; налог этот обязывал бадахшанцев вносить в казну по 40 к. с каждого супружеского ложа, занятого супругами вместе в ночи с четверга на пятницу.

Поборы, притеснения и жестокости афганцев вызвали сильную против них реакцию в бадахшанцах. Они опять стали думать как бы им избавиться от своих инородных и чужеземных притеснителей и на этот раз глаза их направились к родственной им Бухаре. Бухара еще недавно подчинила себе горные страны Каратиген и Дарваз и, конечно, охотно приблизилась бы чрез Бадахшан к величественному Гиндукушу и вольным высочайшим [11] плоскогорьям Памиров. Обстоятельства вполне благоприятствовали таким сладким надеждам Бухары: англичане раздирали Афганистан, так что афганцам было уже не до Бадахшана; наконец, смерть Шир-али совершенно открывала ей широкую и свободную дорогу не только в эту страну, а и вообще во владения Афганистана по северному склону Гиндукуша; но в это время появились в Бадахшане наследники прежнего, хотя и жестокого, но законного их правителя Мира-джагандара; а вслед за ними явился Абдуррахман, который, овладев этой страной, снова присоединил ее к Афганистану.

Говоря о Бадахшане, следует сказать несколько слов и о соседнем ему, но совершенно недоступном, Кяфиристане, расположенном на южном склоне Гиндукуша, в верховьях реки Камы, или Кунара, и по ее притокам, в высоких плоскогорьях и горных речных долинах. Кяфиристан никогда и никем не был завоеван. Великие и кровавые события древних и средних веков не коснулись этих диких горных высот. Он населен сиятушами — язычниками, которых поэтому соседние мусульмане, как неверных, называют кяфирами, почему и уголок этот называется Кафиристан. Сиятуши ненавидят мусульман и потому не имеют с ними никаких сношений и к себе мусульман не допускают. Если пожалует к ним в их орлиные гнезда какой-нибудь чужеземец, то они прежде подвергают его подробному осмотру, и, если пришлец не обрезан, то принимают его, как гостя; в противном случае, обращаются с ним, как с врагом и соглядатаем, или, по крайней мере, отказывают в гостеприимстве. Вероятно, вражда эта к мусульманам произошла от того, что соседи-мусульмане относятся к ним с обыкновенною своею нетерпимостью. Если сиятуш попадется к мусульманам в руки, то они обращают его насильно в мусульманство или делают рабом. Сиятуши живут в своих орлиных гнездах свободно, весело, довольствуются своими произведениями и тем, [12] что дает им мать-природа; любят они вино и по вечерам, под веселые песни и первобытные инструменты, водят, как у нас в деревнях, хороводы и отхватывают размашистые, в роде трепака, пляски. Богатые носят бумажное или шерстяное платье, бедные же меховую одежду из бараньих или звериных шкур, мехом наружу. Головы бреют, оставляя на макушке пук волос, бороды носят длинные. Очертание и цвет лица их совершенно европейские, отличные от азиатского типа: глаза голубые. Они покланяются неведомому Богу; святых изображают на дереве, или из дерева, конными или пешими; Богу приносят жертвы на простом камне, так как образа его никто не видел. Сиягпуши народ добродушный, общительный, правдивый, твердый в слове, и очень гостеприимный. Они считают братьями всех людей, особенно тех, кто носит кольца и пьет вино (Поэтому они в 1839 г. отправили посольство в Джелаллабад к англичанам, чтобы приветствовать их, как родственников, но гордые британцы приняли весьма холодно и сухо таких родственников.) (кроме мусульман). Гостеприимство они считают самою высшею добродетелью. Чужестранца они встречают пред деревней; для гостя нет ничего заветного; сам хозяин ему прислуживает; пред ним становится вино и все, что есть съестного, как у нас в старину, по пословице: «все, что есть в печи, на стол мечи» — и прежде чем не насытится гость, хозяева ни до чего не дотрогиваются; укладывают его спать вместе с собой в одной комнате (Следующий анекдот, заимствованный В. В. Григорьевым («Кабулистан и Кяфиристан» стр. 608) из рассказа Раверти о сиягпушах, 1859 г., знакомит с патриархальным и весьма характерным понятием сиятушей о гостеприимстве, анекдот, доказывающий, что не ко всем мохамеданам они относятся враждебно, а с мирными и не фанатиками, мусульманскими соседями, они уживаются дружелюбно. Один сиягпуш, зайдя в соседнюю мохамеданскую деревню Моя, остановился там у знакомого. Когда пришло время спать, домохозяин и указывает гостю, где ему лечь. Последний обнаруживает явные признаки недовольствия и, наконец обращается к хозяину с упреками: Когда ты гостишь у меня, так я кладу тебя спать вместе с женою моею и детьми; а вот я зашел к тебе в гости, ты укладываешь меня в особом покое. Это что за гостеприимство? Тем и кончилось, что мусульманин, чтобы успокоить гостя, должен был уложить его в одной комнате с собою и своею семьею.). Брак [13] у них дело общественное: требуется согласие всей общины которая вся и пирует на свадьбе. Обряд свадебный заключается в том, что две ветви, величиною в рост жениха и невесты, связывают вместе или узлом, или даются им в руки. Сочетавшиеся, таким образом, берегут эту связку, или узел из ветвей, берегут ее пока живется им вместе, а когда захочется, или нужда приведет развестись, тогда узел этот ломается — и брак расторгнут. Начинается же свадьба тем, что молодец пускает в дом приглянувшейся ему красотки обмоченную в крови стрелу. Тогда отец девушки розыскивает лихого охотника — и являются к нему на подмогу сваты жениха и выдают виноватого. Свадьбы и похороны у них служат поводом к общей сильной попойке. Кроме того, у них есть и определенные, установленные в известные времена года праздники, когда, между прочим, никто не ест у себя дома, а непременно в гостях. Последний день этих праздников кончается общей попойкой и общей свалкой между мужчинами и женщинами. Сиягпуши не могут сидеть, как их соседи-мусульмане, на полу, поджавши под себя ноги: у них есть столы, стулья и табуреты. Сиягпуши народ красивый; особенно красотой отличаются сиягпушки. По преданию, первый и лучший персидский герой Рустем родился от рабыни сиягпушки.

Наш даровитый ориенталист М. А. Терентьев, в своем сочинении «Англия и Россия в Средней Азии», признает этих сиягпушей славянами и называет их болорами. Может быть, он и прав: Во всяком случае, это вопрос будущего, а теперь сведения об них до того [14] скудны, что дают только повод к предположениям и догадкам.

Рядом с сиягпушами в верховьях притоков Инда, также в орлиных гнездах высочайших плоскогорий и речных долин, живут разные тоже патриархальные народы и также отделенные от остального мира недоступностию своих подснежных дивных стран. Одни из них находятся еще в первобытной общине, имеют общий стол и общее имущество. У других образовался очень оригинальный и своеобразный строй жизни, предоставляющий женщине не только равенство с мужчиной, но даже в некоторых отношениях преимущество и полную свободу. У этих мирных горных дикарей в семье и в доме господствует женщина и пользуется правом выбора себе сожителя. Сколько интереса для историков-философов и социологов представляют эти дикие, неведомые, но чудные и прекрасные страны!

О Кундузе приходится сказать еще менее, чем о Бадахшане. Он занимает долину и местность, орошаемую рекою Кундуз, и находится между Бадахшаном и Чарвилайетом.

Кундуз, по долинам своих рек, вследствие особых почвенных условий, изобилует болотистыми местами, от чего при жарком климате в нем свирепствуют сильные лихорадки. Если бы туземцы догадались и сумели бы осушить эти болота, то, при изобилии воды и прекрасном климате, он мог бы быть, как и соседние его страны на запад и восток, благодатным уголком земли.

До 1845 года Кундуз был независимое ханство, но он никогда не пользовался благоустройством, порядком и спокойствием; с издавна это было разбойничье гнездо, в котором почти не было ни закона, ни порядка, ни правды, ни гостеприимства. Понятно, что все путешественники и торговые караваны и люди старались избегать Кундуза и с ужасом встречали необходимость завернуть в его пределы. Он населен узбеками и таджиками. В 1845 году он подпал под власть Дост-Мохамед-хана; но благодаря ловкости и [15] изворотливости своих правителей, он до последнего времени находился только в вассальном положении. Сознавая, что маленькому и слабому Кундузу невозможно бороться с сильным Афганистаном, последний его правитель, Султан-Мурад, угодливостию, предусмотрительностию и послужною исполнительностию, облегчил свою зависимость от афганов и удержал свою отдельную власть и отдельное управление. Но со смертию Шир-Али, когда сильно пошатнулась власть и положение афганцев на северных склонах Гиндукуша, Султан-Мурад почувствовал себя свободнее и, по примеру Бадахшана, изгнавшего афганцев из своих пределов, захотел и сам вполне освободиться от всякой зависимости от Афганистана, — к чему его сильно подстрекали и англичане из Кабула, непризнаваемые чарвилайетским афганским правителем, братом покойного Шир-али, Гулям-Гайдар-ханом. Но настолько слабо это ханство, что даже деморлизованные афганские палтаны (батальоны), в числе 3.000 человек пехоты при 8 орудиях, — одним ударом опрокинули всю оборонительную его силу и, овладев Кундузом, принялись его грабить, так что Султан-Мурад обратился уже под защиту появившегося кстати Абдуррахман-хана.

Далеко интереснее представляется судьба афганского Туркестана. Он граничит с севера Аму-Дарьей и бухарскими владениями; с запада вольными и пустынными туркменскими степями, туркменским Мервом и округом Герата; с юга упирается в Гиндукуш, а с востока граничит Кундузом. Страна эта много видела, много испытала и много выстрадала: но ней проходили несметные полчища Александра Македонского и громадные орды скифов, Чингисхана и Тимура на пути в сказочную и богатую Индию; на ней сталкивались полчища иранцев и туранцев во взаимной борьбе между собою. Страна эта в древности, за 1000 л. до Р. Хр., называлась Бактрианою, потом, после нашествия скифов, в I в. до Р. Хр., она именовалась Тохаристаном, а ныне она называется Афганский Туркестан или Афганский [16] Чарвилайет. Главный город этого края был Балх, древняя Бактрия. Этот древнейший город в Средней Азии в глубокую старину, во времена язычников, величался матерью городов, а потом, во времена мусульманские, куполом ислама. Страна населена была первоначально арийскими племенами, исповедывавшими индийские вероучения. За 1000 лет до Р. Хр. нахлынули сюда с севера из-за Окса (Аму-дарья) и Яксарта (Сыр-дарья) народы тюркского племени и вытеснили аборигенов на запад, часть которых может быть ушла в горы и сохранилась на недоступных высотах Гиндукуша до настоящих времен. Вытеснив аборигенов страны, пришельцы частию остались здесь, частию перешли Гиндукуш и спустились к Инду. Оставшиеся здесь основали город Бактрию, который стал средоточием торговли востока с западом, севера с югом. При нашествии Александра Македонского, он уже был громадным и цветущим городом; с половины III в. до половины I века до Р. Хр., Бактрия была столицей греческих царей, образовавших здесь крайнюю восточную греческую монархию, по распадении великой империи Александра. В 85 году до Р. Хр. нахлынули с севера новые несметные орды скифов, которые покорили все страны до Инда и образовали несколько отдельных государств. С водворением этих новых пришельцев, Бактриана стала называться Тохаристаном, а Бактрия Балхом (Скифы эти юечжи, по мнению одних, суть готфы (германцы), по мнению других, тюркское племя, а китайские историки говорят, что это тибетское монгольское племя. Но все сходятся в одном, что они пришли из Ферганы и из-за Сыр-Дарьи, с севера.). Они занесли сюда шеманство. Между тем, со времен нашествия греков, особенно при господстве их здесь, стали весьма настойчиво и почти не прерывно проникать сюда иранцы с юга-запада. Они селились везде, где только почва благоприятствовала земледелию и садоводству и где не угрожала опасность от диких туранцев. В городах они [17] занимались торговлей и промышленностию, и спустя некоторое время, они стали здесь господствующим племенем. Они занесли сюда зороастрово вероучение. Еще в первые времена христианства, сюда проникли проповедники учения Христова, несториане; доходил до этих стран и св. апостол Фома. Пользуясь веротерпимостию населения и правителей, несториане весьма успешно распространили учение Христово. В IV-VII веках в Балхе была епископия, как и в Герате, в Мерве, в Фергане, в Самарканде, Кашгаре и Хотане.

Таким образом в Балхе конкурировали, но уживались мирно, браманизм аборигенов, шеманство скифов, буддизм монголов (особенно успешно распространившийся в здешних странах после 3-го буддийского собора, в половине III века до Р. Хр.), поклонение греческим богам, занесенное греками, зороастрово учение иранцов, христианство несторианских проповедников, пока не помирило их всех мусульманство. Наплыв фанатиков Мохамеда из жаркой Аравии, после долгого и упорного сопротивления, стер без следа эти вероучения — и Балх стал куполом ислама и средоточием мусульманской учености. Страна, после покорения и разорения арабов, стала быстро поправляться и скоро опять достигла цветущего благосостояния. Но с северо-востока снова появились тюрко-монгольские орды и снова опустошили эту благодатную страну. Открылась затем вековая борьба туранцев с иранцами — и одно за другим стали появляться полчища чингизидов, тимуридов, шейбанидов, полчища Измаил-шаха, Надир-шаха, и Ахмед-шаха (афганского) — и не давали бедной стране поправиться. Теперь она, в сравнении с древностию, почти обезлюдила, а Балх развенчан, стал простой деревушкой и вместо прежних сотен тысяч жителей, едва имеет в настоящее время 2.000 душ.

Но не останавливаясь долго на глубокой старине, скажем несколько слов о недавнем, сравнительно, времени этой [18] страны. С начала XVI столетия до 1845 г., она с некоторыми перерывами находилась под владычеством Бухары и самый большой перерыв был в половине прошлого столетия. В 1752 году, в ханствование тупого и ленивого эмира бухарского Абдулгази, Ахмед-шах афганский овладевает нынешним афганским Туркестаном с Балхом и Маймене, составлявшими тогда зааму-дарьинские владения Бухары. Но через 26 лет смелый и энергичный эмир Бухары, Шахмурат, пользуясь слабостию афганского хана Тимур-шаха, снова завоевывает их. Чарвилайет оставался в спокойном владении Бухары до 1845 г., когда Дост-Мохамед-хан, озлобленный против эмира бухарского (Дост-Махомед, конечно, не мог забыть и простить бухаркому эмиру Насрулле того возмутительного варварского гостеприимства, от которого он сам едва спасся бегством; но ему не удалось спасти своего 14-летнего красавца сына Султан-Джана, которого уже во время бегства схватили по приказанию эмира и доставили ему в жертву гнусной его страсти.), снова овладел зааму-дарьинскими владениями Бухары и присоединил их к Афганистану, под именем Чарвилайета. С этого времени власть Бухары здесь уже более не восстановлялась.

Что Бухара так легко попустилась своими зааму-дарьинскими владениями и не пыталась до настоящего времени возвратить их себе, это объясняется переменою положения и политических интересов Бухары. До настоящего столетия несколько веков Бухара вела упорные войны с Персией: это были войны религиозные и за политическое преобладание в средней Азии, борьба Ирана с Тураном, шиитов с суннитами. Нынешний афганский Туркестан, или Чарвилайет, играл в этой борьбе весьма видную и выдающуюся роль: ему приходилось первому выдерживать натиск иранских полчищ, наступавших на Бухару, или же служить опорным пунктом туранской орды, наступающей на северо-восточные окраины Ирана, или же, наконец, быть ареною гигантской борьбы двух враждебных народов и выносить на себе [19] первые последствия этой борьбы. Естественно Бухара дорожила Чарвилайетом, как важным этапным и опорным пунктом и отнимала его назад, когда он подпадал под власть афганцев, или иранцев. Но борьба ее с Ираном, с 1795 года, уже более не возобновлялась, и интересы Бухары здесь ослабели. Напротив, около половины настоящего столетия политическое положение среднеазиатской равнины совершенно изменилось, и главные существенные интересы Бухары уже перенесены были с юга на север: на северовостоке в это время весьма увеличилось Коканское ханство, а главное, на Сыр-дарье, появились русские аванпосты. Обратив все свое внимание на север и северо-восток, Бухара уже не так дорожила своими зааму-дарьинскими владениями и уже не пыталась возвратить их назад, так как они, с одной стороны, потеряли для нее прежнюю политическую и стратегическую важность, а с другой стороны, они поступили в единоверные ей руки. В афганцах, как своих единоверцах, она рассчитывала видеть в будущем своих сильных и падежных союзников в борьбе за господство ислама в средней Азии, которому из далекого христианского севера начали показываться угрожающие тени. В таких видах, Бухара не вступала в борьбу с афганцами за свои аму-дарьинские владения. Впрочем, она и не в силах была бы бороться с афганцами, которых борьба с англичанами научила некоторому военному искусству и более или менее подходящему к европейскому строю вооружению войск, и которые, по натуре своей, далеко воинственнее бухарцев.

Но, тем не менее, Бухара не выпускала их из виду и, не предпринимая ничего решительного, лишь держалась самого благорасположенного и даже заискивающего отношения к единоплеменным ей узьбекам за Аму-дарьей, чтобы на всякий случаи иметь на своей стороне их симпатии. А между тем, афганцы, чувствуя себя полными хозяевами в Чарвилайете, не церемонились с туземцами и наживались при помощи поборов и притеснений. [20]

Вследствие этого, население северных стран Гиндукуша, раздраженное жестоким и несправедливым управлением чужеземцев, возненавидело афганцев и, напротив, с симпатией и надеждой относилось к единоплеменной Бухаре. Последняя очень хорошо это понимала и готова была воспользоваться своим преимуществом и критическим положением Афганистана во время разгара борьбы афганцев с англичанами, особенно после смерти Шир-Али. Но боязнь севера и появление за Аму-дарьей Абдуррахмана разбили все ее сладкие иллюзии и тщеславные мечты.

Положение афганцев на северном склоне Гиндукуша после смерти Шир-Али, а затем, после ареста англичанами Якуб-хана, день ото дня, более и более ухудшалось: власть их упала, порядок расшатался, Бадахшан отпал, вассал кундузский оказывал явное неповиновение, население не слушалось и, наконец, деморализация проникла и в войска. Они открыто роптали, выражали неудовольствие и заявили, что если им не выдадут неполученное ими жалованье за 6 прежних месяцев, то они бросят службу и уйдут назад в Кабул. Имея верные сведения о положении дел в афганском Туркестане, Абдуррахман решился воспользоваться этой смутой и беспорядками для достижения своей заветной цели и, соображаясь с обстоятельствами, составил план действий. В виду того, что правительственная власть совершенно упала в афганских владениях за Аму-дарьей и едва держалась в центре Чарвилайета, он направил свои действия на окраины, чтобы охватить его таким образом с обоих флангов, где он рассчитывал на более верный и скорый успех. Держась такого плана, он послал своих двоюродных братьев, Исхак-хана и Сервер-хана, на запад к туркменам, а сам отправился на Бадахшан. Благодаря своим родственным связям, по своей жене, с прежним ханствовавшнм в Бадахшане домом и, благодаря отдаленности и уединенности этого края, ему легко и быстро удалось завладеть им. Спустившись с высоких горных хребтов на Аму-дарью, с [21] 260 хорошо вооруженными афганцами, он переправился через реку и без затруднения занял незначительное укрепление бадахшанское, Янги-Кала, в первых числах февраля прошлого года, и вслед за тем овладел, также без сопротивления значительной крепостью Рустек. Бек, управитель рустекского района и комендант крепости, Бабахан, преданное Абдуррахману лицо, вместо сопротивления, встретил его с почестями и дарами, как законного владетеля. Заняв Рустек, Абдуррахман остановился в нем на некоторое время и деятельно занялся подготовлением дальнейшего своего движения. Он немедленно вошел в сношение с почетными и влиятельными лицами Бадахшана, особенно в Файзабаде, с влиятельными и сановными афганцами в Чарвилайете, с правителем Кундуза, султаном Мурадом, с горными афганскими племенами, с Кабулом и, наконец, с англичанами. В то же время он захотел показать себя и простому народу, чтобы заручиться его доверием, его симпатией, и стал лично управлять населением уже подвластного ему рустекского бекства. Он действовал справедливо и твердо, но осторожно и спокойно. Вообще, его действия были строго обдуманы, тактичны и внушали полное к нему доверие. Своею сдержанностью, непритязательностью и мягким, справедливым, внимательным и вообще умелым обращением с населением, он до того в короткое время расположил к себе бадахшанцев и приобрел такую популярность, что Шах-заде-хасан сам сознал свою пред ним слабость и заблаговременно и благоразумно попустился своею властью; оставив Бадахшан, он нашел себе убежище в соседнем горном Шугнане. Посланный между тем Абдуррахманом в Файзабад, Баба-хан был встречен жителями его с большим почетом, и 15-го февраля торжественно занял крепость Файзабада. С занятием столицы, покорился Абдуррахману весь Бадахшан. Овладев таким образом Бадахшаном, он продолжал также внимательно управлять народом и также [22] деятельно подготовлять себе дальнейший путь к достижению своей заветной дели.

В это время, в противоположной от Бадахшана стороне, на западе Чарвилайета, действовали, именем Абдуррахмана, посланные им Исхак-хан и Сервер-хан. Но здесь не видно было ни ума Абдуррахманова, ни такта его, ни его справедливости и гуманности, а напротив, действия их были бестактны, поспешны, необдуманны и не тверды, но тем не менее Исхак достиг своей цели, благодаря, конечно, сложившимся обстоятельствам и успеху дела самого Абдуррахмана.

Прибыв в бухарскую крепость, на правом берегу Амударьи, Бурдалык, Исхак-хан вошел в сношения с зааму-дарьинскими бухарскими туркменами и с 67 афганцами перешел левый берег. Туркмены, конечно, были рады такому случаю, чтоб удовлетворить своим хищническим инстинктам, и в числе 600 человек примкнули к Исхак-хану. С этим сбродом он двинулся к афганской крепости Ахчи. Но эти удальцы были годны только для хищничества и грабежа и не могли представлять собой никакой боевой силы. Понимая такие качества своего сброда, Исхак-хан не решался на серьезные действия против крепости Ахчи, хотя его и подбивали к тому перебежавшие к нему афганцы, уверяя, что весь ахчинский гарнизон перейдет к нему. Не доверяя этим заявлениям перебежчиков, Исхак-хан простоял четыре дня в бездействии, в 26 верстах от Ахчи, в селении Сеит-Абаде, пока не выступил против него пришедший из Балха Мохамед-хан, брат самого наиба, с кавалерийским отрядом в 1.000 человек, при 4 орудиях. Узнав об этом, Исхак-хан обратился в быстрое и беспорядочное бегство и пришел обратно к бухарской крепости Керки только со своими 67 афганцами и несколькими десятками туркмен. Но жители Керки и окрестные туркмены, опасаясь прихода афганцев, потребовали от Исхак-хана, чтоб он убирался от них куда хочет. Тогда он отправился к [23] андхойским туркменам, и степь, уже на афганской территории.

Безуспешно, боязливо, в постоянной тревоге и в полной нужде, скитаясь по кочевьям туркмен, Исхак-хан решился наконец, с кораном на голове и принесением по обычаю военного стыда, отправиться в лагерь небольшого конного афганского отряда (в 300 человек), близь Андхоя, надеясь подействовать на них этим священным орудием и смиренною добровольною без битвы отдачею себя в их руки.

Но ни коран, ни принесение стыда ему не помогли, однако, спасли его от плена: афганцы, благодаря этому, не задержали его, а только выпроводили его из лагеря, с советом бросить это дело.

Не видя никакого толка в таком скитании по степи, Сервер-хан отделился от Исхак-хана и с 6-ю преданными ему афганцами отправился в Шибурхан. Здесь он сказался привратнику крепости эстафетным почталионом, но, представленный коменданту, был узнан и арестован. Принесение военного стыда на этот раз не помогло (вероятно потому, что он вошел в крепость обманом, не выдавая себя). Комендант Абдул-кадыр-хан отправил его, как пленного, к наибу Гулям-гайдар-хану в Мазари-шериф, где он и был расстрелян.

Такая печальная участь Сервер-хана так подействовала на Исхак-хана, что он совершенно растерялся, считал уже свое дело потерянным окончательно и на совет бухарского правительства бросить все свои попытки и возвратиться с повинной в Самарканд или отправиться в Бадахшан к Абдуррахман-хану, — отвечал, что, ни в Самарканд, ни к Абдуррахман-хану ему не позволяют отправиться совесть и честь, и что он поэтому отправится в Герат или Тегеран.

Но успехи Абдуррахмана в Бадахшане, полный упадок власти в центре Чарвилайета, вследствие окончательного истощения средств на содержание войск, и явившиеся от того смуты и беспорядки, совершенно изменили положение дел. [24] Дело Абдуррахман-хана встречало уже сочувствие в Андхое, Шибурхане, Ахче, Сарыпуле и Маймене, тогда как власть наиба Гулям-гайдар-хана падала все ниже и ниже, пока совершенно не очистила дорогу Исхаку-хану с знаменем Абдуррахмана.

Вследствие такой благоприятной перемены, Исхак-хан, ободрившись, снова вступил в сношения, письмами и прокламациями, с гарнизонами, влиятельными лицами и даже некоторыми беками и, усилившись перебежчиками, лично отправился в Маймене опять с кораном на голове и снова с пресловутым приношением военного стыда и на этот раз встретил уже хороший прием и сочувствие делу и получил 150 человек кавалерии поддержки. Отсюда он с партией в 400 человек отправляется в Андхой, где его встречают уже с подарками и данью для Абдуррахман-хана. Присоединив к своим силам гарнизон Андхоя, он отправляется к Шибурхану и Ахчи и также беспрепятственно занимает эти крепости, гарнизоны которых, арестовав комендантов, выслали на встречу депутации вместе с жителями и передались Исхак-хану; затем предались ему целые палтаны (батальоны) афганские.

Узнав о таковом положении дел, наиб Гулям-гайдар-хан, с находящимися у него войсками, отправился к Тохтапулю, гарнизон которого, дав знать Исхак-хану о своей готовности передаться ему, забаррикадировал город. Но здесь, во время осады крепости, половина отряда Гулям-гайдара передалась взбунтовавшемуся гарнизону Тохтапуля. Тогда наиб принужден был отступить в Мазари-шериф. Здесь остальные войска его взбунтовались против него и он бежал со своим семейством и незначительным имуществом, какое ему удалось захватить, под прикрытием 20 преданных ему лиц, в Бухару, а войска, предоставленные своему произволу, принялись грабить мирное население.

С бегством Гулям-Гайдара, Чарвилайет покорился Абдуррахман-хану. Но Исхак-хан, благодаря своей [25] неумелости, бесхарактерности, а главное жадности к деньгам, не скоро справился с безначалием и смутами, пока обаяние имени Абдуррахмана не успокоило умы и страсти. Между прочим, на ряду с крайнею бестактностью, Исхак-хан отличался и чрезмерною жестокостью. Дорого поплатился теперь бывший шибурханский комендант, Абдул-кадыр-хан, за то, что, оставшись верным своему долгу, он не принял и не уважил принесения Сервер-ханом военного стыда, но, арестовав, отправил его в Мазари-шериф к наибу: кровавой местью отплатил ему Исхак-хан за смерть Сервер-хана, хотя в ней он собственно не был виноват. Когда гарнизон Шибурхана выдал своего коменданта Исхак-хану, тогда последний приказал его сначала арестовать, а затем потребовал его в Мазари-шериф. Пленным привели туда Абдул-кадыр-хана, обрили ему бороду (высшее бесчестие для мусульманина) и, возили его на ишаке по улицам города, а затем, после продолжительных пыток, бросили в котел с кипящим салом.

Таким образом занятие Чарвилайета нельзя приписать заслуге Исхак-хана: оно — последствие обстоятельств, независевших от него и им не вызванных, а подготовленных самим Абдуррахманом, который в это время уже овладел Кундузом.

Устроив управление Бадахшаном и увеличив свои силы стрелками из бадахшанских горцев, Абдуррахман, в конце февраля, направился против Кундуза и 28-го февраля занял укрепление Таликан. Султан Мурад, кундузский, относившийся, под видом преданности Кабулу, недоброжелательно, даже враждебно к Абдуррахману, по изменившимся вдруг обстоятельствам, встречает его, как своего государя, с почестями и подарками. Наследственный правитель Кундуза, он, как сказано уже выше, пользуясь критическим положением Афганистана и подстрекаемый англичанами, вздумал освободиться от зависимости афганцев и стал оказывать явное неповиновение чарвилайетскому наибу. [26] Заметив его стремление к независимости, Гулям-гай дар-хан отправил против него из Ташкургана довольно сильный отряд, из 3.000 пехоты и 1.000 кавалерии при 8 орудиях. Чрез 5 дней после этого распоряжения, наиб чарвилайетский принужден был, вследствие измены войск, расположенных в Мазари-шерифе и западных крепостях, бежать в Бухару. Сведение об этом застало отряд ташкурганский на пути в Кундуз. Несмотря на это, отряд продолжал свое движение и, разбив нестройный сброд султана Мурада, занял Кундуз и принялся его грабить. После трех дней грабежа, афганский отряд вернулся в Ташкурган, кроме палтана (батальона) кызылбаша Гуль-Ахмета, который не хотел ни возвратиться в Ташкурган, ни переходить к Абдуррахману, а задумал возвратиться в Кабул. Эти обстоятельства и сделали султана Мурада из врага преданным Абдуррахману человеком, ищущим у него защиты и спасения.

Заняв Таликан, Абдуррахман снова отправил прокламации и письма в Чарвилаейет, к горным племенам афганским и в Кабул, и везде нашел сочувствие, привет и преданность: даже преданный Гулям-гайдару палтан Гуль-Ахмета, стоявший в Кундузе, на пути Абдуррахмана в Кабул, сошел с дороги, возвратившись в Ташкурган. Но осторожный и уже вполне опытный Абдуррахман не спешил, не форсировал своим делом: он как бы не полагался на скороспелые заявления ему сочувствия и преданности. Зная по опыту, что эти чувства сами по себе не прочны и скоро остывают, что нужно их поддерживать и подогревать, а для этого необходимо располагать достаточными денежными средствами, Абдуррахман-хан, главным образом, озабочен был обеспечением своего дела с этой стороны. Ему прежде всего нужны были деньги, удовлетворить жалованьем чарвилайетские войска, не только за настоящее время, но и за прошедшие, по уговору и обещанию, шесть месяцев. Затем, ему необходимы были средства и для того, чтобы явиться за Гиндукушом не проходимцем, не заискивающим [27] искателем приключений, а лицом право, власть и силу имеющим. Спешить же без средств, на встречу вынужденным обстоятельствами приглашениям и выражениям сочувствия и преданности, в глазах Абдуррахмана, хорошо, конечно, знающего свой народ, было очень рискованно.

Поэтому Абдуррахман, дойдя до Ханабада, близь Кундуза, снова остановился и стал упрочивать за собою приобретенное и устраивать дальнейшее движение дела.

В таком положении много помог ему султан Мурад кундузский, представив дань в 180.000 пуд. хлеба и 20.000 руб. деньгами, и кстати подвернулся в это время огромный купеческий караван на 500 верблюдах, с индийскими товарами, шедший из Кабула в Бухару, с которого Абдуррахман взял, в силу обстоятельств, 120.000 р. пошлины. Это дало ему средства смелее и прямее итти к своей цели.

Устраивая, таким образом, свои финансовые дела, Абдуррахман в то же время восстановил некоторый порядок в подчинившемся ему афганском Туркестане, успокоил умы и страсти. Доверие к нему и к новому положению дел более и более упрочивалось в местном населении. Но много ему помогли также и его сношения с афганцами и англичанами, в Кабуле, и тамошнее положение дел (Англичане, запутавшись в афганских делах, обрадовались обращению к ним Абдуррахмана. Они ухватились за него, как за спасителя, который выведет их из затруднительного положения, и старались оказать ему во всем свое содействие.). Благодаря этому, Вали-Мохамед-хап и Нур-Мохамед-хан, угрожавшие Чарвилайету из Бамиана, отступили к Кабулу, и вместо враждебных приказаний и прокламаций оттуда, т. е. из Кабула, к афганским властям и войскам Чарвилайета явились уже приказания, благоприятные Абдуррахману. Особенно подняло его значение и упрочило его влияние посольство английское, явившееся к нему, в Ханабад, в начале мая. Оно было весьма торжественно приветствовано Абдуррахманом, [28] пробыло у него 8 дней, имея все время самые деятельные и постоянные сношения с Ширпуром, и возвратилось, оставив при нем двух поверенных. В конце мая Абдуррахман послал к англичанам ответного посланца будто бы с полным согласием на все их требования, который и вернулся в половине июня. Сношения эти, и влияние их в Кабуле и Ширпуре, придали ему самому более смелости и решимости, а в глазах населения и войск более авторитетности и обаяния его власти.

Расчищая себе, таким образом, дорогу в Кабул, Абдуррахман, между тем, деятельно готовился к движению чрез Гиндукуш. Но все его приготовления и сборы ясно показывали, что он мало доверял англичанам и даже к афганцам относился осторожно и предусмотрительно. Англичане советуют ему спешить в Кабул и ограничиться для этого только конвоем, а он медлит и собирает значительный отряд. Афганцы из Кабула приглашают его, а он не спешит к ним. Очевидно он не желал отдаваться ни тем, ни другим, а хотел быть полным господином своих действий и явиться к ним в совершенно независимом и внушительном положении. Особенно заставляло его быть осторожным опасение партии Якуб-хана, которая все еще была сильна. Но решительное событие около Кандагара и масса перебежчиков из Кабула, вследствие победы Эюб-хана над англичанами, побудили, наконец, Абдуррахмана выступить к Кабулу, и 15-го июня он двинулся на Гиндукуш во главе 12-ти-тысячного отряда. В видах упрочения своего положения и поддержания своего значения в Чарвилайете и Бадахшане, он объявил в своей прокламации, что, по приглашению англичан и кабульцев, он идет занять принадлежащий ему ханский престол в Кабуле, оставляя вместо себя в Чарвилайете Исхак-хана.

Но и теперь Абдуррахман не форсировал движения своего на Гнидукуш, чего, казалось, требовали от него обстоятельства — и, вследствие недоверия к англичанам и к [29] приглашениям из Кабула, и все еще опасаясь партия Якуб-хана, шел медленно, осторожно, хотя теперь была у него в руках значительная сила, которая заставила бы англичан и афганцев обнаружить свои замыслы, если бы таковые были, и с нею он не допустил бы захватить себя врасплох или в невыгодном положении. Он подвигался вперед по мере того, как из Кабула и Ширпура к нему выступали с более и более определенными и решительными предложениями полновластного ханского престола в Кабуле. Абдуррахман, близко стоявший к делу и хорошо знающий англичан и своих афганцев, имел, конечно, основание к такому недоверию и нельзя сказать, что недоверие и предосторожности эти были, или оказались, напрасными или лишними: может быть осторожность, предусмотрительность и внушительная сила в 12-ти-тысячном отряде и отстранили какие-нибудь враждебные против него замыслы, которые в его положении были весьма возможны.

24-го июня Абдуррахман показался со своим отрядом на южном склоне Гиндукуша и вошел в Парван. Он вступает торжественно-уже в положении призванного и признанного государя. Чрез несколько дней он прибыл в Чарикар, где его торжественно встретила депутация представителей из разных частей Афганистана. Депутация высказала ему чувства верноподданства, любви и благоговения к нему, одушевлявшие всех афганцев; благодарила его за то, что, после стольких лет изгнания из отечества, он не забыл своих братьев и поспешил к ним на выручку в самое критическое их время: уверяла его, что афганский народ, своею преданностию и кровию, искупит свою прошедшую вину пред ним (Т. е., что афганцы не поддержали его правого дела в борьбе с покойным дядей, Шир-али-ханом.), и наконец просила его поспешить осчастливить столицу Афганистана своим прибытием.

3-го июля Абдуррахман прибыл в Истолиф, где его встретили английские офицеры. Они, между прочим, передали [30] ему два предложения: первое о дозволении персиянам, живущим в Кабуле, переселиться в Индию, в виду угрожающей им опасности со стороны газиев, за оказанную ими преданность англичанам: второе о назначении, для сопровождения их отряда чрез хайберское ущелье, надежного и влиятельного человека, так как все важные пункты по этой дороге заняты враждебными газиями. На первое предложение Абдуррахман не изъявил своего согласия, потому что персияне составляют самый трудолюбивый и промышленный класс в Афганистане, а обещал им свою защиту и покровительство. Второе предложение Абдуррахман признал тоже неудобоисполнимым, потому что он еще не вступил на престол и не знает, кого им назначить для исполнения такого трудного поручения.

8-го июля Абдуррахман отправился далее до Карабаса, в 9 верстах от Истолифа и 14 июля торжественно вступил в селение Мурад-бек, в 10 верстах от Кабула. Здесь встретили его жители Кабула и в честь его возвращения и воцарения устроили семидневное празднество. Между тем в Кабуле, само собой, по провозглашении его ханом, было устроено празднество и прочитана в мечетях хатьва (установленная на этот случай молитва). Даже Эюб-хан прислал Абдуррахману посланца, с письменным выражением верноподданничества. В письме своем Эюб-хан испрашивал приказания, что ему делать: действовать ли наступательно претив англичан, или ожидать других его распоряжений и приказаний. Абдуррахман поблагодарил его и дал нужные указания; между тем Эюб-хан был разбит англичанами и отступил в Герат.

Таким образом Абдуррахман достиг своей заветной цели и занял принадлежащий ему но наследству престол. Так как в Балагиссаре (в цитадели Кабула) все казенные здания были срыты и разрушены англичанами, а в Ширпуре построено много домов в европейском вкусе, и вообще он представлял более удобств для жизни (еще покойный [31] Шир-али предполагал сделать его своим местопребыванием, и подготовлял к этому), то Абдуррахман объявил, что он будет жить в Ширпуре, из которого англичане вскоре и выступили двумя колоннами, одною, по джелалабадской дороге, а другою по кандагарской, взяв с собой только необходимое количество продовольствия и военных припасов, а остальное, довольно значительное, количество, оставив в Ширпуре и в других укреплениях.

Вступив на престол, Абдуррахман-хан тотчас же сделал несколько распоряжений, которые произвели весьма хорошее впечатление на его подданых: между прочим, отменив прежний, установил новый порядок набора солдат, отменил пошлину с провозимых товаров между Кабулом и Мазари-шерифом, тогда как прежде она взимались здесь в 5-ти пунктах. Персиян, собравшихся уходить в Индию, успокоил и удержал на своих местах. Вообще Абдуррахман-хан прежде всего озаботился восстановить в своем ханстве расшатанную власть и порядок и успокоить его население.

Первые шаги управления Абдуррахмана, занятие Бадахшана и Кундуза и движение его чрез Гиндукуш к Кабулу, показывают, что Абдуррахман-хан оправдает возлагаемые на него надежды и восстановит в Афганистане власть, порядок, мир и спокойствие. Это составляет все то, что нам в настоящее время наиболее хотелось бы от Афганистана и Абдуррахман-хана.

Ю. Южаков.

Дозволено цензурою. С.-Петербург, 29 мая 1881 г.

Текст воспроизведен по изданию: Абдуррахман хан афганский. СПб. 1881