-

ГЕЙНС К.

ОЧЕРК БОЕВОЙ ЖИЗНИ АХАЛ-ТЕКИНСКОГО ОТРЯДА

1880-1881 гг.

(Окончание).

(См. «Военный Сборник» 1882 г. №№ 8-10.)

VII.

Действия артилерии перед штурмом. — Действия колонны подполковника Гайдарова. — Бомбардирование. — Взрыв мины. — Впечатление, произведенное ею на обе стороны воюющих. — Первый момент после взрыва. — Эскалада: действие колонн правого и левого флангов и 3-го баталиона самурцев. — Занятие вала пехотою. — Появление на западной стене колонны подполковника Гайдарова. — Описание устройства крепостной стены. — Занятие стен артилериею. — Спуск войск во внутренность крепости. — Движение к кургану. — Занятие его. — Овладение внутреннею калою. — Преследование.

Чуть забрезжил свет, 12-го января, как за раздавшимися выстрелами у Опорной калы, в траншеях обоих флангов, все наши батареи начали перекликаться. Редкая орудийная пальба, усиливаясь постепенно, стала присоединяться к выстрелам 4-й легкой батареи 19-й артилерийской бригады, которая еще до зори, будучи развернутою перед Опорною калой в голове колонны подполковника Гайдарова, своими первыми выстрелами начала славный предстоящий бой.

В начале слабый свет еще не позволял биноклям отчетливо разбирать очертания предметов в окрестностях Мельничной калы, куда направлялся огонь батареи; но когда взошедшая яркая заря дала возможность различать предметы, то батарея взялась в передки, выдвинулась вместе со всею колонною сажен на полтораста и с этой второй позиции занялась по указанию начальника колонны пробиванием входа в калу для пехоты. С третьим выстрелом задача была решена; когда же с четвертого и пятого выстрелов западный фас обвалился совершенно, то подполковник Гайдаров просил приостановить разбивание калы из опасения лишить пехоту прикрытия. Оставалось теперь занять Мельничную калу.

К этому времени орудийная пальба по всей нашей линии [129] достаточно оживилась: брешь батарея из всех орудий принялась за уничтожение работы текинцев по починке стены, разбитой еще 8-го января... Уже вершина стены обнажалась и, вслед за начавшей осыпаться землей, с гребня ее стали взлетать обрывки войлоков, которыми неприятель связал обваленный верх своего вала, а из остальных батарей началась пристрелка по крепости, как говорится на чистоту.

Между тем полевое дело подполковника Гайдарова разгоралось жарче и становилось серьезнее: стройно, под музыку, колонна его приближалась к Мельничной кале для овладения последней позицией: линия пехоты со спешенными казаками и конно-горным взводом на левом фланге, прикрывшись цепью, не изменяя ноги и равнения, вступила в район сильного обстрела. На встречу им, по внутренней стороне западной стены крепости, бегом, большими толпами спешили текинцы, и вскоре частый град ружейных пуль посыпался с траверза, с укрепления, выдвинутого перед траверс, из-за песчаных курганов и крепостных стен. Приблизившись к плотине, цепь бегом захватила ее и залегла, затем рота за ротой стали заходить за стены калы; вслед за пехотой, еще торжественнее, выдержанной рысцой, выражавшей полное спокойствие, выехала 4-я батарея 19-й бригады с посаженною прислугою. Осыпаемая пулями, она с уставною акуратностью снялась с передков, и клуб дыма над головами текинцев, торчавшими из подковообразного укрепления, заставил их мгновенно исчезнуть, чтобы укрыться от шрапнельных пуль и осколков.

Без промаха шрапнель за шрапнелью посылала батарея в ответ на сильный перекрестный ружейный огонь; с замечательною меткостью ракеты капитана Сергеева спускались в укрепление перед траверзом; но трескотня ружей не уменьшалась: частый огонь нашей пехоты из-за платины и из калы старался всеми силами ослабить огонь противника, но текинцы до самого бомбардирования не отвязывались от такой приманки, как открыто стоявшая артилерия всего в трех стах саженях: весь огонь их был направлен на нее. Четыре часа стояла батарея под таким перекрестным огнем, какой редко испытывался артилериею даже в регулярных войнах, а во время текинской экспедиции не встречалось, конечно, ничего подобного; но ни этот огонь, ни поминутное громкое шлепанье и свист пуль не возмущали прежнего торжественного спокойствия, сохраняемого офицерами и солдатами.

Но вот огонь нашей пехоты становится реже; чуткие и под [130] огнем спокойные текинцы отгадывают причину; отважнейшие из них уже хотят воспользоваться недостатком у нас патронов, вскакивают и, махая ятаганами, сзывают других для рукопашного боя; уже сбегается порядочная толпа, и горсть нашей пехоты с неприятным чувством ждет возможную схватку с тучами неприятеля, скрывавшегося за стенами... но громко треснул разрыв, шрапнели над головами смельчаков, и вся толпа опять пырнула в траншею... еще шрапнель... еще... и бесследно исчезают приготовления к нападению. Редкая пальба пехоты снова соблазняет текинцев попытать счастье: тот же призывной крик начинает раздаваться в другом месте... артилерия делает небольшую выдержку, необходимую для новой установки трубки, и несколько шрапнелей вторично охлаждают порыв неприятеля. Благодаря артилерии, текинцы пропустили невозвратимый момент: патроны подвезены, и снова папахи текинцев стали выскакивать на мгновение и быстро исчезать после сделанного выстрела.

Началось бомбардирование: все семьдесят два орудия слили свой гром с громом рвущихся снарядов, с залпами пехоты, шипением ракет и резким хлопаньем картечниц. Заметались текинцы на южной и восточной стенах, с которых беспрерывно брызгами взметаемая пыль наглядно показывала, что от разрывов гранат деваться некуда. Все не имевшие верного углубленного прикрытия кинулись в блиндированные ямы, а часть, выйдя из северных ворот, стала размещаться по наружному рву восточной стены, как видно — с целью кинуться, в случае штурма на фланг колонн, долженствующих наступать от великокняжеской позиции; но те из текинцев, которые засели скрытно за своими бойницами, без промаха посылали пули, всем показывавшимся из-за насыпи. Так, за несколько минут до штурма, поплатились замечательно храбрые офицеры: убитый артилерист, штабс-капитан Грек и раненый подполковник Ципринский. Среди густых облаков дыма, глаза противника хорошо отличали офицеров даже по краю фуражки и большую часть оплошных посылали из строя либо в могилу, либо на перевязку.

Скоро полчаса, как продолжается бомбардирование; уж около получаса войска напряженно ожидают той минуты, к которой торопились приблизиться, не щадя сил, и в то же время с видимым спокойствием, безмолвно стоят прислонившись к насыпи... Вдруг все встрепенулись: в Опорной кале внезапно пробуждается какая то тревожная деятельность, все о чем [131] то заговорили, некоторые офицеры куда то побежали, и заколыхалась масса солдат, битком наполнявшая внутренность валы; вскоре послышались восклицания: «смирно»!.. «приготовьтесь»!.. «слезайте с башни, сейчас будет взрыв»!... И, вот, ожидаемая минута настала: колыхнулась земля и вместе с глухим гулом высоко взвился широкий, серый столб земли, испещренный какими-то светлыми и темными пятнами. Ящики, мешки., фашины и туры, венчавшие насыпь передовых траншей, осунулись и попадали. Взрыв был эфектен: столбы земли, сливаясь в одну тучу, заслонившую яркие лучи солнца, казалось, долго простояли на одной высоте, но в ближайших ко рву траншеях не смели им любоваться: куски глины беспощадным дождем колотили всех вблизи стоявших, которые, прижимаясь к насыпи, прикрывали головы, чем только возможно... За первой секундой после взрыва, падение земляных глыб усилилось, и затем вся масса рухнулась на низ, похоронив под собою защитников, стоявших за роковою частью вала.

На эти несколько секунд притихла канонада; глаза всех, стоявших вне опасности, впились в это грозное явление, которое заметно подействовало на текинцев: потрясенные перед этим странным артилерийским огнем, при виде незнакомого грозного явления, они как будто потеряли веру в свою силу и, искушаемые беспрепятственным пока выходом в пески, большими массами стали покидать крепость; только в южной части ее, наоборот, взрывом прерванная стрельба снова раздалась сквозь дымчатые клубы пыли не осевшей еще земли.

Но для наших солдат взрыв был желанным сигналом: им заканчивалась утомительная траншейная служба, им вызывались они теперь на более опасный, но любимый бой, стена на стену.

За секундной паузой после взрыва, прежний грохот орудий, крик ура, пронесшийся вдоль фронта наших траншей, и штурмовые марши четырех хоров музыки слились в кровавой драме, и вместе с этим со всех сторон быстро выдвинулись из земли штурмующие колонны и направились к обоим обвалам в крепостных стенах.

Из передних траншей перед великокняжеской позицией, шагах в восьмидесяти от рва, быстро вынырнула первая линия штурмовой колонны из 9-й и 10-й рот 3-го ширванского баталиона, имея на правом фланге охотников подпоручика Воропанова; за нею показалась вторая линия из 11-й роты и команды сапер. Но [132] едва они тронулись вперед, как раздался залп с крепостной степы, и в густой массе наступающих оказалось сорок шесть интервалов. «Сомкнись!» слышится команда и затем с криком ура роты точно нырнули в углублении, сделанном взрывом, и затем беспрепятственно взлетели на гребень обвала. С этого места 10-я рота повернула огонь в тыл обороняющим южный угол, 9-я кинулась вдоль по стене на соединение с колонною полковника Козелкова, а охотники — по стене направо.

Одновременно с этим, на левом фланге, раздавшийся вслед за взрывом боевой наш крик мгновенно выдвинул приготовленных к штурму охотников 4-го апшеронского баталиона; здесь не приходилось выжидать, пока уляжется взорванная земля; бегом с места рванулся и весь четвертый баталион, сопутствуемый картечницей поручика Карпова, ракетами подпоручика Юренева, 11-й ротой Ставропольского полка и командою сапер. Густой массой кинулись все к двум мостам на встречу частой и меткой пальбы, особенно сильно поражавшей при переходе через ручей... Но вот голова колонны уже за ручьем, повернула к артилерийской бреши, уже недалеко стена, но по мере приближения пальба неприятеля учащалась, и жертвы стали гуще покрывать землю; между ними упал шедший впереди колонны полковник граф Орлов-Денисов, пораженный двумя пулями; вблизи виднелся с лицом, залитым кровью, гардемарин Майер, бежавший впереди, с охотниками. Когда же ура наше сильнее пронеслось у подножия обвала, остервенение оборонявшегося, дойдя до высшей степени, показало, что он будет биться, как обреченный на смерть: тучею камней и самым частым огнем осыпали текинцы взбиравшихся на крутую осыпь артилерийской бреши. Картечница, приняв влево, а ракеты вправо, усиленно начали обстреливать толпы противника, не заслоненные еще штурмующими; вскоре подпоручик Юренев падает, продолжая командовать ракетами. Текинцы в каком то исступлении начали, кроме каменьев, пускать в приближавшихся к вершине апшеронцев ятаганами, пиками, палками, ножами и даже ружьями. Не стало, наконец, у штурмующих сил: не дойдя до гребня, присели апшеронцы и вторая линия. Генерал Скобелев заметил эту секунду, и новый крик ура трех рот ставропольцев и третьего баталиона апшеронцев, слившийся с громким криком третьего баталиона самурцев, раздались в тылу горсти, бьющейся на валу.

В то время, как ставропольцы и апшеронцы с двумя [133] горными орудиями штабс-капитана Федорова спешили на брешь, самурцы кинулись прямо вдоль правой стороны ручья; перейдя его, приставили лестницы и настойчиво лезли на стену.

В паралель этому бою и на артилерийской бреши, после минутной приостановки, в течение которой апшеронцы перестреливались и перекидывались каменьями с засевшими за гребнем массами противника, положение текинцев становилось опасным: пули ширванцев с Саперного обвала в тыл, пули с фланга, со стороны взбиравшихся уже на стену самурцев, и с фронта, посылаемые штурмующими, начали сильно редить сплотившихся защитников у южного угла. Когда кинувшиеся из траншей на помощь семь рот вбежали на стену, отчаянный бой, бой грудь с грудью, закипел на гребне и за гребнем; текинцы одновременно рубились и с апшеронцами, и с самурцами.

В течение этих же нескольких минут жаркого боя на стенах южного угла крепости, в разных местах происходило следующее:

1) Без особенного сопротивления со стороны противника, роты самурцев отряда подполковника Гайдарова взошли на западную стену, приветствуемые ширванцами с Саперного обвала; махая шапками и криком ура отвечали самурцы первого баталиона на приветствие своих кунаков.

2) В траншеях правого фланга внезапно показался унтер-офицер со знаменем, быстро направляющийся к плотине... Не надо было объяснять, чье это знамя: потеря 28-го декабря была еще свежа в памяти у всех. Притихший уже в первой линии наш боевой крик теперь разнесся в рядах резерва, как выражение радости. Все наперерыв подхватывали восторженное ура при виде, возвращенного георгиевского знамени 3-го баталиона Апшеронского полка.

Текинцы не уступали дешево свой оплот; явная смерть не пугала их, и напор нашей силы заставлял отважного противника только вершками уступать свое место, не прекращая боя на вершинах стен, составляющих южный угол.

Тут кстати сказать об устройстве стен, о которых ходили легендарные рассказы: они состояли из наружной и задней глинобитных стен, каждая толщиною фута в полтора, а высотою от 10 до 12, середина же между ними была набита глиной; верхняя площадь этой утрамбованной внутри глины, не доходя до высоты стен на аршин или полтора, представляла таким образом, если идти вдоль стен, что-то в роде улицы от пяти до семи аршин шириною, окаймленной с обеих сторон стенками. [134] Для схода внутрь крепости, задние стенки были по местам обвалены, а по скату стены сделаны были углубленные дорожки в роде промоин. Во время сильного обстреливания стен анфиладным огнем, текинцы дошли до необходимости врываться партиями в верхнюю часть стены; таким образом, оставленные между ямами промежутки, поднятые насыпною землею, образовали прочные траверзы, за которыми они находили безопасное укрытие и могли сквозь бойницы вести пальбу даже во время сильного бомбардирования.

Из этого описания устройства стен понятно, как трудно было биться нашим и на стенах: эти траверзы служили для нас брустверами, которые приходилось брать, влезая на них из глубины соседних ям; дорого обходилось нам постепенное завладевание траверзами еще потому, что текинцы обороняли их до тех пор, пока, переколотые и перестрелянные, до последнего, очищали свободный доступ к следующему траверзу; только небольшая часть их успела проделанными внутри стены особенными ходами уйти внутрь крепости.

Не смотря на серьезность боя, можно было любоваться, с какою отважностью, не считая неприятеля, наши конкурировали с многочисленными толпами текинцев, с какою быстротою партии охотников с офицерами впереди сближались между собою... Прошло минут двадцать, и весь верх стены был в наших руках.

Во все это время те же семьдесят два орудия продолжали греметь неумолкаемыми перекатами; дым белым туманом стлался внутри крепости, а от разрыва шрапнелей, над северною стороною ее, он волновался густым большим облаком, из которого беспрерывно сыпался град шрапнельных пуль. Все оставшиеся еще в крепости к стороне кургана кинулись в пески; заметив это, поручик Дейкин и штабс-капитан Лазарев, выкатив в поле четыре орудия из батареи № 5-го, первыми начали преследование уходящего противника.

Последние же толпы защитников, уцелевших в рукопашном бою, окруженные пороховым дымом, медленно, словно неохотно, подвигались к северной стороне; наши солдаты, вытянувшиеся вдоль стен, торопились вкладывать патроны при частой стрельбе, видя, как пули их без промаха вязли в густой массе отступающих. Это был последний расчет с неприятелем и за каждый пройденный им шаг старались заставить его заплатить несравненно большим числом жертв, чем то, которым покупали мы победу при наступлении. Но отступление свое текинцы не пятнали бегством; [135] да впрочем куда было им бежать? впереди их треск, дым и звонкая стукотня о сухую землю, более 9,000 шрапнельных пуль, падавших в минуту, указывали скорее на ожидавшую их могилу, чем на свободный проход.

Отвечая на каждый шаг, уступаемый текинцами наплывом большого числа войск, мы поторопились втащить на стену и картечницы; среди первых выстрелов послышалась мерная стукотня картечниц гардемарина Голикова и поручика Карпова. Минуту спустя, артилеристы тащили на лямках и горные орудия; вскоре клубы, дыма из орудий поручика Тамкеева обвивали поднятый на обвале императорский штандарт, а между полковыми знаменами на артилерийской бреши два орудия штабс-капитана Федорова тоже начали посылать смерть в догонку отступающим.

С вершин высоких стен ясно раскрылась перед нами внутренность Денгли-тепе: на всем пространстве ровной площади ее, густо заставленном кибитками, не было заметно даже попытки какими нибудь фортификационными постройками затруднить наше дальнейшее движение и стало ясно, что следует, для достижения лучшего результата и наименьшей потери, не откладывая ни минуты, начать преследование противника, отступавшего к выходу в пески на северной стороне.

Полковник Куропаткин первым спустил три роты ширванцев по направлению к той части стены, на которой виднелись самурцы первого баталиона. Занимаясь осмотром кибиток и обстреливанием блиндированных ям, в которых засело много текинцев, ширванцы тихо подвигались вперед. Немного позже, с целью очистить от неприятеля все пространство, прилегающее к южному углу, с артилерийской бреши спустилась тоже часть колонны полковника Козелкова. Редкая ружейная, но безостановочная пальба слышалась в кибитках, между кибитками в ямах и во всех скрытых местах, где постоянно открывали притаившихся текинцев.

Артилерийский огонь к этому времени прекратился окончательно, только шесть горных орудий, установившись на стенах, и четыре мортиры подпоручика Чердиллели, расположенные внутри крепости, как видевшие все, что происходило, продолжали пальбу по северной стороне.

Большая часть войск, обратившись в зрителей, пристально следила со стен за действиями рот, спущенных в крепость, и за текинцами, столпившимися у кургана. Едва ширванцы прошли [136] половину пространства по ширине крепости, как полковник Куропаткин, бегом догнав их, приказал начать прерванное наступление по направлению к кургану. Майор Сивинис, развернув фронт трех рот своего баталиона направо, начал наступление по указанному направлению, пробираясь между трупами, густо покрывавшими площадь крепости. Местность впереди была видимо очищена.

Роты, заняв по фронту более четырехсот шагов с ротою самурцев, двигавшеюся по западной стене, образовали вместе непрерывную линию; как продолжение ее, держась на той же высоте, западнее крепости, две роты 1-го баталиона самурцев со спешенными казаками на левом фланге и двумя конно-горными орудиями, под начальством капитана Юдина, наступали на ложементы в песчаных курганах, а охотники подпоручика Воропанова, двигаясь сначала по верху восточной стены, потом спустились и продолжали наступление вдоль внутренней стороны ее.

Следя с высоты за общим ходом дела, поручик Карпов и штабс-капитан Федоров, заметив отсутствие артилерии в передней линии войск, по собственной инициативе тоже спустились с орудиями и картечницей и поспешно стали настигать наступавших на курган, таща руками свою артилерию; то же сделали и некоторые части пехоты из колонны полковника Козелкова: некоторые роты, полуроты и даже отдельные команды стали входить в промежуток между правым флангом ширванцев и охотниками подпоручика Воропанова. Сзади и левее ширванцев виднелась тоже какая-то рота, кажется, туркестанского баталиона и все это спешило вперед. Без сопротивления внутри крепости и с небольшими схватками на песчаных курганах распущенные знамена на стене и в центре крепости все ближе и ближе подходили к кургану; ложементы наверху его и пальба с вершины, хотя и редкая, указывали на возможность встретить сопротивление. Не доходя пятисот шагов, ширванцы остановились, дали несколько залпов по кургану и, не получив такого же ответа, снова начали наступление. Не далеко от подошвы его все наступавшие снова начали обстреливание вершины кургана. После нескольких залпов и появления на скате знамени ширванцев, окруженного передовыми солдатами, кинулись на штурм с южной стороны 3-й баталион Ширванского полка, а с восточной и даже с северо-восточной команды и роты разных частей, начальство над которыми принял генерального штаба капитан Мельницкий. Громкое «ура» снова разнеслось перед лицом противников, запоздавших отступить в пески. [137]

Когда самурцы увидели знамя на вершине кургана, то, снова приветствуя ширванцев, замахали шапками; хоры на стене и на кургане почти единовременно заиграли русский гимн, и неистовое, громкое «ура» выразило торжество полной победы, завладев командовавшею высотою над всею внутренностью крепости.

Но вслед за этим началась та финальная, необходимая часть боя, в течение которой отступающий дорого расплачивается за прежнюю пробу сопротивляться. Особенно настойчивое преследование разбитого неприятеля считается вообще необходимостью, а при покорении азиятских племен, в особенности текинцев, имевших в 1879 году успех над нашими войсками, по мнению большинства необходимо было такое поражение, чтобы ужас, наведенный на них, с корнем вырвал из их памяти прошлогоднюю удачу при столкновении с нами.

Внутри крепости еще необходимо было кончить расчет с засевшими в кале, из которой при занятии кургана было сделано несколько залпов в тыл нашим войскам; для этого спустилась с вала рота самурцев, а из колонны капитана Мельницкого — рота апшеронцев. Обрекшие себя на смерть отчаянно отбивали нападения пехоты; когда же штабс-капитан Федоров дал несколько выстрелов по кале вдоль фронта нашего наступления, текинцы отшатнулись от стены, и, воспользовавшись этим, апшеронцы с одной стороны, а самурцы с другой ворвались внутрь калы... Прошло несколько минут, и храбрые защитники, предпочевшие избрать эту родную калу своею могилою, почетно рассчитались с жизнью.

В это же время все передовые части войск, конно-горный взвод и успевший уже сесть на коней дивизион тверских драгун кинулись в пески для преследования ушедших текинцев. Если бы кто нибудь захотел представить себе картину, как смерть, алегорически изображаемая с косою, применяет свое оружие на манер косаря, то ничего лучше не могло осуществить эту воображаемую сцену, как производившееся тогда преследование. Поражение противника ужасом было достигнуто вполне: шашки, пули и картечь, обходя только женщин и детей, без жалости устилали путь трупами и испещряли пески кровавыми лужами. Ужас текинцев выражался своеобразно и почетно в смысле военном: отступление их не было бегством под влиянием паники, а представляло разбросанную силу, вытесненную другою и потерявшую способность ко всякой активной обороне: часть текинцев на ходу [138] покорно принимали смерть, не выпуская оружия, а многие, — дождавшись преследователей, поворачивались лицом к смерти и кидались в одиночный бой; без стона падали они и без признаков отчаяния отдавались страшной участи.

Во время преследования противника крепостные стены продолжали заниматься нашими войсками и даже были втянуты на артилерийский обвал несколько орудий 4-й легкой батареи 20-й артилеийской бригады, которые потом на лошадях передвинулись к кургану, занятому горными орудиями.

VIII.

Сцены в крепости по удалении противника. — Появление текинок и детей их из-под земли. — Торговля захваченным имуществом. — Возвращение частей, преследовавших неприятеля. — Генерал Скобелев благодарит войска. — Занятие крепости на ночь. — Несколько слов о настроении, в каком войска провели вечер. — Блистательная роль офицеров в бою и о понесенной ими значительной потере. — О честном исполнении текинцами обязанности защитников края. — 13-е января. — Оживленная картина сменяет мертвый вид на траншеи. — Парад. — Несколько слов о генерале Скобелеве.

По удалении войск для преследования, сцены борьбы и смерти вменились картинами несравненно более миролюбивого характера: дозволение, данное войскам забирать все оставленное текинцами, заманило массу охотников; по всей площади укрепления, густо заставленной кибитками, быстро шныряли солдаты целыми партиями налегках, и по разным направлениям мерно двигались одиночные люди, навьюченные коврами и разными пригодными вещами; вереницы женщин и детей, буквально появлявшихся из-под земли, пестрели в разных местах своими цветными лохмотьями и, проходя мимо солдат, сквозь слезы произносили: «аман!... аман!» — Им указывали пункт сбора, и они, трепеща за свою участь, отправлялись к групам женщин, охраняемым солдатами.

Обстреливая блиндированные ямы, наши стали вытаскивать оттуда все, что попадалось под руку, и в скором времени обширная внутренность крепости запестрела грудами хлопка, не отделенного еще от плода, ненужною оборванною одеждою, шубами, кошмами, одеялами всех цветов и другою разнородною рухлядью; лужи крови и трупы словно исчезли среди этих разноцветных ворохов. В скором времени некоторые женщины, по преимуществу пожилые, тоже присоединились к нашим солдатам, подхватывая и на свою долю одеяло, полушубок или коврик. Как-то скоро поняли они, что им не угрожает смерть и что [139] насилие над женщинами у нас считается преступлением. Вежливое и даже предупредительное отношение офицеров, уморительно острые, но не оскорблявшие их шуточки солдат, приставленных для их охраны, быстро рассеивали их опасения.

Между тем горячая торговля закипала в разных местах: офицеры представляли собою центры, куда стаскивались все раздобытые вещи; сначала они были единственными покупателями. Главные предметы торговли составляли ковры, серебряные убранства для лошадей и к женским костюмам, парадные мужские и женские халаты, шелковые материи туземного производства, ковровые попоны, чапраки, седла и т. п. Все это, конечно, продавалось очень дешево, но, не смотря на дешевизну, не было солдата, который бы в час не выручал около двадцати пяти рублей.

Приближался вечер. В укреплении показались драгуны, возвратившиеся из преследования; перевязанные головы и руки некоторых из них показывали, как умирали отступавшие; появился наконец и генерал Скобелев; его искренняя благодарность войскам так и высказывала желание обнять каждого. «Вы, братцы, сделали сегодня славное, большое дело», говорил он, и верилось как самой истине: в его речах было столько радостной признательности, что не могла проскользнуть ни одна фальшивая, казенная нотка. «Рады стараться»! отвечали ему солдаты, не выводя свой ответ из узкой рамки, установленной как единственное средство, дающее возможность говорить с массой, но в голосе и в глазах солдат выражалось воодушевление и готовность так же честно встретить все, что будет предстоять в неизвестном будущем, хотя бы занять другую такую же крепость.

Спускались непродолжительные, южные сумерки. Крепость начала пустеть: офицеры, сгоняя солдат в лагерь, понемногу стали удаляться за своими продавцами. Часть пехоты с полубатареей 3-й батареи 19-й артилерийской бригады остались для охраны внутренности крепости; вершина же кургана была занята, кроме пехоты, еще двумя взводами 6-й горной батареи 21-й артилерийской бригады, под начальством штабс-капитана Федорова и подпоручика Познанского; на ней же установлены были и два орудия, бывшие в руках текинцев. Сыграли зорю. Стемнело, и внутри стен Денгли-тепе, обставленных нашими часовыми, смолкло все, только за крепостью, в десятитысячной толпе женщин и детей, собранной в одно место, слышался детский плач на все голоса и причитывания взрослых, а из рва за стеной близ обвала доносились [140] тихие стоны: то был перевязочный пункт; фонари освещали окровавленных страдальцев, среди которых медик Юльский от начала штурма работал, не вставая с колен.

Еще много текинцев, притаившихся и не отысканных днем, не шевелясь, с понятным нетерпением ждали конца дня, — и вот наступила желанная, безлунная, хотя безоблачная ночь и началась последняя игра на жизнь и смерть: немногим счастливцам удалось проскользнуть через стену в пески.

Как проведен был вечер — рассказывать нечего; все были в праздничном настроении. Это чувство солдаты определяют выражением: «точно из бани вышел, хорошо попарившись»; суровые сцены недавнего боя возбуждать такое настроение не могли, так как сами обыкновенно смягчаются в воображении участников, пирующих в кругу товарищей и находящихся в настроении обнять всякого. Вид бегущего противника, за минуту перед тем вырывавшего из рядов героев дня, рыцарская гордость победителя при очевидном доказательстве, что не удалось противнику устрашить его, вид многочисленных жертв неприятеля, удовлетворяющий за те жертвы, которыми оплачивалось усилие одолеть его, сознание, что победой этой возбуждена общая радость соотечественников, основанная на ожидании скорого удачного исхода войны, все это сливалось в одно впечатление — торжествующую гордость победителя, которую он испытывает под финальным громом орудийных выстрелов.

Проиграли текинцы свое дело... многочисленность не выручила их! Но в этом бою имя храбрых, имя героев заслужено павшими для всего своего племени; тяжелой жертвой покупалось нами все, что для них было дорого. Невиданный ими ад от артилерийского огня и взрыв, заставив отважных защитников дрогнуть перед такими ужасами и значительную часть их оставить крепость ранее штурма, только и выручили нас из большой опасности. Неизвестно, то ли бы произошло, еслиб тысяч пятнадцать ушедших до боя остались в крепости и кинулись на помощь оборонявшим южный угол, которому угрожало всего около трех тысяч штыков? В рукопашном бою число войск играет огромную роль, и оно было не на нашей стороне. К счастию, половина оставшихся оказалась под силу нашей горсти героев, и текинцы, после упорного боя, сдали Денгли-тепе.

Об отнятых у них трофеях говорить не буду, не до обороны их было текинцам: гибель массы их, около 8,000, [141] очевидно оканчивала войну; для чего им было брать с собою наши орудия, к чему было тащить свое медное орудие, приспособленное к толстому бревну, служившему лафетом, укрепленным на сильно погнутой оси, и брать с собою фальконеты, прикрепленные к деревянным рамам.

Число погибших текинцев трудно определить. Жандармский офицер, наблюдавший за зарытием трупов, насчитывал в одной крепости более 8,000, а сами текинцы насчитывают погибших товарищей за все время осады до 14,000 человек.

Еще не все проснулись 13-го января, как в отдалении, к стороне крепости, послышались залпы... «Это что такое?» вырывался у каждого невольный вопрос; затем, многие из неудомевавших, подумавши, произносили: «Ах, да, не все счеты сведены с текинцами».

Чудное, ясное утро осветило новую картину: не вчерашнее чистое мертвое поле с насыпями по всем направлениям, скрывавшими движение и оберегавшими жизнь атакующих, представлялось теперь, а оживленная площадь, по которой массы солдат, персиян и армян — и пеших и конных — двигались открыто в крепость и из крепости. Если в общечеловеческом вкусе картина эта, с прибавкою деталей, оставленных вчерашним упорным боем, должна казаться не особенно привлекательною, то нам, ставившим вчера свою жизнь всем случайностям, наоборот, она имела некоторую прелесть.

С некоторым удовольствием глядели мы в этот день на стены Денгли-тепе, на которые еще вчера смотреть открыто стоило жизни. Теперь они изображали только ограду, через которую свободно проходили тысячами наши аламанщики, навьючившись разным имуществом с какой нибудь курицей или трасированным ястребом наверху, а за нею другие тысячи разыскивали брошенные ценные вещи, пробираясь мимо хозяев, либо безжизненно глядящих на них, либо лежащих с закрытыми глазами, точно не желая видеть, что происходит вокруг них. Все пространство между стеной крепости и Охотничьей калою было густо покрыто женщинами и детьми; тут только, при писке и плаче голодных и осиротелых малюток, что-то покалывало в сердце большинства любопытствующих, окружавших эту площадь. Еще не было десяти часов, как в разных местах послышались хоры военной музыки, и вслед за этим рота за ротой переходили обвал, как единственный проход, [142] и направлялись к средней площади, расчищенной для предстоявшего парада.

Среди каре перед аналоем выстроились знамена, между которыми красовалось и отобранное от текинцев знамя 3-го баталиона Апшеронского полка. За молебном последовала панихида об убитых на штурме, затем другая — о погибших под этою крепостью в 1879 году. По окончании окропления войск святою водою, все ждали слова генерала Скобелева; войска нуждались в похвале любимого начальника — в его благодарности. Да и умел он с такою искренностью, с таким увлечением говорить свое спасибо, что любо было его слушать.

Правило генерала Скобелева знакомить начальников частей со всеми своими желаниями и целями в предстоящем бою не могло не приносить самые блестящие результаты и избавляло его самого от необходимости писать диспозиции с бесчисленными подробностями, а недозволение даже себе вмешиваться в детальные распоряжения каждого из начальников развязывало всем руки, и все его диспозиции разыгрывались точно без малейшего замешательства.

Во время боя генерал Скобелев всегда зорко следил за всей линией, пущенной в бой, и малейшее качание не ускользало от его внимания. В бою все начальники, действуя самостоятельно, чувствовали в то же время, что возжи в руках опытных, умеющих вовремя исправить каждую ошибку, и это сознание еще более развивало смелость в распоряжениях начальников, управлявших боем.

Скобелев говорил, что из отраднейших воспоминаний будет текинский поход, где он видел замечательно честное исполнение офицерами своей обязанности и идеальный порядок, что здесь осязательно, в первый раз, на деле убедился он в той пользе, какую может принести хорошая артилерия и что предварительное обстреливание неприятельской позиции артилериею — не тактический фарс, созданный для запугивания противника, а может быть употреблено как фактическая подготовка для окончательного поражения неприятеля. Солдаты и офицеры поверили также, что, кроме той любви, которую он всегда питал к солдату, теперь, при виде молодецкой его удали штурмуя Денгли-тепе, беспримерной бодрости, при почти сверхъестественных усилиях, копая траншеи и выстаивая ночи в ожидании нападения неприятеля, он с глубоким уважением кланяется ему.

К. Гейнс.

Текст воспроизведен по изданию: Очерк боевой жизни Ахал-текинского отряда. 1880-1881 гг. // Военный сборник, № 10. 1882