ГЕЙНС К.

ОЧЕРК БОЕВОЙ ЖИЗНИ АХАЛ-ТЕКИНСКОГО ОТРЯДА

1880-1881 гг.

(Статья четвертая).

(См. «Военный Сборник» 1882 г. №№ 6-й — 8-й.)

V.

Внутренний вид крепости Денгли-тепе. — Взаимное обстреливание крепости и лагеря. — Работы и распоряжения получают характер подготовительный к штурму. — Обеспечение лагеря от обстреливания с крепости. — Два слова о текинской кавалерии. — Фальшивая тревога текинцев в крепости. Рытье минного колодца и приостановление работы вследствие появившейся в нем воды. Эскиз траншейной жизни. — Движение траншеею вперед из Охотничьей калы. — Ширванский редут. — Нападение текинцев ночью 4-го января; прорыв нашей линии и бегство неприятеля. — Ссоры в неприятельском лагере. — Фальшивая тревога и пальба в нашем отряде. — Заложение минного колодца. — Промер охотниками рва и расстояния до стены. Подпоручик Херхеулидзе.

Первый день нового 1881 года ясностью неба не уступал прошедшим, которые, исчезнув, захватили с собой и восьмидесятый год.

Вместе с занятием башни Охотничьей калы, значительно превышавшей стены крепости, приобреталось и средство наблюдать за внутреннею жизнью противника. Много любопытных ежедневно влезало на верхнюю площадку ее, чтобы лично приобрести понятие о внутреннем устройстве крепости и о размещении сорокатысячной массы людей.

Действительно, вид этот представлял много нового и интересного: вся внутренняя площадь Денгли-тепе, длиною около 1 1/4, а шириною около 1/2 версты, то есть около квадратной версты, была густо заставлена кибитками: десятки тысяч их, сбившись к стенам, как к более безопасным местам, своими черными войлоками сливались в одну сплошную, мрачную массу; в ней трудно было даже заметить промежутки; чем далее от стен, тем кибитки более расступались и, наконец, по середине вдоль всей крепости открывалась узкая, длинная площадь, кончавшаяся у кургана очень густым поселением. [156]

Но все это наблюдателю представлялось чем-то безжизненным, каким-то безлюдным кибиточным городом. Впрочем и трудно было появляться человеческой фигуре на открытом месте без того, чтобы не сделаться мишенью для конкурсной стрельбы охотников, желавших пострелять с вершины башни.

- Вон, гляди, братцы, выезжает на серой лошади, говорит один из зорких стрелков, и прицелы устанавливаются всеми.

- Стой, братцы, говорит саратовский мужик, наемный конюх Красного Креста, но с измальтства страсть любивший охоту, — дай его мне, а вы гляди.

Винтовка замерла в руках здоровяка; раздался выстрел — и конный откачнулся, затем упал с лошади.

- Молодец! раздаются голоса.

- Это третий, с добродушной улыбкой ведет счет саратовец своим жертвам.

- Гляди, гляди! — слышится опять в полголоса произносимый призыв ко вниманию, и все зорко следят за текинцем, мелькавшим между кибитками и спешившим на помочь упавшему.

- Ну, пусть этот будет мой, говорит молодой солдатик, уже наводя винтовку... Гляди!... Хлопнул выстрел — и близ убитого всадника силится подняться другой упавший, но напрасно (Сцена взята с натуры; свидетелем ее, 1-го января, был автор.).

Текинцы отвечали нам тем же: наш лагерь, подвинутый к стенам на пятьсот шагов, представлял для них отличную цель; лучшие стрелки их, заняв близ угла постоянную позицию, с этого дня до штурма занимались исключительно стрельбою по палаткам, кибиткам, наметам Красного Креста, по лошадям, по людям и с первого же дня у нас стали появляться раненые на постели, на коновязи, за стаканом чая, в госпитале и даже в ровиках. Количество раненых и убитых в лагерях, правда, было очень незначительное, но досягаемость пуль во все места как-то томительно действовала на людей.

Под влиянием понятного чувства самосохранения и отданного приказания закипело в лагерях усердное окапывание.

С этого дня, можно сказать, началась подготовка к предстоявшей осаде: колонне, отправлявшейся на фуражировку, предписывалось привести побольше хворосту для туров и фашин, а также бревен — для штурмовых лестниц; интендантство получило [157] приказание: мешки от зерна не отдавать войскам, а отсылать в инженерный склад.

В приказе на 1-е же января указано было также на новое распределение войск. Оно не вызывалось какими-нибудь особенно важными обстоятельствами, но из нежелания сделать пропуск в рассказе упомяну только, что, кроме правого и левого флангов, еще введен был центр, который составили оставшиеся в тылу Ольгинская и Правофланговая калы и редут № 1-го; последний оставался днем пустым, на ночь должен был заниматься баталионом; начальником центра был назначен полковник Навродский. Говоря вообще, войска были распределены следующим образом: в ведение полковника Куропаткина назначалось 11 рот, одна охотничья команда и одна сотня; полковника Козелкова — 8 рот; полковника Навродского — 4 роты; в резерв было отделено: 16 рот, одна охотничья команда, 7 эскадронов и 30 орудий.

Стемнело. Несколько отдельных выстрелов в тылу лагеря обратили общее внимание; вскоре узнали, что разъезд драгун, наехав на четырех текинцев, выстрелил по ним и затем, увидев, что, по уходе двух, оставшиеся готовятся к сопротивлению, он изрубил их на месте.

Работы в траншеях имели вид прочного закрепления занятых пунктов: на плотине у Охотничьей калы, не смотря на выстрелы из крепости, рубились деревья; сзади Великокняжеской обделывался плацдарм на две роты, а Ставропольский редут усиливался проведением двух траншей.

Повременные выстрелы с разных батарей и в особенности с Мортирной продолжали поддерживать бдительность текинцев.

Пальба по нашему резерву на первый день не была сильна, хотя из четырех убитых и двенадцати раненых около половины принадлежало войскам, занимавшим лагерь; там же на коновязи было убито две и ранено три лошади.

Ночью текинцы не изменяли своему правилу и отвечали нам пальбой только в исключительных случаях, когда цель открывалась им ясно; но едва умолкали наши выстрелы, только и гремевшие по ночам, как восстановлялась полная тишина.

Настало наконец и для нас время, когда 2-го января туман, в роде такого, какой, застилал этим утром окрестности, был желателен и полезен: пристрелявшиеся накануне стрелки противника должны были опять открыть пальбу по лагерю, но цели не было им видно. Под прикрытием тумана наши с [158] энергиею принялись за продолжение вчера начатых работ: провиантские бунты для прикрытия госпиталя и Красного Креста в виде высокой стены укладывались с опасной стороны; то же делалось везде, где находились громоздкие, не ценные вещи; палатки и юломейки углублялись в землю, выкапывались ровики для безопасного отдыха солдатам; самые повозки устанавливались так, чтобы могли хоть отчасти служить прикрытием; все это до того изменило физиономию лагеря, что приходившие из траншей блудили в нем раньше, чем попадали в свою часть. Но как только поднявшийся туман открыл наши работы, пули текинцев, хотя редко, но усиленнее вчерашнего начали врываться во все места.

Пальбу в траншеях мы переставали уже замечать, но тем не менее перестрелка своим чередом, не возбуждая нашего внимания, шла в траншеях безостановочно.

Часов в одиннадцать дивизион драгун, направляясь к стороне Самурского укрепления, неожиданным появлением возбудил общее любопытство, тем более, что всякий, взглянув по направлению его движения, видел, как конные текинцы большими толпами выезжали из-за песчаных курганов. Кавалерия противника и в этом случае, как и прежде, осталась верна себе: опять, примерно угрожая колонне, конвоировавшей из Самурского укрепления казначейство и другие учреждения, не выдержала энергического наступления нашей кавалерии, еще не переходящей даже в рысь, и осадила в пески. Не было случая, чтобы текинская кавалерия, при всегдашнем огромном численном превосходстве, предприняла что нибудь решительное и хоть бы одно столкновение с нашими войсками повела так, чтобы его можно было назвать сражением; только в реляционных статьях можно встретить определение этой кавалерии опасною силою, в натуре же приходилось ее видеть либо как подспорье к быстрому передвижению пехоты, либо удивляющею своею недосягаемостью при бегстве на длинноногих, длинношейных, узкогрудых, необыкновенно быстрых скакунах.

В пять, часов пополудни вторичным сюрпризом отряд был более чем изумлен: внутри крепости, на северной стороне, раздались те же громкие крики, которыми сопровождались нападения; по воплю этому можно было судить, что несколько тысяч народа все ближе и ближе подбегали к южному углу, но никто не показывался ни на стене, ни вне крепости. В наших траншеях на эту минуту приостановились работы, прикрытие взялось за винтовки, а артилерия немного участила огонь. При убеждении, что нападение [159] днем с их стороны невозможно, все в недоумении ждали развязки, не сводя глаз с крепостной стены. Но вскоре крик этот так же неожиданно кончился, как и начался. Весь сыр-бор загорелся у них с того, что одно из орудий выбило заклейку в какой-то трещине наверху стены и, судя по тому, что все голоса сосредоточились у этого места, можно было с достоверностью предположить, что раскрытию широкой трещины они придали значение, чуть не равносильное началу штурма.

За исчезновением причины, на несколько минут прервавшей наши занятия, опять все потекло в рамке обыкновенных нарядов и приказаний, только жизнь в Охотничьей кале изменилась нано вый лад: туда сносились ящики от артилерийских снарядов, туры, фашины, хворост, бревна, мешки и проч.; в ней с этого дня прочно поселяются саперные и инженерные офицеры. В этот же вечер началась копка колодца, с которого предполагалось вести минную галлерею.

Чем сложнее проектировались работы, тем больше стали нуждаться в покровительстве ночей. Едва стемнело, как начались передвижения и работы в открытых местах: три мортиры были перенесены с батареи № 5-го на левый фланг в батарею № 2-го; из Охотничьей калы туда же отделены были пять ракетных станков с 250 ракетами. Полковник Куропаткин, еще в прошлую ночь пробивший отверстие левее башни в Охотничьей кале, с целью скрыть выход людей, рубивших деревья, теперь этим же самым выходом скрытно за плотиной., собрал материал и приступил к обращению ее в сильный вал. Все это, прикрытое наружным спокойствием и обыкновенным бомбардированием, не возбуждало особенного внимания противника и работа не прерывалась до рассвета.

За эти сутки в лагерях на коновязи убито лошадей пять и ранено восемь, а из десяти раненых человек только небольшая часть была задета в траншеях.

На другой день, 3-го января, облачное утро не дозволило остынуть воздуху, а появившееся солнце подогрело его до +8°, затем ртуть стала быстро подыматься.

Первая весть, облетевшая отряд, была неблагоприятна: в минном колодце появилась вода и работы стали. Этот случай занял всех, особенно сапер, которые хотели приступить к исследованию — просачивается ли эта вода по трещинам из ручья, протекающего тут же за калою, или она родниковая? Иначе [160] говоря, можно ли исправить дело отводом ручья или нельзя? Генерал Скобелев после доклада об этом и некоторого разговора с подполковником Рутковским и капитаном Масловым, решил бросить начатую работу, двинуться траншеями вперед, дальше от ручья, и там, поближе ко рву, спуститься другим колодцем.

В числе приказаний, отдаваемых в этот день генералом Скобелевым, было и такое, которым оформливалось общественное мнение относительно способа встречи ночных нападений противника. «На случай нападения неприятеля», говорилось в нем, «и в ожидании его, части становятся позади траншей и стреляют стоя, целясь возможно ниже, — пусть неприятель эскаладирует траншею. Лучшие стрелки и часовые вдоль бруствера траншеи. Разумеется, это пригодно лишь ночью, в виду отсутствия неприятельского огня в особенности и перед, и во время нападения. Люди могут спать, закрывшись кошмами».

К часам двум термометр на солнце показал +22°, и так, среди зимы, холод, искусственно заставлявший прыгать утомленных рабочих и не дававший им возможности хорошо уснуть, заменялся теперь весеннею теплотою, которая указала настоящее состояние людей: разметавши свои утомленные члены, солдаты, как- то неловко приткнувшись к траншейной насыпи, сплошною линиею спали крепко, недвижимо, с видом убитых; страшная толкотня и выстрелы над головами для них были нечувствительны, а бодрствовавшие на очереди предавались чисто домашним занятиям: одни, сбросив шинели, переодевали белье, другие сосредоточенно занимались избиением врагов, ближе рубашки прилегавших к телу; часть их грела воду для чайка, делилась сухарьками, и все это делалось, как будто их не толкали проносимыми турами, фашинами, патронными ящиками и плечами носильщиков, как будто не к ним относились крики: «посторонись, дай дорогу!»

Решение генерала Скобелева двигаться траншеями вперед должно было приводиться в исполнение с этой ночи; к вечеру все стихло; командиры батарей правого фланга были предупреждены относительно того, чтобы быть готовыми и ответить огнем, когда работы наши будут открыты противником; в пехоте сделан расчет и, под покровом безлунного начала ночи, полковник Куропаткин пробивает новое отверстие правее башни в Охотничьей кале, траншеей спускается на дно оврага, затем, сохраняя полную тишину, ведет продолжительную работу и, сделав к [161] полуночи поворота два, подходит к невысокой глиняной стене, огораживавшей небольшой квадрат. Дальнейшее движение не могло быть произведено скрытно при ярком свете луны; необходимо было открыто вбежать внутрь этого редута, и наши кинулись в него. Горячая пальба открылась из всех ближайших амбразур, вслед за него начавшиеся в крепости крики и возгласы слились в общий шум. В ответ на это зашипели в воздухе наши снаряды, засвистели в вышине мортирные гранаты, но общего гама и пальбы остановить не могли.

Неприятельские выстрелы заставляли владетелей нового редута, названного Ширванским, закапываться с необыкновенною быстротою. После часовой перестрелки замолк грохот выстрелов, только мортиры на обоих флангах настойчиво, изменяя заряды и направления, разбрасывали снаряды по всей крепости. Потеря дня в лагерях и траншеях состояла из двух убитых и пятнадцати раненых; один из них был прапорщик Абадзиев — ординарец командующего войсками.

4-го января точно наступало лето: еще яснее, еще теплее, чем вчера, выкатилось солнышко на ясном небе и проснувшиеся с отрадным чувством сбросили шубы, которыми кутались сверх одеяла.

Рассвет объяснил текинцам, что происходило ночью, когда под ногами их ясно обозначился вновь укрепленный Ширванский редут. Их должна была встревожить очевидная опасность такого быстрого приближения противника и то связывавшее их руки соображение, которое указывало, чему могли они подвергнуться, кинувшись на уничтожение этого выдвинувшегося вперед укрепления; оно отлично оборонялось ружейным огнем с левофланговых траншей, с платины, со стен Охотничьей калы и Туркестанской.

С рассвета начатая с крепости учащенная стрельба, как результат естественного раздражения противника, продолжалась недолго: часам к восьми он убедился в полной бесполезности такого рода действия по хорошо скрытым стрелкам и прекратил ее. День с каждым часом становился жарче; везде виднелась та же жизнь, та же работа чередных и, пользуясь теплотой, то же старание, при первом случае, порасправить застывшие члены, привести в годный вид бесхитростный туалет и отдохнуть. Около двух часов Реомюр показал на солнце +28°.

Перед вечером по отряду пронесся слух, что неприятель опять выходит из крепости через западную стену и скрывается [162] за песчаными курганами. Вскоре полученное начальниками предупреждение о том же подтвердило действительность слухов.

Текинцы, не владея хорошим огнестрельным оружием, решились, как видно, с целью приравнять свою силу нашей, действовать исключительно по ночам, которые, укрывая их от выстрелов до столкновения в рукопашный бой, давали им больше шансов надеяться на успех, как численно превосходящей силе. Все верили, что нападение на нас будет, и вечером стали готовиться к отпору. Двукратная проба их вылазок ознакомила с системой их действий и показала, что дорого приходилось платить за слабые места.

Настала ночь, но ночь не лунная; сквозь мрак не дальше шестидесяти шагов только мог быть открыт осторожный противник. Сидя за насыпью, чередные стрелки чутко наблюдали впереди лежащее место; стройно-беззвучно стояла в рядах за траншеею первая линия и в строю же, щетиною высунув штыки к краю траншеи, дремали и спали, прикрывшись войлоком, резервы.

Текинцы, конечно, знали, что сбор их замечен и что их ждут теперь и ждали прежде, поэтому и старались разнообразить выбор пунктов для нападений.

Едва догорела заря заходящего солнца и быстро наступившая темнота скрыла даль, как текинцы, сбросив, по обыкновению, халаты и выйдя из-за курганов и большого подковообразного укрепления, собрались близ него у юго-западной части крепости в сплошную массу, затем тронулись к ручью на фронт траншеи, соединяющей все левые оконечности подступов. Это дерзкое движение на хорошо обороняемую линию начали они почти бегом, затем часть их, припав к земле, а часть, пригнувшись, с ятаганами в руках, начали тихо, без шума подвигаться к цели (В беседе с текинскими старшинами, собранными однажды в Асхабаде, автор, поверяя некоторые неразъясненные вопросы, вызывал и от них рассказы о действиях с противной стороны в дни крупных столкновений.).

Между тем наши сторожевые, не видя и не слыша ничего среди тихой, беззвучной степной ночи, вдруг были поражены неистовым криком; в первую секунду, не видя врага, казалось, что сама ночная мгла, без помощи людей, издала этот громкий, широко раскатившийся вопль «Рота пли!... рота пли!...» послышались в ответ громкие команды по всей линии, и загрохотавшие залпы, замелькавший смертоносный блеск ружейных огней, [163] ракет с башни, ракет из траншей, встретили текинцев уже поздно, в упор, у ручья. Свист картечи из шести орудий, фланкировавших эту линию с Ставропольского редута, и гром, поднятый всеми батареями по крепости, заглушали воодушевляющий текинцев воинственный крик: алла! алла! Не смотря на то, что с первой секунды почувствовали текинцы прием совершенно другого рода, что нигде одиночная торопливая пальба не указывала на застигнутых врасплох, стало быть, и места легчайшего прорыва, не смотря на сильный огонь, который в момент появления их запестрил землю белыми рубашками убитых и раненых, начиная от рва фланкирующей батареи до Охотничьей калы, текинцы продолжали делать усилия прорвать пашу линию; наконец, сосредоточившимся в большую массу перед Мортирною батареею № 2-го и правее ее (со стороны нападающих) удается осадить 11-ю роту Ставропольского полка; но под взмахами их ятаганов рота не бежит, но при слабом свете восходящей луны завязывает жаркий бой: командир роты поручик Руновский и Мортирной батареи штабс-капитан Ростовцев, окруженные текинцами, рубятся, обливаясь кровью из своих головных ран, рубится артилерийская прислуга и, шаг за шагом, с боем уступает свое место 11-я рота. Но и положение текинцев, ворвавшихся в этот узкий промежуток, делается невозможным с появлением из резерва молодецкой 10-й роты. Залп, другой — и текинцы кидаются назад. Много, очень много трупов прикладывает неприятель к прежним, уже бежит он по полю, а картечь, пули и ракеты, шипя и извиваясь, словно огненные змеи, догоняют толпы бегущих. «Один Бог знает, сколько беды наделала нам артилерия в эту ночь!» сказал между прочим безмеинский старшина, рассказывая про это дело. Он насчитывает, что во время этой вылазки они потеряли до 1,500 ранеными и убитыми.

Дело этого дня можно считать главной победой, как по отличной технической работе во время боя, так и по последствиям.

Какая была цель главных участников этого нападения мервцев — ударить на передовую линию наших войск — неизвестно, только возвращение их без трофей и большого количества товарищей было одною из побудительных причин к решению немедленно оставить крепость; но и это, как видно, не обошлось им дешево; если в Денгли-тепе и не раздавались победные крики, за то там не было и спокойствия; с нашей позиции слышны были на северной стороне шум, похожий на ссору большой толпы народа, и даже [164] ружейные выстрелы, что намекало на большие раздоры в лагере противника.

Выдвинув ружья из бойниц Ширванского редута, стрелки наши, притая дух, вслушивались во все происходящее за стеною. Все разговоры вблизи и громкие возгласы вдали отчетливо отдавались в передних траншеях (В передних траншеях правого фланга всегда находился переводник, который сообщал обо всем слышанном, а о важном доносил начальнику фланга.): «Прощай, моя родная земля!» вскрикивал женский голос, «здесь оставляю я моего убитого мужа и двух сыновей?... «Что вы, как свиньи, перекопали землю»? кто-то со злобою обращался к нам, «что вы, все прячетесь? Идите-ка сюда — мы вам покажем...» «Не торопись, землячек», шепотом отвечали солдаты, услышав перевод сказанного: «зайдем — не рад будешь...» «Ну, чтож наделало твое обещание вырезать русских? — раздражительно заговорил голос за стеною — «лучшие люди легли, а успеха нет и все это ни к чему не поведет». На это последовал короткий ответ, ускользнувший от переводчика. «А, так ты такой храбрый... пойди-ка сюда...» закричал первый голос — «пойди сюда, я тебе задам!» — Ссора была полная.

В течение этой ночи саперы двигались паралельными перекидными сапами, которые к утру нужно было соединить головною траншеею, а на левом фланге шла спешная уборка раненых, которых оказалось 54 нижних чина, штабс-капитан Ростовцев, поручик Руновский и прапорщик Лапатинский. Убитых было немного — прапорщик Ходкевич и 10 нижних чинов. Часть этой убыли по прежнему принадлежала войскам, занимавшим лагерь, где, кроме того, было убито лошадей четыре и ранено 10.

Более 65,000 пуль, 600 артилерийских снарядов и 42 ракеты было у потреблено на поучение текинцев: вперед не делать нападений на сплошную линию войск.

Неудача неприятеля не осталась без последствий: чуть рассвело, 5-го января, как из Правофланговой калы заметили длинные линии караванов, двигавшихся в пески, а муллы, три дня не призывавшие на молитву, вследствие большого количества убиваемых в мечети (Кибитка, куда текинцы собирались на молитву, как в мечеть, находилась в самом опасном месте, а именно: на некотором расстоянии от стены, разрушенной взрывом, о чем никто не знал, поэтому и попадавшие в нее снаряды были случайные.) и смерти Керим-Верды-Ишама, с кораном [165] в руке погибшего от артилерийского снаряда на стене крепости, с зарею опять стали сзывать правоверных в мечеть.

В этот день, почти такой же ясный и такой же теплый, как два прошедших, пальба противника велась энергичнее: не только пули, но и ядра стали перелетать через траншеи в лагерь; там было не хорошо: жужжание снарядов и пуль над головами людей, предающихся мирным домашним занятиям, производили на них худшее впечатление, чем если бы они же действовали с винтовками в руках.

Опять замеченное скучивание текинцев скоро стало известно всем. Частые ночные нападения заставили опять поверить в повторение его и после сегодняшнего заката солнца. Всегда решительный и отважный удар текинцев, обходившийся нам недешево, невольно напрягал нервы ожидавших его. Как только с наступлением темноты войска вытянулись за передними траншеями, везде слышались уже предупреждения: «Будьте осторожнее! — будьте осторожнее!» — Сильнее вчерашнего солдаты напрягали зрение и высказывали еще большую готовность по первому гику противника выпустить пулю без замедления; такая излишняя ажитация, такое настроение войск, при котором оно было более, чем готово, встретить ожидаемое нападение — был пересол, обратное положение недосолу перед нападением 28-го декабря. Вдруг на левом фланге раздался залп и общее тяжелое напряжение внезапно разряжается: залп за залпом в первой линии вызывают усиленный артилерийский огонь, и гуд от пальбы, как вчера, стал перекатываться от одного края до другого, огненные полосы ракет, снопом разбрасываемые во все стороны, тщетно отыскивают место, занятое неприятелем, а текинцы во все это время гиком из крепости словно поджигают нас усиливать огонь. Но отсутствие крика их вблизи, разрядка напряженного состояния пальбой до насыщения, неоправданное ожидание увидеть перед собою нападающих повлияли сами собою на возвращение благоразумия и пальба стала быстро утихать; те же фасы, которые не стреляли, еще с большим волнением всматривались в даль, полагая, что по линии стрельбы кипит бой: кабуры у офицеров были расстегнуты, ружья держались на изготовку. Едва замолкла пальба в траншеях, как в тылу, вслед за ружейным залпом, раскатились громким эхом и орудийные; все [166] оглянулись на лагерь — весь задний фас его горел огнями залпов, а пронзительное гикание текинцев опять начало вторить нашей пальбе. «Неужто нападение с тыла?» спрашивали многие, всматриваясь и прислушиваясь к безостановочному гулу выстрелов, но вскоре и там утихавший огонь показал, что пальба не была ответом на неприятельское нападение. Последовательное заражение однако не кончилось лагерем — из редута № 1-го блеснуло несколько залпов и замерло и, наконец, где-то в тылу, в поле, звездочками сверкали выстрелы отдаленного секрета... Но вот желанный свет лунной зари, открыв перед всеми голое, никем незанятое пространство, решил сомнительный вопрос. Пальба затихла окончательно и всем стало как будто неловко.

Работы наши уже перестали захватывать широкое пространство, все теперь сосредоточилось в головной части правого фланга, где перекидная сапа тихо, но безостановочно подползала к стене.

В эту ночь решено было начать минную галерею; отметили место, приняли направление, оставалось узнать расстояние от крепости и измерить ров; вызвали для этого охотников; сотник уральского казачьего войска Кунаковский и унтер-офицер туркестанского линейного баталиона Константинов взялись исполнить желаемое и вышли из редута. Тихо шли они по принятому направлению, считая шаги; чутко, с некоторым трепетом за охотников прислушивались передовые стрелки; четверть часа ничто не нарушало совершенного спокойствия, но затем раздался выстрел, последовали другой, третий — они замечены и частая пальба наша явилась охотникам, как утешительница в опасности. Они вскоре возвратились, сделав свое дело.

Когда все притихло, тот же Константинов и казак уральского войска, узнав, что необходимо иметь точный промер, вызвались вторично сделать измерение тесьмою. Предприятие кончилось также счастливо. Последний промер и осмотр рва дали самые утешительные результаты: расстояние от начала минных работ до рва оказалось 29 сажен и 6 вершков, а ров — шириной 7 аршин, сухой и только 2 аршина глубиной.

Пока производилась экспедиция охотников на правом фланге, на левом вспыхнула самая частая стрельба с юго-западной стороны Денгли-тепе; там тоже открыли наш рекогносцировочный отряд: сорок человек 12-й роты самурцев, под командою поручика Айрапетова, как только взошла луна, выступили из Опорной калы и приступили к исполнению приказания осмотреть [167] впереди — лежащую местность; постепенно подвигаясь к крепости, они были наконец замечены зоркими текинцами; подпустив на восемьсот шагов, они открыли частый огонь и команда принуждена была возвратиться в Опорную.

В траншеях, между прочим, производились некоторые переделки: около № 3-го батареи строился редут на одну роту, внутри которой должна была расположиться ставка командующего войсками, а батарея № 5-го уширялась для помещения двенадцати мортир.

Без потери не обошелся и этот пройденный день, в течение которого было 4 убитых и 18 раненых; к последним принадлежал артилерии подпоручик Херхеулидзе; в тот момент, когда, тщетно разыскивая неприятеля ракетным освещением, он для лучшего наблюдения влез на траншейную насыпь, раздался треск от удара пули... «Кто ранен?» невольно спросили в траншее. «Я», ответил Херхеулидзе, слезая с насыпи, и без помощи других отправился перевязывать свою руку с раздробленною костью. Покойник оставил по себе добрую память.

К. Гейнс.

(Продолжение будет).

Текст воспроизведен по изданию: Очерк боевой жизни Ахал-текинского отряда. 1880-1881 гг. // Военный сборник, № 9. 1882

© текст - Гейнс К. 1882
© сетевая версия - Тhietmar. 2019
©
OCR - Иванов А. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1882