-

В голодный 1891 год, несмотря на все запреты и преграды переселенческая волна направилась в наши средне-азиатские владения, и число русских поселенцев в Туркестане, в течение только этого года, увеличилось более чем вдвое. До конца 1888 г. в крае было поселено всего 1.006 сем. (4.996 д.), но к осени 1891 г. прибыло разом еще 1.297 сем. (6.564 д.), и вся эта масса нахлынула прямо в Ташкент, около которого, на обширном поле, предназначенном в обыкновенное время для военных учений, она и расположилась огромным лагерем. По имеющимся сведениям в числе переселенцев решительно преобладали жители воронежской губернии и Земли войска донского, хотя были астраханцы, оренбургцы, тамбовцы и всякие другие люди.

Такой внезапный и неожиданный, со стороны Оренбурга, прилив русских переселенцев, мужественно преодолевших степь в две тысячи верст и подошедших прямо в Ташкенту, поставил местную администрацию в величайшее затруднение. О тех пор как началась колонизация края русскими выходцами, еще ни разу не прибывало в течение года более 300-400 семейств, и уже вошло в обычный порядок — большого наплыва переселенцев не ждать и ежегодно подготовлять земли именно на такое число новоселов. И вдруг прибывает разом [232] масса, превышающая вчетверо обыкновенную пропорцию, а земель приготовленных нет, да и самое приготовление их год от году, как будет видно ниже, становится все труднее. Благодаря, однако, энергии и необыкновенно доброжелательному отношению, с которым, вот уже десять лет, местная администрация относится к переселенческому делу, успели справиться с делом, и осенью же 1891 года нескоро устроили семь поселков (5 — в чимкентском, 1 — в аулиэатинском и 1 — в ташкентском уезде), где разместили четвертую часть всех переселенцев (304 семьи в 1.431 душу); для 200 семейств также скоро была найдена земля и начато поселение; 200 семей временно расположились в местных казармах и бараках туркестанских войск; много семейств расселилось также временно по существующим уже поселкам, или, как говорится, приселились в своим землякам; до 600 душ нашли работу на оросительных канавах, сооружаемых великим князем Николаем Константиновичем, и, таким образом, осень и зима 1891 года были благополучно пережиты, а в 1-му мая 1892 г. было уже окончательно усажено по поселкам более 4.000 душ; многие, перезимовав, или возвратились обратно, или пошли далее, в у Семиречье.

Необычайный прилив поселенцев в 1891 году составил начало новой эпохи в истории заселения Туркестана русскими поселками. До этого года это заселение шло весьма медленно, может быть даже гораздо медленнее, чем это было желательно во многих и многих отношениях. Правительство никакой инициативы в этом деле на себя не принимало, самого переселения не вызывало и не поощряло, а только, так сказать, терпело и, не ранее как с 1887 года, стало жертвовать на нужды поселенцев незначительные так называемые остаточные суммы, да и то по усиленным ходатайствам высшей власти в крае. Между тем переселенцы все шли да шли, и хоть и жиденькая, но все-таки целая цепь русских поселков образовалась от Ташкента к границам Семиречья, на северо-восток, и вокруг самого Ташкента, расширяясь кольцом в Фергане и Самарканду.

В настоящее время в Туркестане уже поселено более 12 тысяч душ выходцев из великороссийских губерний; прилив переселенцев и в нынешнем году уже начался, а потому интересно ознакомиться с недолгой историей переселенческого движения в Туркестане и поразмыслить над будущей судьбой этого важного дела... Недавние факты свидетельствуют наглядно, что [233] один из переселенческих потоков систематически, ежегодно, направляется в наши средне азиатские владения и в своем стремлении способен расширяться иногда до неожиданных размеров, под влиянием хотя бы таких двигателей, как нужда и неурожай, как это и было в 1891 году. Возникает таким образом вопрос: достаточно ли в крае свободных и удобных для переселенцев земель; как поселки устроиваются в Туркестане, и как переселенцы освоиваются с новыми для них климатическими и хозяйственными условиями?

Имев случай ознакомиться на месте с ходом и устройством русских поселений в Туркестане, я предлагаю вниманию читателя нижепомещаемый очерк.

Достаточно ли свободных и удобных мест в Туркестане для устройства русских поселков? Вот первый вопрос, подлежащий разрешению, и конечно, если только признать принципиально пользу и необходимость колонизации края русским элементом, то вопрос этот является первостепенным по своему значению и важности. В самом деле, достаточно ли в Туркестане свободной и удобной земли для устройства русских поселков? Если взглянуть на карту Туркестанского края, то, по первому впечатлению, вопрос такой покажется, что называется, неуместным и праздным. — Очевидно, что там совершенно достаточно свободных земель для миллионов людей, подумает всякий, только бросив взгляд на карту. Если в этому добавить, что по оффициальным сведениям в Туркестане считается 104 м. вв. дес. земли, из коих около миллиона находится под земледельческой культурой, около миллиона занято кочевьями, а остальные 102 миллиона, что называется, свободны, то вопрос, достаточно ли свободных земель для поселения — покажется даже сугубо праздным и неуместным. На самом же деле это совсем не так. Не говоря уже про необозримые пространства песков сыпучих, летучих, движущихся и неподвижных, которыми так изобилует край, не считая также необозримых солончаковых равнин, равным образом непригодных для земледелия (песков-солончаков считается около 40 м. дес.), все остальное пространство, прорезываемое такими двумя могучими водными артериями, как реки Сыр- и Аму-Дарья, исключая, разумеется, мест уже культивированных или занятых поселениями, могут ли считаться свободными? Известно, что закон (ст. 424, т. X, ч. 1) под свободными землями разумеет земли никому в [234] особенности не принадлежащие, и, следовательно, естественно возникает вопрос: принадлежат ли эти миллионы десятин кому-либо в особенности, или не принадлежат? На этот вопрос гораздо труднее ответить, нежели то может показаться с первого взгляда. Как, по-видимому, ни легко, в каждом отдельном случае, разъясняется вопрос, принадлежит ли данная земля кому-либо, или она свободна, но эта легкость только кажущаяся, как скоро вопрос коснется земельных пространств, занятых кочевниками. Прежде всего тут вопрос о собственности совершенно устраняется, и на его место является вопрос о пользовании — и притом не о простом пользовании, ограниченном известным временем, а о пользовании бесконечном, пользовании вечном, ничем, по внешности, не отличающемся от собственности. Действительно, собственности там ни у кого и нет, но зато у всех есть только что указанное право вечного пользования, и притом пользования не определенным каким-либо пространством, а всей незаселенной и необработанной землей. В самом деле все земли, где только кочуют, никому в особенности не принадлежат, но они находятся в вечном пользовании или, вернее, принадлежат всему кочевому населению, и отсутствие на эти земли права собственности представляется не чем иным, как чистейшей фикцией, так как в действительности земли эти просто принадлежат кочевым народам. Одни уже бесконечные передвижения кочевников — с «зимовок» на «летовки» и обратно, с летовок на зимовки, — передвижения, совершаемые без дорог, напрямик, по долинам, пескам и равнинам, устраняют всякую возможность установления чьих-либо прав собственности на землю, хотя все-таки не делают земли этой свободной и никому не принадлежащей. И понятно, что если бы кто-нибудь вздумал, на пути этого движения, проявить на какой-либо клочок земли исключительное право собственности, т. е. сделать там какой-либо посев или вообще завести земледельческое хозяйство, то и посевы, и хозяйство, были бы безжалостно уничтожены стадами, вразброд пасущимися во время передвижения. Такова организация кочевого быта, таковы условия степного скотоводства, и пока быт этот не уничтожен временем и цивилизацией, право земельной собственности в степях может проявляться лишь в редких случаях. Довольно сказать, что всякий киргиз, для прокормления своего стада, должен сделать в течение лета от 700 до 1.000 верст, разыскивая свободные корма, и из этого уже видно, что кочевание, во-первых, всегда будет [235] препятствовать установлению прочной земельной собственности, а во-вторых, что кочевание есть труд и труд большой.

По существующим взглядам, в разных канцеляриях преимущественно, кочевание часто считается только особым видом безделья и результатом лености и апатии кочующих народов. Некоторые решительные люди, из административного лагеря, пожалуй даже не прочь призвать, что киргиз кочует только потому, что просто не хочет нести тяжелую лямку земледельца, и эти решительные люди готовы — было бы только одобрение свыше — принять немедленно меры к прекращению кочевания. Эти бумажные дельцы рассуждают, что киргизы не всегда же кочевали, что когда-то прежде они сотни лет существовали в оседлом состоянии, и потому стоит только хорошенько приказать — и киргизы осядут вновь и опять возьмутся за соху, перестав бродить по степям с своими стадами. По счастью, такого приказания свыше не последовало и, вероятно, не последует, и канцелярское самомнение маленьких администраторов не принесет обычного зла. Все лица, стоявшие у власти, понимали, что подобных переворотов безнаказанно совершать нельзя — и пока кочевник оставлен в покое. До сих пор высшие власти признавали, что жизнь, благосостояние и все благополучие кочевника стоят в зависимости от благополучия его скотоводства, и что потому никаких насильственных мер ни к прекращению, ни к сокращению кочевания предпринимать нельзя. Кочевник живет около скота, для скота и существует только скотом. Податная его исправность, благополучие личное, семейное и общественное, все это держится на скотоводстве; а насколько кочевник поглощен заботами о своем скоте, лучше всего свидетельствует хотя бы то, что при встрече киргиз, приветствуя сородича и справляясь об его домашнем благополучии, всегда ставит вопросы в таком порядке: — Благополучен ли твой скот? Благополучна ли твоя семья? Благополучна ли твоя душа? (Малджан, балашган, аманба?)

Итак, вопрос о достаточности свободной для поселков земли сводится к тому, что земли свободной, т. е. никому в особенности не принадлежащей, хотя и очень много, но вся эта земля находится в постоянном пользовании кочевников, и потому свободной земли в действительности нет, и ее можно найти только отняв у кочевников, т. е. стеснив их кочеванье.

Как трудно это сделать на самом деле, это будет видно ниже, а теперь мы можем только сказать, что с 1884 года, [236] когда стали подготовлять земли для русских переселенцев и наметили для сего тридцать отдельных пунктов, то оказалось, что везде эта земля находится в чьем-либо пользовании, и потому ее приходилось получить не иначе, как с боя, а теперь, когда переселенцы хлынули в Туркестан массой, вопрос этот обостряется еще более. Очевидно, что при начавшемся массовом переселении в край прежняя система вымежевывания клочков земли, отнятых у кочевников, должна уже быть совершенно оставлена, и следует приступить к устройству поселений или на новых ирригационных каналах, разработанных средствами правительства, или хотя на каналах уже существующих, но после необходимого их расширения и удлинения, или, иными словами, после усиления их оросительной способности.

Вопрос о том, что русские поселения должны быть устроиваемы не иначе, как на землях, обеспеченных ирригационной водой, мы считаем совершенно бесспорным и полагаем, что ни поселения на богарных землях (орошаемых только дождями), ни поселения на так называемых мокрых землях (т. е. близь рек на бывших камышовых зарослях) решительно не должны быть допускаемы.

Где находятся те земли, которые требуется оросить вновь, и где ирригационные системы, способные в расширению своего оросительного района, — об этом сведения частью уже собраны, частью собираются, и здесь нет надобности заниматься перечислением этих земель и этих систем. Достаточно сказать, что этих земель очень и очень много, и что многие из существующих канав могут быть легко усилены массой свободной воды, уносимой пока бесполезно в Аральское море и столь же бесполезно испаряющейся в пространстве. Только в двух наиболее культурных уездах Сыр-Дарьинской области — ташкентском и чимкентском — считаемых наиболее густо заселенными, можно в разных местах утилизировать (конечно, с денежными затратами на устройство орошения) не менее 350 т. дес. земли (т. е. на 35 т. семейств поселенцев), и независимо от того найдется еще на арыке Дальверзин (ташкентского уезда) до 20 т. дес. (т. е. для 2.000 семейств), на арыке Искандер до 10 т. дес. (т. е. для 1.000 семейств), и на Бухара-арыке до 120 т. дес. (т. е. для 12 т. семейств), или всего на 50 т. семейств, т. е. не менее как на 200 т. душ. К этому нужно только добавить то, что собственно о массе свободно текущих, никому не принадлежащих вод Туркестанского края известно всем побывавшим в крае. Все это знают, ибо все видят, [237] как эти воды текут и свободно, и бесполезно для страны; но где находятся те свободные государственные земли, которые могут быть орошены этими водами, этого пока не знают и, с завоевания края, в течение первых двадцати пяти лет владении этой благодатной страной, выяснить, где находятся эти земли — не успели. С 1887 года приступили наконец к разысканию этих земель, но, как уже известно, разрешение поземельного вопроса подвигается в Туркестане более чем медленно, и если создаваемые, вот уже полтора года (с сентября 1890 года), вольно или невольно по этому вопросу недоразумения и затруднения, о которых мы уже говорили ранее («Вестн. Европы», № 6), не прекратятся или, вернее, не будут прекращены, то выяснение количества и места нахождения свободных государственных земель затормазится еще на долгие годы, а с ним затормазится и вопрос о русской колонизации и много других местных вопросов.

Как организуются в Туркестане русские поселки и как переселенцы освоиваются с местными условиями, на этот вопрос дает ответ нижеследующий очерк.

Все русские поселки в Туркестане расположены в Сыр-Дарьинской области. В Ферганской и Самаркандской областях их совсем нет. Об этих поселках или вовсе не встречается никаких сведений в печати, или же попадаются отрывочные слухи, дошедшие до какого-нибудь любознательного проезжающего, который, в свою очередь, счел своим долгом поделиться этими, большею частью довольно-таки диковинными, слухами с любознательным читателем... Известно, что как только дело коснется переселенцев, то больше всего туристы пишут о невообразимо жалком их положении, упрекают их в бродяжничестве и наклонности к постоянной перемене мест, нередко не щадя красок, рисуют их тунеядство, лень и безделье и особенно ехидно корят их за любовь к получению от начальства денежных пособий... Некоторым корреспондентам так даже и все дело представляется в таком виде, что переселенцы, соблазнившись предстоящим получением денег от казны, снялись с места, поклонились в последний раз могилам отцов и дедов, перекрестились на церковь и пошли за «способием», измышляя для многократного его получения разные коварства.

В 1888 и 1890 годах я имел случай объехать все [238] русские поселки в Сыр-Дарьинской области и хочу рассказать, что я там видел и узнал...

Но прежде всего да позволено мне будет сказать только несколько слов об организации переселенческого дела в Туркестане... Собственно говоря, никакой законом установленной и предусмотренной организации там нет и до сих пор, и самое переселенческое движение, начавшееся не более 16-17 лет назад, и организация русских поселков, всецело зависели от усмотрения и большого или меньшего доброжелательства местного начальства... При решении, в 1889 году, общего вопроса о переселенцах, о Туркестане как-то забыли, и, по-видимому, не предполагалось, чтобы переселенцы направились между прочим и туда. Да и откуда они туда могли направиться?.. От Оренбурга до Ташкента 2.000 верст степи и песков; от Астрахани и того более; с Кавказа, через Узун-Ада и Михайловский залив, полторы тысячи верст песков, опять степи и никакой дороги; из южной Сибири, от Акмолинской, Тургайской или Уральской областей — опять две тысячи верст песку и степи, и только разве со стороны восточной Сибири, т. е. уже в обход, кругом, могли еще появиться переселенцы, попытавшие счастья в Сибири и не нашедшие там его; но это уже не настоящие переселенцы. Даже «Положение об управлении Туркестанским краем» (1886 г.), впервые устроивавшее край во всех отношениях (финансовом, податном, судебном, административном), ничего о переселенцах не упоминает, никаких выходцев из внутренней России не ждет и скромно рассчитывает, если Бог даст, понемногу колонизовать край не крестьянами, а запасными и отставными солдатами, окончившими там службу и не пожелавшими возвратиться на родину. Таким желающим «Положение» предлагает 10-20 десятин земли и сторублевое пособие, а о переселенцах — ни слова.

На деле, однако, оказалось, что солдат, охотников оканчивать жизнь в Туркестане, явилось очень мало; зато появились, и притом с запада, т. е. именно с той стороны, откуда их не ожидали, со стороны Оренбурга, а потом и со стороны Узун-Ада, великороссийские искатели тех «новых местов» с хорошими урожаями и обильными покосами, о которых идут россказни в глубине малоземельных губерний с крохотными наделами, — и раз такие поселенцы явились, туркестанские власти, волей-неволей должны были принять меры в организации поселений на более или менее правильных началах. Этих мер было принято, впрочем, очень немного... Первейшей мерой и [239] первым правилом было постановлено, чтобы переселенцев непременно селить на местах безусловно свободных и обеспеченных водою не только для домашнего употребления, но и для посевов, т. е. водою ирригационною. Вторым правилом было установлено, чтобы селились на местах указанных и намеченных (но свободный выбор пунктов для поселений из числа предназначенных всегда предоставлялся), а не на местах самовольно избранных, и в особенности не позволялось оседать на богаре, т. е. где рассчитывается только на дождевое орошение. Третье правило требовало не допускать в русских поселках кабаков, что больше могло огорчать, особенно на первое время, не столько самих поселенцев, сколько акцизное ведомство, но было истинно благодетельно для поселенцев. Четвертое правило заключалось в том, чтобы давать денежное пособие, только тем, которые проявили действительное намерение поселиться на указанном месте, т. е. построили или начали строить дом, и непременно явились с семьей, т. е. выдавалось пособие так сказать, заслуженное, — и последнее правило устанавливало обязательное устройство школы и молитвенного дома, как только являлась к тому возможность, а по достижении селением ста дворов, всемерно ходатайствовалось о постройке училища и церкви. Затем принято было за правило никаких самовольных поселков не допускать, перемещения из селения в селение по возможности возбранять, но первоначальное избрание места всегда предоставлялось самим переселенцам. Земли давалось по 10-20 десятин на семью.

Вот в этом и состояла вся организация туркестанских поселений ¹. Приехав в край в 1885 году, я застал всего четыре поселка и одну русскую пригородную (близь Ташкента) слободу; перед отъездом из края, спустя пять лет, я уже видел совершенно сформированных 18 поселков. Из них самому старшему было 16 лет, а самому юному было всего несколько дней. В настоящее время число их уже доходит до сорока.

Первый раз я подробно осмотрел поселки летом 1888 годя. 2-го июня, в день Вознесения, я поехал в с. Покровское, на р. Таласе, в 30 верстах от г. Аулиэ-ата, около 300 верст от Ташкента. По случаю праздничного дня на улице пестрели красные рубахи и желтые сарафаны; при ярком южном солнце, [240] пестрые кучки молодых мужчин и женщин двигались по улицам; пожилые и старики сидели на завалинках; подсолнухи были во всех пригоршнях. Картина была совсем русская, с тою лишь разницею, что не встречалось пьяных и не было кабака. Обойдя все дворы, осмотрев все хозяйства, особенно вновь поселившихся крестьян, поговорив и со старыми, и с молодыми, я убедился, что Покровское, возникшее в 1882 году, и следовательно считавшее себе только шестой год, вполне уже сформировалось. Все восемьдесят наделов были заняты (даже два семейства были лишних). Покровцы так успели за 6 лет окрепнуть в хозяйственном отношении, что уже начали строить школу на собственные средства и, доставив материал (лес, глину, песок, камень), сдали постройку подрядчику-сарту.

Посевы в том году были сделаны решительно всеми, и притом не только для своих надобностей, но отчасти с промышленно-торговою целью. Именно в этом году было посеяно овса гораздо более, чем самим покровцам было нужно, что было сделано в расчете на сбыт на почтовый тракт от Аулиэ-ата к Семиречью. Продажей овса, а также пшеницы, покровцы занимались уже четвертый год, и в 1887 году было выручено только за овес от 10 до 280 рублей на семью.

Еще в Ташкенте поговаривали о неудачно выбранном для этого поселения месте и предсказывали развитие там лихорадок и других болезней. Действительно, часть селения расположена в низине, с близкой подпочвенной водой, но больных в деревне совсем не было, и народ встречался все бодрый и веселый. Хотя покровцы в разговоре как бы жаловались на недостаток у них выгона и просили отрезать им еще один «уголок» в сто десятин, будто бы крайне необходимый для пастьбы скота, но потом оказалось, что никакого у них недостатка нет, и они только еще опасаются, как бы со временем не обнаружился этот недостаток, в виду того, что скотоводство у них расширяется год от году.

С соседними киргизами покровцы, как я узнал, слегка ссорятся за то, что киргизы оставляют свой скот без присмотра, и он заходит на покровские поля, но больших недоразумений нет; даже с киргизами «тамырствуют» (дружат), и более 300 покровских овец бесплатно, «по тамырству» (по дружбе), паслось в том году на киргизских землях.

В селении имелись уже все необходимые в сельском хозяйстве мастерства; был колесник, кузнец, тележник. Все бабы, за немногими исключениями, ткали полотна, а два [241] поселенца работали даже простые сукна, и с этою целью и эти два, и все покровцы — стали усиливать свое овцеводство.

В школе, помещающейся пока в одной из изб, занятий, по случаю летнего времени, не было, но собравшиеся мальчуганы и девочки (человек 30) охотно показали свои познания в чтении (только по-славянски, русских книг не оказалось) и пении.

Покровцы очень охотно ездят в город, т. е. в Аулиэ-ата. Ездят то прямиками через р. Талас (около 30 верст), то горами, где много подъемов и спусков, довольно порядочно разработанных. Горами ездят только когда Талас разбушуется после дождя, или начнется обычная прибыль воды с марта по июль. В город покровцы ездят для сбыта своих произведений, необходимых покупок, но преимущественно в церковь.

По внешности селение это очень благоустроенное, дома чистенькие, глинобитные, на манер малороссийских хат, но с русскими покатыми соломенными крышами; главная улица прямая, очень широкая, дворы очень большие, и во внешности их можно было заметить только один изъян: многие дворы не огорожены. Прежде не огораживали потому, что глиняными заборами огораживать еще не привыкли, а для плетней не было материалу; но потом, когда развели свой тал (ивняк, верба), то стали делать плетни и плетеные хозяйственные постройки, но огородились еще не все, и потому дворы как бы сливаются.

Бывший в Покровском в 1887 году падеж рогатого скота почти не расстроил их хозяйства. Несмотря на этот падеж, все произвели запашки, даже расширили их и, по хорошему всходу трав и хлебов, рассчитывали на урожай и выгодный сбыт овса и пшеницы. Отсутствие кабака много способствовало быстрому и мирному развитию поселка, и хотя наезжающие в город поселяне никогда не забывают захватить оттуда водки, но «не более как по бутылке», — уверяли они меня, — потому что нельзя же! Зимой покровцы сидят в снегу, слушают, как мятель и ветер свирепствуют по Таласскому ущелью, и воюют с волками, которые лезут прямо во двор, так что многие завели уже себе ружья, а другие просили отпустить и ружья, и порох — из казны.

Почти все покровцы пришли из воронежской губернии.

На другой день на покровских лошадях я поехал далее вниз по Таласу в село Дмитриевское, самое отдаленное от всех административных центров и от почтовой дороги. Дмитриевское заложено еще в 1877 году, но до 1885 г. в селении было всего 15 дворов; в конце же 1887 года их уже было [242] 110. Там почти все поселенцы — из острогожского уезда воронежской губ. В 1888 году число дворов там опить уменьшилось, и их было всего 84. Семнадцать семейств отлучалось, под предлогом «заработков», в Семиречье, но так как никто из отлучившихся не посеялся, а некоторые продали свои дома, то всех отлучившихся считают совсем выбывшими из селения. В том же году выбыла семья некоего Степана Величка, с сыновьями, внуками, правнуками, всего шесть дворов. Величко со всем своим потомством ушел из Дмитриевского и поселился в новом поселке Яс-Вичу, на почтовой дороге в том же уезде, уверяя, что в Дмитровском скучно и нет сбыта хлеба, потому что далеко до города. Эта отдаленность составляет главный и, кажется, единственный пункт недовольства дмитровцев. По неимению или, скорее, по трудности сбыта, они мало сеют овса и больше, как они говорят, «занимаются пшеницей», потому что киргизы овса вовсе не знают и не покупают (кормят лошадей ячменем), а везти овес в Аулиэ-ата далеко. Впрочем, каждый двор посеял в 1888 году овса и всякого иного хлеба по 4-6 десятин (2-3 батмана). Пшеницу свою дмитровцы меняют у киргиз на баранов; овес везут в Аулиэ-ата. Несмотря на бывший и там в 1887 году падеж скота, в Дмитровском приходилось на каждый двор по три рогатой скотины, по три лошади и по нескольку баранов. У некоторых было уже по 100 баранов.

По внешности Дмитровское еще благоустроеннее, чем Покровское. Дворы почти все огорожены; клети, сараи, амбары — в порядке; вокруг домов хорошая тень от деревьев собственной посадки. Народ красивый, здоровый, довольный. Каждый год свадьбы; девки и парни все свои, и искать невест на стороне почти не приходится. Среди селения построено казною хорошее кирпичное здание — училище, которое служит местом общественной молитвы. Земли у поселка очень много, — хотя дмитровцы уверяют «что еще бы надоть хоть малость прибавить» — и все огорчения дмитровцев сводятся к двум пунктам: скучно — потому что далеко от города и негде заработать «копейку», все потому же, что город далеко, а у киргиз денег мало, и промен идет на скот. В Покровское, впрочем, ездят дмитровцы очень охотно, хотя оно от них не менее 35 верст.

Гораздо ближе к ним четыре менонитских поселка ², но, [243] полюбопытствовав заехать к этим соседям (6-7 верст от них), дмитровцы убедились, что там куда скучнее, чем у них в Дмитровском. Постоянно серьезные, никогда не смеющиеся и не улыбающиеся (кажется, даже в младенческом возрасте), менониты навели на дмитровцев нечто в роде панического страха. Их решительно феноменальное трудолюбие, — ежедневно многократное собирание в церковь, куда они шествуют мерными шагами, их старообразные, даже у юных девиц, лица, убийственная тишина и дисциплина, до крайности своеобразные их воззрения на обиды (менониты никогда ни на кого не жалуются, никогда в требуют отнятого у них или украденного, никогда не обращаются в суд) — все это до крайности заинтересовало дмитровцев.

- И словно-то они неживые, — говорят про менонитов поселяне: — обворуй ты его, всячески изобидь — ничего, как есть ничего не будет... И жаловаться не станет... Все добром да уговором хотят сделать. Диковина просто. А уж скучища у них как есть оглашенная...

Как, однако, дмитровцам ни скучно, но собственно от скуки они все-таки никуда не бегут. В 1887 году в Дмитровском был также порядочный падеж скота, а затем постиг их еще и дифтерит, — но и эти причины не повлияли на прочность селения, а отдельные переселения были вызваны некоторыми другими причинами. Так, одна семья переселилась в Семиречье, в с. Беловодское «чтобы быть ближе к церкви»; шесть семей Величко ушли, как сказано, в Яс-Бичу — чтобы быть на почтовой дороге. Крестьянин Гончаров переселился за 90 верст в Михайловское, потому что похоронил в Дмитровском шесть человек детей, умерших от дифтерита.

Вообще Дмитровское совсем окрепло и окрепнет еще более, потому что там уже ныне построена церковь (в 1891 году).

Между Покровским и Дмитровским, но только по другую сторону Таласа, расположено селение Александровское. Это был совсем новенький поселок, когда я видел его в июне 1888 г. Оно устроилось только осенью 1887 года, и летом 1888 г. имело уже 54 двора. Когда я был там, то более половины поселенцев жили еще в землянках, в которых и перезимовали, — но все без исключения поселенцы завелись уже [244] огородами и, следовательно, обеспечили себя хлебок и овощами. В Александровском водворились также почти без исключения выходцы из воронежской губернии. В 1886 году у них было засеяно до 400 десятин разного хлеба (200 пшеницы, 100 овса, 100 проса, льна, гороху и пр.); тогда же у них было 70 штук рогатого скота (30 рабочих быков), 30 лошадей, полуплеменной производитель — бык, добытый от менонитов ³. Кроме того было общее стадо баранов в 100 голов. Пользуясь близостью Аулиэ-ата (25 в.), александровцы придумали отхожий промысел, отправляя туда на осеннее и зимнее время парней и девок на мойку шерсти, и хоть заработок там небольшой, но все-таки это подспорье в хозяйстве. Крестьянин Сопляков успел уже в 1888 г. завести мельницу и маслобойню и занялся пчеловодством, а крестьянин Ильченко затеял было постройку простой сукновальни, но умер.

Избранная для Александровского местность очень живописна, обильна родниковою водою, закрыта от ветров и сообщается хорошей каменистой, а частью шоссированной дорогой с Аулиэ-ата, — куда александровцы частенько наезжают. Школы в Александровском в 1888 году еще не было устроено.

Покровское, Дмитровское и Александровское расположены на поливных землях и, следовательно, вполне обеспечены от неурожаев и засух.

Верстах в двадцати от Аулиэ-ата, на почтовом тракте к Семиречье, влево от дороги, избрано было в 1887 году место для селения в 37 дворов. Место это было разбито на 37 наделов, была проведена на казенный счет (120 руб.) оросительная канава, и в том же году явилось двадцать семейств из самарской и астраханской губерний, пожелавших там поселиться. Селение предполагали назвать Тоймакент (так называется ближайший киргизский аул). Но тут неожиданно вышла маленькая неудача. По какому-то недоразумению поселенцы распахали под свои пашни не ту землю, которая была для этого предназначена, а другую, в нескольких верстах от нее, — и, увидев, что земля «белая» (т. е. солонцеватая), испугались, а так как это были очень достаточные люди, то, нимало немедля, они снялись с места и направились во внутреннюю Россию. Из 20 семейств осталось всего два (всех пятнадцать душ), которые не побоялись остаться, но перешли на [245] действительно отведенную землю, там посеялись, завели огороды, и вместо названия «Тоймакент», ничего не говорящего русскому уху, придумали назвать поселок Шаповаловкой, — по имени одного из семейств, оставшихся там на жительство. Оба хозяина зажили довольно мирно с окружающими киргизами, но только просили снабдить их двумя ружьями для охоты и «на всякий случай».

Недалеко от Шаповаловки (6-7 верст) лежит старейшее в крае русское поселение Михайловское (по туземному — Сарыкамар). Этому поселку исполнилось в 1888 году 15 лет. Там поселились почти исключительно выходцы астраханской губернии, и выросло уже целое поколение, для которого Михайловское — родина; первые же там поселившиеся выходцы из России уже состарелись и давно порвали всякие связи с прежним местом. Михайловское совершенно устроено, имеет школу, отличное поливное хозяйство, но вследствие близости к Аулиэ-ата, — наполненного также русскими поселенцами из отставных солдат и казаков, — заражено городскими привычками. Кабака нет и в Михайловском, и так как водку приходится ездить пить за 15 верст, то хоть большого пьянства там и нет, но все-таки в Михайловском выпивают более, чем следует и чем где-либо.

От Аулиэ-ата далее, по дороге в Верное (Семиречье), первый поселок на почтовой дороге расположен в 115 верстах от города, между станциями Тарты и Мунке. Поселок этот назван по туземному «Каракистак», но жители назвали его «Каменка». В нем всего 19 дворов. Когда я был там, то поселку всего было три месяца (с марта 1888 г.). Каменкой его назвали потому, что все поселенцы из села Каменки области Войска Донского. Поселенцы в то время еще хорошенько не осмотрелись, но, придя ранней весной, все уже посеялись (от 1 до 4 десят. пшеницы и по 1/2 десят. овса на двор), завели себе огороды и заявили начальству, что место им очень нравится. В июне они уже успели наготовить сена, по 40-50 копен на двор. Из 19 дворов — семнадцать частью построились совсем, частью приготовили весь материал для постройки. Пока я осматривал Каменку, пел хор певчих и пел, можно сказать, вполне тонко. По справкам оказалось, что хор состоял из семьи Гладченкова (7 человек), бывшего регента в новочеркасском соборе.

За Каменкой идет русский поселок «Мерке», переделанный русскими, для удобства произношения, в «Нырки». [246] Поселку этому было тогда всего три года; в нем 70 дворов, т. е. столько, сколько сделано наделов, но место, избранное для этого поселка, так нравится проходящим переселенцам, что являются еще желающие там поселиться, но уже не оказывается более свободных наделов. Осенью 1887 года в Мерке прибыли последние 29 семейств и, перезимовав в землянках, в 1888 году все уже построились, посеялись и обеспечили себя хлебом. У всех был уже рабочий скот: быки или лошади. В селении была также школа и в нее назначен казенный учитель. Быстрое заселение Мерке объясняется, кроме привольной местности и роскошных лугов, еще и тем, что под боком лежит большое сартовское селение, также Мерке, с хорошим базаром, где идет сбыт всякого рода продуктов, и кроме того Мерке находится в самом узле дорог из Ферганы и Туркестана в Семиречье.

В пяти верстах от Мерке, далее по дороге в Семиречье, лежит маленькое селение Кузьминка. Оно образовалось в 1887 году. Поселок рассчитан на 30 дворов, но кузьминцы расселились там в числе 22 дворов и никого к себе не хотели принимать, чтобы пользоваться всем отведенным наделом. В 1888 году кузьминцы также посеялись, завели огороды, вообще были довольны и только просили о прибавке сенокоса. Окружающая местность испокон веку густо заселена киргизами, но кузьминцы, как их ни мало, объявили, что киргиз держат в «решпекте» и немилосердно взимают дань за потравы и «просто за то, что они все воры». В воровстве же не могут их не подозревать потому, что в самое короткое время у них пропало две лошади и укрыть их, кроме киргиз, некому, — а спустя два года из всех приведенных из внутренней России битюгов, числом семнадцать, осталась одна кобыла (14 лет), которую уже, для сохранности, запирали на ночь в самую хату. Всех остальных лошадей украли киргизы.

За Кузьминкой, также на почтовой дороге, лежит с. Чалдавар, второе по старшинству селение. Оно существует с 1876 года и в 1888 г. имело 84 двора. Это — первое селение по своей законченности и полному благоустройству. Селение эта так уже разжилось, что в 1887-1888 гг. население поселка, по собственному желанию, поставило 200 слишком тысяч жженого кирпича для постройки церкви, которая уже теперь возведена и освящена. Широкая улица застроена хорошими домами (глинобитными, с соломенными крышами). В 1888 году все чалдаварцы посеяли от 3 до 15 десятин пшеницы на семью, [247] и так как поливной воды на это количество посевов было недостаточно и соседним киргизам не хватало на полив их посевов, то из-за воды шла постоянная война. Чалдаварцы выезжали на водораздел толпой, с дубьем, и силой заворачивали воду к себе, — а киргизы, которые по своей многочисленности могли бы подавить чалдаварцев и разобрать весь их поселок на щепы, предпочитали хитрость и отводили воду тайно, по ночам.

В Чалдаваре построено почти напротив церкви очень красивое училище, при котором имеется казенный учитель, — словом, это красивейшее и благоустроенное селение и в области, и в крае.

Следующее русское селение и вместе с тем последняя почтовая станция до границы Семиречья называется Карабалты. Граница Сыр-Дарьинской и Семиреченской областей проходит как раз посредине селения. На половине дороги в Барабалты расположен последний русский поселок в Сыр-Дарьинской области — Николаевский. Он возник в 1885 году, и так как он приходится ровно на половине пути между Чалдаваром и Барабалтами, то жители предпочитают именовать его не Николаевский, а «Половинкой». Там было в 1888 г. всего 32 двора, по 20 десятин у каждого (теперь уже 46 дворов). Он расположен совсем на ровном месте. О своих сенокосах сами николаевцы говорят, что «лучших и в мире не найти». Сена у них заготовлено на несколько лет; хлеба и овса было в 1888 году посеяно по 15 десятин на семейство. Дома свои они вывели покрупнее, насажали во дворах и палисадниках деревьев, дающих здесь уже на третий год хорошую тень, и вообще так довольны, что даже не заявили никаких жалоб.

В обратный путь из Аулиэ-ата в Ташкент мне пришлось увидеть места для небольших поселков, тогда еще предполагаемых, отведенных для устройства на тех многочисленных полянах, которые должны были сделаться свободными после отобрания в казну обширных сенокосов, отданных во временное пользование почтосодержателям ⁴. Это целый ряд мелких поселков. Таковы поселки около станций: Тарты, Мунке, Терс, Чакпак. На некоторых из этих пунктов поселенцы [248] уже начали садиться, напр. на Терсе, а около Чакпака, на местности гористой и пересеченной, в 1889 году разом осело целое селение в 60 дворов, названное Высоким. Тут и воды в изобилии, и сенокосы удивительные, и не только не жарко, а даже слишком прохладно; но переселенцы долго обходили это место, боясь больших снегов и мятелей. Окрестные киргизы, в своих, разумеется, интересах, очень поддерживали эти опасения, но селение все-таки устроилось (в 1889 году) и осело совсем прочно.

Между Аулиэ-ата и Чимкентом, также на почтовой дороге, лежат два поселка: Яс-Кичу и Машат, оба невдалеке от почтовых станций тех же названий. В Яс-Кичу 22 двора, а в Машате — только 12. На большее число дворов не нашлось свободной земли, потому что всем завладели окрестные киргизы. Яс-Кичу только что устроивалось, когда я там проезжал; в пяти домах еще только выводились стены, но огороды и посевы уже сделаны были на каждый двор; сена, однако, уже успели накосить от 30 до 150 копен на двор. Здесь, между прочим, поселился перешедший из Дмитровского («потому что там негде копейку добыть») Степан Величко и привел сюда все свое потомство в сорок душ. Яс-кичинцы также оказались очень довольны и местом, и угодьями. Кроме обширных земельных наделов, им еще посчастливилось найти посторонний заработок на соседних (20 верст) Татариновских (ныне Агапеевских) каменноугольных копях. Там взрослому работнику платят 15 руб. в месяц, — но постоянно работают одни киргизы, русские же поселенцы приходят только осенью и зимой, а весной идут домой на полевые работы.

С одной бедой яс-кичинцы не могли пока управиться: их страшно одолевали воробьи. Мне показали несколько хлебных колосьев, на которых, что называется, не осталось ни одного зерна. Все малолетнее население Яс-Кичу, т. е. мальчики и девочки, заняты исключительно борьбой с воробьями. Однако, ни пронзительные крики ребят, ни трещотки, ни чучела, ни разорение гнезд (в течение весны и лета до июня разорено более 1.000), не принесли толку, и поселенцы, видимо, были смущены такою напастью. Воробьи плодятся в неимоверном количестве, преимущественно на таловых деревьях, которыми обсажены все окрестные киргизские глиняные мазанки, и хотя яс-кичинцы просили дать им казенные ружья и порох для истребления воробьев, но убеждены, что пользы от того не [249] будет, пока киргизам также не прикажут разорять воробьиные гнезда и уничтожать этого зловредного врага посевов.

В 20 верстах от Яс-Кичу, ближе к Ташкенту, расположен маленький поселок Машат. Его еле-еле втиснули между киргизскими курганчами и сартовскими саклями, и едва нашли место для 12 дворов. Аборигены этой местности очень-таки упорствовали в уступке и этого маленького клочка земли, хотя доказательств на нее никаких не имели, как и никто из туземцев их не имеет на тысячи верст в окружности, но по обыкновению претендовали на все окружающее пространство и препирались, пока власти ожидали добровольного соглашения. Кончилось, разумеется, тем, что селению было приказано быть там, где оно есть, и все претензии успокоились. И киргиз, и сарт, в желании властей кончать подобные дела миролюбиво, не видят ничего кроме одной слабости, и ни на какие соглашения добровольно не идут, но зато приказаниям подчиняются беспрекословно.

Машатцы также успешно посеялись (по 4 десятины на двор), в 1888 году завели также и огороды, накосили много сена и, в общем, довольны, но, как и яс-кичинцы, страдают от воробьев, хотя немного меньше и постоянно воюют с этим пернатым хищником. В постройке машатских изб была мною замечена одна особенность: все овна двустворчатые, т. е. отворяющиеся, и вследствие этого избы вентилируются и проветриваются, между тем как почти во всех прочих поселках рамы одностворчатые, вмазанные наглухо в стены, почему окна никогда не отворяются и в избах неизменно держатся тяжелый запах и спертый воздух. Одностворчатые же рамы предпочитаются поселенцами двустворчатым только потому, что они наполовину дешевле.

От Машата на следующей станции Манкент, она же Аксу или Белые воды, на берегу порядочной речки, было уже давно распланировано место на 60 дворов, но поселенцы долго обходили это место, потому что им не нравится каменистая почва, и только в 1890 году там начал образовываться русский поселок. Теперь там уже сорок дворов.

Мне остается сказать еще о четырех поселках ташкентского уезда. Старший из них по времени устройства расположен на почтовом пути в Самарканд, в одной версте от р. Сыр-Дарьи. Это Чиназ, неизвестно почему величаемый самими переселенцами городом, бывший пункт инженерных складов и когда-то маленького форта, а ныне поселок в 25 [250] дворов. У чиназцев мало поливной земли; хотели было им провести особенную канаву, да вышла неудача, но и на своих небольших клочках земли чиназцы все-таки сеют, пашут и косят, а больше предпочитают рыбачить на Сыр-Дарье, протекающей всего в версте от селения. Народ там все ленивый, большинство отставные солдаты, многие выпивают (хотя кабака нет), и чиназцы очень любят ездить в Ташкент (60 верст) и просить о пособии. С 1890 года там построена частным лицом (г. Степановым) небольшая красивая церковь.

Также в ташкентском уезде, но по дороге в Ходжент, т. е. в Ферганскую область, в стороне от уральской почтовой станции, верстах в двадцати пяти от нее, невдалеке от Сыр-Дарьи, с 1887 года основано село Сретенское на 100 дворов (теперь 123 двора). Об устройстве этого поселка власти долго хлопотали и собственно для него была разработана особая канава из большого дальверзинского арыка. Сретенское, однако, заполнялось медленно, по частям: прибывало по 20-25 дворов разом, и еще в 1888 г. было не более 40 дворов, которые уже построились и посеялись. Но вдруг счастие особенно улыбнулось этому поселку. Сретенцы получили даровые семена хлопка от так называемой «ярославской мануфактуры», представитель которой живет недалеко от Сретенского, и вот уже несколько лет как сретенцы не только с успехом, но и с большим увлечением занимаются посевом этого продукта, сбыт которого им обеспечен там же на месте и тою же ярославскою мануфактурою. В 1888 г. посеяно было более 300 десятин, а в 1890 под посевами хлопка было 600 десятин, и сретенцы получили с десятины до 56 рублей валового дохода ⁵. Разумеется, что благосостояние сретенцев увеличивается быстро не в пример прочим поселкам, и они положением своим более чем довольны. В сретенских домах можно видеть уже гнутую мебель, швейные машины, часы и прочее.

Переправившись чрез р. Сыр-Дарью и попав в так называемую Голодную степь, можно на самой окраине этой степи увидеть поселок Надеждинский, в 50 дворов. Этот поселок возник, обстроился и существует на частные средства одного высокопоставленного лица, проживающего в Туркестане, но до сих пор не имеет обеспеченных поливных земель, и потому [251] существование его не считается прочным, хотя устроителем поселка уже принимаются меры к проведению в поселок ирригационной канавы и это несомненно будет достигнуто. В пяти верстах от Надеждинского лежит поселок Романовский, в 12 дворов, и находится в тех же условиях, как и поселок Надеждинский. И надеждинцы, и романовцы, в ожидании ирригационной канавы, сеют хлеб на так называемых мокрых местах, по берегам Сыр-Дарьи, и хлеб родится превосходный, но, как сказано, будущность поселков не признается обеспеченной, пока не будет сооружен поливной арык.

Наконец, в двадцати пяти верстах от Ташкента, на пути в ур. Чимган, т. е. по дороге в те горы, которые в последнее время сделались летним пребыванием ташкентских властей, расположен поселок Троицкий — в 100 дворов. Место для поселка выбрано прекрасное. Чудесная земля получает обильную воду из арыка Искандер, сооруженного великим князем Николаем Константиновичем и подаренного им в казну. Троицкие крестьяне с 1886 года не только вполне освоились с поливным хозяйством, но так же, как и сретенцы, получили вкус к хлопковым посевам и превыгодно сбывают в Ташкент вату собственного воспитания. Разумеется, не обходится без ссор с соседями-киргизами и из-за земли, и из-за воды, но виною тому не алчность и не вздорность, а все то же неразрешение в крае поземельного вопроса.

Для полноты обзора нужно еще упомянуть о маленьком поселке в одном переезде от г. Перовска, около станции Бирюбай. Этот поселок лежит совсем особняком, на триста-четыреста верст в стороне от прочих. Поселку этому, названному Астраханским, было в 1888 г. от роду три года. В нем тогда было 20 дворов; он вытянулся вдоль почтовой дороги широкой улицей, и хоть избёнки там были возведены и не важные, но по сравнению с глиняными серыми мазанками киргиз, без окон, без труб и с плоской крышей, они, разумеется, представлялись хоромами. И здесь, несмотря на безграничный простор степей, не замедлили возникнуть споры с соседними киргизами из-за лугов и тугаев (камышовых порослей по р. Сыр-Дарье), но дальше крику и перебранок дело не доходило, и вообще астраханцы местом этим довольны. Летом здесь довольно жарко, но зимой препорядочно холодно, часто очень снежно и морозно.

Вот, наперечет, все русские поселки, которые были в 1888 г. в Туркестанском крае. Часть этих поселков, [252] лежащих в аулиэатинском уезде, я видел еще раз в апреле 1890 года. Тогда разразился над киргизами нескольких волостей, лежащих около Чалдавара и Мерке, так называемый «джут». Настала ужасная для киргизского кочевого хозяйства бескормица. В окрестных горах и предгорьях выпал глубокий снег, в долине пошли дожди, а за ними грянули морозы — землю сковало; отощавший от зимнего голодания скот не мог дорыться до подножного корма, и лошади, коровы, бараны, — стали валиться сотнями. Известно, что искони беспечный киргиз почти не заготовляет сена на зиму, и вот при этой-то оказии русские поселки очень воспользовались своими запасами сена и хорошо поживились на счет киргизской беды. Не только все запасы сена и соломы были распроданы, и распроданы хорошо, но до ташкентского начальства дошли тревожные слухи, что русских поселян обуяла такая жадность, что они стали сдирать свои соломенные крыши на продажу киргизам, разумеется уже не втридорога, а больше. Последнее оказалось порядочным вздором... До сдирания крыш хотя и не дошло, но поселенцы действительно усердно пообчистили на продажу все свои запасы и кое-как остановили киргизскую беду. Когда подсчитали павший скот, то при этом оказалось, что пострадали большею частью богатые киргизы, лишившись где половины, где трети своих стад; бедные пострадали совсем немного, и скоро все пошло обычным порядком. Русские поселенцы хорошо понажились, а киргизы, в десятый раз, пообещались начальству заготавливать корм на зиму, и наверное в десятый раз не выполнят своего обещания. Очень уж они беспечны насчет всяких запасов, и, вероятно, новый джут (повторяется примерно каждые десять лет) застанет их опять врасплох.

Остается еще сказать несколько слов о поселке Никольском, основанном в 1884 году и уже сливающемся с Ташкентом рядом дач. Поселок этот находится в семи верстах от Ташкента и скорее носит характер пригородной слободы. Заложен он был прежде версты две далее — на местности Шор-Тюбе, и центр поселка должен был находиться на так называемом Черняевском бархане, месте ставки генерала Черняева незадолго до штурма Ташкента. Но избранный пункт оказался непригодным, вследствие близости подпочвенных вод (всего 1/2 аршина), и поселок, начавшийся уже отстроиваться, решено было перевести туда, где он расположен теперь. Теперь в нем уже до 300 дворов; заметно большое стремление [253] к учреждению кабака и постройке домов на барский манер. Здесь настоящих землевладельцев почти нет, и хотя есть даже посевы риса, но произведенные наемными руками киргиз. Из 300 дворов считается 84 семейства неустойчивых, т. е. неусевшихся окончательно. Никольское стадо насчитывает уже 1.000 штук скота, на 16 тыс. руб., а вся стоимость Никольского к пятому году существования простиралась уже до 105 тыс. рублей. Близость Ташкента вызвала здесь поселение разного мастерового люда, и в 1889 году в поселке жило 15 столяров, 10 портных, 6 извозчиков, 11 кровельщиков и маляров, 10 Кожевников, 5 каменьщиков, 5 портних, 9 прачек, 9 кружевниц, 4 вышивальщицы, 3 швеи и один кондитор. Внешний вид Никольского имеет, как уже замечено, характер веселой пригородной слободы. С 1886 года там построено хорошее училище, а в 1889 — на средства коммерции советника Иванова — воздвигнут очень красивый храм.

Прочтя предыдущие строки, — рисующие положение русских переселенцев в Туркестане отнюдь не в мрачном виде, — может быть, иной читатель полюбопытствует узнать, как переносят русские переселенцы в Туркестане разлуку с прежними местами, не испытывают ли они так называемой тоски по родине, не встречают ли затруднений вследствие совершенно иных почвенных и климатических условий, как вообще они относятся к туземцам и, наконец, в каком виде представляется вероятное будущее русской колонизации? О последнем вопросе, — как предмете особенно важном, — было бы справедливо поговорить совсем особо, и, конечно, было бы благоразумнее не делать никаких преждевременных заключений о будущем и не судить о нем по настоящему положению еще слишком юного колонизационного вопроса в Туркестане. Это необходимо тем более еще потому, что до сих пор еще не сознана даже необходимость этой колонизации, как политической или экономической меры, не выработано никакой для этого системы, и все дело предоставлено скорее случайности и доброй воле охотников ехать в далекий Туркестан и там искать счастья. Пока можно лишь сказать, что вся будущность этого дела — в руках правительства, и раз будет признана необходимость дальнейшей колонизации и выработана для нее система, а вместе с тем будут отпущены средства не только на водворение переселенцев, но, главное, на искусственное орошение предназначаемых для поселений [254] земель, то дело станет прочно и твердо. Едва ли можно сомневаться, что только тогда колонизация Туркестана и пойдет быстро и успешно; без особого напряжения воображения, легко себе тогда представить в недалеком будущем цепь русских поселков, не только лично благоденствующих в благодатном климате, но и составляющих опору и действительную нашу оборону от все-таки возможных в будущем поползновений остающегося не менее, чем прежде, фанатичным мусульманства. Повторяем еще раз, что великая задача устройства этой цепи поселков находится пока всецело в руках правительства, и в настоящее время ему одному принадлежит и почин, и руководство в этом деле.

Тот небольшой опыт добровольной колонизации, который сделан в последние 15-20 лет, может только служить верным указателем, что нужно делать дальше. Нужно решить прежде всего поземельный вопрос, т. е. выяснить наконец, где находятся свободные для устройства поселков казенные земли, — и нужно озаботиться устройством и развитием ирригации; затем, по мере перехода киргиз в полуоседлое, а затем и оседлое состояние, нужно ограничить безмерные их претензии на обладание всеми теми местами, где они прежде беспрепятственно кочевали со своими стадами, и не одних только киргиз, но и вообще туземцев, алчно захватывающих до сих пор не вымежеванные и никем не охраняемые казенные земли. В этом собственно и заключается весь успех будущей колонизации, а затем и земли, и воды, и всяких угодий, найдется в крае не на тысячи и не на сотни тысяч, а на миллионы русских поселенцев.

Настоящее состояние русских поселков только может служить поощрением к опытам колонизации в возможно больших размерах. Кто ознакомится с действительным положением переселенческого дела в Туркестане, тот не усомнится, что русская колонизация и теперь уже стоит на достаточно прочных основаниях. Замечаемое некоторыми наблюдателями все продолжающееся передвижение переселенцев и отдельные случаи выселения их в Сибирь или внутрь России объясняются более случайными причинами, в роде тех, которые приведены выше. Пусть желающие исследовать этот вопрос в подробности дадут себе труд проехаться по туркестанским поселкам, и они услышат от переселенцев, и молодых, и старых, и прежних и новых, что климат нисколько их не тяготит, случаи [255] заболевания местными лихорадками не смущают, а о тоске по родине нет и помину. Тяжкие экономические условия, главным образок повлиявшие на их выселение из внутренней России, били и остаются таковы, что не могут вызвать большого желания вернуться назад, т. е. возвратиться в прежней бедности, даже и в том случае, если бы в Туркестане было гораздо хуже, нежели есть теперь. Если же, затем, принять во внимание предоставляемые переселенцам льготы по отбытию воинской и других государственных повинностей (освобождены на десять лет), да взять в расчет широкое приволье здешних мест, богатство и обеспеченность урожаев и сенокосов и, наконец, хотя незначительное, но все-таки оказываемое им денежное пособие, то станет понятно, почему переселенцы, никем не вызываемые и к переселению не поощряемые, так стремятся в Туркестанский край и в короткий период образовали здесь несколько десятков поселений с прочною оседлостью.

Хорошо ли вообще живется в Туркестане русским переселенцам — об этом красноречивее всего говорит их возростающая зажиточность и благосостояние ⁶. Да и может ли крестьянину житься плохо там, где он всегда ест пшеничный хлеб, где пуд пшеницы стоит 20-25 коп. (в аулиэатинском уезде), а в Семиречье доходит и до 12 копеек; где посев клевера дает, без труда, полдюжины укосов; где вовсе не редкость двойные посевы, — и где вообще так много тепла и света ⁷.

Конечно, переселенцев ожидают на новых местах не одни только радости и щедрые дары природы. Им приходится приспособляться к климату, томиться от летних жаров, получать воду для поливок порциями (вода отпирается и запирается) и очень терпеть от конокрадства, этого истинного бича везде, не исключая и Средней Азии, где на этом поприще совершенными виртуозами являются киргизы. Ни русского топора, ни [256] русского заступа, ни русской телеги переселенец уже не находит на местах новых поселений, — но со временем поселенцы ко всему прилаживаются, все усвоивают, все приспособливают, а хорошая еда и всякая благостыня мирит его скоро со всеми новшествами.

Проехав по этим селениям и ознакомившись с составом пришедшего русского элемента, можно убедиться также в ошибочности проникшего в печать мнения, что выходцы из России сами будто бы не знают, куда идут, и уже придя на место и сделав тысячи верст, они, будто бы, разочаровываются, найдя там вовсе не то, что ожидали. Объехав поселка, всякий убедится, что они большею частью, так сказать, однородны по составу, и что в одном поселке собираются земляки не только одной губернии, но и одного уезда, и позже появившиеся идут вовсе не наугад, как любят расписывать иные корреспонденты, а идут наверняка, получив от ранее поселившихся самые точные сведения об условиях местной жизни и хозяйства ⁸.

Произведенные поселенцами повсюду обширные, насколько только хватает их сил, посевы и покосы, наилучшим образом свидетельствуют о примерном, скорее даже беспримерном, трудолюбии переселенцев, и потому всякий укор в лености, тунеядстве, наклонности к праздношатанию — совсем несправедлив, по отношению, по крайней мере, к туркестанским переселенцам.

Можно с глубокою уверенностью сказать, что первые опыты русской колонизации в Туркестане вполне удались и что этому делу предстоит хорошая и прочная будущность. Нужно ли пояснять, что только широкая колонизация окончательно обеспечит прочность наших владений в Средней Азии, и что только она даст возможность не обременять государственного бюджета содержанием в крае излишних войск.

Какая бы, однако, участь ни постигла дальнейшее дело переселения в Туркестан — можно с убеждением сказать, что [257] позднейшие потомки лучше оценят то, что уже сделано до сих пор с самыми ничтожными средствами, и отнесутся с признательностью, к тем первым переселенцам, которые не побоялись поселяться среди чужеземцев, в стране с иным климатом и иными экономическими условиями, и помянут добрым словом и этих первых пионеров русской колонизации в Средней Азии, и лиц, руководивших делом переселения.

1. Наибольшая заслуга в организации русских поселков в Сыр-Дарьинской области принадлежит местному губернатору, генерал-лейтенанту Н. И. Гродекову.

2. Большая часть менонитов — выходца из мариупольского уезда, откуда переселились, избегая воинской повинности. В четырех поселках живет 100 семейств менонитов. Они прекрасно устроились на собственные средства, а также на деньги (около 15 тыс. руб.), присланные им из Америки родственниками-менонитами.

3. Менониты разводят хороший племенной скот и охотно снабжают им соседей.

4. Пространство этих сенокосов от 50 десятин доходит в некоторых местах до 1.000 и 2.000 десятин, на которых, кроме пастбищ, имеется саксаул и мелкие поросли. Такая щедрость в предоставлении казенной земли почтосодержателям всегда объяснялась преувеличенною трудностью содержать тракт без подобных воспособлений от казны.

5. По исследованию г. Гейера (Крестьянская колонизация в Сыр-Дарьинской области).

6. По благосостоянию впереди всех стоит уезд аулиэатинский, затем чимкентский и ташкентский. Аулиэатинские поселки устроена ранее всех. Вот таблица живого инвентаря по уездам по исследованию г. Гейера (Крестьян. колониз. в Сыр-Дар. обл.). Преходится на хозяйство:

	лошад.	волов	коров	мелк. скота
В аулиэатинском уезде	2,41	2,46	2,76	7,06
В чимкентском	1,86	2,39	2,29	8,96
В ташкентском	1,42	0,48	1,41	2,81

7. Безморозный период в Ташкенте, в Самарканде и в Фергане длится более семи с половиною месяцев, а именно в Ташкенте 222 дня, в Самарканде — 225 и в Фергане — 235 дней.

8. Больше всего переселенцев — из губерний воронежской, астраханской и Земли войска донского. В двадцати поселках аулиэатинского уезда живут выходцы из 31 губерний, всего 801 семейство, и из них более половины, 484 семейства, пришли из губерний воронежской и астраханской и Земли войска донского. Выходцы из воронежской губернии — или бывшие дворовые, или недовольные малым земельным наделом. Астраханцы же объясняют, что их одолели ветра и суслики (исследование г. Гейера, Крестьянская колонизация в Сыр-Дарьинской области).