-

Воспоминание о хане Хивинском Сейд-Рахиме.

(из походного дневника).

Ранней весной 1883 года генерал Черняев, при коем я имел честь быть адъютантом, прибыл в укрепление Петро-Александровское, столицу Амур-Дарьинского отдела, расположенную, так сказать, в преддвериях самой Хивы.

Я теперь не припомню, был ли властитель ее приглашен, как вассал, или сам пожелал ехать на коронацию Императора Александра III-го, но как раз к нашему прибытию на Аму-Дарью, было получено из Петербурга приглашение или разрешение прибыть Хану Хивинскому в Москву.

3-го Апреля, в чудное раннее утро, я выехал к Аму-Дарье верст за шесть от укрепления, будучи командированным ген. Черняевым для приветствования Хана при вступлении его на Русский берег и для сопровождения в отведенное для него помещение.

Со мной, в качестве почетного конвоя, пошла Оренбургская казачья сотня при хоре трубачей, а также поехали местный губернатор, начальник отдела Гротенгельм и только что сдавший свой полк, полковник Оренбургского войска Ковалевский, бывший гвардейский лейб-драгун.

Река Аму-Дарья в этом месте разбивается на несколько рукавов; чрез главный у Хивинского берега, переправа была на каюках (лодках), а через прочие в брод, правильнее сказать, чуть не вплавь.

Лишь только прискакавший джигит привез известие, что Хан вышел уже из каюка, мы, выслав чрез ближайший рукав реки, вперед для встречи Хана, сотню с трубачами, сами, как и полагалось особам прибывшим от лица Самого и Эрым-Падишаха (былой титул ген. губернатора в буквальном переводе: «Пол-Царя»), остались ожидать ханского прибытия на нашем берегу. [378]

Чрезвычайно эффектную и красивую картину представляло это шествие по воде: впереди сам Хан, очень видный мущина, на дивном темногнедом вершков семи аргамаке, немного сзади его, брат, его Атаджел-Тюря (только что оставивший незадолго до этого расформированный гвардейский Кавказский эскадрон), за ними казачьи трубачи на своих крошнях (название Оренбургских казачьих лошадей) маштеках, за тем в темных халатах человек слишком сто Ханской свиты, народа все очень крупного (рост их, и без того немалый, казался еще выше от громадных, больше аршина, бараньих черных шапок), шествие замыкала построенная развернутым фронтом казачья сотня в желтых из армичины рубашках и красных чамбарах (шаровары из кожи). Все это было ослепительно залито горячими лучами южного солнца и выступало как бы в ореоле от летевших вверх водяных брызг. Как и полагается восточному владыке, Хан с первого же раза меня очень ловко и тонко провел. По восточному этикету при встречах надлежит лицу, ранга более низшего, приветствовать особу с положением высшим, обязательно спешившись. Хотя я был всего поручик, но, как представитель «Эрим-Падишаха», мог бы, не терпя своего достоинства, слезть с коня лишь в случае, если это сделал бы и Хан. В те времена эмир Бухарский и хан Хивы довольствовались весьма не высоким титулом «высокостепенства», ранг, данный им еще Черняевым в 1865 году. Не доезжая до меня шагов пяти, Хан приостановил было своего аргамака и, как говорится, пал на луку седла, с видимым намерением спешиться; увидя это, я, как полагается молодому человеку, мигом соскочил с своего красавца «Даджала» и когда я поднял глаза на Хана, то с удивлением увидел его не на земле, а на седле, делающим вид, что он лишь поправил свою посадку. Это было проделано так ловко, что я от неожиданности крепко выругался, после чего уже и начал приветствие, тут же переводимое Хану бывшим со мной переводчиком Султаном-Галием.

После этой маленькой остановки, весь наш кортеж, в облаках пыли, под звуки какой-то невозможной ерунды, усиленно наигрываемой нашими трубачами (впрочем, видимо доставлявшей Хану не малое удовольствие) направился к отведенному для него помещению, имевшему, как и все тамошние, загородные постройки, вид небольшой крепости с несколькими воротами и двориками. Эти дворики дали мне возможность, в свою очередь, поддержать и свое достоинство (перед этим я, сказать по местному, «съел грязи»): по этикету на [379] Востоке точно регламентировано, где кому надо спешиваться при въездах, я и решил сделать это лишь одновременно с Ханом и, к ужасу его придворных, держась на хвосту Ханского аргамака, слез у юрты, стоявшей в саду, где спешился Хан.

Конечно в юрте стоял неизбежный достархан (угощение), произведший полный фурор: устраивавший его Черняевский повар поместил посредине, как piece de resistance, громадный сахарный замок, точную копию с Ханского дворца в Хиве. Это повергло и Хана и свиту его прямо в оцепенение.

Пробыли мы у Хана недолго. Трубачи без умолка играли, надо сказать, более смело, чем музыкально, и под предлогом, что его высокостепенство утомился после такого долгого путешествия (на Востоке важные особы должны ехать обязательно медленно и по немногу — куда торопиться? торопятся лишь байгуши, бедняки), мы откланялись.

Мой белый, как молоко, Карабаир, как и надо было ожидать, оказался выведенным из сада наружу, но за то его держал в поводу ханский Диван-Беги Мухамед Мат-Мурат, ослепительно красивый Перс, вершков 13 роста, а у стремени моего седла стоял верх почета: сам Худояр, Куш-Беги (первый чин двора, нечто в роде Турецкого великого визиря) владыки Хивы.

С такой помпой я торжественно воссели верхом, при чем из уст обоих сановников услышана похвала статьям и красоте моего «Даджала», до коего я проследовал по громадному, Текинскому ковру, вслед за мной сейчас же скатанному и переданному моему джигиту. Это был пекшеш от Хана лично для меня. Мат-Мурат, как министр финансов, попросил моего разрешения (он совершенно свободно говорил по русски) наградить доставивших такое удовольствие самому Хозрету (владыке) казачьих трубачей; конечно я его поспешил дать, и что же вижу? Мат-Мурат весьма торжественно передает штаб-трубачу синенькую 5-ти рублевую бумажку; я, конечно, устыдил его за скупость, и он с гримасой достал из кармана другую такую же ассигнацию.

До отъезда Хана в Москву, его в Петро-Александровском фетировали: был дан Черняевым в честь Хана парадный обед, за коим Хан, дабы выразить свое удовольствие, неоднократно икал, а после каждого блюда требовал своего «Чилимчи» с кальяном. Ему дали понять, что в России и того и другого делать не полагается. [380]

Устроили и парад войскам. На нем фигурировала вся наша сила, державшая Хиву в покорности: 5 и 13 линейные батальоны, батареи горной артиллерии и казачий полк. В рядах пехоты на многих грудях белелись Георгиевские кресты (часть ее была со Скобелевым при Геок-Тепе); вид этих, справедливо прославленных по всей степи молодцов был, как говорится, в конец лихой. Надо было видеть, с каким почтением взирал Хан и свита его на этих «Ак-Кулмок» — «белые рубашки», название Русской пехоты.

Парад этот ознаменовался двумя случаями. Один напугал, другой долго заставлял смеяться. Крохотная горная батарейка была вызвана для эволюции и от шума (грома, сказать слишком) ее выстрелов, Ханский громадный аргамак, испугавшись, чуть было не опрокинулся назад. Хан очень ловко усидел, но ему тотчас же все-таки подвели заводную его лошадь. По окончании парада пехота прошла по павловски — ружья на руки: импозантная картина! Генерал Черняев объехал войска, усиленно их благодаря и расхваливая и, отъезжая от одного из батальонов, протянул салютующему саблей командиру его, свою руку; у того в одной руке были поводья, в другой — сабля; не долго думая, он бросил последнюю на земь и пожал освободившейся рукой генеральскую руку.

Бессмертный.

Текст воспроизведен по изданию: Воспоминание о хане Хивинском Сейд-Рахиме. (из походного дневника) // Русский архив, № 11. 1910