-

ВИЛЬКИНС А.

ДОЛИНА РЕКИ ИЛИ

IV.

Таранчинская Кульджи. — Янчи и его ученики. — Несколько слов о народностях долины Или.

Чрез несколько дней после описанной поездки я оставил Суй-Дун чтобы поселиться в Кульдже, теперешней столице Кульджинского района, отстоящей от Суй-Дуна на два двадцативерстных переезда.

Кульджа городов небольшой и некрасивый; приезжему бросается в глаза с первого же раза отсутствие всякого характера в физиономии города; это какое-то бессвязное [483] смешение разнородных элементов. Китайщина лепится рядом с глиняными мазанками носящими общий тип среднеазиатских построек; там и сям виднеются русские дома и домики, способствуя с своей стороны общей дисгармонии городского вида. Довольно высокая стена окружает центральные части города. Интересные стороны Кульджи сосредоточиваются почти исключительно в молельнях и на базарах; молельни есть и мусульманские и китайские. В архитектуре тех и других разницы не видать, так как почитателям Магомета отведены старые китайские буда-хане (Дом идолов; этим именем называют мусульмане чуть ли на все иноверческие храмы, в том числе и русские.); это высокие башнеобразные здания, украшенные многоэтажными черепичными крышечками с приподнятыми углами. Узнать что это мусульманская молельня можно только потому что на разных дверях висит какой-нибудь клочек бумаги с написанною на нем сурой из Корана. Мусульманские постройки чистого стиля, увенчанные мавританским куполом, встречаются почти исключительно в музарах.

Китайские молельни отличаются сразу рельефными, прекрасно исполненными буквами на карнизах фронтонов и других видных местах. Вновь отстроенный храм, оконченный в мою бытность в Кульдже, имеет наружность хорошего китайского дома; без башни, очень просто и со вкусом отделанный скульптурными цветами и буквами, фронтон его производит довольно приятное впечатление; над решетчатыми воротами находится кружок с червою и белою половинами, это символическое изображение дня и ночи. В первом крытом отделении этого храма я увидел целую гору пшеницы, собранной от доброхотных дателей в пользу храма; слева и справа замечаются две двери: первая ведет в женскую молельню, устроенную точно также как и главная мужская, о которой сейчас будет речь; вторая дверка закрывает маленькую комнатку в которой мне показали двух журавлей (grus virgo) также пожертвованных храму и содержащихся на его счет. Второе отделение молельни представляет собою открытый дворик, посреди которого поставлен высокий, очень вычурный металлический жертвенник с колонками и орнаментами, [484] весьма хорошо выполненными; свежая зола внутри его показывала что недавно происходило жертвоприношение. Около левой стены этого дворика, на широком каменном помосте, за столом уставленным китайскими яствами, сидело несколько человек невозмутимых жрецов великого Будды; увидав Русских они встали, один из них вошел в третье отделение храма, открытого со стороны дворика, но тем не менее темного, и стал зажигать ароматические свечи. Это длинные тонкие палочки, сделанные из сердцевины какого-то растения, привозимые из Пекина (Китайцы про все привозное говорят что это из Пекина; поэтому a la lettre принимать такие заявления не следует; я привожу фразу так как слышал.), они не горят пламенем, а тлеют до конца, распространяя слабый и не совсем приятный запах. Такие свечи втыкаются для горения в чашку или вазу с мелким песком или пеплом. Встречаются они не в одних храмах; зажиточный Китаец или Дунган зажигает такие курилки, когда принимает у себя гостей. В описываемой части храма, составляющей самую молельню, стоит большой стол, весь уставленный атрибутами буддийского культа: тут стоят бронзовые вазы, бурханы, рисованые изображения, курильницы, массы искусственных цветов, надписей и т. п. На многих предметах висят ленты, амулеты и множество грубо сделанных подушечек с нарисованными на них глазами; их вешают больные жаждующие исцеления. В этой же комнате находится и колокол сзывающий на молитву.

Есть в Кульдже и христианская церковь для Китайцев-католиков; это жалкая, бедная комнатка, в которой находится Распятие и небольшой литографированный образ; резок контраст с сравнительным богатством буддийских храмов.

Теперь взглянем на базары, которых в Кульдже два: Таранчинский и Китайский; на первом сидят по большей части Татары, торгующие главным образом русским красным товаром. Тут же находятся мясные и овощные лавки. Гораздо интереснее казался Китайский базар, где предполагались сосредоточенными произведения искусившихся в деле ручной работы сынов Небесной Империи; но [485] ожидания увидеть чистую китайщину не оправдываются; прошли те времена когда массами привозилась всякая изящная мелочь домашнего обихода. Уничтожившийся после падения Китайцев спрос на эти предметы подорвал навсегда и торговлю ими. Ни в мелких лавченках, ни на лотках под матерчатыми навесами не мог я найти почти ничего что интересно было бы приобрести на память посещения Кульджи. Все набито самым разнообразным хламом; везде лежат какие-то кусочки, всего понемножку. Здесь увидите стеклянные бусы, маленькие конические кусочки простого мыла, свинцовые белила, несколько карандашей плохих фабрик, китайские квасцы, купорос, подковы, цветные шарики от шляп мандаринов, трубки, гребни, конфеты, крошечные зеркальца, одним словом, такой хаос самого грошевого товара, какой только можно себе представить. В двух-трех лавочках нашел я только несколько штук нефритовых поясных пряжек и флакончики, очень плохие, в которых Китайцы держат нюхательный табак. Если можно приобрести в настоящее время что-либо типичное китайское, например чашки, вазы, веера, миниатюрные башмачки, то только при помощи особого люда напоминающего наших коробейщиков, предлагающих Бог весть откуда набранный товар. Китайские шелковые материи, весьма хорошего качества, продаются в особых магазинах. За Китайским базаром расположены несколько ювелирных лавок, где я подолгу наблюдал за медленным, кропотливым ходом производства какого-нибудь серебряного дракона с коралловыми или рубиновыми глазками и т. под. На площади пред базаром сосредоточена торговля плодами, которые привозятся главным образом из садов Суй-Дуна, так как они предпочитаются кульджинским. Различные фабрики Китайцев обозначаются особыми вывесками, весьма однообразными и малозначащими; обыкновенно это большие плоские доски в роде жерновов из чугуна или глины: разница в материале означает различные производства. Я заходил на крахмальный завод и бумажную фабрику. Крахмал, весьма нечистый, рассыпающийся в мелкий порошок, добывается Китайцами из гороха помощью брожения.

Бумажное производство интересно по необычайной простоте устройства фабрики. Пред домиком где делается [486] бумага устроен крошечный конный привод, на котором с помощию каменного валика перетираются на половину перегнившие цветные метелки камыша (Arando phragmetis); серая масса получаемая после размола сбрасывается в яму, находящуюся уже в самом домике и разбавляется водой, мальчик рабочий стоит в другой яме рядом с первой, и решетчатым подносиком черпает из жидкой грязи, в которой смешаны мельчайшие растительные волокна, оседающие на решетке в виде тонкого листа. Этот лист тотчас же снимается и прилепляется к наружной стене дома для просушки. Бумага получается очень плохая, не мешает ей однако быть во всеобщем употреблении у туземцев даже для письма; правда, что для вычерчивания крупных китайских знаков помощью кисточки и не требуется особенных качеств в бумаге. Хозяин фабрики, грязный Китаец, очень любезно отнесся к нашему посещению и немедленно принес свою миниатюрную медную трубочку, — первое непременное угощение предлагаемое Китайцем своим гостям.

В Кульдже пришлось мне познакомиться с одною очень интересною личностью, именно Китайцем Янчи, перешедшим со всем своим семейством из католицизма в православие. Это очень умный и по-своему образованный человек, пользующийся репутацией первого ученого свое околодка. На его руках находятся теперь, в качестве воспитанников, двое молодых людей, детей семиреченских казаков, посланных в Кульджу по распоряжению губернатора Семиреченской области для изучения китайского языка. Говорят они уже совершенно свободно, грамота же не дается им так легко; правда, немного они могут писать, но не настолько чтоб уметь составить всякую заданную фразу; они и не надеются когда-нибудь изучить пресловутую премудрость заключающуюся в сорока слишком тысячах замысловатых знаков. Главное затруднение они видят в том что во многих случаях один и тот звук изображается несколькими различными, иногда целыми десятками совершенно не похожих друг на друга фигур и чрез различные изображения приобретает и различные значения; надо принять во внимание и то обстоятельство что гиероглифические знаки называемые китайскими буквами составлены нисколько не соображаясь с произношением [487] их и в основании их не лежит ни малейшего признака системы. Слоги весьма близкие один к другому или представляющие сочетание различных гласных с одною и тою же согласною пишутся совсем не похожими буквами; все это, понятно, представляет громадные затруднения даже для хорошей памяти, и в этом заключается причина того что Китайцы насчитывают так мало грамотеев между своими учеными. Общественные писцы Китайцев пишут по большей части совсем безграмотно. Говор Китайцев, переполненный носовыми гласными и чисто английскими горловыми звуками, переняли ученики Янчи очень хорошо.

Как пестры по стилю постройки города Кульджи, так разнообразен и люд двигающийся по его улицам; здесь едет верхом Таранча, с своею женой, посаженною на круп лошади, бредет Дунган, прищуривая и без того узкие глаза; там двигается голубая двуколесная каретка, с холщевым навесом над лошадью, — это едут Китайцы; на базарах встретите характерные лица кашгарских Сартов, массы грязных, тупых Калмаков, несколько Киргиз, Татар, Авгавцев, словом целую коллекцию народностей, исключая Евреев и Индийцев, не приютившися почему-то в Илийской долине.

Часть этих народов составляет пришлый элемент, другая — туземный. Этот последний представляет много интересного в этнологическом отношении, и потому я привожу беглый очерк некоторых наиболее выдающихся типов этой категории.

Самым видным племенем по численности и по значению в экономическом отношении для Илийской долины являются в настоящее время Таранчи, но не с них я начну свои заметки, а с Дунган, народа почти совершенно не изученного с этнографической точки зрения и представляющего еще много загадочного в этом отношении.

Достоверно известно что в долину реки Или Дунгане пришли одновременно с Китайцами, у которых состояли на службе, следовательно в 1759 году; касательно же происхождения их существуют только легенды самих Дунган, относящиеся к весьма отдаленным временам; легенды эти были приведены, в общих чертах, покойным автором Очерков Семиречья (Печатались в Туркестанских Ведомостях в 1875 году.), А. П. Хорошкиным, так [488] что много нового в этом отношении я сообщить не могу; тем не менее л позволю себе изложить здесь обстоятельный рассказ об интересующем вас предмете, записанный мною на месте.

Передаю эту легенду в том виде и по возможности в тех выражениях в которых слышал ее.

Во время царствования богдыхана Тан-ван (оба звука носовые), Искандер Эулькарнайн (Искандер двурогий, прозвище Александра Македонского на Востоке.) подошел к Пекину, желая завоевать его; богдыхан, узнав об огромном войске неприятеля, побоялся вступить в бой и вечером надев веревку на шею в знак покорности явился с двоими из своих приближенных в ставку Искандера, открылся ему и отдал себя и народ свой его власти. На следующий день Искандер с торжеством вошел в город, а войска свои разместил в различных городах и местечках Китая. Три года оставался Искандер в Пекине, потом, собрав войска, пошел в обратный путь; на границе Китая, в горах, подошел он к тому месту где при вступлении на Китайскую землю он велел каждому воину положит по камню, в одну общую кучу; теперь он приказал взять каждому свой камень назад, чтоб определить число убавившихся воинов. Когда это было исполнено, Искандер увидел что с ним было только три четверти прежней его дружины, а четверть осталась у Китайцев. Узнав об этом, Искандер сказал: оставшиеся пусть остаются.

Остались те из воинов Искандера которые переженились на Китаянках и не захотели бросить свои семьи; они стали заниматься мелкою торговлей, преимущественно мясною. Эти ренегаты и суть отцы нынешних Дунган.

Дунгане сохранили также некоторые легенды о наиболее выдающихся личностях мусульманского Востока, но не прибавили никаких новых богатырей из своего племени; Таранчи очень едко замечают что между Дунганами и не могло выработаться какого-нибудь богатыря, потому что отстал от войска Искандера конечно только самый дрянный народишко, не захотевший взглянуть на родину. Про Тамерлана рассказывают что он находился в большой дружбе со [489] владыкой Китая, взял за себя его дочь и увез ее в Самарканд, где она и умерла, выстроив великолепный медрессе (Медрессе Хоным, один из самых больших в Самарканде, с замечательными инкрустациями.).

Во времена китайского владычества в Илийской долине Дунгане принимались на службу в пехоте, но до высоких чинов их не допускали; все на что они могли рассчитывать, было положение юз-бога (начальник сотни) и были при этом всегда подчинены китайскому начальнику. Понятно что находясь в состоянии почти рабства у Китайцев Дунгане не могли выработать у себя никаких сословных различий; все они считались «черной кости»; в этом угнетении заключается отчасти причина того что Дунгане так крепко держатся друг за друга и не выдают своих.

Недвижимой собственности в Илийской провинции Дунгане не имели (хотя им не воспрещалось приобретать ее покупкой) по причине своей бедности; они были разбросаны семьями в среде Китайцев и Таранчей; богатые Дунгане изредка приезжали в Кульджу для торговых оборотов из центральных частей Империи, но жили обыкновенно не долго и избегали браков с кульджинскими Дунганками.

В настоящее время Дунгане населяют прилегающие к Таранчинской Кульдже местечки Мазар и Чан-пан-дзи, окрестности Манджурской Кульджи, кенты: Суй-Дун, Тарджи, Чин-ча-хо-дзи и Лаоцугун; занимаются они главным образом тем же чем по преданию занимались и предки их, т. е. мелким торгашеством и продажей мяса; есть между ними повара, держащие рестораны, есть портные и сапожники, есть огородники. Считают теперь в Кульджинском районе следующее количество семей:

в Кульдже 125

« Суй-Дуне 1013

« Тарджи и окрестностях Чан-ча-ходзи 75

« Лаоцугуне 21

Итого 1.234 семьи.

Бросим теперь беглый взгляд на внутренний быт Дунган и посмотрим насколько китайское влияние видоизменяло строгие и стойкие нравы мусульман. [490]

Первое что ввели Китайцы между Дунганами, это свои одежду и язык; только немногие Дунгане знают язык Таранчей и все они одеваются в чисто-китайский костюм и носят косы; они бреют бороды, чего никогда не делают мусульмане. Женятся Дунгане обыкновенно на Китаянках, из бедного класса, причем всегда обязывают жену принять религию Магомета, своих же дочерей Дунгане не отдают за Китайцев. Причину этого надо искать в различии религии, хотя, как сейчас увидим, Дунгане во многом утратили тот фанатизм с которым относится правоверный к исполнению предписаний Корана; Дунгане небрежно относятся к омовениям и намазам (молитвам), пренебрегают обрезанием и никогда не празднуют его; Таранчи рассказывали мне что может быть один из десятка Дунган добросовестно относится к исполнению обрядов своей религии. Хотя Дунгане соблюдают мусульманские посты и праздники, но в то же время надевают новое платье и в праздничные дни Китайцев, летосчисление и календарь которых они приняли. Погребальные обряды остались у Дунган мусульманские, но они ввели у себя также китайский траур, выражающийся белою повязкой на голове; пред свадьбой не соблюдается обычай привозить невесту в дом жениха вечером, после молитвы. Дунгане не стесняются показывать своих женщин днем, потому что все равно они всегда ходят открытыми. Раздел имущества между детьми производится также по шариату.

Таранчи упрекают Дунган за то что они выучились у Китайцев пить водку и принимают участие в китайских играх (кумар). Кроме некоторых обычаев перенятых у Китайцев, Дунгане выработали и свои собственные; к числу таковых принадлежит потешный обряд (при рождении первого сына, заключающийся в том что отцу и тестю его вымазывают лицо сажей, увешивают их шнурками и бусами и возят по городу верхом на быке.

Что касается устройства жилищ, домашней утвари, пищи, то понятно все это перенято у Китайцев, хотя и тут проглядывает кое-где мусульманская складочка; так, например, у яншая города Суй-Дуна, о котором я уже упоминал, живущего в китайском доме, на одной из стен приемной комнаты нарисован al fresco огромный петух, конечно еще китайским художником; голова этого петуха [491] закрыта лоскутками бумаги, с какою-то выпиской из Корана, так как мусульмане не допускают, даже считают греховным, изображение чего-либо живого. По этому случаю приходится встречать, например, в Ташкенте китайские чашки и т. п. с человеческими фигурами у которых самым невежественным образом выскоблены лица. Насколько Дунгане прониклись духом Китайцев, показывает одно весьма много говорящее обстоятельство, что они резали друг друга и сами распарывали себе животы (чему есть очевидцы), когда вступали русские войска в дунганские города; один из жителей города Суй-Дуна был схвачен над теплыми трупами только что зарезанных им жен и отца, когда он, по собственному признанию, хотел покончить с собой.

Дунгане пользуются общею нелюбовью как Китайцев так особенно Таранчей; причина этому кроется, по всем отзывам, в беспокойном, строптивом характере Дунган. Когда они затеяли восстание против Китайцев, миролюбивые Таранчи ничего об этом не звали; мера которою Дунгане заставили их принять участие в кровавой драме не лишена интереса. Случилось это следующим образом: накануне мятежа, когда народ разошелся по местам для вечерней молитвы, Дунгане, небольшими партиями, ворвались в дом влиятельных Таранчей (молившихся, как важные особы, дома), объявили им о своем намерении и приказали, под страхом немедленной смерти, в течение ночи склонить народ к восстанию; прием этот оказался действительным; на утро Таранчи присоединились к мятежникам.

Вот краткая характеристика Дунган, показывающая какую смесь мусульманства с китаизмом представляет теперь эта народность. За последнее время, под влиянием Таранчей, Дунгане, правда, начинают вновь принимать утраченные ими обычаи правоверных; так у них входит в обыкновение надевать на голову чалму во время молитвы; пожилые Дунгане отпускают себе бороды и т. п., но костюма оставить они не решаются. Насколько они сохранили свой первоначальный арийский тип, после такого тесного и продолжительного смешения с монгольскою расой, остается до сих пор открытым вопросом, которого еще никто не касался, хотя он представляет большой [492] интерес; к сожалению, не удалось и мне сделать исследований со стороны чистой антропологии, необходимых для вывода каких-либо заключений, за неимением с собой нужных измерительных приборов, а достать черепа оказалось делом совсем невозможным.

Но довольно о Дунганах; об остальных народностях Илийской долины скажу в двух, трех словах, так как они далеко не имеют такого интереса как Дунгане.

С небольшим сто лет тому назад довольно значительное число семей было выселено Китайцами в долину реки Или, из пределов нынешнего Кашгарского ханства; поселенцы получили на новых местах название Таранча, то есть земледельцы, пахари. Китайцы поселили их главным образом для того чтоб иметь руки для обработки плодородных, но мало населенных земель по берегам Или; выбраны были для переселения те семьи на которые падало подозрение в возбуждении мятежа 1765 года; таким образом отправка их в Илийскую провинцию имела характер ссылки. Вновь пришедшим отвели земли по восточной и южной границам провинции, где Таранчи живут и до сих пор; впрочем они завяли также местечко Мазар, лежащее в западной части Илийской долины. Вновь занятые участки покрылись садами; по дороге от города Кульджи до реки Каша и даже за нее, куда ни окинуть глазами, везде рассыпаны оазисы пирамидальных тополей и карагача, окружающие таранчинские села; этот участок заселен довольно густо, часто попадаются пашни, хорошо снабженные водой. Другой ряд таранчинских селений тянется вдоль предгорий отрога Тянь-Шаня.

Под гнетом китайского владычества, Таранчи должны были выказывать самую раболепную покорность своим притеснителям и часто не могли рассчитывать даже на свою собственность; так мне рассказывали Таранчи что нередко китайский чиновник или офицер, при встрече Таранча на хорошей лошади, отбирал ее себе, а хозяина отпускал пешком. При встрече Таранча обязав был за несколько шагов сойти с лошади и кланяться, как требовал этикет; это Таранчи и до сих пор делают, конечно добровольно, пред уважаемыми ими Русскими.

Вскоре после того как вместе с Дунганами Таранчи сокрушили китайское иго, они обратили оружие против [493] Дунган. Подавленные численностью врагов, Дунгане должны были уступить политическое первенство. Таранчи избрали из своей среды султана (Абиль-Огля; живет теперь в городе Верном.), но недавние рабы, не привыкшие к самоуправлению, взялись неумелыми руками за дело государственного хозяйства; постоянные распри их с беспокойными Дунганами окончились только по занятии Илийской долины Русскими; эти два племени и теперь не любят друг друга. Дунгане дали Таранчам прозвище ягач-кулак, то есть деревянные уши, намекая этим будто бы на глупость Таранчей.

По словам барона Каульбарса (См. Материалы для статистики Туркестанского края, выпуск III, 1874 года, стр. 148.), Таранчи считают новую эру со времени освобождения своего из-под китайского ига.

Бедные при Китайцах от непосильных поборов Таранчи быстро поправляются теперь, чему помогают громадные пахатные поля которыми они располагают; весь хлеб Кульджинского района выращивается Таранчами, которые получают сравнительно хорошие барыши, продавая его в китайские города, лежащие по Урумчинской дороге. Закупка Китайцами хлеба у Таранчей происходит оттого что окрестности поселений Ши-Хо и Джин-Хо (по дороге на Манас и Урусичи) находится в котловине озера Эби-Ноора, совершенно бесплодной по причине песчаной, отчасти же болотистой почвы; таким образом Китайцы с этой стороны находятся настолько же в зависимости от нашего хлеба, насколько Бухарцы от вашей воды.

Дома Таранчей отличаются от дунганских своим мусульманским характером, хотя не лишены некоторых китайских прибавлений. Земледельческие орудия Таранчей те же что у наших Сартов, исключая бороны, состоящей из деревянного станка заплетенного ветками; Таранча ездит по пашне стоя на такой плетенке. Из домашней утвари особенность представляют только ковши, сделанные из тыквы горлянки; в тыкве вырезается круглое отверстие и вычищается внутренность; длинное горлышко этих тыкв в 1 и 1 1/2 фута служит рукояткой.

Таранчи имеют своих святых в Кульджинском районе; на могилах их (мазарах) высятся более или менее [494] красивые здания с мавританским куполом. Одна из наиболее уважаемых могил, скрывающая в себе останки знаменитого Хальпе, находится в Арустане, недалеко от берегов реки Каша. Потомок его, если не ошибаюсь, сын, имеет богатые поместья в этой местности и занимает почетную должность главы местного духовенства; он приходится дядей экс-султану Абиль-Огля и был его советником. Знакомством с этою почтенною и интересною личностью я обязан гостеприимству В. К. фон-Г., много способствовавшему ознакомлению моему с Кульджинским районом.

Таранчи по наружности отличаются от наших Сартов только несколько большею угловатостью форм лица; что касается моральной стороны, то они стоят гораздо выше последних. Судя по всем рассказам, это народ сравнительно честный и кроткий; Таранчи не употребляют запрещенных Кораном одуряющих напитков и даже не курят; это положительно лучшая народность Кульджинского района.

Третье оседлое племя берегов Или принадлежит к монгольской расе, называется Шибе, а у Русских Сибо. Представьте себе длинное, скуластое лицо желтого цвета, с прищуренными глазами, косу на бритой голове, худое тело одетое в китайский костюм, пропитайте все это грязью и запахом чеснока, и пред вами будет непривлекательная фигура Сибинца. В китайском войске они составляли легкую кавалерию и вполне переняли от бывших повелителей безжизненную чванную осанку, чему, впрочем, не мало способствует тупоумное выражение глаз Сибо. Пройдя в долину Или в качестве одной из составных частей китайского войска, Сибо представляя собою сословие исключительно военное, находившееся на жалованьи; теперь они обратились в земледельцев, возделывают хлеба, рис и в небольшом количестве хлопок, занимаются также самым примитивным способом шелководством. Сибо славятся как ткачи маты (хлопчатобумажная материя), которая на Кульджинском базаре продается по высшей против кашгарской цене; многие занимаются также плотничным и столярным делом, и для заработков ходят по городам; в старые времена у них были заводы [495] джун-джуна (китайская водка), от употребления которого они, кажется, не отказываются и теперь. Не смешиваясь с другими народностями, живет этот апатичный грязный народ в нескольких селениях по левому берегу Или, из которых главным считается Коджугур, а также и в Алимту, по Борохудзирской дороге. В этих местах слышится манчжурская речь и Будда принимает благовонные жертвы.

О кочевниках я распространяться не буду, потому что сухой перечень ничего не говорящих названий, в роде Цахаров, Хошатов, Шименги, Хушиненги и т. п., не представляет интереса, а больше сообщать о них и нечего, разве, по всем вероятиям, неточные цифры их кибиток; кроме того, их почти и нет в долине Или; кочуют эти по большей части джунгарские племена в горных долинах и степях, окружающих описываемую местность.

Илийская провинция служила местом ссылки китайских преступников, эти несчастные, носившие имя чан-фан, представляли собою замечательный пример искажения человеческой природы, происшедшего вследствие полнейшего отчуждения от общества в смысле моральном. Селились эти ссыльные по деревням лежащим по дороге от крепости Монаса до Сайрам-Ноора, но жили вероятно и по берегу Или; по крайней мере в пользу этого предположения говорит название селения чан-пан-дзи, лежащего под самою Кульджей. С клеймом на щеке, изображающим род преступления за которое пострадал каждый из них, отверженные и даже гонимые всеми, чан-фаны показывались в городах и деревнях только в необходимых случаях; презрение которое они читали на всех лицах, сознание отвращения внушаемого ими, сделали их не только нелюдимыми, но даже дикими. По общим отзывам туземцев, чан-фаны нередко доходили до каннибализма; печень и легкие считались деликатесом; говорят что при удобном случае чан-фаны не затруднились убить кого-нибудь из своих гонителей и потом его же телом отпраздновать кровавую месть.

Брошенные на произвол судьбы, лишенные всяких средств к пропитанию, чан-фаны вышли победителями из этой борьбы за существование; они выработали из себя [496] хороших мастеров по различным ремеслам. Дунгане, во время резни 1864 года, заставили чан-фанов испытать участь остальных Китайцев и теперь сознают что поторопились и не зная сами таких ремесл лишились нужных для них мастеров и учителей. Многие чан-фаны занимались тайною и весьма мелочною добычей золота из окрестных гор (запрещенною китайским правительством) и отлично знали месторождения этого металла.

Теперь доживают свой несчастный век, в сравнительно лучшей обстановке, уцелевшие от резни, 5-6 человек этих исковерканных жизнью индивидуумов, представляющих психологам замечательный предмет для изучения.

Небольшое количество оставшихся в Кульдже Китайцев содержат различные заводы, ювелирные лавки и аптеки; эти последние очень интересны по декоративной обстановке, которую всегда стараются придать своей лавченке величавые мудрецы Небесной Империи. На первом плане непременно красуются какие-нибудь странные предметы: всевозможные рога, уродливые, большие корни Бог весть каких растений, филин повешенный за одну ногу с распущенными крыльями и т. п. Хозяева этих кабинетов редкостей с великим апломбом продают множество «секретных средств», оплачиваемых часто очень дорого, и, будь у них газеты, наверно не отстали бы от Европейцев в витиеватых рекламах о различных специальных и универсальных средствах.

Пришлый этнографический элемент в Илийской долине представляет, как уже упомянуто, разнохарактерную смесь, толпящуюся на городских базарах и занимающуюся различными спекуляциями; самую видную роль в этой пестрой толпе играют кашгарские Сарты и Татары, торгующие преимущественно русским красным товаром.

Домашний скот и поля Илийской долины. — Горящая гора.

Из беглого обзора племен населяющих долину Или, изложенного в предыдущих строках, читатели видели что самое видное место принадлежит Таранчам, занятие которых, земледелие, является также наиболее [497] характеристическим для описываемой территории. Полагаю что несколько слов о сельском хозяйстве Таранчей будут иметь свой интерес. Остановлюсь главным образом на скотоводстве Таранчей, по той причине что крупный скот Кульджинского района представляет некоторые отличие от нашего туркестанского и несет отчасти иную службу.

Путнику проезжающему из Ташкента до Верного попадаются на глаза три различные типа крупного рогатого скота; оставив за собой тонконогих, сухоголовых коров, типа индийского зебу, в степях окружающих реку Чу, он встретит стада безобразных, коротконогих лохматых животных, принадлежащих Семиреченским Киргизам, наконец в казачьих станицах, близь города Верного, явится прекрасный, сравнительно массивный скот, формами своими напоминающий более или менее облагороженный тип наших городских коров. Они настолько отличаются от других степных пород что с первого раза думается, не заводские ли это коровы? Затем можно убедиться что тот же самый скот идет и далее на восток, населяя долину Или. Особенно заметны своим крупным ростом и массивным туловищем, поддерживаемым короткими, крепкими ногами, волы, на которых совершается в названных местах движение почти всех обозов. Характер моего очерка не позволяет мне касаться специальных рассуждений по поводу этой прекрасной расы, поэтому я приведу здесь только общие характерные стороны ее, которые могли бы дать идею о свойствах илийского скота.

Как уже сказано обозы передвигаются посредством волов, волы же впрягаются в плуг, они же часто служат и для верховой езды. Сравнительная бедность в лошадях и почти полное отсутствие верблюдов в степях по рекам Чу и Или кидается в глаза после степей Сыр-Дарьивской области; работает почти один рогатый скот. Волов куют маленькими, легкими подковами, состоящими из двух половинок; для ковки животное валят на землю и связывают ноги. Запрягаются волы в небольшие арбы с таким же тяжелым ярмом из цельного бревна как и в Туркестане; груз весит обыкновенно пудов 30, и с этою кладью волы идут по ровной местности верст 20-25 в сутки, но в горах эта дистанция сокращается до 7 и даже до 6 верст. [498]

С вьюком на спине, обыкновенно в двенадцать пудов, волы проходят несколько более, а под верхом, причем они седлаются как лошади, делают верст до сорока в сутки. Интересно что под Киргизами попадаются нередко бычки и волы с торопливым и довольно скорым аллюром; это род переступи, смахивающий не то на иноходь, не то на знаменитую переступь степных лошадей. При верховой езде вол управляется веревкой привязанною к кольцу продетому сквозь ноздри. Рабочие волы Кульджинского района обыкновенно крупнее быков, достигают они иногда весьма больших размеров, так в моих заметках по измерениям илийского рогатого скота значится один экземпляр имеющий в длину (от носа до крайнего выступа седалищной кости) 4 арш., и 5 вершк. при высоте в 1 арш. 15 1/4 вершк. Надо впрочем, заметить что такое животное представляет некоторую редкость; этот вол отличается особенною величиной и силой; он возит 50 пудов клади и был куплен настоящим его хозяином за 70 руб., тогда как обыкновенная цена за рабочего вола колеблется в Кульдже от 40 до 55 руб. Таранчи кастрируют бычков в трех- или четырехлетнем возрасте, с этого же времени волы начинают свою службу, сначала легкую, под седлом или на пристяжке; обыкновенно только в 8 лет вол считается достигшим полного развития и впрягается в воза; эту тяжелую службу воды несут лет до 20, после чего откармливаются моченым горохом и т. п. и продаются на мясо, причем цена может доходить до 30 рублей.

Апрель, май и июнь месяцы ходят таранчинские стада в поле, пригоняясь ежедневно на ночь домой, а с июля выгон совсем прекращается, потому что к этому времени уже сняты хлеба и скот нужен для молотьбы или вернее для вытаптывания зерна ногами; цены на коров у Таранчей не высоки; хорошую корову с теленком продают за 14-15 рублей; быки идут по той же цене.

Корова без теленка почти немыслима в хозяйстве Таранчи, также как и у других туземцев наших среднеазиатских владений, потому что они не умеют доить корову без того чтобы не припустить сперва теленка. Это обыкновение доставляет много хлопот русским покупателям местных коров, так как приучить корову доиться без помощи теленка оказывается делом совсем [499] не легким; обыкновенно достигают этого тем что ставят грубо сделанное чучело теленка, которое корова начинает лизать, и тогда уже дает молоко.

Молочность коров Семиречья и Кульджинского района не велика; обыкновенно они дают молока немногим более полведра, но есть коровы которые дают и по целому ведру. Оригинально что туземные коровы, попав на более обильный корм, например сено вместо соломы, на время не только убавляют, но даже совсем прекращают выделение молока; в последствии молоко получается лучшего качества (Таранчи умеют определять года коров по зубам, хотя не так точно как это делается у лошадей; они судят по большей или меньшей степени изношенности резцов, но не могли указать мне ясных признаков, так что очевидно для подобного распознавания нужна большая практика и наметка глаза.).

Мелкий рогатый скот Илийской долины не представляет никаких отличий от нашего туркестанского; овцы те же «курдюки», мясо их находится и здесь во всеобщем употреблении туземных мусульман. Мясниками же, как упомянуто, являются главным образом Дунгане; в общей сложности баран дает мяснику больше барыша чем вол. На хороших пастбищах бараны наедают курдюк весом в 40 и 50 джинов (Китайский джин = почти 1 1/2 русским фунтам.). Хороший экземпляр дает с себя около одного джина шерсти; продаются овцы рубля по 3, 4, откормленные по 5, 6.

Таранчи говорят что в снежные годы падает много овец от болезни, которую они называют «котур» (парша?); о вертеже я не мог получить никаких сведений. Из овчин Таранчи делают шубы и одеялы, из шерсти валяют кошмы (войлоки).

Коз держат Таранчи в незначительном количестве, употребляя шкуры их на изготовление халатов, чембар (кожаные шаровары), сапог и т. п. Стоимость козы 2 руб. 50 коп.

Верблюдов крайне мало в долине Или и понятно что в них нет особенной надобности в стране где почти все торговые пути переваливают через горные проходы. Часто караваны, идущие например через Тян-Шань, состоят почти исключительно из лошадей. В горах верблюды до того оттаптывают себе ноги что не могут идти [500] дальше; это заставляет Киргизов кочующих в окрестностях Илийской долины делать им особого рода ботинки: берут круглый кусок кожи, кладут на него кусок сала и пришивают его через край к подошве животного. Эта первобытная операция нисколько не мешает верблюду продолжать путь. Все верблюды Кульджинского района двугорбы; ценятся они рублей по 60.

Лошади Кульджинского района, также как и коровы, одинаковы с семиреченскими и отличны от туркестанских; они приземисты, широки, крепки, часто имеют хорошие аллюры; они во многом напоминают сибирских лошадей.

Татгоуты, кочующие по долинам обоих Юльдузов, имеют особых сухих, поджарых лошадей, представляющих собою местную скаковую породу. Лошади эти сильны и, судя по формам, должны обладать значительною резвостью.

Я не могу пока сказать с уверенностью к каким расам должны мы отнести лошадей и коров Семиречья и Илийской долины, за неимением еще достаточного количества черепов и измерений тел тех и других; но не теряю надежды представить современем доказательство близкого родства этих типов с западно-сибирскими, резко отличающимися от других степных типов. Домашний скот представляет путешественнику часто весьма большие затруднения для изучения его; главная трудность заключается в добросовестном определении коренного типа, иногда очень затемненного совершенно посторонними примесями. Распознать все это в короткий срок выпадающий обыкновенно на долю путешественника, положительно невозможно, дай Бог только собрать материал для изучения. В этом кроется причина почему мы так мало знаем о домашних животных различных народов, а вопрос этот стоит того чтобы на него обратили внимание наши путешественники.

Не останавливаясь на ослах и мулах Кульджинского района, я перехожу к свиньям, которые разводятся на берегах Или племенем Сибо, так как буддийские законы не запрещают употреблять их в пищу. Но не здесь представляют эти животные интерес, а в станицах Семиреченских казаков; казаки часто достают из гор кабанов, которые скоро ручнеют и спариваются с домашними свиньями. Эта метисация имела следствием то что [501] между обыкновенными, несколько вислоухими, по большей части пестрыми свиньями, похожими на наших чудских, ходят черные, с длинным чисто кабаньим рылом и всегда с торчащими к верху ушами. Этих последних казаки особенно любят и стараются браковать вислоухих и отмастков на том основании что «свинья жрет всякую дрянь, а кабан животное чистое, кроме хлеба и картошки ничего не просит»; ясно что современем свиньи «кабаньего рода», как выражаются казаки, должны совсем вытеснить обыкновенных домашних свиней. Я привожу этот факт как пример того в какой зависимости могут находиться расы домашних животных от предрассудков, вкусов и т. п. племени которое их культивирует.

Из домашних птиц обитатели долины Или держат кур, гусей и уток. Эти последние представляют то интересное явление что за крайне редкими исключениями сами не высиживают яиц; забота эта предоставляется обыкновенно курам, между которыми встречается весьма оригинальная по наружности порода, оставшаяся еще от времен китайского владычества. Рисунки и описание представителей этой породы сообщены мною в одно из периодических изданий; здесь же я упомяну только что эти куры представляют собою бойцовую расу; они велики ростом и отличаются совершенно голою, красною головой и глоткой. Привезены они из центральных частей Китая и, как кажется, не достаточно акклиматизовались в Кульджинском районе, на что указывает большой процент болтунов в яйцах. Для боев держатся в полудомашнем состоянии также перепела и куропатки, достигающие иногда высоких цен. Таранчи держат много диких, прирученных гусей, встречаются также крупные домашние гуси с шишками на носах, оставшиеся опять-таки после Китайцев.

Чтобы покончить с домашними животными Илийской долины, я упомяну здесь и о шелковичном черве, культурой которого занимаются теперь Сибо, на левом берегу Или. Оригинально что Китайцы, внесшие в эти места шелководство, не привезли с собою никаких машин для размотки шелка; вследствие этого коконы являлись ненужною вещью, шелководство получило совершенно своеобразное направление, какое разве могло оно иметь у того [502] первобытного племени которое впервые вздумало обратить в пользу продукт шелковичного червя.

Сибинцы пускают своих червей ползать по полу, устланному листами бумаги, которая и затягивается ими довольно толстым пухлым слоем шелка; в результате получается нечто в роде листовой ваты, состоящей из перекрещивающихся по всевозможным направлениям шелковых нитей (Есть основания предполагать что и в некоторых центральных районах Китайской Империи шелководство ведется точно таким способом.). Пласты такой сырцовой ваты употребляются туземцами для подбоя халатов и ценятся очень дешево. Таранчи также пробовали заняться шелководством, во в этом им сильно мешает, вопервых, совершенное незнакомство с делом, вовторых, почти полная безвыгодность его, так как то малое количество ваты которое они получают от своих червей едва может удовлетворять потребностям домашнего обихода. Еслибы Таранчи вздумали сериознее заняться рациональным червоводством, то им представилось бы громадное затруднение в том обстоятельстве что сами они не имеют понятия о размотке коконов, а сбывать их некуда, так как в Кульджинском районе и в Семиречье шелководство только что зараждается благодаря заботам местной администрации и нет еще ни одной шелкомотальни. С целью способствовать введению этой выгодной отрасли промышленности у Таранчей, в городе Кульдже заведена уже образцовая червоводня, а в текущем году устроится по всем вероятиям небольшая шелкомотальня. Климатические условия Илийской долины весьма благоприятны для разведения шелковичных червей, в тутовых деревьях недостатка нет, надо надеяться что шелководство найдет себе место между занятиями Таранчей.

Дикий шелкопряд; для исследования которого я был командировав, оказался разновидностью одной европейской бабочки (Bombyx castrensis Z); мелкие и слабые коконы ее не годны для размотки и сдается что насекомое это не найдет себе приложения к технике по причине некоторых довольно сериозных затруднений представляющихся в культуре; они изложены подробно в моем отчете.

Семена этой бабочки привезены мною в Ташкентскую [503] школу шелководства, где и будут произведены опыты культуры нового шелкопряда.

Взглянем теперь на посевные поля Таранчей.

В Кульджинском районе принята та же система орошения земли что и в Туркестане. Две огромные ирригационные канавы, чуть не две реки, проведены вдоль долины Или; бесчисленными мелкими канавками изливают они свои воды на поля и огороды. Канавки (арыки) очень длинны; они тянутся, сколько помнится, одна на девяносто, а другая на сто верст с чем-то. Канава правого берега Или, отведенная из реки Каша, носит название арыка Агустан; на левом берегу протекает большой Сумунский арык. В верховьях Или находится третий большой арык Таш-Устан, берущий начало из реки Текеса. Селения лежащие выше арыков, близь предгорья, пользуются водою из речек и ручьев сбегающих с гор. В общем долина Или очень богата водою, что сразу бросается в глаза после Туркестанских степей.

Огородничеством занимаются преимущественно Дунгане, как например под Суй-Дуном и в окрестностях Манджурской Кульджи. Огороды их представляют собою небольшие участки, довольно небрежно обработанные. Растения возделываемые на небольших грядках не отличаются большим разнообразием; главную массу составляют пахучие травы для приправы кушаньев и лук или чеснок, без которых кажется немыслим ни один дунганский обед. К числу огородных растений надо отнести и мак, имеющий огромное значение для обитателей Илийской долины, так как они добывают из него опиум. Кажется прежде занимались этим делом только Китайцы и Дунгане, теперь же посевы мака видны везде и у Таранчей и даже у Калмыков; в Ак-Кентском лесу попадаются площадки заросшие яркими цветками мака. Несмотря на меры принимаемые местною администрацией, курение опиума повидимому начинает пускать глубокие корни, и торговля им усиливается. Для сбора опиума идут в поле два работника: один из них крошечным серпом делает царапины на свежих головках мака, а другой снимает пальцем выступающее белое молочко и собирают его в роговой стаканчик. В мою бытность в Кульдже начали надрезать мак 11,12 июня, а 15 числа предлагали уже готовый опиум. [504]

Таранчинские поля также не щеголяют тою обработкой, которая поражает путешественника например у Бухарцев, Боканцев и Туркмен; поземельная мера у Таранчей осталась китайская, то есть размер участка известною единицей посева, так называемым хо (Привожу здесь табличку весовых мер у Китайцев, хо = 100 джинам (1 1/2 фунта), джин = 16 лан (сар по-таранчински), лан = 20 чань (мискаль), чань = 10 фын. Линейные меры Китайцев следующие: Ли = 100 джан, джан = 10 чи-чи, (замазано. — OCR), чи = 10 сон. (замазано. — OCR) считается средним ростом человека.) (150 фунт.). Этим количеством зерна засевается пространство равное почти половине вашей десятины. Главным образом сеется Таранчами пшеница озимая и яровая; первая дает весьма различные урожай, смотря по грунту, доходящие до сам двенадцать. Яровая пшеница сеется, как и в других местах, на неорошаемых участках, обыкновенно в предгорьях, дает урожай до сам-двадцать. В мою бытность в Кульджинском районе, пшеница на тарачинских полях имела весьма хороший вид, урожай был хорош и ожидалось что базарная цена ей будет копеек 20 за хо; в плохие года стоимость ее возрастает до 15, 16 коп. за пуд. Ячмень, родящийся обыкновенно сам-пят, сам-шост; продавался при мне по 15 коп. за пуд; говорят что цена на него падает иногда до семи копеек за то же количество. Таранчи засевают также овес, называя его татарским именем сулу; родится он до сам-десять; базарная цена на него от 8 до 15 коп. за хо.

Дунгане и Китайцы возделывают также рис, а Сибинцы и хлопок; вот главные культурные растения Илийской долины, об остальных можно не распространяться, как занимающих второстепенное место.

Сады представляют в общем то же что и туркестанские; плоды, насколько мне пришлось познакомиться с ними, не особенно разнообразны и кажется вкусом уступают туркестанским; лучшими считаются суйдунские. Интерес представляют только плоские китайские персики с плоскою же косточкой.

Указанные мною цены на хлеба в Кульджинском районе, несмотря на свою незначительность, все-таки гораздо выше бывших до прихода Русских в долину Или; так по [505] сведениям доставленным бароном Каульбарсом, в 1870 году 100 джинов ячменя продавались за 12 коп. сер., 100 снопов люцерны стоили от 20 до 50 коп., пуд каменного угля 1 к. с., а на копях давали 40 пудов за 10 коп. сер., курица стоит теперь 3, 4 коп., а прежде продавалась за одну коп. и т. п. Нет сомнения что дешевизна продуктов стоит в прямой зависимости от незначительного вывоза их из страны.

В заключение моих заметок я сообщу несколько слов касательно горящей горы Кульджинского района. Года два тому назад в печати появилось известие о существовании здесь сольфатары, извергающей даже до настоящего времени пламя; странно звучало известие о вулкане в центральных частях огромного материка, тем не менее, известие это заинтересовало публику и вызвало многочисленные pro и contra. Справедливость сообщения опровергалась печатно же лицом компетентность которого слишком известна чтобы вызвать какое-нибудь сомнение, видевшим в жаре и пламени горы только следствие горения подземных пластов каменного угля. Нисколько не сомневаясь в верности такого объяснения, я все-таки хотел посмотреть на новое для меня явление и потому сделал экскурсию на пресловутую гору, находящуюся всего верстах в 40 от города Кульджи.

Дорога шла сначала по почтовому тракту до развалины Баяндая, откуда круто сворачивала почти прямо на север, к предгорьям Боро-Хоро. Эти предгорные массы, выступающие большим клином между реками Талки и Пиличи-Су, скрывают в себе как кажется повсеместно значительные залежи каменного угля; они как бы покоятся на огромном угольном пласте.

За Баяндаем мы проехали чрез полосу посевных полей и вскоре копыта наших лошадей застучали по каменистой извилистой дороге, подымающейся на холмы; выше местность принимает характер поросшего травой плоскогорья, по которому разбросаны конусы отдельных вершин; в одном из холмов показали мне пещеру, наполненную горячим воздухом, выходящим из земли, так называемый арасан, или арашан (Арасаны встречаются и во многих других местах.), в котором туземцы [506] пользуются от различных недугов, а в непосредственном соседстве его железные рудники, когда-то разробатывавшиеся Китайцами.

Горки небольших фиолетовых кусочков руды лежат теперь без употребления; тут же видна большая камера, вырытая в земле, где производилась выплавка металла при постоянном токе воздуха снизу; рядом видны остатки кузницы.

Недалеко от этого места я увидел жалкую хижину, прислоненную к горе, пред ней несколько грядок с овощами. Заинтересовавшись обитателями лачужки, затерявшейся в горах, я слез с лошади и вошел в это несчастное жилище. Как же я был удивлен, увидав пред собой молодую Китаянку, одетую в самое невозможное рубище, и при этом с крошечными ножками, какие могут иметь женщины зажиточных семей которым нет надобности в большой ходьбе. Из грязного закопченого угла выглянула старуха, но на обыкновенных ногах; в стороне стоял худой старик, которого я сначала не приметил. Все население хижины казалось сильно встревоженным, а может быть и испуганным вашим непрошенным посещением. Несколько ласковых фраз ободрили Китайца, он осклабился, показав беззубые десна и заторопился предложит гостям свою трубочку.

Из расспросов оказалось что этот бедняк добывает из какой-то почвы нашатырь; я заглянул в стоящие тут же два чана; в них была грязная жижа и я не понял, каким путем достает он свой товар. Этот несчастный каждую неделю возит нашатырь в город и на крошечные деньги выручаемые им содержит свою семью. Кем он был прежде, не знаю, но маленькие ножки молодой Китаянки невольно заставляют вспомнить о восстании Дунган. Не спас ли этот Китаец свою семью в этих горах от ножа инсургентов? Может быть он был когда-то зажиточным горожанином, а теперь одичал и туго понимает что ему говорят.

Дорога наша стада подыматься круче; с обеих сторон, в откосах и обрывах холмов, виднелись дыры неправильной формы, весьма похожие на большие норы; это входы в шахты, ведущие к залежам каменного угля.

С первого взгляда трудно себе представить чтобы [507] человек мог пролезть в такую вору. Отсюда мы поехали уже площадью поросшею травой; верстах в пяти от нас виднелась вершина к которой мы направлялись. Это большой холм, по которому пришлось взбираться очень узким и крутым ущельем; мы остановились недалеко от вершины холма, на небольшой каменистой площадке, и увидели в земле четыре округлые отверстия, из которых с шумом вырывался горячий воздух, без дыма, с характерным, хотя весьма слабым, запахом горящего каменного угля. С этого места было видно что ущелье по которому мы поднялись разделяется довольно острым гребнем на два лога; площадка с отверстиями расположена на самом гребне. От нее по осыпающемуся под ногами склону холма ведет тропинка в другой (правый) лог, на две которого почва горяча, а подле почти отвесной стены холма видны раскаленные камни над которыми бегают языки пламени. Прилегающая стена черна, что показывает что по временам подымается дым и копоть. Рассказывают что Китайцы приготовляли здесь порох, доставая серу из почвы собранной со склонов этого ущелья и что будто бы для выплавки серы служили вместо печей упомянутые отверстия с горячим воздухом. Не знаю насколько это справедливо, но что эти дыры служили для какой-нибудь цели, несомненно; это видно из того что они обложены кругом гладкими камнями. Почва вокруг описанного места до того выветрилась и перегорела от постоянного притока теплоты снизу что рассыпается даже при легком прикосновении; образцы этой почвы и шлаков взятые на месте я передал для анализов в Ташкентскую химическую лабораторию. Самая вершина холма точно такая же как и вершины других конусов этой местности; она состоит из красной, если не ошибаюсь, охристой глины, с прослойками черных углистых глин; эта окраска придает яркий красивый вид описываемым холмам. Местность же окружающая нагреваемые части горы (тут не лежит снег зимою) весьма уныла, вследствие полнейшего отсутствия растительности; серая глина с горною галькой, вот все что встречает здесь глаз, а немного ниже по ущелью подымаются стройные кусты горных трав и цветут иммортели. Спускаясь я заметил что во многих местах в стенах видны дыры [508] неправильной формы; из них в прежние времена вероятно также дул горячий воздух, потому что почва здесь тоже крайне рассыпчата. Горит эта гора, по словам местных жителей, уже около 100 лет. Недалеко от описанного холма находятся горящие копи каменного угля, оставленные лет 35 тому назад. Есть и еще примеры вспыхнувших копей и обилие таковых заставляет предполагать что кульджинский уголь загорается сам собою, хотя и приписывают эти пожары небрежности рабочих.

Говорят что в стороне Урумчи есть несравненно большая гора с пламенем, зарево которого видно на далекое расстояние; надо полагать что и этот вулканы получает свое пламя от каменного угля.

Холмы о которых шла речь богаты порослями Kochia arenaria и здесь попадались коконы дикого шелкопряда; кроме того тут встречались несколько горных форм перепончатокрылых, очень крупные породы, и во множестве каменьщики (Saxicolae).

Горы окружающие Верхне-Илийскую долину весьма богаты металлами, из которых, понятно, главное внимание останавливают на себе россыпи золота. Теперь известны многие месторождения разрабатывавшиеся прежде Китайцами, а также и новые; как во всех новых местах, появилась и здесь «золотая горячка», но не слыхать еще чтобы начал обогащаться кто-нибудь из эксплуататоров. Насколько выгодна разработка золота в этих местах и насколько богаты россыпи, покажет время; покуда мы знаем что золото рассыпано по верховьям множества горных рек, но остается вопрос, как велик процент содержащегося в них металла и как обширны границы каждой россыпи.

А. ВИЛЬКИНС.

Ташкент
8 февраля 1876

Текст воспроизведен по изданию: Долина реки Или // Русский вестник, № 8. 1876