-

Генерал М. Д. СКОБЕЛЕВ:

«Мы не хозяева в своем собственном доме»

В этом номере журнала «Источник» читателям предлагаются фрагменты из воспоминаний художника В. В. Верещагина, связанные с незаурядной и многогранной личностью национального героя России генерала Михаила Дмитриевича Скобелева. Воспоминания были написаны художником вскоре после смерти М. Д. Скобелева и изданы отдельной книгой («На войне») в 1902 году. С тех пор эти мемуары не переиздавались. Вниманию читателей также предлагаются письма М. Д. Скобелева, хранящиеся в Российском государственном военно-историческом архиве. Они ярко характеризуют как самого Михаила Дмитриевича, так и его политические взгляды, гражданскую и патриотическую позиции.

В. В. Верещагин был другом М. Д. Скобелева, 150 лет со дня рождения которого исполняется в этом году.

Михаил Дмитриевич Скобелев (1843-1882), сын потомственных военных, сначала воспитывался дома, потом в парижском пансионе Жирарде, в 1861 году поступил в Петербургский университет, но через месяц был уволен из-за возникших среди студентов беспорядков. Определился юнкером в кавалергардский полк и в 1863 году произведен в корнеты. В 1864-м переведен в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк. После окончания курса в Николаевской академии Генерального штаба был назначен в войска Туркестанского военного округа. В отряде полковника Н. П. Ломакина в 1873 году Скобелев принимал участие в Хивинской экспедиции, в 1875-1876 гг. — в Кокандской, где кроме замечательной отваги выказал организаторский талант и глубокие знания края и жизни туркмен. В марте 1877 года был откомандирован в распоряжение главнокомандующего армией, назначенной для ведения военных действий в Европейской Турции.

Во время переправы русской армии через Дунай Скобелев был при генерале М. М. Драгомирове в качестве простого волонтера, и только во второй половине июля ему стали поручать командовать отрядами. При взятии Ловчи и особенно после перехода через Иметлийский перевал на Балканах и боя под Шейновом за Скобелевым окончательно утвердилась репутация отважного и умного боевого командира — участника национально-освободительной борьбы славян от турецкого ига. После русско-турецкой войны Михаил Дмитриевич вернулся в Россию корпусным командиром, в чине генерал-лейтенанта и звании генерал-адъютанта. В мирное время воспитывал вверенные ему войска в обстановке, максимально приближенной к военной, при этом преимущественное внимание уделял развитию выносливости конницы. Последним и самым замечательным подвигом М. Д. Скобелева было завоевание Геок-Тепе (январь 1881), за которое он был произведен в генералы от инфантерии и получил орден св. Георгия II степени. По возвращении из Ахалтекинской экспедиции Михаил Дмитриевич несколько месяцев провел за границей.

Русско-турецкая война 1877-1878 гг., Сан-Стефанский мирный договор 1878 года и в особенности последовавший за ним Берлинский трактат сделали М. Д. Скобелева политическим деятелем. 1 января 1881 года в Петербурге он произнес свою первую политическую речь, наделавшую много шума в дипломатических кругах Европы. В речи Скобелев обратил внимание собравшихся на те притеснения и угнетения, которые испытывают братские славянские народы Европы со стороны Германии. Будучи в 1882 году в Париже, Скобелев произнес перед сербскими студентами, посетившими его, не менее острую речь, в которой выразил свои политические идеи и указал на общего для славянства врага — Германию. Эта речь в свою [40] очередь вызвала целую бурю в прессе. Но, как отмечают современные исследователи, эта буря была выгодна Германии и подогревалась самим «честным маклером», то есть Бисмарком, как он сам себя именовал на Берлинском конгрессе. (Бисмарк — один из главных организаторов Тройственного союза 1882 года, направленного против Франции и России.) После этой речи М. Д. Скобелев был срочно вызван в Россию (до окончания срока своего отпуска) и в ночь на 26 июня 1882 года скоропостижно скончался в Москве. В последний путь Михаила Дмитриевича провожала вся страна. По пути следования поезда к месту захоронения вдоль железнодорожного полотна; стояли тысячи крестьян, рабочих, интеллигентов, отдавая последние почести народному герою. Михаила Дмитриевича похоронили в с. Спасском Рязанской губернии. Последние версты крестьяне несли гроб с телом Скобелева на руках. В Москве на площади имени Скобелева был сооружен памятник по проекту подполковника в отставке П. А. Сомонова (ныне пл. Советская; в 1918 году памятник разрушен). В честь Скобелева был переименован корвет «Витязь». Болгарский народ выразил свою любовь и признательность русскому герою-освободителю, создав парк-музей Скобелева в Плевне (1907). Замечательный русский художник-баталист Василий Васильевич Верещагин (1842-1904) после окончания кадетского корпуса поступил в Академию художеств, но, не закончив курса обучения, уехал в Париж, где продолжил занятия у французского художника Жерома. В 1867 году по приглашению Туркестанского генерал-губернатора К. П. Кауфмана приехал в Туркестан и состоял художником при генерал-губернаторе. Наряду с занятиями живописью Верещагин принимал участие в сражениях. Так, в мае 1868 года в Самарканде с горсткой русских воинов выдержал тяжелую осаду города. За участие в его обороне был награжден орденом св. Георгия. Под впечатлением пребывания в Средней Азии Верещагин написал ряд картин: «Пусть войдут», «Вошли», «Окружили» и др. Картины имели колоссальный успех в России и Европе.

В ходе русско-турецкой войны 1877-1878 гг. В. В. Верещагин был прикомандирован к штабу главнокомандующего великого князя Н. Н. Романова (старшего). Верещагин, как и в Туркестане, не ограничивался наблюдениями из главной штаб-квартиры, а совершил с войсками поход за Дунай, вместе с Н. Л. Скрыдловым на лодке «Шутка» ходил в атаку на турецкий монитор. Затем принимал участие в осаде Плевны, сражениях за Шипку и др. После русско-турецкой войны написал серию картин «Поэма войны», вызвавшую еще большую сенсацию, чем картины о Туркестане, в том числе «После атаки», «По дороге к Плевне», «Апофеоз войны», «На Шипке спокойно» и др.

С началом русско-японской войны B. В. Верещагин уехал на Дальний Восток. Находясь с адмиралом C. О. Макаровым на борту броненосца «Петропавловск», Василий Васильевич Верещагин 31 марта 1904 года погиб.

Михаил Дмитриевич Скобелев

(1843-1882)

На поле русско-турецкой войны ¹ Скобелев явился генерал-майором, уже с Георгием ² на шее, и хотя вначале над туркестанскою его славою смеялись, говорили, что он еще должен заслужить эти кресты, что, пожалуй, и роту солдат опасно доверить этому мальчишке — взял-таки свое и кончил войну с репутацией первого боевого офицера, храброго из храбрых, народного героя-воина!

Помню, как неловко было положение его до перехода наших войск через Дунай и некоторое время после того. Как мучился он тем, что оставил Туркестан, и снова хотел проситься туда. Сколько раз слушал я его горькие жалобы, утешал и обнадеживал, советовал подождать.

«Буду ждать, Вас[илий] Вас[ильевич] — я ждать умею», — отвечал Скобелев.

Посланный, в явную немилость, начальником штаба к своему отцу, Дмитрию Ивановичу Скобелеву ³, командовавшему казачьей дивизией, он спустил всю работу очень разумному офицеру, капитану Генерального штаба Сахарову, а сам проводил большую часть времени или в составлении разных проектов военных действий, чем немало надоедал многим, или пребывал в Бухаресте, где веселился потолику, поколику [41] позволяли ему скудные средства, доставляемые расчетливым отцом, и на деньги, перехватываемые направо и налево, с отдачею и без отдачи — больше последнее.

И то сказать, генерал-майору, бывшему начальником огромной области и командовавшему войсками в ней ⁴, командирствовать над штабом дивизии было далеко не привлекательно; необходимость же как бы оправдывать ношение Георгия на шее, пока только словами, заставляла М[ихаила] Д[митриевича] искать популярности в сближении решительно со всеми — с кем только он не был на ты!

От бездействия Скобелев выкинул было штуку, которая могла стоить многих сотен жизней, если бы не здравый смысл казачьих командиров. Он стал уверять своего отца в возможности переправить казачьи полки через Дунай вплавь. Положим, цель была резонна: кавалерия на той стороне была крайне нужна, но ведь река-то была в разливе — около трех верст в ширину!

Осторожный Дмитрий Иванович Скобелев — «паша», как его называли у нас, — собрал на совет полковых командиров, прося высказаться по этому вопросу. Приятель мой Кухаренко, командир Кубанского полка, первый объявил со своим обычным заиканьем: «не-е-е-возмо-о-ожно! вс-е-е пере-е-ето-о-о-нем!»

Бравый Левис, командир владикавказцев, сказал, что «попробовать можно, но, вероятно, большая часть людей перетонет». В том же смысле высказались Орлов и Панкратьев.

Тогда Михаил Скобелев вызвал охотников — явилось несколько офицеров и казаков. Все воротились или только окунувшись вглубь, или проплывши около 1/2 версты до настоящего левого берега Дуная, начавшего показываться из воды и образовавшего в это время длинный островок. [42]

Михаил Дмитриевич один поплыл далее, хорошо понимая, что кому другому, а ему повернуть назад немыслимо — засмеют.

Отец его все время стоял на берегу и, пока голос мог быть слышен, кричал: «Воротись, Миша, утонешь! Миша, воротись!» Но тот не послушал, не вернулся и почти доплыл до противоположного берега, недалеко от которого его, уже совсем измучившегося, приняла лодка; лошадь же, освободившись от всадника, сначала державшегося за гриву, а потом за хвост, благополучно добралась, хотя лошадь эта была не из особенно замечательных ни по силе, ни по красоте.

Нет сомнения, что казаки на своих тяжелых пузатых лошаденках не отделались бы так благополучно и, по всей вероятности, как говорил Кухаренко: «пе-ре-тону-у-ли бы».

Для Скобелева лично этот опыт переправы был не первый — он делал его, хотя и не в таком крупном, рискованном виде, и прежде, и после ⁵.

Как я слышал, незадолго перед смертью, управляя маневрами своего корпуса, он приказал одному кавалерийскому полку переправиться через реку.

Люди замялись, полковой командир позволил себе выразить боязнь: «Не перетонули бы!» Тогда Скобелев взял из строя первую попавшуюся лошадь, сел на нее и, как та ни бросалась, ни фыркала, заставил ее переплыть на тот берег и назад.

— Вы видите, братцы, как это делается, — сказал он людям, — теперь сделайте то же самое.

Полк переплыл туда, переплыл обратно и не потерял ни людей, ни лошадей. Правда, что река была в три версты шириною.

Перед переправою за Дунай Скобелев-отец лишен был командования дивизиею, так что сын остался решительно ни при чем, между небом и землею. Во время переправы он, на свой страх, пристроился к генералу Драгомирову ⁶, как ординарец, и тут буквально поразил всех и своим хладнокровием, и бесстрашием; гуляя в огне, как на бульваре, разнося приказания, присматривая за ходом битвы, ободряя молодых офицеров и солдат, он вел себя поистине блистательно, как вполне опытный боевой офицер, и это — по отзыву самого генерала Драгомирова, репутация которого у нас была и есть очень высока. Умный, правдивый генерал этот осознавал, что успехом переправы много был обязан М[ихаилу] Д[митриевичу], ободрившему его в то время, когда он начинал уже сомневаться в успехе.

Какой же нагоняй был потом Скобелеву от высшего начальства за то, что он суется туда, «куда его не спрашивают...».

Потом ему приказано было сделать рекогносцировку в сторону Рущука, но так как не дали в его распоряжение никаких сил, то он уклонился от роли простого «соглядатая обетованной земли» и за это обрушил на себя целую бурю гнева...

Во время второй атаки на Плевну ⁷ Скобелеву решились доверить кроме казаков еще батальон пехоты, и с этим батальоном он положительно спас наши отбитые, разбитые войска: князь Шаховской ⁸ официально донес, как мне говорили, что корпус его отошел сравнительно благополучно только благодаря своевременной, энергичной диверсии, произведенной Скобелевым.

С горстью людей он дошел до самой Плевны и крепко нажал на турок, никак не полагавших, что они имеют дело лишь с несколькими сотнями людей, никем не поддерживаемых.

Отвлекши на себя внимание неприятеля, М[ихаил] Д[митриевич], конечно, отступил, когда расстроенные полки корпуса Шаховского отошли.

Здесь кстати привести рыцарскую черту характера Скобелева: он призвал покойного брата моего Сергея ⁹, которому обыкновенно доверял самые опасные поручения, и сказал:

— Уберите всех раненых; я не отступлю, пока не получу от вас извещения, что все подобраны.

Уже поздно было, когда брат мой, с одной стороны, и сотник Ш. — с другой, явились к Скобелеву и донесли, что «ни одного раненого не осталось на поле битвы».

— Я вам верю, — ответил Скобелев и только тогда приказал отступать.

Брат мой, убитый потом 30 августа 1877 года, состоял при М[ихаиле] Д[митриевиче] волонтером; он был с ним во все время этой дерзкой атаки, и Скобелев рассказывал, что, когда под ним убили лошадь ¹⁰, юный художник соскочил с седла и расшаркнулся: «Ваше превосходительство, не угодно ли взять мою?» [43]

— Смотрю, — говорил Скобелев, — дрянная гнедая с...ва! Не хочу, нет ли белой?

Однако пули и гранаты сыпались в таком количестве, а турки напирали так сильно, что пришлось-таки сесть и на гнедую с...ву, которая в конце концов вынесла его из огня не хуже белой.

Битва под Ловчею была первою, в которой Михаил Скобелев, 34-летний генерал, самостоятельно распоряжался отрядом в 20.000 человек. Он был под началом генерала князя Имеретинского ¹¹, благоразумного генерала, не стеснявшего Скобелева в его распоряжениях и совершенно вверившего ему все силы.

Когда форты, которые, пожалуй, никто другой из русских генералов не осилил бы, были-таки взяты, после самого кровопролитного боя, князь Имеретинский в своем донесении главнокомандующему ¹² назвал Скобелева «героем дня».

Справедливо прибавить, что у М[ихаила] Д[митриевича] был, в свою очередь, неоцененный помощник в лице умницы офицера капитана Куропаткина ¹³, почти такого же неустрашимого, как он сам, с прибавкой хладнокровия. Для меня лично, — может быть, я и ошибаюсь, — нет сомнения в том, что Скобелев взял бы Плевну 30 августа. Но что было делать! Когда с ничтожными сравнительно силами он занял, после трехдневной битвы, турецкий редут, буквально висевший над городом и орудия которого до того беспокоили Плевну, что Осман-паша ¹⁴ решил отступить, если не удастся отобрать его, когда М[ихаил] Д[митриевич] умолял о посылке подкреплений, — ему не дали их, а прислали лишь небольшую поддержку, из одного разбитого накануне полка! Разумеется, Осман-паша, никем не беспокоимый с других сторон, с [44] огромными силами напал на бедного «белого» генерала, в продолжение многих дней без устали и победоносно водившего солдат на штурмы, разбил, выбил и прогнал его даже за старые позиции...

Офицеры Генерального штаба говорили, что Скобелев занял не тот редут, который следовало, что его во всяком случае выжили бы оттуда огнем с соседнего, более возвышенного и более сильного укрепления, но я не вижу беды в том, что Скобелев схватил покамест меньший редут, — вовремя подкрепленный, он взял бы и соседний...

По печальной необходимости разыскать тело моего убитого брата, я проезжал 31 августа местами расположения наших войск. На другой день третьей атаки плевненских редутов, узнав от адъютанта главнокомандующего Дерфельдена, воротившегося с левого фланга, что один брат мой ранен, а другой убит ¹⁵, — сам еще безногий ¹⁶, я бросился в отряд Скобелева, чтобы привести первого и отыскать, коли возможно, тело второго. Проезжая мимо всех наших позиций, я видел массу войска — ружья в козлы, — прислушивавшегося к трескотне на левом фланге...

Не часто случалось мне слышать такую непрерывную дробь выстрелов, приправленных отчаянными воплями: «Ура! Ура!... Алла! Алла! Алла!»...

За душу щемила меня эта полная беспомощность бравого левого фланга, точно забытого, брошенного, под впечатлением вчерашних неудач и потерь. Страдая сильно от раны, еще не затянувшейся, я ездил в колясочке, нанятой в Бухаресте, и поэтому двигался только по дорогам, т.е. медленно, — иначе, конечно, я бросился бы к главнокомандующему, может быть и не знавшему об истинном положении дела...

Я настаиваю — как многим ни покажется смело и безавторитетно мое настаивание — на том, что подкрепленный Скобелев взял бы и соседний редут, после чего туркам не оставалось бы ничего иного, как очистить город, расположенный прямо под нашими выстрелами.

Три с половиной месяца спустя, когда Плевна пала, я ездил со Скобелевым на панихиду, заказанную им по защитникам несчастного «скобелевского редута». Тяжелые воспоминания передал мне тогда М[ихайл] Д[митриевич]. Чтобы легче было идти на штурм, взбираться на высоты, солдаты побросали шанцевые инструменты, так что, когда пришлось после рыть траншею, со стороны наступавших турок, они пустили в дело штыки и свои пятерни: конечно, не успели вырыть и ничтожного прикрытия, как турки набежали, навалились и кучку наших храбрых, сражавшихся для последней защиты, за траверсом, в углу редута, подняли на штыки.

Указывая мне эту канавку, рытую пальцами, Скобелев буквально залился слезами и потом, во время панихиды, опять горько плакал. Признаюсь, всплакнул и я вместе с большей частью присутствовавших.

В жар, в лихорадку бросало меня, когда я смотрел на все это и когда писал потом мои картины; слезы набегают и теперь, когда вспоминаю эти сцены, а умные люди уверяют, что я «холодным умом сочиняю небылицы...» Подожду и искренно порадуюсь, когда другой даст более правдивые картины великой несправедливости, именуемой войной ¹⁷.

В конце 1878 года в Петербурге брат мой как-то пришел сказать, что Скобелев очень, очень просит прийти к нему, — что-то нужное.

Прихожу.

— Что такое?

— Очень, очень нужно, увидите!

Затворяет дверь кабинета и таинственно:

— Дайте мне дружеский совет, Василий Васильевич, вот в чем дело: князь болгарский Баттенберг ¹⁸ предлагает мне пойти к нему военным министром; он дает слово, что, как только поставит солдат на ноги, не позже чем через два года, затеет драку с турками, втянет Россию, будет снова большая война, — принять или не принять?

Я расхохотался.

— Признайтесь, — говорю, — что вы неравнодушны к белому перу, что болгарские генералы носят на шапках, вам оно было бы к лицу!

— Черт знает, что вы говорите! Я у вас серьезно спрашиваю совета, а вы смеетесь, толкуете о каком-то пере, ведь это не шутка.

— Знаю, что не шутка, — отвечал я и серьезно напал на него за безнравственную [45] легкость, с которой они, с каким-то там князем болгарским, рассчитывают втянуть Россию в новую войну.

— Что Баттенберг это затевает, оно понятно: он авантюрист, которому нечего терять; но что вы, Скобелев, такими страшными усилиями добившийся теперешнего вашего положения, поддаетесь на эту интригу, — это мне непонятно. Плюньте на это предложение, бросьте и думать о нем!

— Да что же делать, ведь я уже дал почти свое согласие!

— Откажитесь под каким бы то ни было предлогом, скажите, что вас не отпускает начальство.

Он обещал говорить об этом с государем.

— Ну вот и попросите, чтобы государь отказал ему.

В конце концов Баттенбергу было сказано сверху, что Скобелев нужен здесь; на этом дело кончилось. Военным министром в Болгарию был назначен другой генерал.

Что мне случалось слышать от Скобелева в дружеских беседах, то теперь, конечно, не приходится рассказывать. Довольно заметить, что он был сторонником развития России и движения ее вперед, а не назад... повторяю, что распространяться об этом неудобно.

Скобелев очень много занимался, много читал, еще более писал. Писал кудряво, не совсем кругло и складно, но весьма убедительно. Кладищев, бывший начальником наградного отделения во время турецкой кампании, говорил мне, что нет возможности отказать в награде по представлению Скобелева — так наглядно излагает он заслуги своих подчиненных и так хорошо подгонял их под статуты орденов, которые отлично знал.

Записки, поданные М[ихаилом] Д[митриевичем] во время этой войны главнокомандующему о положении офицеров и солдат и вероятной причине наших временных неудач, полны наблюдательности, верных, метких замечаний. Живя вместе со Скобелевым в Плевне, я читал некоторые из этих записок, по словам его, очень не понравившихся.

Скобелев прекрасно владел французским, немецким и английским языками и литературу этих стран, в особенности военную, знал отлично.

Иногда вдруг обратится со словами:

— А помните, Василий Васильевич, выражение Наполеона I?

В середине Шейновского боя, например, он таким образом цитировал что-то из Наполеона, и, не желая обескураживать его, я ответил:

— Да, помню что-то в этом роде.

Но когда он вскоре опять спросил, помню ли я, что Наполеон сказал перед такой-то атакой, я уже положительно ответил:

— Не помню, не знаю, — бог с ним, с Наполеоном!

Надо сказать, что он особенно высоко ценил военный талант Наполеона I, а из современных — Мольтке ¹⁹, который, со своей стороны, по-видимому, был неравнодушен к юному, бурному, многоталантливому собрату по оружию; по крайней мере, когда я говорил с Мольтке о Скобелеве, после смерти последнего, в голосе «великого молчальника» слышалась нежная, отеческая нотка, которой я не ожидал от прусского генерала-истребителя. О большинстве наших деятелей во время турецкой войны Скобелев отзывался неважно, — по меньшей мере...

Скобелев очень любил меняться Георгиевскими крестами: это — род военного братства, практикуемого обычно с выбором, им же — направо и налево — со всеми. Когда он приехал к армии, в Румынии еще, то предложил мне поменяться крестиками, я согласился, но с тем, чтобы сделать это после первого дела, в котором оба будем участвовать. Много спустя, кажется в Плевне, мы разменялись-таки; но так как на другой же или третий день он уже решил опять с кем-то побрататься, то я вытребовал мой крестишко назад, под предлогом, что он мне дорог, как подаренный Кауфманом ²⁰ (Когда генерал Кауфман был пожалован орденом св. Георгия II класса, этот крест был подарен ему в. кн. Николаем Николаевичем, и никго ничего не заметил неладного в кресте, очень изящно исполненном, но, когда генерал представлялся государю Александру II, его Величество, зоркий на самые малейшие неправильности формы, заметил: «А ты крест, Кауфман, верно, купил во французском магазине, — Егорий-то не в ту сторону скачет!»). Всученный им мне был прескверный — казенный, а мой прекрасный, хорошей эмали, чуть ли не «из французского магазина». [47]

Последнее время, впрочем, он перестал практиковать это военное братство со всеми, стал более ценить себя.

Надобно сказать, что Скобелев положительно совершенствовал свой нравственный характер. Вот, например, образчик военной порядочности из его деятельности последних лет: на второй день после Шейновской битвы я застал его за письмом.

— Что это вы пишете?

— Извинительное послание: я при фронте распек бедного X., как вижу, совершенно напрасно, поэтому хочу, чтобы мое извинение было так же гласно и публично, как и выговор...

Начальник большого отряда, извиняющийся перед неважным офицером (майором Владимирского полка), да еще письменно, — это такой факт, который, конечно, не часто встретишь в какой бы то ни было армии.

Отец Скобелева, Дмитрий Иванович, не проживал, а увеличивал свое состояние и был скуповат, но сам Михаил Дмитриевич скупым никогда не был, — скорее, напротив, мог быть назван слишком тароватым. Однако в денежных делах, по славянской его натуре, у него был всегда великий беспорядок, в особенности при жизни отца, когда ему никогда не хватало денег и когда забывать отдавать небольшие долги случалось ему частенько-таки. При встрече с нищим он иногда приказывал кому-либо из бывших с ним молодых людей «дать золотой», и так как эти подачки обычно забывались, то выходило, что встречи с нищими для бравых ординарцев его были страшнее столкновения с неприятелем.

Встречает раз Скобелев младшего брата моего на Невском проспекте.

— Верещагин, пойдемте вместе стричься.

Тот очень доволен честью проделать эту операцию вместе с генералом, который ведет его к своему знакомому парикмахеру, что ни на есть фешенебельному. Около них суетятся, ухаживают, а они сидят себе рядком, шутят, смеются. При выходе Михаил Дмитриевич спрашивает старый счет и новый — оказывается 30 рублей. [48]

— Верещагин, заплатите, пожалуйста.

Тот поморщился, но заплатил, да, конечно, только и видел свои денежки.

Мне известно, что немало народу обращалось к Скобелеву за помощью и что он многим помогал. Затем говорили, что он хотел завещать капитал на устройство богадельни, но намерению этому не суждено было осуществиться — ему будто бы помешали...

Перед началом Туркменской экспедиции ²¹ я застал Михаила Дмитриевича в беседе с полковником Гродековым ²², он прочил его себе тогда в начальники штаба, как хорошо изучившего местности, по которым и близ которых предстояло действовать нашим войскам, — Гродеков один из хороших знатоков Средней Азии, ибо ездил даже по Афганистану и смежным с ним степям. Они обсуждали права, которые им следовало выговорить для себя у Министерства иностранных дел, на случай возможных переговоров с индийским правительством.

— Что такое, что такое? — сказал я Скобелеву. — О каких это переговорах с индийским правительством толкуете вы? Ничего этого вам не нужно.

— Как не нужно? А если мы дойдем...

— Ничего не нужно; вам надобно вздуть хорошенько туркмен, сломить их сопротивление и больше ничего. Хотите слышать мой совет?

— Пожалуйста, — ответил Скобелев. — Потрудитесь, — обратился он к Гродекову, — вынуть записную книжку, занести то, что он будет говорить, — наверное, все будет практично.

Гродеков благополучно здравствует, сколько я знаю, и, вероятно, имеет еще в своей памятной книжке заметку эту, весьма, впрочем, не длинную.

— Во-первых, вам нужны верблюды, во-вторых — верблюды и в-третьих — еще верблюды. Будут у вас верблюды, то есть перевозочные средства — вы победите; не будут — вас прогонят, несмотря на всю вашу храбрость, как гоняли прежде посылаемые отряды, — храбрость тут не поможет.

Не жалейте денег на верблюдов; достаньте их, сколько нужно, вочтобыто ни стало (разрядка В. Верещагина. — Л. Р.)

При этом я сообщил главную, по моему мнению, причину недоверия населения при поставке вьючных животных. В начале открывающейся кампании объявляют обыкновенно, что нужно столько-то вьючных животных за такую-то цену. По окончании войны, во время которой, разумеется, большинство верблюдов падает, уплату оттягивают до тех пор, пока не удается внушить старшинам и баям, то есть почетным людям, что было бы актом хорошего подданничества ударить Ак-Падишаху челом — суммою в 300 или 400.000 рублей, причитающихся за верблюдов. Тем что? — верблюды не их, а бедных людей; они получают награды и отличия, а байгуши плачут и уж, конечно, когда снова понадобится сгонять животных, уходят, откочевывают в степь или, силою заставленные, разбегаются, при первом же удобным случае, с первых же привалов войск.

— Не доверяйте ни подрядов, ни денег интендантским чиновникам, — говорил я Скобелеву, — распоряжайтесь и платите деньги или сами вы, или через начальника штаба, чтобы они не прилипали к пальцам.

Мне пришлось слышать потом от брата моего, которого Скобелев взял по моей просьбе в поход, что именно так и было сделано, что даже осуждали Скобелева за излишнее бросание деньгами на верблюдов. Поставщик вьючных животных лихой купец Громов (бывший приказчик архилихого Хлудова), призвавши владельцев верблюдов, объявил им, что к такому-то сроку ему нужно столько-то животных, и, лишь только те начали чесать затылки, прибавил:

— Заплачено вам будет сейчас же по доставке, а покамест вот вам на чай.

При этом высыпал к их ногам мешок золота.

Через короткий срок верблюды были доставлены.

Для заказа и закупки провианта, как я слышал, ездил в Персию сам Гродеков. Встретившись с ним в самый день отъезда его из Петербурга, я, прощаясь, шепнул-таки еще на ухо:

— Не давайте воровать!

— Не дадим, будьте покойны, — ответил он.

Возможно, что наставления мои были не лишни, не бесполезны. Хвалю во всяком случае Скобелева и Гродекова за то, что они не отвергали бескорыстного, [49] конечно, не лишнего совета и не отвечали: «Из-за чего вы-то стараетесь, какая вам-то польза», — как ответила бы высокомерная бездарность.

Скобелев подарил мне на память свой боевой значок, бывший с ним в 22 сражениях, с приложением списка сражений, им самим обстоятельно составленного. Значок этот висит теперь у меня в мастерской. Это большой кусок двойной красной шелковой материи, с желтым шелковым же крестом, набитый на казацкую пику, порядочно истрепанный пулями и непогодами. Уехавши в последний свой туркестанский поход, он хватился значка и просил отдать старый или прислать взамен новый.

Старый я положительно отказался отдать, но и новый не решился послать, — вдруг не понравится и отдаст его солдатам на портянки! Однако послал-таки, наконец, и очень нарядную штуку: с одной стороны индийская шаль, купленная мною в Кашмире, в самом Шринагуре, с другой — красная атласная китайская материя, перерезанная голубым Андреевским крестом, с буквами М. С. и годами 1875-1878. Я сам кроил и налаживал значок; жена моя шила его.

Узнаю от брата моего, бывшего ординарцем у Скобелева, что значок очень понравился всем: и генерал, и мирные туркмены не наглядятся на него.

Но тут беда, неудача: из Геок-Тепе ²³ делают вылазку, убивают у нас много народа, захватывают много ружей, пушку, знамя!

Скобелев в отчаянии: отдай ему старый значок — новый приносит несчастья!... Я не отдаю.

Новая вылазка, новый урон и потери с нашей стороны, новые требования отдать счастливый значок и взять назад несчастливый!

Не отдам! — отвечаю.

Наконец, Скобелев берет штурмом Геок-Тепе, в свою очередь убивает, крошит множество народа, берет массу оружия и всякого добра — одним словом, торжествует, и значок мой снова входит в милость; снова и генерал, и туркмены любуются нарядным подарком моим, теперь осеняющим гробницу Скобелева в селе Спасском Рязанской губернии.

Очень интересна также, как рисующая характер Скобелева, присланная им мне в подарок карта — план атаки французами Опорто ²⁴, препровожденная Михаилом Дмитриевичем начальнику инженеров под Геок-Тепе для изучения и руководства. На полях им изложены мотивы, заставившие его приложить этот чертеж к руководству нашими войсками, а в правом углу надпись: «Глубокоуважаемому, сердцу русскому, дорогому Василию Васильевичу к сведению, не без известной гордости моей. Скобелев. 4 августа 1881 г. Село Спасское».

Как человек, искренне любящий свое дело, он рассказывал мне потом о причине, побудившей прислать мне этот документ, — желание показать приятелю, что он помнит примеры и уроки истории (о чем у нас был разговор ранее).

Суеверие этого милого, симпатичного человека было очень велико. Он верил в счастливые и несчастливые дни, счастливые встречи и предзнаменования. Он ни за что не стал бы сидеть за столом в числе тринадцати человек, не допустил бы трех свечей на столе, а просыпанную соль, перебежавших дорогу кошку или зайца считал всегда за дурное предзнаменование.

Он верил, что будет более невредим на белой, чем на другой масти лошади, хотя в то же время верил, что от судьбы не уйдешь. Говорят, что какая-то цыганка предсказала ему, «что он будет ездить на белом коне», но я не расспрашивал его об этом.

Никогда не расспрашивал также Скобелева о его женитьбе, так как понял из некоторых замечаний, что это его больное место. Но я положительно подметил у него стремление к семейной жизни, и когда он раз горячо стал оспаривать это, я прибавил:

— Необходимо только, чтобы жена ваша была очень умна и сумела бы взять вас в руки.

— Это, пожалуй, верно, — согласился он.

Другой раз, помню, в Плевне я смеялся, что мы еще увидим маленьких Скобелят, которые будут ползать по его коленям и таскать его за бакенбарды. Михаил Дмитриевич хоть и проворчал: «Что за чушь вы говорите, Василий Васильевич», однако предобродушно смеялся над моею картиною...

Незадолго перед смертью Скобелев хотел, как я слышал, жениться на бедной, но образованной девушке, чему помешал, однако, его развод — известно, что он [50] разъехался со своею женою и во что бы то ни стало настаивал на разводе, так что ему пришлось принять на себя грех дела, со всеми его стеснительными последствиями. Я говорю об этом потому, что Скобелев считал, да и любил, чтобы считали его отчаянным противником не только женитьбы, но и всякой прочной связи с женщиной...

Кто не был в огне со Скобелевым, тот положительно не может себе понятия составить о его спокойствии и хладнокровии среди пуль и гранат — хладнокровии тем более замечательном, что, как он сознавался мне, равнодушия к смерти у него не было; напротив, он всегда, в каждом деле боялся, что его прихлопнут, и, следовательно, ежеминутно ждал смерти. Какова же должна была быть сила воли, какое беспрестанное напряжение нервов, чтобы побороть страх и не выказать его!

Благоразумные люди ставили в упрек Скобелеву его безоглядную храбрость; они говорили, что «он ведет себя как мальчишка», «что он рвется вперед, как прапорщик», что, наконец, рискуя «без нужды», он подвергает солдат опасности остаться без высшего командования и т. п. Надобно сказать, что это все речи людей, которые заботятся прежде всего о сбережении своей драгоценной жизни — а там что бог даст; пойдет солдат без начальства вперед — хорошо, не пойдет — что тут поделаешь: не для того же дослужился человек до генеральских эполет, чтобы жертвовать жизнью за трусов.

— А почему бы и нет! — рассуждал Скобелев. — Понятие о трусости и храбрости относительное; тот же самый солдат, в большинстве случаев, может быть и трусом, и храбрым, смотря по тому, в каких он руках. Одно верно, что солдат обыкновенно не дурак: увлечь его можно, но заставить идти, не показавши примера, трудно.

Этот-то пример и солдатам и офицерам Скобелев и считал себя обязанным показывать.

Я видел немало умников, уговаривавших солдат идти вперед, указывавших путь к славе и проч., и проч., — и ничего не берет! Пройдет или пробежит отряд несколько шагов, да и засядет в канаве, а в реляции напишут: «Атаковали в штыки, но были отбиты, не совладали с численным превосходством», — благо численное-то превосходство неприятеля может проверить один бог.

Никогда не рисковал Скобелев жизнью попусту, всегда показывал пример бесстрашия и презрения к жизни, и пример этот никогда не пропадал даром: одних приводил в совесть, других учил, увлекал, перерождал!

Всегда толковый, разумный, увлекательный на поле битвы, Скобелев в частной жизни был хотя и симпатичен, но нервен, капризен, при разговоре он редко сидел — это, видимо, стесняло его: он шагал, как зверь в клетке, как бы мала ни была комната, даже тогда, когда, как в Париже, кабинет его, действительно, уподоблялся клетушке. Когда же он сидел, то непременно вертел что-нибудь в руках, что попадалось, за обедом всегда усиленно мял хлебный мякиш. Случалось, видя эту нервную, непрерывную работу пальцев, взять его за руку и остановить со словами: «Хоть теперь-то успокойтесь!» [51] Но приостановка всегда была ненадолго, через несколько секунд уже опять пальцы мнут, лепят, из сил выбиваются. [...]

Выходки Скобелева против австрийцев и немцев не были так неосновательны, как многие думали и у нас, и особенно за границей. Никто, конечно, так крепко, как я, не журил Скобелева за эти речи, но надобно сознаться, что с его точки зрения он имел основание «кликнуть клич славянам». Я положительно не соглашался с ним, не разделял его уверенности в том, что вот-вот на носу у нас война с немцами, которые будто бы перестали церемониться, скрываться и прямо угрожают нам. Но Скобелев возвратился с маневров германской армии совершенно проникнутый уверенностью, что столкновение наше с немцами близко ²⁵.

В Париже в своем крошечном кабинете он с возбуждением рассказывал мне, как отпускал его в прощальной аудиенции старый император германский ²⁶. Рассказывая, Михаил Дмитриевич, как тигр, бродил из угла в угол, останавливаясь по временам, чтобы представить сидящего на лошади покойного Вильгельма или некоторых лиц свиты его.

Его германское величество сидел-де подбоченившись, на коне, и от него, в обе стороны, тупым углом, стояла громадная, бесконечная свита из немецких офицеров всех рангов и военных агентов всех государств. Когда Скобелев выехал, чтобы откланяться, Василий Федорович (так называли русские престарелого императора) сказал ему:

— Вы меня проэкзаменовали до моих внутренностей. Вы видели два корпуса, но скажите Его Величеству, что все 15 сумеют, в случае надобности, исполнить свой долг так же хорошо, как эти два.

Может быть, я ошибаюсь в одном или нескольких словах, но смысл речи был таков. Скобелев тогда же занес эти слова в свою записную книжку, откуда он читал их мне. Этот смысл, признаюсь, казался мне очень простым и натуральным в устах старого монарха, но Михаил Дмитриевич думал иначе: по его убеждению, и самые слова, и интонация их, особенно ввиду обстановки, то есть множества иностранных, по большей части далеко не дружественно расположенных к нам офицеров, указывали на враждебный умысел.

Еще более усилил в Скобелеве уверенность в том, что нам не избегнуть в близком будущем разрыва с немцами из-за австрийцев, покойный принц Фридрих-Карл ²⁷, должно быть, на правах лихого кавалериста, считавшего возможным говорить то, о чем дипломаты помалкивали. Дружески ударив Скобелева по плечу, принц вдруг выпалил:

— Любезный друг! Делайте, что хотите, — Австрия должна занять Салоники ²⁸.

«Так, так-то! — говорил мой Михаил Дмитриевич, бешено шагая по своей комнатушке. — Так это, значит, уже решенное дело, что австрийцы возьмут Салоники, [52] — они будут действовать, а мы будем смотреть, — нет, врешь, мы этого не допустим!»

Интересно, что только в последние годы своей жизни Скобелев всецело отдался славянской идее, вытеснившей в его уме мысли о необходимости исключительной заботы о развитии нашего могущества в Азии, походе в Индию и проч. Мне довелось повлиять в значительной степени на эту перемену в его мыслях.

Несколько раз случалось охлаждать его «туркестанский» пыл, и раз я прямо высказал, верно ли, нет ли, что в настоящую минуту среднеазиатские наши владения важны для нас политически потолику, поколику они дают возможность угрожать из них нашим европейским врагам, сеющим славянскую рознь; иначе, прибавил я, «игра не стоила бы свеч». Скобелев внимательно отнесся к этим доводам, хотя не вязавшимся с тем значением, которое он придавал Туркестану, но, видимо, поразившим его.

— Может быть, вы и правы, — сказал он мне тогда.

Впоследствии же он настолько усвоил эту мысль, что в известном письме к Каткову ²⁹ целиком повторил ее, только вместо слов «игра не стоила бы свеч» сказал: «овчинка не стоила бы выделки».

Я говорил об этом М. Н. Каткову, когда толковал с ним о Скобелеве.

В последний раз виделся я с дорогим Михаилом Дмитриевичем в Берлине, куда он приехал после известной речи в защиту братьев босняков-герцеговинцев, сказанной в Петербурге ³⁰. Мы стояли в одной гостинице, хозяин которой сбился с ног, доставляя ему различные газеты с отзывами. [...]

Во время этого последнего свидания я крепко журил его за несвоевременный, по моему мнению, вызов австрийцам; он защищался так и сяк и, наконец, — как теперь помню, это было в здании Панорамы, что около Главного штаба, — осмотревшись и уверившись, что кругом нет «любопытных», выговорил:

— Ну, так я тебе скажу, Василий Васильевич, правду — они меня заставили... Кто «они» — я, конечно, помолчу.

Во всяком случае, он дал мне честное слово, что более таких речей не будет говорить; но вслед за тем, попавши в среду французов, м-ме Adan ³¹ и др., увлекся и снова заговорил... ³²

— Бога ради, Василий Васильевич, — говорили мне в нашем Берлинском посольстве, — поезжайте скорее в Париж, остановите его — нам хоть выезжать отсюда от его речей...

Я не застал уже Скобелева в Париже — его вызвали для головомойки в Петербург.

Прощай, милый симпатичный человек, высокоталантливый воин, — прощай, до скорого свидания — там?

У меня много «сувениров» М. Д. Скобелева. Кроме помянутого его боевого значка, бывшего с ним, по восточному обычаю, во всех сражениях в Средней Азии, сшитого его матерью, истерзанного и истрепанного на носившей его казацкой пике, есть складной стул, на котором он сидел иногда в сражениях, данный мне под Шейновом, когда мой стул сломался. Есть мундир, со вставленной, как сказано, заплаткой в том месте, где его ранило, на спине против сердцу.

Есть карта штурма города Опорто войсками маршала Сульта ³³, с надписями, целыми тремя, очень характерными для памяти покойного Михаила Дмитриевича.

Первая надпись: «Португальцы вели себя, как в подобных обстоятельствах должна вести себя недисциплинированная полупьяная толпа. Решение маршала Сульта атаковать оба противоположные фланга города, рассчитывая на впечатлительные, вооруженные, но малодисциплинированные массы, весьма поучительно.

Думаю, что под Махрамом (?) 22 августа 1875 г. результат был бы еще полнее, если бы мы сильнее и раньше демонстрировали нашим правым флангом и, выждав результат, стремительно атаковали бы центр. Штурм Опорто не следует терять из виду, при составлении предположений атак открытою силою наших среднеазиатских городов и укрепленных аулов.

Стремительная атака главного резерва дивизии Мериме в центре позиции и, когда успех окончательно обрисовался (Курсив М. Д. Скобелева. — Л. Р), молодецкий натиск двух полков через весь город к стратегическому ключу — мост на Дуро, да и послужит указанием, какими [53] способами организованное и дисциплинированное войско должно обеспечивать за собою успех.

Надо Помнить, что мы, войска, понимаем по-своему победу и поражение и что в нашей оценке этих явлений всегда проглядывается известная доля поклонения преданию и искусству; в борьбе же с вооруженными массами надо кровью нагонять страх, нанести материальный ущерб. Последнее особенно важно в борьбе с азиатскими народами. С ними эти соображения составляют краеугольные основания при выборе того или другого способа действий.

18 июня 1880 г.

Скобелев».

Вторая надпись, наверху же, по другой стороне карты:

«Препровождаю штурм г. Опорто для прочтения начальнику инженеров вверенных мне войск. Действие 2-х полков дивизии Мериме могло бы быть применено к Янгикала (?), если драгун и 2 спешенные сотни пустить с юга вдоль всего кишлака, когда обрисуется штурм северной окраины.

Ген.-ад. Скобелев.

1880 г. 11-го декабря. Самурское».

Третья надпись, внизу:

«Секретно.

Глубокоуважаемому, сердцу русскому, дорогому Василию Васильевичу к сведению, не без известной гордости моей.

4 августа 1881 г.
Село Спасское.

Скобелев».

Еще письмо Скобелева. 1879 год. 18-го ноября.

«Дорогой Василий Васильевич, посылаю вам портрет коня Шейново, на котором я был, когда мы вместе переходили Балканы и брали Весселя-пашу. Матушка едет в Филипполь ³⁴ и привезет старых турецких мундиров несколько штук (для картины В. В. Верещагина «Шипка—Шейново». — Прим. В. В. — Л. Р.). Донскую безобразную шинель-мундир солдатский и кепи 16-й дивизии вам высылается. Еду на Георгиевский праздник сегодня, а оттуда в Белосток, на смотр драгунского екатеринославского полка 4 корпуса. Около 5 декабря с. г. думаю опять попасть в Париж и если вы, дорогой Василий Васильевич, мне позволите, буду у вас и даже не лишаю себя удовольствия надеяться опять провести с вами часть дня. У нас все по-старому, — хоть [55] без порток, а в шляпе, что-то скажет весна, братушки в Южной Румелии справляются молодцами. Бог даст, не видать туркам Балканов... Ахалтекинская экспедиция кончилась небывалою в Азии неудачею ³⁵. В наш век разным диллетантам петербургского яхт-клуба не в пору воевать даже с халатниками.

Жаль обаяния нашего в Азии. Вы знаете, как оно дорого, и хотя «на Руси мужика и очень много», но зачем же ими плотину прудить. Крепко-накрепко жму вашу руку. Вас искренно уважающий

Михаил Скобелев.

Минск.
18 ноября 1879 г.».

Еще характерное письмо:

«Дорогой Василий Васильевич!

Сердцем вздыхаю, что не поближе к вам, и желаю вам быть в менее печальном настроении, чем я сам. У нас здесь как-то очень грустно. Сердце не на месте. Сильные люди у нас ныне надломлены и смотрят грустно кругом себя, подавленные тупым равнодушием. Благодаря Бога, что урожай очень хорош, это даст время, авось перемелется, будет мука. Я получил высочайшее повеление вступить в командование виленским округом, впредь до возвращения генерала Тотлебена ³⁶. Будут большие маневры между Могилевом и Бобруйском; надо хоть этим заняться толково и с сердцем. Неравен час, может невзначай заговорить картечь. Породнясь со штыком-молодцом, трудно расставаться с раздольным весельем!... На войне, на кровавых полях чести, красная жизнь солдата. Там добро, весело, известно, славно... Мой покойный дед ³⁷ говаривал своим рязанцам, что русскому солдату присяга и честь важны, а труд, нужда, смерть — трын-трава. Вижу, вы уже ворчите, — но, ведь, лучше быть чем-нибудь на этом белом свете, а на другое чувствую, что не гожусь.

Есть слухи, что меня назначают командовать одною из формирующихся армий. Если это окажется так, Александру Васильевичу (Имеется в виду младший брат В. В. Верещагина.) шататься на Амуре не представляется необходимости; здесь его пристроим; по крайней мере, в случае войны будет иметь счастье участвовать во всех сражениях сначала.

Если бы вы, дорогой Василий Васильевич, собрались бы в Россию, не забудьте меня известить своевременно.

Дружески, сердечно жму вам руку. Вас уважающий М. Скобелев.

Село Спасское.
24 августа 1881 года».

Комментарии

1. Русско-турецкая война 1877-1878 гг. возникла вследствие подъема национально-освободительного движения славянских народов против турецкого господства на Балканах. В России это вызвало широкое общественное движение в поддержку братских славянских народов. Среди различных слоев общественности России собирались деньги, закупалось продовольствие, одежда, на помощь восставшим отправлялись добровольцы. В апреле 1877 г. Россия вступила в войну против Турции, хотя не была к этому достаточно подготовлена. Но велики были мужество и самоотверженность русских солдат и офицеров, искренне желавших помочь славянским народам в борьбе за национальную независимость. Русско-турецкая война имела два театра военных действий: Балканский и Кавказский.

2. Орден святого Георгия — особый орден основан в честь св. Георгия. Учрежден Екатериной 11 в 1769 году для «награждения отличных военных подвигов и поощрения в военном искусстве». Орден имел четыре степени. Право награждения орденом было предоставлено главнокомандующему армией. С 1869 г. к ордену причислено и золотое оружие. Первым орденом св. Георгия М. Д. Скобелев был награжден в 1873 году за успешную разведку расположения противника в походе на Хиву.

3. Скобелев Дмитрий Иванович (1821-1880), генерал-лейтенант, учился в школе гвардейских прапорщиков и кавалерийских юнкеров, участвовал в войне в Средней Азии и русско-турецкой войне 1877-1878 гг.

4. Речь идет о Ферганской области, где М. Д. Скобелев был военным губернатором.

5. Из приказа генерала М. Д. Скобелева по армейскому корпусу от 5 сентября 1881 года: «... Если кавалерия получит приказание занять и освоить переправы через реку и ее течение, кавалерийские части непременно доходят до тальвега, главного рукава, на второстепенных же, в тылу устраивают сообщения о переправе...» (В кн.: Приказы генерала Скобелева М. Д. 1876-1882. СПб., 1882).

6. Драгомиров Михаил Иванович (1830-1905), русский военный деятель, теоретик, педагог, генерал от инфантерии. Начал службу в Семеновском полку, окончил Академию Генерального штаба (1856). В ходе русско-турецкой войны 1877-1878 гг. 15 июля 1877 года успешно форсировал Дунай и организовал переправу у Зимницы. Принимал участие в обороне Шипки. Опыт форсирования Дуная у Зимницы представляет собой ценный вклад в развитие русского военного искусства.

7. Плевна — город в Северной Болгарии, за который с 8 (20) июля по 28 ноября (10 декабря) 1877 года шли упорные бои. Значение города определялось его географическим (важный узел путей сообщения) и стратегическим (фланговое положение, близость к переправам через Дунай) положением. Несмотря на храбрость русских солдат и большие жертвы, три атаки русской армии были отбиты, так как войска были разрознены, плохо подготовлены, не была проведена тщательная разведка положения турецких войск. И даже значительный успех, достигнутый отрядом М. Д. Скобелева на левом фланге, когда русская армия подошла к самой Плевне, не был поддержан резервами, и отряду пришлось отойти под давлением превосходящих сил врага. После этого было решено перейти к блокаде противника. В октябре генерал И. В. Гурко овладел рядом опорных пунктов на Плевно-Софийском шоссе, в результате чего турецкий гарнизон Плевны был окончательно окружен. Падение Плевны имело большое значение, поскольку развязало руки русскому командованию и освободило 100 тыс. войска для наступления за Балканы.

В Москве, у Ильинских ворот (Новая площадь), находится памятник гренадерам, павшим под Плевной.

8. Шаховской Алексей Иванович (1812- 1900), князь, генерал-лейтенант, участник войны на Кавказе 1830-1840-х гг., командующий II корпусом русской армии на Дунае в русско-турецкой войне 1877-1878 гг. Принимал участие в боях под Ловчей, Плевной.

9. Верещагин Сергей Васильевич (погиб в 1877), третий из шести братьев, волонтер в отряде М. Д. Скобелева, погиб под Плевной.

10. В ходе русско-турецкой войны под М. Д. Скобелевым было убито 8 лошадей.

11. Имеретинский Александр Константинович (1837-1900), князь, генерал-майор, начальник II пехотной дивизии, участник боя под Ловчей, за что был награжден орденом св. Георгия IV степени.

12. Русскую армию в этой войне возглавлял в. кн. Николай Николаевич Романов (старший) на Болгарском фронте, на Кавказском-в. кн. Михаил Николаевич Романов.

13. Куропаткин Алексей Николаевич (1848-1925), русский военный деятель, генерал от инфантерии. Окончил Павловское военное училище, Академию Генерального штаба. В 1861-1872,1875-1877 гг. служил в Туркестанском военном округе. За время русско-турецкой войны — офицер для поручений при штабе действующей армии, и начальник штаба 16-й пехотной дивизии, в 1878-1883 гг. командир Туркестанской стрелковой бригады, участвовал в завоевании Туркмении. Будучи в 70-80-х годах одним из ближайших сотрудников М. Д. Скобелева, проявил себя как исключительно работоспособный, дополнительный, образованный начальник штаба и командир бригады, обладал личной храбростью и административными способностями. Под Плевной А. М. Куропаткин был тяжело ранен и отправлен в госпиталь и, как отмечает В. В. Верещагин, «крепко чувствовали все в отряде его потерю: Скобелев сказал мне, что он был ему незаменим» (подчеркнуто В. В. Верещагиным. — Л. Р.). В последствии А. М. Куропаткин был военным министром России, главнокомандующим русскими войсками на Дальнем Востоке в 1905 году.

14. Осман-паша (р. 1837), турецкий генерал и военный министр. Закончил Константинопольскую военную академию. Принимал участие в Крымской войне 1853-1856 гг. В русско-турецкой войне 1877-1878 гг. турецкий султан за оборону Плевны даровал ему титул «гази» («победоносный»).

15. Верещагин Александр Васильевич (1850-1906), младший из шести братьев художника, во время русско-турецкой войны был у М. Д. Скобелева ординарцем, за участие в боях под Плевной награжден золотым оружием. «Другой убит» — речь идет о Сергее Васильевиче Верещагине.

16. Верещагин Василий Васильевич был ранен в ногу в бою при попытке на лодке «Шутка» вместе со своим боевым другом Н. Л. Скрыдловым взорвать турецкий монитор.

17. После русско-турецкой войны В. В. Верещагин представил свои работы на художественной выставке. Александр II, посетивший выставку, сказал: «Все это верно, все это так было». Даже Мольтке, запрещавший германским офицерам посещать выставку, признал: «Точь-в-точь то же было и у нас». В своих воспоминаниях (посвященных Средней Азии и русско-турецкой войне) Василий Васильевич отмечал: «... Мне приходилось выслушивать множество выговоров за эту легкость, с которой я пошел в опасное дело (речь идет о бое на «Шутке»). Они, военные, идут по обязанности, а я — зачем? Не хотели люди понять того, что моя обязанность, будучи только нравственною, не менее, однако, сильна, чем их; что выполнить цель, которой я задался, а именно: дать обществу картины настоящей, неподдельной войны нельзя, глядя на сражение в бинокль из прекрасного далека, а нужно самому все прочувствовать и проделать, участвовать в атаках, штурмах, победах, поражениях, испытать голод, холод, болезни, раны... Нужно не бояться жертвовать своей кровью, своим мясом, иначе картины мои будут «не то».

18. Баттенбергский Александр (1857-1893), первый князь освобожденной от турецкого ига Болгарии. В 1881 году произвел переворот в Болгарии, свергнут в 1886 г. с престола, кончил жизнь командиром пехотной бригады в австрийской армии.

19. Мольтке Хельмут Карл Бернард (1800-1891), граф, прусский и германский военный деятель и теоретик, генерал-фельдмаршал. Окончил кадетскую школу в Копенгагене и Берлинскую военную академию. В 1857-1888 гг. начальник прусского (с 1871 г. имперского) Генерального штаба, который под его руководством превратился в главный орган подготовки вооруженных сил к войне и управлению ими в ходе войны. При поддержке канцлера Бисмарка провел рад мер по усилению армии. Труды Мольтке оказывали большое влияние на германских военных политических деятелей вплоть до первой мировой войны. Его поучения, основанные главным образом на приукрашении опыта войн Пруссии с середины XIX века, способствовали переоценке военных и экономических возможностей Германии и вели к авантюризму в политике и стратегии.

20. Кауфман Константин Петрович (1818-1882), инженер-генерал, известный военный и государственный деятель. В 1844-1854 гг. был на Кавказе. Деятельный помощник военного министра Д. А. Милютина в проведении военной реформы 1860-х годов. С 1867 года командующий войсками в Туркестане и туркменский генерал-губернатор. После рада успешных операций генерала Кауфмана (1868) Бухара признала протекторат России, в 1873-м его признала Хива, в 1875-м — Коканд. Кауфман активно способствовал экономическому и культурному развитию края. В 1874 году основал 4 гимназии, 60 школ, публичную библиотеку. В Ташкенте выстроил лавки, биржу, надеясь развить торговлю и промышленность.

21. Речь идет о второй Ахалтекинской военной экспедиции 1880-1881 гг., во главе которой был генерал-адъютант М. Д. Скобелев (первая, неудачная, была предпринята в 1877-1879 гг. во главе с генералом И. Д. Лазаревым и затем Н. П. Ломакиным). Экспедиция завершилась в 1881 г. падением крепости Геок-Тепе, затем был взят Асхабад. В итоге военной экспедиции была образована Закаспийская область. Большую роль в успешном завершении экспедиции сыграл «Скобелев, который с таким терпением и энергией устроил тыл, обеспечил отряд продовольствием для операций в пустыне и искусными действиями против неприятеля, представлявшими редкое сочетание прорыва с осторожностью, безумной отваги с холодным расчетом».

22. Гродеков Николай Иванович (1843-?), известный военный и государственный деятель, автор рада научных трудов военного, географического и политического характера, член Государственного совета. Учился в военном училище и Академии Генерального штаба. С 1868 г. по 1873 г. служил на Кавказе, в 1873-м принял участие в Хивинском походе, за что был награжден орденом св. Станислава II степени и золотым оружием. В 1876 г. начальник штаба Ферганской области, где военным губернатором был М. Д. Скобелев. В 1879 г. совершил с отрядом поход в Северный Афганистан и Северную Персию. В 1880 г. участник Ахалтекинской экспедиции и начальник передового отрада, начальник штаба. С 1893 г. помощник генерал-губернатора Приамурского военного округа. Много сделал для развития экономики и культуры как в Средней Азии, так и в Хабаровском крае. С его помощью создан музей с богатейшей коллекцией по археологии, этнографии, флоре и фауне Хабаровского края.

23. Геок-Тепе — военное укрепление текинцев. Падение Геок-Тепе 12 января 1881 г. имело большое значение для присоединения Средней Азии к России.

24. Опорто — город и порт в Португалии, вблизи которого в 1809 г. было большое сражение между Англией и Францией.

25. В 1879 г. Скобелев путешествовал по Германии и в письме к другу генералу после этого писал: «Вы спрашиваете меня о впечатлении, которое я вынес из путешествия по Германии; я могу выразить его в двух словах: я был очарован и испуган, не столько военной силою Пруссии, т. к. я полагаю, что если не в частностях, то в общем, мы можем еще помериться с нею, сколько настойчивостью и систематичностью, с которой там готовятся к вероятной войне с нами; политическая сторона дела меня гораздо больше поразила, нежели военная. Несомненно, что организация немецкой армии превосходна; ее дисциплина и поведение выше всяких похвал; интендантство в своей организации достигло баснословного совершенства; но, несмотря на все эти преимущества, я все-таки полагаю, что в конце концов она не в состоянии будет победить нашу армию. Мы, без сомнения, будем разбиты во всех или почти во всех генеральных сражениях, но вместе с тем мы уничтожим все военные силы немецкой армии, которая, как все машины вообще, нуждается в постоянной смазке главных пружин... И так, я не боюсь войны с военной точки зрения; мы будем сперва разбиты, но в конце концов останемся победителями...»

26. Вильгельм I (1797-1888), король Пруссии и первый император объединенной Германии (с 1871).

27. Фридрих Карл, прусский принц, генерал-фельдмаршал прусской армии (1825-1855), сын принца Карла Прусского и внук прусского короля Фридриха Вильгельма. В годы франко-прусской войны (1870-1871) командовал сперва 2-й германской армией и с нею одержал победы при Вионвилле и Марс-Ла-Туре. В сражении при Гравеллоте атакой у Сен-Прива решил исход боя в пользу немцев. Поставленный затем во главе 1-й и 2-й германских армий, запер французскую армию маршала Базена в Меце и принудил ее к сдаче. После франко-прусской войны был генерал-инспектором прусской кавалерии.

28. Салоники — город и порт в Греции.

29. Катков Михаил Никифорович (1818-1887), русский публицист, издатель журнала «Русский вестник» и газеты «Московские ведомости». Из письма М. Д. Скобелева к М. Н. Каткову (август 1881 г.): «... Лично для меня весь среднеазиатский вопрос вполне осязателен и ясен. Если [с] помощью его мы не решим, в непродолжительном времени, серьезно взять в руки восточный вопрос, азиатская овчинка не будет стоить выделки. Смею думать, что рано или поздно русским государственным людям придется сознаться, что здесь Россия должна (здесь и далее подчеркнуто М. Д. Скобелевым. — Л. Р.) владеть Босфором, что от этого зависят не только величие, как державы первенствующей, но ее безопасность в смысле оборонительном и соответственное развитие ее мануфактурных центров и торговли.

Никто, полагаю, не будет оспаривать, что пока польский и западно-русские вопросы будут тяготеть над нами, как теперь, всякое правильное развитие в лучшем, в народноисторическом значении этого слова, будет крайне затруднено. В настоящее время, несмотря на потраченные кровавые усилия, все наши границы остались открыты вражескому нашествию, вынуждающему нас содержать такую громадную армию, а польский вопрос, особенно теперь, ввиду неминуемых усложнений, порожденных австро-германским союзом, держит нас в осадном положении. [...]»

30. После того как в конце 1881 года в оккупированной австрийцами Боснии вспыхнуло восстание против угнетателей и снова полилась славянская кровь, Скобелев произнес свою первую политическую речь, наделавшую много шума. 12 января 1882 г. перед офицерами, собравшимися праздновать годовщину взятия Геок-Тепе, он сказал: «... Великие патриотические обязанности наше железное время налагает на наше поколение. Скажу кстати, господа: тем больнее видеть в среде нашей молодежи так много болезненных утопистов, забывающих, что в такое время, как наше, первенствующий долг каждого — жертвовать всем, в том числе своим духовным я на развитие сил Отечества...»

Далее он продолжал: «... Опыт последних лет убедил нас, что если русский человек случайно вспомнит, что он, благодаря своей истории, все-таки принадлежит к народу великому и сильному, если, Боже сохрани, тот же русский человек случайно вспомнит, что русский народ составляет одну семью с племенем славянским, ныне терзаемым и попираемым, тогда в среде известных доморощенных и заграничных иноплеменников поднимаются вопли негодования, и этот русский человек, по мнению этих господ, находится лишь под влиянием ненормальных, под влиянием каких-нибудь вакханалий. Вот почему повторяю, прошу позволения опустить бокал с вином и поднять стакан с водою.

И в самом деле, господа, престранное дело, почему нашим обществом и отдельными людьми овладевает какая-то странная робость, когда мы коснемся вопроса, для русского сердца вполне законного, являющегося естественным результатом всей нашей тысячелетней истории. Причин к тому очень много и здесь не время и не место их подробно касаться; но одна из главных — та прискорбная рознь, которая существует между известною частью общества, так называемой нашей интеллигенцией, и русским народом. Гг., всякий раз, когда державный Хозяин земли русской обращается к своему народу, народ оказывается на высоте своего призвания и исторических потребностей минуты; с интеллигенцией же не всегда бывало то же, и если в трудные минуты кто-либо банкротился перед царем, то, конечно, та же интеллигенция. Полагаю, что это явление вполне объяснимое: космополитический европеизм не есть источник силы и может быть лишь признаком слабости. Силы не может быть вне народа, и сама интеллигенция есть сила только в неразрывной связи с народом. [...]

Господа, в то самое время, когда мы здесь радостно собрались, там, на берегах Адриатического моря, наших единоплеменников, отстаивающих свою веру и народность, именуют разбойниками и поступают с ними как с таковыми! Там, в родной нам славянской земле, немецко-мадьярские винтовки, направленные нам в груди...

Я не договариваю, господа... Сердце болезненно щемится. Но великим утешением для нас — вера и сила исторического призвания России».

Эта речь М. Д. Скобелева произвела большое впечатление в России и за границей. Обращает на себя внимание, что оценка Скобелевым интеллигенции в историческом процессе была высказана после покушения народовольцев на императора Александра II в Петербурге 1 марта 1881 года, императора, с именем которого была связана отмена крепостного права в России и которого именно поэтому называли «Освободителем».

31. В начале 1882 г. в Петербурге М. Д. Скобелев познакомился с известной французской писательницей, издательницей журнала «Nouvelle Revue» и политическим другом Тамбетты г-жой Адан (Julliete Lamber). Пламенная патриотка, она после поражения Франции во франко-прусской войне жила идеей реванша.

32. 5 (17) февраля 1882г., когда М. Д. Скобелев был в Париже, к нему пришли сербские студенты. И он им заявил: «…Я должен сказать вам, признаться перед вами, почему Россия не всегда стоит на высоте своих патриотических обязанностей и своей славянской роли, в частности. Это потому, что как внутри, так и извне ей приходится вести борьбу с чужеземным влиянием.

Мы не хозяева в своем собственном доме.

Да! Чужеземец у нас везде. Рука его проглядывает во всем. Мы игрушки его политики, жертвы его интриг, рабы его силы... Его бесчисленные и роковые влияния до такой степени властвуют над нами и парализуют нас, что если, как я надеюсь, нам удастся когда-нибудь избавиться от них, то не иначе как с оружием в руках.

И если вы желаете узнать от меня, кто этот чужеземец, этот пролаз, этот интриган, этот столь опасный враг русских и славян, то я вам назову его.

Это виновник «Drang nach Osten» — вы все его знаете! — это немец!

Повторяю вам и прошу не забывать, наш враг — немец!

Борьба между славянами и тевтонами неизбежна...

Она даже близка...

Это будет продолжительная, кровопролитная, страшная борьба, но, что касается меня, то я убежден, что в конце концов победят славяне...»

Вторая речь М. Д. Скобелева: «Европе грозит опасность великой войны — она неизбежна. Берлинский трактат топчется в грязь Австрией. России нет причин быть довольной этим трактатом; для нее и для южных славян это был плохой договор, но, по крайней мере, он спасает их от гнета иностранных деспотов. Если он будет нарушен, будет война. Вы скажете, что эта война будет безумна, что это самоубийство. Может быть. Но есть обстоятельства, когда самоубийство неизбежно. В войне нет нужды. Мир может быть сохранен, если факты будут вовремя признаны. Об этих фактах я и хочу вам напомнить, т. к. дипломаты их затемнили».

33. Сульт (1769-1851), французский маршал, принимал участие в войнах Наполеона I в Германии, Швейцарии, Италии, Португалии. Здесь и далее М. Д. Скобелев проводит параллели в военных действиях армии Наполеона в Португалии против Англии и русских войск в Средней Азии.

34. Филипполь — общепринятое название города Пловдив, где в годы русско-турецкой войны шли упорные бои, в которых в январе 1878 г. участвовал М. Д. Скобелев.

35. Имеется в виду первый неудачный Ахалтекинский поход русской армии в Туркмению (1877-1879) во главе с генералом И. Д. Лазаревым, а затем Н. П. Ломакиным.

36. Тотлебен Эдуард Иванович (1818-1884), граф, инженер-генерал, герой обороны Севастополя в Крымской войне (1853-1856), заместитель главнокомандующего Дунайской армией. В августе 1877 г. после неудач русской армии под Плевной был вызван на Балканский театр военных действий. Руководил блокадой Плевны.

37. Скобелев Иван Никитич (1778-1849), генерал от инфантерии и военный писатель. Участник русско-шведской войны 1808-1809 гг., русско-турецкой 1806-1812 гг., Отечественной 1812 г. и заграничного похода 1813-1815 гг. В 1813 г. И. Н. Скобелев напечатал сборник рассказов «Подарок товарищам или переписка русских солдат в 1812 году», с 1834 г. выходят в свет на страницах «Библиотеки для чтения» рассказы «Русского инвалида» (псевдоним И. Н. Скобелева). С 1839 по 1842 год — комендант Петропавловской крепости; благодаря его стараниям был освобожден декабрист Г. С. Батюшков. Оказал большое влияние на внука, привив ему любовь к военному делу, родине.

Текст воспроизведен по изданию: Генерал М. Д. Скобелев: "Мы не хозяева в своем собственном доме" // Источник. Документы русской истории, № 5-6. 1993