-

О НЕПРИМЕНИМОСТИ НАШЕГО ВОЕННОГО СУДА НАД КИРГИЗАМИ БОЛЬШОЙ ОРДЫ И О ВОЗМОЖНОСТИ ЗАМЕНЫ ЕГО ИХ СОБСТВЕННЫМ НАРОДНЫМ СУДОМ.

Влияние русского правительства на Большую Орду, а с нею и на Семиреченский край, утверждено окончательно в недавнее время, именно с 1847 года. Орда эта делится на четыре главные рода: дулатов, джалоиров, адбанов и суванов; каждый из родов подразделяется на несколько отделений. Главные роды управляются старшими султанами, а отделения биями.

Старших султанов в орде три, и все они потомки великого и последнего хана Аблая. Из них полковник Али-Адили был известен еще в двадцатых годах, в царствование императора Александра I, от которого имеет медаль на андреевской ленте, с портретом, осыпанным брилиянтами.

Сначала Большая Орда управлялась приставами; в 1862 году, с образованием в Семиреченском крае отдельного округа, под названием Алатаевского, управление его перешло к начальнику округа. До 1850 года разбирательство дел [308] между киргизами Большой Орды производилось по их шаригату, но с того времени, в особенности же с учреждением округа, они за некоторые роды преступлений, например за грабеж, убийство, нападение, баранту и измену, судятся на основании существующих постановлений военным судом, и окончательные о них приговоры утверждаются генерал-губернатором Западной Сибири.

К сожалению, наш формальный суд вовсе не применим к киргизской натуре.

Это происходит оттого, что киргизы, будучи судимы среди людей совершенно им чуждых, не имея понятия ни о гражданственности, ни о своих человеческих правах, не только не ожидают от наших судей справедливости, но и мало доверяют им, что служит главною причиною постоянного их запирательства в совершенных преступлениях, даже и в тех случаях, когда они были пойманы на месте преступления.

Единственные лица, которым иногда доверяют киргизы, это переводчики; но условные формы и обряды нашего судопроизводства, например отбирание подписок в том, не имеет ли подсудимый на вновь назначенного аудитора или ассессора подозрения, поселяя в киргизах подозрение к противному, часто заставляют их не доверять и последним, и тем, конечно, затрудняют суд в раскрытии истины.

Естественно, что киргизы, отданные под суд, не ищут в нем личностей, которых вовсе не знают, следовательно не видят и надобности изъявлять свое неудовольствие, лишь бы дело скорее было окончено да не томиться бы в продолжительном заключении, соединенном, во многих случаях, с закованием в цепи. Эта мера — самое страшное для киргиза наказание.

Не менее запутывают иногда дело присяжные показания киргизов-свидетелей. Не имея определительного понятия о своей религии, а, между тем, не боясь корана и ответственности, они принимают присягу всегда охотно, так что она, при нынешних постановлениях, будучи признаваема за совершенное доказательство, часто противопоставляется ясным фактам, обвиняющим подсудимого в преступлении.

Для ясности, приведем здесь следующий случай: чиновник, по делам службы, отправляется из одного места в другое, и на половине дороги к селению нападают на него три [309] киргиза; он, с помощию своих двух людей и ямщика, отбивается, и киргизы бегут. Прибыв в селение, чиновник объявляет о происшествии тамошнему начальству, от которого, между прочим, узнает, что не более часа, как у жителей этого селения угнано несколько лошадей от пастуха барантачами и что в то же время барантачи захвачены преследователями и уже содержатся под арестом. Начинается дело. Представляют киргизов пастуху, и он признает из них двоих за тех, которые наносили ему побои; затем дается очный свод чиновнику, людям его и ямщику, и все они признают киргизов за нападавших. Кажется, после этого нечего было бы сомневаться в двойном преступлении киргизов. Не тут-то было: они запираются и, в доказательство того, что были безотлучно у табуна, ссылаются на прочих своих товарищей, которые, под присягою, подтверждают это.

Если бы подобный случай был отдан народному гласному суду чрез биев, то не далее трех суток были бы открыты настоящие виновные: убежденные ловкостию киргизского юриста при разбирательстве дела, они во всем признались бы. При нашем же способе следствий и дознаний, когда подозреваемый опасается, до полного его обвинения, заточения, он всегда упорствует в запирательстве, надеясь, что его родовичи, из фанатизма, не выдадут русским. Да и по смыслу учения Мухамеда они не грешат, если неправдою успеют спасти правоверного из рук кяфира (неверного).

Разбирательство дел у киргизов по шаригату производится почетными лицами, под председательством старшего султана. Главных способов к обнаруживанию преступлений в этом судилище два: одним из них, предоставляя полную свободу говорить обвиняемому все в свое оправдание, ловят его при сбивчивости в показаниях и, таким образом, приводят к сознанию:, другой же способ, более положительный, употребляемый в более важных делах, состоит в том, что если дело слишком темно и к раскрытию истины не представляется никакой возможности, то судилище выбирает, с согласия подсудимого, двух лиц почетного происхождения или их детей и определяет им принять присягу в том, что подозреваемые в преступлении невинны. Выбранные, принадлежа к уважаемым родам, назначение в присяжные или, проще сказать, в адвокаты, всегда принимают очень [310] неохотно, особенно в делах с черною костью (простолюдинами), по той простой причине, что им приходится, минуя суд, лично хлопотать и разузнавать о степени виновности или правоты обвиняемых и заявлять о том биям. Свидетельства их до некоторой степени можно считать в роде нашей очистительной присяги, которая, по понятию азиятца, как сказано выше, ставит иногда их пред главным судом биев в щекотливое положение и, некоторым образом, дает повод судить народу о степени значения присяжного пред судом и о его влиянии на родовичей Вследствие этого, присяжные, не столько из страха заплатить штраф за неправильно принятую присягу, сколько из боязни общественного мнения, если и принимают ее, то лишь в таком случае, когда положительно убеждены в невинности обвиняемого; в противном случае, в течение назначенного им срока, отыскивают действительного преступника. Здесь присяга выражается не клятвою пред кораном, как это принято в нашем судопроизводстве, а простым заявлением, что подсудимый виноват, без всякого представления фактов, или, еще проще: присяжные не являются в назначенный срок пред суд биев, и тогда подсудимый, без отговорок, признается виновным.

Наконец, немалое влияние имеет, при нашем судопроизводстве, и то обстоятельство, что большая часть киргизских родов, по недавнему принятию подданства России, даже не знают, что за известные преступления киргизы должны быть судимы по русским законам. Боятся же они не столько суда, всегда сопряженного с арестом, сколько следствия, подозревая, что в длинном процессе писания и рукоприкладств заключается, будто бы, их обвинение. Эти подозрения киргизов Большой Орды привились к ним из другой, соседственной орды, где в старину всякое простое следствие было для чиновника хлебом. Главное же недоверие киргиза основано на мысли, что его судит кяфир (неверный), а не гласный степной закон и родовой бий-мусульманин.

Другое дело Малая и Средняя орды и область сибирских киргизов, где, в известной степени, гражданственность уже развивается постепенно и где утвердилось доверие вместе с учреждением приказов и областных правлений, в которых представители киргизов присутствуют с правом голоса.

То же было бы и у киргизов Большой Орды, если бы в [311] нашем военном суде присутствовали хотя два члена из их среды, разумеется, людей почетных. При такой обстановке они иначе смотрели бы на наш суд и дела шли бы успешнее.

Но еще скорее сроднило бы киргизов Большой Орды с духом нашего законодательства, если бы суд над ними производился народный гласный, под председательством, со стороны правительства, чиновника, который бы мог руководить ходом дела, если бы наказания определялись не по военно-уголовному уставу, а по уложению о наказаниях уголовных и исправительных и если бы определение меры наказаний по судным делам всегда согласовалось с образом жизни и понятиями подсудимого.

Так, например, баранта (отгон скота), по нашим понятиям, признается важным преступлением, а у киргизов считается удальством и молодечеством, и потому если она не сопряжена с убийством, то виновного полезнее было бы подвергать исправительному наказанию. Если же при баранте случатся убийства, то относить их к непреднамеренным преступлением, не ослабляя, конечно, при этом строгости закона.

Нельзя также умолчать о другом, не менее важном, обстоятельстве — о первоначальном следствии. По объясненным причинам, следователь, будь он искуснейший юрист, не откроет положительных фактов к разъяснению дела. Для успешного течения следственных дел и для большей ясности их, можно было бы допустить, чтобы следствия над киргизами производил родовой бий или другое лицо, по назначению старшего султана, совместно с чиновником со стороны правительства, и чтобы дела производились не на бумаге, а гласно, и только по окончании исследования составлялся бы, за общим подписом, протокол. Этот же самый следователь-бий должен быть непременно депутатом при открытии суда.

ДМИТРИЙ АРХАНГЕЛЬСКИЙ.

Текст воспроизведен по изданию: О неприменимости нашего военного суда над киргизами Большой Орды и о возможности замены его их собственным народным судом // Военный сборник, № 2. 1864