-

КОРРЕСПОНДЕНЦИЯ ИЗ ЛОНДОНА.

5/17 октября, 1879.

Восстание в Кабуле и аграрное волнение в Ирландии.

«Му Lord Major, my Lords and gentlemen! Когда я имел честь обращаться в вам по случаю того торжества, на которое вы только что намекала, дела страны находились, повидимому, в критическом положении. Наши враги обвиняли нас в заключении невыгодного и невыполнимого договора; а также и в том, что мы начали войну под пустым предлогом обеспечения для нашей Индийской империи научной и точной границы, — войну, грозящую затруднениями, чтоб не сказать — поражениями. Милорд-мэр, так называемый невыполнимый договор был выполнен во всех своих условиях. В эту минуту и в противность враждебным предсказаниям, во владениях султана не осталось, сколько я знаю, ни одного русского солдата: император русский исполнял свои обязательства с честью и достоинством!... Я не буду больше ничего говорить о Берлинском трактате: скажу только, что если бы в странах, которых он касается ближайшим образом, возникли новые затруднения и опасности, то, по моему мнению, в самых его условиях нашлось бы лекарство, применимое во всяким обстоятельствам. В лондонском Сити, как вы только что заметили, объявил я в первый раз о намерении правительства ее величества обеспечить для нашей Индийской империи научную границу. Итак, мне очень приятно снова явиться в том же лондонском Сити и объявить, что наши усилия увенчались успехом, и притом с точностью и быстротою исполнения, какие редко встречаются в дипломатических или военных летописях».

Sic locutus est — так говорил лорд Биконсфильд (читатель, конечно, уже узнал его) на банкете лорда-мэра 6 августа (25 июля) этого года. Это начало его речи служит отличным вступлением для моей статьи, и вы, конечно, не желали бы, чтобы я заменил речь знаменитого государственного человека своею смиренною прозой. В самом деле, если бы не легкая примесь хвастовства, то это было бы почти совершенно верным resume положения дел, два месяца тому назад; но, увы, участь лорда Биконсфильда, со времени его торжественного возвращения из Берлина, — быть жалкою игрушкою событий. После кипрского успеха — перипетии афганской войны; [356] за поражением и бегством Шир-Али — война с зулусами и поражение при Изандуле; наконец, недавно, после победы при Улунди и пленения Кетчевайо, — возмущение афганцев и истребление английского посольства в Кабуле. Мы должны заняться этими последними событиями, как ни скучно толковать о том, что уже известно; постараюсь быть как можно короче.

Прежде всего, покончим с зулусами. Эта злополучная война окончилась 2 июля (20 июня) важною победой, одержанной лордом Чельмсфордом при Улунди, где находился большой крааль короля, и где 6,000 англичан разбили 20,000 черных воинов Кетчевайо. Начавшись в 8 часов 30 минут утра, сражение кончилось к половине десятого: тысяча зулусов легла на поле битвы, а англичане потеряли только девять человек! На пять человек больше, чем в несчастном деле, стоившем жизни молодому принцу, на котором покоились надежды бонапартистской партии во Франции.

Кстати, утешительно заметить, что общественное мнение по поводу последних событий обратилось к более справедливой оценке фактов. Я говорил в последнем своем письме про общую печаль, безрассудную, благодаря ее преувеличенности, обнаруженную английскою нацией по случаю смерти этого молодого человека, — равно как и об общем негодовании против поручика Кэри, доходившем до того, что требовали его расстреляния. Я начертил даже план защиты в пользу этого несчастного офицера, доказывая, что он не мог поступить иначе в данных обстоятельствах. Итак, еще более утешительно заметить, что королева, главнокомандующий, герцог Кембридж и народ английский единогласно решили избавить от всякого порицания экс-поручика, ныне капитана Кэри. Приговор военного суда, присуждавший этого офицера к разжалованию, уничтожен, и в оффициальном письме, адресованном к генералу, командующему в южной Африке — генерал-адъютант признает, что в стычке, где принц нашел смерть, защита была невозможна и отступление совершенно необходимо — «defence was impossible, and retreat imperative». Вот последнее слово об этом событии.

Теперь же, плен Кетчевайо положит конец всем разговорам: это решительное и окончательное, по крайней мере так надо надеяться, заключение этого эпизода, который уж слишком затянулся. Преследуемый по пятам в течении трех недель, этого «монарх» был, наконец, загнан в свою берлогу и взят в плен. Сначала он находился в положении Верцингеторикса: все журналы наперерыв приходили в азарт пред достоинством этого «низверженного монарха», и только что не применяли к нему [357] слов старого короля Лира — «every inch а king». «Times» представал дело в несколько менее эпическом виде: Кетчевайо объявил, что он — дитя английского правительства и вел себя в самом деле, как дитя, торжествующее, потому по сломало розгу, которой его секут. Его отец Панда, умирая, рекомендовал ему жить в мире со своими могущественными соседями: он не послушался и теперь рад убедиться, что его враги так же милосерды, как и могущественны. Вот вам и достоинство и трогательная наивность! — Истина в том, по здесь нет ни Верцингеторикса, ни короля Лира, ни достоинства, ни откровенности, но просто напросто перед вами старый плут-дикарь, изворотливый, несмотря на свое тупоумие, и применяющийся к обстоятельствам. Впрочем, он может быть спокоен: англичане не поддались обману и не преминуть продержать это «низвергнутое величество» в четырех стенах до конца его жизни. Между тем территория зулусов была разделена сэром Гарнетом Уольслеем, High Commissioner’ом Натала между двенадцатью вождями, обязавшимися исполнять все условия, налагаемые английским правительством. Между прочим, уничтожена военная система, благодаря которой подданные Кетчевайо представляли собрание гладиаторов-холостяков: с этих пор, молодые люди имеют полную свободу жениться, что, конечно, обрадует их не меньше, чем и черных красавиц.

Колонисты Капской Земля и Натала, как ваяются, не так благосклонно смотрят на дело и называют договор, заключенный сэром Гарнетом Уольслеем, «жалкой насмешкой». Трансваальские боэры даже оказали губернатору Натала самый холодный прием. Но, в сущности, они также бессильны в настоящую минуту, как и зулусы, и каковы бы ни были будущие затруднения, теперь мы пользуемся миром на некоторое время.

Нельзя того же сказать о Кабуле. И однако, со дня заключения мира в Гандамаке, все казалось спокойно, и Афганистан более чем когда-либо в руках Англии, как вдруг в начале сентября разразилась страшная весть: английский резидент в Кабуле, майор сэр Людовик Каваньяри и все посольство были истреблены возмутившимися афганскими войсками. Наиболее обстоятельный рассказ, какой мы до сих пор имеем, принадлежит одному из проводников, солдату туземцу, ускользнувшему от резни. По его рассказу, все было спокойно в Кабуле, когда 3 сентября вспыхнуло восстание среди солдат нескольких афганских полков, приведенных из Герата для отправления в Туркестан. Им произвели смотр и они жаловались, что не имеют ничего, кроме незначительной части своего жалованья, и вдруг разорвали ряды и, проходя мимо [358] Бала-Гессара, резиденции майора Каваньяри, стали кричать: смерть англичанам! Они напали с каменьями на слуг и почти в ту же минуту вожатые дали залп по нападающим, без всякого даже приказания со стороны офицеров, находившихся внутри. Мятежники рассеялись, но, минуту спустя, возвратились с оружием и военными припасами: они начали правильную осаду резиденции. Так как во главе ее находились обитатели соседних домов, — исход не мог быть сомнительным. Около часа пополудни пуля ранила майора Каваньяри в голову, впрочем довольно легко, и отчаянное сопротивление продолжалось. Видя это, осаждающие подожгли резиденцию и большая часть несчастных, которые были там заперты, погибли, пытаясь пробиться сквозь рассвирепевшую толпу. Немного дней спустя было получено известие о возмущении войск Герата против губернатора.

Первое впечатление, по получении известия в Лондоне, было глубоко зловещее. Одни, действительно взбешенные, призывали на возмутившихся все громы неба и ада: индийской армии следовало, по их мнению, идти немедленно на Кабул и предать все огню и мечу. Другие, предсказывая новое поражение, в роде отступления 1841 г., торжествовали, сначала втихомолку, а потом все громче и громче, видя свои предсказания сбывшимися: они всегда говорили, что политика нынешнего кабинета готовит поражение и предсказывали участь английского резидента. И потом, не было ли очевидно, что Якуб-хан был участником возмущения, если не подстрекателем.

Таковы были мнения, вызванные страстью, равно несправедливые, как те, так и другие. Во-первых, ничто не указывало на участие эмира, и, чтобы покончить с этим вопросом, скажем, что в скором времени он лично явился в английский лагерь, отдаваясь под покровительство тех, которых продолжал считать своими союзниками. Что касается до печальной участи английского резидента, то должно сознаться, что англичане действовали слишком опрометчиво; это послужит уроком на будущее время. «Дело не там важно, как воображают, — говорил «Times» 16 сентября. Это был взрыв восточного фанатизма, в восточном городе, управляемом государем, не имеющем авторитета». Слово «восточный» всегда выводит из затруднения; с нему прибегают во всех случаях. Гораздо проще и справедливее было бы сказать «афганский» — в особенности если вам угодно будет припомнить очерк нравов и обычаев этих свирепых и хищных горцев, представленный мною в одном из предшествовавших писем (См. февральскую книжку «Вестника Европы» за 1879 г.), [359] на основании достоверных авторитетов. Самый важный упрек, который можно сделать английскому правительству, состоит в том, что оно не обратило достаточного внимания на аналогичные и очень обстоятельные заметки, им же самим обнародованные в сборниках оффициальных документов.

С другой стороны, легко было говорить «Daily Telegraph’у» и тем, которые требовали казни, быстрой как молния. Не говоря о довольно сильных опустошениях, произведенных между войсками холерой, чувствовался недостаток в самых средствах к передвижению: четырнадцать тысяч верблюдов погибло на линии от Хайбера к Джеллалабаду! Итак, следовало терпеливо скрывать свою досаду. Однако, меньше чем через две недели после резни, «карающие колонны» двинулись вперед. При этом обнаружилась несомненная важность пресловутой научной границы; английские войска, владея ущельями, имели возможность в несколько переходов достигнуть Кабула, как то показали события.

В половине сентября все распоряжения для начала кампании были сделаны. Самая удобная дорога в Кабул проходит по долине Курама и оканчивается у плоскогория, увенчивающего Шутаргардан. Генерал Робертс, утвердившийся в этих дефилеях еще с последней войны, приближался, не теряя времени, в этом направлении, с колонною в 6,500 человек; кавалерия под начальством генерала Масси, пехота — генералов Макферсона и Бекера. Скоро этот последний, во главе авангарда, занял Шутаргардан, между тем как резерв в 4,000 человек, под начальством генералов Гордона и Гуга, поддерживал сообщение между главною частью армии и индийской границей. Но когда наступила зима, сообщение между этой границей и Шутаргарданом было прервано, благодаря снегу: чтобы устранить эту случайность, генерал Брайт занял линию от Хайбера до Гайдамака с 6,000 человек, и таким образом восстановились сообщения с колонной, направляемой против Кабула. Наконец, резерв в 6,000 солдат, сосредоточенный у Пешавера, дополнял общий план экспедиции.

После нескольких стычек с горными племенами, главные силы генерала Робертса достигли Шар-Азиаба (Чар-Азиаб), на день пути от Кабула, 6 октября (24 сентября). Высоты между этой местностью и Кабулом были заняты неприятелем, который, казалось, решился защищать проход, между тем, как гильзаи появлялись там и сям, на флангах английской армии. Немедленно началась аттака, и продолжалась довольно долго, наконец, не задолго до солнечного заката, высоты были взяты, и афганцы [360] обратились в бегство, оставив двенадцать пушек, и освободив ущелье, откуда ведет дорога к Кабулу. На следующий день, три полка, прибывшие слишком поздно, чтобы принять участие в деле, также оставили лагерь, покинув в окопах 78 пушек. С этих пор никакое сопротивление не было возможно, и 12 октября (30 сентября) победоносный генерал сэр Фредерик Робертс вступал в Кабул, рядом с эмиром Якубом-ханом. Племена гильзаев, логарис и проч., собравшиеся для грабежа, в случае успеха, спокойно возвращались домой; между тем как старейшины виновного города присягали английскому генералу в своей верноподданнической покорности.

Как видите, кампания велась живо и искусно — сомнений в этом быть не может. Конечно, как я уже заметил, афганцы далеко не такие храбрецы, какими их изображают некоторые авторитеты; но жажда наживы и грабежа заменяет у них военные достоинства; в случае нужды они умеют сражаться, и достаточно только взглянуть на карту, чтобы видеть, как легка защита в этом лабиринте остроконечных гор и ущелий. Быстрота и смелость, с какими шел вперед генерал Робертс, считались многими за безрассудство; но обстоятельства вполне оправдывают его.

Мятежники не ожидали его так скоро; доказательством служат эти три полка, опоздавшие с своими 78 пушками, которые, конечно, могли бы сильно затруднить движение нападающих, еслиб успели занять позицию. Без сомнения, английское правительство принуждено будет надолго занять большую часть Афганистана. Ничего определенного еще неизвестно; события идут своим чередом, и приходится предоставить читателю самому выводить заключения о будущем ходе дел...

Текст воспроизведен по изданию: Корреспонденция из Лондона // Вестник Европы, № 11. 1879