-

Забытые первые жертвы Кокандского похода 1874 года.

В Августе 1875 г. на Бухарской границе, в укреплении Ура-Тюбе, гарнизон состоял из 5-ти рот 2-го Туркестанского линейного баталиона. Командир баталиона, полковник Меллер-Закомельский за убийство мирового судьи Каргопольцева состоял под судом и находился в Ташкенте, а баталионом временно командовал заведывавший хозяйством майор Скарятин. До весны ни походов, ни смотров не предвиделось, и мы мирно жили в полном ничегонеделании, коротая вечера за картами, для чего все 15-16 офицеров собирались по очереди друг у друга.

8 Августа очередь была собраться у командовавшего баталионом. Только что мы засели за чай, как была получена эстафета, из которой мы узнали, что в соседнем с нами Кокандском ханстве бунт, хан Худояр низвергнут с престола и под прикрытием конвоя нашего военного уполномоченного полковника Скобелева бежал в Россию; в ближайшей к нашей границе крепости Махраму стягиваются Кокандские войска и передовые их разъезды уже появились в Ходженском уезде; а потому предписывалось, оставив одну роту в Ура-Тюбе, с остальными как можно скорее идти на помощь в гор. Ходжент и, в виду возможного похода внутрь Кокандского ханства, взять обоз и все положенное для военного похода.

Все это, в виду отсутствия телеграфа, было для нас полною неожиданностью. Сейчас же по жребию назначили роты и офицеров. Из числа остающихся были недовольны своим жребием казначей поручик Васильев и доктор Петров. Их утешили тем, что когда будет сформирован отряд для наступления на Махрам, они под каким либо предлогом могут приехать в Ходжент и там у высшего начальства испросить разрешение идти в поход вместе с отрядом. [209]

Всю ночь мы провели в сборах; на другой же день, т. е. 9 Августа, баталион вместе с обозом выступил из Ура-Тюбе и, несмотря на близость границы, без всяких мер охраны и не раздавая нижним чинам патронов.

До ночлега в ближайшем селении Нау предстояло нам пройти верст около тридцати. Не доходя верст 10-12 до Нау, я был послан вперед предупредить кашеваров о приближении баталиона. Приехав в кишлак, я был удивлен, что, не смотря на то, что не было и 6 часов, ни на улицах, ни на базаре не видать ни одного человека и все лавки заперты; а приехав на место предполагаемого бивака, вместо дымящихся котлов я нашел их перевернутыми вверх днами. На мой оклик из под тех котлов стали вылезать еле живые от страха кашевары, а затем из соседних кустов вышли и остальные люди. Они рассказали, что как место бивака им было хорошо известно, то квартирьеров не посылали, а на 4-х наемных туземных арбах вместе с котлами и провизией послали только 8 человек кашеваров. В Нау они приехали часов в 12 дня и к своему удивлению после одного из поворотов дороги сразу попали на бивак конной шайки Коканцев, человек в 300. Шайка эта не имела сторожевого охранения со стороны Ура-Тюбе, и потому эта встреча была одинаковою неожиданностью для обеих сторон и к счастью не вызвала столкновений. В шайке нашелся переводчик, чрез которого опросили наших солдат, и когда услыхали, что это кашевары и что сзади идет целый баталион, то шайка стала торопливо собираться в поход и чрез полчаса скрылась. Во все время сборов на наших солдат не обращали внимания. Возчики, схватив котлы, скрылись в ближайшие кусты; а кашевары, ежеминутно ожидая возвращения шайки и нападения на них, спрятались тут же, кто куда мог и в своих норах без воды пролежали до моего приезда. Приказав четверым начать варку пищи, я остальных четверых расставил в сторожевую цепь с имевшимися у каждого берданками, хотя ни у кого не было ни одного патрона — (За хлопотами забыли раздать патроны на руки людям, и их везли в баталионном обозе).

Стоявшая на той же площадке почтовая станция представляла собою картину полного разрушения. Лошадей и телег не было, рамы окон вынуты, деревянные полы, двери и даже косяки окон и дверей выломаны шайкою на дрова для варки пищи. Часть потолочных балок была выворочена и унесена из тех мест, где их легче [210] было вынуть, напр. из конюшен, сараев и пр. Это было единственное Русское здание в кишлаке, и вероятно в расхищении его принимали участие не только шайка, но и жители кишлака, тем более, что дерево в Туркестане представляет большую ценность.

Когда пришел баталион, то послали за ак-сикалом (старшиною), который, как и следовало ожидать, уверял, что шайка, состоявшая исключительно из выходцев Кокандского ханства, неожиданно прибыла в кишлак, разграбила почтовую станцию и недавно неизвестно куда скрылась, но что из жителей кишлака ни один в шайку не ушел. Несмотря на близость шайки, мы все же остались ночевать на том же биваке, т. е. среди самого селения, но роздали людям патроны и расставили сторожевую цепь.

10 Августа, чуть свет, выступили мы в г. Ходжент, до которого оставалось еще более 30 верст. Не успели мы еще выйти из садов окружающих Нау, как до нас донесся звук почтового колокольчика. Очевидно, нас кто-то нагонял на почтовых лошадях из Ура-Тюбе, так как колокольчиков, кроме как на почтовых станциях, ни у кого не было, и сзади Нау была лишь одна последняя почтовая станция на Бухарской границе в Ура-Тюбе. Колокольчик скоро затих, но затем вновь зазвенел, приближаясь к нам и когда он опять замолкл, то раздались звуки двух-трех как бы револьверных выстрелов. Офицеры просили майора Скарятина послать в Нау, от которого мы отошли не более 3-4 верст, узнать о причине выстрелов; но командовавший баталионом сказал, что посылать людей и ожидать их возвращения он не может, так как должен успеть пройти пересеченную местность близ Ходжента еще засветло и что должно было уклониться и идти вперед, хотя мы были уверены, что сзади нас, всего в нескольких верстах, разыгрывается какая-то кровавая драма.

Пройдя по возвышенной пустыне около половины пути, мы вступили в пересеченную местность. Стали попадаться лощины с ручейками и, благодаря им, поля с высокою джугарою (род кукурузы). Мы приближались к Ходжентскому оазису. Меня и поручика Любомирова (В 1895 году застрелился в г. Варшаве.) послали вперед доложить начальнику Ходжентского уезда полковнику барону Нольде (В 1897 году сослан в каторжные работы.) о приближении баталиона и узнать о месте расквартирования. [211]

Отъехав от баталиона верст десять, я увидел, что горит стеклянный завод полковника Фовицкого. Завод и рядом с ним каменноугольные копи были верстах в трех от почтовой дороги. Уголь, хотя и был хорошего качества, шел только на нужды завода, и за 15 верст, в городе Ходженте, нельзя было найти ни пуда угля, и город отоплялся дровами, привозимыми с гор, вьюками на верблюдах, и колючкою, привозимою на ишаках из Мурзарабатской пустыни. Завод выделывал только одни бутылки, а стеклянная посуда и оконные стекла привозились на верблюдах из Оренбурга. На этом заводе и копях работали туземцы; Русских мастеров, считая и их жен, было менее 25 человек.

Со стороны горевшего завода доносились и ружейные выстрелы, а на одном из холмов, менее чем в версте от дороги, виден был бивак конной шайки, человек в 500. Часть этой шайки верхами, на склоне холма, забавлялась любимою кочевниками игрою «байгою», состоявшею в том, что всадники стараются отнять один у другого зарезанного барана и, опередив остальных, подскакать к ак-сикалу или вообще распорядителю игры и бросить барана к его ногам.

Эта забавлявшаяся часть шайки, заметив нас, сейчас же окружила нас широким кольцом и отрезала дорогу не только в Ходжент, но и путь отступления к баталиону. На наше счастье, у целой шайки не было ни одного ружья (все вооруженные ружьями были отправлены ими вперед, где заняли гору за речкой близ Ходжента с целью задержать движение баталиона). Окруживших нас всадников было человек сорок. Они разделялись на группы по четыре человека в каждой и ездили по кругу взад и вперед, держась от нас на расстоянии револьверного выстрела. Одна из групп неслась на нас в атаку с визгом, гиком и потрясая копьями. Мы поворачивались лицом к атакующим, взводили курки своих револьверов и ожидали момента, когда атакующие подскачут к нам на расстояние верного выстрела; но они, не доезжая до нас шагов на 200, круто поворачивали в стороны и рассыпавшись ускакивали в одиночку назад; мы же посылали им в догонку пару безвредных для них выстрелов, а в это время сзади на нас, но уже молча, другая группа и тоже от нас не далее 200 шагов. Пока мы стреляли по этой второй группе, новые две неслись на нас и справа и слева, а первая рассыпавшаяся группа уже собралась и готовится возобновить атаку. Это обыкновенная тактика кочевников против [212] людей вооруженных огнестрельным оружием. Постоянно меняясь, они продолжают свои попытки атаковать в продолжение целого дня, утомляя атакуемых при 45° жаре и заставляя израсходовать весь имеемый запас патронов. (Позже такой же тактикой был обессилен и захвачен посланный из Ферганы в Ташкент с 20 казаками поручик Святополк-Мирский, привезен в Маргелан и там, по приказанию Булат-хана, посажен на кол за несколько часов до вступления Скобелева в этот город).

И у нас скоро в револьверных барабанах осталось по одному патрону. Положение становилось не из завидных. Круг все смыкался более и более. Поруч. Любомиров выпустил последний патрон и торопился вновь зарядить револьвер, что требовало времени, так как в револьверах Смита и Вессона каждый из шести патронов вкладывался отдельно. Я с одною пулею в револьвере стоял на стороже и наводил дуло на право и налево, но выпустить последнюю пулю не решался, хотя Сарты подскакивали уже совсем близко. Один из них с длинною пикою подскакал шагов на 25 к моему товарищу, и мне пришлось выстрелить. Я попал ему в правую руку, и он ускакал, бросив пику, которая оказалась непомерно длинною, по крайней мере в два раза длиннее казачьей, и на конце ее, в виде наконечника, веревкою была привязана половинка от больших канцелярских ножниц. Почти в тоже время, в нескольких шагах от меня, шлепнула пятифунтовая гиря, привязанная к длинному волосяному аркану, другой конец которого был привязан к седлу скакавшего от меня карьером всадника. Он этим лассо хотел меня заарканить, как они в степи арканят своих диких лошадей и не промахнись он, я был бы сорван с седла.

Но наконец нам все же удалось перезарядить свои револьверы, и мы сами произвели несколько атак, сопровождая их выстрелами и расширили круг, в котором были замкнуты, а тем временем показалась пыль от спешившего на выстрелы баталиона, и шайка, оставив нас, быстро скрылась в ближайших балках. Но стрельба на Дигмайском стеклянном заводе не прекращалась. Жившие на заводе Русские служащие выдерживали осаду шайки и, быть может, уже изнемогали в неравной борьбе с многочисленным неприятелем и пожаром; но майор Скарятин под тем же предлогом, что должен возможно скорее прибыть в Ходжент, не согласился отправить на Дигмай одну из рот.

Выдержав получасовую перестрелку у переправы и перетащив в брод чрез речку обоз (так как мост был сожжен) мы еще [213] засветло вступили в Ходжент, где начальник уезда полк. бар. Нольде, преувеличивая опасность, со всем Русским населением, пятью ротами 7-го баталиона, сотнею казаков и батарею, заперся в урде т. е. в туземной земляной крепости на горе, оставшейся еще от времен Ходжентских беков. Обрадовавшись нашему прибытию, он и наш баталион втащил в крепость, не рискуя делать рекогносцировки, хотя дым с завода был хорошо виден и та же шайка легко могла уничтожить дорогою и единственный мост чрез Сыр-Дарью и задержать ожидаемый из Ташкента главный отряд под командою генерал-губернатора Константина Петровича Фон-Кауфмана 1-го.

Ночью неожиданно пришли Русские с Дигмайского завода с своими женами, детьми и имуществом. Всех их было около двадцати человек. Отстреливаясь до вечера, они с наступлением темноты сделали вылазку, прорвались чрез сторожевую цепь шайки и благополучно прибыли в г. Ходжент. По их показаниям в окрестностях были не Кокандские войска (которые в то время стягивались к крепости Махраму, в 60 верстах от Ходжента) а бродили лишь шайки из жителей ближайших кишлаков, вооруженные чем попало.

В виду этих показаний, на другой же день был послан в Ура-Тюбе отряд из роты и сотни при двух орудиях, для очистки от шаек дороги между этими городами.

В Ура-Тюбе мы прибыли не встретив ни одного неприятеля. Оказалось, что казначей поручик Васильев и доктор Петров, на другой же день по выступлении баталиона, выехали на почтовых в Ходжент, под предлогом выяснения каких-то хозяйственных недоразумений, предполагая задержаться на станции Нау, чтобы дать нам время вступить в Ходжент и вслед за нами приехать в город, в расчете, что если их и пожурят за приезд, то все же не пошлют обратно, и они попадут в поход. Но так как они в Ходжент не прибыли, а бывший с ними почтовый ямщик в Ура-Тюбе не вернулся, то нужно было думать, что все они попали в плен к шайке и именно в то время, когда мы, выступая из Нау, слышали колокольчик и выстрелы.

Казначей поручик Васильев был холост и прибыл к нам из Оренбургских баталионов. Доктор же Петров приехал в Ура-Тюбе женатым и имел двух дочерей. Он не только добросовестно исполнял свои обязанности, но следил за наукой и подготовлялся к докторскому экзамену, изучал природу Туркестана, устроил [214] метеорологическую станцию и три года заведывал ею. Он старался внушить доверие к науке и среди Сартов, и многие уже пользовались его помощью, особенно хирургическою. Раз ночью его позвали в горный кишлак, куда проехать можно было не иначе как верхом, и он вернулся только днем, застав свою жену уже мертвою. (У нее разболелись зубы, и она хотела понюхать хлороформа, но вероятно ей сразу сделалось дурно, она не успела закрыть склянки, которая упала; целый фунт хлороформа вылился на подушку, и она задохлась). После смерти жены доктор все время хлопотал об отпуске в Петербург, но в то время выбраться из Туркестана было не так то легко: нужны были деньги и для проезда полуторы тысячи верст на почтовых и на покупку тарантаса, так как дети не вынесли бы переезда на почтовой телеге при 45° жаре, а главное, нужен был заместитель.

В кишлаке Нау, на обратном пути из Ура-Тюбе, наш отряд встретили достарханом т. е. подношением туземных лакомств и сластей, кишмиша, урюка, шепталы, фисташек, фруктов, леденцов и даже кусочков сахара. На вопрос обращенный к ак-сикалу (старшине) о судьбе казначея и доктора, он отозвался полным незнанием. Ни уговоры, ни угрозы не могли заставить его быть откровеннее. Его тут же положили на землю и стали бить казачьими нагайками по обнаженному телу. После первых ударов, его старая, сморщенная и как бы заскорузлая кожа лопалась и отрывалась кусками, обнажая мясо; он впал в глубокий обморок, и его оставили ничего не добившись. Тоже повторилось и с другим стариком, местным кадием (судьею). Тогда из числа зрителей схватили здорового парня лет 20-ти. Он просил его не наказывать, обещая рассказать все, что он знает. По его словам, когда баталион стоял на площади у Науской почтовой станции, шайка Коканских выходцев ночевала в том же кишлаке на другой площади и как только баталион ушел, шайка вновь перебралась на старый бивак у станции, и не прошло и часа как на ту же площадь въехала почтовая телега из Ура-Тюбе. В ней, кроме ямщика сидели: офицер, доктор и две девочки. Люди шайки, окружив телегу, требовали, чтобы Русские сдались, выдали оружие, вещи и деньги, говоря, что их самих отправят к хану в Кокан. В это время баталион, выйдя из садов, поднялся на возвышенное плато, и ясно донеслись солдатские песни. Доктор сказал ямщику, понимавшему по-русски, что следовало бы попытаться вырваться и догнать баталион. Ямщик, улучив минуту, сразу пустил тройку вскачь, а в Сарта, пытавшегося удержать [215] лошадей, доктор выстрелил из револьвера и ранил его. Это озлобило шайку; они бросились догонят беглецов и уже при выезде из садов догнали и всем трем мужчинам отрезали головы, положили головы в переметные сумки, на их еще теплые головы посадили обеих девочек и с этими трофеями поскакали в Кокан, а тела тут же зарыли. На указанном тем же Сартом месте земля оказалась рыхлою, и скоро откопали три совершенно голых трупа; голов не было, и два трупа носили следы ожогов и копоти. Жгли ли их еще живыми или уже по смерти, выяснить не удалось.

Когда Коканские войска были разбиты под Махрамом и мы подступили к Кокану, то хан, чтобы замилостиветь Кауфмана, выслал к нам в лагерь всех Русских бывших у него в плену и в числе их и двух дочерей доктора Петрова. Обе девочки были босы, без платьев и в одних только длинных грубых рубахах Сартовского покроя. В отряде был и 2-й Туркестанский баталион, где служил доктор Петров; но девочки почти не узнавали своих знакомых офицеров, были в каком-то столпняке, и от них не могли добиться ни одного слова. Особенно поражали глаза старшей десятилетней девочки. Они были широко раскрыты с взглядом, устремленным куда-то в даль, с застывшим выражением ужаса. Обеих девочек отправили в Петербург, поместили в Институт, и на каждую из них, согласно высочайшего повеления, было положено в банк по десяти тысяч рублей. Но о самых убитых так и забыли. Сперва было предположено тела первых жертв Коканского похода, переложив в гроба, с воинскими почестями перенести на Ходжентское кладбище или хотя на месте их убиения и настоящей могилы поставить памятник с соответствующей надписью; но затем так все и забыли.

Не знаю, есть ли и теперь памятник над этими первыми жертвами Азиатского варварства и нашей халатности во времена Коканского похода 1874 года (Что сталось потом с дочерьми доктора Петрова и здравствуют ли они? П. Б.).

К. К. Трионов (псевдоним).

За полную точность описанного ручаюсь. Полковник фон-Дрейер.

Текст воспроизведен по изданию: Забытые первые жертвы Кокандского похода 1874 года // Русский архив, № 11. 1909