СКАЙЛЕР, Е.

СРЕДНЕАЗИАТСКАЯ КУЛЬТУРА И НАША ПОЛИТИКА НА ВОСТОКЕ.

Turkistan. Notes of journey in Enssian Turkistan, Khokand, Buchara and Kuldga. By Eugene Schuyler, Phil. Br. Member of the American Geographical Society and of the Imperial Russian Geographical Society, etc. London. 1876 — Туркестан. Путевые заметки о русском Туркестане, Кокане, Бухаре и Кульдже, Евгения Скайлера.

Окончание

(См. выше июнь, 578 стр.)

IV.

Несмотря на то, что мы живем веками в соседстве и в беспрестанных столкновениях с народами Средней Азии, труд г. Скайлера,— иностранца, посетившего в первый раз наши новые владения и взявшегося за перо для своих соотечественников в далекой Америке,— этот труд не менее любопытен и для. нас: так мало распространены в массе нашего общества сведения о том, что живет рядом с нами. Г-н Скайлер, приступив к описанию бытовой стороны населения Средней Азии, поставил себе целью изложить дело со всех сторон и во всех его подробностях: для американца тут все является новым; но мы уверены, что и для нашего общества весьма немногое из сообщений г. Скайлера окажется излишним, как общеизвестное. Прием автора делает чтение его книги весьма [118] интересным: мы у него всегда находим или красноречивый и краткий явив цифр, или живые описания сцен и картин, схваченных с натуры. Вот, например, как живут зажиточные люди в Средней Азии, у себя, дома, в обыденной домашней обстановке, с свом понятием о комфорте.

— Мы подошли — так рассказывает г. Скайлер — к небольшой калитке, полуоткрытой; на наш стук к нам вышли три красивых мальчика в длинных распущенных рубахах, опоясанные ручными платками, и с шапочками на головах, с улыбающимися лицами. Они приветствовали нас своим обычным: «аман!» и взяли наших лошадей. Мы вошли; перед нами открылся большой двор, почти весь окруженный навесами, наполненными лошадьми; другой формы стойла здесь не бывает. Чрез другую дверь мы вошли на другой двор, на двух сторонах там были балконы. Этот двор называется «мужским» (tish-kari), позади него, тоже через дверь и через узкий проход,— двор «женский» (itch-kari). Дода Могаммед, купец богатый, имеет три двора, а у других бывает только два, но во всяком случае женщины должны иметь отдельное для себя помещение, где им бы ничего не мешало, и куда мужчинам входить недозволено. У мужчин гладкий пол из твердой глины и на ней полоски дерна; с одной стороны, стоит платформа в 1 — 1 1/2 фута высоты и возле квадратный пруд, отеняемый деревьями, вода которого натекает в маленький ров из главных каналов города и снабжает водою для питья и дли омовения.

— Нас вводят в гостиную, где все сидят на туркменских коврах, покрывающих весь пол; между тем внешний воздух становится приятнее, выносятся другие ковры и помещаются на платформу, а вдоль ее края кладутся тонкие полосатые шелковые матрасы; нам дают подушки, чтобы положить на них локти, когда мы почувствуем, что сидеть слишком утомительно. Туземцы сидят иногда на накресть-сложенных ногах, но гораздо более приличным считается, стой на коленях, сидеть на ногах. Такое сидение кажется с первого раза слишком утомительным, но можно привыкнуть к этому; если приобресть национальные шаровары, тогда каждый европеец может легко обойтись без стульев. Все дома почти устроена одинаково: есть большая комната, открывающаяся на балкону гостиная, и одна или две маленькие, противоположные большой. Женские комнаты в женском дворе совершенно такие же, как и мужские. В каждой комнате две или три двери [119] с хвойники створками, открывающимися внутрь, и висят они на чем-то в роде стержня, который проходит в притолоке и пороге; двери украшены не редко нежными арабесками. Оков нет, но есть продольные отверстия над дверями, иногда закрытая решетками, а решетки — белою бумагою. Стены оштукатурены и иногда обделаны красивым карнизом из алебастра; обыкновенно на них много ниш с верхушкою на арке, и эти ниши служат волками для книг, для платья, для конфект и сластей, кувшинов и чайников. Стены часто окрашивают искусственными цветами или букетами или горшками чудесных цветов и иногда маленькими арабесками; в редких случаях там бывает изображение какого-нибудь животного, и вообще таких изображений избегают, как запрещенных кораном. Потолок делается из небольшого круга ивовых ветвей, прилаживаемых между стропилами, и обыкновенно окрашивается в блестящий ультрамариновый голубой цвет.

— Кроме ковров и матрасов, мебели никакой, за исключением небольшого круглого стола, в несколько дюймов вышины, на который кладут сласти и фрукты для гостей, или вырезанный из дерева и окрашенный ящик для чашек. Не следует упускать из виду одну особенность: в углу комнаты весьма часто бывает тазик, опущенный немного ниже пола, для омовения перед молитвами; подле него помещается кувшин с водою. В первом дворе содержатся все необходимые вещи для лошадей, уздечки, седла и т. п. Во внутреннем, женском дворе — кухонная утварь и специальные вещи для женщин: нитки, шелк и все предметы, которыми они окружают себя. У женщин также мало мебели, как и у мужчин, если не считать особенным предметом широкую деревянную постель, поднимающуюся с полу на несколько дюймов; над нею натянута сетчатая сеть из веревки. Многие спят просто на ковре, тонком стеганом одеяле или матрасе, разостланном за полу... С улицы дома не имеют украшений. Крыша плоская, сделанная из камыша или тростника, и затем густо обмазана глиною, сквозь которую легко пробиваются бесчисленные скорпионы — эти постоянные гости в домах туземных жителей Ташкента. Случайно залевають в дома и тарантулы, и другие ядовитые пауки. Дома по большей части одноэтажные, причем бывает и одна верхняя комнатка, называемая: balakhana, это ваш балкон, по-персидски bala.

— Весь день проходит в еде и питье, в омовении и в равных делах и разговорах. Прежде всего был постлан [120] перед нами полосатый кусок шелковой или бумажной ткани на нем появились равные яства: миндальные и фисташковые орехи, иногда засахаренные, пасты и леденцы разных вкусов, халва, небольшие пирожки, вафли, фрукты, миндали в сахарном сиропе и т. п. Отведав все эти разные деликатессы, мы стали толковать о различных предметах, о наших общих знакомых и о новостях дня, о вопросах религии или о местной истории. Меня много занимал один туземец, высокий добродушный человек лет сорока; он выучился русскому языку, вступил в русское общество и теперь знает всех русских дам в Ташкенте, как их зовут; он поймал несколько французских фраз, и постоянно вводит их в свои речи.

— Но вот скоро солнце сядет, и все туземцы, нисколько не извиняясь, подходят по-одиночку в заветному месту — совершит свои омовения: вымыть лицо, пальцы и руку до локтя. Интересно видеть, с какою ловкостью исполняется эта приобретенная привычка: рука поднимается вверх, один поворот ручной кисти — и вода ровно бежит по руке к локтю. Когда туземец пьет воду из ладони, он прилагает свой рот таким образом, что выпивает всю воду, не теряя ни одной капли. Каждый локоть вымывается три раза, и лицо столько же раз, включая все семь отверстий: глаза, уши, нос и рот, и на зашеек назад. Затем идет омовение ног; мужчины обыкновенно не снимают своих сапогов, но только проводят свои мокрое пальцы по пальцам ног, символически разумея, что вымыты и ноги. Потом они надевают чалмы, подергивают качающийся конец на левой стороне, и, стоя на ковре или чистом платье, распростертом на полу, лицом в Мекке, повторяют свои молитвы. Молитв этих пяты 1) в момент появления солнца; 2) около полудня или часом, двумя позже; 3) до захода солнца; 4) сейчас после захода; 5) около 9 часов вечера. Народный обычай придумал все ежедневные обязанности напоминать себе в стихотворной форме, например: поставь котел (намаз дигар кари дигар)! ступай спать (хофтан-хорафтан)! зажги свечи (шам)!

Одежда азиата весьма простая. Он носит широкие шаровары из грубого белого бумажного сукна, твердо прикрепленного к пояснице веревкою с кистью; это необходимое платье, которое снимается с тела лишь в самых редких случаях, но никогда не в присутствии другого. Часто бывает, когда люди на работе, это — их единственное платье, и в этом случае оно постепенно оборачивается около веревки или ног, так что [121] рабочий стоит почти голый. Над этими распускающимися шароварами носится длинная рубаха, белая или светлого цвета, достигающая почти до конца ног и с весьма узким отверстием на шее, так что несколько трудно пройти в него с головою. Туфли длинные и свободные. Кроме этого бывает еще чапан, смотря по погоде или по желанию самого рабочего. Чапан — это открытый плащ, за которым удобно скрывать руки, как требует азиатское приличие. Плащ этот имеет косые воротники, с шнурками, для завязывания спереди, и необыкновенно широкими рукавами, сделанными с огромным клином и вдвое длиннее, чем нужно. Летом эта одежда делается обыкновенно из русских ситцев или туземной алачи, полосатой бумажной ткани, или из шелковой ткани, тоже полосатой, или из какой-нибудь роскошной ткани восточного образца с блестящими красками: непременно с красною, желтою и зеленою. Скайлер видел и таких, у которых эти плащи и мантии одевались не по три только, но по четыре и даже по пяти; они его уверяли, что летом сквозь эти мантии солнечный жар не допускается к телу. Зимою достаточно одного плаща, но из сукна подбитого барашком или мехом. Обыкновенный пояс или кушак, длинный платок, или небольшая шаль; иногда носат кругом поясницы несколько рань перевитый, длинный шарф. Евреям, при прежнем азиатском управлении, дозволяли носить, как пояс, только веревку или шнуров, как знав их унижения. У пояса висят равные ножи, кошельки, сумки, футляры для равных дневных потребностей. На голове небольшая шапочка,— в Ташкенте всегда шелковая, а в Бухаре — разработанная шелком или английской шерстью, крестообразным швом. Чалма, называемая чил-печ или «сорок оборотов», очень длинна, и если носитель ее имеет притязание на элегантность нежного и тонкого материала, то он покупает непременно только те, которые привозятся из Англии. Нужно большое искусство, чтобы свить такую чалму вокруг головы во столько складов, чтобы она была и хорошо сделана и имела фешенебльный вид. Один конец должен падать над левым плечом, но это в обыкновенное время, а во время молитвы он должен быть воткнут над верхушкою. Если этот конец будет на правой стороне, то его называют афганским шпилем. Большинство чалм белого цвета; купцы предпочитают голубой и полосатый. Дома мужчины ходят обыкновенно босоногими, но, выходя на улицу, одевают или туфли с совершенно [122] низкими каблуками, или длинные мягкие сапоги, подошвы и голенища которых сделаны из одного материала.

Одежда женщин и по форме и по фасону своему почти ничем не отличается от мужской; женщины носят те же шаровары, рубахи и длинные платья от шеи до земли, но всегда шелковые, яркого цвета. Они носят неисчислимое количество шейных ожерелий и мелких амулетов, подвески в волосах, серьги и даже кольцо в носу. Скайлер говорит, что это не так дурно, как многие полагают: «красивая девица с бирюзовым кольцом в ноздре хотя и кажется чем-то необыкновенным, но тем не менее явление это очень интересное и представляет в себе много пикантного». В центральной Азии все уважаемые женщины, выходя на улицу, покрывают свое лицо густым черным вуалем, достигающим до талии; поверх всего набрасывается темно-голубой или зеленый халат, рукава которого, связанные вместе на концах, волочатся позади. Цель этого мрачного одеяния состоит в том, что женщина желает избежать посторонних наблюдений. Но сами женщины весьма любопытны, и случайно в переулке иной способен подсмотреть их в ту самую минуту, когда они не успевают спустить свой вуаль. Взор гяура или кафира не считается столь вредным для них, как взор мусульманина.

В городах при туземном управлении за нравственностью женщин строго смотрели магометанские власти, но в Ташкенте и других городах, принадлежащих теперь России, число женщин распущенного характера и нравов расплодилось очень много, так как многие туземные женщины предпочитают жить вольною жизнью, чем с нелюбимым мужем, и ищут развода до такой степени, что идут в русские госпитали для освидетельствования врачами, что, разумеется, не нравится мужьям, и развод становится возможным и легким. Такие женщины всегда ходят без вуалей, постоянно гуляют на улицах, ездят в экипажах на пикники и в разные места для удовольствия. «Это очень жаль,— говорить Скайлер,— что снимание вуалей женщинами началось с такого класса, потому что теперь никакая уважаемая женщина не осмелятся идти без вуаля, и даже еврейские и татарские женщины стали ходить с вуалями, чтобы предохранить себя от неприятных замечаний, когда они ходят по улицам.»

Главное турецкое кушанье — пилав, состоящее из риса и баранины. Приготовление его весьма простое: известное количество бараньего сала или жира растоплено в горшке, потом [123] баранина разрезается на куски, кладется в горшок и жарится в вен; когда говядина выварена таки ж образом, тогда в нее кладут рис, предварительно хорошо вымытый и очищенный, и не по подвергается общему варению, причем подмешивают куда мелкую отрубленную морковь, и, наконец, все вываливается за обширное глиняное блюдо, а куски мяса и кости распределяются артистически за верхушке всего. Кто-нибудь из обедающих берет тогда из-за своего пояса нож и режет мясо на более мелкие части, чтобы их распределить на все стороны риса, дли удобства всех гостей. Каждый ест правою рукою (а левая употребляется только для низких служб), беря рис пальцами, сжимая его в ладони ручной кисти и искусно отправляя его в рот. Если это большой праздник, то в пилав вставляют, вместо баранины, вареных цыплят, а также изюм, фисташковые орехи. Обыкновенный пилав, с обилием соли и перца, приятен, во слишком жирен и бевзкусен, чтобы долго нравиться европейскому небу... Другие туземные кушанья: дак, составленный от рубленной баранины, из остатков ее, сжаренной с салом вместе с хлебом;— кавап делается из небольших кусков мяса, жареного на вертеле, и рубленой баранины с морковью. Баранина в Средней-Азии заменяет все роды говядины; конину едят почти исключительно одни татары; Скайлер ее не ел, и кого он ни спрашивал в Туркестане, все говорили, что у них лошадей не едят. Раз, проезжая по одной киргизской деревеньке, он видел, что жители резали лошадиное мясо, повидимому, для еды, и ему говорили, что лошадиные сосиски и жареный молодой жеребенок отчитаются в Кокане весьма вкусным кушаньем. Хлеб всегда пшеничный и делается круглым и небольшим; иногда он большой, во тонкий как вафля, и когда свеж,— очень хорош.

Для питья нет ничего, кроме воды и зеленого чаю. Туземцы всегда говорят, когда съедят пилав, что после него следует напиться воды, так как рис растет в воде и варится в ястве. Черный чай явился в Среднюю-Азию вместе с русскими, но туземцы продолжают пить зеленый. Его пьют весь день, и он оказывается превосходным средством в жаркий день, потому что, вызывая испарину, охлаждает тело и не приносит никакого вреда нервной системе. Любимый напиток, особенно утром,— ширин-чай, зеленый чай с густыми сливками мл с растопленным садом. Коран запрещает употребление вин и других крепких напитков, но, несмотря [124] на это, в настоящее время туземцы, за исключением людей, придерживающихся строгих принципов, редко отказываются от стакана вина, когда им предлагает русский, евреи же всегда пили грубые красные вина. Странно, однако, что ври всем разнообразии фруктов, которыми так изобилуют эти страны, туземцы не изобрели никакого прохлаждающего питья, которое не заключало бы в себе чего-нибудь неопьяняющего. Один напиток, из зерна и называемый бузою, весьма опьяняющего свойства и употребляется в огромном количестве среди киргизов... В Средней-Азии курят и табак и опиум; употребление кальяна тоже в большом ходу среди туземной аристократии и купцов. Пить бузу было запрещено русским солдатам.

Все удовольствия у мусульманского общества в туркестанских владениях заключаются в конских скачках, в охотах на зверей и птиц. На больших празднествах, где иногда происходят танцы, нет никакого другого наслаждения, и люди проводят свои дни только в спячке и в разговорах. А что делают дети?— спросил Скайлер своего туземного знакомого муллу Хаир-уллаха. «Наша религия — отвечал он,— запрещает детям играть в игрушки. Их наука должны быть направлена в религия и войне, и по этой причине им позволяют ездить верхом, стрелять из луков, из ружья я даже из пушки, и больше ничего». Такой способ обучения напомнил Скайлеру тех персов, о которых говорил греческий историк и воин Ксенофонт: он рассказывал, что персидские мальчики учились верховой езде, стрелять аз лука и говорить истину, но, к сожалению, последнее мало входило в настоящую практику. Мулла также, повидимому, оказался не совсем справедливым, так как в городах, где стоят русские войска: в Ташкенте, Самарканде и в других,— там коканские и бухарские мальчики научились играть даже в бабки, а девочки — в куклы и в мячик; взрослые познакомились с картежными играми и игорными домами.

Средне-азиатские народы — хорошие стрелки, но, к сожалению, у них все старые ружья; с древних времен осталась и соколиная охота. Большая часть ружей имеют замок с фитилем: это очень длинное и тяжелое ружье, ствол очень длинный и узкий, и заряжать его приходится очень долго. Один из беков, Юра-бек, с которым был знаком Скайлер, стрелял превосходно. Раз, он взял именно ружье с фитилем,— Юра-бек стоял у портика, и упершись [125] прикладом в колонку, выстрелил в воробья, сидевшего на верхушке большого дерева: у воробья отлетела голова. Юра-бек отлично стрелял из духового ружья, и Скайлер в первый раз узнал, что такие ружья есть вещь весьма обыкновенная в небольшой горной долине Шарисабс, где правил, в 1870 году, Юра-бек, один из лучших людей среди азиатской аристократии, и, что еще важнее, один из честнейших. Это духовое ружье — длинная трубка камыша, в которую вкладывают небольшую нулю в один конец и изгоняют сильным вдыханием.

Лошади в центральной Азии принадлежат в трем породам: киргизской, аргамакской и туркменской. Киргизская лошадь-это небольшое животное, но за то она неутомима во всяких продолжительных походах и переездах; она одинаково терпелива и зимою, и летом. Аргамакская лошадь — смешанной породы; лучшие из них находятся в Бухаре. Животное не особенно большое, но легкое по своему устройству; на коротком пространстве эти лошади бегут очень быстро, они пригоднее для гонов, чем для настоящего дела. Есть еще одна порода: смесь киргизской с аргамакской — кара-баир: она и хорошо и быстро бегает, но может и хорошо работать. Туркменские лошади — это лошади арабские, самые лучшие из всех, они не уступят никаким лошадям ни в неутомимости, ни в усталости, ни в быстроте бега. Туркмены дорожат своими лошадями и никогда не продают их.

Важнейшие стороны нравственной и религиозной мусульманской жизни представляют обрезание, брак, смерть и похороны, образование детей, суды, религиозные обряды.

Начнем с самого рождения ребенка. Если родился мальчик, акушерка не извещает матери о поле родившегося, пока не выйдет детское место; этого требует предание, будто от радости рождения сына — матери будет трудно выдержать последние боли. Отец может присутствовать во все время совершения родов. Затем, акушерка поздравляет родителей и получает подарки. В продолжении первых пяти дней на ребенка не надевают рубашки. На девятый день мать матери ребенка приносит колыбель, со всеми ее принадлежностями, к числу которых принадлежит и ячмень. Ребенка кладут в колыбель на 9-й день, и вместе с тем при нем ставится постоянно горящая свеча, чтобы сохранить от дурного глаза. В тот же самый день мать встает с постели, и для нее делается но этому случаю большой праздник, соответственно со средствами семьи. [126] Чтобы дитя не подвергну» злым влияниям, его не выносят на улицу ранее сорокового дня. Когда у ребенка срезают в первый раз волосы, их взвешивают на меру золота или серебра и раздают деньги бедным. В Ташкенте и вообще в центральной Азии, мальчики подвергаются обреезнию от 7-ми до 10-ти лет; эту операцию можно сделать и прежде, но иногда этому мешает бедность. Праздник обрезания обходится весьма дорого, так как на такую церемонию приглашаются все друзья семьи, и вот почему праздник этот делают несколько семейств вместе, чтобы избежать лишних расходов. Друзья мальчика собираются в процессию, и вооружившись бумажными щитами, киверами и деревянными саблями, одевают маски из дынных хоров. Наиболее сильный из мальчиков несет на своей спине обрезанного, находящегося уже в совершенно бесчувственном состоянии от данных ему наркотических средств. Когда все гости соберутся,— начинается банкет, с пилавом и всякими возможными угощениями, а иногда это бывает целый жареный баран. Являются национальные комедианты и представляют разные фарсы и фокусы на потеху мальчишек; их награждают деньгами и платками. В продолжении всего этого праздника мальчик находится в женском отделении и одет в женское платье, и когда, наконец, настает операция, его приносят из женской комнаты в мужчинам, где уже приготовлена постель из лучшего белья; около кровати пациента сидят кругом все самые важные гости... Операция делается острою бритвою, и на рану сейчас же после операции кладут порох или тонкий деревянный пепел: заживление ее происходит на 2-й или 3-й день. Крики мальчика заглушаются криками: «Эй, мусульман, бульгар кафир» (Будь мусульманином, пропади неверный!) С этого дня он член ислама, и только величайшие грехи могут ему препятствовать не войти в рай блаженных.

Девочки в азиатских странах выходя» замуж с 11-15 лет; по строгому закону, девушка может выдти замуж даже 9-ти лет, но это не везде. В средне-азиатских странах женщины развиваются очень рано: в 25 или 30 лет она уже стара и некрасива. Если кто хочет жениться, он должен внести калым — это или деньги, или какое-нибудь имущество, которое жених приноси» в дар своей жене для ее обеспечения. Прежнее мнение, что калым отдается отцу как выкуп — мнение неверное. После брака, этот калым делается собственностью жены, и она может им воспользоваться, если [127] найдет нужным развестись с мужем и выдти за другого. В Ташкенте вошло в обычай,— если молодой человек даст торжественное обещание, что он имеет полное желание жениться на девушке, то он может во всяком случае видет ее без вуаля, и это есть не одно любопытство. других местах осмотр поручается желающим жениться своему другу прежде брала; этот друг должен тщательно посмотреть и расспросить, какая у нее наружность и какие у нее нравы, как будущей жены... Когда получается согласие с обеих сторон относительно калыма, тогда жених должен прислать известную сумму денег или все те обязательства, какие сопряжены с заключением калыма, и представить, сверх того, все, что требует брачный обряд, и свадебные подарки. Правда, что брак может состояться и прежде уплаты калыма, но вместе с тем жена может отказаться от всяких сношений с мужем, пока калым не заплачен. Если же, после заключения брачных условий, мух хочет отказаться от контракта, то он обязан заплатить жене половину суммы, назначенной по калыму. Для определения цифры свадебных подарков, получаемых невестою, играет роль число девять, как число священное: девятью девять самое большое число. Это значит, что каждого предмета, необходимого для свадебного контракта, должно быть по девяти. Число девять употребляется и для других подарков: подарки гостям и подарки в обмен за гостеприимство. После получения свадебных подарков назначается день брака. Невеста тогда дает праздник своим друзьям, а жених — своим товарищам, каждый из них в своем доме. В день свадьбы, большой праздник устраивается в доме семьи невесты, и все друзья и родственники с обеих сторон получают приглашение в дом невесты: женщины в одном дворе, а мужчины в другом. Мулла приглашается из местной мечети. Невеста и жених не присутствуют при настоящей брачной церемонии, которая совершается за них их свидетелями, исключительно из числа мужских родственников. Свидетели со стороны невесты — ее отец или дядя, или кто-нибудь из той же фамилии; а если этого нет, то лицо, рекомендуемое в свидетели, признается настоящим лишь брачным судьею. Если невеста невольница, то ее хозяин может быть таким свидетелем. Мулла, находящийся в одной комнате с свидетелями, спрашивает их: «Особы, которых вы представляете, соглашаются ли жениться между собою? Калым и приданое правильно ли выданы?» Получив утвердительные ответы, он читает сперва [128] молитву в честь пророка и его последователей) потом брачный контракт и затем повторяет молитву, которая стоят на первом месте контракта: «Хвалим Господа, который дозволил брак и запретил все прелюбодейные преступления; пусть все небесные и земные существования хвалят Магоммеда и его чистое и честное прошлое». Затем, он произносят слова: «Я совершил брак между мужчиною и женщиною, женщиною и мужчиною, согласно с властью, которая дана мне их свидетелями, и согласно с условиями, постановленными в этом контракте». Затем, мулла и свидетели ставят свои печати под контрактом, просят помощи Божией и читают Zatha, первую главу Корана... По окончании праздника брака делают приношения в мечеть и милостыню бедным людям.

В Персия и некоторых других мусульманских государствах допускается брак временной, но в центральной Азии этого не позволяют. Есть брачные постановления, запрещающие брак кровным родственникам. Муж не может жениться на родственниках жены ни в восходящей линия, ни в нисходящей; точно также сын не может жениться на одной из жен своего отца, как и отец на жене сына; не позволяется жениться на двух сестрах в одно и тоже время: первая должна быть разведена прежде, и только потом можно сделать предложение другой; но если будет приобретено согласие со стороны жены, то муж может жениться на племяннице своей жены.

По мусульманскому закону, каждому мужчине позволяется иметь четыре жены в одно время, но иметь больше нельзя без развода с одной из прежних. Богатые люди имеют массу любовниц, но женами законными они не считаются... Жена обязана повиноваться мужу во всем и избегать всего, что неприятно ему; без его согласия она не может делать никаких договоров. Она имеет, однако, право на пищу, на одежду, на квартиру и на содержание слуг, а также на деньги для расходов, какие требуются ее положением в обществе: на бани, на прием равных посетителей я для приема своих знакомых, родных и друзей. Если муж не исполняет этих требований, жена имеет право обращаться к суду, к кадиям; этот суд может позволить жене делать долги на счет слишком рассчетливого мужа, он может также продать имущество мужа, чтобы удовлетворить жену в справедливых требованиях денег, которые суд находит для нее необходимыми. Она обязана также сохранять свою красоту, насколько она может, и должна нравиться мужу; суд может найти и в этом требовании жены [129] ее право на получение денег. Кроме жены, муж обязан содержать своих детей и даже своего отца и дядей, если они не могут содержать сами себя. Брак может быть разрушен, если одна из сторон изменить магометанской религии, или если муж будет в отсутствии известное время, оставляя жену без всяких известий о себе, или если муж сойдет с ума или «болеет заразительною болезнию... Муж всегда имеет право развестись с своею женою, не приводя никаких причин. В этом случае он обязан возвратить своей жене всю ей принадлежащую собственность, а также и ту часть калыма или весь калым, если он его еще не отдал. Как бы то ни было, такой развод должен быть произведен при свидетелях и с соблюдением известной формы. Муж может также дать развод жене по ее собственному желанию, и он должен так поступить, если она ему скажет, что хочет выдти замуж за другого человека, который лучше его. Но если муж запретит жене требовать развода по ее собственному желанию, а она окажется способною дать достаточную причину, почему этот развод должен быть, то кадий заставить мужа дать жене развод. В случае ее прелюбодеяния, муж не только дает ей развод, а и проклинает ее; в этом случае она теряет право выдти замуж вторично, хотя муж может вновь жениться на ней, дав ей один и два развода, но никогда после третьего развода. Есть некоторые выражения пренебрежения, употребляемые мужем против жены, которые дают ей право требовать развода и позволяют ей предупреждать его от всякого доступа к ней, если он не купит этого права посредством дара, который называется кеффорет, и посредством чтения известных молитв.

Положение женщины, на которую ее муж смотрит как на орудие своих наслаждений или как на послушную служанку для управления его домом, не может быть приятным, когда она может быть отпущена по какой-нибудь прихоти мужа или его желанию заменить ее другою. Однако, если она личность с способностями или даже кокетка, то может приобрести» над мужем такое влияние, что он будет у нее в полном контроле, точно также, как это устраивают жены с своими мужьями я в более цивилизованных странах. Как жена, она имеет привилегию посещать своих друзей,— как женщина, она естественно способна собирать сплетни и скандалы, и посредством своих историй и бесед может заставить своего мужа проводить гораздо более приятных часов в ее обществе, чем он проводить в чужом дворе. Кроме этого, она может [130] через своего мужа прюбресть влияние над многими людьми, и таким образом вмешиваться в дела различного рода; а если муж будет помещен на высокое место, она может иметь тогда даже большое влияние на политику страны. Бывают женщины такие способные, что их мужья советуются с ними почти о всех предметах; но это по большей части женщины исключительные. Исследовать такие факты трудно, так как совершенно противно мусульманскому этикету — говорить другому о своей жене, хотя бы они находились в крайне близких отношениях. Жены редко живут в хорошем отношении одна к другой, не столько от ревности — так как в таких делах ревность или любовь не развиваются сильно — сколько ох зависти к привилегиям, которыми другая наслаждается, а также к подаркам, которые она получает. Каждый муж пытается насколько возможно удерживать своих жен в отдельности. Жены называют друг друга особым выражением: (кюн-дам) дневная сотоварка или компаньонка.

Магометанское воспитание в центральной Азии строго-религиозное. Все оно находится в руках духовенства; учительское сословие, которое не занимается церковными делами, считает себя ученым сословием, но в действительности их самых учили только религии и церковному праву. Кроме этого, их не учат ничему. Все школы двух родов: первоначальные школы (мактаб), по одной в каждом приходе, подчиненном мечети; коллегие (медрессё), где проходят высшую религию и юридические науки,— таких коллегий 17 в Ташкенте, шесть из них большие и процветающие. Из этих коллегий Кукол-Таша основана 450 лет тому назад. Коллегие Барак-хана основана 320 лет тому назад и имеет 100 студентов; эта коллегие однажды была почти разрушена, но Канаят-шах, один из генералов Малла-хана, завещал ей огромную собственность, приобретенную им в продолжении всей своей жизни. Коллегие Веклар-бека, построенная 40 лет тому назад, одна из обширнейших и богатейших; в ее владении состоят многие лавки и дома, кроме мельниц и земель, и содержит 200 студентов... Учители мактабов получают добровольных взносов от родителей ученика по 20 и 40 копеек в год, и специальный дар или платье перед праздниками, бывающими два раза в году, перед Рура-эш и Курбан-эш. Кроме того, они получают по фунту хлеба или какой-нибудь подарок в каждый четверг... В медрессах ученики не платят ничего, но они, как и их профессора, поддерживаются из вакуфа, то есть из земель и [131] собственности для религиозных целей. Разные пожертвования в пользу мечетей и коллегий признавались в продолжении многих столетий делом благочестия и благотворительности; многие посвящали свои капиталы в продолжении всей своей жизни на такие добрые дела. И то же самое происходит и теперь, и будет происходить в будущем, если не изменятся умственные воззрения азиатских народов, и если воспитание магометанских детей не примет другого направления.

Теперь мальчики начинают учиться в первоначальных школах на 5-6-летнем возрасте, и курс их учения продолжается семь лет. Они начинают с азбуки, за которою следуют некоторые части корана, затем они изучают 6-7 книг, ни книги их заставляют читать и списывать. Еще позже им дают читать разные книги на персидском и турецком языках. Первые немногия книги они читают громко все в одно время и учатся писать обыкновенными индийскими чернилами на деревянных дощечках в виде лопаточек. Учитель, с громадными очками на носу, сидит на одной стороне, а возле него лежит пачка книг,— вокруг его сидят на коленях мальчики, согнувшись над книгами, лежащими перед ними на полу. Из всех книг, которые они читают, только одна или две доступны их пониманию. Учение начинается при восходе солнца и продолжается до пяти часов с короткими переменами для отдыха и для еды. Праздников очень мало. Когда ученик начинает читать коран, его отец должен подарить учителю платье. Окончив курс первоначальной школы, он переходит в коллегию, где его обучают церковному закону. Бурс коллегии делится на три класса: там изучается не менее 26 книг, хотя это число может быть увеличено до 137; а продолжается 15 лет. Но только очень немногие кончают весь курс:— такие ученые удостоиваются должностей имамов, приходских мулл, учителей школ, муфтий и секретарей кадиев, то есть судей. Доходы коллегии доверяются мутевалам, директорам высшей школы, которые платят назначенное профессором и воспитанникам и разным слугам коллегии.

Воспитанники коллегии обыкновенно приготовляют свои уроки или дома, или в зданиях медрессе. Скайлер присутствовал несколько раз на лекциях профессоров (мударис) и на экзаменах воспитанников. Профессор обыкновенно читает из книги текст и потом комментирует его, а его слушатели разрешаются время от времени восклицаниями: ах, ох! и кивают, головою. Потом они делают свои замечания и спорят между [132] собою, причем профессор тоже выражает свое одобрение теми же звуками. Посторонние слушатели тоже могут принимать участие в этих спорах. Скайлер слышал двух муфтий, которые были такими зрителями, как и он. Спор дошел до большого вдохновения, а вопрос, подлежавший разрешению, был закон о разводе. Когда воспитанники прекращают свои споры, профессор формулирует истинную доктрину и переходит к другому тексту книги. Такой метод преподавания имеет свои преимущества, хотя продолжительные прения иногда о пустяках отнимают много времени у студентов, и этим объясняется, что курс делается таким продолжительным. кроме обыкновенных медрессё, есть специальные: в одном учат исключительно одним молитвам: Салиават-Кана; в другом иву чают изустно коран для поприща судьи: Карик-Кана; в третьем: Маснави-Кава,— изучают труды поэта Маснави.

Девочки тоже учатся читать и писать, и для них есть еще курсы трех- и четырехлетье. Их учат также шитью.

Юридические учреждения в Средней Азии двоякого рода: 1) для оседлого населения, для городских и сельских людей — кади, которые судят на основании писанных законов, по шариату, основанному на учениях корана и введенному в турецкие племена центральной Азии вместе с магометанскою верою; 2) для кочевых племен служат судьями «бие», которые судят на основании неписанных преданий и обычаев — адат. Хотя эти предания не написаны и не формулированы, но они известны всем, как чистое произведение национальной жизни, без всякой примеси иностранного влияния, и во многих отношениях стоят в прямом противоречии с учениями мусульманского законодательства, Самою характеристичною чертою этого обычного права является то, что оно не отличает гражданских преступлений от уголовных, оно относится во всем преступлениям как к простым отношениям между собою,— его наказания имеют целью удовлетворение обиженной стороны. Бий, это — посредник, сведущий человек в обычаях своего народа, он не стеснен в приговорах никакими формальностями. Суд происходит устно, никаких отчетов не записывают, и решения делаются безаппеляционно. Бии, до 1869 года, до введения среди русских киргизов выборных судей, не были постоянными судьями, но избирались на каждый случай; в большей части случаев раз избранный человек, оказавшийся справедливым и честным во мнении местного населения, судил до тех пор, пока его терпели. Иногда киргизы отдают свой спор первому [133] пришедшему во время спора. Скайлеру рассказывали об одном русском казаке, приходившем ежегодно ловить рыбу в озере Иссык-Куль. Познакомившись с киргизами, он приобрел у них такую репутацию честного судьи, что они его признали своим бием и стали платить ему за его приговоры; многие дела оставались нерешенными, пока не приходил казак. Наши власти до последнего времени не трогали учреждения биев, и все шло хорошо. С тех пор, как у нас задались системою обрусения, нет ничего удивительного в том, что ее нашли нужным вносить и в киргизские народы. И вот, у киргизов явились и волостные правления, и выборы волостных старост, и аппеляционный суд в виде волостного суда, но кончилось все это тем, что несчастные киргизы попали в руки странствующих татарских мулл, которые умели читать и писать по-русски, и потому могли служить писарями и даже переводчиками между киргизами и русскими. Как всякое нововведение, оно, разумеется, сначала пошло и криво, и косо, и смутило невежественных киргизов: они отвечали сопротивлением власти, но их усмирили. Среднеазиатские узбеки в своих земледельческих кланах отказались от шариата и до сих пор остаются при своем узбецком чилыке, особенно в семейных делах. Точно также в области Шарисабса мусульманского закона не было; там управляли два бега: Юра и Баба, и они служили биями и не хотели платить дани бухарскому хану, эмиру Насруллаху, страшному фанатику мусульманства. Хан изгнал бегов и заняв Шарисабс ввел своих чиновников и кадиев с шариатом.

Кадии назначаются ханами и бегами; каждый кадий судит отдельно, и все, кто хочет судиться у кадия, выбирает себе того, кому он больше доверяет. В больших селениях и городах есть кадий-калиан, председатель всех кадиев города или селения. И в этих судах все происходить устно, но приговор судьи и документальные улики записываются в особенные книги муфтиями, секретарями кадиев, и припечатываются оффициальными печатями кадия. Ссылки на такие приговоры очень часто делаются алыямасами, которые приставлены в кадиям в качестве советников. Область юридических дел, подлежащих ведению кадиев — гражданские дела и мелкие уголовные; крупные уголовные дела подлежат решению бегов. Недовольные решением обращаются с аппеляционною жалобою в местному бегу, который в иных случаях оставляет эти жалобы без всяких последствий, а случается и так, что он созывает всех кадиев [134] данной местности дли исследования дела. В сессию 1863 года в Ташкенте президентом был кадий-калиас, он пользовался большим уважением со стороны всех ему подчиненных;— в большей части случаев все кадии считают своим долгом, не только в силу опытности и знаний главного кадия, но и на собственному желанию, быть с ним в хороших отношениях. Только смертные и тяжкие наказания посылаются на утверждение бега.

Когда русские заняли Ташкент и стали составлять правила для управления городом, генерал Черняев счел нужным оставить туземные суды неприкосновенными. Ясно, что, имея дело с мусульманами, отменить мусульманскую юрисдикцию, например, по такому важному делу, как брак, едва ли возможно, не пренебрегая их религиозными чувствами. В 1864 году, сэр Джон Лоренс, пуританин по своим убеждениям, губернатор Ост-Индии, задумал уничтожить кадиев у мусульманских подданных; это произвело сильное неудовольствие среди мусульман, и именно тем, что без кадиев все брачные дела пришли в полное расстройство. Спустя три года, королева Виктория сменила губернатора Ост-Индии, после огромнейшей полемики не только в мусульманской ост-индской прессе, но и в английской прессе, и в английском парламенте. Распоряжение губернатора, таким образом, осталось без всяких последствий, и было потом совсем отменено. В России были другого рода примеры на Кавказе и в Крыму: там кадии были удержаны, но право аппеляции на решения кадиев в русский суд было распространено и на мусульман. Таким образом, важность суда кадиев постепенно уменьшалась в глазах мусульман Кавказа и Крыма, но тем не менее во всех семейных и брачных делах кадии остались в полной силе. В Средней Азии, со вступлением в должность военного генерал-губернатора с особенными полномочиями — фон-Кауфмана, должность кадия-калиана была уничтожена. Все кадии уравнены между собою, и туземные жители, живущие в округе каждого кадия, обязаны судиться у него во всех гражданских делах, не выше ста рублей, и в уголовных — меньшей степени; в важных же делах уголовных и в гражданских все туземцы должны обращаться в русские суды. Положено устраивать съезды всех кадиев в каждом округе, и дано право аппелировать в эти съезды на отдельных кадиев обеим сторонам,— и русским, и туземцам; но, сверх того, можно обжаловать и приговор общего съезда кадиев в русских судах. От должности [135] кадия не требуется никаких особенных юридических качеств, кроме хорошей репутации от местных жителей, 25-ти лет от роду,— и не бить ни обвиненным, ни осужденным ни в каком суде. Со стороны правительства не полагается никакого жалованья, но дозволено избирателям, которые его выбирают, назначать ему жалованье, или позволять ему получать плату за наложение печатей.

В городе Ташкенте в первое время русского господства и после наступления правления генерала Кауфмана было четыре кадия, решения которых были вообще одобрены, и в русские суды поступило очень мало жалоб; но после второго выбора били уже случаи, что кадиев обвиняли в вымогательстве взяток и несправедливости приговоров, так что некоторых из них удалили с мест. Но в одном случае кадий оказался замешанным, вместе с некоторыми русскими чиновниками, в спекуляциях землею; пользуясь однако покровительством чиновников, он продолжал исполнение суда над недовольными им избирателями, и это недовольство дошло до того, что избиратели грозили восстанием: тогда только кадий был сменен.

Когда суд кадия происходить между мусульманами только, то в их показаниях много значить клятва. Кадий никогда не подозревает ни обмана, ни злости в действии обвиняемого, пока действие не доказано каким-нибудь фактом или свидетельствами других. Если в суде перед кадием защищающийся не допускает справедливости в жалобе жалующегося, он обязан или привесть свидетелей с своей стороны, или принять присягу в доказательство, что жалоба несправедлива. Если он примет присягу,— его освобождают. Есть случаи, когда защищающийся имеет право требовать к присяге жалующегося, что он неправильно составил свою жалобу. Если тот присягнет, дело решается в его пользу. Если защищающийся безусловно требует, чтобы его обвинитель принял присягу, а сам отказывается принять ее, после троекратного предложения со стороны кадия, то дело решается против него. Страх принять ложную присягу так велик у мусульман в их общих сношениях между собою, что требование клятвы от кого-нибудь считается оскорблением, и часто обвинитель, хотя он вполне убежден, что его требование справедливо, предпочтет потерять процесс, чем уронить свое достоинство в собственных глазах и своих друзей произнесением клятвы в защиту своей чести или жалобы. Скайлер, говоря о честности мусульман между собою, [136] приходит к такому заключению: «надо отдать им справедливость, что они проявляют во всех своих взаимных сношениях огромное доверие и что судебная тяжбы между ними далеко не так обыкновенны, как в большинстве цивилизованных наций».

Главный принцип магометанской религии, отличный от всех других, это — безусловное единство Бога. Но в коране, кроме религиозных доктрин, повторяемых во многих формах, есть еще ряд правил относительно ежедневной жизни и деятельности, и даже для политических отношений. Эти правила, как мы видим из жизни магометан, постоянно напоминают о равных обрядах, и целый день побуждают мусульманина в религиозным представлениям и наставлениям. Таким образом, долг каждого мусульманина не только верить в учение ислама, но еще совершать все внешние обрядности, молитвы, посты, которые налагаются духовными учителями, и слушать молитвы в мечети непременно по пятницам. Как в большинстве восточных стран, так и в ранней христианской церкви день считался от одного солнечного захождения до другого. 300 мечетей в Ташкенте были всегда наполнены в четверг вечером и в пятницу утром, особенно для молитвы 11-го часа; после нее остаются в мечети лишь немногие привычные ежедневные посетители их, так как между мусульманами присутствовать ежедневно в церкви считается делом похвальным. Мечети — небольшие продолговатые здания, открытые на улицу только с одной стороны; перед этим входом есть большой портик, стена которого обращена во вход по направлению в Мекке, и по этому направлению стоит в мечети киблег, в подражание меккской каабе — жертвеннику. Внутренность мечети обыкновенно лишена всякого украшения,— иногда там налеплены грубые литографии или печатные листки, присылаемые, вероятно, из Индии и представляющие святые здания Мекки с писаными описаниями и объяснениями. По временам на стену налепливают изукрашенные буквы известных текстов и сентенций из корана. На земле каждой мечети есть свой пруд для употребления тех молельщиков, которые не имели случая совершить свои омовения дома. В каждой мечети есть один имам или приходский священник, который говорит молитвы, и сюфи — нечто в роде диаконов у христиан. Имамы получают добровольные приношения от обывателей прихода во время рамазана, но сюфи только остатки от праздника и плащ в плату за умывание мертвых. Оставив свои башмаки у двери, мусульмане, молодые и старые, идут на свои места и [137] расстилают на полу принесенный ими ковер, так как при молитвах молельщик должен стоить на совершенно чистой ткани, и, если можно, то на чем-нибудь принадлежащем ему самому. Когда моление началось, они не должно думать ни о чем другом и все свое внимание обратить на молитву. Телодвижения и молитвы в центральной Азии те же самые, которые употребляются во всех суннитских странах, с некоторыми слабыми изменениями в положении рук или в манере поклона. Тут можно заметить — даже скорее, чем где-нибудь в другом месте — глубокое религиозное рвение, которое, повидимому, проникает мех. Вошло в обычай у молельщиков становиться на колени или просто стоять друг подле друга в правильной линии в мечети или портике, и они не позволят никому вводить какие-нибудь перемены в таком священном месте, как церковь. Это было бы нарушением принципа равенства, который постоянно руководить мусульманами в их жизни.

Скайлер припоминает случай неравенства в мечети, который причинил толки в одном приходе в Ташкенте, к которому принадлежал Саид-Азим, весьма ловкий интриган в торговых делах, выучившийся русскому языку на ярмарках в Троицке и в Оренбурге. Приехав обратно в Ташкент, он увидел, как некоторые сарты и татары приобретали своим знанием русского языка большой почет у русских властей, в качестве переводчиков и посредников,— он сделал то же, но только с другими намерениями: посредством вежливости и лести с оффициальными крупными людьми, он создал себе хорошее положение среди них, и вообще стал держаться с ними в самых лучших отношениях, делая равные услуги. Он постоянно жил в долгах, но одевался богато и ездил верхом на великолепной лошади. Он вошел в дело провиантских контрактов и исполнял их с большою аккуратностью, хотя для этой цели он сильно задолжался. Таким образом, он скоро стал посредником между туркестанским правительством и туземцами, которых он обманывал и брал с них большие взятки по веденным подрядам, угрожая постоянно своим влиянием у русских властей. Сам Скайлер потерпел от него, так как, благодаря дружбе Саида-Азима с вице-губернатором Ташкента, праздник, который хотели сделать сарты и молодой купец Азим-бей в честь Скайлера, превратился в простой обед. Когда мы вернулись с хивинской экспедиции, Саид-Азим задал такой пир, с такими увеселениями и танцами, которые сильно опозорили его в общем [138] мнении ташкентских туземцев. Но став в отличное положение с влиятельными русскими лицами, которые конечно не особенно дорожать мусульманскими обычаями, Саид-Азим пожелал показать, что он и в самой мечети может проявить свою важность. Он видал, как у нас внятные люди становятся на первом месте, а потому, придя в мечеть своего прихода, стал впереди всех. Имам сказал ему, что он не на своем месте, но Саид-Азим все-таки продолжал стоять не в одной линия с другими. Когда служба окончилась, там выразил ему в более суровых выражениях свое негодование и пригрозил ему, что он может изгнать его из прихода. Все прихожане приняли сторону имама, и с того времени Саиду-Азиму не оставалось ничего, кроме подчинения своему приходу — или не ходить в мечеть.

Ислам имеет свои религиозные ордена, монастырские и немонастырские, которые, хотя подвержены менее строгой дисциплине, чем монастырские братства христианской церкви, но больше по своему числу и выше по влиянию на народный ум. К одному из таких различных орденов принадлежат дуване или дервиши, которых так часто видишь в городах центральной Азии. В Ташкенте они запрещены, как люди, опасные для общественного порядка,— их проповеди и возбуждения бывают часто мятежного характера, в их восторженных излиянияхь высказываются иногда серьёзные призывы к истреблению гяуров. В Ходженте и Бухаре им свободнее. В монастырских братствах (сулгук) есть лица всех состояний; они верят в мистические начала своего ордена, как в самый верный путь к спасению. Такие братства существуют и в Ташкенте; их там пять: Накшбанди, Хуфиа, Яхриа, Кодрие и Чистиа,— последнее, однако, имеет всего более приверженцев в Ходженте и Кокане. Трудно определить их происхождение и время основания, так как каждое из этих братств имеет свою отдельную легендарную историю, в которую оно строго верит, и каждое из них имеет своим покровителем своего святого. Накшбанди, например, считает своим покровителем Бага-Уддина, знаменитого святого Бухары. Яхрие — Газрета-Ясави, прославившегося святостью; он похоронен в городе Туркестане. Каждое братство имеет свой метод и прием дли достижения вечного блаженства, для очищения своей души и для достижения вечного счастия. Братство Хуфиа верит, что его духовное очищение может быть приобретено в молчание, а Кодрие предпочитает достижение вечного счастья посредством [139] упражнений голоса и громкими ирисами. Накшбанди, по своим правилам, много отличается от других,— тут все живут как монахи. Братство Яхрие имеет ежедневные службы в равных местах Ташкента: каждое воскресенье до утра понедельника в мечети Итан-Ходжа, а в понедельник от восьми часов утра до двух часов после полудня в мечети Ходжа-Акрар; — с девяти часов вечера, в четверг, до пяти или шести утра в пятницу, служба происходит в мечети Ишан-Сагиб-Ходжа, вблизи базара Урда, где Скайлер смотрел их церемонии и записал следующие сцены.

— Около десяти часов вечера, в четверг, я, в компании моих друзей, отправился в эту мечеть, и нас приняли без всяких вопросов. Здесь, в Ташкенте, русские не имеют наших затруднений входить в каждую мечеть, и их не просят снимать свои сапоги; вежливость туземцев в русским людям доходит до такой высокой степени, что они молчат и тогда, когда русские курят папиросы и сигары во время богослужения в мечети...

— Когда мы вошли, в мечети стояли на коленях впереди киблеза (человек тридцать), молодые и старые, читавшие молитвы с громкими криками и с сильными движениями тела, а вокруг них был круг в два или в три ряда, и тут делали те же движения. Мы стали в одном углу и наблюдали, что происходило перед нами. Наибольшая часть этих исполнителей сняли с себя свои плащи и чалмы, так как ночь бала теплая, а движения были сильные. Они повторяли такие фразы: «Моя защита — это Бог. Да будет прославлен Аллах. В воем сердце нет ничего, кроме Бога. Мой свет, Могаммед, Бог благослови его. Нет Бога, есть Аллах»... Эти фразы они пели на разные полумузыкальные мотивы низким голосом, и сопровождали их сильным движением головы над левым плечом в сердцу, потом назад, потом к правому плечу, и, наконец, вниз, как бы направляя все движения к сердцу. Эта текста были повторены сотни и сотни раз, и такой круг обыкновенно продолжался час или два, хотя он зависит от воли ишана, который руководил всеми исполнителями. Сперва движения были медленные, но постоянно увеличивались в быстроте, так что исполнители становятся неспособными выдерживать долее. Если кто-нибудь из них устанет до-нельзя или станет убавлять свои движения, то ишан, управляющий этими движениями, бьет таких по голове или выбрасывает вон из круга и заменяет другими из второго или третьего ряда. [140] Когда исполнитель падает без чувств от усталости и постоянного крика, то сейчас же являются другие на его место. Когда их голосе становятся совершенно хриплыми, и когда, наконец, они начинают кричать: «живи, Аллах бессмертный» (Гей, гей, аллах, гей!), сперва медленно и с наклонением тела к киле, тогда ритм делается все быстрее и в кадансе тело становится все более и более вертикальным, пока все не станут прямо. Тогда движение и крики увеличиваются в быстроте, и каждый исполнитель кладет свою руку на плечо соседа, образуя таким образом несколько концентрических кругов, и они движутся в массе с одной стороны на другую по всей продолговатой мечети, прыгая кругом с криками: «Гей, аллах, гей!» С этого времени вся эта сцена делается чем-то диким и ужасным,— зрители нервные не могут переносить ее, и из моих друзей двое принуждены были уйти из мечети. Хотя я был достаточно равнодушен, и видел скорее смешную сторону в этом кривляньи, чем ужасную, но я не мог, однако, отделаться от впечатления, что эти братства были просто какие-то умалишенные, чувства у которых совершенно независимы от их собственной воли. Наконец, они вполне лишились своих чувств, и с прежними криками бросились в бешеный танец. Но когда исчезли все их физические силы, они уселись вокруг и погрузились в молчаливое созерцание, а ишан читал молитву. После молитвы было патетическое чтение из поэта Гафиза о трогательном эпизоде в жизни одного из святых, но бывают и размышления о смертности человека или об огнях геенны. Переливы голоса были весьма замечательные и сопровождались часто очень странными жестами,— рука или книга прилагалась часто ко рту для того, чтобы выбрасывать голос, как можно дальше. Часто такие повествовании представляют собрание слов без всякого значения, но, несмотря на то, они производят на слушателей такое же впечатление, как и на исполнителей: и слушатели кричат тоже непонятные слова: хи, хо, очь-очь, бо-ба! испускают стоны и вздохи, плачут, бьют в свою грудь кулаками и падают на землю. Когда кончается один гафиз, начинается другой, и за ним следует другая молитва имана, прерываемая от времени до времени то песнью братства: «Я гей я, Аллах»! или: «Аллах Окбар»! то жестами и ударами по лицу и бороде, а слова безмолвно повторяются про себя. Потом крики и движения начинаются снова, за вини танцы, пока, наконец — и крики, и движения, и танцы, все сливается в одно, и каждый член общества пытается перекричать [141] голос других до тех пор, пока не настанет новое утопление, и молчание опять воцаряется; так попеременно они то кричат, и поют, и танцуют, то молчат до утра. Если крики были самими громкими и движения самыми сильными, иман остается совершенно довольным и даже спрашивает вас, понравилось ли вам? Эту секту мусульман русские администраторы в Ташкенте тоже хотели уничтожит, как самую фанатичную в центральной Азии...

Мусульманская религия в центральной Азии требовала, чтобы нарушение обрядностей религии подвергалось строгим наказаниям: и в Кокане, и в Бухаре были прежде особые туземные чиновная, называемые реисами, долг которых заключался в том, чтобы они следили за всеми гражданами, которые, быв увлечены своими делами, совершенно забывали о посещении мечетей. Таким реисам дали право понуждать всех таких граждан присутствовать в мечетях, и реисы эти поэтому могли даже выгонять людей из их собственного дома, отнимать их от работы и даже закрывать их лавки. Когда русские заняли Ташкент, они уничтожили этих реисов, как людей совершенно вредных в общественном и экономическом отношениях. С тех пор мечети опустели, и, как говорят, теперь в мечетях нет и половины того числа молящихся прихожан, какое было прежде. Ежедневные омовения и молитвы исчезают совершенно из употребления у мусульман.

Г-ну Скайдеру кажется, что русский оффициальный люд в Туркестане слишком злоупотребляет словом «фанатизм» в применении к разным явлениям магометанской религии: в каждом мулле и дервише они видят какого-то страшного фанатика, готового всегда подстрекать туземцев к избиению гяуров, как потому, что в них проник дух касты, так и потому, что они всегда готовы преследовать собственный общий интерес, как особенного сословия. Но разве не то же проявляется и в христианских государствах, когда дело идет об интересах церкви исключительно, как отдельной корпорация: тогда духовные готовы разрушить даже самое государство, еслиб они могли. Папство, константинопольский православный патриархат и мусульманство, все они имеют в виду один интерес, и в этом нет ничего особенного. С ними, разумеется, следует бороться, но только не насильственными средствами. И пусть себе будут фанатиками муллы и дервиши, нужно отделять от них народную массу, в которой фанатизма никакого нет. Все остальное население в [142] центральной Азии хоти и предано своей религии, но фанатизм у него может быть только мнимый, не имеющий в себе ничего реального. Простой народ и все другие сословия преследуют грехи в других, но своих не видят; каждый человек знает свои слабости, но продолжает предаваться им, лишь бы другие ничего не видели, а сами всегда рады кого-нибудь уличить и наказать. Если мы не преследуем магометанства в России, и назначаем общего муфтия магометанства, имеющего свою резиденцию в Уфе и принадлежащего к русскому дворянству по своему происхождению, то с какой стати преследовать мусульманство в Туркестане; этого, разумеется, нет в Ташкенте, где сам генерал-губернатор Кауфман запретил миссионерскую пропаганду среди туземцев. Во время холеры 1862 кадии и важнейшие из туземцев-жителей Ташкента обратились в правительству с просьбою о превращении пляски мальчиков по улицам и разных других обычаев, несогласных с постановлениями религии. Они желали также, чтобы русские власти принудили ташкентских мусульман идти в мечети молиться о ниспослании милости Бога на их страну. Разумеется, русские власти не согласились принуждать магометан; но музыку и пляску мальчиков они запретили, так как такие зрелища всегда собирают около себя огромную толпу зрителей, а большие собрания людей могут увеличить распространение такой эпидемической болезни, как холера. Так было объяснено решение правительства.

Прежние холеры были в центральной Азии одновременно с Европою: в 1832 и в 1848-49 гг. Холера прежде всего зарождается в Персии, так как в Персии очень часто бывают большие голода. Доктора в центральной Азии — софты; в своем лечении они придерживаются предписаний весьма распространенной в азиатских городах медицинской книги, которая называется «Тукпатул Му Минин». Эта книга поучает, что все люди принадлежат к четырем темпераментам, и что лечение болезни должно согласоваться с этими темпераментами. Определив ваш темперамент и соединив его с припадками вашей болезни, доктор вынет из кармана или из шарфа, который служит ему поясом, свернутые бумажки с лекарствами, и дает принимать внутрь в двух формах: в порошках и декоктах. Сам доктор всегда пробует лекарство, чтобы пациент не опасался отравления. Профессор Драгендорфь, бывший в Туркестане, нашел, что и в центральной Азии, как во всех мусульманских странах, существуют лекарства тех [143] арабов, которые завоевали центральную Алию в VII веке. Из 226 растительных лекарств, которые наследовал доктор Драгендорфь, 210 были известны современникам великого арабского врача Эбн Баитара, и 172 из них были открыты Диосридесом и Галеном. 12 лекарств получаются из Китая и 62 из Ост-Индии, 71 растет дико в центральной Азии или культивируется в Ташкенте, 50 в Самарканде и Бухаре, и несколько других привозят из Хивы, Кокана и Афганистана, 7 из Персии, 6 из Аравии и Турции, одно из Египта и 4 из Европы; эти последние уже давно привозились русскими купцами и продавались им дешевле и лучшего качества.

Когда умирает человек в центральной Азии, труп его вымывает женщина, называемая кыранда; все заботы о трупе возлагаются на нее, и она же оплакивает покойного во время похоронной церемонии. Хоронят как можно скорее, обыкновенно в тот же самый день. После омывания его одевают, покрывают саваном, кладут труп в наклонном положении, а руками прямо вытянутыми по обоим бокам тела, и связывать его кругами длинным бандажем, который у богатых сделав из шелковой материи. В Ташкенте молитва дается в доме муллою, но в Шарисабее и Бухаре тело, которое лежит на носилках, снабженных сверху соломенною покрышкою, и даже покрыто богатым сукном, несется в мечеть, где и совершается похоронная служба. Если покойник — женщина,— живой женщине не позволяется появляться в мечети,— ее также отпевать. Когда тело несут на кладбище, за ним следуют женщины, плачущие и испускающие равные вопли в похвалу покойного и для выражения сожаления о его смерти. Тело останавливается перед каждой мечетью, мимо которой оно несется, я к нему вызывается мулла, которого просят помолиться за усопшего. Могила приготовляется заранее и состоит из глубокого рва, на одном конце которого вырыт подземный покой. Когда носилки поднесены но рву, тело — гроба нет — валят вниз и пихают в пустой покой вместе с кувшином воды, из которого мыли этот труп. Затем ров наполняется землею, и накладывается земляной вал. В большинстве случаев вот все, что нужно; иногда всунут палку для метки; у других такая могила делается квадратною или продолговатою, и облагается со всех сторон кирпичами, утрамбованными с жирною глиною, в равных формах, и иногда с павильоном или с часовнею над могилою. Часто ставят маленькую лампу на могилу, а иногда и предметы, принадлежавшие покойнику, [144] например, колыбель умершего ребенка. Кладбища в городах устраиваются в большей части случаев за городским валом и представляют весьма печальный вид, так как не видно, чтобы кто-нибудь украшал их, даже зелени никакой нет. Женщины обязаны ходит в трауре в продолжении одного года, в тот же год они обязаны являться над могилою на седьмой день после похорон, потом на сороковой день, на полугодовой и в день смертного дня, и там плакать и выть.

V.

Посмотрим теперь, как живут русские в Ташкенте, по наблюдениям г-на Скайлера.

Дворец генерал-губернатора в Ташкенте самое лучшее здание из всех: он очень велик, покрыт железною крышею и построен в огромном саду, который весьма красиво снабжен холмами, деревьями, цветами, прудами, каналами и даже водопадами. Здесь три вечера в неделю играет военный оркестр музыки, и сад открывается для посторонней публики. На это время сад обращается в место свидания всех русских и городских туземцев,— особенно сарты любят музыку. Близ дворца генерал-губернатора есть большой новый форт, достроенный для охранения города, на верху которого расставлены тяжелые пушки и большой гарнизон... Есть в городе, конечно, общепринятое число правительственных зданий, без которых немыслим ни один русский город. Есть небольшая русская церковь и в то время был доложен фундамент для огромного каменного кафедрального собора, хотя русских в городе не более 3,000, если не считать 6,000 гарнизона. Миссионеры здесь запрещены. Маленькая церковь вполне удовлетворяет настоящей потребности, но находится в таком положении, которое указывает на необходимость ремонта. Русские ходят в церковь не в большом числе и не часто; такая небрежность удивляет набожных мусульман. Новому русскому собору здесь будут угрожать землетрясения, впрочем они бывают лишь изредка сильными. Когда г. Скайдер был в Ташкенте, в тот день было три удара в дать часов утра: стены дрожали, картины падали, и даже мелкие предметы сбрасывались на пол.

В Ташкенте нет собственно отеля, но есть одно или два места, как Громовское например, с меблированными комнатами [145] и со столом; впрочем, оба эти места грязны и неудобна. Есть порядочный ресторан поляка Жизлуцкого, и у него две или три комнаты для приезжих. Рынок в Ташкенте такой же, какие устраиваются во всей России. Мяса мало и дурное, но баранины изобилие, дешевая и вкусная. Прежде жаловались на недостаток в картофеле; но где заживутся русские солдаты, там непременно растет капуста, а за капустою являются и другие овощи, так что теперь обилие всех огороднических произведений. Дичи тоже в обильном количестве, но рыба редкость, так как река Сыр, которая изобилует осетрами, до сих пор остается без ловли. Отличное фрукта всякого рода очень дешево. Скайлер слышал жалобы на затруднения в разведении ржи о вместе с тем на недостаток черного хлеба. Вино, конечно, можно достать, но во четверной цене С.-Петербурга; можно десять и английский портер и ель, но по 10 шиллингов за бутылку! Здесь делают очень плохое вино, крепкое и квелое.

В Ташкенте есть и клуб, скучный и неклубный, как все русские клубы. Там можно ежедневно получать плохой обед; люди собираются в клуб немножко почитать газеты, а главное поиграть в карты и на биллиарде; зимою там бывают общественные собрания, танцы и концерты. Теперь к клубу присоединена отличная библиотека в 4,000 томов, собранных первоначально в канцелярии генерал-губернатора, и с тех пор постоянно расширяется подарками от других лиц: там можно найти классические сочинения русской, французской и немецкой литературы, и чрезвычайно хорошую коллекцию книг и статей, касающихся центральной Азии. Между другими учреждениями в городе достойна серьезного внимания химическая лаборатория, которая устроена очень хорошо и снабжена всем, что необходимо для такого учреждения. В Ташкенте издается еженедельная газета, издание которой обходится в 20,000 руб. в год, а подписчиков у нее было в 1873 году не более 300. В этой газете можно найти иногда интересные статьи о разных событиях в Туркестане; в ней же помещаются известия о важнейших событиях в Европе и России.

Что касается до оффициального мира, в Ташкенте подражают в своих внешних приемах восточным владетелям, которыми здесь окружены. Генерал-губернатор никогда не выезжает один, без конвоя из казаков, и даже жене его и детям давали казацкий конвой. Скайлеру рассказывали, что после замечания одного недавно прибывшего в Ташкент офицера, который, увидя жену губернатора, окруженную казаками, наивно [146] спросил: «неужели эта дама находится под арестом?" — жена губернатора стала ездить, как и все.

Кроме генерал-губернатора, есть военные губернаторы и вице-губернаторы, генеральный штаб и другие крупные оффициальные лица, так как Ташкент есть центр здешней администрации с ее разными департаментами и министерствами. Жены и семейства старейших в оффициальной иерархии воображать себя верхушкой общества и ставить себя гораздо выше других дам. Большинство офицеров привезли своих жен из России. Общество здесь делится на клики и котерии, хотя все эти оффициальные люди и дамы, за исключением высших оффициальных лиц, наехали в Ташкент из С.-Петербурга; очень многие скрылись сюда, убегая от своих кредиторов, другие были удалены из служба, иные ищут здесь повышения жалованья или тепленького местечка, а многие поехали в Ташкент, увлекаясь получением в короткий срок хорошей пенсии, или просто надеялись составить себе хороший капиталец. Поэтому и здесь живут по-петербургски. Люди встречаются на вечерах и театральных любительских представлениях, в клубе или во дворце генерал-губернатора, но каждый кружок держится в стороне от других, и таким образец настоящей общественной жизни тут быте не может. Эти нелепые разделения в таком небольшом обществе, и тот факт, что Ташкент представляется всем лишь временным мест ссылки, действуют очень дурно на юных офицеров и за служащих в гражданской службе. Удовольствий здесь мало, обществу скучно, и оно разровнено; ученый и литературные стремления или придавлены, или не поощряются; юные офицеры не находят никаких других занятий, кроме картежной игры и вина, и многие из них довели себя до того, что их нагнали даже из Ташкента; иные прибегали к самоубийству. В самом начале Ташкент был действительно тем, каким он описан в рассказах г. Каразина, который сам служил офицером в центральной Азии. В настоящее время есть некоторое улучшение: открытый разврат, кутежи поубавились, но тот же общий тон преобладает; общественное мление молчит или выражается слишком слабо, и многие позволяют себе такие вольности в своем поведении, какие в порядочном обществе невообразимы. Г-на Скайлера сильно поражало русское общество в Ташкенте не только недостатком знания о стране, но и полным равнодушием к естественным интересам жизни; многим трудно было понять, каким образом он мог заинтересоваться такою страшно, [147] в которой они только скучают, как он мог отразиться так далеко ли того только, чтобы осмотреть подобную страну. «Правда, были и исключения, но я говорю о моем общем впечатлении,— заключает г. Скайлерь. Число русских, знающих турецкий или персидский язык, или сколько-нибудь интересующихся изучением истории, древностей или естественных произведений страны или жизни людей, их окружающих, до того мало, что просто не веришь самому себе...»

Между тем, центральная Азия представляет великий интерес, хотя бы только в экономическом и торговом отношениях.

VI.

Главный центр торговли в центральной Азии, в котором сосредоточивается вся иностранная торговля — это города Бухара. Так можно найти и русские, и английские товары, хлопчатобумажные и каленкоровые произведения,— там есть и французские к немецкие товары. Английская торговля называется кабульскою по той причине, что она производится через Афганистан. Английские товары идут в Бухару под покровительством греческих фирм Ралли и Шиллизза и некоторых торговых домов в Калькутте. Между разными предметами, г. Скайлер нашел там американские револьверы, которые в Бухаре приобретаются дешевле, чем в Ташкенте. Русский сахар также продается дешевле, чем в Ташкенте. Между разными людьми, которых нашел он на ярмарке в Бухаре, он увидел только одного русского, агента фирмы братьев Быковых, Шмелева, который живет там в двух комнатках и торгует хлопчатобумажным товаром, но, главным образом, мелкими и модными вещами. Из его объяснений оказалось, что большинство русской торговли находится в руках татар. Торговец с небольшими средствами имеет в Бухаре много преимуществ в сравнении с крупными, если он живет там, продает лишь такие европейские вещи, на которые там есть запрос, и если он сам занимается своим делом. Такой мелкий торговец может продать свой товар почти немедленно, собрать свои долги с-разу и оборотить свой капитал по-крайней-мере три раза в годе, делая каждый раз но 50 процентов барыша. В самой Бухаре, агент, постоянно пребывающий, может собирать свои долга без всяких затруднений. Но другое бывает с русскими купцами, [148] если они торгуют в Оренбурге, Троицке, Петропавловске, где они продают на большой кредит купцам, приезжающим туда из Бухары, и теряют свои деньги, отдавая товара в долги. К несчастию русских купцов, мелкие русские торговцы, по русским законам, лишены права вести свои торговые операции в городах центральной Азии, так как в России позволяется торговать с иностранцами только купцам первой гильдии, ходящим по улицам в туземном одеянии. Но мелкий купец не может-угоняться за большим и ему очень трудно заплатить 250 рублей за одно только позволение открыть лавку. С мелкого купца берут в Туркестане по 2 1/2 процента за привозные товары, да еще другой налог в 3 процента с хлопчатобумажных произведений.

Генерал-губернатор фон-Кауфман хотел сделать Ташкент торговым центром, но сильно ошибся в этом. Ташкент остался административным городом, политическим: в нем, нет ни промышленности, ни земледелия, ни торговли; он лежат на дороге от Кокана в Оренбургу и Троицку — вот и все. Ташкент занимается только транзитною торговлею, и то потому только, что коканские купцы, вынужденные ездит в Ташкент для своих дел, тащут туда же и свои товара. Но если бы столицу Туркестана перенести в другое, действительно торговое место, тогда, может-быть, и явилась бы ярмарка не фиктивная, а действительная. Кокан несет в Ташкент всего больше — на 4.092,291 руб., но все эти товары не остаются в Ташкенте, а уходят в Россию. В отосланных «Материалах для статистики азиатской торговли», г. Скайлер нашел, что ввоз в провинцию Сыр-Дарьи со всех сторон достигал в 1872 году до 13.400,000 рублей, а вывоз до 9.185,000,— общая сумма 22.585,000. Из этих итогов нужно, однако, вычесть во-крайней-мере 10.000,000 для торговли с киргизскою степью, а весь остаток в 12,685,000 будет означать действительную цифру торговли ханств. Коли мы возьмем самую высшую цифру обоих путей; ввоза и вывоза, то мы получим общую сумму нашей нынешней торговли с центральною Азиею в 15.000,000 рублей. Если мы эту сумму сравним с таможенною 1867 года, то увидим, что вызов и ввоз Ташкента (считая и Кокан), Бухары и Хивы доходят до 10.175,000 и 8.504,000; общая сумма будет — 19.370,000 р. Отсюда ясно, что общая русская торговля с 1867-1872 год уменьшилась на 5.000,000 рублей....

В дальнейшие подробности мы не пойдем: цифры сами [149] говорят. Многие русские купцы, и в числе их Хлудов и Первушин, разорились или значительно потерпели. Не терпели только ташкентские администраторы, потому что если они сделают какое нибудь невыгодное предприятие, торговое ли, или политическое — это им все равно. Так, например, была устроена раз в Ташкенте ярмарка с удивительною стремительностью; для этой дели не пожалели даже солдат. Но эта ярмарка была устроена не потому, что ее желали купцы, участвовавшие в коммиссии, которую собрал генерал-губернатор для обсуждения вопроса о необходимости ярмарки в Ташкенте. Сторона администрации была составлена вся из военных людей, которые выразили свое мнение в следующих предложениях: «обмен мануфактурными произведениями из внутренних провинций империи сырого материала (хлопок и шелк) азиатских стран происходил до-сих-пор, главным образом, на двух ярмарках: в Ирбите и в Нижнем-Новгороде. Тесные сношения между потребителями и производителями и последовательная устойчивость цены и коммерческих сношений будут несомненно много облегчены перенесением центра обмена ближе в рынкам центральной Азии». В первом же собрании купцы заявили, что «ирбитская ярмарка, по своей отдаленности и слабому влиянию на центральную Азию, всегда была предметом их жалоб, но ярмарка в Нижнем-Новгороде имеет такое великое влияние, что было бы бесполезно основывать новую в Ташкенте, так как ташкентские цены неизбежно будут управляемы в Никнем". Ясное дело, что купцы понимали, что говорили, и ясно также, что военные члены коммиссии, не обращая никакого внимания на экономические суждения, решали все по-своему. Ярмарку устроили в конце 1873 года, как-раз после хивинского похода, и она обошлась в 377,247 рублей. Что же из этого вышло? Когда ярмарку открыли, из туземцев никто на нее не приехал, да и русские купцы явились нехотя. Туземцам обещали даровые места, если они согласятся юг своего рынка переехать в русский, во они, разумеется, и с места не сдвинулись. Тогда сам генерал-губернатор издал приказ, что в продолжении всей ярмарки,— двух месяцев в году,— все туземные купцы, за исключением тех, которые торгуют провизиею, должны закрыть свои лавки на старом базаре и перевести свою торговлю в лавки ярмарочного здания. Большая часть отказалась совсем торговать, а другие решились создать тайную торговлю и разносили свои товары по дохам. Сперва генерал-губернатор приступил к штрафам, [150] но и это неудалось: штрафные разбежались; тогда явились казаки, но эта мера собрала уже всех купцов, и они просили губернатора оставит туземцев в покое. Базар этот остается пустым и доныне.

Самая главная дорога в Бухаре идет в Россию через Казале и Оренбург; все караваны так идут. Коканская торговля имеет из Ташкента две дороги: одна, прямо до горам через Телау, в 170 верст, на что требуется 5-6 дней, а другая,— по которой ездят в телегах, по пути из Ходжента, в 250 верст, 8-10 дней... Прежде почти все караваны ехали из Ташкента в Петропавловск и Троицк; теперь уже они избирают почтовую дорогу и идут по ней прямо до Оренбурга — 1,800 верст в 60 дней. Все находят, что эта дорога и ближе, и дешевле дороги через Ташкент.

Дорога из Бухары чрез торговый бухарский город Карши в Баяк, пограничный пункт с Афганистаном, определяется в 100 англ, миль, и требует 73 дня. В Кабул от Баяка 350 миль больше и еще 13 дней. Если караваны пойдут в Кабул, минуя Баяк, через Кудум, то путешествие сократится на 20 дней. От Кабула до Пемэуор, в Ост-Индии, караваны идут в 12 дней. Весь путь от Бухары до Ост-Индии 45 дней; для каравана плата за этот путь на русские деньги 34 р. 40 к., а на английские: 4 ф. 14 ш. 7 п., не считая таможенных и транзитных пошлин, а также больших требований эмира кабульского. За путь от Москвы до Бухары цена та же.

Перейдем к промышленности, в основании которой лежат хлопчатые товары и шелковые. Туземные хлопчатобумажные ткани, некрашеные и вообще небеленые, специально потребляются для приготовления рубашек и подштанников. Этот хлопок для грубой ткани называется буз, а русскими купцами — матою, потому что мера его — мата, а по-английски мата составляет восемь ярдов (Один ярд — три фута, 1,336 арш.) (по-русски 10,29 арш.). Дака — более тонкий материал, род муслина, грубый сорт которого употребляется на одежду, а тонкий сорт на чалмы. Алатча — это полосатый материал на голубом фоне. Балама — несколько лучшего качества, с полосками на белом фоне. Туземцы красят хлопчатобумажные товары, иногда в три различных цвета, посредством деревянных штампов, налагаемых рукою... В 1869 году испытывали, насколько можно хлопковыми запасами в Средней Азии удовлетворить потребности армии, и было решено употребить ту [151] земный буз, вместо русского белого хлопкового сукна, для солдатской одежды. Требовалась ширина в 14 дюймов, между тень как буз никогда не может быть шире 11 дюймов. Подрядный, поэтому, нашли невозможным достать в Ташкенте желаемый материал, и должна были обратиться в Бухару, где хлопчатая промышленность производится в более широких размерах. В результате оказалось, что цена специально заказанной для армия, оказалась столь же высокою, как для русских товаров из Москвы и с включением, издержек на провоз; сверх того, московский хлопок был тяжелее туркестанского и долее носился.

Лучшие шелковые товары получаются из Бухары, затем из Кокана и Ходжента, а также из Хивы; всех хуже из Ташкента. Вследствие запрещения кораном, употребление чистого шелкового фабриката ограничено исключительно женщинами и детьми; дли мужчин шелк может потребляться лишь в смеси. Ежегодное производство шелка в Средней-Азии оценивается, при тщательных вычислениях, до 4,600,000 ф., из которых 1 1/2 милл. идет из Бухары, столько же из Кокана; 100,000 ф. из Хивы, 4000 из Кашгара, и целый миллион из русских владений Туркестана. Кликах центральной Азия в высшей степени благоприятен шелковому производству. Там в продолжении лета почти нет ни дождя, ни града; грозовые бури и сильные ветры — явления редкие; все эти причины делают возможным работу без всякого искусственного тепла и вентиляции. Вместе с тем существует изобилие неизбежной пищи для червя — тутовое дерево. Причины, которые ограничивают количество я качество производства шелка, заключаются в методах в выводе червей и в образе жизни местных жителей. Все производство шелковичного червя находится в руках женского труда: и уход за червем, и уход за тутовым деревом. Успешное шелководство больше всего зависит от ухода за червями; оно требует со стороны женщин большого внимания, можно сказать, тут нужна нежность люби: воспитание червя, по своей сущности, занятие домашнее, и чем мельче черва, тем заботливее должен быть за ним уход... Но тут и прекращается действительность женского труда. Когда преходит время наматывать шелк, на сцену является механический труд, требующий, главным образом, хорошего порядка и дисциплины среди рабочих. Русские купцы, если бы они серьёзно хотели завести в Туркестане шелковое производство, должны были бы прежде всего научить туземцев [152] лучшим методам и потом создать среди них спрос на лучшие сорта коконов. Увеличенный спрос на лучшие шелка увеличит и предложение. Между тем, все усилия, которые употребляли русские купцы в Туркестане в продолжении пяти лет, с 1867-72, кончились тем, что из семи предприятий удалось только одно, несмотря на то, что им помогало деньгами само правительство. Они не имели успеха в соревновании с туземцами. Когда г. Скайлер был в Туркестане в 1873, тогда была еще одна филатура в Ходженте, принадлежавшая компании московских купцов. Она была основана на 200,000 руб., и ее успеху ревностно содействовал сам генерал-губернатор Кауфман. Но ею управляли неспособные люди, и их дела находились в большом пренебрежении, вследствие отдаленности самих владельцев: они жили в России. Позже, в ноябре 1875 года, г. Скайлер видел в газетах объявление о ликвидации этой фабрики с потерею четырех-пятых основного капитала. Одну из причин этой неудачи г. Скайлер находит в том, что сам управитель не имел ни малейшего понятия о шелковом деле, а, во-вторых, была дана очень большая цена за коконы.

Туземцы центральной Азии обладают живым коммерческим инстинктом, но вместе с тем не отличаются большою опытностью в торговле коконами. Слабейший добавочный запрос на рынке, появление новой торговли или каких-нибудь новых предметов в продаже,— все их так сильно поражает, что они вдруг начинают поднимать цены до нелепых размеров. В 1869 году, в продаже поднялась цена на таннин, и таннинный корень достиг громадной цены. Требование итого товара распространилось на базарах; крестьяне, жившие в Бритч-мулла и в соседних деревнях, где таннин рос, слыша о высоких ценах, как бешеные, бросили свои поля и стали вырывать искомый корень; продавали свой скот, чтобы купить лошадей и ослов, и помчались на них в Ташкент, с целью обогатеть от огромной массы вырытого ими корня. Приехав в Ташкент, они узнали там, что таннин прежде действительно покупали, но теперь более не нужно. Таким образом, бедные люди должны были продать свой таннин за самую дешевую цену, некоторые из них погибли зимою с голоду. Та же самая история происходила в другой раз, когда приехали какие-то итальянцы и стали скупать яйца шелковичных червей. Коконы тогда поднялись до 30-50 руб. за пуд; но из России весною 1871 года прислан был указ, чтобы не продавать иностранцам яйца шелковичных червей. В том же году [153] ташкентское правительство открыло школу для изучения шелководства с химическою лабораториею, и поставило в программу этой школы: исследование разных пород шелковичных червей, причин их болезней; опыта над пищею шелковичных червей и рациональные методы для вывода червей. Нет никакого сопения, что изучение шелководства с научной точки зрении дело полезное; но еще бы лучше было, еслиб при научной школе была устроена хотя бы небольшая филатура, которая бы могла солдат из туземных рабочих людей мастеров шелкового дела, и затем эти мастера устроили бы и фабрику на настоящих научных и вместе практических началах.

VII.

Центральная Азия всегда представлялась каким-то плотам дном; о ней говорили, как о необыкновенно богатой стране. В 1867 году был представлен доклад, в котором было сказано, что военная администрация в новой провинции, со всеми ее местными военными управлениями, окупится на месте, и что государственная казна от этого ничего не потеряет, так как все издержки могут быть покрыты деньгами, находящимися уже в распоряжении министра военных дел, и что, кроме того, состоится сбережение в администрациях военных округов Оренбурга и Западной Сибири, от территория которой отнималась тогда целая провинция — Семиречье. Говорили тоже, что военно-гражданская администрация, хотя и будет составлять предмет новых расходов в значительных размерах, но особенного влияния на государственный бюджет не окажет, так как все издержки будут покрыта самой провинциею. Но уже в 1868 году дефицит оказался в 3.188,024 руб., а через пять лет — в 1872 году — дефицит дошел до 18.908,955 руб.: издержки были 29.497,414 руб.,— доход только 10.588,459 руб. В 1872 году дефицит достиг 5.567,000, а в 1873 году — 7.000,000.

Приложим к этим издержкам издержки на войну. Первоначальные издержка действительно были очень ничтожны. При первом движении в центральную Азию генерал Черняев получил на свои расходы 15,000 рублей, а генерал Веревкин 200,000 рублей, к которым было потом прибавлено еще 50,000, но употреблено только 234,000,— остальные 16,000 [154] были переданы ген. Черняеву. Кампания генерала Романовского в 1866 году оценена в 250,000 руб. Экспедиция, овладевши Самаркандом, стоила 150,000, а вся территория, которая была приобретена до 1873 года, обошлась в 900,000; но из этой суммы бухарский хан заплатил 500,000 рублей контрибуция на военная издержки. Захват Шарисабса и Карши, а также Кульджи, стоял не дорого.

Но за то последние экспедиции обошлись не так дешево. Когда хивинская экспедиция обсуждалась в Петербурге, генерал Кауфман, обращаясь в министру финансов, просил у него 300,000 рублей, но в действительности, в Ташкенте, эта сумма была истрачена прежде, чем войска покинули Ташкент. Единственная цифра, которая была обнародована по этому обстоятельству, это — издержки на провиант и перевоз оренбургского отряда; сумма их достигает 1.423,735 рублей. Если эту цифру принять за истинную, то, сосчитав по одной и той же цене расходы армии Кауфмана и кавказской армии, вся стоимость хивинской войны окажется в 7.000,000 рублей.

Коканское восстание 1875 года продолжалось шесть месяцев,— сколько оно стоило, об этом знают туркестанские власти.

Вообще говоря, статистика расходов ведется в Ташкенте по старому, как это было в 1868 году, когда явилась первая попытка образовать общий статистический комитет для центральной Азии. Но он не состоялся по полному неведению членов местной администрация, которые, поэтому, ничего не могли сообщить. В 1869 году, по приказу главнокомандующего, статистические комитеты были основаны в различных округах. В сыр-дарьинском округе, в 1870 году, собрался первый комитет и обратился к оффициальным лицам местной администрации с циркуляром, в котором были поставлены вопросы о статистике местностей, которыми они управляли; но эти вопросы, касавшиеся подробностей, произвели в коммиссии веселое настроение. Статистическое сообщение от уездных начальников провинции Семиречье содержало, между прочими известиями, такие: «климата — нет; производительные силы — неизвестны». Такие показания была даваемы всего семь лет тому назад.

Судя до расходам, завоевание Туркестана является делом чрезвычайно невыгодным, оно не только не приносить никаких доходов государству, но мешает развиваться даже соседним губерниям России: оренбургской и западной Сибири. Постоянное увеличение войск в Туркестане отзывается и на [155] них, а этих войск до 30-40 тысяч. Между тем содержане солдата в Туркестане отбит очень дорого: 32 1/2 рубля и человека, и в эту сумму входит только мука и крупа,— четверть стоит 10-12 рублей. Содержание кавалерии еще дороже. Число лошадей, принадлежащих правительству, доходит до 4-5 тысяч, и целый миллион рублей тратится на фураж; надо лошадь, таким обратом, обходится в 200 рублей, и это делается в такой стране, о которой нам постоянно говорили, что жатва там бывает иногда сам-80 и 100 — и притом два раза в году — а клевер и сено можно косить четыре раса в год. В центрально-азиатских степях главное занятие жителей — скотоводство, и, несмотря на то, правительство платит не менее 2 руб. 40 коп. за пуд мяса и баранины,— цена столь высокая, что можно думать, будто в той стране нет никакого скотоводства... Еще одна странность относительно цен на провизию: хлеб — дорог, потому что подвергается налогу в 10 процентов всего производства с земли. Само правительство, но этой причине, уплачивало в казну 276,000 руб., а тратило два миллиона на муку и фураж. Предположим, что три-четверти этой провизии произведены в провинции Сыр-Дарьи, следовательно, правительство заплатило 150,000 рублей своего налога, передавая их из одних рук в другие. Остальная сумма в 126,000 рублей пала на население Сыр-Дарья, число которого 800,000, и, следовательно, оно кормилось на 1.260,000 рублей, между тем как 30-ти тысячная армия обошлась в 2.000,000 рублей. Ясное дело, что тут что-то не так не только в коммиссариате, но и во всем финансовом управлении. Если даже — как этого хотят туркестанские власти и как это и делается в действительности — все издержки по армии и флоту идут на счет государственной казны, то хотя и нет никакого сомнения, что государство действительно может взять на себя такие издержки, но все же это не должно делаться совершенно бесконтрольно, и не должна содержаться целая армия в 40,000 только для того, чтобы охранять границы; это значило бы, что все назначение этой армии состоит только в том, чтобы укрощать и повелевать населением всего Туркестана.

Но в действительности, когда это дело предпринималось, люди, стоявшие во главе его, имели совершенно другие цели: они стремились не в укрощению только, но и в просвещению того населении, которое покорялось само русской власти, ища безопасности и свободы от прежних деспотов.

Указывая на главные причины, расстраивающие все [156] источники вашего нравственного влияния в центральной Азии, г. Скайлер рассматривает подробно вопрос о нынешней организации туркестанского управления. Общая администрация страны не имеет единообразия и не показывает ни в чем присутствия установленного принципа объединенной силы. Разнообразие взглядов и поведения чувствуется на всех ступенях служебной лестницы и поддерживает постоянный антагонизм между различными органами правительства, что возбуждает партии и делает прочную политику невозможною. Каждая партия составляет центр группы лиц, гоняющихся за местом и прибылью. Подобное состояние вещей расслабляет мораль и, благодаря атому, наши гражданские и военные чиновники постоянно заняты, но не исполнением своего долга, а проведением интриг, для которых наша административная система в Туркестане представляет огромное поле. Каждый думает только о быстрой карьере, о занятии важного поста и достижении высокого ранга, и никто не дает себе труда принять в рассчегь обязанности, наложенные на него тем фактом, что он русский и преследует цивилизующую миссию в Средней Азии. Благодаря самому положению нашей администрации, наши чиновники присвоивают себе право объяснять свои обязанности, как им самим хочется. В Ташкенте, центре администрации, нет общественной жизни, там даже нет общества, там ничто не соединяет людей, которые вполне поглощены своими собственными интересами. Главное зло состоит в смешении военных и административных властей и в полном отсутствии всякого различия между ними. Высшая военная и гражданская власть сконцентрировывается в лице генерал-губернатора, который в то же самое время и главнокомандующий войск всего района; но в низших инстанциях она разделена между начальником канцелярии генерал-губернатора и начальником штаба. Согласно с законом, действия первого должны ограничиться чисто-административными дедами, но в действительности он пользуется всеми прерогативами начальника штаба специально во всем, что касается местной администрации страны. Офицеры, которые управляют отравою, зависят гораздо более от начальника канцелярии генерал-губернатора, чем от начальника штаба. В провинциях две власти, опять соединенные в лицах военных губернаторов, которые в то же самое время начальники войск в их провинциях. Они соединяют две различные власти, отделенные в предшествовавших инстанциях, интересы которых, благодаря существующему режиму, постоянно сталкиваются и иногда [157] становятся неприязненными. В округах военно-административных власть дальше делится между администраторами округов и начальниками войск, там расквартированных. Эти последние находятся иногда в большом затруднении, не зная к кому обратиться, к военным ли начальникам, от которых они прямо зависят, или к представителям административной власти, которая пользуется значительным влиянием, и в этих случаях они предпочитают повиноваться тому, кто в данный момент имеет больший вес.

Армия, представительница наших сил, и администрация, выразительница цивилизующего порядка, который мы ввели в страны, завоеванные нашим оружием, образуют собою два различных элемента, которые не могут сливаться, не задержав прогресса дела, преследуемого нами в центральной Азии. Начальник войск должен быть отделен от администрации страны, пользуясь в своей сфере деятельности полною независимостью, так как часто-военная администрация тоже необходима. Создание же смешанной администрация,— военной и гражданской,— что мы ввели в центральную Азию — представляет только накопление военных и административных должностей. Чтобы результаты вашего завоевания могли упрочиться, административный элемент должен быть удален от вмешательства в военные дела. Обе власти должны действовать отдельно, должно быть полное отделение между гражданскою и военною администрациями, или, наоборот, гражданская администрация должна быть совершенно замещена военным элементом. Так как мы чувствуем сами себя слишком слабыми, чтобы управлять без помощи военной силы, то мы должны, поэтому, уступить чисто-военной организации. В настоящее время, единственною опорою нашей политической роли может служить только охранение силою оружия, и только эта роль оказывает престиж на туземное население при испорченности вашей администрации в Туркестане. До тех пор, пока эта администрация существует, мы не можем ожидать от туземцев какого-нибудь уважения, и наша армия должна делать неслыханные усилия, чтобы восстановить почву, которую потеряла администрация. Полномочия, которыми пользовалось люди, называвшиеся администраторами, в разных местностях, ободряли их к злоупотреблению произвольным авторитетом, без всякого внимания в действительному положению вещей или справедливым интересам нашего положения в Туркестане. Многие присвоивают там себе политические роли, и сильные своею протекциею, позволяют себе [158] иногда угроза, которая они неспособны осуществить посредством оружия, и все это сопровождается самыми тяжкими последствиями для невинных людей. Подобные дела могут нас только унижать в глазах туземцов. Таковы выводы г. Скайлера, постороннего и беспристрастного наблюдателя, из всего, что он видел в Туркестане несколько лет тому назад.

Действительно, пока многое не переменится в общих принципах нашего колониального управления, все наши административные усилия в центральной Азии останутся бесплодными, и ожидаемая торговля но вознаградит даже издержек, делаемых на поддержание этой торговли. Открывая нашу цивилизаторскую миссию на Востоке, мы ее могли не сознавать, что на избранном нами пути мы не выдержим конкурренции Европы. В сравнении с Азиею, Россия всегда будет, конечно, цивилизованною державою, но она может упрочить свое военное и политическое влияние только тогда, когда ее администрация изберет для себя новые пути. Всего более затруднительно противоборствовать влиянию, какое оказывает там могущественная и первостепенная торговая нация, рессурсы которой далеко выше тех, какие существуют теперь в распоряжении нынешней нашей администрации для успехов своего призвания в центральной Азии.

Юр. Россель.

Текст воспроизведен по изданию: Среднеазиатская культура и наша политика на Востоке // Вестник Европы, № 7. 1876

© текст - Руссель Ю. 1876
© сетевая версия - Thietmar. 2016
© OCR - Бычков М. Н. 2016
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вестник Европы. 1876