СКАЙЛЕР

СКАЙЛЕР, Е.

ЗАМЕТКИ О ПУТЕШЕСТВИИ ПО РУССКОМУ ТУРКЕСТАНУ,

КОКАНДУ, БУХАРЕ И КУЛЬДЖЕ

СРЕДНЕАЗИАТСКАЯ КУЛЬТУРА И НАША ПОЛИТИКА НА ВОСТОКЕ.

Turkistan. Notes of journey in Russian Turkistan, Khokand, Buchara and Kuldga. By Eugene Schuyler, Phil. Br. Member of the American Geographical Society and of the Imperial Russian Geographical Society, etc. London. 1876 — Туркестан. Путевые заметки о русском Туркестане, Кокане, Бухаре и Кульдже, Евгения Скайлера.

(Об этой статье покойного Ю. А. Росселя упомянуто у нас в его некрологе. Она была последним трудом, написанным до начала его тяжкой болезни, и печатание рукописи предназначалось в первых книгах нынешнего года, но потом было отложено в надежде на его выздоровление. Пользуемся настоящим случаем, чтобы повторить еще раз высказанное не только нами, но и всеми, знавшими покойного, сожаление об утрате нашею журналистикою писателя искренних убеждений и приготовленного к своей деятельности солидным литературным образованием.— Ред.)

Труд г. Скайлера не скоро утратит свое значение для тех, кто интересуется судьбами нашей политики в Средней Азии. В высшей степени наблюдательный ум, вместе с основательными и точными сведениями в политических и экономических науках, выгодно отличают г. Скайлера от толпы обыкновенных путешественников. Немаловажным его преимуществом послужило и то обстоятельство, что, прожив в России несколько лет в качестве одного из представителей Соединенных Штатов, он ознакомился с нашею администрациею у самого ее источника, изучил очень удовлетворительно русский язык, и это обстоятельство дало ему возможность узнать туркестанские дела по русским источникам и приобресть основательные сведения [579] от русских ученых, как в Петербурге, так и в Туркестане. С особенною признательностью он отзывается о петербургских профессорах: гг. Григорьеве, Захарове и Лерхе, которые доказали «все их терпение и радушие, открыв ему доступ к их собраниям материалов о Востоке», и о военном министре, который поручил топографическому департаменту снабдить автора двумя специальными картами Центральной Азии, а также картою Кульджийской области; эта карты и приложены к английскому тексту книги. Одним словом, г. Скайлер имел в своем распоряжении все, что только может иметь путешественник для успеха в своих изысканиях. Особенно в Туркестане он встречал общее сочувствие как со стороны русских, так и туземцев-мусульман.

В семнадцатом столетии Россия, занятая своими внутренними смутами, хотя и страдала от соседства с Азиею, но не могла обратить всего своего внимания на эту offisina gentium. Тогда в первый раз явилась «Книга Великого Обозрения», из которой можно было получить сведения о государствах средней Азии, существовавших в шестнадцатом веке. Еще более замечательный труд голландского писателя Витсена достиг Россия и изумил как ее, так и всю Европу в конце семнадцатого столетия; в этом сочинении собраны все знания того времени о центральной и северной Азии. Московские государи узнали, что им следует несть обаяние своего могущества и необъятного пространства в самые отдаленные страны мусульманского Востока. Они решились вместе с тем оказать охрану на восточной границе России от грабительских нападений ближайших кочевых населений. Наконец, они признали своим долгом заботиться о русских торговых интересах, не забывая вместе с тем спасать православных христиан из мусульманских рук, посредством выкупа, как это делали тогда и европейские государства.

Своим девизом не только с азиатами, но и европейцами, московские цари и земские люди приняли, что если мы хотим, чтобы нас уважали, то прежде всего мы должны уважать себя. Еще при Василие III прибыло посольство в Москву от афганского султана Бабера, который в то время основал могущественную и богатую монархию в Индии. Известие об этом тогда еще не успело дойти до царя. С соблюдением всех [580] приличий и согласившись на взаимную свободу торговли, которой Бабер желал, царь, когда стали писать документ, приказал однако не писать слова: «брату», в титуле Бабера, так как он не знал, кто такой был Бабер,— государь ли, или только вассал индийского государства.

Ногаи, лагери которых протянулись по восточной границе России, от Каспийского моря к Сибири, считались в XVI столетии русскими царями опаснейшими соседями. Несмотря на то, Иван-Грозный не позволил Измаилу, хотя он был весьма хорошим союзником России и хотя русские ценили его дружбу, назвать ни самого себя в документах (как желал Измаил, согласно с старым обычаем), ни его отца, ни его брата, признавая оба заявления поношением достоинству царя русской взяли. В 1589 году, когда знаменитый Абдуллах, хан Бухары послал посла с письмом к царю Федору Ивановичу, письмо принято не было, потому что писано без царских титулов; и, по повелению царя, боярин Годунов отвечал Абдуллаху, что все государи пишут его царскому величеству с должным уважением, а его боярину с любовью и вежливостью. Годунов, вместе с тем, извещал хана, что если царь не предал его посла опале, то только вследствие его вмешательства вместе с другими боярами, и Годунов предлагал хану загладить нанесенное оскорбление, обещая ему употребить все свои усилия, чтобы установившиеся отношения не были прерваны.

Известно также, что в той небольшой России 1620 года, только что исцелявшейся от беспорядков «смутных времен», юный царь Михаил Федорович послал Хохлова, в качестве посла, в Бухару, строго приказывая ему не давать никаких подарков, если будут спрашивать перед приемом хана; также, если при обеде у хана будут посланники других держав (там могли случиться посол из Персии, от индийского царства Бабера или от османлийских султанов), то требовать, чтобы ему, русскому посланнику, дали первое место над другими, и если в этом удовлетворения не будет, то не обедать. Первый русский посланник в Китай, сын боярский Байков, посланный туда в 1654 году, не был принят императором, потому что Байков не согласился подвергнуться безобразным церемониям, которые были обязательными для всех иностранных послов, из какого бы места они ни прибыли. При русском дворе в приеме послов от правителей центральной Азии строго соблюдался обычай, что обращение с послами должно быть соразмерно с политическим весом их повелителей; обыкновенно назначались [581] на эти приемы чиновники низших степеней, которым приказывали пускаться в разные восхваления, чтобы возбуждать чрез иностранных послов высокое понятие о нас за-границею. Так, например, в инструкциях Новосильцеву, который, был послан в 1585 году в качестве посланника царя Федора Ивановича к императору Рудольфу, было приказано сказать относительно наших азиатских отношений, что «государи, живущие вдоль границ нашей страны: хан Кызыл-баш, бухаринский царь, туркестанский царь, казацкий царь, Ургентш царь, и георгиянский, ивиуриянский, калмыкский, шемаханский и шенкальский правители, что все они теперь находятся в мире с Кызыл-башем и между собою, согласно с русскими предписаниями и советами русского государя, и что все они во всех своих важных делах, в которых может возникнуть дружба или вражда, они пишут нашему царю» — и т. д.

Что касается до второго пункта, об уничтожении набегов на русские поселения со стороны соседних кочевых племен, то об этом в шестнадцатом и семнадцатом столетиях знали очень хорошо, что это дело невозможно для центрального правительства, и потому московские власти предоставляли его пограничным начальникам. Единственным исключением из этого правила было устройство для защиты русских заселений на левом берегу реки Камы, против башкир, киргиз и калмыков от Белого-Яра на Волге до реки Ик за Мензелинском; эта линия называлась Камскою. Такое положение вещей вызвало происхождение казаков на Волге, Урале и Тереке, которые служили заставою Московского царства от грабежей кочевников, а иногда и сами казаки делали огромные набеги на оседлые государства центральной Азии; яицкие (теперь уральские) казаки не раз забирались в Хиву. Имя казака сделалось в центральной Азии ужасным уже в шестнадцатом столетии.

Московские цари особенно любили таких отважных людей, которые входили в коммерческие отношения с центральной Азиею. Когда Казань и Астрахань перешли в руки Ивана Грозного, тогда послы правителей Самарканда, Бухары и других центров центральной Азии приехали в Москву просить о свободной дороге для гостей, и действительно цари устроили такие дороги, и уже в семнадцатом веке они стали посылать своих представителей в государства центральной Азии, и тогда уже началась караванная торговля русских купцов и освобождение русских пленных из азиатского плена посредством денежного выкупа. В конце московского периода, Россия пришла [582] в соприкосновение с Китаем вследствие успехов сибирских казаков на Амуре, что сильно беспокоило китайское правительство. Для учреждения правильных торговых отношений царь Алексей Михайлович послал в 1654 году посольство в Пекин; за этим неудачным посольством были посланы и другие, во все они не имели никакого успеха.

Петр Великий отличается во всем и от предшественников, и от преемников: это видно я из его рассуждений о центральной Азии. У него не было никакого стремления в завоеваниям в азиатских землях; он увлекался совершенно другими идеями. Он хотел устроить русской торговле дорогу через степи к сокровищам Индии, о которых он слыхал от своих голландских друзей; они ему рассказывали, как они сами и другие западные европейские нации путем моря достигали Индии и там обогащались. Под влиянием другого рассказа о том, что близ города Ирвет (вероятно, Ярканда) найдены массы золота в реке, и что эта местность находится во владениях калмыцкого князя, лежащих к югу от Сибири и к востоку от Бухары, Петр Великий задумал план для проведения дороги к Ирвету посредством солдатских работ военной экспедиции, которая имела своею целью не завоевание страны, по которой должна идти дорога, во исключительно одно развитие торговых сношений. Оттуда он надеялся провести дорогу в Бухару и далее — до самой Индии. Все эти замыслы Петра были основаны на тех сведениях, которые он вычитал из замечательного сочинения Витсена, основанного на китайских источниках и на других, которые были известны в Европе, и где было множество фактов о дорогах и государствах, и о политической жизни. центральной Азии. Важным событием для этих соображений Петра послужил приезд посольства от хивинского хана в 1703 году, с предложением подчинения России. Петр знал все, что делается в Хиве и Бухаре; появление хивинского посольства убедило его, что эти государства невелики и слабы, и что их правители не имеют сильной власти, а зависят от множества других еще более слабых владельцев, что поэтому с 5,000-м отрядом можно упрочиться и в Хиве, и в Бухаре. Завоевав таким образом Хиву и Бухару, следует оставить в ней стражу и потом с остальными войсками открыть дорогу в Ирвегь и в Индию, и послать туда русские караваны. План этот в те времена был не рискованный, но, к сожалению, Петр выбрал для этой цели неспособного, вождя, князя Бековича-Черкасского. Петр [583] полагал, как думали все в его время, что с азиатами надо действовать непременно хитростью. Так полагал и Черкасский, иначе он действовал бы с ними прямо и энергично, и лог бы достичь своей цели.

Князь Бекович предпринял свою экспедицию с большими предосторожностями. Он три года с-ряду изучал восточный берег Каспийского моря и устроивал различные укрепленные позиции. В июне 1717 года, он двинулся в степь к Хиве с армиею в 3,500 человек, с 6 пушками и с 200 верблюдов и 300 лошадей. Только когда он подошел на 125 верст от Хивы по берегу Аму-Дарьи, он дал хивинцам решительное сражение, которое продолжалось три дня и окончилось полным поражением неприятеля. Хан сам сдался вполне на милосердие русских и предложил князю идти и занять Хиву, разделив свою армию на несколько отрядов для более удобного прокормления их. Бекович поверил им, но когда отдельные отряды отошли в степь, их всех перебили по одиночке и голову Бековича послали в подарок эмиру Бухары, который, однако, не решился принять ее. Петр Великий посылал в Хиву своего посла еще раз в 1725 году; это посольство взял на себя итальянец Флорио Беневени, он достиг Хивы, и там его приняли с. большим почетом, но этот прием совершился в то время, когда Петра Великого уже не стало.

Другая экспедиция Петра, отправленная из Тобольска в Иркет под начальством капитана Бухгольца, хотя не достигла своей цели, потому что эта цель оказалась недостижимою, но за то экспедиция, дойдя до Иртыша, положила там твердое основание русскому могуществу. Петр Великий понимал всю важность идеи о переведении Аму-Дарьи в старое русло Каспийского моря. В политике с Китаем Петр следовал недальновидной политике московских царей, но в конце своего царствования, в 1722 году, он послал капитана Унковского, как посла к калмыцкому государю, Тасваку-Рабдану, чтобы изучить в точности положение Джунгарии. Петр хотел узнать, в каком положении находится Джунгария, чтобы составить себе правильное понятие о борьбе между манджурами, которые в это время овладели китайским престолом, и калмыками. Взяв сторону Джунгарии, Петр надеялся побудить пекинский двор к большим уступкам, в пользу русской торговли и для учреждения консульства в Пекине.

По смерти Петра, эта идея никогда не приходила в [584] голову его преемникам XVIII века. Таким образом, Джунгария была совершенно уничтожена манджурскими войсками китайского императора Киень-Лонь, а неутомимый калмыцкий вождь Амуркана принужден был бежать в Сибирь, где он вскоре умер от оспы, и сибирские власти, чтобы удостоверить пекинский двор в действительности смерти Амурканы, посылали два раза тело несчастного калмыцкого героя пограничным, чиновникам Китая.

Таким образом, наша торговля с Китаем приняла унизительный характер перед китайскими властями и вместе с тем сделалась невыгодною и в экономическом отношении. Русские товары почти постоянно продавались китайцам по ценам, которые не оплачивали настоящей торговой стоимости товара, а за китайские товары русские платили втрое. Причины этого явления заключались в том, что русские купцы, вследствие своего ненормального положения, не могли установить у себя никакого единства, между тем как китайские купцы, сосредоточенные вместе в своем же городе, легко составляли стачку против русских купцов, из которых иные поддавались китайским влияниям и служили китайцам предателями интересов русской торговли. Русские власти тоже уживались с китайцами и прижимали своих в желании услужить китайским купцам, которые давали им взятки. Вся торговля, таким обратом, обратилась в монополию весьма небольшого числа крупных и мелких торговцев, лишенных всякого патриотического чувства. Невежество русских пограничных чиновников, которые являлись из Петербурга по протекции какого-нибудь сановника, было весьма замечательное по всем делам, к которым они прикасались. Русские дипломаты оказались до того бессильными, что но нерчинскому трактату, утвержденному в Буринске в 1727 году, трактат этот лишил Россию всего левого берега Амура, который никогда не принадлежал китайцам, и, раз попавшись им в руки, стал непреодолимым препятствием плавания по Амуру к Тихому океану, и такое препятствие существовало 150 лет, пока в наше время не было положено конца этой несправедливости. Другая особенность политики XVIII-го века состоит в том, что русская торговля с Китаем была ограничена одним городом Кяхтою. Только одну привилегию Китай дал России, это — иметь духовную миссию в Пекине, но и эта миссия была введена под условием служить исключительно наследникам тех пленных русских, которых взяли [585] манджурские войска при взятии Албазина. Но миссия нашла этих албазницев вполне превращенными в китайцев.

Так же шли дела в восемнадцатом столетии и на Заволжья. Петр Великий сказал о киргизах: «эта орда, хотя кочевая и состоит из легкомысленного народа,— но это ключ и ворота во все земли и страны Азии». В 1734 году, императрица Анна Ивановна заключила союз с Абул-Каиром, который привел киргизов еще при Петре Великом в Уралу, гоня перед собою башкиров на ту сторону Урала. Киргизы расположились на всем огромном пространстве от озера Балхаша и чрез все степи около Аральского озера и северного берега Каспийского, в огромной зеленой степи Бара-Бум и на всем пространстве от Урала до Балхаша и Сыр-Дарьи; они заходили и за Сыр-Дарью и до самой Хивы, с обеих сторон Аральского озера.

Абул-Каир обратился в русским, предлагал им взять киргиз-кайсаков под свое покровительство, и обещал им, что если его признают ханом киргизов с наследственными нравами, то он обеспечит их границы и будет охранять русские караваны. Русские согласились, но их доверие в Абул-Каиру шло слишком далеко. Русские пограничные власти, которые согласились на этот договор, не знали, что у киргизов существует принцип свободного выбора «батырей», и что они весьма часто пользовались этим правом, выбирая своих правителей или за то, что они чем-либо отличились в каких-нибудь больших предприятиях грабежного характера у соседних народов, или принадлежали к известным фамилиям, которые они почитали за их древность, но всегда требовали от них и геройских подвигов.

Этих, же самых людей они называли «белою костью», но под этим названием не следовало понимать ничего особенного. Между тем, русские власти вывели отсюда, что киргизы аристократический народ. Киргизы только уважают тех, кто отличается замечательною храбростью, смелостью и отвагою, они воспевают их в своих песнях и никогда не забывают такие имена, как Сырым, Арунхази и Кенисар,— эти имена вызывают в каждом киргизе самые восторженные воспоминания. Но Абул-Каир, хотя я отличался своими качествами в своем народе и они признавали его своим предводителем, по все это уважение кончалось им самим. Не стало Абул-Каира, и киргизы стали создавать себе других героев. Но русские власти не понимала этого. Вместо того, чтобы [586] ждать, кого сами киргизы примут, они стали назначать людей, которые выдавали себя за потомков Абул-Каира. Из этого недоразумения вышло следующее: русские начальники посылали туда равных ханов и султанов, но все султаны и ханы постоянно возвращались назад и потом жили на русский счет в пограничных фортах.

Невежество русских пограничных властей относительно внутреннего быта киргизов имело большое влияние на религиозный быть последних. Увлекаясь ломаным татарским языком, на котором говорят киргизы, русские генералы, управлявшие Оренбургским краем, задумали способствовать пропаганде магометанской веры среди киргизского населения. Но киргизы, как оказалось после, не имели никаких понятий о магометанском учении; они и до сих пор верят разным суеверным преданиям, которые ими приняты из шаманизма; у них не было духовенства, они и теперь только в редких случаях читают какие-то молитвы. Когда их спрашивают, какой они веры, они отвечают: «мы не знаем» — и лучшего ответа от них и желать бы не надо, но русские власти не могли никак обойтись без того, чтобы не устроить какой-нибудь религии. Они стали назначать ханов и султанов, а эти ханы и султаны выбирались ими из настоящих татар, и вот главная причина, почему русские стали в своих фортах, где они содержали ханов и султанов, строить магометанские мечети и давать жалованье равным татарским муллам; чем ближе были эти местности в русской границе, тем больше равные мусульманские понятия распространялись между киргизами, и таким образом у них явился, наконец, и мусульманский обряд обрезания. Между тем, киргизы просто шаманисты, и могли бы быть обращены прямо в христианскую веру. В царствование императора Александра I, когда мистицизм и религиозный фанатизм процветал в русском обществе, в Иркутск, Астрахань и Оренбург явились английские и шотландские миссионеры; они завели там у киргизов свои колонии и проповедывали протестантизм с большим успехом. В оренбургской губернии и теперь вспоминают с восторгом имя английского миссионера Фрезера, прогнанного оттуда русскими властями по наущениям русского духовенства. И теперь Скайлер нашел в Оренбурге тот дом, в котором жил Фрэзер и который называется «английским домом».

Никто, можно сказать, так усердно не занимался пропагандою магометанства среди киргизов, как императрица Екатерина II. Чтобы поддерживать торговые сношения с Бухарою и [587] Хивою, она пожертвовала 40,000 рублей за устройство в городе Бухаре одной из лучник магометанских школ. Относительно киргизов она высказывала очень хорошие намерения, но, к сожалению, все ее преобразования имели идиллический характер тогдашней Европы и отличались сильно бюрократическим духом. В петербургских кружках в то время на киргизов смотрели как за простодушных, грубых пастухов, которые не едят черного хлеба потому, что не знают вкуса его; не пашут полей потому, что не знают, как это делается; не сохраняют своего скота от гибели во время бурь потому, что не знают о существовании сараев; морозят себя зимою в своих войлочных шатрах потому, что незнакомы с плотническим ремеслом; если иногда занимаются грабежом, то только потому, что они принуждены к этому несправедливостью и угнетениями всякого рода, которые они терпят от казаков е от русского населения, живущего на уральской и иртышской линиях. Все эти ложные выводы действительно применялись в киргизских степях, но, разумеется, безуспешно. Странно только то, что и в наше время, на наших глазах, в девятнадцатом столетии и даже во второй половине его, повторяется та же самая история с башкирами, когда их переписали из кочевников в оседлые люди. Туда было послано множество плугов из Москвы, и так как эти плуги прибыли на место в начале зимы, башкир заставили работать плугами по степям, покрытым, снегом; они, действительно, выучились употреблять плуг, но они не понимают цели этих работ.

При Екатерине II там вводили также «Устав о губернских учреждениях», создавали «пограничный суд», в которых сажали судьями киргизов и русских вместе; этому суду подчинялись в степи второстепенные суды, в которых все судьи были безграмотные киргизы, с секретарями из татарских мулл, которым поручали, чтобы суд руководился постановлениями «Устава губерний». Этим же муллам приказывали отмечать все бумаги и документы, и переписывать их в особые журналы, делать из них выписки или извлечения, составлять протоколы и регистры, записывать часы, когда происходили собрания, ставить вопросы на премиях и составлять отчеты, сообщения, приказы и т. п. бумаги тогдашнего русского судопроизводства. Люди, избираемые в эти должности, должны давать присягу, и получают довольно значительное жалованье деньгами и зерновым хлебом. Им строили также школы, отдавать в которые детей зазывали родителей разными подарками [588] и свидетельствами о хорошем поведении и т. п. Но все по оказалось бесплодным, как бесплодна была мера, которая запрещала посылать в степи вооруженные команды для отыскания киргизских мародеров. Простота киргизов оказалась миражем, и с полудикими народами нельзя обращаться как с детьми.

В 1786 году хан малой киргизской орды, Нурали, был изгнан народом, после царствования, продолжавшегося 37 лет, и умер после в Уфе. Сперва наше правительство, в изумлении от этого факта, хотело не назначать наследника, но прошло пять лет, и императрица назначила Ирали, сына Надали, ханом всей малой орды, и затем, после нескольких лет, произошла та же неприятная перемена. Только при Александре I были, наконец, уничтожены ханы, сперва в Сибири — а потом в Оренбургских степях. Управление народом в обеих местностях было вверено киргизу, избранному русским правительством, с личным участием или только под наблюдением русских чиновных лиц. Вследствие этого решения, в частях киргизских степей, ближайших в Иртышу, появились русские казацкие деревни, которые стали административными центрами с 1824 года. В то же самое время сделано было топографическое обозрение киргизских степей: мера, повидимому,, неимеющая ничего общего с политикою и киргизскою администрациею, но в действительности она оказалась самым важным делом и для политики, и для администрации. Правда, что еще в 1833 году, несмотря на большое распространение казачьих поселений, все-таки удалось султану Бенисару Касимову произвести бунты, которые продолжались шесть лет сряду в равных местах, пока, наконец, Касимов не стал искать убежища на земле кара-киргизов, где он был убит в войне с ними в 1845 году. Около этого времени оренбургский генерал-губернатор, Обручев, устроил форты с сильными гарнизонами: Копал и Верное, в самой степи. Только с этого времени киргизы прекращают свои нападения на русские караваны, делаются более мирными обывателями и начинают ближе знакомиться с русскими поселенцами.

В 1769 году малая орда была разделена на два округа: Уральский и Тургайский. Каждый из них был поставлен под власть военного губернатора, окружных начальников и волостных или аулских старшин, выбираемых жителями. Средняя орда подошла под покровительство России в 1781 г., после смерти отважного султана Аблая, который искусно [589] лицемерил перед Россиею и Китаем, и таким образом удерживал за собою полную независимость в управлении народом. Большая орда присягала на подданство в прошлом веке, но только с 1845-47 года стала в полное подчинение России и перестала платить дань Ташкенту и Кокану, от волчих она прежде зависела. Все три орды стали платить налоги и пользоваться русскою помощью от нападений среднеазиатских правителей. Форты, которые настроили коканцы против киргизов, были разрушены русскими войсками; последний из них, самый сильный, Ак-Машид, защищался в продолжении 25-ти дней Якуб-Беком, который потом сделался эмиром кашгарским. Форт Ак-Машид был сделан из земли, но не мог выдержать пальбы из русских пушек полковника Перовского. В честь победителя этот форт назван Перовским и представляет теперь настоящую крепость. Это первый шаг в завоеванию Туркестана.

Более серьёзное изучение государств средней Азии началось во времена Екатерины П. В 1792 году, Бурнашев и Последов были посланы на изучение стран, лежащих но берегам рек Сыр и Аму (слово «дария» значит «река»). Вернувшись назад, они привезли с собою весьма интересные сведения о бухарских и ташкентских владениях. В 1819-20 гг. опять послали Муравьева, Мейендорфа и Эверсмана, в Хиву и Бухару, в качестве послов для торговых переговоров и как путешественников для изучения этих стран. Переговоры ни к чему не привели, но за то России и Европа обогатились превосходными сочинениями о центральной Азии. В 1842 году хивинцы ограбили наши караваны; по этому поводу опять послали в Хиву послов, Данилевского и Базинера. Настоящая цель путешествия не удалась, но всех русских, захваченных туркменами и хивинскими киргизами, послы успели выкупить; важнейший результат состоял и на этот раз в собирании новых сведений о реке Аму. В том же году, воспользовавшись просьбою бухарского эмира, чтобы ему прислали ученых офицеров и горных инженеров, умеющих отыскивать долото, мы отправили в Бухару Ханыкова, Лемана и Бутеньева. В этом путешествии им удалось побывать в Самарканде и других городах ханства, которые до сих пор оставались неизвестными дли Европы, и, сверх того, они сделали много ученых исследований. Но бывали и путешествия совершенно бесплодные: посылка Путимцева в Джунгарию в 1811, и Назарова в 1814. [590]

Караванная наша торговля шла до последнего времени весьма плохо. В 1824 году был послан караван с военным конвоем, но неудачно; караван был разграблен, несмотря на конвой. Другой попытки не было. До самого последнего времени, до завоевания Хивы в 1873 году и Кокана в 1875 году, когда туркестанское управление написало самые строгия предписания в торговых отношениях для Бухары и Хивы, и установило русскую власть в Кокане, русская торговля в центральной Азии встречала постоянно равные затруднения. Русские купцы платили двойные таможенные пошлины, и их торговля была ограничена только главными городами и теми, которые встречались по дороге; они не имели никаких защитников се стороны русского правительства. Им приходилось давать подарки и хану, т высшим чиновникам, и даже равным низшим начальствам. Им необходимо было содержать переводчика из мулл, на честность которых не всегда можно положиться. Между тем, русские власти, напротив, давали полную льготу средне-азиатским купцам. В России каждому бухарцу, коканцу, хивинцу, будь он купцом, будь он просто бухарцем, все города и все деревни открыты, в городах он может жить, где хочет, потому что для магометан у нас нет особенных кварталов. Таможенных пошлин с азиатов берут столько же, сколько и с европейцев; за право торговли в России он платит столько же, сколько и русский купец. За свои товары он может, при отсутствии конкурренции, ставит наиболее выгодные цены. Он может возить с собою русские товары и покупать их в тех местах, где они дешевле. Одним словом, он имеет в России гораздо более удобств, чем у себя дома. Только страх военной силы, наконец, заставляет азиата придти к новому порядку, но и теперь туркестанскому управлению следовало бы зорко смотреть на те государства, где оставлена независимость ханов: там, до самого последнего времени, существовала торговля персидскими детьми, как это свидетельствует г. Скайлер, в Бухаре, до 1873 года. В этом же году найдены в Хиве не персы только, а и русские пленники.

В заключение нашего краткого обзора отношений России к Средней Азии приведем трактат о мире, заключенном генерал-губернатором Туркестана, Кауфманом, с хивинским ханом, главные условия которого состоят в следующем: хан признает себя верным слугою Императора России и отказывается от всех прямых дружественных сообщений с [591] соседними государями и ханами, от заключения каких-либо трактатов с ними, от принятия обязательств для предприятия военной экспедиции без знания и согласия русских властей. Граница обеих стран будет Аму-Дарья, начиная от ее самого западного рукава, втекающего в озеро Арал, и затем вдоль берега этого озера до мыса Ургу, и оттуда по южному скату УстьУрта к предположенному прежнему старому руслу Аму-Дарьи. Весь правый берег Аму-Дарьи и территория на той стороне, прежде принадлежавшая Хиве, присоединяется к России. Плавание по Аму-Дарье исключительно отдается русским лодкам, но хивинские и бухарские баржи могут иметь право плавания по специальному дозволению русских властей. Русские подданные имеют право учреждать порты, фактории и депо на левом берегу, где бы они ни пожелали, и безопасность их должна быть гарантирована ханом (и эмиром). Города и деревни ханства открыты русской торговле, и русские купцы и караваны могут свободно путешествовать по стране. Русские купцы, торгующие с ханством, избавлены от зеката и всякой торговой пошлины, и будут пользоваться безмездным транзитом своих товаров в соседние страны. Они могут также иметь постоянных агентов, приобретать земельную собственность и подлежать налогам только с согласия русских властей. Коммерческие договоры между хивинцами и русскими будут строго уважаемы, и все жалобы русских против хивинцев будут тотчас разобраны и удовлетворены. Русские будут иметь первенство над хивинцами в определении их счетов. Жалобы хивинцев против русских подданных будут рассматриваемы ближайшими русскими властями. Если какое-нибудь лицо скажет, что оно явилось из России, то, в какой бы национальности оно ни принадлежало, его не допускать без предъявления правильного русского паспорта, а уголовных преступников немедленно возвращать. Невольничество отменено навсегда.

Хивинский трактат заключен в августе месяце 1873 года, а бухарский 28-го сентября того же года, но между ними есть большая разница. В бухарском сам эмир говорит о невольничестве, «что он даст строжайшие наказы всем его бегам, и особый указ будет послан во все бухарские пограничные города, в которые приводят невольников из соседних стран для продажи бухарским подданным; что если, вместе с прекращением торговли невольниками, противно указу эмира, невольники будут приведены туда для продажи, то отнимать их от владетелей и немедленно давать из свободу»... Из [592] бухарского трактата далее видно, что бухарский эмир получает за свое содействие генералу Кауфману в хивинском походе ту полосу территории на правом берегу Аму-Дарьи от Кукертлк до Мешекли и дальше до русской границы, которая отнята от Хивы... Что касается до прав русских купцов в Бухарии, они далеко не хивинские. Здесь нет русского суда, в суде нет никаких привилегий для русских купцов: они безусловно должны платить за свои товары, принадлежат ли они к ввозу или вывозу, по 2 1/2 процента по цене товара. Других податей русский купец никаких не платит; ему тоже все дозволяется, но только то, что касается до торговли, промышленности и покупки земли. О паспорте говорится то же. А о коммерческих обязательствах между русскими и бухарцами сказано только, «что эти обязательства должны считаться священными». В этом договоре нет также запрещения о сношениях с иностранными и соседними государствами без дозволения туркестанского управления. Правда, бухарскому хану был дав выговор, что он посылал некоего Абдула-Гаи в Константинополь просить о заступничестве у Турции; на что эмир отвечал туркестанскому управлению, что он с этих пор формально обещает отказаться от прямых сношений с султаном. В бухарском договоре есть еще один пункт, которого нет в хивинском, это — о политических агентах. Трактат требует, чтобы эмир прислал своего постоянного посла в Ташкент, а генерал Кауфман пришлет своего постоянного агента в Бухару.

Относительно Китая русские власти заключили в 1851 году в Кульдже торговый договор с западным Китаем о пути чрез Кульджу и Чугучак. Русские купцы, в силу этого трактата, получили право строить свои лавки и распродажи в Кульдже и Чугучаке. В 1853 русскими войсками были опять предприняты военные операции против китайцев, и России, таким образом, уже в наше время удалось кассировать нерчинский трактат и открыть путь по Амуру в Тихий Океан.

Ближе всех к нам и по месту жительства, и по постоянным сношениям — киргизы, племя кочевое; оно разделяется на два отдельных типа: киргизы (кайсацкие) и каракиргизы (черные) или буруты,— эти последние считаются [593] настоящими киргизами, горными, дико-каменными, и живут около озера Иссик-Кула, в семиреченской области и в гористых кряжах Кокана. Киргизы кайсацкие представляют уже смесь с русскими казаками и с равными монгольскими племенами; сами казаки — тоже смесь русской и татарской вольницы. Теперь киргизы живут и на Урале, и в зеленых степях Кара-Кума (черного песка) между Каспийским морем, и Аральским озером; они перекочевывают через Сыр-Дарью и доходят до Хивы в югу. В своей зеленой степи они устроили орошение земли посредством прорытия небольших каналов, которые переливают свои воды в большой и глубокий канал. Этот факт показывает, что киргизские семьи и роды живут в своих степях и зимою, имеют уже некоторый оседлый характер, а другие и совсем не выезжают из своей степи,— но большинство их все-таки продолжает перекочевывать на зиму из Кара-Кума через Сыр-Дарью.

Киргизы кайсацкие говорят на одном из самых чистых наречий татарского языка, хотя первоначальное племенное происхождение их уже значительно изменилось, даже в физическом отношении, присоединением многих иноземных элементов, и в особенности монгольских. Действительное же их происхождение следует вести от нескольких турецких племен и родовых семейств. Во второй половине XV-го века им надоело монгольское иго, под которым они жили, и они последовали за султаном Гиреем и Яни-Беком селиться на новых местах около Балкашкого озера; тут к ним присоединились многие казацкие переселенцы, и все это соединилось в огромное общество киргиз-кайсацкое. Что ядро этих киргизов турецкого происхождения, это доказывается тем, что многие племена и семейства называются теми же именами, какими называется в Кокане и Бухаре, чисто турецкое племя узбеков. Все более и более увеличиваясь в числе, киргизы насчитывали у себя в начале XVII-го столетия около миллиона душ и 300,000 воинов. Их хан Теввекель в 1598 году завоевал города и провинции: Ташкент и Туркестан. Киргизская династия царила там до половины XVIII века; около этого времени киргизский народ разделился на три орды; Ташкент и Туркестан сделались среднею ордою; большая орда ушла на восток, в Сибирь; а малая орда за запад и север. Это событие служит признаком, что у них произошло тогда политическое брожение, что явилась причина к отделению друг от друга. Правда, им постоянно приходилось бороться с разными соседями: с калмыками на [594] юго-западе, с сибирскими казаками на севере, и с ханом Джунгарским на востоке; в 1723 году хану Джунгарии удалюсь занять даже город Туркестан, которым владели киргизы средней и малой орды. Покоряться джунгарцам они не захотели, и составили между собою союз под предводительством весьма способного человека, хана Абул-Каира. По его наущению, киргизы согласились двинуться на запад от Туркестана и соединиться с русскими для своей защиты. Абул-Каир вступил в переговоры с Петром Великим, но тот отказался под предлогом, что у киргизов мало единодушия. И действительно, они этим не отличались и вели постоянно между собою равные распри, которые кончались грабежами и жестокими войнами. Абул-Каир задумал внесть в киргизскую жизнь большую прочность; это был человек самостоятельного характера, большой энтузиаст, и раз задумав большое дело,— он не отставал от него. Он еще прежде выгнал джунгар из города Туркестана и пробыл там несколько лет ханом; в то же самое время он забрался с удалыми из киргизов и туркоманов в Хиву и господствовал несколько дней в Хиве, но, узнав, что персидский шах Надир идет на Хиву, он покинул ее и убедил киргизов идти на запад с целью занять все места, где обитали башкиры.

Число киргизов можно определить по итогу трехрублевого сбора с каждой кибитки,— всего около полутора миллиона. В большой орде, в округе Алатауском, в Кокане, 100,000 обоего пола; в средней орде, занимающей всю южную Сибирь и страну к северу от Ташкентской провинции — 406,000; а малая орда, расположенная между фортом Перовским, Уралом и Каспийским морем — 800,000. Есть еще одна орда: Букеевская или внутренняя, живущая в Европе между Уралом и Волгою, в которой насчитано 150,000 душ обоего пола;— эта орда была образована в первые года нашего века из 7,000 киргизов, приведенных Букеевым, внуком Абул-Каира, который перешел Урал, чтобы занять землю, покинутую калмыками. Букеев был утвержден ханом орды в 1812 году.

Все богатство киргизов состоит в стадах разного скота. Наблюдения 1869 года показали, что киргизы продали в тот год на базарах Оренбурга и Троицка 1,150 верблюдов, 1,001 лошадь, 16,031 рогатого скота, 273,823 овец на сумму 1.500,000 руб. В Петропавловске, на сибирской границе, продажа скота с 1856 г. до 1865 достигала до 340,000 руб., а продажа кожи и шкурь на 400,000 руб. ежегодно. В [595] настоящее время кочевые переходы ограничиваются, по закону 1869 года, только границами каждого аула или волости; главная причина общих движений но степям состоит в изыскании новых пастьбищ. По берегам Сыр-Дарьи и в степи Бара-Бум, где устроено орошение посредством каналов, киргизы обработывают землю, но и до сих пор в большинстве киргизов встречается презрение к земледельческому делу. Однако стремление к наживе среди киргизов, живущих, в соседстве Аулие-Ата и на северном склоне Александровского хребта, возбуждает их к соперничеству с тамошними тюркскими поселянами, узбеками, засевать землю пшеницею: на тех местах посев дает обыкновенно роскошные доходы.

Вообще говоря, кочевая жизнь приучает людей к беспечности и небережливости. И киргизы действительно отличаются этими качествами: они могут оставаться без питья в продолжении целого дня, а без пищи в продолжении нескольких дней, после чего они опять обжираются до-нельзя. Главная пища у них баранина, а по большим праздникам они наслаждаются кониною. Хлеба вовсе нет,— он заменяется похлебкою из проса; многие киргизы не имеют и этого во целым годам. Для питья в киргизских степях широко распространено употребление дешевого чая, так называемого «кирпичного»: он действительно представляется сжатым в форму небольшого кирпича. Национальное питье у киргизов — кобылье молоко, приведенное в брожение, кумыс,— производит на пьющего возбуждающее действие, но без опьяняющих свойств. Другое любимое питье киргизов — буза, это род пива, приготовляемого из хлебных зерен, которое не только опьяняет человека, но притупляет и умерщляет чувства.

Киргизское племя, хотя и происходит из тюркской расы, но заключает в себе много монгольского. Киргизы бывают вообще небольшого роста, с круглыми смуглыми лицами, небольшими носами, и с узкими резко черными глазами, с плотно сдвигающимися веками, как это мы видим у всех монгольских племен. Автократический класс у киргизов любит жениться непременно на калмычках; купцы увозят их из пограничного Китая или из астраханской степи. Как мусульмане, киргизы-мужчины бреют свои головы и дают разростаться бороде, хотя борода у них обыкновенно незначительной величины — рассеянный пучок волос, едва покрывающий подбородок. Они носят широчайшие кожаные штаны и грубую рубаху с широко отогнутыми воротниками. Их наружное одеяние представляет [596] длинный плащ, с рукавами и воротником, облекающий все тело; смотря по погоде, они иногда одевают их по два и по три. Богатые люди имеют такие же плащи, иногда бархатные и богато украшенные золотом и серебром. Правительственные власти дарят важным киргизам красные плащи с такими же украшениями; но киргизы гордятся больше, если их наградят медалью или крестом. На своих головах они носят нарядную шапочку, и над нею конической формы шляпу из бараньей кожи, обращенной своим мехом внутрь. Но самые важные украшения составляют у киргизов их поясы, седла и уздечки, которые бывают сплошь покрыты серебром, золотом и драгоценными камнями. Женщины одеваются как и мужчины, но их головы и шеи завертываются распущенными складками белой бумажной ткани, так что из оборотов ткани образуется и нагрудник, закрывающий с обеих сторон шею и грудь, и чалму. Они прядут и вышивают, а также ведут кухню, производят и всякую другую работу, потому что мужья до того ленивы, что занимаются только одним делом — уходом за лошадьми. Мальчики ходят или голые, или в рубахах и широких шароварах, с бритою головою; девочки одеваются как матери, с волосами сзади коротко остриженными, а впереди волосы висят заплетенными в очень длинные завитки, по десяти с каждой стороны лица.

Все важнейшие праздники — обрезание, брак, похороны, всегда сопровождаются у киргизов разными играми и непременно конскими скачками. Выдача замуж девицы выражается игрою в охоту за любимою женщиною. Невеста сама участвует в этой охоте, вооруженная бичом. Она садится за прыткого коня, окруженная всеми молодыми парнями, которые заявили свое притязание на ее руку, и будет правом того, кто захватит ее. Она имеет право, кроме побуждения лошади к самому быстрому бегу, пустить в дело и свой бич: и часто бывает, что она попробует его не шутя над всадником, которого ненавидит, но, разумеется, она будет гораздо уступчивее с тем, кого она уже избрала в своем сердце» По киргизскому обычаю, желающий жениться на девушке должен платить калым — определенную денежную сумму, которая идет на обеспечение жены в случае развода и во всяком случае принадлежит жене как ее собственность — и позаботиться о приданом, которое тоже делает жених. Калым обыкновенно состоит, у богатых людей, из 47 лошадей или 37 голов скота и нескольких лошадей. В приданое отец всегда дает кибитку в собственность своей дочери. Кибитка у киргизов имеет еще [597] другое значение — как налог, плата за свой дом и за все домашние помещения, из чего они состоят. В этой кибитке семейство живет и летом и зимою. Это круглый из войлока сделанный шатер, распростирающийся над легким деревянным устроением. Кибитка может быть сложена в 10 минут из своих частей и также легко разнимается на все отдельные части. Огонь делается в середине шатра, а дым уходит из отверстия в потолке. Кибитка так устроена, что летом в ней прохладно, а зимою тепло. Ее размеры таковы, что в ней помещается все, что только нужно для домашнего хозяйства и для сохранения всех вещей, которые необходимы для полого удовлетворения всем домашним потребностям и для убранства лошадей.

По простоте своей жизни, киргизы гораздо более ближе к природе, чем большинство других азиатов; в них сохраняются все пороки и добродетели детей. При первом знакомстве с ними они кажутся неприятными, но когда узнаешь их ближе, то не можешь не полюбить, и даже уважаешь их. Этот приговор г. Скайлер слышал от всех людей, которые жили в Средней Азии: все они признавали, что киргизы племя самое высшее из всех других азиатских племен. «Они гостеприимны,— говорит г. Скайлер,— и я уверен, что это гостеприимство не ограничивается одними людьми их племени или только мусульманами, но также соблюдается и с христианами. Всегда, когда мне случалось встречаться с ними в степи, меня принимали хорошо, и все, что у них было, они предлагали мне. В них живет общественвое чувство, они всегда рады каким-нибудь новым известиям; самый рассказ или повторение его возбуждает в них большое удовольствие, и как только кто-нибудь привезет им известие, о каком-нибудь происшествии, сейчас же один из семьи садится на лошадь и скачет сообщит о том, что слышал, сбоям отдаленным знакомым: таким образом, все важные новости передаются в степи гораздо скорее, чем но телеграфу. Противно большинству других азиатом, киргиз не отличается подозрительностью, но с детскою невинностью верит во все, что ему говорят. Как бы то ли было, но и они сами далека от правды, хотя скорее вследствие беспечности и лени, чем от добровольного намерения обмануть. Их обещаниям доверять можно очень немного; входить в сделку с ними нужно с большою осторожностью, так как обеспечить совершение того, что они обязаны сделать по контракту, можно только самою [598] сильною настойчивостью с вашей стороны». Вот и другие черты, которыми г. Скайлер характеризует это племя. Киргизы легкомысленны и изменчивы и легко подпадают под влияние людей, с которыми они соединяются на какие-нибудь дела. Одна из их лучших черт состоит в их уважении к почтенному возрасту и авторитету людей, которые стоять выше их по способностям и сметливости... Во время войны они обыкновенно трусливы, хотя из них можно сделать отличных лазутчиков, отчасти потому, что они отличаются своею неутомимостью в езде на лошади и отчасти замечательною врожденною способностью к наблюдению всех предметов, которыми окружает их местная природа; они могут видеть каким-то удивительным образом путь даже в самую темную ночь, и они никогда не заблуждаются ни ль песчаной пустыне, ни в степи. Они могут измерять пространство но расстоянию, до которого доходить их голос или может видеть их глаз. Киргизы не свирепы по своей натуре, и их войны или экспедиции, когда они принимают их, в большей части случаев имеют целью не грабеж, а мщение. Грабительские экспедиции называются тами, но эти баранты сурово наказываются, если похитители открыты. Потеря лошадей или баранов есть уже достаточная причина для большой грабительской экспедиции против соседа, чтобы вознаградить себя самого; это похоже на американский закон Линча. По своему душевному расположению, киргизы люди веселые и добрые, по самой природе,— они любят музыку и постоянно поют какую-нибудь песню. У них много песен, нелишенных простой поэзии, а музыкальным инструментом им служат нечто в роде гитары, а также барабаны. Свадьбы заключаются без всякой религиозной церемонии; во время ее совершения все гости, собравшись вместе, славят невесту и жениха; женщины поют о добродетелях невесты, «а мужчины о грабительских подвигах жениха. После того жених идет в кибитку, где сидит невеста, с тем чтобы вывести ее оттуда, но у входа и выхода он встречает насильственное сопротивление своих друзей. Это напоминает древний первоначальный обычай, тогда брак был действительно насильственным, возом новобрачной. [599]

III.

В самом Туркестане большинство жителей принадлежит трем племенам: узбекам, таджикам и сартам.

Узбеки происходят от тюркских племен, в равные времена, до Чингизхана (XIII века) и после него, переселявшихся в Среднюю Азию. Население Средней Азии никогда не было неподвижным; даже и теперь движения между племенами и расами продолжаются. Узбек, значит, оседлый человек. Из одного имени можно заключить, что это племя образовалось из отдельных союзов или кланов. В нынешних городах: Ташкенте и Бухаре, узбеки делятся на 92 клана (фамилий); в каждой фамилии есть несколько делений и подразделений. Бывают случаи создания новых кланов, например, клан Юс-Минг-Кырк, создался из трех различных кланов. Некоторые кланы считаются передовыми кланами, таков Минг; к нему принадлежит бывший коканский хан, Кудеяр, который владел Ургутом и горами к юго-востоку от Самарканда. Такой же влиятельный клан носит название Мангит, в котором членом состоит бухарский хан, Мозаффар-Эддин, имеющий заповедное имение в окрестностях Карши, а также несколько поселений близ Самарканда.

Таджики произошли от персов, и было время, когда они занимали не только всю страну между реками Сыр и Аму, но также и правый берег Сыра: т.-е. Кокан и Кашгар. Тюркские племена пришли в Среднюю Азию гораздо позже и вытесняли таджиков в города и в горы. Таджики живут теперь в Ташкенте; в Бухаре, Самарканде и Ходженте таджики главный элемент городского населения, но на правом берегу Сыра число их сильно уменьшилось, и население сделалось почти вполне тюркским. Горные таджики живут недалеко от Ташкента, в небольших рассеянных деревнях, в горах Акшау. В горных кражах Заравшана таджики живут в густонаселенных деревнях. Но новые переселения тюрков, оттеснили некоторую часть заравшанских таджиков еще далее в горы, и их там называют галчами. Таджики говорят по-персидски, но с примесью тюркских слов. Из узбеков только немногие умеют говорить по-таджицки, между тем как большинство таджиков говорят и по-тюркски. Тюркское наречие, которое существует в Средней Азии, называлось прежде джагатайским, но джагатайский народ совершенно исчез. В [600] настоящее время во всех ханствах все государственные и оффициальные бумаги и все письма пишутся на таджийском языке, как языке приличия и вежливости. Все население, принадлежащее вполне русской власти, в Туркестане считается в 1.600,000 душ, из которых целый миллион — кочевые племена. Кроме таджиков и узбеков, другие племена составляют обрывки этих главных двух племен. Есть еще арабы, но их очень не много: они живут в Бухаре в Катта-Курчане, близ города Карши в Бухарии и в Кукерыли, на реке Аму. В заравшанском округе арабов насчитывают до 2000: одни известие об их происхождении производят их от тех арабов, которые внесли магометанскую веру в Туркестан, в VII веке, а другие полагают, что они переселены сюда Тимуром, когда он завоевывал западные азиатские государства. Теперь эти арабы умеют ткать шерстяные и хлопчатобумажные ткани, а также делать превосходные ковра, и живут в большом довольстве.

Таджики и узбеки во многом отличаются между собою и по наружности, и по характеру. Таджики — широкие и полные люди с густою черною бородою; в их выражении лица много хитрости и лукавства,— они изменчивы, не говорят правды, беспечны, трусы и хвастуны, нравственно испорчены во всем. Узбеки выше и худощавее таджиков, с редкою бородою и с длинным более резко очертанным лицом; — они просты в своей одежде и в своем обхождении с другими, между тем как таджики преданы украшению своей личной наружности и очень любят наряжаться.: Узбеки смотрят на таджиков с презрением, но, в то же самое время, они находятся ж зависимости от тех, кого они презирают. Узбеки обходятся с таджиками, как с глупыми и детьми,— и, улыбаясь, говорят, что они имеют их вполне в своей власти. Но, как бы то ни было, а взаимные браки совершаются между узбеками и таджиками весьма нередко. Таджик не чванится достоинствам своего племена, и только в редких случаях называет себя: «я — таджик». Если его спрашивают, кто он, он отвечает обыкновенно: «я житель Ташкента», «я из Ходжента», «я самаркандец». Но узбек всегда ответит: «я — узбек из клана Ялайра» или Калагарпа, и при этом он непременно расскажет, к какому отделу и подразделению он принадлежит, хотя все эти подразделения уже сильно надают в глазах других туркестанцев...

Сарты — это племя татарско-финское. Древние писатели [601] Средней Азии употребляли имя сарта для обозначения обывателей долины реки Сыр. Сарты распространились потом в Кашгаре, в китайских провинциях, в Кульдже, в Хиве и во всех городах Кокана,— в Ташкенте они составляют кассу населения. Теперь существуют сарты в Бухаре и Самарканде. Главная сила их в городах, где они исполняют разные должности в городской службе и занимаются разными ремеслами, торговлею,— одним словом, настоящие горожане. Они всегда имели большое значение во всех треволнениях Средней Азии, но в особенности в Кокане. Сарты были уже известны в средних веках, как городские жители, например, в Ташкенте. Там они играли большую роль во всех событиях: они создавали даже политические общества, руководили бунтами и вообще защищали все городские права. Еще в половине XV-го века сарты защищали Ташкент от набегов узбеков и сдавали город Омару Шейку-мирзе и его сыну Баберу, который сделался тогда общим правителем всей Ферганы и Ташкента, т.-е. всего Кокана, каким он был до последнего русского завоевания. После изгнания Бабера, там оставались еще завоеватели, а в 1589 году Ташкент попал в руки киргизов кайсацких и кара-киртов — тогда киргизы были на высоте своего величия — но 17-го апреля 1740 года сарты опять взбунтовались, убили киргизского вождя Юльбарс-хана и изгнали киргизов из Ташкента. Такова же судьба сартов в городе Кокане, где они тоже играли огромную политическую роль.

Вот вкратце последняя история этого края, накануне его подчинения России. С половины XVIII века, после восстания сартов начало развиваться коканское государство переселением огромных дружин узбеков с Волги в равные местности около Ташкента, где уже были большие зародыши узбекского племени, сидевшие отдельными местечками и кланами. Из приехавших узбеков. Главный их вождь Шакрук-бек, явившись в Фергану с огромною массою земледельцев, женился на дочери Едигера-Ходжи, правителя города Хуррам-Сарай, и затем поселился с своими толпами и челядью в 15-ти верстах от нынешнего города Кокана. В один прекрасный день он убил своего тестя и, пользуясь слабостью всех окрестных жителей, стал над ними господствовать. После него правил его старший сын Рахим-бек, а за этим сыном стал управлять брать его Абдул-Берим-бек, который а положил основание нынешней столице Кокана и сам переселился туда. Ему наследовал его племянник, Ирдана [602] или Эрдени, сын Рахима (по другим источникам, это был сын самого Абдул-Керима). В 1759 году китайский генерал Чао-хоей уже нашел здесь много городов, управлявшихся бегами, состоявшими в подданстве Эрдени. При прощании с китайскими офицерами, Эрдени просил взять с собою одного из своих оффициальных лиц, чтобы предложить свое подчинение императору Киянь-Луню, тогда всемогущему монарху в Азии. Тогда платил дань Китаю и город Ташкент. Эрдени умер в 1770 году, и ему наследовал его племянник, Нарбута, который послал дань и послов в Пекин. В 1799 году он предпринял поход против Ташкента, где в 1800 году его армия была разбита, а он взят в плен правителем Ташкента Юнусом-Ходжею и обезглавлен. Потом царили его сыновья: Алим, Омар и Шахрух. Первый из них отмстил за отца, взяв Ташкент в 1803 году, и начал уничтожать последнее могущество киргизов, которые все не переставали беспокоить Ташкент. Омар пошел по стопам своего брата: он завоевал Ура-Тепе и уничтожил последнего потомка киргизских ханов, Токай-хана, которого убили в Бухаре. Но в 1822 году Омар-хан умер, отравленный своим старшим сыном Магометом-Али. Омара и Алима народ коканский не забыл до сих пор.

Магомет-Али назвал себя ханом Мадали. Сначала он воевал успешно с китайцами, но все эти подвиги имели значение грабежей соседних китайских провинций, населенных мусульманами,— это были: Кашгар, Ярканд и Янги-Гиссар.

После опустошения Кашгара китайцы решились купить себе мир и спокойствие посредством договора 1831 года, заключенного в Пекине послом Мадали, Алим Патчем. Хан коканский вследствие этого договора получил большую власть над всеми китайскими провинциями, которые были завоеваны китайским императором Киянь-Лунем сто лет тому назад: Аксу, Ушь-Турфон, Кашгар, Янги-Гиссар, Ярканд и Кокан. Во все эти города хан послал своих аксакалов брать всю таможенную пошлину и оказывать охрану мусульманскому населению. После того Мадали покорил еще и Каратегин, и заставил признать Кулаб, Дарвоц и Шучьянь свою власть. Таким образом, в продолжении своего 18-летнего ханствования, с 1822-40, он приобрел во всей Средней Азии репутацию храброго и деятельного государя. По вдруг все изменилось. Эта перемена произошла в хане вследствие угрызения совести: он в гневе убил своего лучшего друга и лучшего советника, [603] который был также его учителем на детстве — Минга-Баши-Хакк-Кула. После смерти Хакка-Кула он перестал думать о военных экспедициях и предался полному разврату. Эмир бухарский Нафуллах прислал ему письмо, обвиняя его в женитьбе на двух сестрах и даже на мачихе. Медали пришел в такой гнев, что сбрил послам эмира половину волос с головы I с бороды, и дал своим войскам приказ идти в Бухару. Но его армия рассеялась, не вступая в бой. Два года после того бухарский хан явился с 18,000 войска к городу Вокалу; тогда Мадади с 1000 своих телохранителей и семьей уехал в 100 повозках, со всем своим имуществом в Наманган, по потом явился сам лично к бухарскому эмиру. Магнаты Кокана напрасно протестовали против эмира бухарского за то, что он позволил во дворце судить Мадали и казнить его. Когда бухарский хан ушел с войсками в Бухару, оставив в Кокане своего губернатора, сарты взбунтовали народ против бухарцев и губернатора убили. Город попал в руки вождя сартов Шади; узбеки и кипчаки поставили своего кандидата, кипчака Муссульмана-Кула, человека с замечательными способностями. Бухарский эмир пошел вновь завоевывать Кокан с 20,000 солдат и взял с собою 500 Коканских чиновников, которые у него были уведены в Бухару как заложники. Когда эмир подошел к Кокану, Муссульман-Кул предложил эмиру войти в город, но в тоже время сказал жителям узбекам и сартам, чтобы они не сдавались и бились до последней капли крови. В то же самое время, по счастливому стечению обстоятельств, из Бухары пришло известие в Кокан, что хивинский хан, действуя за-одно с Коканом, перешел бухарскую границу. Нафуллах, устрашенный этим известием, снял осаду, освободил заложников и вернулся в Бухару.

После удаления эмира, на коканский престол мирно вступил кипчакский принц Шир-Али, человек простой и доброй натуры;— его враги дали ему кличку: тряпка. Первым делом его было приказах вырыть тело Мадали-хана и похоронить его с торжественною церемониею, в сопровождении всего духовенства.

Все время правления Шир-Али прошло главным образом в борьбе между кочевниками и городскими жителями. Шир-Али был выставлен узбеками, и они ему дали в правители, минг-башы (советник), кипчака Юзуфа; сарты, с своей стороны, выставили Шади, которого очень любил народ,— к Шади присоединился и хан Кудеяр, 16-летний юноша, впоследствии сделавшейся ханом Коканским. Битва произошла при Шузе; Шади [604] был убит, а хан Кудеяр захвачен в плен. Но вскоре кипчаки, воспользовавшись отсутствием Мусульман-Кула, уехавшего в горы собирать налоги, произвели бунт, у били Шир-Али и уже звали на помощь бухарского хана; но стоило Кулу вернуться назад, и приверженец кипчаков убежал из Кокана. Муссульман-Кул сделался таким образом правителем Кокана; старший брат Кудеяра, Сарымсак, был приглашен в столицу, но на дороге умерщвлен.

Муссульман-Кул сместил с должностей всех сартов, враждебных ему, а лица, которые его окружали, угнетали народ денежными вымогательствами. Таким образом, он создал себе в четыре года управления множество врагов, а между тем наступил 1860 год — год совершеннолетия Кудеяра. Четыре города не хотели платить налогов, и Муссульману пришлось вести войска против непокорных. Он собрал 40,000 и взял с собою, хана Кудеяра. Но осада Ташкента неудалась вследствие измены одного из бегов и сильных дождей, так что коканской армии пришлось отступить. Кудеяр-хан убежал, и коканская армия, потерявши дух, тоже покинула Муссульмана-Кула; ему пришлось самому бежать ж своим родным кипчакам. В Кокане между тем сарты опять образовали сильную партию, и Кудеяра с радостью принял этот союз, а в отмщение кипчакам дозволил убивать их везде, на базарах, на улицах и в степи. Эти убийства продолжались три месяца, и Кокан сделался огромною площадью ежедневных казней. В один из этих дней, в начале 1863 года, на той же площади, казнили чрез повешение и Муссульмана-Кула. Но, прежде чем его повесили, его заставили сидеть в оковах с длинною шапкою на голове, на деревянной платформе, и он видел своими глазами, как убивали 600 кипчаков! Всех кипчаков истреблено было 20,000.

Истребление кипчаков, зверское умерщвление Муссульман-Кула и скоро за тем последовавшая победа русских войск над коканским войском, защищавшим важнейшее укрепление страны, Ак-Машид, возбудила в коканском населении сильное движение против Кудеяра. Ему стали не доверять и узбеки. Среди этой партии явился новый герой — Алим-Кул; к нему пристали не только кипчаки, но и киргизы, которые тоже были обижены Кудеяромь. За Кудеяра держались сарты и всего один узбекский клан — клан кара-калпаков.

Алим-Кул сошел с гор, взял Кокан без всяких затруднений, и Кудеяр бежал в Бухару. Вполне понимая [605] все внутренние затруднения, причиненные разными спорами между отдельными партиями, благосклонный к обыкновенным преступникам, Алим~Кул наказал с беспримерною жестокостью всех, которые оказались виновными в политических заговорах, и таких было 4,000! Эти казни навели на всех террор: все молчало, все казалось спокойным и неподвижным,— но скоро, как всегда бывает в деспотических государствах, наступила реакция к общее недовольство. Из каждого города Кокана полились мольбы и письма к Кудеяру и все просили его вновь вступить на престол. Кудеяр между тем поселился в Джизаке и возобновил свои прежние коммерческие предприятия. Посоветовавшись с эмиром Бухары, он успел убедить его сделать в Кокан экспедицию. Около этого времени, в 1865 году, Алим-Кул был ранен в Ташкенте при первом нападении генерала Черняева на город, и через несколько дней умер. Большинство партизанок умершего немедленно убежало в Кашгар, где Якуб-бек создавал себе новый престол в качестве главнокомандующего войск Кузрук-хана. В то же самое время и мы завоевали Ташкент, а бухарский эмир — Ходжент, и первое предложение русских было хану бухарскому, чтобы он возвел на коканский престол Кудеяра; для этой цели мы даже предлагали свои войска. Но бухарский хан, сознавая свою собственную силу, хотя и подошел к Кокану и восстановил Кудеяра, но удержал за собою Ходжент за свои заслуги; тот город оставался бухарским до 1866 года. Так началось наше деятельное участие в делать Средней Азии.

Ханство коканское уменьшилось в своих границах, и в пользу русских, и в пользу Бухары. Несмотря на то, хану Кудеяру удалось спастись от полного покорения России. Но этого ему было мало: он хочет показать русским, что он беспредельно верен и предан им, но только на чужой счет. Русские ж 1866 году отнимают у бухарского хана город Ходжент, который прежде принадлежал Кокану. По лукавому совету своего секретаря, Ата-бека, Кудеяр посылает в Ташкент военному генерал-губернатору свое личное поздравление с таким радостным дли него днем, когда русские добивали вместе и его врага. Странно,— замечает г. Скайлер — как русские военачальники могли признать такое поздравление искренним?.. Кудеяр действительно ползал на полу и представлял себя вполне подчиненным и верноподданнейшим рабом туркестанской военной администрации. Но не Кудеяр поддерживал к Кокане передок, напротив — это был страх перед [606] русским вторжением, который удерживал подданных Кудеяра от мятежей и бунтов.

Царствование Кудеяра было еще более суровым, нем правление прежних правителей. Он начал десятилетний грабеж собственного народа, полный всякого рода расхищений и убийств. Но все молчало из боязни, что русские если войдут, то исключительно для того, чтобы заставить все население покориться Кудеяр-хану: все население ожидало от новых завоевателей не собственного своего защитника, но именно защитника того самого хана, который их грабит. Городские жители долго терпели, но в 1871 году начались беспорядки, и пришлось действовать военною силою. В 1873 году началось очень серьезное движение со стороны кара-киргизов, живущих в горах в югу от Уша и Андижана. Туда явились ханские офицеры налагать добавочные подати по три овцы с каждой кибитки и еще новый поземельный налог на обработанную землю в горах. Эти подати киргизы отказались уплатить, и засекли офицеров хана бичом до смерти, а когда явились солдаты, то между ними и солдатами произошли кровавые схватки, и киргизы всею массою удалились в недоступные горные дефилеи. В это-то время, когда киргизы и кипчаки нагнали солдат и офицеров хана, прибыл в Кокан сын Мумсульмана-Кули и зять хана Кудеяра, еще юноша, Афтобача-Абдуррахман-Гаджи, возвратившийся из Константинополя и из Мекки;— в первом он просил у турецкого султана возвратить Кокану города, отнятые Россией), а во второй он учился магометанскому фанатизму. Он имел большое влияние в простом народе, особенно у киргизов. Этого-то юношу и послал Кудеяр начальствовать над войском и привесть киргизов в повиновению. Афтобача уверил киргизов отправить к хану депутацию из 40 человек, чтобы она представила ему рассказ о бедствиях киргизского народа и пыталась бы придти к некоторому соглашению. В то же самое время он утверждал, что хан удержит их у себя, из заложников, во же сделает им никакого вреда, и будет поступать с ними хорошо, так как порядок может быть восстановлен лишь мирными средствами. Кудеяр, разумеется, всех их казнил, и восстание вспыхнуло с новою силою. Когда киргизы захватили ли укрепленные места в горах: Узджент и Сук, где скрывались сокровища Кудеяра, то он послал в Ташкент ярость помощи, и жаловался русским властям, что будто бы киргизы, подданные русского императора, вторгнулись в Кожан и опустошают его. Но и деле оказалось, что несколько тысяч [607] киргизов из Кокана, произведя беспокойство на русской границе, переселялось из Кокана на русскую территорию.

Русские отказались вмешиваться в дела хана; впрочем начальник русской армии телеграфировал в С.-Петербург, не позволят ли занять Кокан, если восстание продолжится, так как подобное состояние дел весьма вредно для русских интересов;— это позволение однако не пришло. После такого ответа со стороны России, хан мог надеяться только на собственные силы: все города были против него и все киргизы и кипчаки. Хан стал во главе своего войска; но солдаты не повиновались ему, даже большие отряды — в несколько тысяч, переходили к врагам. Сам Афтобача заперся в небольшое укрепление Жура-Курган, близ Намангана, и отказался от всяких дальнейших действий.

Вот как характеризует г. Скайлер Кудеяр-хана: «Может ли быть еще какой-нибудь более варварский тиран, как это исчадие бесчеловечного мусульманина, вырождающегося в каннибализм. Для него нет ни добродетели, ни чужой жизни; у него есть только его мерзкая натура и его миллион фунтов стерлингов, награбленный самым мошенническим образом из кровного труда Коканского населения. В своем юношеском возрасте это быль развратник самого низкого сорта; но когда Кудеяр ниспровергнул Муссульхан-Кула, своего главного министра, в 1859 году, он сделался убийцею самого ужасного свойства; три месяца съряду он питался кровью 20,000 кипчаков; что же делала его собственная кровь, тоже кипчакская?— где же было его человеческое достоинство? существовало ли у него какое-нибудь понятие о ненависти к нему всего населения, Коканского ханства? Ему было все равно: он спешил в объятия своих друзей, которые наградили его теплым уголком в Оренбурге. И что он оставил за собою?— он оставил кровопролитную войну, продолжавшуюся шесть месяцев и окончившуюся занятием и присоединением этого несчастного и ограбленного народа в России».

Русские администраторы Туркестана, по замечанию г. Скайлера, действовали в этом деле чрезвычайно неосмотрительно и ошибочно. Они оставались нейтральными в продолжении последних лет, когда народ сам начинал показывать свое полное неудовольствие, не посылали не одного верного русского агента в Кокан для изучения положения вещей в Кокане и не принимали никаких средств, которые могли бы гораздо раньше превратить все причины такого широкого движения, которое там произошло. Во всей [608] деятельности, в продолжении десяти лет, туркестанских администраторов, в Кокаке не видно ни одного факта, ни одного события, ни одного движения, которое показывало бы, что в таком важном деле, касавшемся полуторамиллионного населения, они что-нибудь знали. Напротив,— они в то время занимались совершенно другими дедами: они приготовлялись завоевывать Кашгар, а как раз перед ними и возле них ими же посаженный управитель приготовлял столько затруднений в будущем, что их не залечишь и в два поколения. Туркестанские администраторы не знали даже того, что все население Кокана было убеждено в том, что Кудеяр не сам делает все свои мерзости, но будто бы по требованию русского правительства в Ташкенте: хан Кудеяр был бы давно низвергнут с своего престола, еслиб жители Кокана не опасались, что русские, в случае восстания против хана, быстро двинуть свои войска в пределы страны для восстановления Кудеяра. Такую беспечность туркестанской администрации можно объяснить только нашею беззаботностью вообще. Упоенные успехами хивинского похода, мы ничего не видели, что делается около нас. Завоевательная страсть и военная слава, с обогащением намечет туземцев или ханской казни, увлекали их еще в одно новое завоевательное предприятие и на новую военную наживу,— а про Кокан они совершенно забыли. Они поставили там для управлении страною своего вассала, который повиновался им во всем (так, по крайней мере, думали они сами), и убаюкивали себя, что их безопасность в Кокане совершенно обеспечена этим верным подданным туркестанских администраторов. Они даже не предвидели, что превращение коканского ханства в русскую провинцию должно неизбежно совершиться рано или поздно, и что поэтому следует за всякий случай составить наилучший план для постепенного подготовлении страны посредством таких политических и общественных приспособлений, которые вели бы готовившуюся катастрофу к мирному исходу. Но вели они и думали относительно присоединения Кокана и обращения его в провинцию Ферган, то не иначе, как в надежде на то, что один страх, вдохновленный победами русского оружия в центральной Азии, может быть до того силен в Коканском народе, что окончательное завоевание совершится с величайшею легкостью. Да, оно могло так случиться лет десять тому назад, во времена Черняева, но не в последнее время, в 1875 году, когда коканское население, кочевое и оседлое (960,000 [609] душ (600,000 городских, 330,000 кара-киргизов и кипчаков))? было выведено из всякого терпения десяти-летним глетом угнетения, совершенного, как полагали все жители городов и все жители деревень, же Кудеяром самим, а Россиею, «русскими» — ж лице туркестанских администраторов. И действительно, такого ужасного угнетения, как говорит вся история Кокана, никогда не было в этих городах и деревнях, какое явилось к ним при появлении русской власти ж Туркестане. И вот почему Кудеяр остался цел и невредим, а русские администраторы вели кровопролитную и жестокую войну в продолжении шести месяцем с военною силою ж 20,000.

Замечательно, что уже в 1873 году киргизы и кипчаки столь сильно ненавидели хана Кудеяра, что многие из ним переселились через русскую границу из Кокана и просила их выгнать Кудеяра и оказать им свое покровительство. Подобные прошения были получаемы русскими властями и от жителей городов. Эти факты ясно говорят, что если бы туркестанские администраторы заняли Кокан летом 1873 года,— это занятие обошлось бы без всякого потрясения, так как киргизы и кипчаки сами просили генерала Колпаковского, чтобы их приняли под русское покровительство; сарты, разумеется, приняли бы сторону России, так как большая часть налогов, от которых страдало все население Коша, лежала на сартах. Бывший тогда главным правителем в Ташкенте, генерал Колпаковский, телеграфировал в С.-Петербург о дозволения вмешаться в дела Кокана, но дипломатическая буря, поднявшаяся тогда по поводу хивинской экспедиции, достигла своего апогея, и позволение не было дано. Генерал Колпаковский не принадлежит ж ташкентским администраторам; в 1858 году он был переведен из Сибири в округ Алатау, где обитают киргизы и кипчаки; теперь он генерал-губернатор Семиречья. О нем г. Скайлер говорит, как, о человеке с неутомимой энергией. Киргизы называют его — «железное седло». Он умеет говорить по-киргизски и отлично знает этот народ. По словам нашего автора, если есть кто-нибудь теперь, кто мог бы уничтожить взяточничество в Туркестане, восстановить доверие в туземцах к русским и уменьшить огромные издержки в людях и деньгах, которые продолжаются в Туркестане до сих пор и, повидимому, предназначены усиливаться,— это именно он. Весьма краткое пребывание в Семиречьи — [610] заключает г. Скайлер — достаточно для убеждения в тон, что между администрациею Семиречья и Ташкента есть огромная разница; нет никакого сомнения, что честные люди существуют и в других местах Туркестана, но всего их меньше — это в самом Ташкенте, и все, что стремится в Ташкент, не отличается своей безупречностью: сквозь ташкентскую призму белое легко делается черным и черное белым,— как кому захочется или как кому нужно.

Покончив с историею края, г. Скайлер переходит к описанию современного быта в наших среднеазиатских владений, и представляет с одной стороны картину домашней и общественной жизни туземцев, а с другой — положение победителей среди новых подвластных им племен. Тут автор является уже непосредственным наблюдателем и говорит в большей части случаев, как очевидец. Эта часть книги г-на Скайлера самая любопытная.

Ю. Россель

Текст воспроизведен по изданию: Среднеазиатская культура и наша политика на Востоке // Вестник Европы, № 6. 1876

Мы приносим свою благодарность
М. Н. Бычкову за предоставление текста.