-

РЖЕВУССКИЙ А.

ОТ ТИФЛИСА ДО ДЕНГИЛЬ-ТЕПЕ

(Из записок участника).

(Статья седьмая)

(См. «Воен. Сбор.», 1884 г., 6-й-10-й; 1885 г. 3-й.).

VII.

Отступление.

Ночь после Денгиль-тепинского боя войска провели, что называется, «на чеку», в ожидании нападения со стороны текинцев. С вечера раздававшиеся из аула крики вскоре замолкли. Наши войска, утомленные боем, выставив впереди себя охранительную цепь, расположились на отдых и вскоре на биваке все затихло. Только изредка нарушал ночную тишину то пронзительный крик, то сдавленный стон раненых. Перевязочный пункт был покинут с вечера и все тяжелораненые перенесены в центр бивака, легко же раненые сданы по частям.

К вечеру, текинцы догадались сделать то, что поставило бы наш отряд в ужасное положение, если б пришло им на ум с утра, именно: отвели воду из канавы, бывшей в наших руках. Вода постепенно на наших глазах стала все убывать, и вскоре солдатам пришлось набирать в манерки и котелки какую-то желтую кашицу, происшедшую от разжиженной глины. Но и эта кашица истреблялась с наслаждением. Трудно себе представить, что было бы с отрядом, если б, пришедши из Яраджи в Геок-тепе, мы не нашли воды — иссякли бы последние солдатские силы, надорванные 23-х-верстным переходом, при сильной жаре и форсированным маршем без дневок по Ахал-текинскому оазису. [261]

Разумеется, всю ночь никто не раздевался. Мы лежали на голой земле в полной готовности, в случае нападения, немедленно стать в ружье и отразить натиск. Все мы рассчитывали, что текинцы, пользуясь своею многочисленностью и приняв в расчет, что ночная темнота уравновешивает превосходство нашего огнестрельного оружия, набросятся всею своею массой, и мы принуждены будем поменяться ролями, перейдя из атакующих в положение обороняющихся.

Что предпринималось на завтра? возобновление ли попытки взять с боя аул или отступление — никто в отряде не знал; поговаривали, что собирается военный совет, но где и кто его составляет — неизвестно. Под утро, со стороны гор раздалось несколько ружейных выстрелов, на которые не замедлила последовать довольно усиленная пальба. Все вскочило на ноги, выстроилось впереди своего расположения, постояло, постояло и разошлось, — тревога оказалась фальшивою и поднятою какими-то всадниками.

В три часа утра, чуть-чуть забрезжил свет, по биваку стал, все усиленнее и усиленнее, раздаваться верблюжий рев; очевидно было, что отряд собирается выступать. Вскоре адъютанты рассеяли всякое сомнение, привезя с собою приказание, в каком порядке должны идти части при отступлении. Колонна начала постепенно вытягиваться, двигаясь всем отрядом в форме каре. Очевидно было, что самая трудная доля при отступлении ляжет на ариергард, в который были назначены: прикрывать левый фас - Сводно-кавказский стрелковый баталион, правый фас — ширванцы и тыл — эриванцы. Из кавалерии же, со стороны гор, шли части в следующем порядке, прикрывая ариергард: эскадрон драгун переяславцев, два ракетные взвода, сотня волжцев и сотня Дагестанского конно-ирегулярного полка; с правой стороны колонны шел другой драгунский эскадрон и сотня дагестанцев; все кавалерийские части имели, далеко в стороне, цепь наездников. При ариергарде находились: горная батарея и 4-я пешая батарея 20-й артилерийской бригады. Внутри каре двигались одноколки «Красного Креста» и неслись на носилках и других приспособлениях изобретательного солдатского ума раненые и из них многие еще не перевязанные.

Едва начали мы наше отступление, как весь аул по своим окраинам покрылся массою народа. Овальная горка, возвышавшаяся посреди его, положительно кишмя-кишела, как муравьями, текинцами, смотревшими на наше удаление. Вскоре на месте нашего ночлега стали появляться конные фигуры, очевидно разыскивающие — не оставили ли мы чего-нибудь на биваке, поднимавшие всевозможное, брошенное нами, [262] отрепье, а главное охотившиеся за нашими верблюдами, за теми из них, которые за усталостью, не могли встать под вьюк. Отдельные всадники стали собираться кучками; число их начало постепенно увеличиваться и, наконец, разрослось заметным образом до того, что вскоре появилась цепь в несколько сот наездников, имевших очевидную цель начать преследование отступающего неприятеля. Между ними началась джигитовка; некоторые из наездников, на полном карьере, подскакивали довольно близко к нашей цепи, на минуту приостанавливались и, вслед затем, раздавался громкий выстрел текинского ружья; другие слезали с коней, устанавливали ружья на приделанную к стволу сошку и, выстрелив, вскакивали вновь на коня. Текинские пули все чаще и чаще стали разрезать воздух в ариергарде. Не желая тратить даром могущие пригодиться, при дальнейшем нашем следовании, патроны, наша цепь не начинала стрельбы с дальней дистанции, а решилась стрелять только тогда, когда нахальство текинцев становилось чересчур ясным, то есть, когда они подъезжали к нам слишком близко.

Оказалось, что мы двигаемся не по пройденной уже нами дороге, а ближе к горам, что было сделано в виду следующих причин: во-первых, чтобы в случае преследования текинцами отряда обеспечить от нападения противника хоть один из флангов; во-вторых, что в аулах, нами еще не пройденных, можно было найти запасы юнджи, джугуры и самана, которые были отряду крайне необходимы, в особенности в виду того, что сухого фуража при отряде не имелось, и, наконец, в-третьих, что текинцам труднее отводить воду с мест наших ночлегов, так как близость горных родников давала нам возможность всегда иметь ее в наших руках. Сильная жара при безводье в первый день нашего отступления тяжело отзывалась на раненых и на тех, которые жертвовали своею усталью, неся на плечах своих раненых товарищей. Жалобно стонали раненые; тяжело откликались их стоны в сердцах окружавших их, но помочь их горю было невозможно, и носилки то и дело переходили из рук в руки утомленных носильщиков, толчками причиняя страшные страдания раненым.

Отступали в полном безмолвии: все еще не оправились от впечатлений прожитого «вчера» - все были поражены неожиданностью. Казалось, что все это было одним страшным кошмаром, и только изредка свистевшие пули заставляли убеждаться в реальности события. Надо отдать полную справедливость отряду: он отступал шаг за шагом, тихо, без суеты, очень часто приостанавливаясь то для [263] отдыха, то для того, чтоб перевьючить верблюдов; цепь, как пехотная, так и кавалерийская, держалась в значительном расстоянии от колонны, и только этому обстоятельству, да счастливой случайности приписываю я незначительность, даже, можно сказать, ничтожность наших потерь в этот день, заключавшихся в одной убитой и одной раненой лошади у дагестанцев и в двух раненых конях у волжцев. Цепь текинцев, постепенно увеличиваясь, стала огибать наши фланги и групироваться в нескольких пунктах, что вызвало выезд на позицию наших горных орудий, гранаты которых приостановили наступление.

Прошедши двенадцать верст, колонна подошла к обширным бахчам, усеянным сочными арбузами и дынями и изрезанными широкими арыками. Бахчи и посевы джугуры примыкали к кале типа общепринятого в Ахале. Не доходя этих бахчей, верстах в двух от них, стояла другая кала, куда были посланы эскадрон драгун, сотня дагестанцев и сотня волжцев, с целью выбить из нее текинцев, если только они уже успели ее занять; если же нет — занять ее, и, расположившись около нее, не допускать приближения текинцев к месту, выбранному нашим отрядом для ночлега, с тем, чтоб, под этим прикрытием, спокойно расположиться биваком. Части кавалерии, отряженные с этою целью, бросились к кале, осмотрели и, найдя ее пустою, стали в ожидании текинцев. Текинцы приостановились и начали собираться у следующей калы, верстах в двух. Вся длинная линия преследовавших стала групироваться около этого аула и, вслед затем, нестройною толпою, направилась в обратный путь в Геок-тепе. Этим и закончилось преследование текинцев в этот день.

Частые остановки, происходили главным образом от того, что приходилось с утомленных верблюдов, ложившихся и, выбившись из сил, не бывших в состоянии продолжать путь, снимать вьюки и распределять их на остальных, для чего в виду текинцев приходилось останавливать весь отряд. Поэтому отряд прибыл к месту ночлега, около небольшой калы Нур-Верды-хана, называемой Келете или Кары-Кярыз, почти в час пополудни, не смотря на то, что всего десять верст отделяют этот пункт от Денгиль-тепе.

На месте нашего бивака, мы впервые познакомились с так называемыми карызами, т. е. подземными каналами подпочвенной воды, для доставания которой устраиваются выходные отверстия. Карызы проводятся из ущелий на том простом основании, что вода, стекая с гор от дождей или от тающего снега, естественно накопляется в ущельях; часть этой воды стекает, остальная же поглощается [264] грунтом, вследствие чего в ущельях вода находится на незначительной глубине. Копая и находя эту воду, ее проводят подземным ходом куда угодно, изредка открывая наружу колодцы. Специалистами в проведении карызов считаются персияне; в пустыне подобные работы очень ценятся. Преимущество этих карызов то, что из них очень трудно отвести воду, и, сверх того, в канаве, проходящей по раскаленной почве, под влиянием солнечных лучей и в соприкосновении с нагретым воздухом, вода на некотором расстоянии от родника теряет свою свежесть и становится теплою, — карызная же вода никогда не изменяет своей низкой температуры. С жадностью набросились войска на эти колодцы. Большие, проделанные в них, отверстия дозволяли одновременно опускать в них много ведер — и вскоре они все были окружены народом.

Войска расположились биваком, причем от всех частей были отряжены команды для уничтожения джугуры, окружавшей бивак. Это уничтожение являлось необходимою предосторожностью против повторения дурумского случая и совершалось так энергично, что вскоре густо покрытые зеленью поля оказались очищенными и только неровные стебли неподвижно торчали из желтой глины. Сверх того, в кале оказались большие запасы сухой юнджи, и нашим лошадям, за понесенные труды, послужила вознаграждением обильная пища. Войска на этой позиции расположились следующим образом: три баталиона пехоты составили передний фас и стали за арыком, имея в промежутке конную полу батарею; правый фас занят был одним баталионом и саперной ротой; в углу между передним и правым фасами на кургане стали два горных орудия, левый фас образовали два баталиона, из которых один расположился впереди калы, прикрывая ее; между левым и передним фасами стали другие два горных орудия, тогда как задний фас образовала кавалерия, имея в интервалах пешую полубатарею. Верблюды были положены внутри каре за исключением незначительной части, загнанной в крепостцу. Зажглись костры, уставились на огонь солдатские котелки, закипели чайники, завязалась беседа, пошли толки и пересуды; факты начали разъясняться, рельефно обрисовывая события вчерашнего дня. Не обошлось и без рассказов про свои личные подвиги. В палатках офицеры различных частей передавали друг другу о том, что пришлось на их долю заметить до, во время и после боя. Рассказам не было конца. Вообще же мнения сводились к следующему: текинцы — народ безусловно храбрый, даже, можно сказать, геройский, но все-таки они сдали бы Денгиль-тепе, еслиб им не был закрыт путь к отступлению. Мы забыли восточную [265] натуру. Она такова, что если ей оставят хоть форточку для выхода, то, в случае опасности, она не замедлит воспользоваться этою лазейкою, чтобы уйти. Если же принять в соображение, что наш враг, не привыкший давать пощады пленному, был глубоко убежден, что и мы, взяв аул, не пощадим ни мужского населения, ни его семейств, то становится понятным то остервенение, с которым они защищали аул. Если б даже и взяли аул, то держаться в нем мы не могли и через несколько дней, все-таки, принуждены были бы отступить, в виду невозможности подвоза всего необходимого отряду, за недостатком в отряде перевозочных средств; двигаться же дальше в глубь страны и идти на Асхабад, где, по показанию пленных, укрепилось более двадцати тысяч, и думать было нечего. Следовательно рисковать потерею значительного числа солдат, возобновив атаку на другой день, было бесцельно и безрассудно. Что текинцы понесли громадную потерю — это очевидно, так как действие артилерийских снарядов по аулу, в котором сгрупировалась такая масса народа, должно было быть ужасающим; отбитые нашими войсками вылазки тоже стоили им больших жертв; постоянная, длившаяся несколько часов сряду перестрелка не могла им обойтись дешево.

По приходе на место ночлега, доктора немедленно занялись перевязыванием ран несчастных раненых, на долю которых выпало вынести не мало физических страданий, в особенности вследствие отсутствия удобных перевозочных средств. Главным средством перевозки были верблюды, а кто не знает, как мучительна езда на степном корабле, даже вполне здоровому, но непривычному человеку, а уж о раненых и говорить нечего. Переваливаясь с боку на бок своей неуклюжей походкой, верблюд раскачивает сидящего на нем до того, что со стороны положительно кажется, будто едущий на нем нарочно так качается и болтает ногами, — одним словом, притворяется. Можно себе вообразить, каково положение раненого, посаженного на верблюда, как мучительно должен был отзываться в его ране всякий шаг этого животного; как должен был он завидовать немногим, на долю которых выпало счастье — попасть в санитарную повозку. Способ возки на верблюдах был двоякий: прямо верхом на седле и сбоку верблюда, причем раненых привязывали по одному с каждой стороны седла на деревянных лестничках, служивших во время похода для возки бочонков с водою. Более легко раненые, могущие идти пешком, предпочитали последний способ передвижения, хотя тоже очень утомительный. Вообще усталость и истощение некоторых из раненых на другой день после боя были ужасны. [266]

С началом сумерек, дневные наблюдательные пикеты были сняты и их заменила правильная аванпостная цепь. Наступила темная ночь. Лагерь затих, потухли огни. Только сторожевые посты прислушивались к малейшему шороху, к самому незначительному шуму в окрестностях и были в полной готовности своими выстрелами предупредить от всякой неожиданности доверившийся им и их бдительности отряд. Вдруг среди ночи грянул в цепи выстрел, за ним другой — и перекатная пальба открылась по всей линии, подняв на ноги весь отряд. Особенность стояния в цепи, в ночное время, да еще в такую ночь, когда в пяти шагах от себя уже ничего не видно, заключается в том, что впечатления передаются по цепи весьма быстро; стоит одному выстрелить — и очень трудно удержать соседние части от бессмысленной стрельбы по невидимой цели; так случилось и в данную ночь: безответная пальба продолжалась несколько минут. Причина, вызвавшая первый выстрел, оказалась следующей: солдат-грузинец, стоя на часах в цепи, вдруг услышал неподалеку от себя на земле шорох; наклониться и приложить к земле ухо, чтоб лучше расслышать шум, было у него делом одной секунды; вдруг увидел он в ночной темноте кого-то, подкрадывающегося с неприятельской стороны по его направлению. Прицелился гренадер и, не шевелясь, стал выжидать приближения тени, чтобы бить наверняка; шаг за шагом, на корточках, подкрадываясь как кошка, приближался текинец, должно быть, заметивший нашего солдата и считавший его спящим. Раздался выстрел — и текинец без стона растянулся мертвым. Оказалось, что он подполз к нашей цепи, не имея другого оружия, кроме острого туркменского ножа, судорожно стиснутого в окоченевшей руке. Говорили, что около того же времени к цепи подъезжали какие-то всадники, но вообще остальная половина ночи прошла вполне спокойно.

На утро 30-го августа мы выступили по направлению к Кярызу, большому аулу, в котором, к нашему удивлению, оказалось несколько не покинувших его семейств, поспешивших заявить командовавшему отрядом о своей принадлежности к племени нухурцев, т. е., как я уже говорил выше, туркменских жидов, и просивших об охране их жизни и имущества от насилия, что и было немедленно обещано и действительно приведено в исполнение. Переход от места ночлега к Кярызу был очень затруднителен, так как пришлось пройти 23 версты в сильную жару, среди клубов едкой серой пыли. Подходя к Кярызу, просто поражаешься числом одиночных глиняных башен, расположенных на очень близком расстоянии одна от другой, вдоль всего поля, с остатками снятых с него пшеницы и ячменя. [267] Отличная вода кярызов, давших аулу свое название, с большим количеством выходящих внаружу отверстий, гарантировала нас от страдания жаждою. Лошадям и здесь достался на долю текинский запас юнджи и джугуры. Аул этот есть месторождение Нур-Верды-хана. Многие смешивали этого хана с бежавшим из отряда еще до сбора ахал-текинского отряда прапорщиком милиции Дуровым, впадая в ошибку вследствие сходства имен, между тем как между ними в действительности нет ничего общего. История нашего перебежчика очень печальна. Полуграмотный, едва с грехом пополам умевший подписывать свою фамилию, дагестанец родом, магометанин по вере, Дуров, добившись чина прапорщика милиции, слонялся прикомандированным то к той, то другой части и наконец очутился в Минском казачьем полку. Горячий, вспыльчивый его характер навлек на него целый ряд неприятностей, столкновений с начальством и офицерами; к этому вскоре примешалась карточная игра, прямым последствием которой явились неоплатные долги, проигрыши. Подумал, пораскинул своим скудным умом прапорщик милиции и решил попробовать счастья в стране соотчичей по вере. Выехав с состоявшим при нем казаком из Чата, он предложил казаку слезть с коня и поджидать, кормя свою лошадь, пока он поохотится и не убьет что нибудь из берданки, для чего и взял у казака ружье и патроны и — был таков. Подождал казак до вечера, затем вернулся обратно в Чат, заявив в полку о пропаже ружья; полк сообщил высшему начальству о бегстве Дурова — и тем дело и покончилось. Спустя некоторое время, Дуров прислал к начальнику Закаспийского военного отдела безграмотную записку, в которой трудно было добраться до смысла, но которая оканчивалась увереньем, что придет время, когда он окажет России большую услугу, но ему, кажется, не удалось дожить до приведения в исполнение своего обещания, так как, по уверениям Тыкма-Сардара, Дуров будто бы убит в начале 1879 года каким-то обитателем оазиса, приревновавшим его к своей жене.

Дочь с 30-го на 31-е августа прошла спокойно. Ди один выстрел не нарушил ночной тишины, да и во время следующего дневного перехода преследование отряда текинцами ограничивалось только следованием за нами кучи всадников, «на благородной дистанции», с очевидною целью поднимать и забирать отсталых верблюдов и брошенных козлов, за что изредка приходилось им дорого расплачиваться, так как иногда метко пущенная из цепи пуля укладывала на месте рисковавших чересчур близко подъезжать к цепи. Общее [268] мнение в отряде было то, что текинцы, понемногу оправляясь, собираются с силами и непременно нападут на нас, чтобы в чистом поле, в открытом бою, попробовать свои силы, вследствие чего ночная бдительность должна была быть доведена до высшей степени. Но оказалось, что и Кярыз покинули мы без преследования с их стороны и направились к прежней нашей дороге на Дурун, где впервые пришлось отряду услыхать текинский выстрел, где впервые полилась русская кровь раненого в ногу драгуна. Двадцать две версты шли мы целый день, причем нас в особенности долго задержало одно место, где текинцы, запрудив севернее одну из оросительных канав, пустили воду прямо по полю. Разлившаяся вода размочила глинистую почву; лошади с трудом могли двигаться, верблюды вязли и, скользя, падали, с большим усилием поднимаясь на ноги; орудия же положительно приходилось выносить на руках. Догадайся текинцы сделать это на всем протяжении нашего отступления, и мы бы положительно, как говорится, «зарезали» лошадей и верблюдов. Последних с этого перехода приказано было не бросать живыми, в случае, если который пристанет, а предварительно убивать, так как убедились, что они составляют главную приманку преследовавших нас текинцев. Вследствие этого каждый, легший и не встающий затем верблюд немедленно закалывался несколькими ударами штыков, причем надо было только удивляться живучести этого животного, выдерживающего много подобных ударов прежде, чем расстаться с жизнью. Мера оказалась вполне действительною, и текинцы, бросившись к оставленным верблюдам и увидев, что поживы нет, вскоре повернули во свояси.

Подходя к Дуруну, мы застали только что прибывшие туда из Бендесена две сотни Дагестанского конно-ирегулярного полка и прошедшие по оазису совершенно беспрепятственно, нигде не встретив неприятеля. Ночь провели мы спокойно и на рассвете выступили в дальнейший путь, по уже пройденной нами дороге.

В момент нашего выхода из Дуруна, раздался ружейный залп, повергший многих в недоумение; оказалось, что залп был сделан при опускании в могилу тела умершего от раны штаб-капитана Ширванского полка, Яковлева. Бедный Яковлев, страшно страдая во время переходов от Геок-тепе до Дуруна, не давал согласия на извлечение пули из полости живота. Никакие уговаривания доктора, ни увещевания товарищей на него не действовали; наконец, накануне смерти дал свое согласие, но уже было поздно, и он вскоре умер в страшных мучениях. Земля над его могилой была немедленно сравнена, [269] дабы текинцы не имели возможности выкопать его труп и издеваться над ним. Верблюды отряда были так утомлены непрерывным движением без дневок, что количество, которое приходилось ежедневно бросать, возрастало в ужасающей прогресии, так что решено было по возможности сокращать переходы, вследствие чего путь до Арчмана, сделанный при наступательном движении отряда в один день, теперь был разделен на два перехода, причем первый ночлег пришелся около аула Сунча вдоль канавки, орошающей все поля этого аула. Денное охранение бивака было возложено на кавалерию, ночное же на пехоту.

При самом занятии ночлега окружавшая бивак местность была тщательно осмотрена и на выдающихся ее пунктах поставлены были кавалерийские пикеты; к вечеру же эти пикеты были сняты и вместо их выслали пехотную цепь, для которой было наряжено по 200 человек от каждого фаса. Выгон верблюдов на пастьбу был строго воспрещен, и ночью они должны были оставаться со связанными ногами; от частей наряжены команды рабочих, которые обязаны были набрать для них джугуры и саману. К вечеру вода оказалась отведенной; на наших глазах она стада быстро падать, уменьшаться и вскоре совершенно иссякла. Немедленно была послана в горы сотня таманцев и эскадрон драгун с целью вновь пустить воду по старому руслу, что и удалось им вполне, хотя впрочем, еслиб и не был найден источник, то и тогда этот отвод не причинил бы особенных бедствий, так как в самом ауле было достаточное количество воды, накопившейся в глубокой цистерне. В этот же день прибыли два туркмена-милиционера из Чекишляра, привезя с собою почту. Между прочими бумагами оказался и приказ Великого Князя Главнокомандующего кавказской армией о назначении генерал-майора Ломакина временно-командующим войсками экспедиционного отряда. Туркмены, привезшие почту, пробрались через оазис, тщательно избегая проезжать через селения, а минуя их, нигде никого не встретили, между тем как посланные в тог же вечер милиционеры с бумагами в Чекишляр вскоре вернулись обратно, уверяя, что чуть-чуть не попались в плен, встреченные большой неприятельской партией, так что для сопровождения почты принуждены были послать, кажется, 15 человек, на обязанности которых лежало довезти курьеров до Бендесена.

На следующий день мы прибыли в Арчман и расположились биваком не доходя аула, причем вновь было отдано распоряжение об охранении имущества арчманцев; между тем с гор, почти [270] прилегающих к селению, уже с вечера стали раздаваться одиночные выстрелы, а на утро, при выступлении отряда в дальнейший путь, выстрелы стали все более и более учащаться и наконец завязалась правильная перестрелка с высланными против стрелявших дагестанцами. Выгнать засевших за каменьями на очень трудно доступной местности текинцев — было очень трудно, да и не стоило в виду нашего ухода и безвредности их стрельбы, а потому вслед за выступлением отряда тронулись в путь и дагестанцы, причем текинцы так и не вышли из-за закрытий.

Вечером 3-го сентября прибыл отряд в Беурму, и мы узнали, что решено до прибытия повеления из Тифлиса остаться в Беурме, для чего приказано было, расположившись биваком, выбрать место для постройки укрепления. Необходимо было позаботиться о подвозе к Беурме продовольствия и зимней одежды, вследствие чего 6-го сентября был отправлен в Бендесен транспорт из 567 верблюдов и вместе с тем было сделано распоряжение о подвозе с базы провианта и фуража.

Относительно довольствия отряд приходил все в худшее и худшее положение — и действительно приходилось призадуматься о завтрашнем дне. Запас провианта и фуража хотя и был взят отрядом по 6-е сентября, но если принять во внимание рассыпку по пути, верблюдов, бежавших во время денгиль-тепинского боя, и другие более мелкие причины, то приходится только удивляться, как еще оставалось что-нибудь ко дню прибытия в Беурму. Крупы уже не было ни зерна почти ни в одной части. Сухари раздавались очень экономно, менее, чем по фунту в день на человека. Мяса, даже бараньего, в отряде уже не было и войскам давалась противная на вкус козлятина, причем на 100 человек отпускалось по четыре козла в день. В Беурме устроили лагерь, расставили палатки, разбили коновязи, все сгрупировались, собрались с духом; чувствовалось, что текинцы больше не страшны и большинству даже хотелось хоть еще раз сразиться с неприятелем, но неприятель не появлялся. Впрочем утром на другой день, т. е. 4-го сентября, около отрогов Копепет-Дагского хребта показалась большая партия конных текинцев. На встречу им были немедленно высланы две сотни дагестанцев, сотня полтавцев (с ракетами) и эскадрон драгун. Увидя, что текинцы групируются - пустили в толпу несколько ракет. Ракеты действовали великолепно и нагнали такой страх на текинцев, что они рассыпались во все стороны. Дагестанцы бросились их преследовать, причем успели нескольких текинцев изрубить, а двоих захватить в плен. [271]

По возвращении этих частей в лагерь, было приступлено к допросу пленных. По их показаниям партия состояла из 750 человек и следовала за отрядом из Геок-тепе, причем на дороге к ней присоединились всадники из Арчмана и Нухура. Они же объявили, что Нур-Верды-хан, прибыв из Мерва, над трупом сына поклялся отомстить русским и что он уже выступил из Геок-тепе и направляется к нам. По предложению начальника штаба полковника Маламы, одного из пленных решено послать к текинцам с предложением покориться русским войскам, так как, в случае упорства с их стороны, на следующий год придет большое количество войск и во всяком случае силою оружия покорят их и заставят подчиниться. Письменное послание, в котором все это было изложено подробно, вручено было одному из пленных, причем ему было объявлено, что если он не принесет ответа в недельный срок, то его товарищ будет казнен. Текинец поклялся, что исполнит возложенное на него поручение, и на четвертый день действительно вернулся, принеся ответ от ханов и ишанов. Ответ был следующий: «передай генералу, что Теке только тогда покорится, когда его покорят силой». В тот же день, т. е. 4-го сентября, отряд наш усилился прибытием четырех рот Апшерского полка и одной роты Дагестанского, вызванных и пришедших из Бендесена под командою полковника князя Магалова. Стоянка в Беурме повидимому обещала быть продолжительною; поговаривали об устройстве в этом пункте артилерийского и интендантского складов и об оставлении в нем гарнизона на зиму, а между тем известия с базы не приносили ничего утешительного; между прочим сообщалось об открывшемся падеже верблюдов и о прекратившейся по этой причине подвозке довольствия даже войскам, остававшимся на сообщениях. Кроме того, одной из главных помех в деле доставки с базы провианта явился недостаток верблюжьих седел. В Дуз-Олуме хотя и имелось до трех тысяч верблюдов, но из них 500 по слабости и изнурению не могли быть приняты в расчет, да более 1,500 должны были оставаться в бездействии, за неимением седел, тогда как для безостановочного снабжения продовольствием — как передового отряда, так и войск, расположенных на передовых опорных пунктах от Дуз-Олума до Бендесена, требовалась постоянная работа двух тысяч верблюдов, следовательно седел не хватало как раз на половину. Заготовка такого громадного числа новых седел, при совершенном неимении под рукою необходимых материалов, представлялась немыслимою. В то время перевозка продовольствия от Чата к Дуз-Олуму [272] тоже шла неуспешно, производимая на казенных фургонах, отнятых от всех частей, как передовых, так и сосредоточенных в Дуз-Олуме, еще в августе месяце. Часть из них пришла в негодность, оставшиеся же, в числе десяти, были чересчур недостаточны. Между тем довольствие уменьшилось на столько, что положительно отряду грозил голод, и лошади уже начали получать всего по два фунта галет в сутки; притом нигде нельзя было достать сена или травы. Некоторое время кормили их сорванной дынной и арбузной травой, оказавшей на здоровье лошадей очень вредное влияние. Так, в драгунском дивизионе от кровавого поноса в один день пало 12 лошадей. Наконец, и людям стали выдавать всего лишь по 72 фунта сухарей, да и большое стадо козлов, захваченное нами при Денгиль-тепе, уменьшилось до очень ограниченных размеров. А подвоза все не было.

Едва ли в нашей армии был хоть один поход новейшего времени, в котором офицеры были бы поставлены в более тяжелое положение относительно удовлетворения своих нужд и привычек. Никаких маркитантов не следовало за отрядом, никаких торговцев не было при частях во все время движения по оазису. Это произошло от того, что бакинский купец, италианец Беньями, предложил, если не ошибаюсь, еще генералу Лазареву сделаться отрядным маркитантом с тем, чтоб ему выдали заимообразно из штаба 1,500 рублей, на которые он и должен был закупить необходимые припасы и затем следовать за отрядом, пользуясь отрядными перевозочными средствами. Предложение было принято, деньги выданы и всем мелким маркитантам, предлагавшим свои услуги, отказано в них. Между тем, отряд двинулся в путь, а нашего италианца все еще не было: он еще не возвращался из Баку, где был задержан покупкою продуктов. Со дня на день ожидали, что он догонит отряд, но ожидания оказались тщетными, и последствием этого было то, что ни вина, ни водки, ни малейшей закуски, ни табаку не стало у офицеров с первых же шагов по неприятельской земле.

5-го сентября отряд наш еще увеличился прибытием дивизиона Лафинского казачьего полка и взвода ракетной батареи, вернувшихся из набега, совершенного ими на кочевья атабаевцев, в наказание за мошенничество относительно проданных ими нашему отряду верблюдов, за которых они получили условленную плату, но вместо того, чтоб привести, их угнали в противоположную сторону, откочевав на другое место. 21-го августа эта летучая колонна выступила из Ходжам-кала, под начальством полковника Навроцкого. Перевалив [273] через Кюрендагские горы, она направилась к атабаевским аулам, расположенным в Доната и Куня-Керим. На второй день движения, верблюды, сильно тормозившие быстроту переходов, были оставлены у родника «Арват»; сотни же, взяв двухдневное довольствие, направились в дальнейший путь. Сделав в 16 часов времени переход в 110 верст, они напали на рассвете 23-го числа на Доната.

Мужское население бросилось на утек, уводя с собою верблюдов, но их настигли и верблюдов отбили, причем туркмены ранили одного казака и лошадь. Оставив одну сотню из дивизиона подполковника Арнольди в этом ауле, Навроцкий повел другую в следующее кочевье Куня-Керим, отстоявшее от первого на семь верст. Предупрежденные туркмены уже удалялись с верблюдами, нагруженными их имуществом: казаки бросились на них, и атабаевцы, после непродолжительной перестрелки, бежали, оставив на месте шесть тел и всех верблюдов. Всего колонна отбила 1,900 верблюдов; из них отобрав 1,300 штук и 190 седел, Навроцкий пошел обратно, но не прежней дорогой, а на Кизил-Арват, куда и прибыл на третьи сутки.

Текинская крепость Кизил-Арват, хотя и не встретила наши войска враждебно, но в приеме заметна была холодность; было ясно, что если текинцы и исполнили требование русских, то только из боязни, так как все, что только было в состоянии носить оружие, — ушло под Геок-тепе, и в ауле, считающем в своем составе 500 кибиток, не оказалось ни одной лошади, ибо все были отправлены туда же. Простояв в Кизил-Арвате несколько часов и расплатившись за все взятое у текинцев, к крайнему их удивлению, Навроцкий вернулся в Ходжам-кала, пройдя мимо крепостцы Кара-кала, где туркмены приняли казаков очень радушно и угощали их чем могли. 6-го сентября утром назначены были части, а именно: Куринский баталион, Волгская сотня и два горных орудия, под командою майора Дацоева, отправиться прямым путем через горы в Бендесен с тем, чтобы привести в Беурму все тяжести отряда, оставленные частями войск в Бендесене при отправлении их на ахал-текинскую територию. Таким образом отряд убедился, что ему придется остаться в Беурме, хотя это и казалось немыслимым, в виду вышеупомянутых причин. Но не прошло и четырех часов со в времени выступления этой колонны, как по отряду отдано было приказание приготовиться к выступлению, и к шести часам вечера мы уже расположились биваком у входа в Козлинский проход Копепет-Дага, верстах в двух от Бами. Причиной такого изменения в плане действий отряда, как оказалось, было решение состоявшегося утром военного совета, [274] признавшего немыслимым дальнейшее пребывание отряда в Беурме (В совете принимали участие: начальники — отрядного штаба, пехоты, кавалерии и артилерии и полковники - князь Долгорукий, Шкуринский, Гродеков и Навроцкий.).

Такое решение обусловливалось следующими соображениями: во-первых, вполне выяснилось, что в тылу отряда положение перевозочных средств так неудовлетворительно, что даже в ближайшем будущем нет никакой возможности рассчитывать на поправку; во-вторых, открывшийся падеж верблюдов сделал немыслимым пополнение продовольственных складов не только в Беурме, но даже и в Бендесене, и в Ходжам-кале; в третьих, в отряде было полное истощение довольствия, которое вследствие двух вышеприведенных причин не могло быть пополнено. Кроме того, были получены сведения что текинцы партиями пробирались на наши сообщения с целью прервать их, а также отвести воду из Сумбара и Чандыря, что могло бы образовать на пути нашего отряда переход сто верст слишком.

Немедленно по прибытии отряда к Бами, в аул были командированы партии фуражиров, которые нарубили и привезли лошадям массу джугуры. Надо было видеть, с какою жадностью набросились отощавшие лошади на этот вкусный, свежий корм. На этом биваке получено было в отряде известие о назначении начальником отряда, вместо покойного Лазарева, генерал-лейтенанта Тергукасова. Это назначение порадовало всех, так как новый наш начальник, в бытность его начальником Эриванского отряда в минувшую кампанию, снискал себе любовь всех бывших его подчиненных. Как на главные достоинства его, указывалось на знание боевого дела и на осторожность; про него говорили, что Тергукасов никогда без пользы делу не рискнет ни одним человеком. Проведя ночь совершенно спокойно, на утро следующего дня выступил отряд по направлению к Бендесену. Во главе двигалась кавалерия под начальством князя Витгенштейна. Первоначальный проект был тот, чтобы, отойдя семь верст по ущелью, занять выход из него у источников и, построив в этом пункте укрепление на шесть баталионов с соответствующею кавалериею и артилериею, стать твердой ногой у входа в оазис. Но при этом все-таки никак не разрешался вопрос о довольствии этого отряда. Между тем вопрос настоятельно требовал разрешения, так как уже в некоторых частях было полное отсутствие провианта. Начальник кавалерии заявил временно-командующему отрядом, что, в случае оставления кавалерии у источников, в виду полного [275] отсутствия фуража у вверенных ему частей, по собранным официальным сведениям, полученным от командующих частями, за могущие быть последствия — он слагает с себя ответственность. Вследствие этого заявления, кавалерия получила разрешение идти прямо в Бендесен. Длинною цепью, по узкой, знакомой уже нам дороге потянулась кавалерия, представляя действительно живописную картину. В особенности эфектно было, когда колонне пришлось идти в том пункте, где дорога, вследствие крутизны подъемов, разработана винтообразно, так что идущим по нижней дороге было видно еще четыре линии шедших над их головами всадников. Визгливо пищала зурна, басом гудел тулумбас, служа ей как бы акомпаниментом; дагестанец выделывал гортанные трели своих оригинальных мотивов. Казаки закатывали боевую кавказскую песню.

Все сливалось в один общий гул, передаваясь на несколько ладов эхом ущелья. Обессиленные лошади тяжело взбирались на крутой подъем. Люди пели, лошади трудились — все на тощий желудок. А что-то будет впереди и есть ли возможность в Бендесене удовлетворить потребностям такого значительного числа людей? - думалось каждому из нас. Вскоре нагнал кавалерию и граф Борх. Как оказалось, он тоже получил рапорты от командиров некоторых частей в неимении довольствия, и так как на скорое получение его временно-командующий отрядом не мог рассчитывать, то граф Борх доложил генерал-майору Ломакину, что, при подобных обстоятельствах, принужден сделать заявление, одинаковое с высказанным начальником кавалерии. Было бы действительно странным оставить Беурму по вышеразъясненным причинам и остановиться в 20-ти верстах от нее, где условия были совершенно те же.

Таким образом пехота, сделав в выбранном пункте привал, получила тоже приказание двигаться дальше к Бендесену. Когда уже хвост сильно растянувшейся пехотной колонны входил в ущелье, подскакало к арьергарду несколько всадников, из которых один громко прокричал, совершенно близко подъехав к цепи: «Скоро вы все будете уничтожены: мервский хан Нур-Верды уже не далеко: не сегодня, так завтра настигнет он вас. У него 15,000 войска и 15 орудий, — ни один из вас не уйдет живым».

Результатом этого нахального извещения было то, что непрошенного глашатая поймали дагестанцы и, отняв прекрасную его лошадь, взяли в плен. На допросе он подтвердил свое показание. Двигаться с упомянутыми верблюдами, да еще в гору, было крайне затруднительно. Обыкновенный медленный шаг этих терпеливых и [276] выносливых животных дошел до minimum’а скорости; на каждом шагу приходилось останавливаться отряду из-за падавших от изнеможения верблюдов. Упавшее животное загораживало путь; еще пехотинцу или кавалеристу можно бы было кое-как объехать его, но орудиям и санитарным повозкам немыслимо, а потому приходилось верблюдов, разовьючив, сволакивать с дороги, иногда сбрасывая с кручи.

Таким образом на пяти верстах подъема пришлось отряду бросить более 120-ти верблюдов, что еще более уменьшило число перевозочных средств. Часть тяжестей, снятых с павших верблюдов, принуждены были предать сожжению; такие же предметы, как, например: патроны, солдатские шинели и т. д. разбирали шедшие в арьергарде казаки ракетной сотни, причем это добро представляло столь почтенный вес, что почти всей сотни, нагрузившей своих коней, для облегчения их, пришлось идти пешком. Авангард, не встречая по пути никаких препятствий, прибыл в Бендесен около часа пополудни, тогда как арьергард едва добрался на рассвете следующего дня; можно себе представить утомление людей, бывших в хвосте колонны. В Бендесене, как оказалось, за два дня до нашего прихода, партия текинцев, воспользовавшись оплошностью выехавших на фуражировку нескольких человек лабинских казаков, трех убила, а двух тяжело ранила. Немедленно по приходе на ночлег набросились все офицеры на бывших при войсках, находившихся в Бендесене, маркитантов и немедленно расхватали все, что только нашли у них. До чего пользовались при этом предприимчивые армяне, можно судить по тому, что бутылка коньяку Елисеевского розлива, обыкновенно стоющая в городах 2 руб., продавалась по 5 руб., затем цена, все возвышаясь, дошла до 9-ти и наконец коньяк был совсем изъят из продажи за расходом всего имевшегося в запасе, а имелось его достаточное количество. В эту же ночь бежал от нас сопровождавший отряд все время его движения по оазису Тыкма-Сардар с сыном и всей свитой. Все время похода он ехал при отряде, совершенно свободно, без всякого конвоя, а только по секрету наблюдали за ним с целью воспрепятствовать бегству, если бы у него явилось такое намерение. Главное наблюдение над ним было поручено капитану Ширванского полка Ягубову, исполнявшему должность пристава, владеющему свободно татарским языком и прозванному туркменами Ягуб-ханом. 7-го числа вечером Ягубов получил сообщение о намерении Тыкма-Сардара бежать из отряда с сопровождавшей его свитой. С целью не дозволить ему бежать, Ягубов обратился к адъютанту отряда с просьбою назначить к ним караул, намереваясь [277] арестовать их. Караул был назначен, но когда Ягубов пришел к ставке Сардара, его уже и след простыл, равно как и всей его свиты. Оказалось, что они преспокойно сели на лошадей и шагом, в виду всех, уехали, причем никто не обратил на это обстоятельство ни малейшего внимания, так как они и прежде, пользуясь полной свободой, разъезжали часто по лагерю. Вообще, мне всегда казалось положение Тыкма-Сардара каким-то двуличным; свою свиту он зачастую рассылал Бог знает куда и зачем; во время Денгиль-тепинского боя просился поехать в аул, дабы отговорить текинцев от сопротивления, причем, к счастию, его не отпустили, что привело его в отчаяние; наконец теперь он бежал, не смотря на то, что кроме почета и ласкового со стороны русских обращения, ничего не видел. В особенности это бегство кажется странным в виду того, что ему было обещано в случае, если он будет, так сказать, проводником по оазису, возвратить 250 верблюдов из числа отнятых во время набега на колодцы Ниаз и составляющих яко бы его принадлежность. Теперь, когда его мисия была приведена к концу и, казалось бы, Тыкма-Сардар должен получить вознаграждение, он вдруг спасается бегством.

На другой день утром приступили к распределению довольствия между собранными в Бендесене частями, причем была отнята часть довольствия от стоявших в Бендесене войск. Но вскоре пришлось убедиться, что даже занятие Бендесена и Ходжам-калы при существовавшем положении перевозочных средств, было немыслимо и что надо было заботиться о сосредоточении войск поближе к базе. В особенности беспокоило довольствие кавалерии, которое могло быть обеспечено лишь в Дуз-Олуме, Чате и Чекишляре, вследствие чего, за положительною, абсолютною невозможностью оставления кавалерии в Бендесене, приказано было ей направиться в Терсакан, — и 8-го сентября кавалерия покинула Бендесен.

В Терсакане кавалерия нашла очень малый запас фуража, но за то застала отрядного маркитанта Беньями с большим запасом вина, консервов и всевозможных припасов, все по страшно высокой цене. Во всяком случае прибытие Беньями много способствовало возвращению хорошего настроения духа, изгнанного из отряда событиями последних дней.

Войска, занимавшие Бендесен и Ходжам-калу, присоединились к отряду, ходившему в оазис. За все время следования из Бендесена, текинцы не показывались, и обещанный Нур-Верды повидимому не рисковал перебраться через перевал. Впрочем, накануне выступления [278] отряда из Бендесена получено было извещение, будто бы Нур-Верды, перейдя через Копепет-Даг против Ходжам-кала, намерен отрезать отряду путь отступления, вследствие чего был немедленно отправлен в Ходжам-кала баталион апшеронцев с приказанием устроить укрепление и быть наготове до прихода отряда.

10-го сентября, в шесть часов утра, отряд в составе 6 1/2 баталионов, 3 1/2 сотен, семи полевых, четырех горных орудий, с отделением Красного Креста и продовольственным складом, поднятым на 70-ти верблюдах, выступил из Бендесена и к трем часам прибыл к Ходжам-кала. При движении за недостатком перевозочных средств приказано было шинели и мундиры, а также и патроны, считая по 120 на человека, раздать людям на руки; все негодные и пришедшие в ветхость вещи были сожжены в Бендесене. Сделав дневку в Ходжам-кала, приняв из продовольственного склада имевшиеся в нем пищевые консервы и обеспечив себя водой в бочонках, насколько это было возможно по числу имевшихся перевозочных средств, отряд выступил в дальнейший путь 12-го числа. Переночевав у колодцев Маргис, войска на следующий день выступили в Терсакан, куда и прибыли поздно вечером. Драгунский дивизион и четыре дагестанские сотни, вследствие недостатка в Терсакане фуража, были отосланы в Дуз-Олум; остальные же войска в количестве 107* бат., пяти сотен, восьми пеших, четырех конных и четырех горных орудий, расположились лагерем на правом берегу Сумбара, в том месте, где река делает небольшой изгиб к западу. Местность эта была очень удобна, на случай обороны. Лес, росший по берегам реки, был в недалеком расстоянии; ущелье с запада и востока окружалось почти недоступными по своей крутизне горами, так что для нападения неприятель мог воспользоваться только двумя передними или тыльными теснинами. Важный недостаток местности заключался однако в крутизне спусков к реке и положительной невозможности без значительной разработки поить в реке лошадей и верблюдов. Вследствие чего, немедленно по прибытии отряда, приступлено было к исправлению старого и устройству нового спусков, что и было вскоре приведено к концу, при помощи саперной роты и рабочих от баталионов. Сверх того, приступлено было к очищению как окружающей местности, так и течения р. Сумбара от верблюжьих трупов и других нечистот. В это время пастьба верблюдов производилась в пяти верстах от лагеря по Ходжам-калинскому ущелью, под прикрытием одного пехотного баталиона и одной сотни, назначавшихся поочереди, причем сотня раньше выгона [279] верблюдов должна была совершить объезд окрестностей. Совершенное отсутствие сухого фуража и недостаток зернового заставили отвести место в тылу лагеря по Сумбару для фуражировок, которые и производились ежедневно, под прикрытием пехотной роты; но ни камыша, ни травы в окрестностях Терсакана не было, а приходилось косить сухую полынь. 18-го сентября была назначена комисия для определения степени годности бывших при отряде верблюдов. Как участвовавший лично в этой комисии, могу засвидетельствовать, что никогда я не думал, чтоб животное могло еще жить и даже таскать вьюки, находясь в положении, в каком оказались многие из них. Отсутствие горба, а вместо него зияющая рана, наполненная сукровицею и гноем, плескающими через край при каждом шаге, при малейшем движении, открытые внаружу отростки позвоночного хребта, масса червей, кишащих в язве, — вот картины, которые нам пришлось видеть и которые предстали перед нашими глазами. Вполне здоровых верблюдов почти не было и, не смотря на то, что комисия имела в виду крайнюю необходимость в отряде перевозочных средств, результаты ее осмотра оказались крайне плачевны. Всего комисией осмотрено 2,977 верблюдов, причем мы держались следующих трех делений: 1) годные, т. е. могущие подымать от пяти до восьми пудов; 2) посредственные, т. е. с трудом способные перевозить тяжесть до пяти пудов, и 3) негодные; к последней категории принадлежали абсолютно никуда негодные.

Осмотр 636-ти казенных верблюдов показал, что из них: годных — 66, посредственных — 308, негодных — 262. Из 2,341-го наемных туркменских верблюдов оказалось: годных — 570, посредственных - 1,372, негодных — 399. В состав комисии, представившей этот отчет, вошли, кроме офицеров, и знатоки верблюжьего дела Нефес-Мерген и Караван-Баши, к показаниям которых нельзя было относиться иначе, как к авторитетам в данном случае.

Так как очевидно было, что в 1879 году отряду немыслимо предпринять вновь какие-либо наступательные действия, а приходилось хлопотать о новой организации экспедиции, то и решено было позаботиться размещением отряда на зимних квартирах и, прежде всего, перенесением штаба отряда в Чекишляр. Ждали только приезда нового начальника отряда; впрочем кавалерию двинули к Чату до приезда генерала Тергукасова. Наконец, 23-го сентября прибыл в Терсакан генерал-адъютант Тергукасов и, объехав войска, поблагодарил их за службу, передал благодарность [280] главнокомандующего за геройство, оказанное войсками в Денгиль-тепинском бою, и принял командование отрядом.

Первым шагом генерала на новом поприще было назначение следствия о состоянии отряда, для доставления подробного донесения главнокомандующему. Следствие было поручено приехавшему с нашим новым начальником генерал-майору Гурчину, приступившему немедленно к выполнению данного ему поручения. Еще в Дуз-Олуме встретил Тергукасов раненых отряда, которых эвакуировали в Чат, и, обойдя их, расспрашивал о состоянии здоровья, благодаря за службу.

Каждому раненому нашлось у Тергукасова доброе слово утешения, а также благодарил он и представителя «Красного Креста» г. Сараджева, и его санитаров, действительно потрудившихся, что называется, в поте лица во время этой экспедиции и в особенности при Денгиль-тепе, где как Сараджев, так и его команда без устали работали день и ночь во время перестрелки, бывшей до штурма, под пулями, поднимая раненых и перенося их на перевязочный пункт. Вообще, не ожидая такой массы раненых на походе по оазису, при отряде было так мало санитарной и медицинской помощи, что отделение Красного креста служило ясным доказательством тому, какую громадную пользу приносит это учреждение, основанное на частной благотворительности, в особенности в том случае, если им распоряжается человек, так честно относящийся к принятой на себя обязанности, как Сараджев. В то время, как войскам по приходе на бивак предстоял покой и отдохновение, - медицинскому персоналу приходилось немедленно по приходе на место ночлега приступать к исполнению своих прямых обязанностей, опросить раненых о состоянии их здоровья, перевязать сбившиеся во время пути повязки, осмотреть раны, обмыть их и т. п., причем иногда работа шла до поздней ночи и производилась при свечах. Вообще, не смотря на отсутствие очень важного условия для благоприятного исхода поранений, а именно спокойствия, заживление ран шло поразительно быстро и хорошо, причем замечательно почти полное отсутствие нагноений. Врачи просто поражались исходом даже безусловно тяжелых ран и приписывали эти благие результаты необычайной сухости воздуха. Несчастный драгун, которому раздробило ногу, еще при нашем наступательном движении в Дуруне, следовав за отрядом под Денгиль-тепе, вернулся с ним, возимый в санитарной одноколке, и только в двадцатых числах сентября эвакуирован в Чат, где ему вынули осколки кости и вообще приступили к правильному, спокойному лечению; не смотря на то, этот мученик впоследствии выздоровел. [281] Тергукасов по всестороннем обсуждении вопроса о будущих действиях отряда, пришел к решению: заняв передовыми отрядами Дуз-Олум и Чат, перенести штаб в Чекишляр и, по возможности, на зимнее время сократить численность отряда, отослав часть его по штаб-квартирам.

По пути в Чекишляр, сотне Волгского полка пришлось, присоединившись к другой сотне, остававшейся все время в Чате, снова простоять несколько дней в этом убийственном пункте, хотя впрочем в это время года и более сносном для житья, так как в этом крае в сентябре уже не было невыносимо жарких дней летнего времени. Мало-помалу, мимо Чата стали проходить возвращавшиеся в Чекишляр части, причем дорога по маршруту давалась не на Бевен-Баш, а на Караджа-Батырь. В конце сентября и наш дивизион тронулся к берегам Каспийского моря. Не имея проводника, мы по ошибке миновали Текинджик и остановились на ночлег у большого, образовавшегося от нескольких бывших в последнее время дождей, озера, в сухое время года в этом месте не существовавшего, теперь же по количеству воды вполне достаточного для того, чтоб напоить даже целый отряд; несколько таких озер, хотя в меньшем размере, пришлось нам встретить на пути в Чекишляр, причем они значительно облегчали путь. Вообще вид пустыни преобразился: там, где была глинистая гладкая почва, во многих местах образовались густые побеги ярко-зеленой свежей травы, что производило приятное впечатление. Таким образом, сделав в первый день 60 верст, на второй пришлось до колодцев Караджа-Батырь пройти тридцативерстный переход, и оттуда, к вечеру на третий день по выступлении из Чата, пройдя в этот день 45 1/2 верст, прибыли мы в Чекишляр и там расположились на прежнем месте нашей стоянки. Весь этот путь на столько однообразен и не интересен, что описывать положительно нечего.

Чекишляр, во время нашего трехмесячного отсутствия, значительно преобразился; на его главной улице уже красовалось несколько наживо сколоченных домов и два новых деревянных дома более солидной постройки: из них один занятый под магазин «Кузьмича», другой же — построенный подрядчиком Файвишевичем. На Базарной улице — тоже прибавилось строений и торговля шла гораздо оживленнее, так как явилась большая конкуренция. Офицерство обыкновенно групировалось в одном из четырех пунктов: или у Иоганеса, где даже был плохенький бильярд, постоянно занятый любителями, и где можно было получать обед и ужин за недорогую плату, или же у так называемой италианки, в действительности же, по всей вероятности, [282] жидовки, соблазнявшей чекишлярцев не своею красотою, а обилием закусок. По вечерам обыкновенно все эти приюты отдохновения бывали переполненными народом. Вскоре по отряду было сообщено, какие части останутся в составе отряда и на чью долю выпало возвращение на западный берег Каспийского моря. Насколько возможно было заметить, большинство войск, покидавших Закаспийский край, радовалось возвращению на Кавказ, да оно и понятно: чересчур мало привлекательного представляет эта страна, где, кроме скуки, есть еще и риск потерять здоровье на всю жизнь, а главное — впереди предстояла зима, бездеятельная и полная лишений. Мало-помалу стали нагружать войска на подходившие шхуны, и постепенно отряд стал уменьшаться. Вскоре разнесся слух, к несчастью вполне оправдавшийся, о нападении текинцев на Иомудский аул, под самым Красноводском, причем они, убив несколько человек и набрав пленных и добычу, ушли обратно. Вышедшая из Красноводска местная команда не была в состоянии что-нибудь сделать, так как текинцы так же быстро исчезли, как и появились. Туркмены уверяли, что над текинцами начальствовал Тыкма-Сардар.

Приход каждого почтового парохода составлял предмет развлечения, так как немедленно собиралась компания офицеров, отправлявшихся на пароход к обеденному времени, и обедала в кают-компании, причем, как обыкновенно на пароходах, подавали очень хороший обед, а Астрахань снабжала суда каспийского пароходства прекрасной свежей икрой и рыбой, которой у нас в Чекишляре не было, не смотря на то, что Каспийское море под боком.

Тем временем все внимание начальника отряда было обращено на подвоз продовольствия к передовым пунктам, а именно к Дуз-Олуму и Чату; вновь были найдены туркмены, согласившиеся на отдачу в наймы верблюдов с платою с каждого перевезенного на них пуда. Обеспечить передовые пункты являлось настоятельною необходимостью в виду того, что осенняя распутица могла прекратить сообщение между ними и Чекшиляром. Начальник пехоты и начальник кавалерии уехали из Чекишляра в Тифлис, весь штаб тоже разбрелся, а помещение штаба, в виду сильной сырости, было перенесено выше прежнего расположения, в пески. Кроме того, генерал Тергукасов обратил особенное внимание на чистоту лагеря; приказано было по отряду во всех частях устроить отгороженные ямы в песках, вдали от палаток, причем их почаще закапывать и затем вырывать в новом месте. Не соблюдавшие этих правил содержания чистоты в местах своего расположения подвергались сильной [283] ответственности. Отчасти эта мера достигала своей цели, но не вполне, так как действие чекишлярской воды было так сильно и быстро, что доходить до отхожих мест зачастую не было никакой возможности, а потому нижние чины отправляли свои естественные потребности тут же, около лагеря, за ближайшими песчаными буграми, но только не против бивака своей части, а против соседней, за что соседи, разумеется, отплачивали той же монетою. Да и взыскивать с солдат за это было бы не вполне справедливо, так как подобное ослушание вызывалось иногда положительной невозможностью поступать иначе.

В первых числах ноября, командир Дагестанского конно-ирегулярного полка, князь Арчил Чавчавадзе, устроил на берегу моря скачку на призы, в которой принимали участие только всадники его полка. Надо было видеть восторг, вызванный скачкою среди дагестанцев, любящих подобного рода развлечение. Когда какая нибудь група подходила к флагу, то со всех сторон раздавались понукания, подбодривания всадников, принадлежавших к одному аулу с кандидатом на получение приза. Получивших призы с триумфом несли товарищи на руках, крича «ура». Затем, была скачка с джигитовкой, причем многие поражали своей лихостью. Джигитовка на этот раз обошлась без несчастных случаев, и князь Чавчавадзе роздал денежные награды наиболее искусным. Затем, перед собравшимися гостями князя, около кибитки, внутри которой на паласе накрывался ужин, была устроена очень высокая трапеция, на которой несколько человек начали проделывать акробатические штуки, нисколько не уступающие таковым, выделываемым в наших цирках. Столбы, на перекладине которых была повешена трапеция, будучи слишком высоки, казались страшны, что нисколько не смущало смельчаков. В то время, как дилетанты-акробаты выделывали свои фокусы, внизу смешил публику ряженый клоун, разумеется — тоже из всадников. Затем, появилась на сцену зурна, затрещал дагестанский маленький барабанчик и началась удалая лезгинка; любо было смотреть на лихих горцев: не было надобности вызывать охотников плясать, а добровольно, едва оканчивал один, как уже на перебой спешил другой, стараясь как можно более разнообразить выделываемые «па», чтобы хоть чем нибудь да отличиться от предыдущего плясуна. Красивые типичные лица, еще более выделяющиеся вследствие живописного костюма, состоящего, между прочим, из белой черкески и такой же папахи; удивительное сложение у некоторых, с талией, которой позавидовали бы многие дамы, легкость в движениях, чему не мало способствуют надетые на ноги чевяки, — все это вместе взятое делает лезгинку [284] особенно красивой и живописной. А какие молодцы в деле! Кто видел их атаку во время минувшей кампании в отместку за убитие их командира, князя Челокаева, кто был свидетелем участия в рекогносцировках, вырывавших из их среды каждый раз несколько жертв, — тот не может не отдать полной справедливости их беззаветной удали, молодецкой отваге. Во время Денгиль-тепинского боя, дагестанские сотни, бывшие в деле, опять-таки поддержали свою славу, как во время атаки в конном строю на Северную калу, где не мало пало жертв под их шашечными ударами, так и при обходном движении князя Голицына.

В начале ноября дни стояли теплые, чудные вечера, довольно свежие ночи и холодные утра. В видах последнего обстоятельства, начальник отряда хлопотал о скорейшем заготовлении и постановке для всех частей кибиток, чего мы не дождались, так как на нашу долю пришлось в скором времени покинуть Чекишляр.

Резюмируя наш поход по оазису, мы найдем, что отряд, при своем наступательном движении, прошел 136 1/2 верст по следующему маршруту:

От Бендесена до Бами 23 версты, от Бами до Беурмы — 11 1/2 в., от Арчмана — 24 3/4 в., от Сунчи — 13 в., от Мурчи — 6 1/2 в., от Дуруна — 10 в., от Яраджи — 23 в. и от Денгиль-тепе — 24 1/2 вер.

На обратном же пути на долю отряда пришлось пройти одной верстой меньше, так как до Дуруна маршрут изменился следующим образом:

От Денгиль-тепе до Кары-Кяриза (Кялята) 14 верст, до Кяриза — 16 1/2 в., до Дуруна - 16 в. Итого 46 1/2 верст вместо 47 1/2 при следовании на Яраджу.

Следовательно, из Чекишляра до Денгиль-тепе и обратно, принимая в расчет пути, при наступлении — на колодцы Бевен-Болис, а при обратном движении — на Караджа-Батырь, получится пройденное пространство в 829 верст.

А. Ржевусский.

(Окончание будет).

Текст воспроизведен по изданию: От Тифлиса до Денгиль-тепе (Из записок участника) // Военный сборник, № 6. 1885