РЖЕВУССКИЙ А.

ОТ ТИФЛИСА ДО ДЕНГИЛЬ-ТЕПЕ

VI.

Ахал.

22-го августа 1879 года, вступил в Ахал-текинский оазис авангард экспедиционного отряда, перевалив через Бендесенский перевал. В виду недостатка верблюдов не представлялось возможности двинуться в оазис со всеми силами, предназначенными в передовой отряд, вследствие чего и были оставлены в Ходжам-кала 1-й апшеронский баталион, 9-я и 10-я роты 3-го дагестанского баталиона, взвод полевой красноводской артилерии и 24 милиционера; в Бендесене же — взвод саперов, 3-й ширванский баталион, взвод 4-й батареи 20-й артилерийской бригады и 24 милиционера. В последнем же пункте оставлены были, вследствие неоконченности разработки пути, все повозки, которые первоначально предполагали взять с собой (по два фургона и четыре ротных повозки на баталион), все лишние вещи и часть продовольствия. 22-го августа, в 8 часов утра, двинулся в путь авангард под командою князя Долгорукого, в следующем составе: куринский и кабардинский баталионы, волгская и дагестанская сотни и восемь орудий, а в 2 часа пополудни — стрелковый баталион, дивизион драгун и отрядный штаб. Это разделение авангарда на два эшелона было сделано с целью не затруднять движения войск по трудному пути.

На утро следующего дня выступили главные силы, под начальством графа Борха, состоявшие из баталионов: эриванского, [118] грузинского и ширванского, одной таманской сотни, двух сотен туземной милиции, четырех пеших и четырех конных орудий, артилерийского парка и отделения «Красного креста». Войскам этим было приказано взять с собою продовольствие, сухари и крупу, а также зерновой фураж для лошадей, всего на 15 дней; морскую же провизию на месяц; патронов по 120 на человека и полный комплект снарядов на орудие. Для поднятия тяжестей розданы верблюды, считая по 150 на баталион, по 100 на полубатарею и сотню казаков, по 110 на эскадрон, по 50 на сотню туземной милиции, 240 под отрядный штаб и управления начальников пехоты, артилерии и кавалерии, 45 под артилерийский парк, 10 под отделения «Красного креста» и 30 под довольствие верблюдовожатых. Всего 2,350 верблюдов. Начальником войск, оставленных в тылу и расположенных от Дуз-Олума до Бендесена включительно, назначен был полковник Чижиков, командир Апшеронского полка, причем на него возложены были: разработка, пути от Бендесена до Бами, образование в Бендесене складов из подвозимых с базы продовольственных запасов и обмундирования, установление правильных рейсов верблюжьего транспорта из Дуз-Олума в Бендесен и обратно, с целью подвоза довольствия, присмотр и попечение за больными и освобожденными от перевозки грузов верблюдами, оставшимися на пастьбе в Ходжам-кала и Бендесене и образование из них, по выздоровлении, новых транспортов.

Через Копепет-дагский хребет из Бендесена в Текинский оазис вели три пути: один на Беурму и два на Бами; для движения войск избран был средний, ведший на Бами, как наиболее доступный. Предполагалось, что Бендесенский перевал Копепет-дагского хребта и дальнейшее движение по оазису представят большие затруднения для движения войск и, в особенности, колесного обоза, вследствие чего весь, колесный обоз, имевшийся при войсках, приказано было оставить в Бендесене; с отрядом же из колесных экипажей двигались лишь, орудия, орудийные ящики и четыре санитарные повозки Красного креста. Как оказалось впоследствии, мера эта была совершенно излишняя: дорога, за исключением идущей через Бендесенский перевал, была очень удобная для движения каких бы то ни было экипажей, да и через самый перевал, с некоторым усилием, были перевезены некоторыми частями (к несчастью, кажется, только двумя) четырехколесные лазаретные фургоны, взятые начальниками этих частей на свой страх и сослужившие им очень полезную службу после Денгиль-тепинского боя и при отступлении из оазиса. Представитель Красного креста, г. Сараджиев, хлопотал, перед отправлением из Бендесена, о разрешении [119] ему взять все имевшиеся в его распоряжении одноколки, для могущих быть больных и раненых; но ему разрешили взять из них только четыре. Каменные и глиняные глыбы, причудливой формы обрывы придают своеобразный, дикий характер всей местности от Бендесена до первой текинской крепостцы Бами, отстоящей от Бендесена в 23-х верстах. Впрочем, для открытия особых красот в самом перевале надо быть очень неприхотливым, так как тут видим отсутствие зелени и бедность растительности, представителями которой являются несколько одиночных, неразвившихся деревьев. Бендесенский перевал есть безусловно один из наименее живописных перевалов, виденных мною. Первые две-три версты от Бендесена дорога идет ущельем, по глинистому грунту, пересекаемая небольшими оврагами, с постепенным подъемом; затем грунт изменяется и становится каменистым, причем подъем делается все круче и круче. На седьмой версте кончается подъем, и, с этого высшего пункта, открывается эфектный вид сперва на широкое ущелье, а потом на далекое пространство оазиса. В тумане раскаленного воздуха, залитый солнечным светом оазис представляется взорам сплошною гладкою равниною, сливающеюся с небесным сводом на горизонте. Только и оттеняются зеленеющие баминские бахчи, засеянные поля, групирующиеся здания Бами и отстоящего на несколько верст от Бами аула. Еще несколько верст — и мы достигли целой группы родников, с струящеюся чистою и вкусною водою, стекающеюся в одно общее русло, по берегу которого, неоднократно, переходя с одной стороны на другую, идет прежняя тропинка, теперь же протоптанная нами дорога. Следуя по руслу этой канавки, мы достигли выхода из ущелья и вступили в оазис. Вправо и влево от ущелья тянется Копепет-даг, у подошвы которого расстилается край, неведомый европейцам и являющийся каким то пугалом в глазах ближайших его соседей, отделенных от него только горным хребтом. Как я уже говорил, до сих пор еще ни один европеец не решался посетить этот край, с целью его изучения. Имевшаяся у нас карта, начиная от Беурмы к востоку, представляла чистый пробел, по которому проведена только обозначенная, по расспросам пленных, дорога, идущая по линии крепостей, причем вплоть до Гяуарса, ни вправо, ни влево от этой дороги, никаких населенных мест составителем карты не указывалось. Расстояния между пунктами этой дороги не могли быть определены вполне точно, так как местные жители не умеют определять время по часам, а, в большинстве случаев, обозначают расстояние между двумя пунктами указанием пальца на место нахождения солнца при [120] отправлении верхом с одного пункта и при приезде в другой; если же и скажут, сколько азаков или агачей, то и при этом может произойти неточность, так как у текинцев эта мера иная, чем у курдов, у курдов же разнится от персидской. Кроме того, очень сбивает принятая персианами система определять фарзаками не только абсолютную длину расстояний, но и затруднительность пути. При таких условиях, двигаясь по оазису на основании маршрута, указываемого расспросной картой, понятно, что нам приходилось совершать переходы очень гадательные относительно расстояний. По линии крепостей на выданной во все части карте обозначены следующие, начиная от Бами, «калы»: Беурма, Арчман, Караган, Яраджи, Кариз, Янгикала, Бабараб, Акба, Актазепак, Кипчак, Мирава, Аскабад и Гяуар, крайний пункт оазиса. Удушливый, горячий воздух, с сильным порывом ветра, скрывшим нас под целым облаком пыли, приветствовал наше появление на равнине. Несколько полуразрушенных четырехугольных глиняных башен, с прорезанными в стенах бойницами, должно быть некогда были поставлены для охраны входа во владения ахал-текинцев и расположены по водяной канавке, идущей по очевидно искусственно насыпанной дамбе, служа для орошения полей и бахч, окружающих Бами. Насыпь эта, на каждых 50-ти саженях, прерывается уступами, у которых расположены водяные мельницы, в один постав каждая и притом охраняемые башнями; затем, приведя в движение несколько мельниц, ручей, посредством второстепенных канав, которыми окружены обработанные квадратные участки земли, разливается по полям, орошая их. Приблизительно в трех верстах от гор, расположен первый Ахал-текинский аул Бами, с возвышающеюся посреди его цитаделью. Аул оказался покинутым жителями, не внявшими увещаниям, высказанным в письменном обращении к жителям оазиса генерала Лазарева, бросившими свои жилища и поля и убежавшими, при первом известии о нашем приближении, по мнениям одних — к колодцам, в пески, по слухам же — к крепости Геок-тепе, на нашей карте не обозначенной, но, по уверениям Тыкма-сардара, отстоящей от Бами приблизительно в 150 верстах.

Жителям текинских крепостей легко было совершить переселение, так как текинцы народ полукочевой, полуоседлый; в их аулах, по числу жителей, чересчур мало постоянных зданий, большинство же живет в кибитках, легко перевозимых со всем скарбом, на имеющихся у них верблюдах. Снять и уложить кибитку, навьючить верблюдов, собрать стадо и уйти, покинув свои насиженные места, текинцам дело привычное. Они эти переезды и без того совершают [121] ежегодно, для откармливания громадной баранты, на имеющихся у них пастбищных лугах, куда они перекочевывают целыми аулами. Окружающая аул ближайшая местность представляет целый ряд отдельных участков, искусственно орошенных водою, превратившей бесплодную почву в плодоносные поля, засеянные джугурою, юнджею, арбузами, дынями и тыквами. Густо ростет джугура, т. е. сорго, высоко подняв над земною поверхностью свои переполненные зерном кисти, доставляя своими стеблями и листьями прекрасный корм лошадям, домашнему скоту и верблюдам; зерно же, обращенное в крупу и муку, составляет один из главных предметов продовольствия жителей. В среднеазиятских степях, приближение к полю, засеянному джугурою, не всегда безопасно, так как, прикрываясь густотою и ростом этого растения, разбойники обыкновенно делают в ней засады, из которых сделав несколько выстрелов, им очень удобно скрыться, оставшись не найденными, тем более, что иногда вышина стебля бывает столь велика, что скрывает всадника с конем. Юнджа — род клевера; посеянная весною, она дает вскоре первый сбор прекрасной сочной травы, часть которой идет для текущего прокормления лошадей, другая же часть заготовляется на зиму, для чего ее скручивают в длинные толстые жгуты и затем сушат. После первого сбора юнджи, поле очень быстро, без всякого засеявания, вновь покрывается свежею зеленью и, таким образом, бывает до четырех сборов юнджи с поля в продолжение года. Да и бахчи дают по три урожая в год прекрасных, сочных, громадных дынь и арбузов и, фантастических форм, тыкв. При сильной жаре, вследствие прожигающих лучей солнца, сочные, вечно холодные арбузы служили нам, во время нашего пребывания в оазисе, большим наслаждением. Но, впрочем, и вообще в Ахале жара переносилась легче, чем на пространстве от Чекишляра вплоть до Ходжам-кала, так как, во-первых, вследствие уменьшившихся значительно дней, она стала не столь продолжительною, а, во-вторых, каждый из нас охлаждал себя, текущей в изобилии, холодной родниковой водою. Солдаты, немедленно по приходе в Бами, бросились на бахчи и обчистили их очень таки изрядно. Запретить им подобное лакомство было бы варварством, в виду перенесенных ими трудов и великости соблазна, а потому начальство махнуло рукою, приказав только отнюдь не ходить в одиночку, а целыми командами, и непременно при ружьях. Солдаты повеселели; смешно было смотреть на приспособления, изобретаемые некоторыми из них для того, чтоб принести к месту бивака возможно большее количество сорванных дынь и арбузов. Лошадям [122] заложили нарубленной джугуры, что, впрочем, было вскоре воспрещено в виду того, что в крепости найден был громадный запас самана, который текинцы не успели предать сожжению перед уходом и тем доставили нам большую подмогу в продовольственном отношении. Самана оказалось в ауле масса, не говоря уже о крепости, где все закоулки были им переполнены, но и по всему аулу самому неопытному глазу легко было заметить свежезасыпанные ямы, раскопав которые, открывали большие склады прекрасного самана. Так как, в случае обратного прохождения войск по этому же пути, текинцам гораздо легче сжечь саман, чем уничтожить джугуру на корне, то и приказано было не трогать джугуры, а давать коням вволю саман с ячменем. В цитадели же оказались целыми большие кучи прекрасной белой соли, наполнявшей комнаты и закромы. Здание цитадели в Бами состоит из неправильной формы четырехугольной площади, обнесенной толстой саманной стеною, сажени две вышины и даже в самых тонких местах аршина в два толщины; в стенах прорезаны бойницы. Снаружи стены выкопан ров, во многих местах, обвалившийся и вообще легко проходимый, да и вся цитадель, повидимому, старая, на которую текинцами, очевидно, обращалось очень мало внимания. Внутри двора, помещаются, саманной же постройки, сакли самой разнообразной формы, то отдельно стоящие, то прилепившиеся к стене цитадели. Некоторые из них имеют форму кибитки, другие четырехугольные, есть и в виде четырехугольной усеченной пирамиды; попадаются и такие, которых и форму-то трудно определить. У всех зданий очень узенькие двери и окошки, имеющие форму бойниц. Вообще сомнительно, чтоб большинство этих зданий служило для жилья; скорее можно предположить, что эти постройки служат для склада имущества. Все вообще деревянные части построек, как-то: двери, столбы и подпорки, поддерживающие своды крыши, сделаны из какого-то твердого и очень тяжелого дерева; но, к несчастью, не будучи знатоком древесных пород, я не могу определить — из какого. При обделке всех деревянных изделий, едва ли употребляют жители оазиса другой какой-либо инструмент столярного мастерства, кроме топора. В сакле, выбранной мною для ночлега, свободно разгуливали маленькие мыши, не обращая ни малейшего внимания на мое присутствие; серые быстрые ящерицы то показывались на полу, то моментально скрывались в трещинах стенок; из правильных круглых дырочек, как будто умышленно пробуравленных в твердой глине пола, то и дело выползали вялые в своих движениях мокрицы, обходя попадающихся на их пути больших, на высоких ногах, черных [123] жуков. Впрочем местная природа не дает большого простора для развития разных видов представителей животного царства, и пустыня, окружающая аул, вполне безжизненна. Здесь не попадаются даже обыкновенные степные животные: суслики, земляные зайцы, или тушканчики и друг. Из птиц только орлы гигантских размеров, плавно рассекая своими крыльями воздух в синеве неба, высматривая себе добычу — павшего верблюда, или околевшую лошадь, да серые жаворонки, подпрыгивая с места на место, беззаботно чирикают, доверчиво приближаясь к нашим солдатам, должно быть чуя, что на пути нашего следования им предстоит обильная пища, в виде просыпанного ячменя. Действительно, там, где прошел наш транспорт или вьючный обоз, сплошь и рядом, на земле остается следом тропинка ячменя или овса, просыпанного из разорвавшихся холщевых мешков, в которых совершается перевозка. Да и разорваться им не трудно: холст послужил свое время; веревка, привязывающая мешки к верблюжьему седлу, перетирает их; ставшее острием к холсту зерно делает прокол, постепенно расширяющийся и вскоре превращающийся, в большое отверстие, — хорошо, если своевременно затянутое войлоком или зашитое. Около каждой сакли обыкновенно устроено круглое, или четырехугольное возвышение, с углублением внутри и с выдающимися краями, — словом, что-то в роде корыта, служащее для накладывания самана при кормлении лошадей. Кругом цитадели, вплоть до бахчей, широко разбросано еще большее количество саклей, и наибольшая из них, служившая местом молитвы, — мечеть без минарета. По разбросанности сакель и по оставшимся на земле следам видно, что в промежутках между ними стояли, в большом количестве, кибитки. Между прочим много старых кибиток, разбросанных и сложенных кучею, найдено нами внутри некоторых сакель. Сухие палки складной решетки, служащей главным основанием кибитки, представляют превосходный материал для топлива, чем наши войска и не преминули воспользоваться для варки пищи и для согревания чайников. По найденным в саклях предметам трудно себе составить понятие об образе жизни их обитателей. Очевидно, что все мало-мальски годное увезено ими; остались только обломки лопат, гребней для расчесывания шерсти, равно как и тряпок, да несколько разбитых, покрытых сине-зеленоватою глазурью, кувшинов, больших размеров, служивших, по всей вероятности, для хранения масла. Отсутствие сакель, отличающихся богатством отделки от остальных, подтверждает собранные сведения о том, что у текинцев нет владетельных особ, и если некоторым из влиятельных лиц и дается [124] наименование «хан», то только в виде уважения за храбрость, опытность в руководстве набегами и знание пограничной местности. Таких ханов есть несколько в Ахале; имена их пользуются большим уважением, и далеко по степи разносится о них слава. Предпринимаемые ими набеги привлекают многих участников, и если верить служившему очень долго в Персии французу Ферье, то созываются следующим оригинальным способом. Задумывая идти на «аламан», хан вбивает около своей кибитки пику, с зажженным, на ее оконечности, пучком пакли. Заметив этот вызов охотников, желающие участвовать в набеге втыкают свои пики рядом с вызывающим копьем, и хан ежедневно проверяет их число. Весть о набеге быстро распространяется по оазису; глашатаи, разъезжая по аулу, громко выкрикивают имя руководителя аламана, приглашая желающих попытать счастье. Когда число пик окажется достаточным, то вождь обыкновенно объявляет месячный срок, во время которого все соучастники должны приготовиться и, к назначенному дню, собраться у его ставки. Но, руководя набегом, хан не имеет никакой власти над остальными; все текинцы, участвующие в набеге, пользуются одинаковыми правами, все они соучастники в дележе добычи, свободны вернуться обратно, когда пожелают, и если выбирают себе руководителя, то не как власть имущего, а как человека бывалого, участвовавшего уже не раз в подобных набегах, знающего характер неприятеля, изучившего местность, выбираемую для нападения, — человека, могущего, в случае надобности, указать пункты, в которых можно хорошо укрыться при отступлении и припрятать награбленное. Такою славою в последнее время пользовались в Ахале: Софи-хан, Худа Верд-хан, Нур-Верды-хан и другие.

В виду того, что милиционеры-туркмены ничем не отличаются в одеянии от текинцев, и в виду могущих произойти, вследствие этого, недоразумений, приказано было милиционерам нашить на видное место одеяния куски заметной издали красной материи, которую они немедленно и пришили, кто — устроив из кумача себе нечто в роде погонов, другие же — прикрепив лоскут к рукаву. К вечеру 23-го подтянулась к Бами и колонна графа Борха; таким образом сгрупировались в том пункте оазиса все силы, все части войск, на долю которых выпало идти и попытаться подчинить, силою оружия, нежелающих нам подчиниться и исполнить требования русского правительства, текинцев. В Бами произошло маленькое изменение в первоначальном составе колонн, выразившееся в том, что 23-го августа из Бами в Беурму двинулась авангардная колонна, под командою [125] командира Кабардинского пехотного полка, флигель-адъютанта полковника князя Долгорукого, причем в состав колонны вошли следующие части: баталионы Куринский, Кабардинский и стрелковый дивизион Переяславских драгун, три взвода ракетной сотни Полтавского казачьего полка кубанского войска, дивизион Дагестанского конно-ирегулярного полка, дивизион 1-й конной батареи (4 орудия) Терского войска и четыре горных орудий сводной Красноводской батареи. При этой же колонне шел штаб отряда, с временнокомандующим экспедициею генерал-майором Ломакиным. На другой же день, т. е. 24-го числа, должна была покинуть Бами и колонна главных сил, состоявшая под командою начальника пехоты отряда, свиты Его Величества генерал-майора графа Борха. Мне пришлось сопутствовать второй колонне. Таким образом весь отряд, бывший в оазисе под общим начальством генерала Ломакина, состоял из шести баталионов пехоты, четырех сотен ирегулярных частей, двух эскадронов драгун, шести ракетных станков, 12-ти полевых и четырех горных орудий; следовательно всего около 2,500 человек. Остальные части отряда остались по пути, начиная от Чекишляра и кончая Бендесеном, прикрывая опорные пункты. Разумеется, что как офицеры, так и солдаты оставшихся по пути частей с завистью смотрели на тех, кому пришлось попасть в части, на долю которых должно было выпасть участие в делах с неприятелем. Первый переход нашей колонны в пределах Ахал-текинского оазиса оказался очень незначительным, так как состоял всего из 11 1/2 верст, притом верст настоящих, вымеренных цепью, шедшим все время при колонне капитаном корпуса топографов, измерявшим пройденный путь при помощи возивших цепь казаков и, кроме того, по указаниям педометра. Двигались мы все время по дороге паралельно Копепет-дагскому хребту и в очень близком расстоянии от его подошвы. Собственно говоря, дороги тут не было; по степи же ровной и гладкой, на глинистом грунте которой только и произрастают пучки какой-то колючей травы, которую лошади не только не употребляют в пищу, но старательно обходят, избегая уколов ее шипов, — везде дорога для движения. Иногда в перемежку с колючкой попадаются кусты растения в роде нашей полыни, сухие стебли которой с наслаждением уничтожались нашими конями, верблюдами и баранами. Деревьев, кроме нескольких окружающих водяную мельницу около Бами, вплоть до Беурмы, по пути нам не попадалось, да и по обеим сторонам дороги пространство, входящее в сферу человеческого зрения, лишено деревьев или кустарников. На шестой версте от Бами находится правильной формы [126] холм, повидимому, насыпной, в роде наших курганов, попадающихся в Малороссии и Новороссийских степях. С этого холма виден Бами и отчетливо обрисовывается Беурма. Потом начинаются поля, на которых густые остатки соломы от сжатой пшеницы и ячменя свидетельствуют о плодородии страны. Вообще солома срезана высоко от корня, что заставляет предполагать, что текинцы жнут пшеницу и ячмень, а не косят. Разделенная на мелкие участки, небольшими насыпями, пахатная земля, во время нашего пребывания в оазисе бывшая сухою и изборожденною трещинами, состоит из той же светложелтой глины, только благодаря искусственному орошению водою дающей богатые сборы плодов земных. Поля сменяются обширными бахчами, в которых орошение, повидимому, поддерживалось до последнего времени, так что, в некоторых участках, ноги лошадей положительно увязали в мокрой, липкой глине. Вообще почва Ахал-текинского оазиса, как и всей Закаспийской пустыни, представляется проходимой только до наступления дождей. Самый незначительный дождь, по рассказам уже бывавших и прежде в этом крае, превращает глину в род какой-то замазки, имеющей свойство втягивать в себя попадающийся в нее предмет. Лошади выбиваются из сил, стараясь вырвать ноги из этой клейкой массы; про верблюдов и говорить нечего; движение их в это время положительно немыслимо. Сезон дождей, по свидетельству туркмен, обыкновенно начинается с половины сентября; дожди идут беспрерывно; речки выступают из берегов, заливая окрестности; образуется сплошная жидкая масса, прекращающая сообщение между населенными пунктами. Масса провалов по всему краю объясняется этим свойством грунта. Чем более приближаемся мы к Беурме, тем яснее обрисовывается крепость, составляющая ее центр, высоко господствующая над остальными строениями. Способ постройки, материал, употребленный для крепостной стены, ничем не отличаются от таковых же в Бами; только тут здания еще более разбросаны, да и вообще Беурма занимает большее пространство. Паралельно линии гор, по окраинам аула, течет ручей, берущий свое начало из родников, находящихся в горах. Ручей, протекая по дну небольшого оврага, огибает фас, ближайший к Бами, и идет дальше, мимо крепости, так что два фаса Беурмы омываются этим ручьем. Нет ничего легче, как оставить аул без воды: стоит только в горах отвести ее по другому направлению; но текинцы или не догадались этого сделать, или же родники, дающие начало ручью, чересчур близки к Беурме, а потому и исправить отвод не представило бы нам затруднений, вследствие чего [127] текинцы и решили, что не стоило и предпринимать его, или же они просто напросто не обратили внимания, равно как и не уничтожили запасов самана, пшеницы и ячменя, найденных и разбросанных нами в изобилии, подобно тому, как и в Бами, не смотря на то, что авангардная колонна уже тут похозяйничала накануне нашего прихода. В Беурме мы не застали жителей и нашли только одного старика, сторожа бахчей, который, за старостью, предпочел остаться в родном ауле и безропотно ждать своей участи, чем следовать за населением. Между показаниями Тыкма-сардара и этого старика возникло разногласие: первый уверял, что беурминцы скрылись в Геок-тепе, тогда как старик говорил, что они, со стадами и имуществом, ушли в горы, где и решились выжидать результатов экспедиции. На мой вопрос, отчего жители бегут при нашем приближении, а не встречают нас с покорностью, старик, шамкая своим беззубым ртом, ответил:

«Мы знаем, зачем вы пришли к нам. Вы услыхали, что мы добываем много золота и серебра, так и хотите нас уничтожить и забрать наши богатства».

- «Где же вы добываете золото и серебро?»

«Из земли вот там в песках», ответил он мне, указывая рукою на север.

Не имея хорошего переводчика, я не мог расспросить его более подробно, тем более, что он торопился уйти к своему шалашу на опустошаемой Бахче. Плод ли это старческой фантазии, или действительно оазис обладает рудниками — так и осталось для меня загадкой, разгадать которую явится возможность только по окончательном занятии нами этого края. Что вообще у текинцев много предметов из серебра — можно судить по вещам, добытым участниками набега на кочевья в песках у колодцев Ниаз; но есть ли это произведения местного искусства и материала, или просто награбленное у соседей во время набегов — вопрос остается открытым. Вместо того, чтоб разбивать палатку, что представляло большое затруднение, так как вбить колья в затверделую глину дело нелегкое, я приказал очистить одну из сакель и расположился в ней. Мое помещение заключалось в одной высокой четырехугольной комнате, трех сажен длины и двух ширины, посредине которой стояли два толстых столба кедрового дерева, доходящие до потолка, сделанного из досок, тоже кедрового ореха. Сажени полторы над полом, сделанным из квадратных кирпичей, очень твердых и прочных, эти два столба связывались перекладиной, назначение которой определить с точностью довольно [128] трудно. В переднем углу комнаты сделан большой камин, весь закоптевший; для исхода дыма в потолке оставлено отверстие. Низенькая узкая дверь, с главного фаса, и по одной двери в двух боковых стенах сакли составляли три входа в эту комнату, причем материалом для дверей служили толстые, тяжелые деревянные доски. Все двери изнутри имели железные цепи для затвора, из которых одна очень вычурного рисунка и замечательно хорошей отделки. Три узких, в виде бойниц, окна едва вносят внутрь комнаты слабые лучи солнца, скудно ее освещающие. О других саклях нельзя судить по этой, так как она была из лучших в ауле. Беурминская кала очень оригинальна в фортификационном отношении, представляя из себя круг, обнесенный толстою, двухсаженной высоты, стеною, с небольшим впереди ее рвом, воротами с одной стороны и маленькой калиткой с другой, ей противоположной. Внутри этого круга, в саженях двадцати от стены и паралельно ей, на постепенно возвышающейся местности, возведена другая стена, обнимающая, таким образом, тоже круглую площадь и значительно возвышающаяся над первой оградой. Внутри крепости целая масса вырытых пещер и подземных ходов; в некоторых из них поставлены деревянные столбы: должно быть во избежание обвалов. Раскапывая валявшийся в одной из подобных пещер хлам, один из наших солдат нашел зарытую в земле стальную кольчугу, состоявшую из мелких колец; в Беурме найдены металические штампы, употреблявшиеся, по всей вероятности, для чеканки серебряных монет, а одним армянином, из следовавших за отрядом в погоне за наживою, откопан был большой глиняный кувшин, наполненный отличным маслом, немедленно, по частям, распроданным офицерам. Этими приобретениями и ограничились усиленные раскопки беурминских богатств, — правда, произведенные не специалистами и на скорую руку.

Вследствие ли того, что отряд находился в движении, или просто по причине климатических условий, но санитарное состояние отряда настолько улучшилось с первых же дней вступления нашего на Ахал-текинскую почву, что безошибочно могло назваться превосходным: ни о цынге, ни о кровавых поносах ничего не было слышно, и даже лихорадки составляли редкое исключение. 25-го августа покинули мы Беурму.

Перед выступлением колонны с пикетов, стоявших со стороны Бами, было сообщено, что, по направлению к Беурме двигается небольшая партия текинцев. Спокойное движение этой кучки всадников в нашу сторону, даже после того, что войска уже были в [129] виду, ясно показывало, что направлявшиеся к нам руководимы мирными намерениями, а не неприязненными; и, действительно, оказалось, что партия эта была депутация из Кизил-Арвата, ехавшая с целью изъявления покорности к начальнику нашего отряда. Депутация состояла из хана Худа-Берды и его свиты, в количестве двадцати шести человек. Свита оборванная, с ружьями всевозможных, чуть не допотопных, систем, верхом на конях, привлекла всеобщее внимание, в особенности потому, что всем хотелось составить себе понятие о текинских лошадях; но если бы кто вздумал судить по коням свиты, то пришлось бы в них разочароваться. За то вороной жеребец хана, действительно, поражал всех своею красотою, элегантностью движений и каким-то необыкновенно гордым видом. Сам хан, в бараньей высокой папахе, в халате черной материи, с красной отделкой, без ружья, но с кривою саблею сбоку, сгорбясь сидел на высоком седле, подергивая, обделанною серебром, уздечкой своего жеребца, то и дело кидавшегося на подходивших близко к нему других лошадей. Кизиль-арватский хан, отправляясь к генералу Ломакину с изъявлением покорности, в то же время нисколько не скрывал перед расспрашивавшими его, что вся способная носить оружие молодежь из этой крепости ушла тоже в Геок-тепе, для противодействия нашему отряду. Местность за Беурмой, по направлению к следующему месту нашего ночлега, а именно селению Арчман, ничем не отличается от вышеописанной, т. е. от Бами к Беурме, и дорога не особенно удаляется от гор. Переход был из тяжелых, так как измерение показало, что нами было пройдено в этот день 24 1/2 версты, — расстояние, пройти которое, имея при себе верблюжий обоз, следовательно двигаясь шаг за шагом, крайне утомительно. Не вдалеке от Арчмана встретил колонну конный текинец, сидевший на прекрасной рыжей кобыле, с пакетом в руках. Оказалось, что это было предписание временно-командующего отрядом к начальнику нашей колонны, по прибытии в Арчман, озаботиться охраною имущества арчманцев, якобы изъявивших покорность. В сущности заявление покорности, сделанное арчманцами, ни более ни менее как удавшаяся уловка оставить стариков, детей и часть женщин — словом, элементы неспособные носить оружие — в своем родном ауле в полной безопасности, а всей могущей воевать части народонаселения вступить в ряды наших противников. Кроме того, к этому же мог принудить и недостаток перевозочных средств, так как большинство жителей Арчмана принадлежат к чопурам, т. е. к земледельцам, вследствие чего и не имеют большого [130] количества верблюдов. Сделав распоряжение о назначении часовых от всех частей, с целью охраны имущества арчманцев, граф Борх, с окружавшей его свитой, направился в Арчман, приказав войскам расположиться биваком, не доходя до селения на ровном месте вдоль водяной канавки. Вся свита последовала за начальником колонны; тут были и офицеры разных чинов и родов оружия, и милиционеры, и переводчики, и собственная прислуга графа, среди которой резко выделялся вывезенный им из Туркестана сарт, в своем живописном костюме. Тут же ехал казак-кубанец, в правой руке своей державший собственный значок графа, назначение которого — указывать, во время дела и на походе, всем, кому необходимо, где находится владелец значка. По наружному виду Арчман отличается от Беурмы тем, что весь находится в зелени джугуры и юнджы. Тут же впервые встречаются участки, покрытые хлопком и кунжутом, и из зерна которого приготовляется кунжутное масло. В обыкновенное, мирное, время число жителей в Арчмане доходило до 2,000; во время же нашего прихода едва ли набралось бы кибиток 50. На площадке против одного из трех, имеющихся в ауле, укреплений собрался народ, вышедший к нам на встречу. Ни одного молодого, здорового лица не оказалось в этой толпе, — только едва двигавшиеся от старости дряхлые деды, расслабленные болезнями люди среднего возраста, да один, хотя молодой, но за то страшно исхудалый и с сильно воспаленными глазами текинец — стояли, молча смотря на нас. Да и сами арчманцы не пытались нас вводить в заблуждение и на расспросы отвечали, что вся молодежь, также как и из Кизил-Арвата, ушла в Геок-тепе, причем один из них уверял меня, что каждая кибитка дала по одному пешему или конному воину во всей земле Ахала, для защиты Геок-тепе, и что сын мервского хана, Нур-Верды, привел из Мерва несколько тысяч всадников. Разумеется, что при этом восточная натура рассказчика, вообще склонная к преувеличению фактов и желанию настращать нас, доводила цифру наших противников до колосальных размеров.

В Арчмане три калы. Древнейшая из них, пришедшая уже почти в разрушение, есть, по всей вероятности, остаток крепостцы курдов, возведенной еще во время владычества здесь персов; другая состоит из стены, уже в нескольких местах давшей большие трещины и материалом для которой служили глина и булыжник; третья же — совершенно новая, постройка саманной работы; стены последней огораживают большую квадратную площадь, по четырем углам которой поставлены крутые башни. Как в стенах, так и в башнях [131] проделаны бойницы. Калы отстоят одна от другой на несколько сот саженей. Внутри новой калы находилось несколько кибиток, а на площадке валялись большие запасы сухой юнджи. Женское население этих кибиток, при нашем появлении, не обратило на нас ни малейшего внимания: одна из представительниц, как стояла наклоненною к вымываемому ею кагану и к нам спиною, так и не обернулась ни разу, продолжая свое занятие, причем даже женское любопытство не заставило ее поинтересоваться никогда невиденным ею зрелищем. Внутренность кибиток была пуста и в них не находилось почти никакого имущества. Очень может быть, и даже по всей вероятности, что, не доверяя нашей честности, текинцы, рискнувшие остаться на своих местах, при нашем приближении все-таки решили припрятать подальше все могущее соблазнить охотников до чужой собственности и заменили чудные ковры поистертыми войлоками. Несколько саманных построек, впрочем, в гораздо меньшем числе, чем в пройденных уже нами селениях, тоже служат помещениями как для жилья, так и для складов, и расположены не на площади, а одни внутри участков пахатной земли (причем некоторые из этих участков огорожены саманными, аршина в полтора вышиною, стенками); другие же поставлены вдоль дороги, одна около другой. Водопроводные, иригационные канавы пересекают весь аул по разным направлениям, оплодотворяя поля. Вода на вкус такая же, как и в Беурме и в Бами, т. е. чистая, вкусная и холодная. Офицеры отряда рассчитывали купить у жителей что нибудь съестное, чтобы хоть немного повариировать меню наших обедов, которых постоянным мясным кушаньем была баранина во всех видах; но надежды оказались несбыточными: текинцы, повидимому, тщательно припрятали даже своих кур и вообще всякую живность, так что, кроме ограниченного числа, доставшегося на долю некоторых баловней судьбы, в ауле не было возможности ничего достать ни за какую плату. Так что все приобретения, сделанные у арчманских жителей, ограничились несколькими курицами, десятком или двумя яиц, да небольшим количеством чуреков, причем, при незнании цены нашим деньгам, выходило очень оригинально при торге с ними. Узнав о существовании у русских двугривенных, по татарски «абаз», текинцы, ухватившись за это слово, начали требовать за все «абаз»; принесет три яйца или курицу, либо арбуз — на все одна цена. Спрашиваете вы текинца, что ему следует за курицу, получаете в ответ: «бир (Бир — один.) абаз»; [132] берете десяток яиц — бир абаз, кувшин молока — бир абаз, две курицы — бир абаз; словом, другой цены, как «бир абаз», от нас не требовали. К вечеру горные жители Нухура, здешние евреи, доступ к аулу которых со стороны Ахала очень затруднителен, пришли в Арчман, привезя на спинах маленьких ешаков большие плетеные корзины, наполненные виноградом, крупным, белым, замечательно вкусным и сладким. Виноград был немедленно разобран, и нухурцы только сожалели, что привезли его в чересчур незначительном количестве. Нухурцы, вообще, не помогая текинцам, держали себя относительно нас совершенно нейтрально, так что, не нарушая своих к ним дружественных отношений, и нас встретили как друзей. «Кто возьмет верх, тот и прав», думали они. Лагерь нашей, колонны расположился, в версте от аула, и для начальства установлены были жителями в этом месте три кибитки, с настланными внутри их на земле отличными войлоками.

Солдаты и казаки сперва было бросились к джугуре, чтобы накормить «скотинку», но пикеты приостановили их рвение, а вскоре и жители пришли и сами указали на ямы, с поверхности которых следовало только снять верхний слой земли, — и открывалось количество самана, вполне достаточное для насыщения коней всего отряда. Кроме того, окружавшие нас сжатые поля и пустыня с травою давали верблюдам отличное пропитание. С приходом в оазис наши верблюдовожатые уже перестали бегать из отряда и не бросали своих верблюдов, да оно и понятно: бежать некуда, да и пробовать опасно: того и смотри, что попадешь к текинцам в вечное рабство, а потому они и начали, мало-помалу, привязываться к части, за которою следовали, и наблюдать за своими верблюдами. У тех из начальников частей, которые обходились с ними ласково, относились к ним внимательно, опрашивали их нужды и входили в их положение, положительно они даже соблюдали интерес части, подменивая своих ослабевших верблюдов на здоровых, сильных, — что ими делалось по обоюдному соглашению с недовольными, почему-либо, своим начальством — соотечественниками. Интересно наблюдать за этими неприхотливыми в своих нуждах людьми, одетыми во всевозможное отрепье (с головным убором из войлока, такой формы, какую не в силах создать самая богатая фантазия), в сильную жару зачастую ходящими по пояс обнаженными, питающимися жареною бараниною, какою-то похлебкой и мучными, на бараньем жире, лепешками.

В Арчмане мне пришлось впервые увидать соху, употребляемую текинцами. Соха небольшая, с железным резцом, запрягаемая [133] обыкновенно двумя верблюдами, очень редко быками; других же земледельческих орудий, во всю мою бытность в оазисе, мне не пришлось встречать. Рогатый скот у ахал-текинцев вообще мелкий, с горбом на спине и большими рогами; бараны обыкновенно курдючные, с большим наплывом жира, причем в стадах очень много козлов. По улицам Арчмана встречается много больших сторожевых собак, попадаются и борзые, тонкие, рослые, с длинною шерстью на ушах, придающей им какой-то старушечий вид. Про резвость последних говорят много; но что приходится им преследовать — понять не могу; разве, что где нибудь дальше попадается какая-либо быстроногая живность и, может быть, в песках есть какая нибудь пожива; но тут положительно никакой. Насколько текинцы ценят борзых собак и дорожат хорошей породой, можно заключить из того, что у некоторых сук надеты деревянные ceinture de chastete, очень оригинального устройства.

Едва утренняя заря зарумянила горизонт, как уже мы были на ногах и двигались, углубляясь, все более и более, в таинственный край, причем дорога переменила, паралельное горному кряжу, направление и отклонилась более к северу. Уклонение было самое незначительное и совершалось по местности, совершенно однообразной с пройденными накануне и вообще со дня нашего вступления в оазис.

Все та же безжизненная пустыня без растительности, та же пыль, подымаемая малейшим порывом ветра, разгуливающим свободно по местности, где ему нет на пути никаких препятствий, где он не встречает никакой задержки; пыль, засыпающая глаза, набивающаяся в ноздри, как будто покрывающая преждевременною сединою, а у некоторых дополняющая уже существующую проседь усов и бороды и придававшая сероватый оттенок нашим загоревшим лицам, спаленным жгучими лучами летнего солнца. Однообразие пути нарушается хотя немного находящимся на 13-й версте от Арчмана селением Сунча; имеющим неизбежную калу, общепринятого квадратного образца, большую канаву, наполненную водой, и попадающиеся впервые на нашем пути по оазису раскидистые с густою листвою тутовые деревья. Возвышающиеся посреди глиняных желтых строений большие деревья придают селению живописный вид, но я сомневаюсь, чтобы, собственно в этом пункте, были посажены тутовые деревья с целью разведения шелковичных червей, так как в ауле нигде не заметно приспособлений к шелководству. Вообще кажется, что шелководством занимаются только жители более восточных поселений Ахала, поселений, расположенных вблизи границы, отделяющей земли Ахала от [134] безводной пустыни, за пределами которой начинается Мерв. Невдалеке от аула, вправо от дороги, по течению канавки, стоит водяная мельница, с большим деревом впереди, в тени которого, созерцая падающий с высоты водопад, мы присели сделать привал, закусить, отдохнуть и напиться хорошей холодной воды. Еще 6 1/2 верст пути — и новый аул Мурча, и только в десяти верстах отсюда место остановки для ночлега — Дурун. Здесь произошло соединение обеих колонн, т. е. авангардной с главными силами, отделение которых одна от другой было вызвано удобством движения, которое, в виду близости противника, не должно было быть принимаемо в расчет. Посреди аула возвышается стена укрепления с большими воротами. Кала эта, какой-то неправильной формы с большим рвом не снаружи стены, а внутри калы, и с новою, другою, стеною, подобно беурминской, составляющей, так сказать, калу в кале.

Авангардная колонна, имевшая в Дуруне накануне дневку, расположилась таким образом, что верблюдов загнали во внутренную калу, кавалерию поместили между первой и второю стеною, во рву, а штаб и вся пехота расположились в селении. Весь аул не обширен; саманные постройки самых разнообразных форм, в которых сохранилась еще кое-какая не вывезенная домашняя рухлядь; большие запасы самана, внутри строений и в ямах, кое-где зарытые ячмень и пшеница, масса «тандыров» (ям, вырытых для разведения в них огня и для печения чуреков), еще каких-то ям, правильно выкопанных (без следов костров), назначение которых я не могу себе уяснить; — кругом селения засеянные поля, разграниченные саманными стенками на участки. Остатки кибиток, в виде верхнего круга или боковой решетки, немедленно расхватывались войсками и шли для разведения огней, для варки пищи, для согревания чайников с драгоценным, во всяком походе и в особенности в степном, напитком. До Дуруна наша авангардная колонна, также как и мы, не встречала ни одной неприятельской партии и прошла без выстрела; только под Дуруном показалась конная партия текинцев, прогнанная немедленно нашими милиционерами. Но в Дуруне, в ночь с 25-го на 26-е, была перестрелка, происшедшая при следующих обстоятельствах: нужно заметить, что впереди водяной канавки, к которой водили наших лошадей на водопой, находилась другая небольшая кала, кругом которой на далекое пространство тянутся поля, засеянные саженною джугурою. На это обстоятельство не было обращено внимания, и передняя: кала не была занята никакою частью, а текинцы не замедлили воспользоваться этим промахом, засев в джугуре. Первый текинский [135] выстрел раздался, когда драгуны повели лошадей на водопой, и результатом его был сильно раненый драгун с перебитой ногой повыше колена. Затем убили казачью лошадь. Очевидно было, что виновник выстрела невдалеке; но засеянные поля тянутся на такое пространство, что все поиски не имели результатов и оказались тщетными. Наступила темнота; на биваке все утихло; после дневных трудов, утомленные люди искали отдохновения во сне; только часовые, да аванпосты бдительно наблюдали, охраняя отряд, как вдруг, в темноте, заблистали из джугуры огоньки; громкие выстрелы текинских ружей огласили безмолвную дотоле местность, и пули стали проноситься все чаще и чаще над головами дотоле мирно спавших. Цепь завязала перестрелку; пошли вперед охотники, но вернулись ни с чем; пользуясь знанием местности и темнотой ночи, текинцы, во время ночной перестрелки, не нанеся нашим войскам ни малейшего материального ущерба, но, во всяком случае, причинив много беспокойства, скрылись и больше в эту ночь не появлялись.

В день нашего прихода в Дурун войска авангарда занимались усиленною рубкою джугуры в окрестностях своего расположения. Мера эта была положительно необходимою и вполне целесообразною. Вскоре после нашего прихода произошла новая тревога: прискакали несколько дагестанцев, ездивших к соседнему, расположенному поближе к горам аулу, на рекогносцировку и заявили, что были встречены, при приближении к аулу, сильным ружейным огнем. Немедленно была туда отправлена рота пехоты, одно горное орудие и сотня дагестанцев. Начальник отрядного штаба, полковник Малама, полковник князь Долгорукий и много других офицеров, из любопытства, поехали свободными зрителями при этой маленькой колонне. При приближении к аулу, впереди его, в поле оказалось несколько одиноких саманных башен, вообще встречающихся зачастую по оазису. Некоторые из этих башен с дверцами и бойницами; другие же — со ступеньками снаружи и с углублением наверху; цель их — защита, отдельными лицами, полей от нападения. С одной из подобных башен, при приближении вызванных по тревоге войск, стало последовательно раздаваться несколько безрезультатных выстрелов. Началась перестрелка, с нашей стороны, но ни откуда, кроме башенки, не получалось ответа наверху башни то и дело показывалась чья-то фигура, потом быстро раздавался выстрел, и фигура немедленно исчезала. По неприятельскому стрелку обыкновенно раздавалось очень много наших выстрелов, и; войска все более и более приближались к башне, из которой огонь вскоре окончательно прекратился. Несколько человек бросилось к [136] башне и взошли в нее; и что же в ней оказалось? Старуха-текинка, отпущенная немедленно на все четыре стороны, и убитый старик, не устрашившийся роты пехоты, орудия и сотни кавалерии и защищавший до смерти свой родной кусок земли. На полу валялись три ружья. Больше нигде ничего не было найдено, и войска вернулись обратно в Дурун.

Не смотря на то, что, повидимому, Геок-тепе не должно было быть далеко от Дуруна, все-таки не было никакой возможности узнать, сколько приблизительно до него верст. Вообще, экспедиция 1879 года составляла редкий пример в истории походов, так как при отряде не было ни одного лазутчика и ни за какие деньги нельзя было раздобыть такового среди текинцев, ни за какую цену не желавших продавать интересы своего родного края.

На другой день, т. е. 27-го августа, выступил весь отряд; в полном составе, из Дуруна, и, пройдя мимо селений Караган, Агтепа и Мехин, не встретил на пути ни одного текинца; сделав в этот день 22 1/2 версты, вступили мы в Яраджу, — селение, в котором находились тоже две старые калы. В прадже отряд расположился биваком, среди полей, засеянных джугурою и юнджею по обеим сторонам протекавшего ручья, имея калу в центре расположения. Отряд образовал общее каре, и так как поля были обнесены невысокими, глиняными стенками, то, чтобы не разъединять частей отряда, пришлось прорубать затвердевшую глину. Верблюды на ночь были положены в середине отряда; несчастным животным был дан обильный корм, сочной джугуры, вкусной юнджи.

Так как Тыкма-сардар заявил, что от Яраджи Геок-тепе отстоит всего на один переход, то штаб приступил к составлению плана предстоящего движения в виду неприятеля. Войска были утомлены, в особенности же пехота в колонне графа Борха, в которой войскам пришлось сделать 103 версты в пять дней, да притом еще без единой дневки и двигаясь шаг за шагом с верблюжьим обозом. Между тем, медлить было невозможно, так как отряд рисковал остаться без необходимого провианта и фуража, рассчитанного всего лишь на 15 дней, а потому и было решено немедленно идти на Геок-тепе и постараться решительным ударом, взять этот пункт с боя. Войска подготовлялись к предстоявшему делу; оружие чистилось, оттачивались шашки, доктора приводили в порядок свои перевязочные принадлежности, отнюдь не ожидая, чтоб в них явилась большая надобность; все ждали следующего утра с нетерпением. Вечером было отдано приказание усилить бдительность сторожевых частей, в виду [137] могущего быть нотного нападения со стороны текинцев, под покровом ночной темноты. Нужно заметить, что в то время были до того темные ночи, что ни зги не было видно. Части получили приказ относительно выступления и движения на следующий день, т. е. 28-го августа. На основании этого приказа авангард должен был выступить в три часа утра, в том же составе, в каком был все время на походе по оазису, имея при себе лишь по 25 верблюдов на баталион, т. е. minimum того, что было нужно для поднятия патронов и самых необходимых предметов. В четыре часа должны были выступить главные силы, а через час после них все остальные верблюды, составлявшие отдельный вагенбург, под прикрытием шести сборных рот, при двух горных орудиях и сотни Таманского казачьего полка. Вагенбург этот был поставлен под команду Кабардинского полка капитана Кегамова.

С первого взгляда можно было определить, что отряд чересчур незначителен, в виду того, что роты баталионов, идущих в дело, сильно поубавились в составе, так как болезни и смерть, со времени перехода этих войск на восточный берег Каспийского моря, вырвали не мало жертв из их рядов, да притом еще надо было уделить часть для составления сборных рот при верблюжьем транспорте. Число штыков в каждом баталионе едва доходило до 250-ти, а были роты и в 50 человек.

Но, не смотря на это, все были убеждены в полном разгроме текинцев и боялись только, чтобы они не убежали при нашем приближении. До чего была велика эта уверенность, можно судить по тому, что, при выступлении из Яраджи, вдруг разнесся слух, что текинцы ночью бежали из Геок-тепе, что мы снова застанем пустой аул, и это известие повергло многих в уныние. Кто бывал в делах с нашими войсками, тот знает, что вообще до вступления в сферу неприятельских выстрелов у нашего солдата нельзя заметить, по крайней мере наружно, ни малейшего волнения; утро перед боем, хотя и объявленным по войскам, ничем не отличается от самого спокойного мирного утра; в день же Геок-тепинского дела можно было вообразить себе, что войска идут на какой нибудь маневр.

Едва забрезжил свет, как по биваку поднялся шум от собравшегося в путь авангарда; заревели верблюды, навьючиваемые солдатским и казенным скарбом; то и дело стали разноситься громко передаваемые приказания. Все войска, как авангарда, так и главных сил, уже с двух часов, или с половины третьего, не могли спать, и только некоторые исключительные натуры не просыпались, не смотря [138] на шум и гам, обыкновенно происходящие при поднятии войск с места ночлега.

Авангард должен был выступить по направлению к Геок-тепе, остановиться в четырех верстах от места ночлега для того, чтобы, под его прикрытием, мог подняться остальной отряд, а, главное, чтоб дать возможность установиться вагенбургу. На месте остановки князь Долгорукий должен был ждать приказания, когда двинуться дальше.

К пяти часам утра главные силы уже были собраны и вполне готовы к выступлению; но их задержали, чтобы дать возможность устроиться верблюжьей колонне, что оказалось делом очень и очень не легким. Временно-командующий отрядом, генерал-майор Ломакин, объехав и поздоровавшись с войсками, сопутствуемый громадной свитой, перешедшей к нему, как наследство, после генерала Лазарева, вслед затем отправился к авангарду. В шесть часов тронулись главные силы в походном порядке и вскоре вошли в небольшое ущелье, образовавшееся песчаными насыпными холмами. Любо было смотреть на молодцеватых рослых гренадер, героев последней войны, представителей полков, прошлое которых — целый ряд геройских подвигов, — на «приземистых» ширванцев, уже третий год оберегавших наши окраины, мужественно перенося массу лишений и каждый год совершая сотни верст, при рекогносцировках пустынь Закаспийского отдела, на низеньких стрелков, к которым так применима пословица «мал — да удал», да и вообще на все части кавказской армии.

Раннее утро было жаркое и предвещало очень знойный день. Мокрые от пота артилерийские лошади, дружно налегая на лямки, выносили орудия и зарядные ящики, глубоко врезывавшиеся колесами в сыпучий песок, к счастью тянущийся не на далекое пространство и вскоре заменяемый прежнею утрамбованною глиною. Над серыми парусинными верхами санитарных одноколок общества «Красного креста» высоко развевался большой белый флаг, с нашитым на нем красным крестом — эмблемою общества. За каждою частью шло по несколько штук верблюдов с бочонками, наполненными водою, с запасными патронами и необходимыми вещами. Люди имели при себе двухдневную порцию сухарей и вареной баранины, а для лошадей кавалерии — по три гарнца овса. Начиналась и замыкалась колонна полусотнями волгских казаков.

Граф Борх, находя чересчур рискованным оставление всего вагенбурга под охраною лишь шести неполных рот, приказал вагенбургу двигаться немедленно за его колонною, что и было приведено в [139] исполнение. Вскоре мы вышли на ровное место, и тотчас же было приступлено к построению боевого порядка. Боевой порядок, самый удобный для движения в степи, есть каре, в котором фасы составляет пехота; артиллерия же, запасные верблюды и все остальное помещаются в середине, причем орудиям очень легко выехать на поддержку какого угодно фаса. Перестроив войска в эту сомкнутую, готовую со всех сторон к отражению атаки, колонну, двинулись главные силы вперед, направляясь, по указанию Тыкма-сардара, к Геок-тепе. Движение было очень медленное: то и дело приходилось останавливаться и выжидать приближения шаг за шагом идущего обоза. Солнце пекло немилосердно и, как на зло, по дороге не попадалось ни капли воды; воду же из бочонков приказано было расходовать осторожно, так как нельзя было быть уверенным, что впереди найдем ее.

Уже мы прошли более 12-ти верст, т. е. расстояние, указываемое проводниками от Яраджи до Геок-тепе, а впереди расстилалась все та же пустыня; справа от нас тянулись те же горы — и нигде ни малейших признаков пресловутой Геок-тепе. Слева тянулись наносные песчаные бугры, скрывавшие от взглядов дальнейшую местность. Наконец, вправо от нас, показалась отдельная маленькая кала, а немного дальше-покрытый зеленью небольшой аул. Желая узнать, нет ли около этих строений неприятеля, начальник колонны приказал пойти полусотне Волгского конного полка Терского казачьего войска, шедшей в авангарде, по тому направлению, рассмотреть, открыть неприятеля и, не затевая дела, в случае наступления противника — отстреливаясь, отступить к колонне. Тридцать терцев, составлявших полусотню, не успели отойти на полверсты от колонны, как в подкрепление к ним было присоединено 15 милиционеров Самада, и они, вместе соединившись, направились к аулу, вскоре прислав донесение, что большое количество неприятельской конницы направляется к аулу, у которого и собирается. Другая полусотня волгцев была взята из ариергарда и послана влево от колонны, чтобы цепью освещать впереди лежащую местность, и двигалась вперед, но ничего перед нею не показывалось..

Подойдя на расстояние ружейного выстрела, авангардная полусотня, рассыпавшись, начала перестрелку с собравшимися текинцами, бесплодно отстреливавшимися из своих старинных ружей. Между тем, число неприятельских всадников все увеличивалось и увеличивалось; глаз опытного кавалериста определил бы эту массу не менее 800 человек; стрельба казаков по этой массе стала все более и более [140] учащенною; отдельные джигиты-текинцы, выделившись от остальных, выскакивали вперед, подлетали к нашей цепи, и, грохнув из своих большекалиберных ружей, ускакивали обратно. Вдруг вся масса заколыхалась и, подняв густое облако пыли, помчалась с гиканьем и криком на наших. Казаки стали отступать, постоянно отстреливаясь, сперва на шагу, потом рысью.

Встретить атакою, кучке в 50 человек, восьмисотенную массу было бы делом, очевидно, безрассудным, а потому сотенный командир, хорунжий Талонов, приказал, отступая, усилить огонь, надеясь этим удержать их напор и рассчитывая, в случае надобности, успеть уйти от их преследования; но казаки увлеклись своею беззаветною удалью, не приняли во внимание быстроты текинских коней, благодаря которым вскоре, в виду всей колонны, смешались казаки с текинцами, и началась отчаянная рубка. Пошли в ход шашки; некоторые оборонялись берданками и, в виду несоразмерности сил, от казаков немного осталось бы, еслибы не пущенная орудием, выехавшим на позицию, граната, удачно разорвавшаяся в самой массе неприятеля. Незнакомый убийственный снаряд сразу приостановил их натиск, освободив полусотню, присоединившуюся к отряду.

Очнувшись от первого впечатления, произведенного гранатой, текинцы снова стали собираться, массируясь впереди хвоста нашей колонны и угрожая нашему вагенбургу. Еще несколько вполне удачных выстрелов нашей 4-й батареи 20-й артилерийской бригады заставили текинцев быстро убраться восвояси, причем они, на рысях, проехали впереди головы нашей колонны, впрочем вне ружейного выстрела.

Результатом этой кавалерийской схватки были четыре убитых казака, три милиционера и несколько лошадей. Раненых не оказалось. Из волгцев трое были убиты холодным оружием, один же выстрелом в упор, так что от пыжа даже загорелось платье.

Во время этой рукопашной схватки сотенный командир, хорунжий Татонов, совершил подвиг, не так то часто попадающийся в хронике боевых дел. Случаи спасения в минуту опасности нижним чином своего офицера бывали; но, обратно, вывоз солдата офицером из боя и спасение его жизни — крайне редкий случай. Между тем в данном случае у казака Терехова была убита лошадь; едва он успел вскочить на ноги, как на него налетел текинец и уже готов был, шашечным ударом, сразить спешенного казака, как сам свалился с лошади, ссаженный пулею нерастерявшегося Терехова; другой текинец приложился из ружья и собирался выстрелом убить его, но Терехов, моментально зарядив берданку, убил и этого. В [141] это время возле него очутился Татонов, видевший все это. Надо было непременно вывезти героя и спасти его, а потому Татонов крикнул молодцу-казаку вскочить к нему на седло. Терехов вспрыгнул, лошадь выдержала, и сотенный командир вывез из боя своего подчиненного.

Приостановившаяся в виду этого боевого эпизода колонна, после погребения тел, двинулась дальше. Вскоре от авангарда показался 1 скачущий по нашему направлению всадник, вдруг исчезнувший за одним из холмиков. Колонна продолжала свое движение, и впереди идущие наткнулись на лежащее на земле тело. Труп оказался голым, с отрезанною головою, раздвинутыми руками и разрубленными грудью и животом, в который был всунут красный погон с буквою П., ясно определявшей принадлежность убитого к Полтавскому казачьему полку. Как впоследствии оказалось, он был послан с запиской из авангарда к графу Борху и пойман воспользовавшимися неровностью местности и отдаленностью расстояния текинцами.

Похоронив новую жертву, стали мы приближаться к возвышающейся постепенно, хотя очень незначительно, местности, откуда открылся нам вид на место действия авангарда, стрельбу которого уже нам было слышно довольно продолжительное время. Вот что открылось перед нашими глазами: прямо впереди нас возвышалась глиняная кала, окруженная валиком, около которого по фасу, обращенному к нам, тек по канавке ручей. У воды толпились люди и лошади; на площадке перед калой, в тени одиночных деревьев, расположился отрядный штаб. Влево от калы, верстах в двух, находился аул, должно быть брошенный жителями, по крайней мере безмолвствовавший. Между калою и аулом была мельница, построенная по течению канавки. Впереди калы и правее ее, ближе к горам, громадный аул, как впоследствии оказалось, именуемый Денгиль-тепе.

При приближении к кале я слез с лошади и вошел по мостику на площадку, где господствовало сильное оживление. На траве, по гребню валика, сидел начальник отряда с своим штабом и свитою. Все были под впечатлением геройской смерти четырех текинцев, запершихся в мельнице и не сдававшихся. Вот что я узнал о действии авангарда при приходе к аулу.

Когда авангард, в боевом порядке, имея в голове сотню Дагестанского конного полка, позади нее четыре конных орудия с сводно-стрелковым баталионом и полуротой саперов, по правому фасу — куринцев, по левому — кабардинцев, в средине — вагенбург и в ариергарде — остальную кавалерию со взводом горных орудий, стал [142] подходить к водяной канавке, текущей мимо калы, то, не доходя до нее слишком на 1000 шагов, наши войска увидели сперва старуху, шедшую прямо им на встречу, как говорят, по существующему у текинцев обычаю, для успеха всегда это делающими, а затем массу текинцев, высыпавших из калы и сзади нее быстро направлявшихся на авангард. Толпа в несколько тысяч вся была пешая и сперва шла медленно, но вдруг гикнула и, подкидывая к верху папахи, бросилась по направлению к нашим. До того это смелое движение толпы казалось невероятным, что многие предполагали в подбрасывании к верху папах знак выражаемой покорности и сдачи, и только блеск потрясаемых сабель, выстрелы и стремительность атаки свидетельствовали о вовсе немирном настроении наступавших. Последовало несколько залпов с нашей стороны, и наступавшие обратились в бегство. На их плечах ворвались стрелки в калу и продолжали преследовать почти до аула, но подан был отбой; пехота остановилась и, рассыпав цепь, начала перестрелку. При преследовании на долю стрелков выпало много ручной штыковой работы. Кала осталась в наших руках; в ней немедленно был устроен перевязочный пункт, а около нее расположился отрядный штаб, как в пункте, с которого легко было наблюдать за целью дальнейшего действия, т. е. за аулом Денгиль-тепе.

Уже эта вылазка, атака нестройной, неорганизованной толпы на правильно идущую колонну показала, что мы будем иметь дело не с простыми «халатниками», а с врагом решительным, отважным. О храбрости же отдельных личностей можно судить по следующему эпизоду.

На углу канавы, окопанной кругом калы, находилась маленькая мельница, из которой то и дело стали раздаваться выстрелы. Вызвали охотников взять эту мельницу и ее защитников; но по приближении к ней раздавались немедленно из бойницы выстрелы, к несчастью в большинстве случаев меткие, и вскоре четыре убитых солдата и один урядник Волгского дивизиона пали жертвами своей удали. Все кругом обороняемого ими пункта уже было в наших руках; рядом с мельницею, разумеется тщательно стараясь избегать мест против отверстия бойниц, преспокойно расположились на отдых офицеры; солдаты подходили к канаве и набирали воду, а из мельницы, все еще не переставая, раздавались выстрелы. Наконец, дорого стоившая нам мельница была взята — и что же оказалось? Ее защищали всего четыре человека, твердо решившиеся лучше погибнуть, чем сдаться. [143] Вытащив их из мельницы последовательно одного за другим, покончить с ними было делом одной минуты.

Геок-тепе называется вообще вся эта местность и небольшой аул влево от нашего движения, оставленный жителями. Пункт главной обороны, сильно укрепленный аул, тянущийся на несколько верст, называется Денгиль-тепе. Решено было попробовать взять аул штурмом, как только произойдет присоединение главных сил к авангарду.

При приходе главных сил (в три часа пополудни) положение авангарда было следующее: между калой и аулом, впереди калы, против большой бреши, пробитой в стене укрепления аула и заваленной войлоками, были рассыпаны части стрелкового баталиона, поддерживая редкий огонь; правее калы, таким же образом, были расположены кабардинцы, потом куринцы и, наконец, саперная полурота, храброго командира которой, поручика Липинского, ранили вскоре по входе в сферу огня, причем пуля попала в левую щеку, раздробила челюсть, потом, направившись к плечу, перебила ключицу и вышла внаружу. Левый фланг позиции был занят конною батареей, тремя взводами ракетной сотни и остальною кавалерией, причем одна сотня Дагестанского конно-ирегулярного полка была направлена, под командою флигель-адъютанта подполковника светлейшего князя Голицына, для занятия в тылу аула выходной из него дороги.

На вид Денгиль-тепе представлял из себя аул очень больших размеров. На углу, выходящем к занятой уже нами кале, стояло большое укрепление с высокими глиняными стенами и глубоким рвом; в самом углу брешь, заваленная массою войлоков. Немного дальше, по окраине, стена, замаскированная целыми рядами кибиток, тесно поставленных одна около другой. В центре аула возвышалась большая, овальная, правильной формы горка, от которой и произошло название аула: «Денгиль» — по туркменски «замечательный», «тепе» — «гора», т. е. «замечательная гора». Чем она замечательна — своею ли формою, или, по уверению одного туркмена, победою около этой горы, одержанною текинцами над персами, в царствование Надир-шаха — не знаю. Кругом повсюду масса кибиток; потом засеянные поля джугуры, другие меньшие калы, земляные укрепления, рвы — словом, всевозможные приспособления для обороны. Денгиль-тепе есть наибольший аул местности, именуемой Геок-тепе; севернее, верстах в двух от него, находится аул Геок-тепе, а южнее, ближе к горам, селение Янги-кала. Эти три аула расположены по течению ручья Секаз-Яв.

Немедленно по приходе главных сил, 4-я батарея была послана на позицию и открыла огонь гранатами по аулу. Баталионы грузинцев, [144] эриванцев и ширванцев были поведены, немедленно по приходе, для указания места и установки их на позицию, с которой и должны были впоследствии начать наступление. Под звуки марша, единственной бывшей при отряде музыки Ширванскаго полка, весело шли на боевую позицию, хотя и утомленные, войска. Желая осмотреть подробно занятую уже нами калу, я, перейдя узенький мостик, переброшенный через довольно глубокую канавку, на дне которой струилась чистая вода, вошел на площадку, окружавшую место нашего перевязочного пункта. На насыпном валике, идущем по краю канавы, под несколькими густыми тутовыми деревьями, расположились начальник отряда и его штаб, рассматривая в бинокли, а кто и невооруженным глазом, расстилавшийся перед глазами аул Денгиль-тепе. Под одним из деревьев была разостлана маленькая салфеточка, и на ней лежали закуски и бутылка вина начальника отряда. Общее настроение было очень оживленное. Тот факт, что текинцы не бежали при нашем приближении, а решились дать бой, пришелся всем по вкусу. Все радовались, что не придется «искать ветра в поле» а в открытом бою решить «чья возьмет». О возможности неудачи никто не допускал даже и мысли. Возле занятой нами калы на земле лежали наши убитые, еще пока не в большом количестве; мимо них проносили в калу раненых, причем приходилось нашим с большою осторожностью входить в узкие двери крепостцы. Внутри калы, на рассыпанной по земле сухой юндже, доктора перевязывали трех раненых; тут же хлопотал и устраивался представитель «Красного Креста» Сараджев и его команда санитаров. По двору сновали милиционеры, драгуны, казаки, набирая большие вязки сена, с целью покормить своих лошадей, причем, выходя из калы, в узких дверцах ее стесняли пронос раненых. Во избежание последнего, приказано было перебрасывать сено, найденное тут в большом количестве, через стенки калы и, уже снаружи, поднимать его. Стоны раненых перемешивались с криком и гамом, наполнявшими двор, и с перестрелкой за стенами, под акомпанимент орудийной пальбы. Выйдя из калы, начал я рассматривать самый аул Денгиль-тепе, из которого в то время шла усиленная стрельба. Совершенно оригинально и своеобразно расположение этого укрепленного пункта, где текинцы собрались в такой массе. От калы, занятой нами под перевязочный пункт, до передовых кибиток было не более трехсот сажен; следовательно, совершенно ясно можно было разглядеть аул. Отсюда было видно целое море кибиток, тесно стоящих одна около другой, и то, что мною уже описано выше. В официальном донесении [145] временно-командующего отрядом Денгиль-тепе описывается следующим образом: «Аул Денгиль-тепе расположен четырехугольником, северной и западной стороны обнесенным глубоким двухсаженным, с крутыми покатостями, наружным рвом, с глинистым бруствером за ним, вторым рвом за бруствером, частями наполненным водою из оросительных канав. Сверх того, местами, для усиления обороны, позади бруствера, в несколько рядов установлены сплошь кибитки, из которых часть наполнена до верху землею, а часть имеет глубокие, вырытые внутри их, ямы; позади же этих рядов кибиток вновь ров и бруствер, за которыми уже в беспорядке скучены кибитки всего, собравшегося здесь, населения оставленных жителями северных аулов оазиса, со всем их скарбом, скотом и семействами. Как внутренность самого аула, так и значительное пространство впереди укрепления, были изрезаны множеством «оросительных, больших и малых, канав и целою сетью невысоких (до двух футов) глиняных стен, ограждающих каждый мелкий участок поливаемой земли». К несчастию, все эти сведения были добыты не предварительной рекогносцировкой, а во время самого штурма, а между тем текинцы укрепили очень серьезно только тот фас, который противостоял нам при нашем движении к аулу, т. е. западный и отчасти северо-западный; одолеть эти препятствия без всяких приспособлений, даже не имея штурмовых лестниц, было не так то легко и почти невозможно; между тем, как с восточной стороны, и даже с северо-восточной, вход в аул был вполне возможен и несравненно доступнее. Рассыпанная цепь наших пехотных частей все время поддерживала перестрелку, целясь как в группы выходивших людей, так и в отдельных личностей, перебегавших из одной кибитки в другую. Артилерия наша изредка пускала гранаты по аулу, в особенности же по горке, возвышавшейся около середины западной стороны, на которой то и дело показывалась масса народа. Лично мне действие артилерии казалось чересчур вялым: это не была подготовка к штурму, а мерная, с большими интервалами во времени, стрельба. Говорят, что это происходило вследствие того, что отдан был приказ беречь снаряды.

Между тем, усиленная бомбардировка могла вполне обезопасить успех штурма и нагнать панический страх на защитников аула; при этом надо иметь в виду, что, при близости расстояния, при скученности зданий и при массе народа в ауле, — артилерийские снаряды должны были производить страшное разрушительное действие. [146]

Осмотрев аул, постояв около лежавшего за валиком милиционера-туркмена, то и дело пускавшего в пространство, без всякой определенной цели, выстрел из своей винтовки Крнка, — вернулся я к кале, и, встретив около западной ее стены знакомых стрелковых офицеров, подсел к ним. В это время мимо нас прошел командир сводно-стрелкового баталиона майор Сафонов, суетившийся возле своих раненых, прося носильщиков нести их осторожнее, а докторов — поскорее перевязывать и т. д. Не зная еще подробностей первой встречи текинцев с нашим авангардом, обратился я к Сафонову с вопросом: где пришлось действовать его баталиону? «Просто прелесть, какими молодцами на штыках взяли мои герои вот эту калу, да и в аул бы на плечах текинцев забрались, если бы не приказано было остановиться», — ответил он мне довольный, веселый; лицо так и сияло радостью; видно, у него не было ни малейшего предчувствия, что к вечеру прекратится его жизнь, порвется связь с этим светом. Нет, связь не порвалась, да и не может порваться: она осталась и заключается в той доброй памяти, которую он по себе оставил, в той грусти, которая невольно, мимолетно, омрачает каждого, когда воспоминание о нем вызовет в памяти образ Сафонова. Едва я успел присесть к стене, как мимо нас, между мною и поручиком Билером, пролетела пуля, причем лошадь Билера, повод которой держал сам владелец в руках, подняла заднюю правую ногу, из которой, по капле, стала сочиться кровь. Лошадь, очевидно, была ранена; впрочем по осмотре оказалось, что очень легко, но откуда мог произойти выстрел и каким образом пуля пролетела между нами в то время, как нас отделяла от неприятеля целая кала, — сперва показалось нам необъяснимым, но вскоре недоразумение выяснилось: в том месте, где мы сидели, оказалось в стене маленькое отверстие. Очевидно было, что выстрел произведен из калы, причем ружье было вложено в это отверстие. Видевший это начальник кавалерии отряда приказал мне, с десятью казаками, осмотреть всю середину калы, и если найдутся подземелья, то тоже тщательно обревизовать их. То место, откуда, по соображениям, произведен был выстрел, оказалось заваленным целою массою сухой юнджи. Юнджи этой было так много, что, не смотря на разбор ее всеми, кто только мог, все-таки оставалась еще масса. Оцепив этот угол казаками, имевшими на всякий случай берданки наготове, приказал я разбрасывать сено. Усердно принялись казаки за дело, то перекидывая сено через стенки калы, то разбрасывая по сторонам, но нигде ничего не [147] оказывалось. Казаки уже отчаивались найти что-либо, но я заставил их продолжать поиски, твердо убежденный, что тут должен был быть текинец, очевидно пользовавшийся массой сена и переползавший под ним с мест, расчищаемых казаками, на места, куда набрасывалось сено вновь. Вдруг в самом углу что-то зашевелилось, и, вслед затем, выпрыгнула из сена человеческая фигура, громадного роста, без папахи и с выхваченной шашкой, бросившаяся на казаков. Раздался залп — и текинец повалился; затем вновь попытался подняться на ноги, но эта попытка вызвала еще выстрелы, уложившие его окончательно. Убитый оказался действительно громадного роста, с красивым смуглым лицом, с сильно развитой мускулатурой, одетым в светлый халат с кривою шашкою в судорожно сжатых руках. Из шейной жилы фонтаном била темная кровь; по всему телу видны были пулевые раны. Шашка оказалась узкою, дамаскированной стали и острою как бритва, притом крайне тяжелою. Но что страннее всего, так это то обстоятельство, что, не смотря на самые тщательные розыски, так таки и не удалось нам найти ружье текинца.

Начальник кавалерии князь Витгенштейн поехал для осмотра позиций, занятых кавалерией, взяв с собою волжскую и таманскую сотни. Переехав маленький мостик, служащий для переезда через глубокую водяную канаву, поехали мы паралельно северной ограде аула. Вскоре встретили мы полуэскадрон драгун и три взвода ракетной сотни, при двух конных орудиях; потом, верстах в двух с половиною от них, стояли, впереди небольшой калы, остальные два орудия дивизиона терской казачьей батареи, с полуэскадроном драгун в прикрытии. Совершенно рационально найдя, что к двум орудиям этого прикрытия чересчур мало, в особенности в виду отдаления от остальных частей, князь приказал сопровождавшим его сотням, волжской и таманской, остановиться и расположиться тут же. Отсюда был виден крайний пункт левого фланга нашей позиции, занятый совсем с восточной стороны аула, близко к горному кряжу, сотней дагестанцев под командою князя Голицына. С правой же стороны, нами была только слышна перестрелка, грохот орудийных выстрелов, но войск не было видно, так как аул закрывал их от нас. В ауле было сильное движение: нагруженные имуществом верблюды, громадная баранта, испуганные лошади, женщины, дети и многие из мужчин собирались покинуть аул, но, видя выходы из него запертыми, возвратились обратно. Князь Голицын получил самый строгий приказ не выпускать никого из аула и принужден был исполнить [148] категорическое поведение. К нему выходили жители аула целыми толпами, разговаривая с его дагестанцами, умоляя попросить о прекращении стрельбы по аулу, обещаясь покориться. Князь Голицын посылал неоднократно с извещением об этом, в ответ на что получал приказ никого не выпускать. При мне, к командовавшему авангардом полковнику князю Долгорукову подъехал поручик Тер-Асатуров, адъютант Переяславского дивизиона, посланный командующим дивизионом с заявлением, что текинцы выслали, — стариков, просящих прекратить пальбу и желающих. вступить в, переговоры.

«Скажите им, что до тех пор, пока из аула будет хоть один ответный выстрел, до тех пор я не приостановлю стрельбы, а через час поведу войска на штурм».

Разумеется, что, это требование не могло быть приведено текинцами в исполнение, так как заставить вполне замолчать народ дикий, не имеющий начальства в ауле, окружность, которого minimum десять верст, — немыслимо. Со стороны, где находился князь Голицын, и вообще со стороны, занятой кавалерией, наши кавалеристы распоряжались в ауле, как у себя дома. Между прочим рассказывали лица, заслуживающие доверие, следующие факты изумительного хладнокровия и мужества со стороны текинских женщин. Так, например, поручик Хан, — Нахичеванский, увидав, что одну женщину, ведшую верблюда с нагруженным имуществом, окружило несколько человек наших конно-ирегулярцев, — обратился к ней со словами: «Не, бойся, тебе ничего не сделают, тебя не тронут!» На эти слова, сказанные по татарски, женщина, гордо подняв голову, отрезала: «Я не боюсь; вот, ты то, смотри, не трусь наших, а мне чего бояться?» и невозмутимо продолжала путь. Другая текинка, сидя на краю канавы, с оторванным нашей гранатой куском ноги, стреляла из револьвера по проходившим мимо драгунам. Вообще, женщины безбоязненно групировались около наших кавалеристов, бывших в тылу. Несколько же женщин принесли на своих руках к дагестанской сотне одного из отделившихся от нее, попавшего в аул и там убитого текинцами, всадника. Более эфектной сцены, как вынос тела убитого врага групою женщин, — трудно себе представить. Текинская, кавалерия только и показалась в начале дела, при описанной уже мною встрече с главными силами, затем исчезла и больше не показывалась в продолжение остального дня, но отдельных всадников и груп в несколько человек было много на протяжении всего аула. Почти все виденные нами наездники сидели на рослых, красивых лошадях, хотя [149] Тыкмасардар и уверял, что будто лучших лошадей своих текинцы отправили в Мерв. Насколько вообще у текинцев развита любовь к лошадям, наглядно может служить следующий пример: командир милиционной сотни прапорщик Сосламбек Кубатиев увидал скачущую около окраины аула прекрасную вороную лошадь, весь убор которой был сплошь покрыт серебром. Не долго думая, Кубатиев бросился к аулу, и повидимому ошалевшая от выстрелов лошадь легко отдалась ему в руки. Поймав ее за повод, ускакал Кубатиев обратно к нашим войскам. Все, — видевшие эту лошадь, единогласно утверждают, что по красоте никогда в жизни не видали ничего подобного. Пересев на свое новое приобретете, Кубатиев, не смотря на уговаривание товарищей не ехать на ней, а взять лучше свою лошадь, не послушался доброго совета и поехал обратно в аул, намереваясь еще приобрести себе коня. Но едва лишь подъехал Кубатиев к изгороди селения, как оттуда выскочил конный текинец и яростно бросился на него. Наскочив на Кубатиева, текинец рубнул со всего размаха по шее лошади, немедленно повалившейся на землю. К счастию Кубатиева, мимо его проезжали конно-ирегулярные всадники, которым, не смотря на то, что их было более 10-ти человек, только после долгой схватки и больших усилий удалось убить этого текинца, успевшего разрубить руку поручику Кутаисской милиции Гастову. Кубатиев уверяет, что текинец даже и не смотрел на него, а ехал с очевидною целью убить коня, принадлежавшего, по всем вероятностям, кому-нибудь из очень влиятельных текинцев, а может быть даже и Кара-Батырю, убитому в этот день осколком гранаты.

Наши два орудия то и дело посылали гранаты в аул; мимо нас проходили целые массы баранов, коз, нагруженных имуществом верблюдов, — все испуганное, встревоженное пальбой. Начальник штаба, осматривая наши позиции, советовал в особенности обратить внимание, в случае намерения текинцев прорваться к Асхабаду, стараться не пропускать их и положить по пути как можно больше трупов. В 5 часов пополудни, к юго-западу от нас, со стороны штурмующих войск поднялась учащенная стрельба, поддержанная частой орудийной пальбой; вслед затем, через некоторое время, все смолкло, затем опять усилилось и опять прекратилось окончательно; только изредка одиночные выстрелы нарушали тишину. Солнце скрылось за горизонтом; сумрак окутал земную поверхность; в ауле с нашей стороны стало заметно покойнее; мало-помалу выстрелы совершенно смолкли; мы же не [150] получали никакого приказания и все стояли на месте, выжидая дальнейший ход дела.

- Должно быть наши теперь ворвались в аул и идет резня, — сказал, обращаясь ко мне, князь Витгенштейн.

- Не думаю, ваша светлость, — отвечал я ему: — еслиб наши были, в ауле, то во-первых, из аула бы бежали текинцы, тогда как теперь, посмотрите, все тянется обратно в аул; кроме того, из аула не слышно выстрелов и в нем не видно огней, а наш солдат, если бы ворвался в аул, наверное уж что-нибудь да поджог бы.

- Так неужели же штурм отбит? Нет, этого быть не может; впрочем, чтоб убедиться, надо поехать, — окончил князь.

Взяв свою конвойную команду, он отправился к стороне, где нами, был оставлен отрядный штаб; но не успел он отъехать от нас и полуверсты, как наперерез дороги выехавшая партия текинцев, дала по нас залп. Я, остававшийся за старшего при двух орудиях, двух сотнях и полуэскадроне драгун, бросился с ними на рысях к князю на выручку, но уже состоявший при князе конвой открыл перестрелку и прогнал партию. Наступила темнота. По тишине, господствовавшей в ауле, стало очевидно, что аул не в наших руках: ни одного огонька не освещало, не блистало в ночной темноте. Только мулла, выкрикивая, должно быть, призыв правоверных к молитве, громко кричат. К князю Голицыну немедленно были посланы два, казака передать приказание командовавшего кавалерией немедленно отступать. Каждый, бывший ночью в степи, знает, как трудно в ней ориентироваться, тем более, когда приходится идти без дороги; но есть люди, обладающие этой способностью, в особенности развитою у казаков. В данном случае меня поражал казачий фейерверкер, указывавший нам путь и, наконец, дошедший до того, что нашел колею, проделанную орудийными колесами, при утреннем переходе. Теперь оставалось только следить за колеей и не выпускать ее из вида, что и было поручено спешившемуся казаку. Неизвестность происшедшего с отрядом, ответственность за сопровождаемые орудия, ежеминутное ожидание нападения, наконец и самая темнота ночи — все вместе взятое как-то наэлектризовало нас: все были в готовности встретить нападение и отразить врага. Но вот и мостик через ручей; очевидно, что мы уже близко к кале перевязочного пункта, а все-таки никого не встречаем и шума никакого не слышим; одним словом, незаметно никаких признаков присутствия отряда. Начали [151] подавать сигналы трубою; — ответа не воспоследовало; но вот в темноте показалась пешая фигура. «Кто это?» окликнули ее. «Солдат» — последовал ответ «Что случилось», спросил его князь Витгенштейн. «Вздули нас», лаконически отвечал солдатик. «Да где наши?» — «Да вот тут, около».

И, действительно, вскоре мы настигли наш отряд, благодаря судьбу, что наконец-то удалось нам присоединиться к нему. Как на зло, ночь была темная, что называется хоть глаза выколи; люди наталкивались друг на друга; верблюды натыкались на лошадей; повсюду раздавались негромкие вопросы: «где 10-я рота?» «где ширванцы?», «это кто?» и т. под.; одним словом, заметны были следы уныния, упадка духа. Описав подробно то, что я сам видел лично, чему был свидетелем, постараюсь описать ход боя со слов участников, причем буду придерживаться пословицы, которой, к несчастью, так редко следуют: «la critique est aisee, mais l’art est difficile».

Описывая дело 28-го августа, я буду вполне беспристрастным, причем все основываю на показаниях, собранных немедленно после боя, что называется со свежей памяти, от людей, действительно бывших под стенами Денгиль-тепе и правдивость которых не может подлежать ни малейшему сомнению. Начну с момента прихода колонны графа Борха. Присланный на встречу колонны для указания места пехоте и артилерии, подполковник Северского драгунского полка Карганов повел пехоту главных сил и указал им места против северного фаса аула, фаса, который и предназначался для штурма этими войсками. Таким образом, на левом фланге штурмующих войск стояли три взвода ракетной сотни, два горных орудия, под командою штабс-капитана Галтинова, полуэскадрон драгун; потом грузинцы, имея на своем правом фланге два конных орудия Терской батареи и взвод 4-й батареи 20-й артилерийской бригады; затем эриванцы и 2-я рота Сводно-стрелкового баталиона. Против же западного фаса были: саперная рота, затем куринцы, кабардинцы, три роты Сводно-стрелкового баталиона, при двух орудиях 20-й артилерийской бригады и двух горных орудиях. Все пехотные части, прибыв на боевую позицию, перестроились по-ротно в две линии, имея в первой и второй линии по две роты; затем была от них рассыпана цепь. Баталион ширванцев был оставлен в резерве и стоял за арыком против угловой, заваленной войлоками, бреши. Между высшим начальством произошел военный совет, на котором, говорят, генерал Ломакин [152] стоял за то, чтобы отложить штурм до следующего утра, а князь Долгорукий настаивал на том, чтобы штурм непременно состоялся в пять часов пополудни, приводя главным основанием то обстоятельство, что текинцы ночью могут покинуть аул, и еще то, что ограниченный запас имевшегося при отряде продовольствия заставляет торопиться в действиях. Генерал Ломакин согласился на эти доводы и отдал приказание, чтобы ровно в пять часов, по сигнальному залпу со всех орудий, двинуться на штурм аула. Граф Борх, по прибытии к Денгиль-тепе с главными силами отряда, просил, чтобы прежде, чем штурмовать, дать войскам часа два отдыха; но ему в этом отказано, причем было объявлено, что штурм назначен ровно в пять часов. Пишу это со слов графа Борха, сказанных мне лично. Нельзя не признать, что, в виду несоразмерности сил и долженствующих попасться на пути атакующих войск фортификационных затруднений, полтора часа подготовительной стрельбы был срок чересчур незначительный. Этим уничтожалось важное преимущество наших войск над противником, а именно сила огня, уравновешивающая разность в численности, и ставились лицом к лицу для боя холодным оружием, в рукопашную, 2,000 борцов против по крайней мере 15,000 здоровых, сильных, физически несравненно более развитых, чем наш солдат, текинцев.

Ровно в пять часов пополудни, по сигнальному залпу, тронулись наши войска в ротных колоннах на штурм. Бодро, смело, как будто бы на ученье, не обращая внимания на сыпавшиеся градом пули, шли представители лучших кавказских полков, верные своим полковым боевым традициям, каждая часть стараясь не отстать от соседней с нею. Таким образом удалось добраться до стен аула, где с первого же шага встретились непреодолимые препятствия: глубокие рвы, высокие отвесные стены, сплошные ряды кибиток, заграждавшие дальнейший путь. К этому надо прибавить массу защитников, не уступавших без самого ожесточенного боя ни пяди земли. Но и эти затруднения не останавливали наших героев, хотя и не ожидавших такого отпора от «орды». Подсаживая друг друга, взбирались храбрецы на стену, куда им иногда даже помогали влезать сами текинцы, зацепляя за них большими железными крюками для того, чтобы, быстро втащив наверх, немедленно убивать смельчаков. Разрозненные солдаты, потеряв многих убитыми и ранеными и не видя возможности двигаться дальше, решили приостановиться, дабы, прежде чем [153] продолжать движение, более сгрупироваться. Офицерам, потерявшим возможность управлять разъединенными, закоулками и кибитками, нижними динами, ничего не оставалось делать, как только последовать их примеру. В некоторых пунктах началось отступление. Разумеется, отступление совершилось не всею линией одновременно, а где раньше, где позже; этим-то и воспользовались текинцы, бросившись целою массою в несколько тысяч вслед за отступающими; преследование было так стремительно, численная несоразмерность так велика, что отступавшие не имели возможности групироваться и, устраиваясь, давать отпоры, так что текинцы на их плечах чуть-чуть было не наскочили на орудия. Разумеется, все замешкавшиеся на валу были окружены и уничтожены. Положение нашей артилерии было крайне затруднительно: видя отступление штурмовавших и преследование их массою текинцев, артилеристы хотели задержать их стремительное наступление, но долгое время не могли стрелять, так как отступавшие, под влиянием впечатления, произведенного неожиданностью неудавшегося штурма, шли впереди текинцев прямо на орудия, заслоняя их собою. Наконец, уже под самыми орудиями, солдаты, бросившись к групировавшимся для отражения текинцев оправившимся частям, открыли орудиям поле для действий; раздались последовательно выстрелы картечью, — текинцы дрогнули, и в это время уже немного оправившаяся пехота грянула «ура» и бросилась на них в штыки, опрокинула их и затем погнала всю эту 6,000-8,000-ную толпу почти вплоть до стен аула, уложив на пути массу неприятельских тел. В то время, когда текинцы, в упоении преследования опрокинутой ими штурмовавшей пехоты, яростно, без удержу стремились вперед, два взвода эскадрона Переяславских драгун, под командою капитана Шалаева, и три взвода ракетной сотни Полтавского казачьего полка, с командиром сотни есаулом Граматиным во главе, ударили им во фланг, причем казакам пришлось идти в атаку с имевшимися при них ракетными станками. Заработали казацкие шашки, да и драгуны не отставали и этой атакой много содействовали отбитию текинского наступления. До чего была стремительна атака Текинцев и яростно их наступление — можно судить из того факта, что несколько человек текинцев были убиты артилерийской прислугой около самых орудий. Колонна князя Долгорукого, на пути своего наступления, встретила большой ров, затем вал, за которым оказался новый ров, наполненный водой; эти препятствия задержали войска, с большими потерями [154] отступившие на свои прежние позиции. При отступлении этих войск с западного фаса, текинцами не было произведено вылазки в таких больших размерах, как с северного, и, кроме того, местность представляла некоторые естественные закрытия, дававшие возможность совершить отступление в порядке. Во время отбития штурма, с целью удержать натиск неприятеля и облегчить отступление наших войск, двинут был из резерва 4-й Ширванский баталион, который, перейдя через глубокий овраг, находившийся на пути, и перестроившись в ротные колонны, двинулся,, с распущенными знаменами, под звуки музыки, против бреши, находившейся как раз на углу северного и западного фасов. Встреченный сильным огнем вышедших из аула текинцев, подвергшись нападению возвращавшихся отбитых при преследовании штурмовавших северный фас, баталион принужден был вернуться, потеряв тяжело раненым своего командира, майора Шауфуса, равно как всех офицеров 13-й роты и фельдфебеля ранеными, а также до 30-ти человек выбывшими в несколько минут из строя. После этого последнего эпизода Денгиль-тепенского боя войска были отведены, в виду сильного утомления, наступившей темноты и невозможности затем что-либо предпринять, — к кале, занятой нашим перевязочным пунктом, и там остановились на ночлег. Большое количество ранеными и убитыми выпало на долю войск, участвовавших в этом злополучном деле, в котором, по официальным сведениям, принимало участие всех чинов и родов оружия 3,024 человека; из них 134 офицера. Общая потеря выразилась в следующих цифрах: убитыми — штаб-офицеров 1, обер-офицеров 5, нижних чинов 181; ранеными — офицеров 20 и 226 нижних чинов. По частям потери эти распределяются следующим образом:

Сводно-Кавказского стрелкового баталиона убитыми: командующий баталионом майор Сафонов и 39 нижних чинов; ранеными: капитан Попов, подпоручик Невтонов, прапорщики Шмидт и Семенов и 27 нижних чинов.

Эриванского гренадерского, убитыми: прапорщики Григорьев и Тышкевич и 37 нижних чинов; ранеными: штабс-капитан Чикаидзе, подпоручики Арди-Швили и Кикнадзе и 24 нижних чина.

Грузинского гренадерского: убитыми прапорщик Белобородов и 32 нижних чина; ранеными: прапорщик Ермолаев и 37 нижних чинов.

Ширванского полка: убитыми 17 нижних чинов, ранеными: [155] командир баталиона, майор Шауфус, штабс-капитан Яковлев, прапорщики Семенов и Бек-Марданов и 37 нижних чинов.

Кабардинского: убитыми капитан Скорино и прапорщик Смирнов и 30 нижних чинов; ранеными: поручик Головачев, прапорщик Гусаков и 50 нижних чинов.

Куринского: убитыми 4 нижних чина и ранеными: капитан Сущинский и прапорщик Девель.

Саперной роты: убитыми 2 и ранеными командир роты, поручик Липинский и 10 нижних чинов.

Переяславского драгунского дивизиона: убитыми 1 и ранеными 14.

Дагестанского конно-ирегулярного: убитыми 8 и ранеными 11.

Дивизиона Волгского конного полка Терского казачьего войска: убитыми: 4 нижних чина и 1 урядник (Гульбиев), бывший прикомандированным к начальнику отрядного штаба; раненым: хорунжий, князь Дадиани.

Ракетной сотни Полтавского конного полка Кубанского войска: убит 1, ранены поручик Берг и 1 казак.

Туркменской милиции: убитыми 5, Кроме того, ранен сотник Кутаисской милиции, Гастов. Замечателен тот факт, что после дела оказалось очень много контуженных, более или менее тяжело, которые в числе раненых не показаны.

Хороших офицеров лишились мы в этот день, но тяжелее всего откликнулась сожалением всего отряда потеря командира Сводно-Кавказского стрелкового баталиона, майора Сафонова. Все, хотя немного знавшие этого человека, невольно чувствовали к нему уважение и симпатию, возраставшие по мере знакомства с ним. Отличный строевой офицер, храбрый кавалер офицерского Георгия, полученного им во время последней турецкой кампании за отражение кавалерийских атак, в бытность его в Эриванском отряде; никогда не терявший веселого настроения духа, он был любимцем всех своих подчиненных, как солдат, так и офицеров, да оно и не могло быть иначе. Скорино — капитан Кабардинского пехотного полка; Григорьев — прапорщик Эриванского гренадерского полка; Пышкевич — прапорщик того же полка. В этот же день, вскоре по приносе на перевязочный пункт, умер прапорщик Девель, сын «героя Ардагана». Потерю текинцев во время дела 28-го августа определить трудно; во всяком случае она должна быть очень велика и произвела на них сильное нравственное впечатление, чем и можно отчасти себе объяснить тот [156] факт, что они позволили нам расположиться на ночлег всего в одной версте от стен аула и не потревожили нас, хотя малейшее нападение на наши войска в эту ночь произвело бы не малый переполох в отряде. Если верить показанию Гоклана, бежавшего из Денгиль-тепе к нам, то потеря их не менее 2,000, причем много побитых женщин и детей и в числе убитых находится Берды-Мурад, старший сын мервского хана Нур-Верды, и начальствовавший их конницей Кара-Батырь. Этот же Гоклан показал, что семейства текинцев были собраны в аул по совету Берды-Мурада, ссылавшегося на то, что текинцы в особенности хорошо дерутся, когда им приходится защищать своих жен и семейства. При этом Гоклан сообщил, что за несколько дней перед боем влиятельнейшие люди Ахала: Курбан-Мурад, Керим-Берды, Рахман-Берды и Махмуд, собрав защитников Денгиль-тепе, обратились к ним с воззванием, смысл которого был такого рода, что текинцы, мол, заблуждаются и перестают быть мусульманами, грабя своих соседей, таких же мусульман, как и они; что Бог, в наказание за это, посылает гяуров в виде кары, а потому советывали бороться на смерть с гяурами, затем поклясться жить трудами рук своих: Бог тогда поможет — и враг будет уничтожен. Выслушав это, текинцы пали на колена и поклялись жить трудом и бороться с неверными до последней крайности, не думая о смерти.

Гоклан, как персидский подданный, отдан был под покровительство персидского полковника, сопровождавшего нас по оазису и под стены Денгиль-тепе и присланного сюда правительством шаха в качестве военного агента. Таким образом, персидский полковник был единственный иностранец, сопутствовавший движению нашего отряда, так как другой иностранец, ирландец О’Доннаван (или, как его перекрестили солдаты, «Антон Иваныч»), уехал в Баку еще из Чекишляра, заболев диссентерией, и оттуда посылал свои кореспонденции в поручивший ему следить за ходом экспедиции журнал «Daily News». Гоклан рассказывал, что всю ночь совершалось бегство в глубь страны защитников Денгиль-тепе и что в нем остались только жители самой Денгиль-тепе и небольшое число решивших бороться до крайности.

Вооружение текинцев оказалось самым разнообразным. Доставшиеся нам образцы представляли старинные, капсюльные, с очень длинным стволом и узким ложем ружья, причем у некоторых [157] ствол был с персидским клеймом, а на курке значилось «Ижевский завод». Фитильных ружей я у них не видел, да уверяют, что их и нет. Интересны громадные тяжелые фальконеты с раструбами в дульной части и, надо отдать полную справедливость, бьющие на очень значительную дистанцию, и не менее веские крепостные ружья. Сверх того, многие вооружены револьверами, а некоторые даже укороченными карабинами, по уверению наших офицеров — системы Лефоше. Много участвовавших в вылазке было без огнестрельного оружия, а только с саблями, которыми они действуют с изумительным искусством; некоторые с пиками. Вся эта дурно вооруженная толпа хлынула на наших сплошною, неудержимою массою.

Как офицеры, так и солдаты исполнили свой долг Царю и отечеству как нельзя более добросовестно.

Польза, обещанная экспедицией 1879 года, очевидно громадная: она раскрыла нам глаза и показала, что мы на дальнейшем пути нашем в глубь оазиса встретим не трусливых киргизов, не изнеженных сартов, а народ храбрый, достойный уважения, с оружием в руках защищающий свои права, что против него следует вести более значительный отряд, собрав его на восточном берегу Каспия и предварительно устроив свой тыл и сообщения, а главное обеспечив перевозочными средствами, запасами фуража и провианта. Движением к Геок-теле, сверх того, обрекогносцировано 130 верст до тех пор никому неизвестного пути; составлена маршрутная съемка и, отчасти, рассмотрены и изучены средства края.

Участие мервцев очевидно и помощь их оказала существенную пользу текинцам, но стоила очень дорого мервскому хану Нуру-Верды, лишившемуся своих двух сыновей убитыми в этом деле, по уверению бежавшего Гоклана и пленных. Сверх того, как сказано, у текинцев убит, в самом начале боя, начальник кавалерии Кара-Батырь, смерти которого и можно приписать то, что кавалерия так мало принимала участия в деле, а под конец дня совсем скрылась. Нур-Верды-хан оказывается текинцем, уроженцем аула Кариз, где у него и до сих пор стоит сакля и находятся поля и имущество; сам же он уже несколько лет как перебрался в Мерв, прославился своими лихими набегами и, после смерти мервского хана, избран если не ошибаюсь — в прошлом году, на место хана. Сам он не пошел на помощь к взывавшим к нему текинцам, а послал войска и своих сыновей. Часть мервцев, с двумя сыновьями Нур-Верды, [158] была в Геок-тепе; главные же массы, как уверяют, при шести орудиях, отнятых у персиян, направились, усиленными переходами, из Мерва к Асхабаду, где текинцы устроили второй укрепленный пункт, который должен был нам дать отпор в случае занятия нами Денгиль-тепе.

А. Ржевусский.

(Продолжение будет).

Текст воспроизведен по изданию: От Тифлиса до Денгиль-тепе (Из записок участника) // Военный сборник, № 3. 1885

© текст - Ржевусский А. 1885
© сетевая версия - Тhietmar. 2019
© OCR - Иванов А. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1885